Ласковый голос смерти Хейнс Элизабет

Аннабель

В больнице мне поставили капельницу и вызвали психиатра, который прописал антидепрессанты. Врач сказал, что со мной случился некий «эпизод», который вполне можно было бы описать как «полный упадок сил». По его словам, я пережила сильный стресс и не смогла с ним справиться, потому мой мозг отключился, повинуясь инстинкту самосохранения.

Все это выглядело вполне правдоподобно, но все равно казалось, будто что-то не так. О прошлой неделе остались весьма смутные, а порой и откровенно недостоверные воспоминания — как будто произошло нечто, недоступное моему пониманию. Какая-то часть меня отчаянно стремилась вернуться домой, закрыть дверь и обо всем забыть, снова остаться наедине с собой, избавившись от всех забот и тревог.

Когда я рассказала об этом медсестре, снова пришел психиатр, который сперва задавал наводящие вопросы, а потом прямо спросил, не возникало ли у меня мыслей о самоубийстве. Он задавал этот вопрос и раньше, в числе множества прочих, на которые я пыталась ответить как могла.

— В общем-то, нет, — сказала я.

— А вообще когда-нибудь возникают?

— Вряд ли.

Самоубийство требовало определенных действий, начала некоего процесса. Мне же хотелось полной бездеятельности — просто лежать, пустив все на самотек. Никто не произносил слова «смерть», но для меня оно означало то же самое, что и «жизнь». Эти понятия были равноценны, связаны невидимой нитью — конец, начало и снова конец, бесконечный круг, колесо. Если я не боялась жизни, то меня не могла испугать и смерть. Ведь это одно и то же.

Казалось, они готовились меня выписать, но вместо этого перевели из терапевтического отделения в психиатрическое.

Колин

Хотите знать, с чего все началось? Хотите услышать, как скучный курс для взрослых о том, как заводить друзей и оказывать на людей влияние, в конечном счете привел меня к тому, что я стал толкать незнакомцев на путь самоуничтожения?

Вот как все случилось.

Вначале были три девушки: Элеанор, Жюстин, Рашель.

Элеанор учила итальянский в университете, в соседней аудитории вечером по четвергам. Я увидел ее и сразу же захотел. Ее густые темные волосы казались шелковистыми на ощупь. Я приходил на занятия пораньше и болтался в столовой, надеясь ее увидеть. Она всегда была одна и никогда не садилась с кем-то, даже со студентами из ее группы. Иногда она появлялась за полчаса до начала занятий и сидела в столовой с учебниками, что-то читая или просматривая распечатку — вероятно, последнее учебное задание. Я пристраивался сзади и глядел на ее сгорбленные плечи, на ее позу, на скрещенные под пластиковым стулом ноги.

Каждый вечер в четверг я не сводил глаз с Элеанор, и каждый раз мне хотелось ее все больше. Естественно, сложнее всего было установить первый контакт — набраться смелости и заговорить с ней. Я слегка изменил ситуацию, поскольку целью занятий являлся поиск партнеров для бизнеса, а вовсе не для секса, и спросил Найджела, как вести себя, обходя дома незнакомых людей в поисках клиентов.

Он ответил, что клиенты покупают товары и услуги у таких же людей, как и они сами. Будь открыт и дружелюбен, представь, будто общаешься с приятелями. Подумай, каким тоном будешь с ними говорить, придумай соответствующую позу, улыбку.

Само собой, проще сказать, чем сделать.

Если не попросишь, ничего не получишь, подбодрил Найджел. Те, кто пасует перед трудностями, никогда не побеждают. Помешать себе можешь только ты сам.

В конце концов однажды в четверг я просто сел в столовой перед Элеанор.

— Меня зовут Колин, — сказал я, протягивая руку.

Она удивленно взглянула на меня, но руку мою пожала:

— Элеанор.

— Что изучаете?

— Итальянский. В шестой аудитории.

Вблизи она показалась мне еще привлекательнее — темные глаза, бледное лицо. Я откашлялся:

— И как?

— Вполне.

