Весь этот рок-н-ролл Липскеров Михаил

Линия Джемми Хендрикса

– Куда дальше, брат, путь держать будем? Куда ты, брат, делся? Вот только что тут бежал рядом, а сейчас растворился, прямо растворился, и яйца с ним. А где этот маленький русский биляд? Девочка Эмми, я хотел сказать. А кому я хотел сказать, когда вокруг никого нет. Один шоссе вокруг… И ни один тропинка, чтобы за кустик свернуть, спрятаться чтобы… Как от кого? Ото всех… Потому что перемешалось все. Потому что честный человек, ну в меру так, чтобы слегка не совсем, а по обстоятельствам… а то убьют, а потом – вах, вах, не того… Вах! Ты куда стреляешь, брат? Что я тебе сделал, брат? Стою себе и стою… На шоссе. Имеет, брат, гражданин России право стоять на шоссе? Какой регистрация? Где регистрация? Я в кювете должен регистрироваться? В райцентр?.. Поехали в райцентр. Какой райцентр, ты мне скажи… И кто ты такой? Что, лейтенант милиции на шоссе стоит? Тебе взятка нужен? Скажи, за что, я заплачу. Я обычай знаю. Не нужен взятка? Слушай, ты точно милиционер?.. И не надо меня утешать. Как не плакать, двадцать семь лет живу, а первый раз – милиционер и взятка не нужен… Вернусь, скажу, весь род плакать будет, молиться за тебя будет. Имя свое скажи, милиционер… Тебя случайно не Махди зовут? Святой, совсем святой… Как? Лейтенант третьего ранга сверхсрочной службы Джилиам Клинтон? Звание хороший и имя красивый. Русский, похоже. Конечно, конечно, милиционер русский и имя русский. Так я что, не в Кавказ? В России? Понятно. Какой райцентр, говоришь? Замудонск-Красногвардейский? Красивый название… Ну, поехали, брат, в райцентр… Слушай, у тебя в райцентр карта Россия есть? Вудсток знаешь? Найдем? Спасибо, брат. А машинка у тебя есть? Как зачем? В райцентр, в Замудонск-Красногвардейский, в милиция, регистрация делать, карта смотреть, Вудсток находить, яйца находить. Русский шлюшка искать, Эмми зовут, знаешь такой? Шлюшка знаешь?! Зачем бьешь?.. Я тебе не таджик, чтобы меня бить. Хорошо, хорошо, и таджик нельзя бить… Я тебя по-хорошему спрашивал, я тебе мирно спрашивал, я тебе про русский шлюшка спрашивал… Хех! И не больно совсем. Нет у меня яйца, нет! Девочка Эмми знаешь? Слышал чего? Что?.. Неделю назад билет ей брал… «Замудонск-Красногвардейский – Замудонск-Тверской» сажал? Быстрее поехали, брат… Регистрация делать. Где твой машинка? Ох! Ты что, брат, американец? Фокусник? У нас на открытии ипподрома выступал?.. Нет? А то вон жеребцы только рванули, как жеребец Рамзес сразу на финише оказался… Нет?.. Теперь, брат, я понял, как с шоссе вокруг мы в кабинет внутри РОВД оказались. Давай документ писать будем… Что значит, с какой целью в Замудонск-Красногвардейский прибыл?.. Нет пока цели. Пока дядя не сказал, цели нет. Да я и стреляю не очень хорошо… Потом по секрету тебе скажу, я сюда не стрелять приехал, я сюда за девочкой приехал. Эмми зовут. Брата моего Берри женить надо на ней. А! Я тебе уже говорил. Ты же этого девочка слышал. Нет, не шахид. Зачем русский девочка шахид? Мирный русский девочка. Берри ее тихти-пихти. Любовь у них был. Раньше, до тихти-пихти, любовь не был. А потом странно как сразу стал! Первый взгляд! И у него сразу любовь!

(Это автор вспомнил. Что-то).

– Веришь, из джинсов выпрыгивал… Про кого «выпрыгивал»? Вот ты русский… Да? А русский язык не понимаешь… Любовь из джинсов выпрыгивал! Вот только-только мирно лежал, а тут раз… Прямо тигр какой!.. Ну и вот. А у нее – братья. Сам знаешь, русские братья – зверь! Они девочка по закону шариата убить хотели. Честь русской девочка! Оскорбление рода! Ты что, русских не знаешь?! Они за свой девочка горло перегрызть! Когда выпьют! То есть всегда. Когда вспомнят, что у них сестра есть. Но могут и забыть, когда снова выпьют. И девочка, чтобы эти русский зверь ее камнями не забил, когда трезвый будет, в горы увезли. Но есть один русский. Михаил Федорович. Он у меня яйца отгрыз. Что тут странного?.. У меня – яйца, у Берри – любовь. Девочку тихти-пихти. А у него – зубы. Вот он мне яйца и отгрыз. Знаешь, какие яйца был!.. Барселона их купить хотел. С такими яйцами, Сколари говорил, при штрафном стенка ставить не надо. А эта трехногий пес их отгрыз… Он и есть Михаил Федорович! Чего тут странного?! Вот ты сейчас кто? Правильно. Лейтенант третьего ранга сверхсрочной службы Джилиам Клинтон. А завтра ты кто? Лейтенант третьего ранга сверхсрочной службы? А вот и нет. А может, а вот и да. Но скорее, нет. Это в старое время, мне дедушка, или дядя, или прадедушка, забыл, да какой разница, уважаемый кто-то рассказывал, что если человек – милиционер, так он – милиционер.

А сейчас ты, вот ты, к примеру, милиционер, а завтра – оборотень в погонах. Что почему? Оборотень, и все… Если кто раньше не убьет. Вот и этот Михаил Федорович тоже – оборотень. На трех ногах. Вылитый доберман-пинчер. Нет, человеком я его не видел. А должен? Слушай, сколько можно тебе объяснять?.. Значит, так, козел ты непонятливый… Зачем бьешь?.. Не бывает понятливых козлов! Козел, он всегда непонятливый! Если козел понятливый, то у него имя другой! Он не козел… А скажем, баран… Зачем бьешь?.. Пусть не баран. Собака. Породистый. Доберман-пинчер. Михаил Федорович. Да знаю я. Джилиам Клинтон. Лейтенант третьего ранга сверхсрочной службы. А завтра – оборотень… Все!!! Ошибся я… Регистрируй меня. Мне за девочка надо. Брата женить надо. Яйца возвращать надо. Стенка в штрафной ставить надо. А потом Барселона продавать. Оружие там, боеприпасы… Это шутка такой. Откуда знаешь, изнасиловал?! Слова такого даже не говори! Изнасиловал!.. Девочка сопротивлялся? а как иначе? Девочка гордый! Он не должен сразу поддаваться! Он должен сопротивляться. Ее даже побить надо! А то как… Братья ее скажут, ты не сопротивлялся, шлюшка такой ты такой, и камнями ее. По русскому обычаю. А так, может, и так… Как-нибудь… Вот девочку в горы и увезли. Чтобы уберечь ее от братьев. Ух, звери… А девочка оттуда сбежал. Прадедушка Фазиль ей помог. Старый, не понимает уже ничего, да продлит Аллах его годы. Хотя сколько можно… Сто сорок три или сто сорок восемь… Как двести девять?! Ты откуда знаешь?! Ловил его?! Когда ловил? Когда он всю жизнь в горах. В горах и ловил? И когда ловил? При Екатерине Федоровне, Павле Петровиче, Николае Александровиче, Александре Николаевиче? А потом?.. При Владимире Ильиче, Иосифе Виссарионовиче?.. Ну, про Бориса Николаевича, Владимира Владимировича я и сам знаю… А за что ловил, не помнишь? Сначала – то, потом – это, сначала – пятое, потом – десятое? Понял. Сначала – Аллах Акбар, потом – Христос Воскресе? Понял. Сначала – убей неверного, потом – возлюби врага своего? Извини, брат, не совсем понял. Как говоришь, возлюби врага своего?.. Дааа… Что говоришь? Но сначала – немножко убей?.. Правильные слова говоришь, брат! Умный ты лейтенант третьего ранга сверхсрочной службы! Самый умный из всех Джилиамов! Самый Клинтон из всех Клинтонов. Слушай, это не тебе случайно телка из «Юной гвардии» в Грановитом кабинете тихти-пихти ртом делал? Нет? Жалко. Без такой ум Грановитый кабинет пропадает…

Так у меня вопрос с регистрацией. Очень надо девочку найти. Документы есть… Все. Паспорт. Российский. Фамилия – Хендрикс. Имя – Джемми. Отчество? Нет у меня отчества… Как не был папа?! Что говоришь?! Как без папа?! Только его убили немножко… Нет… До войны убили. В войну я уже большой был. Немножко кровный месть… Какой боевик в восемьдесят второй год?! Советский власть год?! Папа на нефтепромысле работал. Его и убили из-за нефтепромысел. Но ты не волнуйся, я того, кто его убил, тоже потом убил. А мама мой потом замуж вышел. За ингуш вышел, которого потом осетин убил, и мама за него замуж вышел. От него брат мой Берри, который девочку тихти-пихти, полюбил то есть. А осетин потом русский разбомбил. И маму тоже. Зачем маме без осетина жить? А русский, который по земле контртеррорист, он маму убил. Вместе с сестрой моей, осетин, ей год был. Контртеррорист пеленки за пояс шахида принял. Видел плохо. Не видел, что в пеленке сестра завернут. Вот и убил. И у меня сердце, брат, кровью обливается, что я его не убил. Как собаку. Детей убивать! Не успел. Он сам себя убил. Когда мой сестра убитый увидел. Нет, ты не подумай, я его похоронил. Вечером, как и положено. Ислам. А потом Берри говорит: «Джемми, он же русский, его нельзя по ислам. Его на третий день надо». Ну, мы его выкопали. Два дня поминали, дядя Мухарбек за священником в Кизляр поехал. Мы ждал священника, ждал. Не дождался. Большой стрельба был. Мы его на кладбище отвезли. Похоронили. В воздух выстрелили. Ну не совсем в воздух. Один пуля в священника попал. Который как раз из Кизляр приехал. Рикошетом от дяди Мухарбека. Кто попал, не скажу, брат, не знаю, может, тот араб, который патроны для в воздух выстрелить привез, не знаю. Его священник случайно убил. Из моего пистолета убил. И как он у него оказался, ум не прикладывается. Вот уже умер почти, а пистолет мой достал. Думаю, брат, ему пророк Исса помог. И вот ведь какой странный вещь случился. От русский священник всякий подвох ждать можно. Вот уже умер почти! Лежи спокойно, умирай дальше, до конца. Так нет, брат, он перед смерть глаза открыл и прошептал, что этого контртеррориста нельзя на кладбище. Самоубийца. Ну, мы его выкопали. Отнесли за кладбище. Яму выкопали. Хорошую. Веришь? Как для себя копали. Только собрались класть, как у него из-под гимнастерки шестиконечная звезда вышел. Нет, ты скажи, брат, что еврею делать на кавказской войне? Он что, Березовский? Нет, брат, он не Березовский. Он Билли Джоэл. А почему он на войне оказался? Мама его рассказал. За ней дедушка Клинт в город Малаховка ездил. И вот мама рассказал, что они бедный еврей, денег на военкомат не было. Мы ей денег собрали на дорогу. Цинковый гроб заказали. Хороший гроб. А он, еврейский мама, говорит: тут хоронить, потому что в Малаховке еврейский могила немножко погром. Ну, мы его из цинковой гроб вынули, на дальний заброшенный кладбищ отнесли, где уже никто не хоронят, и столбик нашли. Старый столбик. Старше прапрадедушки Хазрета Джонсона. И он, прапрадедушка Хазрет, узнал этот столбик и молитва вспомнил. Который его прапрадедушка на могиле своего прапрадедушки Роберта Джонсона читал. Много-много лет тогда…

ДА ВОЗВЫСИТСЯ И ОСВЯТИТСЯ ЕГО ВЕЛИКОЕ ИМЯ В МИРЕ, СОТВОРЕННОМ ПО ВОЛЕ ЕГО; И ДА УСТАНОВИТ ОН ЦАРСКУЮ ВЛАСТЬ СВОЮ; И ДА ВЗРАСТИТ ОН СПАСЕНИЕ; И ДА ПРИБЛИЗИТ ОН ПРИХОД МОШИАХА СВОЕГО – ПРИ ЖИЗНИ ВАШЕЙ, В ДНИ ВАШИ И ПРИ ЖИЗНИ ВСЕГО ДОМА ИЗРАИЛЯ, ВСКОРОСТИ, В БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ, И СКАЖЕМ: АМЕН! ДА БУДЕТ ВЕЛИКОЕ ИМЯ ЕГО БЛАГОСЛОВЕННО ВЕЧНО, ВО ВЕКИ ВЕКОВ! ДА БУДЕТ БЛАГОСЛОВЛЯЕМО… …И ВОСХВАЛЯЕМО, И ПРОСЛАВЛЯЕМО, И ВОЗВЕЛИЧИВАЕМО, И ПРЕВОЗНОСИМО, И ПОЧИТАЕМО, И ВЕЛИЧАЕМО, И ВОСПЕВАЕМО ИМЯ СВЯТОГО, БЛАГОСЛОВЕН ОН, ПРЕВЫШЕ ВСЕХ БЛАГОСЛОВЕНИЙ И ПЕСНОПЕНИЙ, ВОСХВАЛЕНИЙ И УТЕШИТЕЛЬНЫХ СЛОВ, ПРОИЗНОСИМЫХ В МИРЕ, И СКАЖЕМ: АМЕН! ДА БУДУТ ДАРОВАНЫ С НЕБЕС ПРОЧНЫЙ МИР И СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ НАМ И ВСЕМУ ИЗРАИЛЮ, И СКАЖЕМ: АМЕН! УСТАНАВЛИВАЮЩИЙ МИР В СВОИХ ВЫСОТАХ, ОН ПОШЛЕТ МИР НАМ И ВСЕМУ ИЗРАИЛЮ, И СКАЖЕМ: АМЕН!

И мы все сказали «Амен»…

А потом продали цинковый гроб русской армии и еще десять просто так подарили. Бесплатно! Вдруг пригодится. Чтобы знали, что народу нашему для русских братьев ничего не жалко.

Так теперь скажи мне, брат, какой у меня отчество должен быть? Нет у меня отчества. И ты, брат, если ты не баран, извини, если ты не козел, не будешь, как говорят у вас, русских, тихти-пихти мой мозг и будешь звать меня просто Джемми. Так меня все зовут. И семья, и друзья, и весь замудонск-мартановский «Спартак». И, думаю, так меня будет звать и испанский «Барселона», когда я верну свои яйца.

