Страсть и скандал Эссекс Элизабет
Однако он был и Танвиром Сингхом, и достопочтенным Томасом Джеллико, сыном графа Сандерсона. Он будет осторожен и хитер, как пантера, что выслеживает шакала. И никакой ошибки. Он собирается только отомстить за зло, причиненное женщине, которую любил и которой принадлежал душой и телом.
Кэт настаивала со всей страстью своей натуры:
— Нет! Не нужно больше убийств!
— Да, Томас. Пожалуй, их уже было достаточно. — Кассандра закрыла рот ладонью, пораженная жестокой прямотой его заявления. — Мы должны верить, что правосудие свершит свою работу.
Катриона смотрела на виконтессу глазами, постаревшими лет на сто. В них была и отчаянная зависть, и одновременно жалость.
— К несчастью, миледи, закон прекрасно защищает тех, кто облечен богатством и властью, но беднякам не получить от него ни помощи, ни справедливости.
— Я отказываюсь этому верить, мисс Роуэн, — заявил Джеймс. — Я мировой судья в своем округе. Я есть закон. И я решительно желаю помочь вам.
— Да, — согласилась Кассандра. — Вы можете довериться лорду Джеффри. Он не допустит, чтобы вы страдали. И ваша кузина Алиса. Особенно Алиса! Но я не могу не жалеть, однако, что вы не ответили на эти чудовищные обвинения еще тогда, в Индии. Возможно, мы не оказались бы в таком положении сейчас. Уверена, вы могли бы довериться Томасу.
Катриона покачала головой.
— Томаса там не было, миледи. — Вот и все, что она сказала. — А Алиса… была нездорова. Ее сковал страх. Она не могла спать, и ее нельзя было оставлять одну — она цеплялась за меня, как будто в постоянном страхе, что ее отберут. И я не думаю, что ей следовало выступать против него. Я знала, что получится, если она предстанет перед судом. Если я поставлю Алису на свидетельское место, Беркстед будет сверлить ее взглядом, как злобный, кровожадный шакал, каковым он и является. И она оробеет. Будет ее слово против его — если она вообще сможет заговорить. И мое слово против его. И тогда я сбежала. Мы все спасались бегством. Я не могла оставить Алису на милость Беркстеда или его лжесудейской комиссии.
— Но тебе помогла бегума? — подсказал Томас. Он хотел знать все, каждую подробность. Хотел убедиться, что знает, что она делала каждую минуту времени, что прошло с той ночи до сегодняшнего дня.
— Да, — сказала Кэт, хотя по ее побледневшему утомленному лицу было видно, каких усилий стоит ей этот рассказ. — Мы уехали в ту же ночь — или, возможно, было уже утро. Не помню. Но нам казалось, что не дольше нескольких мгновений пробыли мы у дверей бегумы, прежде чем погрузиться в неприметную старую крытую повозку, запряженную быками, и направились на запад, по направлению к Джайсалмеру. А бегума тем временем выпроваживала Мину и ее пышную свиту на восток, в королевство Ранпур, где компания не имела никакого влияния.
— Отвлекающий маневр, — одобрил Томас тактику бегумы. — И получилось отлично. Никто, даже полковник Бальфур, ничего не заподозрил. Насколько я понимаю, ты отправилась к сестре бегумы, в крепость Джайсалмера? А оттуда — через пустыню?
— Да. — Катриона снова обхватила себя руками, словно пытаясь защититься. — А он бродит где-то поблизости, выслеживает, приходит и уходит, как ему заблагорассудится, и держит наготове свой пистолет.
— Я им займусь. — Томас старался говорить со всей уверенностью, на которую был способен. — Доверь это мне, Катриона! Я не позволю Беркстеду продолжать охоту на тебя. Ни минуты больше.
Он бы поцеловал Кэт, покрыл ее поцелуями, потому что она наконец смотрела на него почти восхищенно. А еще потому, что ему этого хотелось. Быстрый страстный поцелуй в знак обладания и обещаний, которые еще предстоит сдержать. Ведь правда заключалась в том, что в Индии он не доверял ей до конца, не доверил ей тайну своей личности. Правду, которая все же привела его к тому, чтобы обелить ее имя. Но она могла уберечь их обоих и от сердечных мук, и от ужаса нынешнего положения — стоило ему открыться ей тогда, не дожидаясь того времени, когда ей это так понадобится!
Но прошлое не вернуть, разве только извлечь урок на будущее. И это будущее он не уступит Беркстеду — иначе гореть ему в аду.
Чем раньше он докажет Катрионе, что она может довериться ему, положиться на него, тем скорее она снова научится быть счастливой.
— Джеймс, — обратился он к брату. — Что узнали твои люди?
Хозяин дома, похоже, обрадовался смене темы.
— Мой егерь обнаружил свежие отпечатки лошадиных подков с западной стороны у наружной стены. Они вели к югу, к воротам, но дальше обрывались. Он расспросил людей в деревне и во всех постоялых дворах в округе. По его словам, люди заметили лишь одного чужака, и, судя по их описанию, это ты. — Джеймс криво усмехнулся. — В «Грошовом Хэндли» особенно встревожены тем, что сами объяснили тебе, как нас искать. Трактирщик уже рассыпался в извинениях перед Питерсом.