Разговор пока не клеился. Она держала обеими руками кофейную чашку, словно девушке было холодно. Я принял ту же позу, хотя чашки у меня не было, и начал отчаянно соображать, что бы сказать такое умное.

— Il miglior fabbro, — наконец выдал я.

— Что?

— Это Элиот, его эпиграф-обращение к Эзре Паунду в «Бесплодной земле». «Il miglior fabbro» — «он лучше меня», «он мастер искуснее, чем я». Насколько я помню, переводится примерно так.

— Правда? — удивилась она. — А мы до сих пор проходим «Не подскажете, где железнодорожная станция?».

Я улыбнулся:

— Что ж, Элиота можете иметь в виду на будущее.

Судя по позе, девушка несколько расслабилась. Она убрала одну руку под стол, и я сделал то же самое.

— Вы далеко живете? — довольно неуклюже спросил я.

Ну почему все так чертовски сложно?

— В самом городе, — ответила она.

— Не хотите чего-нибудь выпить со мной после занятий?

Вопрос явно ее удивил. Решив, что она собирается отказать, я попробовал еще раз:

— Встретимся на улице в половине десятого?

— Да, — кивнула она. — Хорошо.

Именно тогда я понял, что все у меня получится. Когда пытаешься кого-то навести на определенные мысли с помощью НЛП, нельзя ни в чем сомневаться — нужно хотя бы пытаться верить в то, что говоришь, иначе твой посыл ослабнет и может не дойти. Я понимал, что мне многого еще предстоит достичь и что мне необходимо совершенствовать свою технику, но утвердительный ответ Элеанор лишь придал мне уверенности. Я сумел уговорить женщину со мной встретиться, а это означало, что передо мной открывается множество возможностей, прекрасных и бескрайних, словно теплое море, накатывающее волнами на тропический остров.

С минуты на минуту должны были начаться занятия, и столовая быстро пустела. Слышался скрежет стульев по покрытому плиткой полу. Мы оба встали. Что мне теперь сказать? Чем подкрепить уже сделанное?

— Спасибо, — изрек я. — Значит, увидимся.

— Обязательно. До встречи.

Черт побери, «спасибо» — как-то уж совсем по-дурацки. Так или иначе, она пошла на свои занятия, а я на свои и до самого их конца не мог усидеть на месте, делая заметки в блокноте — что я ей скажу, на какие темы заведу беседу — и помечая на полях особо важное…

Пожалуй, случившееся с Элеанор можно считать началом всего дальнейшего. Трудно точно сказать, что именно пошло не так, и в последующие месяцы я не раз рассматривал все возможные варианты. Я вовсе на нее не давил, тщательно обдумывал каждое слово и вероятные последствия сказанного. Встреть я ее вновь сегодня, вряд ли я сделал бы что-либо иначе. Естественно, с тех пор я усовершенствовал свои методики, внес в них поправки в свете происшедшего и куда лучше научился адаптироваться к ситуации. Стоит также учесть, что с Элеанор я не добился желаемого результата в том числе и потому, что в то время не понимал в полной мере, в чем он заключается. Тогда я лишь грубо и страстно желал, чтобы привлекательная женщина сочла меня карикатурно-неотразимым, хотя на самом деле мое призвание было куда выше.

Возможно, судьба свела нас с Элеанор именно с этой целью. Девушка увлеклась мной, хотя я был ей совершенно неинтересен. Между нами возникла связь, но мы не целовались, не прикасались друг к другу, и тем более между нами не было никакого секса. Но души наши переплелись, и их единение стало куда интимнее, чем любой телесный контакт.

Полагаю, все случилось из-за того, что она уже успела зайти слишком далеко.

После смерти отца я много читал Элиота и Рильке, пытаясь постичь тот процесс, что рано или поздно происходит с каждым из нас и которому отец подвергся раньше, чем можно было ожидать. Восприятие Элиотом рождения и смерти как, по сути, одного и того же глубоко запало мне в сердце; вечер за вечером я продирался через «Четыре квартета», пытаясь отыскать в них душу отца, и порой мне казалось, будто я замечаю его призрак, словно облачко дыма за дверью, ощущаю его запах, словно теплое морское течение.

