Венгерская рапсодия Элиот Джастин

Думаю, то, как я себя почувствовала, можно назвать шоком. Было похоже на шок. А когда он проходит, на его место приходит что-то другое, что-то ужасное, я и не знала, что такое таится во мне, ох, я не хочу этого делать. Я знаю, оно на подходе, но даже так – нет, нет.

Я не заплачу. Я не расстроена, потому что Арти Картер – ничтожество. То есть, боже ты мой, мне это и раньше было известно. Это не новость, которая должна меня удивить. И уж тем более удивление не должно возрастать по мере того, как он говорит. Лицо практически ничего не выражает. Он своим противным взглядом уже что-то прожег – там, в лесу.

– Разве нормальный человек такое скажет? Телефонная книга между ног, черт возьми! Я не ненавижу тебя, ты мне отвратительна.

Ладно, допустим, – глаза уже жжет. Нет смысла это отрицать, потому что в следующую секунду я могу почувствовать на лице уже не теплую воду джакузи. Слеза уже скатывается по моей щеке, словно Арти Картер и правда может так меня задеть – но раз так, почему бы ему этого не делать?

Он сказал самую жестокую вещь, которую я когда-либо слышала, и в выборе тона он не был сдержан – словно он пытался сжечь меня заживо.

Вероятно, мне нечего стыдиться, я так расстроилась. Это нормально.

Абсолютно ненормально, как он был шокирован, когда я глупо всхлипнула и постаралась выскочить из джакузи. Я уже почти ничего не вижу от слез, изо всех сил стараюсь не смотреть на него, не доставить ему удовольствия видеть мою минутную слабость, но я все равно замечаю, что он аж рот раскрыл.

Вижу, как из его взгляда пропала вся ярость, испарилась в секунду.

Хотя это в какой-то степени должно было меня обрадовать, этого не произошло. Да, вероятно, это и невозможно, потому что этой радости пришлось бы преодолеть все отвращение, которое он только что на меня излил, и одного выражения лица было недостаточно. Если задуматься, это выражение могло обозначать все, что угодно.

Так же, как и его слова:

– Боже мой, ты плачешь?

Может, он вообще издевается надо мной. Я рыдаю, а он такой: «Ха-ха-ха, она расстроена! Только посмотрите на нее, как ребенок малый!» — Хотя соглашусь, что сложно отстаивать эту точку зрения, когда тебя так хватают за плечи.

– Мэллори, подожди, пожалуйста, послушай. Подожди, дай объяснить… позволь мне с тобой поговорить, всего минуту.

Я могла произнести только невнятное подобие нет и повторять его снова и снова. В этом подобии, казалось, было много гласных, и абсолютно ничего внятного. Как будто кусок мягкого пластилина, и сомневаюсь, чтобы делу помогли мои дергания и жалкие попытки вырваться, к которым я прибегла после. Мне пришлось, потому что, схватив меня за руку, он решил пойти дальше.

Он схватил все остальное. Возможно, это не вполне точно описывает то, что он сделал, потому как в действительности он положил огромную ручищу мне на талию и потащил обратно в воду. И это идет вразрез со всеми моими представлениями о нем, это шокирует… после того, как я называла его отвратительным… в течение довольно долгого времени я не понимала, что мне делать.

Думаю, подрейфую еще в горячей водичке, стараясь выскользнуть из этих тисков. Но в том-то и проблема: он просто невероятно силен. Как будто я гантеля, и он со мной тренироваться собрался, или раздавить, и, хотя я этого не хотела, мое подсознание постоянно напоминало мне, какой он большой.

Его рост 196 см, и на этом дело не кончается. Может, он собирается утопить тебя в горячем джакузи за преступления против морали. Присяжные никогда его не осудят, потому что ты говорила про вагины, и теперь он имеет полное право.

– Черт возьми, Арти, пусти меня, – говорю я, но он не пускает, не пускает.