Как «какой пол»? Ты что, не видишь, мужчина я… Ты знаешь, какой у меня яйца?! Меня в Барсело… Ты прав, брат… Какой мужчина без яиц?.. Без них даже корень – не корень, а корешок. Гордости в нем нет. Чтобы встал! Гордо! Как кавказский народ! Чтобы головка голову перевешивала! Нет этого, нет… Ох нет… Слушай, брат, отпусти меня. Девочка этот найти, замуж отдать за брат мой Берри, потом этот трехногий собак Михаил Федорович найти, чтобы яйца мои вернуть. Чтобы барселонский тренер на них посмотрел и сказал: «Джемми – футболист с яйцами. Нам теперь никакой штрафной не страшен». И застрахуют мои яйца на десять миллионов долларов. Или евро. Или долларов. Слушай, брат, ты не знаешь, как сейчас индекс Доу-Джонса стоит? Ну ладно, это я так спросил… Если меня вдруг при встрече Бекхэм спросит.

Ну что тебе еще от меня надо? Ставь печать-шмечать и отпускай… Что ты поставил? Какой шмечать?! Я тебя печать-шмечать просил, а не шмечать. Как птичка накакал! А… это, действительно, птичка накакал… Слушай, лейтенант третьего ранга, почему у тебя в кабинете птичка летает? На регистрацию срет? Вот… Мне на голову срет. Как я с обосранной головой на поезд «Замудонск-Красногвардейский – Замудонск-Тверской» сяду? С такой головой не девочка, а сортир искать надо. Баню пойдем? Слушай, брат, ты сам понимаешь, что говоришь… Какой баня без яиц? Все люди как люди, с яйцами, один я – без яиц. Нескромно! Нет, ты определенно без головы. Ну и что, что женщины тоже без яиц? А об волосы ты подумал? Не на голове, брат баран, на спине и на жопе? Нет женщин с волосы на спине и на жопе! Это все равно что мужчина без яиц! Ладно, веди в баню для женщин. Только извини, брат, извини, баран, извини, лейтенант, извини, Джилиам, извини, Клинтон, у тебя для смелости, у тебя для храбрости водка немножко есть? А то, сам понимаешь, как я к голым женщины войду, а у меня этот самый корень мой висит, как Муссолини. Им это обидно. Вот спасибо, брат. Один рюмка мало. Один рюмка – одна женщина. Сколько у тебя в бане женщина помещается. Шестнадцать? Шестнадцать рюмок надо. Для храбрости. Нет у тебя шестнадцати рюмок? А сколько есть? Один бутылка? А почему не полный? Ах да, я сам рюмка выпил. Давай, брат, со мной выпей. А то один я что, русский, что ли?.. Как один пей? А разговор с кем разговаривать, а уважай кого будешь, а резать кого, в случае не уважай?.. Понял, брат-баран? Умница… Я понимаю, что на службе нельзя… Так давай со служба уйдем. Какой-нибудь кафе-чайхана по пути в баня есть? Пойдем посидим, выпьем, поговорим перед баней. А то женщины, а у меня висит, как коровий хвост. Даже хуже, чем коровий хвост: ни жопу прикрыть, ни слепней отогнать. Деньги есть, не волнуйся. И птичку с собой не возьмем, чтобы не жрал, чтобы не было, чем на голову людям срать. Слушай, это не птичка! Это же тот трехногий собака, который мне яйца отгрыз. А теперь и на голову насрал… Слушай, лейтенант третьего ранга, объясни мне, простому футболисту кавказской национальности, почему у вас в России трехногие собаки летают? Почему у вас в России летающие трехногие собаки срут на голову футболистам кавказской национальности? Почему у вас в России летающие трехногие собаки так ненавидят футболистов кавказской национальности? Слушай, а где у тебя тут бутылка водка был? Выпил с птичкой? То-то я закусить хочу. Пойдем чайхана. Пускай обосранный голова. Этим трехногим псом. И его возьмем. Обязательно возьмем! Пусть сидит рядом. Пусть ему стыдно будет! Сначала яйца отгрызть, а потом на голову насрать. Пусть сидит рядом и страдает…

После того как солдаты взяли аул Чермез-Мартан, они собрали своих убитых и захоронили на местном кладбище среди чужих могил, и между каменными столбиками появились первые кресты, а раненых, у которых была надежда выжить, отвезли на арбе в лазарет к врачу Стану Гетцу, а там как Господь рассудит. Убитых горцев сложили в груду около мечети, обложили сухим коровьим навозом, посыпали порохом и подожгли. Но кое-кто из них был живой и от тепла начал кричать. Поэтому поручик Косби с двумя солдатами седьмого года службы стали стрелять в пламя костра, и крики один за другим стихли. А потом солдаты сели у костров, выпили положенную чарку и стали есть гречневую кашу с жесткой кониной. И то сказать, эту конину вари не вари, все одно. Конь, которого случайно подстрелили, был старше самого старого солдата раза в два и начинал свой боевой путь еще в Крымскую. И время утекло, захватив с собой сладость и мягкость молодости, так что махан был жесткий. Но был, что из-за нерадивости интендантской службы уже неплохо.

А господа офицеры собрались в местной чайхане, чтобы выпить неместной чачи, потому что местной не было. Из-за того, что на местной почве виноград не рос, и чачу привозили из долины. Из долины привозили и вино, и оно в чайхане было, но пить вино после боя неправильно, потому что оно не смывало бессмысленное чувство вины. А чача, она как раз этому способствовала. И тогда все казалось абсолютно правильным. Вот коварный враг – злобный, чужой, правил не признающий. Мыслимое ли дело – отрезать головы врагу. Это никакого практического смысла не имеет: с головой труп или без оной. Он же тебя тронуть уже не может, ни пулей, ни штыком, он, мертвый, тебя даже не задушит. Так зачем ему голову резать? Обычай такой. У людей таких обычаев быть не может. Значит, и к ним человеческий закон, как, скажем, с французом, англичанином, даже с пруссаком, не подходит. Значит, надо как-то по-другому. Мягкость, джентльменство всякое для других войн погодим. А здесь… Ну как, скажите, господа, поступить в таком вот отнюдь не гипотетическом, а в абсолютно конкретном военном эпизоде? Прапорщик Дин по младости лет при несении караула у реки засмотрелся на воды, текущие под взором младого месяца, и от чарующей прелести струящегося серебра замечтался о чем-то далеком, родном и прекрасном… Да что вам говорить, господа, у каждого из нас в младые годы наши где-то вдали иль поблизости было что-то далекое, родное и прекрасное, от чего мы уходили из себя в туда, где все это было, и мысли, и чувства наши уходили из тел наших, делая их совершенно беззащитными. Полагаю, что и прапорщик Дин был, образно говоря, не в себе, а в именьице своем небогатом, где его ждала какая-нибудь помещичья дочка, и улыбался ей, и она улыбалась ему, и, возможно, господа, улыбается и сейчас в ожидании сладостной встречи. Да и он улыбается ей. Улыбался. Потому что, господа, отрезали голову ему у той самой реки. И улыбка его осталась на отрезанной голове, одна-одинешенька. И помещичья дочка останется век свой доживать невенчанной вдовой, маменька, не выдержав потери, умрет до времени от сердечных болей, а папенька, по старинной русской литературной традиции, вскорости уйдет вослед, и прервется в России старинный дворянский род Динов, и по всем просторам державы и памяти об них не сохранится.

Только мы, господа, попервоначалу будем помнить о нем, а потом его гибель от ножа только именующегося человеком зверя растворится в таком же вареве смертей, и останется только нехорошее, но сладкое чувство мести, что за голову прапорщика Дина мы взяли десятка два их голов. Столько их охраняло аул. А потом вошли и в аул. Даже и не важно, что там были одни старики, женщины и дети. А когда ушли, там остались только старики и женщины. Неважно. Важно, что из зверенышей могут вырасти только звери. А убить будущего зверя для дворянской чести не зазорно, урона ей не составит. Жаль только, один мальчонка-звереныш сбежал в горы. А значит, еще один дикарь вырастет. И зло затаит, и всю жизнь будет носить его в себе. И не успокоится, пока рука его не затвердеет, пока не сможет ухватливо по-родственному ласкать в руке нож и ждать горла своего прапорщика Дина, чтобы отделить от его тела улыбку и улыбнуться самому, и поцеловать солоноватое лезвие, но не успокоиться и снова уйти в горы в ожидании, в бесконечном ожидании новых прапорщиков, если только штык, пуля, пушка русского солдата не утишит его раз и навсегда. Только другие-то останутся… И будет литься их кровь, и будет литься наша кровь до скончания века или до тех пор, пока не прервется цепь навеки вместе. Так что выпьем, господа, за упокой души прапорщика Дина и за будущий упокой того звериного детеныша из, как выяснилось, старинного звериного рода Хендриксов…

– Так что давай, лейтенант третьего ранга, давай выпьем за память всех покойных, чтобы нам не воевать с тобой, только не надо мне случайно под руку попадать… И я тебе не буду. Давай с тобой больше не встречаться там. Тут – пожалуйста. Особенно перед баня. Слушай, а у вас в бане женщины хиджаб носят? Нет? Стыдно. Очень стыдно. А если мужчина туда зайдет? Как зачем?.. Обосранную голову, например, помыть?.. А женщина много и голова непокрыта. Бесстыжий у вас женщина, лейтенант третьего ранга. Да, да, да, я – стыжий. Давай, лейтенант, ты мне глаза завяжешь, чтобы я этот позор не смотрел. Вот так, так хорошо. Вводи. Тазик наливай… Женщина, мыло у кого есть голову помыть? Хочешь сама помыть? Ну, помой. Мне мама всегда голову мыл. Очень хорошо… Слушай, женщина, у тебя четыре руки, да? Как четыре? Две – голову моют, а две – там, где у меня яйца был? Или – раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Восемь! Две – голова, две – пустое место, а четыре… Женщина, я стесняюсь… Не трогай его, пожалуйста. Он сейчас слабый, беззащитный… Женщина, что ты с ним сделал?! Как это он без яиц сделал?.. Не трогай его, женщина, я голову помыть зашел! А не тихти-пихти! Ну ладно, женщина, так и быть, раз уж он готов, раз уж ты готов, то и я тогда готов. Бесстыжий ты, женщина… Ой какой бесстыжий… И ты, бесстыжий… И ты… Так вот почему столько рук… И столько этих, сказать стыдно, куда тихти-пихти… Ох, до чего русский женщина бесстыжий! А! Лейтенант третьего ранга? Человека яйца нет, а они все равно его тихти-пихти. У них что, мужья нет? Они что, монастырь живут? Или у вас мужчин совсем не осталось, что они на корень без яиц кидаются? Есть мужчины? Так почему? Охранники??? Этот женщины – заключенный??? У них банный день!!! Сколько их, лейтенант третьего ранга? Шестнадцать?! И я всех должен. Какой лафа?! Это – насилий! Этот вопрос только по любви. Скажи, женщина, ты – по любви? Не молчи! Какой рот занят? Я же говорю. При чем тут Берри? Откуда ты про Берри знаешь?.. Не кусай!.. И девочка – по любви. Просто она маленький: откуда ей знать, по любви или нет? А кричал, потому что ей нравился. Берри ей нравился. Тихти-пихти ей нравился. Тебе тихти-пихти нравится? Вот и ей… Слушай, женщина, хватит уже. Болит у меня… Волосы на голове помыл – спасибо, на спине помыл – спасибо, на пустое место помыл – спасибо, тихти-пихти сделал – спасибо, а теперь отпускай, мне на поезд надо. Как, еще двенадцать женщина непомытой осталось? Ну ладно, ладно, давай я им спины потру… Чтобы чистый был… Не трогай его, женщина. Да знаю, что не руками. И не целуй меня. Меня еще ни разу женщина не целовал. Кроме мамы. Тихти-пихти – туда-сюда, а целовать не надо… Бесстыжий вы все. Биляд. Такой все русский женщина! Хватит уже. Больно же! Откуда я знаю, что ей было больно. Я там не был. Там Берри был! Он – молодой, глупый! И друг его – молодой, глупый! Все трое. А в горах этот биляд, ох, не бей… никто пальцем не тронул… Я за этот девочка еду. Чтобы Берри на ней женился! Что значит не захочет?! Ты, женщина, дурак? Кто, кроме Берри, на ней женится? Когда он, девочка этот, себя опозорил? До свадьбы перед мужчиной ноги раздвинул. Какой разница, сильно-насильно?.. Если бы был мусульманка, ее бы камнями побили. Чтобы не ходил с открытым головой, чтобы не соблазнял. Берри ей честь оказать будет. Ты что делаешь? Я тебя что, просил? Голову помыть я тебя просил! Я тебя не просил шестнадцать заключенных тихти-пихти! Я тебя не просил снова на голова срать! И в глаза! Ты что, повязка снял?.. Помоги, лейтенант! Помоги, третьего ранга! Помоги, сверхсрочной службы! Помоги, Джилиам!!! Ну, спасибо, Клинтон… А где заключенный шестнадцать женщина, который меня тихти-пихти? Нету, показалось? И на голову никто не срал? Ах, срал все-таки, слава Аллаху, а то я уж думал, что с ума сошел. А кто срал? Опять этот летучий трехногий собака? Слушай, собака, хватит уже. А то всем городе воды не хватит… Ладно, я согласен, что ты летаешь, как последний птица, но не надо срать, как последний лошадь. Я согласен. Вот лейтенант третьего ранга сверхсрочной службы Джилиам Клинтон не даст соврать, еду за этой девочкой в Замудонск-Тверской, чтобы свадьба с Берри, чтобы яйца свои вернуть у какой-то Михаил Федорович, чтобы «Барселона» меня купил. Чтобы я ворота его защитил. И весь замудонск-красногвардейский «Динамо» в жопу тихти-пихти вместе с запасными, тренером, массажистом и мальчиками, которые мячи подают.