Упрек не прошел мимо ушей Томаса.
— В такой огромной семье, как наша, кто-то просто обязан стать блудной паршивой овцой.
Джеймс парировал:
— Блудной — это ты точно сказал.
— Да. Полагаю, Джеймс, мы тем самым определили мой характер или отсутствие такового. — Хорошо, однако, пуститься в дружескую пикировку с братом. Минута забавы в противовес серьезности положения — маленькая передышка, чтобы отойти от ужаса рассказанной Кэт истории. Тем более что ее история была чистой правдой. Это действительно случилось с ней. Он думал, что пережил немало страданий. Но разве его страдания шли в какое-то сравнение с теми, что выпали на долю ей? Она сделала все, что было в ее силах, чтобы спасти детей, лишь для того чтобы ее с ними разлучили. Он потерял Кэт, а она потеряла все.
— Итак. — Джеймс вернул его к действительности. — Ты говорил, что у тебя есть опыт в подобных делах. Что ты предлагаешь?
— Кто-нибудь наверняка что-нибудь видел. — Томас провел ладонью по непривычно коротким волосам. — Человек не может просто так взять и подъехать к самой стене такого поместья, как Уимбурн, которое находится почти что в центре деревни, в десять часов утра, летом, когда все — весь мир и его собака — ходят туда-сюда по своим делам. Кто-то что-то знает. Может быть, этот кто-то просто не понимает, что именно видел.
— Я разослал людей во все концы деревни и вокруг — пусть порасспрашивают, не видел ли кто чего-то необычного.
— А-а. В этом-то твоя беда.
— Прошу прощения?
— Ничего необычного никто не заметит. А если что-то и увидит, сочтет недостойным упоминания. Наш злодей не нацепит себе на лоб вывеску: «Я особенный. Смотрите на меня внимательно».
— Что ж, если ты умнее, чем все мои люди, тогда, разумеется, тебе и идти в деревню.
— Благодарю. Полагаю, я справлюсь. Но нам нужно искать одного человека. И он просто обязан обращать на себя внимание — он из той породы людей, которые не выносят, когда их не замечают.
— И что же это за порода?
— Ублюдок, абсолютный и беспримесный.
— Что такое «ублюдок»? — пропищал кто-то из младших детей, внезапно появившись из-за юбок Кэт, со свежим, розовым после купания личиком. Кристофер, решил Томас, младший из мальчиков — голос у него все еще был тихий и нежный, как у девочки.
Поглядев вниз, Томас увидел, что на него смотрит, как из зеркала, собственная юность. Маленький мальчик взирал на дядю с тем же невозмутимым спокойствием, которое некогда демонстрировал сам Томас, имея дело с лошадьми, в пять раз крупнее его самого. И ему было отрадно видеть это родство духа. Приятно сознавать, что внушительной фигуры мрачного дяди недостаточно, чтобы напугать мальчишку.
— Один плохой человек. Но я с ним справлюсь.
И тут они появились все, ее подопечные, и скоро в комнате было не протолкнуться — так кипела их здоровая неукротимая энергия. Вопросы сыпались со всех сторон, и все говорили разом.
— Нам нельзя идти гулять, пока не минует опасность. — Это Амелия, решил он. Скептическая и благоразумная. — Папа сказал, что нельзя.
— Вы чуть не пропустили чай. — Ее сестра-близнец, чуть повыше ростом — Джемма. В письмах Джеймса — рациональная, всегда в курсе событий, юная леди Джемма.
Действительно, горничные уже несли подносы с дымящимся чаем, вареными яйцами и фигурками из поджаренного хлеба.
— Прошу меня извинить. — Кэт быстро обрела уверенность, с непринужденным спокойствием встречая их нашествие. — Все сегодня с ног на голову, правда? Почему бы нам не сесть за стол и не выпить чаю?
— Да! Прекрасная мысль, — согласилась леди Джеффри. — Вы видите, что с мисс Кейтс все в порядке, не стоит за нее беспокоиться.
Но голос ее неуверенно дрожал, свидетельствуя об обратном, так что Кэт пришлось ее поддержать:
— Вы абсолютно правы. Но я бы очень хотела выпить чашку чаю с вареньем — тогда все будет просто отлично. Мы закончили? Я обо всем позабочусь, миледи.
Но Томас не собирался упускать возможности как следует познакомиться с племянниками и племянницами. И выпускать Кэт из виду он тоже пока не был готов.
— Уверен, нам всем нужно подкрепиться после утомительного дня. А мне уж точно. — Он последовал к столу вслед за детьми, но все стулья уже были заняты — в семействе Джеллико нерасторопных простаков не водилось. Тогда он подхватил маленькую Марию и усадил к себе на колени. Малышка приняла его присутствие с тем же безмятежным спокойствием, с каким воспринимал ее сам Томас, даже при том что перепачканные яйцом пальчики тут же потянулись, чтобы схватить его за подбородок и погладить по щеке. Он просто поцеловал кончики этих пальцев, словно ему уже не впервой было снимать еду с детской ладошки. Как будто делал это каждый день.