И потом, не понимаю, как это случилось, мы с ним боремся и плескаемся в пузырях воды, переплетаясь руками и ногами, все более безумно, пока… пока…

Мы оба остановились, в один миг. Я этого не хотела. Большая часть меня хочет продолжать пытаться выбраться, но как только я это почувствовала, я стала не способна даже на самые слабые попытки, и мне не показалось… Что до него… он перешел от жесткой хватки к какому-то временному параличу.

Я едва заметно повернула голову, чтобы посмотреть, отражаются ли какие-нибудь эмоции на его лице. Нет, никаких. Он просто бледный, настолько, что я бы предположила, что он мертв, если б по его щекам не разливался румянец.

И если б я не знала, что это такое твердое в меня уперлось.

У него эрекция. Боже мой, у него эрекция. Я чувствую ее бедром, такую сильную и такую очевидную, тут и думать нечего. Вот он, прямо здесь, как вытянутый палец.

Арти возбужден. Мое барахтанье, или мои слова, или черт знает что его возбудило, и теперь его большой твердый член словно приклеился к моему бедру.

– Ну ладно, – начинаю я, хотя и не знаю, с чего именно стоит начать.

Я практически благодарна, что он меня перебивает, потому что одному Богу известно, как мне закончить предложение. Может: «… я думала, что ты какой-нибудь евнух?» Или: «… мне не верится, что у тебя вообще может встать».

Просто не знаю, да и он – вряд ли.

– Пожалуйста, не говори ничего, – произносит он, неожиданно для меня, это звучит абсолютно беззлобно.

В его голосе вообще не слышится злость, скорее обида. И хотя это сложно понять, я представляю еще куда более странные вещи, словно мы лежим в морской пене.

Я практически лежу на спине, на небольших пластмассовых стульях под водой. А он – почти на мне, его ноги – между моими, его могучая грудь придавила мою. Моя рука лежит на нем, не понимаю, как она там оказалась, и в следующий момент осознаю, что он тоже удерживает меня одной рукой.

У нас получилось что-то вроде неловких объятий. Мы продолжали бороться и сопротивляться до тех пор, пока наши тела не оказались в одном очень знакомом положении, и чем дольше стоит тишина, тем это становится очевиднее.

Его огромная рука крепко удерживает мою хрупкую спину. Мужчины так делают, когда… ну, вы знаете. Когда они хотят войти в тебя поглубже. И я что-то чувствую в нем: некоторое напряжение, вибрации во всем теле. Словно мы наслаждались прекрасным сексом и я вдруг попросила его остановиться.

Подожди, не кончай, – звучит у меня в голове, неосознанно, и мной овладевает огромная ужасная тревога. А если он уже вот-вот кончит? Что, если он кончит, заливая все свои шорты, или (еще лучше!) – на меня? Хоть убей, не могу представить, как выглядят такие, как Арти, во время оргазма, но я замечаю, что мое сознание все-таки старается сложить картинку.

Этот стояк, его напряженное лицо, вдруг расплывшееся от удовольствия. Боже, это рот. Он прикусит свою пухлую нижнюю губу, может, закатит глаза и зажмурится? Такой, как он, ни за что не начнет стонать – а если начнет?

Я бы умерла. Я бы умерла.

– Извини, Мэллори, – бормочет он.

Я даже произнести не могу, чего мне вдруг захотелось. Я не могу убедить его. Меня переполняет миллион противоречивых эмоций, такой злой всего минуту назад, и вдруг эти нелепые и странные эротические мысли и просто… нет, нет. Пора это прекратить. Ему пора отойти от меня.

Только вот когда он отходит, все становится гораздо хуже.

Он большой. Просто огромный, невероятно огромный, и не только в плечах, если вы меня понимаете. Когда он немного поворачивается, я чувствую размер его члена, и, ради всего святого, он становится все больше и больше.