Ну, спасибо, брат, собака. Давай выйдем на улица… Подышим немного. А то устал, брат, собака, брат, лейтенант третьего ранга. Никогда в жизни меня шестнадцать заключенный русский женщин не тихти-пихти. Конечно, брат, если бы у меня яйца был, то проблема бы не был. А без яиц трудно немного. Ритм не был, когда мой яйца об ее попка стучат. А так… И скучно еще было немного… Потому что, когда душа твоя в тихти-пихти не участвует шестнадцать раз, то это уже не тихти-пихти, а простой трах-трах. Извини, брат, собака, за грубый слово, извини, брат, лейтенант третьего ранга…

Слушай, вы где? Ты где, лейтенант? Где ты, Джилиам? Где ты, Клинтон? Ты где, брат, собака? Я по тебе соскучился, собачка… Ну хочешь, так и быть, посри мне немного на голову… Только не уходи. Ушел… И город куда-то весь растворился… И пустота… Степь… Степь да степь кругом… Откуда я эти слова знаю? И ветер, и холод, и снег. Хорошо хоть бурка есть и папаха… Теплый… И бока конь подо мной тоже теплый… И карамультук за спиной. Очень хороший ружье из засады стрелять. Слушай, а кого я должен из засады стрелять? И вообще, с кем я разговариваю? Неважно? Хорошо. Пусть сам с собой… Это, наверное, ненормально, сам с собой. После того как тебя трехногий летающий собака… уже устал повторять, что он со мной сделал, и шестнадцать русский уголовный женщина моему Муссолини тихти-пихти сделал, говорить сам с собой – это нормально. В степи. А мне в Замудонск-Тверской нужно… Что ты сказал? И кто ты сказал? Это ты, лошадь, сказал? Не сказал, а пролаял? Ладно, брат, пролаял… А чего тут такого? Собака ср… тьфу ты, как лошадь, лошадь лает, как собака, а я все понимаю. И наверное, скоро, как собака, понимать – понимаю, а сказать не смогу. А вон откуда-то поезд едет… Прямо по степи едет, без рельсов, без проводов… На север едет… Надо будет у него дорога спросить… Хоп, хоп, хоп… Не догнать… Сейчас карамультук проверим. Как стреляет. Давно не стрелял. С сорок четвертого года, когда дедушка Грин энкавэдэшника убил. Дедушка с гор спустился, а половина род наш в мечеть сожгли. А второй половина в степь отправил. На поезд. Вот, как этот. Только паровоз. «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска. Стрельнуть?.. Хотя зачем стрелять? В кого?.. Вагон какой-то странный. Окна нет, дверь нет. Хотя какой-то странный дверь есть. Я такой вагон в кино видел. В война. Гляди-ка, дверь в сторона уехал… Чего-то выкинул кто-то. И дверь закрылся. Правильно: зачем холод в вагон пускать? Уехал поезд.

Интересно, чего выкинул… Поедем, посмотрим, чего выкинул… Аллах! Какой-то мертвый человек выкинул. Ненужный, наверное… И правильно, кому мертвый человек нужен? А поезд, он едет, как на такой скорости человека хоронить? Поезд останавливай, расписание нарушай, премия теряй… А так, кто проедет, похоронит… Или там волк съест, лиса… Но волк, лиса тут нет. А я, Джемми Хендрикс, есть. Значит, мне его хоронить. А как его хоронить? Веры какой, обычая какого?.. А веры он мусульманской. Это я точно знаю. Это мой двоюродный дедушка Керк, который из Казахстан не вернулся. И никто не знал, где и когда он. А теперь вот я знаю. Что его, как собаку, выкинули из поезд в степь… И это Аллах дал мне через столько лет похоронить его. Спасибо тебе. Велик ты, милосерден и справедлив. Потому и карамультук дал, чтобы отомстить. Отомстить русским за то, что они с моим народом делал. А ты, собака, что делаешь тут? Смотри, вторую нога потеряешь. Как на двух ногах летать будешь, на голову мне срать как будешь? Молчишь? Ну молчи…

А! Это вот то, что мне нужно. Поезд. Нормальный поезд, человеческий. Когда маленький был, ходил такой поезд из Замудонск-Столичный в Замудонск-Мартановский. А потом обратно. Туда – обратно. И обратно – туда. Вот какой-то человечек из вагон выглянул. Русский человечек. Воздух подышать. А воздух в степи хороший. Весна. Травка растет. Цветок растет. Птичка летит. Человечку это приятно. Он же человечек, в конце концов. Пусть посмотрит, пусть подышит. Ну все. Надышался.

Поезд…

Человечек…

Карамультук…

Выстрел…

Конечно, похороню, что, я зверь какой? Человечка в степи бросить. Чтобы волк там, лиса… Какая разница, враг не враг, хоронить надо.

Вах!!!

Маленький человечек…

Знакомый…

Ну вот, что ж я сделал?! Зачем убил?! Какой месть?! Что этот маленький человечек мне сделал?! Он со мной куличом делился! Он мне красное яичко дарил! Он со мной футбол играл! В один дворе играл! В один доме жил! Пока троюродный дядя Ник с семьей с гор не спустился и в его квартира не вошел. Дяди Ника этот земля, его этот город, его Замудонск-Мартановский, и квартира, значит, тоже дяди Ника.

А ты с бабушка Бетти Мидлер на поезд в Россия сел. И я не знал, где ты был, как ты в Россия устроился. А ты вот как устроился. Я тебя, оказывается, брат, устроил. Вот я тебе могила сейчас скопаю. Маленькую. Ты не вырос. Двадцать лет не вырос. Семь лет. Лежи, брат. Ты – в России, брат. В степи. Воздух в степи хороший. Весна. Травка растет. Цветок растет. Птичка летит. Лежи, брат. Придет время, мы с тобой встретимся. И я тебе на Ураза-байрам кусок баранины принесу. А потом мы с тобой в футбол сыграем. В «Барселона». Может, они тебя тоже купят. И ничего, что яйца у тебя уже никогда не вырастут, моих на двоих хватит. Когда девочка Эмми найду, когда Берри на ней женится, когда Михаил Федорович мне наши с тобой яйца вернет…

Хеть, хеть, хеть! Смотри, заржал… Настоящий лошадь. Ржет. А не лает. Как собака. Как этот трехногий пес. Который бежит рядом. Куда скачем?..

Линия Джанис Джоплин

– Ну как не понять? Без заправки нельзя. Вон там городишко внизу виднеется. Дяденька, откуда ж я могу знать, как он называется. А… Вон там воздушный шар летит. Сейчас узнаем… Дяденька на шаре, у вас тут чё? Хрен через плечо? Нет таких городов. И хренов таких нет. Так, сплошное выкобенство. Не то что «через плечо», а вообще между зубами застревает. А… это ты так, к слову… Пошутить с дамой… А город Замудонск-Башлык? Дяденька… нет, не ты, который на шаре, а который на маршрутке…А зачем, скажи, нам Замудонск-Башлык? Понятно… Машлык… Башлык, Машлык… Какая разница? Что значит, одна дает, другая дразнится? А… это ты опять к слову… Пошутить с дамой… Скажи, дяденька, а чего ты на воздушном шаре летаешь? Ты на тачке не можешь? Можешь? А чего ж на шаре? Шеф распорядился всех бойцов на шары пересадить? Это я понимаю, сверху зона обстрела больше. А в кого стреляете? В черных? А в каких черных? Как «какая разница»? А такая: одна дает, другая дразнится. Это я так, к слову… пошутить с джентльменом… А такая, что одни черные – горные, а другие – высокогорные. Но те не воевучие, те мирные. А вот горные… Это я тебе скажу… Запах от них, я от него падаю… Ты такого Джемми Хендрикса случайно не знаешь? Из замудонск-мартановского «Спартака»? Такого не знаешь. А кто такой Билли Айдон? Держит вещевой рынок «Базар»? Крыша ресторана «Харпер базар»? Хозяин машлыкского казино «Без базара»? Скажи, дяденька на шаре, я тебя спрашивала о черном Билли Айдоне из этих базаров? Я тебя спрашивала о Джемми Хендриксе из замудонск-мартановского «Спартака», а ты… А-а-а-а… Этот Айдон еще президент замудонск-машлыкских клубов «Базар бар» и «Базар йок»?» И букмекерской конторы «За базар отвечаешь?»? Ух ты, как у него бизнес устроен! Дяденька из маршрутки, нет, ты понял?! Как так, ни хрена не понял? Совсем, совсем ни хрена? Ну ладно, объясняю. Значит, этот Билли Айдон, черный, в букмекерской конторе «За базар отвечаешь?» принимает ставки на игры между «Базар бар» и «Базар йок» и имеет с этого копейку. Потому что как президент «Базар бар» и «Базар йок» всегда сам с собой договорится. Эту копейку он отмывает в своем казино «Без базара», выход из которого через ресторан «Харпер базар», в котором окрестный люд обмывает вещи, купленные на вещевом рынке «Базар»… Вот такая вот у них схема. У нас до такого никто не додумался.

А скажи, дяденька… нет, не ты на маршрутке, а на воздушном шаре… А заправиться у вас здесь где можно? А в чем проблема? Дяденька из маршрутки, ты не лезь, я сейчас разберусь, а потом тебе все расскажу… Так, так, так, так, так, так….

Так вот, дяденька, который из маршрутки, такие у них тут дела с заправкой. С начала девяностых при вещевом рынке «Базар», который держит черный Билли Айдон, была автозаправка «Базар лайт», которую обратно держал этот черный Билли Айдон. И месяц назад, на Крещение… Ну и что, что лето… У них тут как кого крестят, так сразу Крещение отмечают. Все купаются в местной Иордани, куда для понтов въе…енивают, ой, извините, дяденька, я хотела сказать, вх…ячивают, то есть запи…дюривают, ой, опять извините, дяденька, это я со слов этого, на шаре, а я-то сама таких слов и не слыхивала, и х…й его знает, что они обозначают, смысла не понимаю. Короче, лед в эту самую Иордань насыпают с холодильного завода «Базар вайс», который крышует черный Билли Айдон. А дизельное топливо на этот завод поставляет автозаправка, которую держит черный Билли Айдон. А на заправку его поставляет Замудонск-Машлыкский НПЗ, который держит… нет, не черный Билли Айдон, а славянская группировка во главе с евреем Джимом Сантана. А тут акцизы повысили. И то-се, пятое-десятое, х…е-мое, ой, опять извините… Губернатор, вынь да положь, а при таких раскладах, когда менты, ФСБ и все, то какое, на х…й, это я за дяденькой на шаре повторяю, дизельное топливо, все равно что водой из Иордани заправлять. Никакой рентабельности. А крестили правнука местного мента Джилиама Клинтона. Как вы сказали, дяденька на шаре?.. Чистый пидор… Ни в чем доли не имеет, никого не крышует, живет на пенсию, которую у них не платят. Потому что налогов ни с чего не имеют, потому что при таких акцизах вся прибыль уходит, губернатор вынь да положь, менты, ФСБ и все, то какие налоги? И вот льда нет, пенсии нет, воду из местной Иордани загнали в Замудонск-Мартановский, двоюродному брату Билли Айдона, который эту воду продает на трассе Замудонск-Мартановский – Замудонск-Шалинский под видом антиобледенителя, а самими антиобледенителями на самом деле заправляют БТРы федералы, так как федеральное дизельное топливо бодяжат прямо в нефтяной скважине. Которую держит один русский, но по фамилии Айдон.

И вот правнука мента Джилиама Клинтона крестить не в чем. В Иордани ни воды, ни льда, ни дизельного топлива. Да и со священником какая-то хреновина приключилась. Он решил: раз такая хреновина с водой, льдом, дизельным топливом, то созвал всех на пятничный намаз, потому что он в мечети еще калымил. Ну не было у них муллы! А у нас религии равны. Вот он на них халтурил. А так как был под балдой, потому что выпил с ментом Джилиамом Клинтоном с горя, что крестить не в чем, то на пятничный намаз созвал в четверг и объявил джихад. Но так как был сильно под балдой, то не сказал, кому джихад. Потому что заснул. А может, и не джихад. Потому что объявлял он его по-арабски, а по-арабски в их краях никто не сечет. В том числе и священник. Но все решили, что – джихад. Во-первых, всем уже НАСТО…БЕНИЛО, а во-вторых, вполне возможно, что выражение «пошли все на х…й» по-арабски и означает «джихад». А джихад, как дяденька на шаре говорит, он и есть джихад. Поэтому народ похватал у кого что было. Вот у этого дяденьки на воздушном шаре была ракета «воздух-земля» – с первой чеченской сувенир, а воздушный шар он прихватил из местного развивающего центра «Базар ленд», который курировал по части воздушных шаров опять же Билли Айдона кунак, дальний потомок то ли братьев Райт, то ли братьев Запашных, то ли Гонгольфьер. А без воздушного шара как ракета «воздух-земля»?.. Если местный авиаполк в полном составе улетел на охоту на верблюдов в Гималаи вместе с певицей Машей Распутиной.

И вот сейчас тут у них идет джихад. Православные во главе с проснувшимся священником против мусульман во главе с опять же проснувшимся священником, который мулла. В общем, дяденька, все нормально. Только заправиться нам негде.

Но садиться все равно надо. Потому что ни одна маршрутка в мире не может летать без заправки.