— Это клубничное варенье? — спросил он, кивком указывая на горшочек на середине стола.
— Да. — Джемма смотрела на него с некоторой усмешкой. Наверное, решила, что дядя не отличается умом, раз не узнал клубничное варенье с первого взгляда.
Но ее скоропалительное суждение нисколько его не задело.
— Я спрашиваю, потому что в Даунпарке, когда я был ребенком, мы ели самое вкусное в мире клубничное варенье. Я уже много лет не пробовал варенья.
Пиппа немедленно протянула ему горшочек.
— Но это и есть варенье из Даунпарка. Нам его посылает бабуля.
— Ну, на самом деле его посылает миссис кухарка, — уточнила Джемма. Ей всегда нужно было оставить за собой последнее слово — пунктуальной, обожающей точность Джемме. — Потому что это ведь она его варит. А бабуля всегда присылает нам, когда миссис кухарка выставляет его на стол.
Томас не был готов к тому, что в душе его что-то странно перевернулось, — землетрясение в миниатюре, вернувшее его мир на круги своя. Он сидел в ошеломленном молчании долгую минуту — он, не терявший головы, даже выведывая тайны шахов и магарадж, — а Мария тем временем вымазала яйцом его лицо.
— Бабушка? — наконец спросил он. — Вы называете мою мать, графиню Сандерсон, бабулей?
— А как еще нам ее называть? — спросила Амелия.
Пол качался под ногами Томаса, будто он все еще плыл на корабле. Так было, когда он только приехал в Англию — будто только что ступил с корабля на землю и ноги ступали неуверенно. Он был сбит с толку. Ошеломлен. Потому что лишь сейчас начинал понимать, как изменилась семья за то время, пока его не было. Это время было для него потеряно.
— Мне кажется, «бабушка», «бабуля», — наконец пробормотал он, — звучит очень… мило и уютно.
— Да, она очень милая, — вступил в разговор тоненький голосок Кристофера. — И она чудесно пахнет.
— Мистер Джеллико? Томас?
Кэт смотрела на него с тревогой, в ее серых глазах он видел теплый сочувственный огонек. Она-то знала, каково это — лишиться семьи.
— Да. — Он заставил себя улыбнуться ей, показать, что с ним все в порядке. — Она всегда пахла розой, насколько мне помнится. Очень по-английски. Но я предпочитаю жасмин. И лимон. В Индии много лимонов и жасмина.
И бледное сосредоточенное лицо Кэт вспыхнуло огнем. О да. Жестом фокусника он мог извлечь Танвира Сингха из оков мятого английского костюма. Не растерял умения сломить ее защитный барьер даже в комнате, битком набитой посторонними людьми. Даже в комнате, где полным-полно детей.
— Расскажи нам про Индию, дядя Томас! — впервые подал голос Джек, старший из мальчиков, который молчал, пока болтали другие дети. Заявил о себе, вступив в беседу.
Поразительный мальчик — Джеймс в миниатюре, видение из собственного детства Томаса. Джеймс был одиннадцатью годами старше Томаса, и у него сохранилось прочное воспоминание о старшем брате как о высоком сильном молодом человеке, который был очень похож на этого мальчика, которого он видел сейчас перед собой. Мальчик держался с той же торжественной серьезностью, что некогда Джеймс, — ведь он носил тяжкое звание наследника. Когда-нибудь он станет графом Сандерсоном.
— Я работал на Ост-Индскую компанию. И я был шпионом. — Как хорошо, что можно говорить об этом в открытую и так просто. Но рассказывая все это детям, он смотрел на Кэт, которая сидела тихо, не шевелясь. Слушала. — Не очень подходящее занятие для джентльмена, скажу я вам, но именно эту работу мне предложили, и я с ней отлично справлялся.
— Просто прекрасно. — Слова слетели с губ Кэт едва слышно, как дыхание. — Никто бы не догадался. Никто не знал. — Она пыталась казаться мисс Анной Кейтс, застегнутой на все пуговицы, накрахмаленной до чопорности. Прямая, негнущаяся спина. Но он заставил Кэт быть гибкой. И сделает это снова.
— Мисс Кейтс, а вы знали дядю Томаса в Индии? — спросил Джек. — Я не знал, что вы там были.
— А я знала. — Джемма хотела опередить старшую сестру во что бы то ни стало. — Пиппа и я знали.
Катриона взглянула на девочек, строго вскинув бровь, но Джек пропустил вызов сестры мимо ушей и поспешил задать новый вопрос.
— Я бы хотел стать шпионом. Как получить такую работу?
— Я долго и очень усердно учился, дома в Даунпарке, чтобы знать все языки, что есть под солнцем, — то есть мне тогда казалось именно так. Арабский, персидский, урду, хинди и пенджаби — эти пригодились больше всего.