Спустя приличный отрезок времени я уже хотела спросить его, собирается ли он вообще останавливаться, но после его слов мне нельзя быть такой грубой.

Он выглядит таким взволнованным и пристыженным. Его лицо залил густой румянец, и, чем больше он старается распутаться, тем хуже у него это выходит. Когда он наконец добрался до противоположного края джакузи, то почти дрожал.

Ох, он еще и закрывает глаза рукой. Знак еще большего «ах, как же мне стыдно».

– Арти…

– Пожалуйста, не надо. Просто не надо. Правда, мне очень жаль, Мэллори. То, что я сказал… я беру свои слова обратно. Не знаю, что на меня нашло… я правда не знаю.

Я не могу не испытывать к нему сочувствия. Кажется, он так… сожалеет.

– Все в порядке, – говорю я, и после моих слов рука спадает с его лица.

Все равно он не посмотрит на меня.

– Нет, не в порядке. Я просто не знаю, как смириться с твоими… такими разговорами, понимаешь. Я очень плохо на них реагирую.

– Что ж, тебе стоило просто сказать. Я бы сдерживалась или…

Теперь он снова выглядит злым.

– Нет. Нет. Тебе не нужно сдерживаться. Нет ничего плохого в том, что ты говоришь – это все я. Проблема – во мне. Мне это не нравится, но я никак не могу измениться.

Разумеется, я сразу вспоминаю, о чем думала прошлой ночью. Дело не в тебе, дело во мне, думаю, и кульминацией стало бы его неожиданное присутствие во мне.

– Арти, многим не нравятся грязные разговоры за ужином. Я могу полистать свои газеты и журналы – без проблем, – говорю я, но, по-моему, это совсем не помогает – от моих слов его лицо становится таким странным и пугающим, словно ему тесно в собственной коже.

– Боже, так бы моя мама сказала.

Он наконец вылезает из воды, и тут я уже не могу притворяться безразличной. Не припомню, что Арти когда-либо столько говорил о себе за раз.

– Что бы она сказала?

– Что тебе лучше полистать свои газеты и журналы, – черт возьми, я такой же, как она.

И что касается этого «черт возьми» – не знаю, употреблял ли его Арти прежде. Это меня поразило, хотя, должна признаться… это меня как-то расслабляет и заставляет вести себя развязнее, не могу объяснить почему. Словно он снимает какой-то затвор, сигнализирует, что теперь все хорошо.

– Сомневаюсь, ты только что сказал «черт возьми», – говорю я, но он это не принимает, вместо этого он трясет головой.

И только теперь я вижу то, что должна была разглядеть очень давно. Он меня не ненавидел – он ненавидел себя.

– Я только что назвал тебя вульгарной из-за твоих разговоров о сексе. Не думаю, что мне полезно употреблять это слово.

– Мне доводилось слышать в свой адрес слова и похуже.

На самом деле не доводилось, но в данный момент это неважно. Важно то, что он собирается мне чего-то наговорить (ради всего святого!), я хочу это услышать. Я так хотела это услышать, что аж подалась вперед под водой.

– Боже, надеюсь, что нет. Поверить не могу, что я… – Он замолчал на полуслове, снова поднося руку к лицу. – Представляю, каким тебе видится мое к тебе отношение.

Думаю, таким, словно ты ужасная задница, но, разумеется, вслух я этого не говорю. Сейчас я не могу это озвучить, тем более, когда он говорит нечто, что практически заставляет меня броситься в его объятия через джакузи.

– Но ты должна знать, это не потому что ты мне не нравишься или я не хочу быть твоим другом. Напротив, я по-настоящему этого хочу. Я думаю, ты умная, смешная и веселая. Просто, дело в том… когда ты так говоришь…

Он сомневается, очевидно, что он борется со словами, которые собирается произнести. И я понимаю, почему. Я бы тоже боролась с ними, если б он превратил их в людей и выставил на ринг против меня. Эти слова заставили меня провалиться в другое измерение. Когда ты о них думаешь, понимаешь, что они действительно заслуживают того, чтобы прыгнуть на них, оттолкнувшись от верхнего каната.