Ну что ж такое, дяденька на маршрутке, так не везет, так не везет… Это вы будете пенсионер Джилиам Клинтон? У нас вот заправиться нечем… А мне позарез надо дальше. Как куда?.. К суженому моему Джемми Хендриксу. Он ждет меня не дождется… А я уж так по нему стосковалась, прямо сердце в пятки, как запах его вспомню… И голова кружится… Ах, как кружится голова, как голова кружится… Так что, нам бы, дяденька, заправиться… Только денежек у меня нет… А у тебя, дяденька шофер, дене… Да где ж ты, дяденька? Ой, собачка, а ты как тутоказалась? А вы, дяденька Джилиам, этого песика знаете? Знаете… А откуда? Когда вы вот тут, а песик вон оттуда. А откуда он оттуда, этого никто знать не может. Разве что один человеческий алкоголик Михаил Федорович, который к нам на свалку… Ой, я хотела сказать, в кафетерий приходил на чай с пирожными. Как, и Михаила Федоровича вы знаете? А откуда? Когда вы вот тут, а Михаил Федорович вон оттуда. И может быть, он… тоже… тут? А? А где? В синагоге?! А что он делает в синагоге? Джихад прекращает? Так он же между… Священник, который мулла, раввином подхалтуривает!!! Ну это же надо! Я ведь думала, тут такая глушь, такая глушь, что нога еврея не ступала… А у вас тут синагога даже. Билли Айдон – еврей?! А-а-а-а, горский… Ну вы и насмешили… То есть он то мусульманин, то иудей… Ах, еще и православный… Так это он у вас священником?! Подхалтуривает?! Зачем? Когда у него весь город! А… Понятно… Губернатор, УВД, ФСБ, прокуратура… Вот он религиями себе на жизнь и зарабатывает. И домой еще воду из Иордани посылает… Ну, это дяденька на шаре мне говорил… Двоюродному брату. Как вы сказали, его зовут?.. Грэм Хендрикс? Повторите фамилию… Так… «Вот тебе и хрен», – сказал Волк Красной Шапочке. Извините, дяденька, это из сказки. А он случайно… Господи боже ты мой! Это же надо, какие совпадения… Собачка трехногая, Михаил Федорович, а теперь и еще кто-то моему Джемми… Уж он-то должен знать, где его искать. А то запаха совсем не чувствую. Так что мне беспременно надо в Замудонск-Мартановский, чтобы запах Джемми почуять и по следу, по следу, по следу… Вот вместе с собачкой… А где собачка-то?.. Ой, а вы, Михаил Федорович, как тут из синагоги оказались? Вы же джихад останавливали? Да это-то я секу, пока пару десятков не прибьют, не успокоятся. Какой же мир без трупов… А вот один уже образовался… А может быть, и не один вовсе. Кто ж может знать, сколько люда в «КамАЗе» было. Эвон их как ракетой разметало! Это дяденька с воздушного шара пальнул. Сувениром с чеченской. И как он теперь ее вспоминать будет? Мало ли народа на протезах костыляет? И не докажешь, что протез с чеченской. А ракета – вот она… А теперь – ни ракеты, ни «КамАЗа». Ну вот, успокоились… Из домов люди повыходить стали… Кто – в магазин, кто – в школу, а кто… Точно… Дяденька Клинтон, где у вас тут у мэрии панель? Подруга! Где тут у вас бензинчиком отовариться? Не, минетом я не расплачиваюсь. Я его для друга берегу… Не, и шахной – тоже. Куда хочешь доставят? Не, у меня специализация другая. Я тебе не плечевая какая оторва, я – со свалки… Да не волнуйтесь, дяденька Клинтон, это мы о своем, о девичьем, болтаем. Подружку свою по детскому саду… Не помню уже, то ли учились вместе в нем, то ли нас в нем шворили… Значит, нет бензинчику… Ну, удачи тебе, подруга. Дяденька Клинтон, а есть какой-нибудь транспорт до Замудонск-Мартановского? Нету? Что, вообще тут общественного транспорта нету? Ну как зачем? Чтобы поехать куда. Людей посмотреть, счастья поискать… Ну как это на свете счастья нет, а покой нам только снится? Вот как Джемми меня обнимет, как волосы погладит, вот тут-то сразу и покой… И все сразу вот оно счастье а транспорта у вас нету до него доехать когда даже неизвестно где он сейчас обретается вот потяну воздух нет его запаха в Замудонск-Мартановском и ничего мне его какой-то родственник не скажет только махнет в сторону гор а там дедушка махнет рукой в сторону долины и пыль от бараньих копытцев и какую-то девочку сажает мент вылитый ты дяденька Клинтон в поезд в Замудонск-Красногвардейском а Джемми на вороном коне скачет хотя никогда не скакал а я тут болтаюсь как шахна на костылях или говно в проруби хотя если честно до конца признать никогда в жизни не видела шахны на костылях и говна в проруби и даже фантазии моей на это дело не хватает потому что русский язык до того богат что не всякий русский его понимает но чувствовать чувствует потому что только в природе русского человека чувствовать чего в природе не существует как к примеру хрен тебе в жопу заместо укропу вот как представлю за что такая угроза и как кому-то хрен заместо укропу а он этому делу удивился будто полжизни ожидал укропу а тут на тебе хрен конечно не понравится и всякий русский человек его пожалеть обязательно и я это дело понимаю хотя понять не могу только знаю что это горе горькое хрен вместо укропу а англичанин от этого раз и навсегда головой затуманится и никакие «Челси» в данной обстановке ему ни в шахну ни в Красную Армию и вот как вы Михаил Федорович дяденька Джилиам и ты песик можете объяснить когда девушка любит одного человека и готова прямо все сейчас до самой смерти а он на вороном коне скачет и не знает как сердце девичье затуманилось душа истомилась в разлуке как боль теснит грудь и я домчусь к родному стану где кипел кровавый бой я ему обмою рану на груди его младой чегой-то я как-то странно заговорила языком каким-то чуждым но знакомым который с до рождения знала и знаю сейчас а вы воеводы мои путивльские и ты пес мой верный слово скажите жив ли князенька мой жива ли душа моя в нем и тело младое мое стонет стонет без рук мужских без запаха его животного когда обнимает он тело мое нежное и соки его начинают бродить в его чреслах и чрез могучий корень его перетекать в лоно мое тонкими струйками чтобы в конце я взлетела выше стен кремлевских путивльских в небо чернозвездное где боги правят нескончаемые свадьбы и любовь любовь по всей земле русской где каждый зверь от мала до велика имеет свою зверушку и жизнь на земле множит но нету князеньки мово Джемми моего нет рядом со мной и надо мне, как вы говорите, Михаил Федорович… Или это вы, дядя Клинтон, сказали? Или ты, собачка, налаяла?

В степи под Херсоном, тьфу ты, под Замудонск-Красногвардейским… А как добраться туда, когда из-за джихада бензина нет. Чтобы маршрутку заправить… Да и маршрутка куда-то подевалась… Вот и кончится тут мой путь, моя дорога к Джемми, к любви… Из-за нет бензина… Ну да, что поделать… Рано, девка, губу раскатала, рано тебе сиськи подняли, морду твою похабную просвежили, целку наладили (или не наладили, не помню уже), на один корень назначенную, рано… Теперь как-то эту целку надо подороже загнать, чтобы до свалки добраться, а там как-нибудь прокантуемся, а вот до чего прокантуемся, не хрена мозг себе шворить. А скажи мне, мент, как тебя там, твоему Билли Айдону девочка хорошая не нужна? Сам посмотри, какая девочка… Да и Михаил Федорович не даст соврать… Проверь… Я тебе за услугу заплачу… Нет, о засандалить в меня речи не будет, что с тебя за целку возьмешь, а вот отсосать… Раз и сплюнуть… Ты только меня к этому Билли Айдону отведи, и прости-прощай, Джемми. Оооох… Что я говорю… Ну, не смотрите вы на меня так. Это я так, по слабости. Думаю, с какого это мне – и Джемми, и любовь, и все такое… А у него – футбол. А девушки у них, знаете, какие? Вот и я не знаю. Но девушки ихние, ежели что-то с любимым, так сразу в метро… с бомбой. А если метро нету, то еще куда…. Чтобы мужу ее там на небе не все одному, а в компании. Да и от греха неверия людей бомбой спасает. И они там, у Аллаха, мужики если – тоже целок, а девчоночка русская, которую бомбой к Аллаху нетронутой невзначай унесло, ждать будет, и когда другой бомбой мальчишечку к ней зашвырнет, то любовь у них будет громадная, какой на земле даже и не бывает. А то какой же это рай, если девчоночке и мальчишечке и на том свете ничего не светит? И я такой рай с почтением отвергаю…

Тут Джанис замолчала и от усталости легла в выбоину на асфальте, закрыла глаза, выкатила две… нет, три слезинки, зевнула и заснула. По инстинктивной привычке натянув на коленки юбку. Вот ведь, женщины, в крови это у них, целомудрие, от века…

…Год одна тысяча шестисотый по Рождеству Христову выдался буйным, отчего Замудонск-Валдайский после гулеваний Ивана Васильича слегка поотвык. Пожженные дома поначалу собрали кое-как, но после трех подряд хороших урожаев льна и пограбленного купецкого каравана из Замудонск-Тверского у большинства замудонск-валдайских людишек дома были поставлены уже тесовые, а у зажиточных родов первый этаж вообще был из кирпича. И даже если пожар, то кирпичный низ выстаивал, и зажиточный люд, благословясь, ставил на него деревянный жилой верх. Так и жили. Не то чтобы уж очень как, а так, как… по-людски, одним словом. И вот на гулянье по случаю престольного праздника святого Маккартни юродивого, в монгольские годы распятого в церкви святого Леннона за отказ перехода в магометанскую веру, ворвался в город конный отряд с людьми драными по одежонке, но в кольчугах ценных и в шеломах погнутых, но золоченых. И стали эти воровские люди замудонцев валдайских во время застолий по всем улицам саблями сечь, палицами головы крушить и мечами рубить, ровно мясники какие. А что и почему – осталось неизвестно. Но ничего не покрушили, ничего не пожгли, ничего не пограбили. А что и почему – осталось неизвестно. БЫ! Если бы после сечи безвинного народишка не обнаружилась пропажа девицы красы неописуемой (по причине отсутствия летописца) Анасташи из почтенного рода Чарли Гиллеспи, кожевенных дел мастера. Пропажа прямо из-под венца. И жених ее, тоже кожевенник, Грант Пейдж, сначала закручинился, но по старинному русскому обычаю сел на буланого коня и, взяв вместо воинского оружия, которое ему предлагали из городских складов, но к которому он был непривычен, острый нож для разделки кож и дубину, при одном виде которой быки для забоя балдели и добровольно падали замертво, отправился на поиски невесты своей Анасташи. Ехал он по натоптанным следам день, ехал ночь, и в три часа пополудни второго дня езды наехал на пепелище. Где по старинному русскому обычаю нашел кокошник, в котором девица Анасташа шла под венец. Там же лежала отрубленная ее девичья коса вместе с рукой ее правой (тоже отрубленной). И указательный палец указывал направление, в котором и проследовал Грант Пейдж на буланом коне. И еще через два захода солнца и один восход наткнулся на пепелище с левой рукой Анасташи, опять же отрубленной. Грант Пейдж было закручинился таким стечением обстоятельств с руками своей невесты, но духом по старинному русскому обычаю не пал, а поехал дальше. Чтобы отбить невесту свою и отвести ее на брачное ложе. Хотя из-за отсутствия рук не очень представлял, как он будет ее на него вести. А дальше возник вопрос, как она будет идти, потому что на заре второй луны месяца кругловорота нашел на очередном пепелище правую ногу невесты своей. И пока Грант Пейдж об этом думал, под вихрем осенних листьев, в поисках очередного пепелища, ему попалась древняя старушка Моргана Фримен, которая единственным зубом догладывала левую ногу Анасташи. И Грант Пейдж по старинному русскому обычаю сообразил, что на брачное ложе невесту свою ему придется нести. Конечно, я бы мог и дальше неторопливо продолжать это печальное повествование, но гуслярство, менестрелевщина и прочая акыновщина никогда не были в числе моих сильных сторон, поэтому перехожу на коду. Когда липа дала первую почку, а земля забеременела льном нового урожая, Грант нашел последнее пепелище. Вокруг него лежали порубленные остатки налетчиков, угнавших прекрасную Анасташу. И судя по следам, порубили себя они сами. От Анасташи мало что осталось. Не было замечательных диетических грудок, не было атласной, словно полированной, попки, сулящей немыслимые наслаждения анальных соитий. Не было губ ее алых и языка ее проворного, чтобы… Ах, да что говорить! А порубили себя и ее вороги из-за последнего, что осталось от Анасташи, – шахненки ее девичьей, закрытой густым лесом шелковистых волос, сохранившейся нетронутой для жениха ее единственного, кожевенных дел мастера Гранта Пейджа. Потому что хотели вороги добром нарушить девичество Анасташи. Любовь ее получить. Но хрен-то русская девушка добром отдаст свое сокровенное! Снасильничать – пожалуйста, а по-доброму – отсосешь, вражина. И привез Грант Пейдж, кожевенных дел мастер, шахненку невесты своей Анасташи в город Замудонск-Валдайский, где и возложил ее на брачное ложе. А поутру мамки и бабки по старинному русскому обычаю вывесили на перилах мансарды окровавленные простыни.

Вот, судари мои, что такое русское целомудрие. Которого теперь днем с огнем не найдешь. Вот почему и страдают в вековом ожидании перила мансард русских изб. А заместо простынь, обагренных свадебной кровью, на одной из изб в каждом селе, поселке городского типа, а также других населенных пунктах вывешивали красный флаг. И все знали, что данный населенный пункт отымела советская власть. И это – единственная память о русском целомудрии.

Эту притчу я рассказал вам, мои немногочисленные читатели, ибо где взять многочисленных, способных усмотреть в ней хоть какой-нибудь житейский смысл, потому что, если есть притча, как ее не рассказать.

А Джанис спала в выбоине от асфальта. Пока Джилиам Клинтон и трехногий пес на подсознательном уровне размышляли, как помочь бедной Джанис в поисках ее, как она думала, суженого-ряженого, в тарантас запряженного. (Откуда я взял этот стих?.. Кажется, сам выдумал. А что? Таланта мне не занимать.) И пришла им мысль. Пока Джанис спала в выбоине, они направили свои стопы (красиво звучит «свои стопы»!) к Билли Айдону, который, как ранее выяснилось, был каким-то родственником моему Джемми Хендриксу. С тем, чтобы этот местный Мистер-Твистер, он же слуга трех конфессий, попытался обеспечить хоть какую-то полуинтимную связь Джанис с Джемми.

И вот сидели они в синагоге, где Билли Айдон в лапсердаке, шляпе и талесе болтался среди крайне немногочисленных (числом десять) евреев города Замудонск-Машлыка, среди которых было, правда, девять непонятных нацменов, косящих под евреев на предмет выезда на ПМЖ на историческую родину, «куда угодно только не в этой сраной стране». Из евреев был, собственно, лишь Билли Айдон, да и то сомнительный. Во всяком случае, в Москве, куда Билли Айдон приезжал на Еврейский конгресс от фракции православных мусульман, и в израильском посольстве, куда Билли заглянул по пути с подворья Сретенского монастыря, куда заходил из Еврейского конгресса, чтобы перетереть вопрос о финансировании фильма о добровольном присоединении Бухары к Татарстану, и в Татарском культурном центре, куда заходил, чтобы перетереть вопрос о финансировании фильма о добровольном присоединении Сретенского монастыря к Бухарской соборной мечети, с целью создания на их базе Хоральной синагоги православного халифата… О чем я говорил?.. А! Вспомнил. Так вот, в Еврейском конгрессе, а главное, в израильском посольстве его за еврея не признали. Ни по роже лица, ни по документам, которых у него было на все национальности, кроме еврейской. Этот мудак-художник на ксиве, в которой была фотка Билли Айдона в бороде, пейсах и кипе, в графе «национальность» написал «жид». А формально в СССР, а потом и в России такой национальности не было. И тщетно Билли колотил своим обрезанным поцем по столу консула-женщины в качестве доказательства, визы на ПМЖ ему не дали. Женщина-консул только пустила обрезанный х…й в частную собственность государства Израиль на небольшую экскурсию. Ну и Арабские Эмираты тоже обломились. Какой, на хрен, араб с русыми вьющимися пейсами. Хотя по ксиве он проходил как Ясир Арафат. Этот мудак-художник не знал, что, пока он мотал срок за свои графические работы в области дензнаков, Ясир Арафат умер, о чем в посольстве Арабских Эмиратов как раз и знали.