Это произвело на Джека большое впечатление.
— Я знаю французский и немецкий, и викарий, доктор Таллмидж, приходит, чтобы научить меня латыни и греческому. Но эти… арабский и урду… — Он тщательно выговорил названия, как будто они были полны скрытого волшебства. — Ты меня научишь?
— Мы спросим у папы, парень. Может быть, у моего брата другие виды на твое обучение, более уместное для будущего виконта.
Джек скорчил гримасу.
— Не хочу быть виконтом, считать овец и зерно и заботиться об арендаторах, чтобы они были счастливы. Я хочу быть шпионом и скакать на лошади через пустыню.
— Откуда ты знаешь о том, что можно скакать через пустыню?
Джек размышлял долгую минуту, а потом пожал плечами.
— По вечерам мисс Кейтс рассказывает нам такие восхитительные истории! Не сказки про принцесс, а невыдуманные истории про корабли и приключения. Однажды она рассказала о караване верблюдов и лошадей, как он шел через огромную западную пустыню…
— Правда? Невыдуманные истории?
До этого дня то, что Томас знал о Катрионе Роуэн, могло уместиться в чайной ложке. Он полагал, что ее индийский опыт ограничивается путешествием в глубь страны из Калькутты да окрестностями Сахаранпура. Но через пустыню западного Раджастана пролегали многочисленные торговые пути, что соединяли Индию с королевствами Персии и Аравии и дальше, на восток Оттоманской империи и Леванта. Лишь дважды за всю свою шпионскую эпопею пересек он это огромное безводное пространство.
И ни за что бы не подумал, что этот тяжелый путь смогла бы одолеть Катриона Роуэн, одинокая и охваченная страхом девушка. И уж тем более не могли отправиться туда солдаты компании, которые искали ее, чтобы арестовать.
— Значит, ты пересекла пустыню Тар?
Она не ответила, и лицо ее оставалось спокойным и бесстрастным, как у Будды.
— Я также рассказывала им истории про Париж, и Новую Шотландию, и Сиам, — сказала она, делая глоток чаю.
— Но мне больше всего нравятся персидские истории, — возразил Джек. — Там, где были верблюды.
— А мне нравится история про слонов, раскрашенных в разноцветный горошек, с красивым малиновым пологом для принцессы, — добавила Пиппа.
Джемма шумно вздохнула в знак счастливого согласия.
— Я обожаю историю, где слоны полюбили друг друга.
Поверх головы Марии Томас рассматривал свою принцессу, которая оказалась еще и Шехерезадой.
— Значит, мисс Кейтс, слоны полюбили друг друга?
Она и глазом не моргнула.
— Это очень печальная история. Они были неподходящей парой.
— Ага. Ясно, — пробормотал он, пока дети, перебивая друг друга, шумно выражали несогласие с таким определением чудесной сказки. — Хотел бы и я как-нибудь ее послушать.
— История про слонов годится только для детей, — сказал Джек, пытаясь руководить беседой. — А я хочу больше узнать про то, как быть шпионом. Кого ты выслеживал?
— За кем вы следили? — поправила Катриона тоном мисс Кейтс.
Глядя на Джека, Томас тем не менее видел, что Катриона смотрит на него во все глаза. И ответил ей.
— За всеми. Но по большей части за магараджей Ранджит Сингхом, в Пенджабе. — Слова слетали с его языка на местных наречиях, чтобы придать рассказу и пряность, и аромат, и дети были очарованы. — Он был могущественным и очень опасным человеком, этот магараджа, и врагом Ост-Индской компании к тому же. Хотя лично я вряд ли так думал. Я им восхищался.
— А тебе приходилось прятаться и красться по темной улице или в залах дворца, чтобы услышать, о чем говорят люди?
— Нет. Главное для шпиона, во-первых, не казаться подозрительным, как будто ты следишь за другими. И, во-вторых, не прятаться. Лучше всего смешаться с людьми. Прятаться у всех на виду. — Откинувшись на спинку стула, Томас протянул руку назад, стараясь в то же время не уронить Марию, сидящую у него на колене, и взял красивую шаль, которую кто-то — возможно, леди Джеффри или, по счастливой случайности, его Кэт — забыл на стуле. В следующую минуту он уже накручивал ткань в виде тюрбана, как делал это каждое утро много лет подряд.
— О-о-о, — протянула Пиппа, когда он закончил. — О, подумать только!
— Ты прямо как тот мужчина на рисунках мисс Кейтс, — сказала Джемма. — Тот, который…
— Женевьева, — перебила Катриона с суровым укором.
Но дорогая племянница Томаса была сделана из материала потверже или по крайней мере менее податливого.
— Но он правда похож! — не моргнув глазом настаивала девочка. — Вы сами видите, что это так. На того, что в вашем альбоме для рисования.
Томас начинал возлагать большие надежды на Джемму.
— Мне бы ужасно хотелось взглянуть на этот альбом, — сказал он, вставая из-за стола в надежде, что его милая и предприимчивая племянница поступит так, как поступать не следовало.