Любимым моим произведением Рильке были стихи про Орфея, который отправляется в подземный мир, чтобы вернуть свою потерянную возлюбленную Эвридику. Ему приказано смотреть вперед, и остается лишь верить, что его жена и ее спутник идут следом, а когда он не выдерживает и оглядывается… как там говорится? «Смежилась женственность ее, как лепестки цветка перед закатом». Возлюбленная Орфея стала недоступна, смерть вернула ей девственность. Смерть пустила в ней корни (и опять-таки смерть и рождение неразделимы, как и у Элиота) — словно она стала беременна смертью, беременна сладостью и тьмой.

Так было и с Элеанор. Она чересчур далеко зашла, смерть пустила в ней корни — хотя девушка была еще жива, ходила, существовала день за днем, направляясь к своему концу без какого-либо желания повернуть назад.

Помню, я стоял с ней на парковке позади паба. Вид у нее был неуверенный и ошеломленный, словно проведенный в беседе со мной вечер притупил ее чувства, сделав безразличной ко всему.

— Я могу отвезти вас домой, — сказал я, мягко коснувшись ее руки.

Уже стемнело, и весь свет падал из окон паба. Каждые несколько минут вспыхивала и гасла дежурная лампочка. Я вспомнил, как все это время слушал Элеанор, пытаясь настроиться на ее мысли и надеясь, что мои слова возымеют действие. Она слышала мои мысленные указания, но отчего-то реагировала вовсе не так, как я рассчитывал. Между нами словно стоял невидимый барьер.

Мне не хотелось все испортить, не хотелось, чтобы она ушла без меня. Мне хотелось отвезти ее домой и запереть дверь, чтобы никто не мог нам помешать. Мне хотелось не спеша исследовать все, что могла предложить прекрасная Элеанор. Девушка моей мечты.

Возможно, мне не хватило смелости и нерешительность притупила мой мысленный посыл. А может, просто недоставало веры в себя и собственные намерения, внимания и наблюдательности.

— Домой? — переспросила она, словно никогда прежде не слышала этого слова.

— Поедем со мной, — сказал я.

Я направился к машине, но Элеанор не последовала за мной. Похоже, именно в этот момент я ее потерял.

— Не знаю… — еле слышно пробормотала она. — Не знаю, что значит «домой». Не знаю, о чем вы.

Я понял, что уже ничего не изменить. Раздражение и разочарование были столь велики, что я не сумел сдержать чувств.

— Идите домой, — сказал я. — Идите домой, закройте дверь и больше не выходите.

— Да, — кивнула она.

— Вот и хорошо, — ответил я.

Когда я проезжал мимо, она еще стояла на месте. Я потратил весь вечер, обдумывая все то, что говорил ей и что она мне отвечала, делая заметки и размышляя, как вести себя в следующий раз.

Я вовсе не хотел ее смерти, — в конце концов, я лишь попробовал найти подружку. Так что не моя вина, что на следующий день после нашего свидания она покончила с собой. Когда мы расставались, ничто о том не говорило; да, она была крайне молчалива, но это мало чем отличалось от ее обычного поведения.

Несколько недель спустя я увидел в новостях сообщение, что кто-то из родственников Элеанор обнаружил в ее доме труп. Тело нашли сильно разложившимся у подножия лестницы, тем не менее было ясно, что она повесилась на перилах. Предположительно это случилось между вечером четверга, когда она ушла с занятий, и субботой. Я думал, что ко мне придут и будут допрашивать: наверняка многие помнили, как мы разговаривали в столовой, а кто-то мог заметить, как мы ушли вместе, или видеть нас в пабе. Но хотя я уже приготовил безобидную историю, будто подумывал в следующем семестре взять курс итальянского, никто меня так и не побеспокоил.