Так вот, Билли Айдон, когда узнал, что возникла нужда в поиске его дальнего родственника Джемми Хендрикса, от запаха которого восстановилась (по словам Джилиама Клинтона, а пес молча кивнул) девственность девицы Джанис Джоплин, которая в данный момент спит в выбоине в асфальте, и когда этот сраный мэр ее закатает, наконец, чтобы по пути в винный магазин не гробились танки из местного танкового полка, то он тут же вынул инкрустированный бриллиантами (плата местного ювелира Стиби Уандера Билли Айдону за защиту от Билли Айдона) мобильник и дал его единственному человеческому еврею в этой странной шобле Джиму Сантане, чтобы тот связал его с каким-то родственником в Замудонск-Мартановском. На предмет выяснения, где на данный момент потеет его дальний родственник футболист Джемми Хендрикс. А то его, Билли Айдона, кокс уже не берет. Ну и мэру тоже позвонили потому что (нецензурка) из-за твоего раздолбайства обороноспособность загибается танки в асфальтовой выбоине колупаются а у винного магазина рентабельность в жопе куда и запихнут мэра если он не…

А пока там, на Кавказе, выясняли, куда подевался нападающий Джемми Хендрикс, а труд это не простой, потому что горы вокруг, Хендриксов тысячи, очень влиятельный род, а запах пота… что, запах пота… Только вспотели, а тут – молитва… И там, на Кавказе, образовался вакуум мысли. За исключением не шибко достоверных сведений, что якобы какая-то инвалидная собака отгрызла одному из Хендриксов яйца, которые ни в каком криминале не были задействованы, а были отправлены в залог некоему Михаилу Федоровичу за женитьбу брата Джемми на русской шлюшке Эмми Уайнхауз, которую он тихти-пихти. Якобы эта шлюшка была против, что конечно же чушь. Ибо, Аллах свидетель, каждая русская шлюшка мечтает, чтобы ее тихти-пихти настоящий нохчи.

– И вот пример этому, – добавил Билли Айдон, заканчивая вольный пересказ разведданных, полученных от какого-то родственника по матери, – эта русская девица, которая спит в выбоине асфальта и хочет, чтобы Джемми ее тихти-пихти. А дальше, вейзмир, следы Джемми, Аллах свидетель, теряются по пути из городка Замудонск-Красногвардейского в направлении степи, где мчатся разные скорые поезда. – И Билли Айдон перекрестился. На церковь, вытатуированную на груди одного из синагогальных евреев…

Джилиам Клинтон вопросительно глянул на трехногого пса, тот – на Джилиама Клинтона, оба – на Михаила Федоровича… Чистой воды стихи о советском паспорте.

– Давеча, – сказал в безвоздушное пространство Джилиам Клинтон, как бы никому конкретно, но как бы и для всех сразу, чтобы приняли к сведению, чтобы в случае чего принять меры к исполнению согласно предписанию, предписанному в предписываемых для таких случаев по поводу, – там в каком-то году стрельба будет. И по моим данным, которые я получу в том же году, эту стрельбу учинит некий Джемми Хендрикс. Только стрелять он будет не по разным скорым, а по пассажирскому «Замудонск-Красногвардейский – Замудонск-Столичный».

– А по кому стрелять-то будет? – профессионально поинтересовался Билли Айдон.

– А этого нам знать не положено, – отвещал славный мент Джилиам Клинтон, решивший, что уж очень много места он занимает в этой книге. – Это вот пес этот трехногий соорудил, но говорить они не умеют по случаю своего сучьего или кобелиного свойства. Нет у этого животного ярко выраженных вторичных признаков. Да и псиная сущность в нем тоже неярко проявлена. НИКТО НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ, ЧТОБЫ ОН (ОНА) ПИСАЛ (ЛА), ЧТОБЫ ОН (ОНА) КОГДА-либо ЖРАЛ (ЛА), ЧТОБЫ ОН (ОНА) ГОНЯЛСЯ (ЛАСЬ) ЗА СВОИМ ХВОСТОМ. Но на месте стрельбы он был.

Билли Айдон посмотрел на пса взглядом, обещающим… Да ничего хорошего не обещающим. Не в заводе у русского народа обещать что-либо хорошее трехногим псам. Не убили – скажи спасибо. А славный вневременной мент своим многовековым ментовским опытом, почерпанным у Путилина и князя Ромодановского, ситюэйшн прочухал (ибо такова и была у него роль в этой книге) и продолжил:

– Так что все вопросы к автору этой книги Липскерову Михаилу Федоровичу, который весь этот сюжет измыслил в неясных для читающей общественности целях и потому вкладывает в мои уста глубокую, не известно что обозначающую фразу: «А это он в свою генетическую память стрелял». – И Джилиам Клинтон приумолк.

Пес довольно кивнул, будто зараньше знал ответ. Или как будто сам его и ответил. А остальные задумались, как выпутаться из этой проблемы. В смысле – как доставить девицу Джанис Джоплин пока к малоизвестному месту пребывания Джемми Хендрикса. Хотя бы туда, где его через несколько лет засечет старшина Джилиам Клинтон. А именно – на перегон от одного Замудонска моей необъятной родины до другого Замудонска все той же моей необъятной родины. И необъятность ее как раз и заключается в том, что всякому Замудонску, каким бы малым он ни был, вплоть до полного исчезновения, всегда найдется свой шесток (это отсюда?). Билли Айдон передал бриллиантовый мобильник единственному человеческому еврею Джиму Сантане с негласными указаниями секретной важности. Человеческий еврей Джим Сантана нажал на мобильнике какие-то кнопки и начальственно произнес:

– Значит, так… На спутнике. Сбросить боезапас где-нибудь и лететь сюда, в Замудонск-Машлык. Садись в районе шоссейки. Там, где раньше выбоина была… Да, с танками… Асфальтовый каток все укатал… Еб…

Все переглянулись и вспомнили про звонок мэру по поводу выбоины…

Короче, пришлось вызывать грейдер, чтобы взломать свежий асфальт. Джанис была жива (во сне жизненные процессы замедляются, так что она не успела задохнуться, а вот мэр успел, так как его закатали бодрствующим). Ее погрузили на спутник, который вызвал человеческий еврей Джим Сантана, и отправили в степь, где высокие травы и где через … лет старшина Джилиам Клинтон повстречает Джемми Хендрикса…

А то, что громадную статую Будды взорвали талибы, так это совместная версия ЦРУ и ФСБ. Об этом мне рассказал трехногий пес.

Линия Липскерова

И девица могучим плечиком девичьим повела как-то не по-девичьи, но с известной долей скромности – так, чтобы человек намерение имел и даже какой-никакой предлог, но без назойливости и распущенности, с коими нынешние девицы предлагают помочь выбрать кефир в сетевом магазине «Седьмой континент». Что ты уже не уверен, за кефиром пришел или ЗА ЧЕМ ЕЩЕ… ТАКИМ!..

И такая уверенность в этой девице была, что я, не медля, пошел бы за ней в ад или в рай (конечно, желательно в рай, но с такой девицей и ад покажется раем), но она всего-навсего предложила пройти сквозь стену избы, минуя трехногого пса, который посторонился, давая нам дорогу с величавостью дворецкого в исполнении Саши Адабашьяна. Мы прошли сквозь стену рука об руку и оказались посреди поля широкого, пред рекой чистоводной, у начала моста каменного, другим концом упиравшегося в ворота из чистой меди, сверкавшей на солнце ровно золото, но золото на воротах в русских землях не употребляется. Нет, в некоторых уделах денежки на золото водились, но уж больно металл мягкий, пред хорошим копьем не устоит. И не в силу продажности, а в силу мягкости золотого металла. И я не имею в виду копье питайской штамповки, а настоящее копье из франкского али аглицкого бутика.

И вот идем мы с этой девицей по мосту, и вот уже два холопа преграждают путь к воротам скрещенными копьями (не питайской подделкой, а настоящими копьями из франкского… ан нет, аглицкого бутика. У аглицких копий наконечник погрубее, попрямолинейнее, более целевой, нежели франкский с его обилием завитков и украшений, что замудохаешься его из трупа вытаскивать. Застреваете, сука!).

– Куда прете, сударь? – спросил один из холопов.

– Под муда, – ответила девица, и холопы распахнули ворота.

Во дворе возле замка стоял изможденный чел в ржавой кольчуге, в семейных сатиновых трусах, с металлическими забралами спереди и сзади, в кирзовых сапогах, расшитых дешевым бисером. В руке он держал копье уж точно питайской выделки. Потому что вместо наконечника у него был серебряный елочный шпиль. А вместо древка – кривоватый ствол новогодней елки времен Петра Великого. И был это Кощей Бессмертный, узнать которого не составляло труда. Около него стояла Джоди Прекрасная. А вокруг шныряли зайцы, утки, щуки в неимоверных количествах. А как не быть неимоверных количеств? Если за века они естественным путем размножались: кто – из яиц, кто – из икринок, а кто – из зайцев. И только иголки вокруг не шныряли. Потому что нечего, не ровен час кто уколется. А таких было выше крыши – вокруг, помимо зайцев, уток и щук, шныряли маленькие Кощеи Бессмертные и Джеймсы-царевичи… Такова была на Руси в отличие от Израиля бабья доля: рожать детей по отцу, а не по матери. А «по матери» на Руси была, есть и будет другая свято-отческая традиция. Великий русский язык; именно из-за него во всей его необъятной полноте, а не из-за чего еще псевдометафизического, гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают Руси дорогу другие народы и государства. Им и бабу приласкать, и ворога отшворить. Или, наоборот: бабу отшворить и ворога приласкать. И все будет к месту, и все будет ладненько.

И предстали мы пред светлые очи Кощея Бессмертного и Джоди Прекрасной. Собственно говоря, очи-то были только у Джоди, а у Кощея – дырки одни в черепе. Потому что старенький. Но зла в дырках видно не было. Потому что старенький. Очень старенький. Потому что у не очень стареньких в глазах какая-то невольная неприязнь к молоденьким имеется – в смысле зависти, потому что все прошло, а дальше совсем уж старость, что опасливо как-то и неприютно. А у совсем стареньких опасливости уже нет. Она в раньшей старости осталась, а впереди, как с годами обосновывается в каждом русском человеке вера, неохватная молодость с чуть заметным дуновением перехода. Так что глазные дырки у Кощея были добрые. Потому что очень старенькие. И спросил Кощеюшка, стар-старичок, куда, мол, молодые путь-дорогу-шлях-тракт-тренд держите. Ну, я, разумеется, ничего скрывать не стал. Мол, так и так, путь держу в сельцо Вудсток, где посреди моря-окияна остров Буян, посреди которого часовенка сооружена неведомо кем, для пребывания в нем камня Алатырь, исполняющего все желания. А когда Джоди Прекрасная пожелали узнать, какое такое желание имеется у пожилого еврея когда рядом с ним такая краса неоглядная да еще и при мотоцикле совсем оборзели ничего им не хватает вот тебе и раз спать ему причудилось а эта девица на что когда спать при ней а не с ней жутчайшее оскорбление человеческого естества в лице всех женщин мира которые жутчайше оскорбляются всем своим человеческим естеством когда их половой принадлежностью гендерной составляющей телесной сущностью настырно пренебрегают и вот прямо сейчас в наказание обратит меня в камень нет уж хрена лысого ни в какой не Алатырь а на котором написано налево пойдешь коня потеряешь направо пойдешь уже не помню чего а прямо пойдешь голову сложишь а ты Кощеюшка не лезь не твое это дело больно к старости жалостлив стал до чего дожили каждого проезжего еврея пожалеть готов который от такой девицы красной отказывается ах вон оно что ты сама девка не хочешь а это никакого значения не имеет даже фригидные бабы хотят чтобы их хотели не оргазма для а самоутверждения в соблазнительности своей ради так что признавайтесь мужчина желаете ли вы сией девицей обладать плоти утешения своей для и по возможно внезапно вспыхнувшему лирическому чувству в душе потому айн цвайн драй по щучьему велению камнем каменным окаменеешь с надписью налево пойдешь коня потеряешь направо пойдешь уже не помню а прямо пойдешь голову сложишь поняла что хочешь а вот хренушки тебе чтобы такая красная девица такому ой не доброму молодцу не мущщине во цвете лет не пожилому вдовцу силу в корне своем сохранившему а твари дрожащей права даже не имеющей свою вагинушку средь лесов густых меж ног белых прячущуюся на усладу отдавать… Козел ты драный, – завершила свой панегирик/пасквиль (это с чьей стороны посмотреть) Джоди Прекрасная (в чем я уже не уверен, сука старая).

А Кощей дырками своими добрыми смотрел на нее с восхищением. Да и Петр Первый, помимо других подвигов своих, заслуживший славу изощренным словослагательством, тоже кивнул бы Джоди с одобрением. А Джоди, видимо, удовлетворенная своим монологом, переменила тональность речи на прямо противоположную. То есть замолчала вовсе. И тут, наконец, девица, молчавшая во время гнева, слово молвила.

– Михаилу Федоровичу очень нужно в сельцо Вудсток, на остров Буян, к камню Алатырь, чтобы исполнилось его желание – заснуть, как в раннем младенчестве, глотнув материнского молока под гудок паровоза, увозящего его в эвакуацию. Ну и еще целый ряд дел его там ожидает, о которых он пока знать не может, потому как не в курсе событий, происходящих в других линиях этой книги. И не знает даже полностью и в литературно-бытовых деталях, кто и что там его ждет. Потому что автор, по неслучайному совпадению также носящий имя-отчество Михаил Федорович, этому Михаилу Федоровичу ничего не сообщил. Чтобы интрига была. Чтобы у десятка-другого читателей дух захватывало. Чтобы он ночь не спал. Чтобы узнать в конце, а не в начале, что убийца – дворецкий. Вот. А чем дело закончится, действительно, неизвестно. Потому что Михаил Федорович, автор который, ночь не спит, день не спит и вообще не спит, все пишет и пишет, чтобы узнать, что убийца все-таки не дворецкий… Так что, давай свои три традиционные загадки, чтобы пропустить нас на контрольно-пропускной пункт к пути-дороге-шляху-тракту-тренду к сельцу Вудсток, к острову Буяну, где в часовенке лежит камень Алатырь, исполняющий желания.