И не успела Катриона возразить, как Джемма тоже вскочила и бросилась через всю гостиную в спальню мисс Кейтс. Она вышла оттуда, сжимая в руках книгу в красной кожаной обложке. Все случилось так быстро, что стало ясно — девочке ничего не стоит что-нибудь стащить. О да. Это точно его племянница.
— Женевьева, — повторила Катриона тихо, но твердо. — Это бестактно — вторгаться в чужую жизнь подобным образом. Я не давала тебе позволения так свободно обращаться с моими личными вещами.
— Да, но вы показывали их нам, когда…
Джемма остановилась прямо перед столом, прижимая книгу к животу.
Катрионе не нужно было повышать голос или бранить своих подопечных — строгого взгляда и не менее строгого тона было достаточно.
— Я не давала тебе позволения так свободно обращаться с моими личными вещами, — спокойно повторила она.
Это произвело на Томаса впечатление. На сей раз в голосе Кэт не было ничего, что напоминало бы мятежные, но оправданные нотки в словесных перепалках с теткой в Сахаранпуре, но осталась стальная твердость, смягченная нежным великодушием. Ее искренняя доброта, которую так ценил в ней сам Томас, обезоруживала и покоряла именно потому, что была подлинной.
Под таким нажимом решимость Джеммы сложилась как карточный домик. Она виновато взглянула на Катриону и голосом, лишенным, однако, какого-либо раскаяния, проговорила:
— Простите, мисс. Мы сожалеем, что трогали ваши вещи, мисс Кейтс. Правда, Пиппа?
Пиппа, надо отдать ей должное, стояла возле сестры, явной зачинательницы всяческих проказ в их дуэте.
— Очень сожалеем, мисс, — послушно откликнулась она. — Но рисунки такие красивые! Особенно те, которые сделаны акварелью.
Томас не смог противиться искушению. И вовсе он не был добрым. Поэтому он встал и благодаря высокому росту просто выхватил альбом из слабых ручонок Джеммы, прежде чем Катриона успела его забрать.
— Нет… — Катриона пыталась ему помешать, вскочив со стула, но Томас опередил ее, просто передав ей на руки Марию. И Катриона приняла малышку.
И у Томаса было несколько секунд, чтобы сесть за стол и открыть альбом.
— Мистер Джеллико! — Катриона шепотом обрушила на него всю мощь своего возмущения, подобного стальному клинку. — Это личный альбом. Он не предназначен для того, чтобы его смотрели посторонние.
Но он был неумолим!
— Да, я понимаю. — Примерно половина альбома была испещрена карандашными рисунками. Было тут и несколько набросков акварелью — красочных, живых. — Я был шпионом, мисс Кейтс. Уверен, вы достаточно узнали меня в Индии, чтобы понимать: я не премину нарушить одно-два правила, чтобы сунуть нос в дела посторонних.
Адресованная ему хмурая гримаса — красноречиво приподнятые брови, сурово сжатые губы и напряженное лицо — должна была предостеречь кого угодно.
— Тогда умоляю вас, мистер Джеллико, чтобы вы доказали мне, как я ошибаюсь на ваш счет, и поступили правильно.
— И не надейтесь. — Его пальцы шуршали страницами альбома, который вдруг раскрылся на том месте, где хранился засушенный цветок вместе с запиской — указанием вида и даты. На странице был прекрасный акварельный рисунок золотисто-розовой жимолости. На следующей — обсаженный зелеными деревьями бульвар европейского города. Затем шел набросок углем — ангельское личико Марии.
Дети обступили Томаса, наклоняясь над столом.
— Вот слон! — Липким от варенья пальцем Амелия ткнула в следующую страницу. — Это леди-слон.
Деликатными полупрозрачными мазками здесь был изображен обсыпанный розовыми крапинками азиатский слон, расписанный красочными узорами. Он был на бумаге как живой: малиновый балдахин и зонтик от солнца на его спине, казалось, покачиваются.
— Очень трогательно. — Должно быть, она рисовала по памяти. Вряд ли ей удалось спасти альбом из огня. Почти все сгорело тогда в пламени пожара. И страницы не пахли удушливым дымом, и следов от сажи не было.
Протянув руку поверх плеча сестры, Джемма перевернула несколько страниц, чтобы найти нужную.
— Вот!
И Томас увидел себя. Он сидел на лошади, небрежно перебросив ногу поверх седельной луки, наклонившись вперед и улыбаясь кому-то невидимому. Одна рука упирается в бедро, на ладони второй лежит манго. И подпись: «Савар».
Джемма перевернула страницу. Набросок углем — его голова в тюрбане. Глаза смотрят так, будто проникают в самую душу. «Хазур». В ночь приема у полковника Бальфура.
Еще один карандашный рисунок. Его собственное лицо, волосы свободно падают на резко очерченные скулы. Пронзительные глаза, чуть тронутые зеленым, — единственное цветовое пятно рисунка. Один лишь раз Кэт видела его таким, в ту ночь, когда пришла к нему. В ту ночь, когда он ее потерял.