Тем же вечером, допивая третий стакан виски и чувствуя, как немеют губы и горят щеки, я думал, что могло бы случиться, если бы я поехал тогда к Элеанор вместе с ней. Я жалел, что меня не было рядом, когда она сделала последний шаг, что я не присутствовал в момент принятия решения. А потом я вдруг ощутил внезапное возбуждение, поняв, что на самом деле она приняла решение именно в тот вечер, в пабе, когда я был с ней. Тогда я считал, что она слушает мои указания и воспринимает их, но что-то оказалось неверно понято… И когда я сказал ей, чтобы она шла домой, закрыла дверь и больше не выходила, она восприняла это буквально. Она вовсе не выбирала свой путь. Я искренне полагал, что смягчил ей боль принятия решения. Слишком много тяжких решений приходится принимать, слишком многое брать в расчет, слишком о многом думать — а на самом деле нужно было принять лишь одно. Я думал, что помог ей в этом. Я сказал ей, что нужно сделать, — и она сделала.

Теперь, оглядываясь назад, я, конечно, понимаю, вряд ли что-то из того, что я ей говорил, имело хоть какое-то значение. Но так или иначе, конечный результат заключался в том, что она пошла по пути быстрого и жестокого самоуничтожения. Она была мертва уже в ту минуту, когда я уезжал от нее в тот вечер. Тогда, на парковке, она еще дышала и у нее билось сердце, но она все равно была трупом. Трансформация началась.

Но к тому времени у меня уже появились другие хлопоты — я переключился на Жюстин.

Аннабель

Мне хотелось, чтобы меня оставили в покое.

По утрам меня заставляли встать и одеться, а потом сажали в кресло. Каждый раз, когда я закрывала глаза, кто-то приходил и будил меня.

Вечером, когда они уходили и я могла лечь спать, в коридорах слышались разговоры, крики, приближающиеся и удаляющиеся шаги.

Возможно, они хотели, чтобы я постоянно пребывала в полусознательном состоянии.

Они хотели, чтобы я с ними поговорила, но я не могла. У меня не осталось слов. У меня не было на них ни времени, ни терпения. Мне хотелось лишь спать и чтобы меня никто не трогал.

Колин

С Жюстин мы встретились в самом прозаическом месте — на интернет-сайте знакомств. После смерти Элеанор, когда я оставил идею об отношениях, все стало намного проще. Зачем, собственно, они были мне нужны? На самом деле мне хотелось всего лишь секса с женщиной, желательно красивой, которая делала бы все, что я от нее требовал бы, и не ожидала чего-то большего. Добившись лишь малого успеха с Элеанор, я снова засел за книги, совершенствуя свою методику, которая обязательно должна была сработать. А если и нет, знакомство через Интернет облегчило бы последующий разрыв, доставив минимум неудобств.

Чтобы найти подходящую девушку, много времени мне не потребовалось. Я создал фиктивный профиль, представившись как Марк Бакстер, компьютерный консультант, холостяк, а затем потратил целый вечер, разыскивая среди сотен женских профилей тот, который хоть как-то мне бы подошел, и едва не сдался. На следующий вечер я попытался снова и на этот раз обратил внимание на Жюстин — незамужнюю, без детей, жившую на севере Лондона. Она писала, что ищет «развлечений без обязательств», и перечисляла множество банальных характеристик, которыми я не обладал и которых в полной мере не понимал. Что такое, черт побери, «хорошее чувство юмора»? Что значит «родственная душа»? Фотография изображала женщину лет тридцати с каштановыми волосами до плеч и улыбкой, являвшей ровные белые зубы. Взгляд ее был устремлен куда-то влево, за пределы фотографии. Возможно, особенно меня привлекло именно то, что она не смотрела прямо мне в глаза.

Я послал ей сообщение, и через несколько минут она ответила. Около получаса мы переписывались на сайте, а потом она попросила адрес моей электронной почты, чтобы переслать картинку. Этого я не ожидал. Сообщив, что у меня звонит телефон и я отлучусь ненадолго, я завел почтовый ящик на «Хотмейле» на имя Марка Бакстера.

Несколько минут спустя я вернулся к переписке, и все это время она меня ждала. Я сообщил ей адрес и написал, что дрожу от нетерпения.

Надеюсь, вам понравится, — ответила она.