– А вот загадки – это не ко мне, – отвещала Джоди. – Я в основном по хозяйству, а мистика всякая и мелкий философешник не по женской части. И я чего-то не слышала, чтобы Блаватская – насчет борща, а Симона де Бовуар – по части стирки подгузников. И всякая премудрость начинается тогда, когда кончается прекрасность. Мудрость приходит с морщинами, а укладывать в койку морщинистых телок – чистой воды геронтофилия. И только в отдельных случаях – благотворительность. Так что на предмет загадок – вот, муж мой неоднократный Кощей Бессмертный. Настолько мудрый, что уже даже и морщины стерлись. А я покамест обед сготовлю. Вот и печь спешит, огнищем дышит. Баба-Яга растопила для Иванушки.

И Джоди, уже и не понятно какая, но вполне еще пригодная для ночей темных, ласок страстных, поцелуев жарких, совокупления великого, умом не разбираемого, а телом и душой каждого живого человечка жаждуемого, пошла к печи, важно покачивая бедрами.

Волжский плес…

Анивский залив при закате…

Зеленая перепутанная трава, ждущая косы…

Утрешний снежок в предвкушении первого птичьего шажочка…

Подсыхающая грунтовка на девственно-чистом холсте в ожидании дефлорации…

Оленья важенка, подергивающая головой в ожидании победителя, который, тяжело дыша, лизнет ее глаза шершавым языком…

Первая девичья мастурбация, пальчик с кровавым маникюром, жалкий паллиатив того… Не плачь, красавица, пройдут дожди…

И я обрету свой сон. Джем Моррисон избудет свои, еще неосознанные грехи. Джемми Хендрикс не отгуляет свадьбу брата Берри с изнасилованной русской девочкой, но получит свои яйца от Михаила Федоровича, от меня то есть (а где я их возьму?), чтобы заключить контракт с «Барселоной». Керт Кобейн узнает у меня ответ на вопрос о вопросе, который он должен задать, чтобы… что? А бедная, драная-передраная Джанис Джоплин станет чистенькой, как уже упоминавшиеся выше плес, залив, трава, снежок, грунтовка, оленья важенка… И все, все у нас еще будет впереди…

– Итак, малый, – выдернул меня из меня Кощей, – вопрос к тебе такой, на который я и сам не могу найти ответа, хотя мучаюсь им столетия, но не нахожу, не нахожу, не нахожу ответа…

(Уж если Кощей не может найти ответа сколько-то там веков, то куда уж мне, относительно простому гражданину РФ, найти ответ моему герою на пока еще неизвестно что… Но что делать? Ведь вы же, господа, понимаете, что если я не найду ответа на вопрос, то и все участвующие в этой истории люди останутся при своих, то есть ни при чем. И зачем тогда я заварил весь этот сыр-бор, если конца он иметь не будет? Нет, я найду какой-нибудь выход из созданного мною или еще кем положения. И все как-то устаканится ко взаимному удовлетворению всех участников игры… Каждая книга должна иметь свой конец. О Книге Мертвых я не говорю.)

– Так вот, юноша, тебя, кажись, Мишанькой кличут, мой тебе вопрос: «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» – с выражением прочитал Кощей и замолчал. И был в этой загадке какой-то неясный, еле слышный крик души.

Мы с девицей переглянулись. По ее взгляду я понял, что она даже не может себе представить, что у этого ветхого скелета были когда-то златые дни. А судя по достаточному количеству ошивающихся мелких Кощеев Бессмертных, не только дни, но и ночи. А качающийся в подвешенной к облаку люльке кощеевский младенец подсказывал, что ночи не канули в Лету. Что в весьма неотдаленном прошлом ночь была, был рассвет и трава в росе, а в росе отдыхали Кощей и Джоди. И не имеет роли и не играет значения, насколько Кощей был бессмертным, а Джоди – прекрасной (премудрой). Так что вопросец, заданный утомленным временем чуваком, казалось, не имел ответа. Но ответ давать было надо. Ведь не может быть так, чтобы вопрос был, а ответа на него не было. Потому что тот чувак, который там, все устроил так, чтобы гармонично. Чтобы у мужчины – женщина, у белого – черное, у зла – добро, у позитива – негатив и у вопроса – соответственно ответ. Он даже себе для гармонии создал другого чувака. Чтобы даже у каждого абсолюта был свой антиабсолют. В целях всеобщей гармонии. Потому что гармония не в том, чтобы все «лав стори», а чтобы еще и бедная Лиза.

Так что ответ должон быть. Вот где-то тут он должон витать, обретаться, крутиться, чтобы мягко лечь на язык и открыть дорогу в местечко Вудсток на острове Буян, в часовенку, где лежит камень Алатырь, исполняющий желания, чтобы каждый получил свое…

А ты, мой читатель, решил для себя вопрос о пользе потраченных башлей. И авторской волей я погружаю героя своего Михаила Федоровича в глубокое прошлое нашего народа, когда православные священники, дай им Бог здоровья, еще не шастали по Руси, не вбивали в незамысловатые мозги русичей мысли о грехе первородном, и баба была не источником греха и всяческой мерзости, а была женщиной желанной и уважаемой, потому что… потому что… а потому что все на ней держится: и дом, и мир в доме, и все-все-все, что в этом доме обретается, проживает или заходит по случайности жизни ночь скоротать, миску щей похлебать, с хозяином о том о сем перетолковать или просто ломоть хлеба попросить для пропитания в пути неведомо куда и неведомо откуда. И никак русичу во всем этом деле без бабы. Ну никак. А об усладе тела и души, исходящей от всякой бабы, какой ни есть, я уж и не говорю. Каждый из вас это знает. Вот стоит только представить…

Стояло на Руси глухое беспросветное язычество. Богов была тьма-тьмущая, каждый требовал свое, и хлебом, и денежкой, и пивком не брезговали, а отдельные до баб русских были охочи. Чего я понять никак не могу. Ибо чего в ней, русской бабе, такого есть, чего у мужика нет. А ничего такого нет! И запросто без нее обойтись можно! Можно, можно, можно!!! Но не долго. В зависимости от прожитых годов и жизненной силы. В мужике и бабе. Вот почему каждый мужик стремился держать при себе бабу, а баба готова была притулиться к мужику. ЧТОБЫ! Ну и по хозяйству. А так, баба даже вовсе и ни к чему.

Так вот, Кощей родился от обычных бабы и мужика по имени… А имен-то их я и не знаю… Откуда мне знать их имена, когда они сами их не ведали. Шла Баба из Вологды в Керчь, а навстречу ей из Керчи в Вологду шел Мужик. А зачем шли, по какой такой надобности били ноги из Вологды в Керчь и из Керчи в Вологду и что забыли – одна в Керчи, а другой в Вологде, когда и городов-то таких на карте Руси не числилось, равно, как и самой карты, мне неведомо. Да и незачем, потому что цель шествия к истории удаления из жизни Кощея Бессмертного весны его златых дней решительно никакого отношения не имеет. И вот остановились они в каком-то краю березовом в малиновой заре около ручья серебряного в седых добродушных ковылях и ломтем хлеба перекусили, сладкой водицей запили и свернулись калачиком для сна. Чтобы сон придал им силы для дальнейшего пути. Ей – из Вологды в Керчь, ему – из Керчи в Вологду. Но звезды были такие яркие, а луна такая полная, а шелест листьев края березового таким… ШЕЛЕСТЯЩИМ, что калачики тел их развернулись, и вот…

Ох, господа, я будто сам был в этом краю березовом после малиновой зари… Ах, зачем эта ночь так была хороша?.. Немыслимо хороша!.. Как не бывает ни у кого!.. Как бывает у всех!.. Миллиарды раз!.. Когда не то что в самой малой одеже жарко, а даже кожа обжигает, и вот тут… Мать!.. Ольга Валентиновна!.. Какие тефтели?! Что значит «только что»?.. Две недели назад – это «только что»?! А вот «час назад» не считается. Это – по работе. Это – для реализма. А щас – романтика. Видишь, какие яркие звезды, какая полная луна, а край березовый шелестит… ах как шелестит… Да выключи ты этот пылесос… Ну вот… со своими тефтелями… пылесосом… Да нет… Чего уж теперь… Теперь уже поздно… Нет… Ну так… Оно конечно… Это ж надо! Одиннадцать часов дня, а звезды, бля, а луна, а край березовый…

А через девять месяцев у бабы, которая шла из Вологды в Керчь, народился малец. И было это во городе во Казани. А как баба попала во город во Казань, по пути из Вологды в Керчь, когда и Казани тоже еще не было, мне доподлинно неизвестно. Да и не шибко я на эту тему заморачиваюсь, потому как на собственном опыте знаю, как идти из района усопшего Черкизовского рынка к центру Москвы и через дни, недели, месяцы, годы пути оказаться в том же самом районе усопшего Черкизовского рынка, не дойдя даже до ближайшей станции метро. Потому что главное для нас, ребята, не цель пути, а сам путь. Ну и сердцем не стареть, и песню, что придумали, до конца допеть. И пока не допоем, будем идти, идти, идти… Дорога!

Так что ничего мудреного, иррационального для русского человека, вышедшего из Вологды в Керчь с неясными целями, в рождении во городе во Казани мальца нет. И назвала его мать Кощеем. Внятного ответа на вопрос, кто такой Кощей и почему Кощей, получить никому не удалось. Не было на Руси с седых времен имени Кощей! Да и в седых, и в до седых тоже память не сохранила. И прозвище ему дали Бессмертный. А все потому, что роды у бабы принял якобы случайно забредший в Казань человек из жидов по имени Агасфер. Почему «якобы»? А потому, что народившийся чувачок был, как две капли воды, похож на этого самого Агасфера. Ну а в Казани Агасфер был известен как патентованный шлендра вот уже три тысячи лет. Я ни на что не намекаю, но думаю, что прозвище Бессмертный пацанчик получил небезосновательно. Что, между прочим, доказывает встреча с ним моих героев Михаила Федоровича и девицы в Замудонск-Тверском через две тыщи лет. Как бы ни пыталась уничтожить его Русская православная церковь.

И значит, час за часом, день за днем, месяц за месяцем и… (продолжите линию сами) Кощей вошел в пору возмужания, а при наличии в нем жидовской крови созрел по ихним обычаям для продолжения рода. Говоря русским языком, в портках у него «зашеволилось».

А на Руси, коя тогда еще не была Святой, внебрачные половые связи не возбранялись. Потому что а как? Терпеть это шеволение в портках при последующем стоянии, когда елдаком можно заместо всякого плуга землю пахать? А он, мил человек, не для земли предназначен! Не чернозем пахать! А ниву иную оживлять, в другу землю семя бросать. Потому что сладкое это дело, ребята, ой сладкое. А какая же, скажите на милость, жизнь человеческая без сладости этой самой… Нету этой жизни! Или есть, но уж совсем не человеческая. А потому, ребята, придумал наш народишко празднество языческое, до сих пор сохранившееся, Ночь на Ивана Купалу, когда вошедшие в полноценность девки и парни бросались в соитие ради соития, совокуплялись на радость богам и всему миру просто так, по велению сердца и тела, без всяких там меркантильностей типа приданого и словесной хреновины вроде «у нас – купец, а у вас – товар». И греха в том никто не видел. А лишь молодость да слияние, и две плоти – одна плоть есть. А то ведь как? И благословение, и венчание, ЗАГС, там, все – чин-чинарем, и детишки пошли, и вон она уже старость, а оглянуться назад, книжки прочитанные вспомнить, примеры других жизнев обмыслить, и умирая… Твою мать!!! А в портках уже не шеволится, да и в сортире – неурядицы, а у бабы от томления ее девичьего даже и памяти не осталось. Одна радость – дети. А ведь радость, милые мои, должна быть не одна. Ведь как я (а кто я, я уже сам не очень соображаю) своим умишком понимаю, «Песни песней» каждый из нас достоин.

И вот, когда Кощею исполнилось пятнадцать годков, и сила в нем появилась немереная, и на девок стал заглядываться с идеями плотскими, наступила очередная ночь на Ивана Купалу. И после бражки хмельной, после купания в реке местной неторопливо-ласковой, после хороводов наступил по заведенному обычаю час прыжков через костер. И в одном из них, на самой вершине прыжка, когда вверх – уже, а вниз – еще не, в дрожащем, переливающемся искряном воздухе повстречал Кощей Джоди, кою раньше и не замечал в будничной скучности. А тут вдруг разом разглядел, и чакры (или что там у нас) открылись, и взял ее за руку, и воздух теплый от костров языческих подхватил их и понес в дубравы заветные, в папоротник цветущий, на землю приветливую. И вошел Кощей в Джоди, поднялся на ее самую высокую вершину, а она – на его, и закричали они дико, так, что птицы по гнездам проснулись, у волчицы в логове течка началась, лешие из дупел своих высунулись в поисках девиц грибных да земляничных, кикиморы ленивую гладь болот всколыхнули и хмыря болотного побудили, чтобы… да он и сам был не против… В общем, милостивые государи мои, ребята, мужики, чуваки… ЖИЗНЬ!

И поутру Кощей отвел Джоди, которую назвал Прекрасной (а как еще? если она прекрасная и есть. Не Бьютифул же!), под каким именем она и вошла в русский фольклор, к себе в избу, где обретался со дня рождения с маменькой своей, некогда шедшей из Вологды в Керчь, да забредшей неведомой силой в Казань. (Да тут ничего необычного нет. Я раньше хотел сказать, но запамятовал. Много позжее один малый шел на Одессу, а вышел к Херсону. Для нас плутанье в географии – дело обычное. Да и в истории тож непрямыми путями лазаем.) И тут выясняется такая хрень. Оказывается, на эту Джоди давно глаз положил малой один, да не просто малой, а сын местного казанского царя с именем нерусским, с именем Иоанн, от жидов полученным, ибо в русском народе отродясь таких диковинных имен не было. А были имена все простые, назатейливые: Ярослав, Игорь, Калган, Мокей… Ну и Кощей, конечно. А уж потом, после Крещения, русский народ имя Иоанн до Ивана сократил. Чтобы с этим именем жидовским язык не сломать. Ну мыслимое ли дело – Иоанн! Не смешите мои седые яйца. Да, забыл сказать, от «жидов» я имел в виду того же шлендру Агасфера. Да и Иоанн был… Ну, да это не мои, а казанского царька проблемы.

И Иоанн-царевич пошел с войском своим, прямо скажем, невеликим (человек пять) Кощея воевать и избу его к своему царству присовокупить. По тем временам каждый вшивый городишко называл себя царством. И непременно «великим». Так эти царства друг дружку пугали. И до сих пор эта фигня тянется. Ну и лады. Великое так великое. Лишь бы было что пожрать. А не всегда! Вот так вот. Что тут поделашь? (Можете считать это за опечатку, а может быть, это у меня стилизация!)