Таким она и удержала его в памяти.
Томас почувствовал, каким густым и неподвижным сделался воздух. Даже дети застыли, пораженные неким благоговением. Катриона взглянула сначала на рисунок, потом на него.
— Да, — тихо сказала она. — Это ваш дядя. Мы были хорошо знакомы.
Она ничего не забыла. А если что-то и ускользнуло из ее памяти, он поможет ей вспомнить. Например, вкус миндаля и аромат цветущего в ночи жасмина.
Это была любовь, глубокая и неизменная. Она росла, несмотря ни на что. Несмотря на ложь и потери. Ничем иным нельзя было объяснить ту совершеннейшую полноту жизни, которой билось теперь его сердце, стуча в груди, как громкий барабан.
И Катриона тоже это чувствовала, хотя сидела молча, отвернувшись от альбома. Нежный абрикосовый румянец все еще заливал ее щеки.
Но он хотел, чтобы она взглянула на него, хотел заставить ее поверить в него с той же безграничной страстью, что питала его веру в нее. Она должна доверить ему свое сердце. Свою жизнь.
— Я говорил тебе, что твои тайны умрут вместе со мной, мисс Кейтс. Я унесу их с собой в могилу.
Глава 21
«С собой в могилу».
Эти слова отдавались в голове Катрионы бесконечным эхом. Снова и снова, словно таким образом она могла смягчить их смысл, пообтесав, подобно тому как волна выбрасывает на берег гладкую гальку.
Неудивительно, что спала она плохо. Катриона пыталась дать себе отдых, закрыть глаза. Но все, чего она смогла добиться, так это смотреть в потолок, слушая, как за окном хлещет ливень, неумолчно стуча по оконной раме, будто укоряя ее за то, что прячется под теплым мягким одеялом, в безопасности, и умирает от тревоги из-за того, что может снова потерять его.
Она должна сделать… хоть что-нибудь. Но что? Даже Томас в конце концов был вынужден признать, что ночью, в дождь, ему ничего не сделать. Но что будет утром? Что выйдет из его намерения выследить Беркстеда? Ничего хорошего — она была в этом уверена.
Единственное решение, что ей приходило в голову, было то же самое, что и прежде. Это ей всегда удавалось — бежать. Со всех ног и как можно дальше. Оставалось лишь убедить Томаса.
Томас. Достопочтенный Томас Джеллико и Танвир Сингх в одном лице. Но какое бы имя ни пристало ему больше, Катрионе его не хватало. Пусть бы его уверенная сила согрела ее одинокую постель! Ей хотелось почувствовать, как обнимают ее его руки. В его крепких объятиях она могла бы забыть страх перед завтрашним днем, который так терзал ее!
Но леди Джеффри позаботилась, чтобы Томасу отвели комнату подальше от детской, в противоположном крыле здания, поближе к родным, с которыми он был вынужден провести остаток вечера. Так, как и следовало.
Катрионе не удалось забыться сном, поэтому, едва небо над Уимбурном расцветили первые пурпурные проблески рассвета, она встала, умылась и оделась. За окном тяжелые грозовые облака поднимались выше, небо начинало проясняться, обещая погожий день. Что означало — Томас начнет охоту на Беркстеда.
И ей нужно было непременно увидеться с Томасом, потому что она твердо решила поговорить с ним и сказать все, чего еще не сказала, всю правду, как она ни была неприятна. Она настраивала себя на то, чтобы быть храброй. Зная, что снова может его потерять, прежде чем по-настоящему успеет вернуть себе.
Нет. Так думать нельзя. До сих пор Томас Джеллико показывал себя человеком стойким; он не дрогнет. Он сказал, что любит ее. Сказал, что хочет на ней жениться.
Но она собирается подвергнуть испытанию и его стойкость, и его любовь, и предложение руки и сердца.
За окном сквозь тучи стрелой пробился еще один сверкающий луч солнца. Если бы их беда — Беркстед, разгуливающий где-то на свободе с оружием, стреляющий в них с неудобного расстояния, угрожающий своей злобной местью всем и каждому в Уимбурне, — разрешилась бы столь же быстрым и приятным образом, как погода! Но рассчитывать на это не приходилось.
Лорд Джеффри расставил своих людей охранять поместье так, чтобы ни один непрошеный чужак не смог проникнуть сюда вновь. Помощники егеря, как бдительные стражи, ходили у ворот на подъездную аллею, и длинные стволы их винтовок тускло поблескивали в косых лучах утреннего солнца. Уимбурн-Мэнор, однако, располагался прямо в центре деревни, являясь не только поместьем, но и фермой. Люди уже сновали по аллее, перед церковью, которая возвышалась на самом краю земель Уимбурна, — девушки, работающие на кухне, парни с конюшен, которые вели в поводу лошадей с пастбища или, напротив, из стойл прямо на работу. Земля под их ногами казалась влажной, и там, куда проникали солнечные лучи, трава сверкала обильной росой. Башмаки и сапоги тут же промокали, и шаги становились почти неслышны. На юге остатки грозовых туч опасно перемежались с полосами голубого неба — занимался день начала лета, из таких, когда все стремятся выйти из своих домов. В такой ясный день удобно стрелять.