Когда пришло письмо, я ожидал увидеть фотографию котят, или какое-нибудь чудовищное художество, или еще что-нибудь, но это оказалась сама Жюстин в голубом бикини — она сидела на камнях посреди желтого песка, а справа пенились волны. Я смотрел на ее загорелый живот, небольшую жировую складку над трусиками. Ветер вздымал ее волосы, намокшие внизу и свисавшие слипшимися прядями.

Как вам?

Симпатично.

Значит, не очень-то и понравилось?

Ладно, более чем симпатично.

Гммммммммм

Кто снимал?

Моя сестра

Вы были где-то в отпуске?

В Греции, два года назад

Похоже, вы отлично отдохнули.

Да. Сестра через полгода умерла

Мои соболезнования.

У нее был рак

Я не ответил. Разговор ушел не в ту сторону, а я понятия не имел, как перейти к вопросам о сексе, ведь именно ради него я потратил целый вечер. Однако, как оказалось, она все-таки сумела меня удивить. Несколько секунд спустя пришло еще одно сообщение:

Вы можете поднять мне настроение, Марк. Хотите встретиться?

Я встретился с ней в баре в Крауч-энде. Она опоздала на три минуты. Я надел черный пиджак, как мы договорились. Хотя в баре были другие мужчины в черных пиджаках, я единственный был без спутников и потому предполагал, что она легко меня узнает, тем более я послал ей мою недавнюю фотографию.

Мне показалось, что она довольно сильно постарела со времен того фото из Греции. В каштановых волосах пробивалась седина, на бледном лице не осталось следов загара, вокруг глаз и в уголках рта пролегли морщинки. Но во всем остальном она выглядела вполне приемлемо. Я пожал ей руку.

— Ну вот… — проговорила она.

— Взять вам чего-нибудь выпить? — спросил я.

— Сухого белого вина, пожалуйста.

Подойдя к стойке, я отдал десять фунтов за маленький бокал вина и полстакана кока-колы. Я бы и сам взял себе пинту пива и порцию виски, но не по таким ценам. К тому же, если Жюстин пригласит меня к себе, все равно придется потом ехать домой. Я попросил ее рассказать о себе, избегая темы сестры и ее прискорбной кончины, и выяснил, что она живет одна, работает на полставке в кол-центре страховой компании, ходит на уроки латиноамериканских танцев вечером по вторникам и уже полгода как одинока. У нее не было домашних животных, и она ждала своей очереди на выделение садового участка. Она не ела мясо, любила новые знакомства и, хотя и не особо искала отношений, была к ним вполне готова, если найдется подходящий мужчина.

Удивительно, как просто оказалось убедить ее поделиться таким количеством личных сведений, не предлагая ничего взамен. Каждый раз, когда она меня о чем-то спрашивала, я отделывался общими словами, а затем задавал новые вопросы, наклонившись вперед, глядя ей в глаза, улыбаясь и внимательно выслушивая ее ответы. Через час она уже тоже наклонялась ко мне, играя своими волосами и дотрагиваясь до моего колена.

Еще через полчаса мы шли пешком к ее дому, находившемуся через несколько улиц. Остановившись на крыльце, она обняла меня за пояс под пиджаком. Я вздрогнул от неожиданного прикосновения, но быстро пришел в себя и придвинулся ближе, чувствуя тепло ее тела. Она подняла ко мне лицо, и мне показалось, что она хочет, чтобы я ее поцеловал, — что я и сделал. Губы ее были сухими, дыхание пахло вином. Я коснулся ее щеки, и она открыла рот. Казалось, будто я снова целую Хелен.

— Зайдем? — спросил я, отодвигаясь.

— Не знаю… — проговорила она, наклонив голову.

— Чего ты не знаешь?

— Вдруг ты серийный убийца?

Я рассмеялся, и она обняла меня чуть крепче, а потом улыбнулась:

— Ты слишком милый для серийного убийцы.

Отпустив меня, она открыла дверь, включила свет в коридоре и вошла в дом. Я последовал за ней.

Жюстин повлияла на меня куда больше остальных, даже больше, чем Элеанор. После того как она столь легко мне отдалась, я понял, что самое интересное — не принимать, что дают, а брать самому, что речь идет не об обычном сексе, не о развлечении или забаве, а о некоем призвании свыше.