Так вот, Кощей это войско разметал, а Джоди, которая понесла (была в тягости), от опасности увез в Тверское царство, которое по неизвестным мне причинам и назвал Тверским. Ну и царством, конечно. Хотя все царство и заключалось в том замке, в котором мы застали Михаила Федоровича с девицей. Там-то Джоди и разрешилась от тягости, которую она понесла в ночь на Ивана Купалу, пацаненком, которого, не мудрствуя лукаво, назвали Кощеем. Как и подсказал Агасфер. А куда от него денешься? Одно слово – вечный.

(Между прочим, именно с тех пор в управленческом аппарате любого русского предприятия, учреждения, органа власти всенепременно обнаруживается хоть один чувак из жидов. И даже бытует такое выражение: «еврей при губернаторе».)

Но Иоанн-царевич обиду затаил и набрал войско немереное, числом до шестнадцати штыков, а то и до семнадцати. А некоторые считали, что штыков было двадцать два. Это те, которые умели считать до двадцати двух. А если бы среди Иоанн-царевичевой обслуги нашелся хоть один бухгалтер, то штыков, возможно, набралось бы и все тридцать восемь. А большего числа в те года и не было. Дальше было слово «тьма». Так что блоковское «нас – тьмы и тьмы» может означать и два, и три, и пять раз по тридцать восемь. Но по тогдашней малолюдности и этого было до и выше. Короче, результат кампании был предрешен. Замок Кощея эти козлы пожгли, самого Кощея на цепь в подвальный бункер определили под охрану Змея Горыныча, а Джоди Иоанн-царевич обрюхатил, и она от него понесла (стала в тягости), а потом разрешилась мелким Иоанном-царевичем, парнишкой мудаковатым, но ушлым. Когда он вошел в рост, то папаньку ради Казанского царства пришил, а маменьку выгнал на все четыре стороны. Но она пошла не во все четыре, а в одну. В сторону Тверского царства, где томился ее коханый дроля, кобель ненаглядный, соитель ее сердешный в бункере подвальном в цепях кованых под присмотром Горыныча Змея. В те времена голова у него была всего одна. Потому что – самодержавие! Уж потом, в демократические времена, появилась нужда в разделении властей, и голов каким-то непостижимым образом стало три. Это вот какая-то непостижимая особенность русской демократии – непостижимое размножение властей. Но сейчас у Змея голова была одна, разумом не блещущая, поэтому Джоди, пока Змей спал, а спал он все время, потому что а что еще делать, единственную голову ему отрубила. А способности к регенерации у Горыныча были еще не развиты, так что он какое-то время обретался в отключке – а как иначе, когда головы нет, – и валялся на заднем дворе. Тогда и возникла мысль о демократии – в смысле трех голов. Но это было уже потом, когда Джоди расковала Кощея и тут же от него понесла. Или сначала понесла, а потом расковала. Достоверно об этом ничего нигде не сказано. Ни в «Повести временных лет», ни у Татищева, ни в «Истории государства Российского» Карамзина Николая Михайловича. Вообще, процессы зачатия в становлении сначала Руси, потом святой Руси, а там и Российской империи освещены слабо и еще ждут своего пытливого исследователя.

А меж тем народившийся Иоанн-царевич по закону о престолонаследии из Казани отправился воевать Кощея, хотя ни военного, ни экономического смысла в этом деле последующие исследователи не видели. Разве что какая-то политическая интрига просматривалась. А именно – установление двухполярной Руси в смысле национального самосознания. А главное – и в это время, и в последующие года утвердить основной принцип внутренней и внешней политики сначала Руси, потом Святой Руси, а там и Российской империи – НЕ ХРЕНА!

Ну и напоролись. Оклемавшийся Змей Горыныч, с зачатками демократии в виде регенерировавшей головы и зародышами парламентской и судебной голов во главе (какая-то литературная лажа тут просматривается, ну да ладно) с Кощеем-младшим по недосмотру Иоанна-царевича старшего, оставшегося ни убитым, ни даже закованным, войско Иоанна-царевича младшего порубили. А местами даже и пожгли из судебной головы Змея Горыныча по части неотвратимости наказания.

И народился еще один Кощейчик. А в Кинешемском царстве, хотя и царства-то такового не было, объявился естественным путем от Соловья-разбойника и Марьи-искусницы (я уже об этом где-то писал, а где – не помню; голова стала белая, что с ней я поделаю, ни фига не помнит) еще один Иоанн-царевич, который что?.. правильно, отправился воевать Кощея. А тот по случаю юбилея, столетия дома Кощеева, был не шибко трезв, что мы и каждый русский человек понять можем. А все Кощеево царство было пьяно в лохмотья, что мы и каждый русский человек понять можем. Потому как зелена вина было Кощеем выставлено немерено, а также белого, красного и вермута розового ужгородского винзавода. (Вот ведь какая прелестная прелесть: Ужгорода еще не было, а ужгородский винзавод уже был!) Ну и Змей тоже был того. Все три ветви власти. И кинешемский Иоанн-царевич по сложившейсяся традиции повязал Кощея, а Джоди обрюхатил. И пока все Кощеево царство гуляло тридцать лет и три года, младой кинешемский Иоанн-царевич в возраст вошел, так что, когда Кощеева шобла протрезвела, было кому голову рубить. Что младший Кощей и сделал. А мамашу Джоди, как переходящее знамя передовика коммунистического труда, папашке вернул…

Тут я на время прерываю историю рода Кощеева, чтобы Михаил Федорович и девица непонятная при нем (я-то знаю, кто такая, да и вы, мои любезные читатели, представление об сем имеете из уст полковника Элвиса, но литературного интриганства ради умолчу до конца главы, может быть, вы, любезные, об сем подзабыли в суете жизненных забот, меж чтением разных слагаемых этой книги, и слегка внутренним голосом ахнете: эвон он как дал!) могли разобраться в услышанном, дать услышанному угнездиться в сознании, удобно в нем устроиться и пустить корни, дабы приблизить ответ на Кощееву загадку: «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» с неясным, едва слышным криком души…

Джоди принесла пищу простую, но питтельную, состоящую из знаковых для Кощеева образа веществ, как-то: щуку фаршированную – из любви к этому блюду, доставшейся от блаженной памяти Агасфера, которого, по свидетельству Е. Петрова и И. Ильфа, пришили петлюровцы; суп овощной с утятиной и тушеного зайца с яйцом. Все было вкусно, но Кощей ел без охоты.

Потому что ел он это каждый день. Ибо Джоди после шестнадцатой попытки убить Кощея разнообразными царевичами и постоянного полового вмешательства в ее личную с Кощеем жизнь этими разнообразными царевичами набралась премудрости и измыслила легенду, что душа Кощеева живет в яйце, которое в утке, которая в зайце, который в щуке. И тем отвадила кодлы царевичей в ложное русло. С тех пор на Руси и пошли охота и рыболовство. А Кощей остался жив и целехонек, только одряхлел до скелетного состояния. А Джоди, как истинная русская женщина, после каждого насильничания ягодка опять. И телом своим, душой своей бабьей, словом ласковым поддерживала в Кощее жизнь, дабы он, глядя на бесчинства русской истории, не сломал от вековой тоски иголку, в которой и таилась его жизнь.

А иголка эта носила мистический характер и в материальном виде вроде бы и не существовала. Ею Джоди то и дело сшивала ткань бытия русского народа, рвущуюся от постоянного насилия. Как со стороны сторонних народов, так и собственноручно (не очень верный термин) сделанного русскими же людишками. В разуме поврежденными, с душами пакостными, на мысленные извращения гораздыми. И хуже насилия физического было насилие над духом человеческим, образом и подобием Духа Божьего, коим сотворен был человек. И для счастья он был создан Господом (Он мне сам говорил в реанимации больницы имени Алексеева, в девичестве Кащенко). Конечно, первородный грех непослушания кое-как это счастье порушил… «в поте лица своего» там, «в муках рожать…», но на самом деле счастье человеческое еще более укрепил. Хлебушек после трудностей дня куда как сладок, чем после просто так. И плач мальчонки иль девчоночки в мучительной родильной крови куда как искупает крики боли при их рождении. Да и чё далеко лазать, когда всего пару тыщ лет назад Христос этот самый грех первородный сомнительный на кресте искупил. И страданиями своими открыл человеческому люду дорогу к счастью. И там, и здесь. Один почтенный чувак перед смертью скажет: «Положите с прицепом на постников, кои твердят, что на страдания обречен человек грехами своими, что дьявол в нем силен, силен, сука, что силов никаких нет бороться с искушениями его. Я же, помирая, говорю вам словами из передачи “Чистосердечное признание”на канале РЕН. Ну, почти… “Если вам вдруг станет чё-то хреновато, запомните: мы на вашей стороне. И будьте счастливы”». (Думаю, вы догадались, что почтенным старцем буду я.)

Я не могу сказать, кому принадлежат вышесказанные слова. Мне, автору этой книги, Липскерову Михаилу Федоровичу, или герою моему, Михаилу Федоровичу Липскерову, горю моему. По ходу повествования я все больше и больше сливаюсь с ним. Или, наоборот, он все больше выбирается из меня… Так или иначе, мысли мои каким-то неявным образом были услышаны. Михаил Федорович с девицей переглянулись, и девица слово после дозволения молвила:

– Ваш вопрос, господин Кощей, мне не очень понятен. Вот сидите вы, сытый и довольный, жена ваша Джоди рядышком обретается. Сыночки ваши тут же за столом, а судя по животу супруги вашей, еще кое-кто намечается. Так о каком вопросе речь идет? Куда-куда… весны моей… Да вот же они – ваши златые дни… Вокруг вас… И весны, и лета… И пока это все есть, то и каждая осень станет для вас весной. А зимы по случаю бессмертия не будет никогда…

И я с этим согласился. (Я, Михаил Федорович написанный, а не пишущий.) А девица продолжила:

– И уж как мне ни было худо, надежда, что все будет хорошо, вот она тут, и откроется мне путь в местечко Вудсток, на остров Буян. В часовенку, где камень Алатырь, исполняющий желания.

И кивнули Кощей и Джоди. И не важно, правильно ответила на загадку девица или нет, не нашего ума дело. Потому что, как я думаю, Кощей и Джоди правильный ответ услышать и не собирались. А собирались услышать то, что хотели услышать. И появился у дальней стены замка трехногий пес, и отворились дотоле невидимые ворота. От которых тянулась стежка-дорожка к сельцу Вудсток, к острову Буяну, где в часовенке дремлет камень Алатырь, исполняющий желания.

Девица свистнула лихо, и пред нами, как лист перед травой, бия колесом и фыркая выхлопом, явился мотоцикл «Урал». И мы с девицей, аки джигиты Кантемировы, сели на мотоцикл «Урал», и даванула она на педаль, и крутанула рукоятку…

Джоди, угнездив руки над не родившимся пока маленьким Кощеем, спросила:

– А скажи, девица красная, кто путь-дорогу к нам подсказал?

– Милиционер Джилиам Клинтон из Замудонск-Красногвардейского, а до него – дедушка в горах над Замудонск-Мартановским…

И она еще раз крутанула рукоятку. Рванул мотоцикл, вылетел в ворота, и девица, предвосхищая мой вопрос, прокричала сквозь мчащийся навстречу мотоциклу ветер:

– А звать меня, Михаил Федорович, Эмми Уайнхауз. Пока.

Линия Джема Моррисона

И я стоял на улице какого-то пыльного города, и было мне нехорошо. Цепь каких-то мелких нехорошестей сдавливала «внутри» какой-то ржавой тягостью. Физически ощущалось, что надо освободиться от этой скопившейся к двадцати семи годам жизни и от нажитой предыдущими поколениями доброкачественной опухоли, жизни не угрожающей, но какой-то унизительной. А слова «покаяние» в советские года в ходу не было, и этот путь освобождения был закрыт. Но где-то впереди есть местечко Вудсток, с островом Буяном, с часовенкой, где дожидался всех тоскующих камень Алатырь, исполняющий желания. И можно решить все свои дела. И решить дальнейшую жизнь.

…А пока я стоял на пыльной улице какого-то советского Замудонска. И что странно: была зима, и пыли вроде бы по естеству времени года быть никак не должно, но ведь вот была. И понятно откуда. Пыль эта своим происхождением имела солдатские сапоги, коим по сущности была имманентна. Вне зависимости от национальной принадлежности сапог. В каждый солдатский сапог, помимо кож, кирз, подошв, гвоздей, клеевой составляющей, всенепременно входила пыль. И стоило в какой-нибудь цветущей зелени где-либо в тропиках появиться хоть одному солдатскому сапогу, как тут же – а вот и я – скрипом на зубах заявляла о себе пыль. И вся держава и окружающие ее страны скрипели на зубах пылью советских сапог.

Мимо меня по улице шла колонна солдат. Числом до роты. А командира при ней не было. Ни офицера, ни сержанта. Что явный непорядок. А у ног моих лежала записная книжка, из которой вылетела фотография…

…Мы с Кристи уже на машине-такси ЗИМ по два рубля за километр едем в Плужники в свежеотбабаханный дворец спорта, который я сам и строил в каком-то году в девятом классе. Спартакиада народов там намечалась, уж провалился на дно памяти год, в коем ее намыливались проводить, но вкалывать приходилось по-черному. И мне обещали поскидывать мои грешочки: волосики длинноватые не по-простому, клифт розовый, дудки голубые, рубашечку батон-таун, колеса клевейшие с гофрой на подошве. А главное, что их так колдобило, так это искажение рисунка танца. Убей меня, что это за искажение такое? Мы с Кристи же не па-де-катр исказили и не вальс-бостон, который уже сам был некоей крамолой, но в рамках… «Ты, Моррисон, главное, держи себя в рамках, а то ведь в институт поступать, а с такой характеристикой…» Так вальс-бостон мы и не нарушали. А буги-вуги… Там фиг нарушишь… Потому что канадка, она канадка без никаких, и каждый, кто в теме, на раз просечет канадку. Или ты какую-нибудь линду-самострок под фирму впариваешь. А мы тут у Дубровского с двадцать шестого дома за квинту межпозвонковую грыжу надыбали с черным чуваком Кэбом Гэллоуэем. И упросили Клиффа в радиобудке поставить после «Брызг шампанского» (так себе фокстротик, но Алекс Цфасман почти фирму лабал). Кэб Гэллоуэй, чуваки, это – отпад! Чувак дирижирует, поет и степ бьет. Слово даю, в «Солнечной долине», слов нет, черненькие клевые, но звук их степа рядом с четким «Стап! Стап-стап… Чук-чук, чук, чук-чук, чук-чук, стап-стап-стап, стап-стап, чук-чук. Ча! Ча! Ча!» Кэба ну никак не хиляет… И пошел, и пошел… Только рожа черная блестит, а глаз хитрый подмигивает, хали-хали, хали-гей. И черный биг-бэнд хали-хали, хали-гей… Хали-хали, хали-гей… И что тут искажать, когда ноги сами, а глаз у Кристи уже безумный, и точно знаю, сегодня на хате у дяди Амбика я ее точно отбараю… Как есть отбараю… «Зайчи барайка, забарайка, себренький под еблочкой скакал. Порою волк, сердитый волк, лису, барая, пробегал…» Дядя Амбик сегодня в котельной на дежурстве, а трюльник за хату ему уже отстегнут… Так что хали-хали, хали-гей… Нет, вы скажите мне, чуваки, как этот рисунок танца можно исказить? Когда вот он весь, как есть. Кто сечет, конечно.