– Это сводит меня с ума. Даже больше. Очевидно, ты сама знаешь, как они на меня влияют.

Словно он наконец изверг из себя нечто неприятное своим последним откровением. Он аж вздрагивает и не смотрит на меня, но последнее – неудивительно. Он постоянно отказывается на меня смотреть, и, если я начну интерпретировать это иначе, что ж… с этим уже ничего не поделаешь.

У него на меня встал. Игра окончена.

– Ох.

– Дело не в том, что… так происходит каждые 30 секунд, нет. Просто… не думаю, чтобы мне когда-либо доводилось слышать такие речи от женщины. Я ходил в Библейский колледж. Там не принято говорить даже о том, что кому-то надо по нужде отойти.

Мной вновь овладевает любопытство, и опять меня интересует не то. Мне следует расспросить о том, что он посещал нечто под названием Библейский колледж, разумеется. Но почему-то я этого не делаю.

– И что же они в этом случае говорят?

Он пожимает плечами. И смотрит на меня, в первый раз за все то время, что длится этот нездоровый разговор, не то, чтоб мне это каким-то образом помогало. Лишь напоминает о том, какие у него красивые глаза, такие светло-голубые и обрамленные темными ресницами.

– Я не знаю, может, извините меня?

Это тоже правда. Он постоянно так говорит. Я просто не знала, что он имеет в виду: я пошел жестко мастурбировать, потому что ты изображала, как делаешь кому-то минет.

Потому что мы именно об этом сейчас говорим, не так ли? И я не сошла с ума, раз так думаю. Он говорит мне, что мой рот его возбуждает, и единственное, как он может с этим справиться, – вести себя, как подонок. Так?

Боже, поверить не могу, что это может быть правдой.

Что ж… хорошо быть вежливым.

От выражения его лица у меня на мгновение дыхание перехватило. Раньше мне ни разу не удавалось хоть что-то прочитать на его лице. Обычно это все равно что собирать кубик Рубика, но на этот раз все ясно.

Ой, да перестань.

– Думаю, в моем случае все не ограничивается просто вежливостью, большинство людей скорее назовут меня замкнутым. А еще, возможно… подонком.

Вот теперь я направляюсь к нему. Разумеется, я не замышляю ничего такого, поскольку мое сознание напоминает, у него была неудовлетворенная эрекция, – просто положить ему руку на плечо, чтобы он не ушел, думая, что и я так считаю.

Хоть это и непросто, я пробираюсь в воде.

– Ох, не надо, боже, не подходи сюда, Мэллори, не подходи. Стой там, пожалуйста.

Думаю, я застыла на месте, на половине пути к нему. Половина меня остановилась там, где я была раньше, на том месте, где Арти, казалось, больше всего мечтал меня убить. А вторая половина – там, где он закрывает глаза рукой снова и говорит:

– Я не могу справиться с собой, когда ты слишком близко. И уж тем более, когда ты полураздета. То есть я понимаю, что ты не полураздета, но ты так… черт возьми, тебя так много, Мэл.

Не думаю, чтобы он и раньше называл меня Мэл. Обычно это полное имя, и каждый слог четко произнесен этим его сладким голосом… хотя, конечно, я знаю, что не об этом мне сейчас следует думать. Подумать мне сейчас следует о его последнем комментарии, который, безусловно, меня остудил.

Он такой переменчивый. Сначала называет меня вульгарной, а в следующую секунду пытается стать моим добрым приятелем. Потом мы снова вспоминаем про вульгарность, я почти уверена, что он только что назвал меня жирной.

– Вот уж спасибо! – говорю я, в основном потому, что не могу подобрать слова.

Я просто блуждаю в его лабиринте и чем дальше захожу, тем сложнее мне в нем ориентироваться.