Мы занялись сексом у нее в спальне, в темноте. Тело ее, чистое и податливое, казалось телом ангела и вместе с тем телом шлюхи. Она пыталась меня целовать, но я сразу же вспоминал Хелен и отворачивался. Я заранее позаботился о презервативах, и, к счастью, она не возражала. Потом все случилось очень быстро. Я лежал рядом с ней, чувствуя одновременно удовлетворение и разочарование: я ожидал намного большего. Я ожидал… некоего единения.

Когда она положила руку мне на живот и подалась ближе, я отодвинулся и сел на край кровати, свесив руки между колен и глядя на свой насмешливо болтающийся пенис.

— Все в порядке, Марк? — спросила за спиной Жюстин.

— Мне нужно идти, — сказал я.

— Уже? Может, останешься?

— Мне завтра на работу.

Больше мы не сказали друг другу ни слова. Я думал, она спросит, когда мы сможем снова увидеться, но, к счастью, не спросила. Вид у нее был грустный, но я ничего не мог поделать. Взгляд ее выражал покорность, но во всем остальном она оставалась совершенно нормальной женщиной.

Она была полна несокрушимой жажды жизни. И это стало для меня самым большим разочарованием.

Аннабель

Сэм приходил ко мне почти каждый день. Сперва я могла лишь смотреть на часы на противоположной стене, пока он задавал мне вопросы. Иногда я притворялась, будто сплю. Но через несколько дней поняла, что не против его присутствия, и даже обнаружила, что жду его. Думаю, именно тогда я почувствовала себя лучше, поскольку начала наконец с ним разговаривать.

— Почему вы здесь? — спросила я. — Вы должны быть на работе.

— Могу и задержаться, — ответил он. — Как вы себя чувствуете?

Я не ответила — мне не хватало слов. Или, вернее, я просто ничего не ощущала, кроме смутного недовольства, что я до сих пор здесь.

— Аннабель?

Я посмотрела на него, понимая, что ко мне обращаются по имени и я должна ответить.

— Что?

— Хотите знать, как идет расследование? Эндрю Фрост говорит, что заходил к вам. Он хочет, чтобы вы были в курсе.

Я попыталась вспомнить, навещал ли меня кто-либо еще, но в голове стоял сплошной туман. Я снова посмотрела на часы. Каждый день я ждала, когда стрелки образуют четкую вертикальную линию, отмечающую шесть часов. В это мгновение должно было произойти нечто, приносящее облегчение, тишину, умиротворение. Но ничего не происходило, и в пять минут седьмого ожидание шло на новый круг.

Часы показывали двадцать минут двенадцатого. Мне хотелось поспать, но приближался обед, к тому же каждый раз, когда я пыталась заснуть днем, кто-нибудь приходил и будил меня. В отделении имелись свои правила, и одно из них гласило: спать полагается ночью, несмотря на шум и крики.

— Фрост сказал, что вы им очень нужны, Аннабель.

— Я ничего не знаю.

— У них слишком много вопросов. Что случилось с вашим телефоном? Кто дал вам другой телефон?

— Не знаю.

— Аннабель, вы наверняка с кем-то встречались. Вы наверняка встречались с человеком, который дал вам мобильник и забрал ваш. Не помните?

Я попыталась сосредоточиться, думая, что, возможно, он перестанет задавать вопросы, если я дам правильный ответ, но не могла вспомнить ничего, кроме уютной черноты и тепла, где все было хорошо, пока меня не вырвали оттуда и не привезли в это белое, шумное и холодное место.

— Ничего не помню.

— Вы выходили на улицу? Кого-нибудь встречали?

Его прервала медсестра. Пока она меня осматривала, он молча сидел и улыбался.

— Уже разговариваете, Аннабель? Рада слышать. Не хотите пойти прогуляться?

— Нет, — ответила я.

— Может, ваш друг вас проводит?

— Да, — быстро сказал Сэм. — Я могу с вами немного пройтись. Хотите?

— Не знаю.

— Сегодня хороший день. Свежий воздух вам не повредит.

Сестра усадила меня в инвалидную коляску, хотя я вполне могла ходить. Возможно, она понимала, что, если бы не коляска, я могла бы просто выйти за дверь и уйти прочь.

Сэм выкатил меня через пожарный выход на один из окруженных зданиями четырехугольников. Даже если бы мне удалось встать, далеко бы я не убежала. Он усадил меня на солнце, и я откинула назад голову, наслаждаясь теплом. Легкий ветерок развевал мои волосы, жирные и грязные. Впрочем, если не считать их, сама я была вполне чистой — вчера меня заставили принять душ, и я стояла под водой, пока меня не увели.

— Там была радуга, — сказала я.

— Что?

— Я видела радугу. Последнее, что я помню. И ангела.

— Ангела?

Наверняка он понимает, что я выражаюсь образно, подумала я. Ангел был моим личным и не являлся никому другому. Для остальных ангел был лишь игрой моего воображения, и только я знала, что он настоящий. Только он мог все изменить, и именно он пришел ко мне, когда я особенно в нем нуждалась, когда мне было одиноко и грустно. Он пришел и показал верный путь. У Сэма явно не было своего ангела, и мне стало его жаль.

— Не настоящего, — сказала я, пытаясь его утешить. — Настоящих не бывает, вы же знаете.

— Почему вы решили, что это ангел? — спокойно спросил он.

— Рядом с ним я почувствовала себя лучше. Он забрал все плохое.

— Не помните, что он говорил?

— Он сказал, что со мной все хорошо, вообще все хорошо. Он сказал, чтобы я шла домой и ни о чем больше не беспокоилась.

— Он давал вам что-нибудь выпить или съесть?

Я рассмеялась и тут же закашлялась.

— Он не из тех ангелов.

— Боюсь, это недобрый ангел, Аннабель.

Я открыла глаза и, щурясь от яркого света, попыталась сосредоточиться на его лице. Впервые за последнее время я видела его по-настоящему и вдруг внезапно вспомнила, как встретила его возле больницы и сперва разозлилась, что он лезет в мои дела, но потом именно благодаря ему мне стало легче после случившегося с мамой. У него было приятное лицо, а глаза напоминали отцовские — они улыбались, даже когда он был серьезен. Хороший человек, подумала я. И добрый. Спасибо ему, что приходит меня навестить.

— В каком смысле «недобрый»?

Сидя на скамейке, рядом с которой стояла моя коляска, он взял меня за руку, лежавшую на коленях. Я почувствовала, как мою кисть крепко сжали его теплые пальцы.

— Что, если он лишь притворялся, что хочет вам помочь? Притворялся ангелом?

— Я ничего не знаю, — машинально ответила я.

— Но вы же знаете, где вы сейчас?

Я обвела взглядом окружавшие лужайку здания.

— Это больница, — сказала я. — Думаю, это больница.

— Верно, — кивнул он. — Вы здесь потому, что были одна дома и, похоже, ничего не ели и не пили четыре дня.

Смысл его слов до меня не доходил. Тогда я не чувствовала ни жажды, ни голода. Мне просто хотелось спать. Мне хотелось, чтобы все исчезло, хотелось остаться одной. Но ведь все изменилось? В лицо мне светило солнце.

— Мне сказали, что вы пытались умереть голодной смертью.

— Нет, неправда, — покачала я головой.

— То же самое ответил им и я. Я сказал, что вы были заняты расследованием, у вас было множество дел; да, когда умирает мать, всегда тяжело, но сами вы умирать не собирались. Вы ведь не пытались покончить с собой?

— Нет. Я просто хотела спать.

— Они думают, будто вы хотите покончить с собой. Потому вы здесь.

— Я просто хотела спать, — повторила я.

Сосредоточившись, я вдруг вспомнила кое-что еще.

— Да, он приходил, — сказала я.

— Кто? Тот человек?

Я раздраженно фыркнула:

— Нет, Фрости. Я помню, как он пришел… И сел у кровати. Спрашивал, почему я ему не сказала, что у меня депрессия.

— Он хороший человек, Аннабель. Он думает, что вам сейчас очень тяжело.