Катриона попыталась заняться делом, чтобы стряхнуть тягостные чувства, потому что мурашки озноба начали расползаться по телу. Она уже собиралась открыть дверь, выйти из спальни, заняться чем-нибудь полезным — чем угодно, лишь бы не сходить с ума, сидя в одиночестве, — и в этот момент снизу донесся решительный стук кожаных сапог — четыре этажа вниз, затем по каменным плитам дорожки возле дома. А потом хруст гравия боковой аллеи, ведущей к конюшням.
Инстинкт или предчувствие заставили Катриону броситься к окну и выглянуть наружу. Потом пришлось ждать, пока человек не окажется на виду. И в следующий миг она увидела широкие плечи Томаса, скрытые под промасленным рединготом. И очень быстро Томас исчез в конюшне.
Он уходит. Уходит, чтобы поймать Беркстеда. И его убьют.
Она должна его остановить. Катриона поспешно выхватила шаль из гардероба, собираясь немедленно бежать за ним, но взгляд ее вдруг задержался на дорожной сумке. Не отдавая себе отчета в собственном побуждении, Катриона взяла отцовский пистолет, который хранила как раз в этом саквояже. Он лег в ее карман как камень, привычно оттянув юбку своей тяжестью. Потом она выскочила из спальни, каблуки ее застучали вниз по лестнице черного хода, в конце которого была дверь — ею редко пользовались. И вот она выбежала в мокрый утренний сад, не тратя времени ради соблюдения приличий или на то, чтобы отдышаться.
Катриона торопливо шла по тихим тропинкам, ведущим к конюшням. Но леденящие кровь предчувствия заставили ее пуститься бегом. Только бы успеть!
— Томас? Томас? — Катриона встала в дверях конюшни, чтобы отдышаться, вглядываясь внутрь полутемного помещения. В нос ударили резкие всепроникающие запахи конского навоза и сена. Теплый воздух конюшни действовал на нее умиротворяюще. Это был запах дома. Домашний влажный земной запах придал Катрионе сил. Она вспомнила, что пришла сюда с определенной целью. — Томас!
— Не очень хороший день для долгой прогулки, Кэт. Скоро снова пойдет дождь.
Томас Джеллико выскользнул из-за ближайшего стойла, будто у него не было других дел, кроме как бродить в рассветной мгле. И он как будто был здесь как дома: что конюшня, что базар — никакой разницы. Даже полы старомодного редингота его английского костюма для верховой езды взлетали и закручивались вокруг его фигуры подобно широким одеяниям восточного савара.
Томас Джеллико провел ночь явно лучше, чем она. Его преображение впечатляло — отглаженный сюртук, начищенные сапоги и темные волнистые волосы, блестящие на солнце раннего утра. От бороды оставались лишь темные бакенбарды на свежевыбритом лице, но выправкой и манерой держать себя он все равно напоминал ей Танвира Сингха. Как и мужественной грацией движений, рядом с которой все казалось или слишком хрупким, или слишком ненадежным, или слишком грубым.
Он был само совершенство. И он улыбался ей, Катрионе. Как тогда, среди прилавков на Рани-базаре.
Ей пришлось заставить себя вспомнить, что она пришла сюда, чтобы поговорить с ним о чем-то очень важном.
— Ничего подобного, — сказала она, не в силах придумать более уместной фразы, чтобы хоть как-то противостоять этой ауре сокрушительной мужской красоты. — Это я про дождь. Небо проясняется.
— Тем лучше. — Длинный плащ придавал ему вид одновременно и подозрительный, и очаровательный. — Что ж, ты пришла, — сказал он и взял ее за руку. — Полагаю, было слишком наивно надеяться, что ты останешься в теплой постели и подальше от опасности. Поэтому я не стану просить вежливо. — Низкий рокочущий голос Томаса сделался печальным, будто пораженным смертельной усталостью. — Ступай в дом, Кэт. Тебе небезопасно здесь оставаться.
— А вам безопасно? — возразила Катриона. — Томас, неужели вам не приходило в голову, что Беркстед мог стрелять и в вас тоже? Что он, возможно, мечтает видеть вас убитым не меньше, чем меня? — Она говорила все громче, потому что страх в ее душе становился сильнее.
— Да, — ответил он просто. — Эта мысль пришла мне в голову вчера вечером, когда я сидел с Джеймсом и Кассандрой, которые устроили мне жестокую словесную трепку насчет приличий, без которых свадьба не свадьба. Особенно Кассандра. Да, робкая, заикающаяся невеста осталась в далеком прошлом. У Беркстеда куча причин меня ненавидеть. В конце концов ты бросила его ради меня, не так ли?
Она презрительно вскинула подбородок.