А дело было под майские. Ну, и один крезанутый из комитета за жопу взял. В праздник весны и труда, когда все прогрессивное человечество, кузнецы Кузбасса, шахтеры Шахтерска, дояры Доярска… и уж тут не до барания. Тут уж ноги унести, пока на них солдатские сапоги не надели, и пыль-пыль-пыль от шагающих сапог. И ноги мне постановили на Комитете комсомола унести в Плужники доводить до ума этот стадион. «Экзамены за девятый – твое дело, вечерняя, и чтобы, папина победа, характеристика была такая, что даже в партию, но это уж потом, а в институт характеристику сделаем. Как, мол, добровольцу на комсомольской стройке от нашей школы. И всем о’кей». И вы будете смеяться, но за это «о’кей» на комсомольского чувака стукнули и, есть Сталин – нет Сталина, со мной добровольцем в Плужники. А у него уже аттестат почти в кармане, а там его в райком фалловали, но с такой идеологической лажей и с такими мозгами ему даже техникум не светил. А уж в Плужниках комсомольцы-добровольцы ему перо под пятое ребро сунули. Чтобы не «стук-стук, кто в теремочке живет и кирочку в сухой закон кофтает». Закочумал «не расстанусь с комсомолом» – ан расстался.

И больше лица его патриотического никто не видел, помнить в то время, как кузнецы Кузбасса, шахтеры Шахтерска, дояры Доярска… не помнил. Только долго я потом вздрагивал, услышав невзначай «о’кей».

И вот что-то меня кололо. Вот комсомолец этот, который меня за верзуху взял и в Плужники отправил, мог со мной и погуще, но вот не стукнул и сам погорел, а вот с чужими не смог и стук-стук… А я-то чего радуюсь… Он, в общем-то, нормальный чувак, а постукивать – так что? Чуваки, кофтать кирочку на народной стройке – это у него в голове и душе не умащивалось. Как это?! В то время, как кузнецы Кузбасса, шахтеры Шахтерска, дояры Доярска… А я, когда ему перо, а потом уложили в фундамент Дворца спорта, даже какую-то радость испытывал. А вот сейчас ее нет… Что-то я такую тоску в теле отлавливаю, ровно во мне коленный сустав с «Шестнадцатью тоннами» звучит. И скрип, скрип, скрип…[9]

Короче, когда я (без крови) вину свою за Кэба Гэллоуэя искупил и Спартакиада отшумела, отбацала, комсомол слово сдержал – дал положительную характеристику на Джема Моррисона, члена ВЛКСМ с какого-то года, и я уже скочь-скочь-скоки-скоки-йес. «Стап! Стап-стап…. Чук-чук, чук, чук-чук, чук-чук, стап-стап-стап, стап-стап, чук-чук. Ча! Ча! Ча!» – инженер, и Кристи встречаю. Около своего дома. Который лет восемь как снесли. А ей, гляжу, все еще пятнадцать лет. А я в клабмэновском клифте двубортном на трех пуговичках, колесах «Кэмпбелл» с тупыми носками, болонье итальянской и шляпе «Штокман». Ну и при галстучке атласном малиновом в черную полоску. Халтурки, то-се, с башлями – без проблем. И Кристи – та же самая чувишка в юбке-колокол, маминых лодочках – у ворот моего снесенного дома к свиданью кого-то ждет… А ждет она… Чуваки, вы сейчас упадете… Я его как сейчас вижу… Подходит к ней чувачок пятнадцатилетний. Знакомый. А как ему не быть знакомым, когда, господа, это я и есть, Джем Моррисон. Лет десять назад. И лимузин ЗИМ подкатывает, и везет их во Дворец спорта, который я сам строил. На концерт Джордже Марьяновича и блакитнi jazz. Это, видимо, год уже какой-то другой. Уже, значит, можно. Нет, господа, не чтобы уж совсем, но у нас уже с год, как горком ВЛКСМ кафе молодежные открыл. И какая-никакая жизнь уже вскипала. Но чтобы не выкипело, комсомол это дело под свой патронаж взял. Под свое крыло. И глаз… Ну и Джордже Марьянович. Не Кэб Гэллоуэй, но…

Концерт был очень клевый. А потом я провожал Кристи домой. Ей было по-прежнему пятнадцать, а мне уже и не помню. И концерт, с которого мы ехали, был уже не Георге Марьяновича, а «Хэви солдиерс» из МАИ, и Дворец был какой-то полуподпольный подмосковный. И лабали они каверы Animals, Doors… Лидера «Солдиерс» звали так же, как и меня, – Джем Моррисон. Ну, имя в России распространенное. Равно, как в Штатах, скажем, Никитин. Концерт был не просто клевый, а CRAZY!!!

В городе уже были самодельные лабы, но ребятишки, которые раньше по дворам играли в этих самых дворах трагические песни о безвременно сгибшем воре, об урке, вернувшемся с войны с победой, с громкой славой, с орденами на блатной груди, о далеко-близкой Колыме, а уж Ванинский порт – рукой подать, начали фигачить рок. И в каждой Baby Let Me Take You Home слышалось: «Стою себе на стреме, держуся за карман», так что отечественный рок-канал не очень, но уже постепенно набирал драйв.

Но «Хэви солдиерс» лабали грамотно. Так что поначалу чинная публика завелась и стала в проходах со своими герлами поплясывать, пытаясь разрешить про себя недоумение насчет распущенности или раскрепощенности. И весь наш дворец засверкал огоньками в расклешенных брюках, и это было почище первомайского салюта. А мы с Кристи сидели, держась за ручки. Ибо, джентльмены, девочка для подобного распутства была слишком юна, а я чересчур стар. А в антракте мы выпили в буфете теплого шампанского, ибо, господа, какой же рок-н-ролл в областном городе с дамой без теплого шампанского. А отдельные меломаны и завсегдатаи кушали коньячный напиток «Арагац» из кофейных чашечек, конспиративно выдыхая в сторону паленый штынк. Потому что, синьоры, какой же рок-н-ролл в областном городе без коньячного напитка «Арагац» в кофейных чашечках. Не водку же жрать! В КОНЦЕРТЕ! Только коньячный напиток «Арагац». Со вкусом и приличествующим случаю достоинством…

Но в основном в Замудонск-Столичном мусора и партийно-комсомольская компания лютовали, и разбойные по духу лабухи на гитарах «Фрамус», клавишных «Ионика» и установках «Премьер» играли «Кибитки», «Мой адрес…», ожидая областную и районную Россию, где будут им, как и принято, накрыты секс, наркотики и рок-н-ролл. Областная молодь ждала их, начищала фиксы, меняла лампочки в клешах, а девичья часть кроила из школьных платьев первые мини и предвкушала, как их юные целки лопнут под напором столичных шершавых. А те, у которых, к их великому горю, выпадали критические дни, с замиранием сердца готовились к смутно слышанному в разных разговорах минету.

А местные мусора по первости не лютовали, дубинками еще не оборудовали, разве только не могли понять, что делать с пляшущими в проходах, а когда прочувствовали крамолу в этом несидении на месте, как положено, было уже поздно пить боржом. Страна моя втянула в себя первые каверы свободы.

А потом мы с Кристи ехали ко мне, в освободивщуюся от умерших к тому времени бабушек комнату в моем старом доме. Все будет, все будет, все будет… Ведь не зря Кристи уже столько лет все еще пятнадцать, ведь к чему-то же в эпоху мини сохранилась на ней юбка-колокол, под которую я десять лет назад пытался запустить руку, но не особенно, а почему, и сам не знаю. Наверное, ждал, когда пройдут годы и все будет у меня по-взрослому, по-настоящему… А тогда, отпустив ее, трепещущую, я дрочил в ближайшей подворотне. Но почему-то не на абрис Кристи, а на груди Лючии Бозе из фильма «Нет мира под оливами».

Но сегодня не вчера. Сегодня это сегодня. И сегодня, джентльмены, нет необходимости взывать в подворотне к итальянскому неореализму. Сегодня, синьоры, состоится праздник социалистического реализма. С безусловной победой лучшего над хорошим. Хотя подрочить в подворотне на грудь Лючии Бозе – тоже не так уж… Для тех, кто понимает…

Мы с Кристи подкатываем к моему подъезду на бог весть как сохранившемся таксическом моторе марки ЗИМ. А у подъезда маячит согнувшаяся фигурка мальчонки. И я знаю этого мальчонку. Стиляжку из пятидесятых. Помню, как он бацал в моей школе под Кэба Гэллоуэя на межпозвонковой грыже с Кристи, которая вот она тут, и собирался отбарать ее на хате у дяди Амбика, который был на дежурстве… И звали этого стиляжку Джемом Моррисоном, именем в России таким же распространенном, как Никитин в Америке. И бросил на меня Джем Моррисон взгляд собачий. Точно такой взгляд будет у моего пса Брюса через много лет (если эти много лет состоятся), когда ветеринар ввел ему в вену третью дозу снотворного, а то он все никак не мог заснуть, а потом посмотрел на меня со спасибом и заснул. И все было кончено. И для этого стиляжки Джема Моррисона тоже все было кончено. С Кристи был я. Джем Моррисон!

А потом на вертушке в сорок пять оборотов закрутился родной винил The Doors. И потек по пищеводам родной «Камю» по двадцать пять колов за флакон, а потом… «Рембо. Первая кровь».

Утром я поймал для нее тачку, дал два кола и попрощался. А когда тачка отъехала, я повернулся к подъезду и заметил того стиляжку по имени Джем Моррисон. Чего там… Фамилия как фамилия. Как Никитин в Америке. Ну, взгляд… Что, я взглядов не видел… Ох, Брюс… Ох, Джем… Да не смотрите же вы на меня так… Очень вас прошу…

А между прочим, нужно торопиться на вокзал. Скоро семь вечера. Поезд. Интересно, был я сегодня на работе в НИИ ВМААКС? Наверное, был, иначе куда провалилось время после завтрака в «Актере Актерыче» и до вот-вот девятнадцати часов на вокзале. Что вы сказали, мой неожиданный трехногий друг? В прошлое?.. Прекрасный образец простенькой логики. Время провалилось в прошлое. Как будто оно может провалиться в будущее… Неплохой саркастический ходик. Впрочем, тоже достаточно простенький…

Перед входом на вокзал стоял «Человек в длинных усах» (не потому, что на нем, кроме усов, ничего не было, просто остальное было всего-навсего остальным, которое никак иначе охарактеризовать нельзя, да и не имеет смысла) и держал перед грудью лист бумаги со словами: «Джем Моррисон». «Человек в длинных усах» сопроводил меня по начальству, которое должно проверить мои документы, которые должны удостоверить, что именно меня они должны посадить на поезд «Замудонск-Столичный – Замудонск-Тверской», который должен довезти меня до Замудонск-Тверского, где меня должны снабдить дальнейшими указаниями, которые я должен неукоснительно соблюдать, чтобы должным образом попасть в местечко Вудсток, на остров Буян, где в часовенке лежит камень Алатырь, долженствующий исполнять мои желания, которые и должен их исполнить и которые я должен ему изложить в должной форме.

И вот документы, долженствующие быть проверенными, должным образом проверены, и я сажусь в единственный вагон поезда, ведомый паровозом «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска. Меня это несколько удивило, но, впрочем, не сильно, так как сегодня уже произошло достаточное количество весьма удивительных событий, на фоне которых одновагонный состав во главе с паровозом «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска не выглядит чем-то экстраординарным, типа купающегося в фонтане ЦПКиО им. Горького отставного морпеха US-Army. Из окна машиниста высунулся… Кто бы вы думали? Машинист! Очевидно, он за что-то дернул, потому что из паровозного гудка вырвалась струя пара вместе с песней Good bye Mу Love в исполнении Демиса Руссоса. А невесть откуда появившийся женский оркестр отыграл Chattanooga Choo Choo. А я, высунувшись из окна, бросил им воздушный kiss, который чудесным образом превратился в слова «Грабят, убивают, чу-чу напевают и барают стильных дам. Стап! Стап-стап…. Чук-чук, чук, чук-чук, чук-чук, стап-стап-стап, стап-стап, чук-чук. Ча! Ча! Ча!».

И пошла укладываться под колеса одновагонного поезда Россия. По дачным платформам дети с бабушками встречали матерей возвращающихся с работы вы знаете Бетти Фредовна я там просто душой отдыхаю телеграфисты с завитыми усами приподнимали котелки перед прогуливающимися гувернантками в Клину встречал Лику Мизин доктор Энтони Тшехов инвалиды Крымской просили милостыню ползли к своей Березине замерзшие французы шли в новую столицу обозы с камнем и колонны с работным людом чтобы телами своими осушить гнилые болота хладных финских берегов а блеск и шум и говор балов будут впереди во времени и позади по ходу поезда бегущих на Замудонск-Столичный стрельцов Ивана Васильевича а дальше глушь лесов пустота полей и печальный шепот камышей поверх черных болот и вот каменный Кремль на глазах превращающийся в замшелый замок у нараспашку открытых ворот которого сидел грустный скелет в сгнившей горностаевой мантии.

И имя его было Кощей Бессмертный. И у него какой-то очередной, болтающийся в поисках приключений на свою задницу витязь умыкнул Джоди Прекрасную. И Кощей ждал, когда Джоди этого витязя своей красотой достанет. То ей подай, то ей принеси… И вот уже по всем дальним и ближним вотчинам да и по странам заморским шастают взмыленные купцы, потому что вынь да положь бабе голубой цветочек. Чтобы над витязем понадсмехаться. Ну и аленький. Для гармонии и чтобы русская задорная частушка сложилась… «Подари ты мне цветочек, голубой да аленький. Никогда не променяю…» Ну а теперь вы все – хором. И!.. Замечательно.