– Ох, – говорит он, и подавленность еще сильнее проявляется на его лице, рука спадает с лица, и он практически тянется ко мне. – Ох, нет-нет-нет, я не имел в виду…

– Что я бегемот?

– Боже, нет! Я хотел сказать… сказать… понимаешь.

Хотела бы я понимать. Непонимание, ясно написанное на моем лице, казалось, окончательно его довело. Он даже запустил руку в волосы, словно ответ где-то в глубине этих густых волн.

– Ты правда заставишь меня это сказать? – спрашивает он, словно это жестоко с моей стороны.

Кажется, что он почти страдает, что рука в его волосах сжимается в кулак, но я все еще не знала, как ему помочь, даже после этих слов.

– Понимаешь, твое лоно…

Интересно, в этот свой Библейский колледж он ходил году в 1955-м?

– Тебе не нравится мое лоно? – спрашиваю я.

Хотя, признаюсь, теперь я намеренно немного издевалась. Вся ситуация становилась комичной, забавно смотреть, как он нервничает, не может подобрать слова, чтобы выразить то, что совсем не хочет озвучивать.

– Боже, нет, конечно, не ненавижу. Мне очень нравится… то есть, не нравится. Просто твой купальник очень… очень откровенный, так? И слишком хорошо видно… ложбинку.

– Так ты ненавидишь ложбинки?

Его губы вытянулись в неприятную тонкую линию, которая мне была так хорошо знакома. Однако, должна признаться, она изменилась. По-моему, я даже уловила легкий оттенок веселья в его туманном взгляде.

– Ты ведь со мной флиртуешь.

– Может, немного, ты же назвал меня вульгарной.

– Извини, знаешь, ты совсем не вульгарная, – он замолкает, когда я подхожу чуть ближе. – На самом деле, я всегда считал тебя милой.

– Ах, это очень приятно, Арти, – отвечаю я, клянусь, я не собиралась так загадочно понижать тон, как будто я вообще не говорила «приятно», как будто я произнесла что-то другое. – Но думаю, ты как минимум в два раза лучше меня.

Я не ожидала, что он приоткроет рот, как только я это скажу. Но он это сделал. И это было очень специфично, так, словно он ждал, пока что-то проскользнет между его губами. Может, палец, а возможно, язык.

– Ты правда считаешь меня милым? – спрашивает он, хотя и так прекрасно знает ответ.

Он ведь знает? Прежде чем он начал всю эту неловкую ситуацию, я иногда ловила себя на том, что смотрю на его лицо. На его пухлую верхнюю губу, и как часто кажется, что она слегка заворачивается внутрь. К тяжелой нижней челюсти, а потом, ох, потом… эти глаза. Они отличают его лицо от лица младшего школьника и добавляют чего-то, о чем говорил Джеймс, рассказывая про свою семью. Его бабушка и дедушка родились в каком-то холодном отдаленном месте, типа Сибири, и именно об этом я вспоминаю каждый раз, как смотрю в его глаза.

Что-то отдаленное и холодное, но какое же красивое.

– Разве тебе девушки постоянно об этом не говорят? – спрашиваю я, плавно подбираясь еще ближе – достаточно близко, чтобы чувствовать его дыхание на своем лице и видеть его пристальный, неожиданно сверлящий меня взгляд. – Должно быть, ты постоянно это слышишь.

– Обычно я не оказываюсь достаточно близко, чтобы спросить, – говорит он, но для меня это не ответ на вопрос: достаточно пространно, чтобы я смогла протиснуться, и достаточно узко, чтобы я всерьез об этом задумалась.

Я просто говорю.

– Ты сейчас достаточно близко ко мне.

Он почти закатил глаза.

– Да, и от этого у меня испарина по всей шее.

– Может, здесь просто слишком жарко, – говорю я.

Не понимаю, в кого я превращаюсь, мой голос вдруг странно понизился, несмотря на все мои старания этого избежать, и, по-моему, я не могу повлиять на то, что моя грудь продолжает подниматься и опускаться уж слишком, так что моя и так не особо скрытая ложбинка еще сильнее бросалась в глаза.

– Нет, – сказал он сквозь нечто большое и липкое в горле. – Уверен, что ты первая.

И то, что происходит со мной, – то, что делает мой голос низким, а взгляд томным, оно тоже усугубляется. К этому добавляется неожиданное тепло, разливающееся в груди и неумолимо опускающееся ниже, прежде чем добраться до самого неподходящего.

До низа живота. Точнее, знаете… еще ниже.

– Тогда, может, мне уйти? – говорю я, но тут начинается самое смешное.

Когда я собралась вылезти из воды, он выглядел почти расстроенным. Расстроенным и что-то еще…

Думаю, мучающимся.

Тем не менее я не могу его винить. Если он скажет да, возможно, это вернет его к тому, с чего мы начали, все эти разговоры о вульгарности. В то время как нет… нет будет значить, что он хочет, чтобы я осталась и мы продолжили наш нелепый диалог. И хотя это приятно, даже больше, чем приятно, боже, настолько больше, что тоже заставляет мое сердце бешено стучать в груди. И я знаю, о чем я буду думать потом: о том, что я делала это с Арти, это с Арти я флиртовала, потому что, видит бог, так и есть.

Я флиртую с ним, пока он весь не покраснел.

– Нет, нет, все в порядке, – говорит он, но когда берет меня за руку, то краснеет еще сильнее. Его темные ресницы опускаются ниже, над вдруг загоревшимся огнем в глазах.

И, разумеется, я не могу всем этим не воспользоваться. Я не осознавала, что он был таким… таким. Таким замкнутым и сдержанным, вплоть до того, что возбуждается от таких непримечательных непристойных разговоров или невинных попыток вырваться из его огромных крепких рук.

Чего я не делаю, просто подойдя к нему. Я просто… немного намекаю на то, что я могла бы сделать, если ему это правда интересно.

– Значит, ты хочешь, чтобы я осталась здесь, с тобой? – спрашиваю я, хотя он удивляет меня еще больше, когда издает какой-то звук в ответ. Даже и не звук, потому что это было нечто куда более невнятное.

Это почти стон, и, клянусь, он отозвался в моем теле. Не могу сказать даже, чтобы он отозвался внизу живота, потому что почувствовала, что он достиг иного места. Я чувствовала, как у меня сжимается влагалище; клитор набухает от каких-то мне самой неведомых фантазий об этой трехнедельной поездке.

Я думала, что большую часть времени буду искать что-нибудь побольше и потяжелее, чем можно будет его ударить. А не об этом. Не об этом. Думаю, мы сейчас поцелуемся. Честно говоря, я думаю, что мы пойдем даже дальше. Он наклоняется, и я поднимаю к нему лицо. Хотя разум настаивает, чтобы я держала руки при себе, но я не хочу.

Я хочу сделать больше, чем осмеливалась раньше. Я хочу, чтобы он стонал, только для меня, и хочу заставить его еще сильнее краснеть, и думаю, он был бы не против.

Если бы Джеймс вдруг не появился на террасе.

Разумеется, он сразу заметил, что чему-то помешал. Он собирался рассмеяться, но улыбка застыла на его губах, на секунду он стал похож на огромного истукана, вторгшегося совершенно не вовремя, непонятно почему покрытого чем-то напоминающим муку и готового поделиться с нами рассказом о том, что только что натворила Люси.

Но вместо этого он просто стоит. Я смотрю на него через плечо, хотя почувствовала, как ладонь Арти соскользнула с моей руки.

И, разумеется, когда я повернулась, Арти уже не смотрел на меня. Он не покрасневший, не горячий, ничего из того, что было прежде.

Он просто уставился куда-то вдаль, на деревья.