— Я его не бросала. Я отказала ему сразу же.
— Приятно слышать. — Томас улыбнулся ей. Эта улыбка обещала ей награду за проницательность. Коварная улыбка, чтобы отвлечь Катриону от выстрелов и убийц и всего прочего, кроме соблазнительных губ, которые были всего в нескольких дюймах от ее губ. — У тебя очень хороший вкус.
— Вашего очарования недостаточно, чтобы подчинить меня, Томас. Неужели вы собирались уехать, не взяв с собой меня — или кого-нибудь более благоразумного?
— Да, именно. Таков был мой план. И сейчас остается таким. Я хотел бы начать охоту, не прихватив с собой никого более благоразумного, как ты это называешь. Я не собираюсь размахивать большим красным флагом, на котором написано: «Смотрите на меня! Я еду». Кэт, мое оружие — хитрость. Очень многого можно добиться именно хитростью. — Обняв ее за плечи, он коснулся поцелуем ее лба. — Но я вижу, что должен также помешать тебе сделать ноги. Хотя и вынужден признать, — добавил он с улыбкой красавца разбойника, — ты весьма преуспела в этой науке.
Делать ноги! Для нее бежать значило остаться в живых. Но она не могла сказать, пытался ли он шутить для того, чтобы позабавить ее, или чтобы напугать, подчинить своей воле.
Так или иначе увиливать не было смысла — он находился в выигрышном положении с этими пронзительными зелеными глазами и изощренным умом шпиона.
— У меня есть опыт. И если я уйду — как, собственно, мне и следует, я так и сказала леди Джеффри с самого начала, — он пойдет за мной. Если я стану размахивать своим красным флагом, на котором будет начертано: «Смотри на меня, я пустилась в бега», — Беркстед пустится следом. И опасность покинет Уимбурн.
Томас прищурился, хмуря брови, как будто всерьез обдумывал ее план. Но она смогла перевести дух на долю секунды, потому что он тут же развеял ее надежды в прах.
— Нет. — Он снова покачал головой упрямо и решительно, не сомневаясь в том, что прав. — Я не стану использовать тебя как приманку. Пусть он лучше будет на нашей территории, где у нас есть и люди, и средства, и мы можем предусмотреть любую неожиданность.
Катриона закрыла глаза. Невыносимо было видеть его, такого высокого, стройного и серьезного. Проклятие, он был настроен очень серьезно.
— А каков ваш план на тот неожиданный случай, если вас убьют?
— Этого не случится. Чтобы со мной покончить, мало бывшего лейтенанта, а нынче инвалида, который к тому же плохо целится.
Ей хотелось топнуть ногой. Или толкнуть его в грудь, чтобы заставить понять, что положение отчаянное. Как легко убивать такому человеку, как Беркстед, лишенному всяких моральных принципов.
— Томас, не нужно его недооценивать. Ему хватит единственного удачного выстрела.
— Человек сам творит свое везение, а ему пока что не везло. — Томас снова покачал головой. Ее слова его не убедили. — Ты по-прежнему не веришь, что я могу тебя защитить. Защитить их всех. — Он кивнул в сторону дома. — Но я смогу. Клянусь тебе, что смогу.
Было бы легче, если бы он не начал говорить ей нежности. Ее косточки уже начинали плавиться от страстного желания.
— О, Томас! Так вот зачем вы это делаете? Чтобы доказать, что вы любите меня? Я бы предпочла, чтобы вы не делали этого. Вы и они, — беспомощно махнула она рукой в сторону дома, — это все, что у меня осталось в этом мире. Моя семья, моя любовь. Как я могу допустить, чтобы кто-нибудь из вас подвергал себя риску? Неужели вы полагаете, что я на это пойду? — Говорить было больно — жар непролитых слез подбирался по горлу все выше, — но она должна была это сказать. Должна была попытаться. — Если бы вы любили меня, вы бы уехали со мной. Прежде чем прогремит второй выстрел.
Но он не дрогнул даже перед ее мольбой.
— Кэт! Это не остановит расплату — лишь отодвинет. И я не допущу, чтобы рисковала ты, или семья брата, или семья отца. Два года я потратил, пытаясь тебя разыскать. Кэт, я намерен сделать то, что сказал. Я не дам тебе уйти. Не позволю, чтобы тебя вынуждали бежать. Не допущу, чтобы ты снова исчезла для меня!
Она отвернулась, чтобы не видеть его пронзительного взгляда. Боялась, что он угадает, что скрыто за ее страхом. Боялась, что спросит, почему ей легче сбежать, чем остаться. Потому что он все ближе и ближе подходил к истинной подоплеке дела.
— Ты не можешь просто убежать от прошлого или от беды. Поверь мне, Кэт! Я пытался. Куда бы ты ни пошла, в твоей голове останутся все те же мысли, напоминая о том, что ты оставила за спиной — или кого. Если мы сразимся с этими бедами сейчас вместе, тебе не нужно будет больше бежать.
О Господи, да. Нужно — именно поэтому.
Читать бесплатно другие книги:
