Страсть и скандал Эссекс Элизабет
— Вы не понимаете. — Ничегошеньки он не понял. Эти мысли, от которых он так легко мог отмахнуться, ее напоминания — это все, что у нее осталось. Она научилась жить с ними вполне мирно. Дело в том, что она жива, свободна и способна вспоминать, если пожелает. Не от прошлого собиралась она бежать, но от настоящего. От угрозы, которая стала слишком реальна.
— Я намерен положить этому конец, Кэт. Так или иначе.
— А если по-другому? Что, если он вас убьет? Что, если он убьет множество людей в попытке добраться до меня? Почему вы упорствуете в жажде противоборства, сражения любой ценой? Когда для всех было бы лучше — для вас, для вашего брата и его семьи, — чтобы я ушла и Беркстед узнал бы об этом? Почему бы по крайней мере не увести его отсюда для начала, чтобы Уимбурну ничто не грозило?
— Они будут под защитой. И ты будешь под защитой. Здесь. — Это простое заявление было ультиматумом.
Рука Катрионы бесцеремонно схватила лацкан его сюртука, крепко и решительно. Она его не пустит! И ради этого испробует все, что в ее силах.
— Послушайте себя, Томас! Прошу вас! Вы сами сказали, что я очень хорошо умею спасаться бегством. Сказали, что я умна. Действительно, однажды я сумела сбежать на край света и вернуться, притом в одиночку.
При этом напоминании Томас скорчил кислую гримасу.
— Ты сказала, что тебе помогла бегума.
— Помогла. Но не приказала же она зенане сопровождать меня всю дорогу из Индии! Я сумела проделать этот путь сама, в одиночку. Уверяю вас, что вполне могу о себе позаботиться.
— Кэт, одного раза в подобных делах недостаточно, чтобы противостоять тому, что ждет тебя здесь, за стеной. Ты и понятия не имеешь…
— Я прекрасно все понимаю! Я слышала, как он мне угрожал. Как грозился убить Алису. Он шел за мной по пятам, а я выжила, Томас! И случалось в моей жизни кое-что похуже. Я не выскочила из головы Зевса, как какая-нибудь богиня, и не всплыла из морской пучины на раковине к тому моменту как вы соизволили заметить меня в Индии. Мой жизненный опыт куда больше, чем вы, возможно, думаете, Томас. Я могу о себе позаботиться. — Какая еще правда его убедит?
— Все еще таскаешь с собой эту штуковину, не так ли?
Она чувствовала тяжесть пистолета в кармане, который сама пришила к стеганой нижней юбке.
— Да, но как же мне жаль, что он там! Как бы мне хотелось, чтобы в нем не было нужды! И если бы я уехала, никому не потребовалось бы караулить каждую калитку в Уимбурне с оружием в руках!
— Нет, это необходимо, — упорствовал он, — пока Беркстед разгуливает на свободе. Или ты думаешь, что он не захочет вернуться сюда и закончить то, что начал, невзирая на твое отсутствие? Сейчас ты в безопасности, тебя окружают люди, которые тебя любят и верят тебе. И он это знает. Он знает, что тебе пришлось поведать нам свою историю. Вот почему я хочу, чтобы ты вернулась в дом и…
— Нет! Вы меня не слушаете. Если я уйду, он решит, что я ничего вам не рассказала. Я же не говорила раньше…
— Кэт! — Он коснулся пальцем ее губ, вынуждая замолчать. — Тебе меня не переубедить.
— А что, если я скажу, что не выйду за вас, если вы намерены рисковать? То есть если хотите меня, вам придется уехать со мной.
Эти слова она произнесла шепотом, но с тем же успехом могла бы кричать. Ей показалось, что мир перестал вращаться и застыл в напряженном ожидании его ответа. В ушах гремел стук ее собственного сердца.
И он тоже застыл, почти не дыша, и взвешивал ее слова. Она бы заговорила, сказала что-нибудь еще, чтобы склонить чашу капризных весов в свою пользу, но…
— Молчи, — прошептал он, и она услышала его решительный вздох. — Кэт…
— Прошу вас, Томас! Пожалуйста. — Она была готова умолять. Все потеряло смысл, лишь бы Томас и его семья — семья, которую она успела полюбить преданно и глубоко, как только умела, — оказалась в безопасности. — Если вы меня любите и хотите на мне жениться, то вернетесь со мной в дом и поможете мне наилучшим образом подготовить отъезд.
Томас взял ее лицо в ладони и прижался лбом к ее лбу.
— Подумать только, я восхищался тем, что в тебе есть стальной стержень. Думаю, ты бы предпочла, чтобы я увез тебя в горы Гиндукуша, дочерна загорелый торговец-лошадник. — Голос у него был усталый, но не сердитый, как будто ее слова скорее позабавили, чем разъярили его. — Это так? — прошептал он. — Сейчас, когда я добропорядочный англичанин, а не таинственный запретный плод, тебе не так интересно покориться мне? И прости, если я напомню… — Он понизил голос до шепота. — Вчера ты с радостью мне покорилась, когда позволила лизать…
— Томас! — Катриона чувствовала, что вспыхнула жарким румянцем до корней волос. — Вы нарочно разыгрываете тупицу! При чем здесь ваше английское настоящее?
Улыбнувшись снова, он поцеловал ее в уголок глаза.
— Неужели? Полагаю, это очень приятно — узнать, что меня отвергают из-за моих личных качеств, а не из-за моего достойного прискорбия фамильного древа.
Его поцелуи были и сладки, и горьки. Удовольствие, которого она себе позволить не могла.
— Томас, ваше происхождение никогда не было для меня важным. Ни Томаса Джеллико, ни Танвира Сингха. Я любила вас ради вас самого. — Голос Катрионы звучал едва слышно, потому что ее душил страшный жар.
— А-а. — Он притих, как будто ее слова лишили его всякой способности дразнить ее. Никакого шутовства не было в его голосе. — Приятно слышать.
А потом он нежно, очень нежно провел большим пальцем по губам Катрионы. Медленно, осторожно. И поцеловал ее. Очень, очень бережно. Его губы были твердыми, на них была и сладость, и горечь — как скошенная летом трава, как все то, о чем она мечтала, чего так страстно ждала. И боялась, что потеряла навеки. Ее влекло к нему, будто он был самой яркой звездой во Вселенной. Будто он был самой жизнью.
— Хм. — Кто-то преувеличенно громко откашлялся, а затем сказал: — Мисс? Мне показалось, я слышу голоса. Вам нужна помощь, мисс? Этот парень вам докучает?
— Нет, — ответил Томас Джеллико, пытаясь не прерывать поцелуй.
Но Катриона уже вырывалась из его объятий, надеясь, что прохладный утренний ветерок успеет остудить ее разрумянившиеся щеки.
— Благодарю вас, мистер Фаррелл. — Она взглянула на главного конюшего Уимбурна. — Спасибо за заботу. Но беспокоиться нет нужды. Это мистер Джел…
— Клянусь небесами! — Огромнейший мужчина — таких великанов Кэт никогда в жизни не видела — выступил из-за спины главного конюшего. — Это вы, мастер Томас?
— Верзила Хэм? О Господи, Верзила Хэм! — Восклицание Томаса относилось только к великану кучеру, который шел по проходу между стойлами. — Хэм! Как поживаешь? — Томас схватил мясистую ручищу мужчины, который, в свою очередь, заключил его в объятия, шумно хлопая по спине. — Бог мой, приятель! Да ты не постарел ни на день.
— Работа непыльная, вот чего, — спокойно пояснил человек по имени Верзила Хэм. — Говорят, вы наконец вернулись с того края света. А та треклятая кобыла, которую, как говорят, вы привезли…
— Кобыла? — Ее сердце мучительно сжалось, грозя взорваться — не надеждой ли? Слова с трудом вырывались из ее горла. — Какая кобыла?
Томас одарил ее улыбкой Танвира Сингха — разбойничий ослепительный блеск белоснежных зубов, приподнятый уголок рта, как кривая сабля.
— Среди всех этих событий я совсем забыл, что приготовил тебе подарок. Прямо вон там. — Он указал куда-то в темноту, за спину Верзиле, который стоял у нее на дороге как могучий дуб.
Ноги сами собой несли Катриону. Пытаясь не столкнуться ни с кем — конюшие и слуги едва успевали отскочить в сторону, — она уже бежала, громко стуча каблуками по мощенному камнем полу. Огляделась по сторонам — налево, потом направо. Серая лошадь. Еще одна. Гнедой упряжный конь. Черная как ночь…
Она была здесь. Но горячие слезы застилали глаза туманом. Катрионе пришлось брать себя в руки.
— Питхар! Питхар!
Кобыла склонила голову над дверью стойла и ждала. Терпеливо дожидалась, пока Катриона не подойдет и не бросится ей на шею. Царственное животное принимало слезы радости как должное.
Катриона едва могла дышать. Отчаянно хватала ртом воздух, пытаясь побороть судорожную икоту и рыдания, которые вырывались из ее груди сами собой. Ей пришлось закрыть глаза, потому что слезы казались невыносимо жгучими, и уткнуться лицом в теплую шею лошади.
— Я думала, тебя больше нет. Что я никогда…
Питхар издала тихое ржание — она ее поняла. Потерлась носом о волосы Катрионы, словно и сама искала утешения. Хотела убедиться, что это действительно ее любимая хозяйка. Словно и она была глубоко растрогана возвращением той, что значила для нее так много.
Но, разумеется, было глупо думать, что кобыла принадлежит ей. Лошадью владел Танвир Сингх. Он всегда был ее хозяином. И теперь, когда Танвир Сингх превратился в мистера Томаса Джеллико, она все равно принадлежала ему, не Катрионе. Она бы отпрянула и пошла прочь, но на спину ей легла рука, удерживая на месте, прижимая к двери стойла.
— Знаешь, она тоже скучала без тебя. А я для нее на втором месте, хоть и скормил ей прорву кашмирских яблочек.
Она позволила Томасу болтать чепуху, пытаясь тем временем привести в порядок мысли и чувства. Проклятие, почему он так добр? Конечно, он держал ее у себя и берег. Разумеется.
— Ей нравится гэльский язык.
— Да, наверное. И мне тоже хотелось бы как-нибудь его послушать, — добавил Томас тихо, так чтобы слышала только она.
— Тогда не бросайте меня, — прошептала она в ответ.
Томас услышал ее, и его ладонь легла ей на затылок. Но того ответа, которого она так ждала, он дать не мог, ограничившись молчанием. И ей пришлось его нарушить, обращаясь к лошади.
— Питхар, — проворковала Катриона, поглаживая бархатистую морду. — Ты восхитительное создание. Но ты исхудала!
— Ей не понравилось плавать по морю. Кстати, — прошептал он, — и мне тоже. И у меня есть план, как мне восстановить силы.
— Чертовка, сущая чертовка, а не кобыла, — откуда-то сзади раздался голос человека по имени Верзила Хэм, избавляя Катриону от необходимости отвечать. — Вы, хозяин Томас, всегда знали толк в лошадях. Не разучились править?
— Хэм, ты будешь разочарован. Не брал в руки поводьев упряжки почти пятнадцать лет. Зато разводил превосходных лошадок, пока был на другом краю света. И эта кобыла положит начало моему табуну здесь. Она из потомства тех же прапрапрапрапрародителей, что и дарлийская арабская. Сам ездил в Аравию отбирать лошадей, если хочешь знать. Я намерен скрестить ее со здешними чистокровными скаковыми. Посмотрим, что из этого выйдет.
— Вы всегда знали толк в лошадях, это уж точно. Рад видеть, что сноровки не растеряли.
— Не растерял. — Последний раз многозначительно погладив по спине Катриону, Томас продолжил разговор: — Мечтал об этом год за годом — о том, что у меня будет свой табун. Все время, пока был в Индии! И еще я думал — если ты будешь жив, когда я вернусь, то приглашу тебя к себе. Не хочешь попытать счастья у меня? Должно быть, ты не так уж молод, чтобы гонять кареты моего отца, хоть днем, хоть ночью, да еще в любую погоду, — без обиняков заметил он, подражая просторечному выговору собеседника.
Перед лицом этой добродушной дерзости кучер сохранял философское спокойствие.
— Так платит он хорошо, граф-то! Не многие могут похвастать, что состояли в кучерах у самого графа Сандерсона. Его серые лошадки тут славились и в плохие годы, и в хорошие!
— Надеюсь, пришел хороший год, чтобы ты попытал удачи со мной, Хэм. — Было очень поучительно видеть, как действует убедительное обаяние Томаса Джеллико. Вот он, колдовской дар Танвира Сингха выманивать тайны у генералов, покупавших у него лошадей, от Дели до Лахора и Кабула. — Ферма где-нибудь в окрестностях Даунпарка, вот что я подумал. Или чуть северней, поближе к Эпсому или Аскоту. На Востоке я сколотил себе состояние и готов платить тебе рубинами, если пожелаешь, Верзила Хэм. Даже граф не может платить тебе рубинами.
— Ну и чего я буду делать с этими рубинами? — Великан покачал головой, улыбаясь от уха до уха. — И не хочется мне бросать вашего батюшку. Не по душе мне кое-кто из этих парней, которых мы в последнее время принимали на работу. Говорят, они ветераны, а как же. Ваш батюшка, слишком уж он добр. Не хочет отказать человеку, если он побывал на службе у короля. Но они никуда не годятся, эти ребята. Оно им самим надо?
— Ты сам сможешь выбирать, кого брать на работу. Будешь вроде управляющего, Верзила Хэм, как джентльмен! Если нужно, я даже готов подарить тебе домик.
— Мне на титулы плевать. — Великан кучер поднял брови и выпятил губу с видом глубокой задумчивости. — Вот хорошенький деревенский домик — это да, это бы мне очень понравилось!
— Займусь этим немедленно. — Томас явно обрадовался.
Странно было слышать, как Томас открыто говорит о будущем! Похоже, мечтал о нем долгие годы. Наверное, все время, что он был в Индии с ней, притворяясь Танвиром Сингхом. Он знал, что все вернется на круги своя и сын графа Сандерсона начнет строить свое будущее.
Думал ли он о том, что она должна стать его частью?
Да стоит ли отвечать на этот вопрос? Суровая правда заключалась в том, что именно в этот самый момент он собирался рискнуть этим будущим, опрометчиво бросаясь в погоню за Беркстедом.
— Ну, или почти немедленно. — Томас обернулся к Катрионе, не скрывая довольной улыбки, как будто не было у него других забот! Как будто не собирался идти охотиться на убийцу. — Сначала, Хэм, мне придется сделать еще одно-два дела, но ты помяни мои слова — табун в западном Уэссексе или в Беркшире. Считай, решено, а ты пообещай, что поразмыслишь над моим предложением. — Сам-то он ни на минуту не сомневался.
Верзила Хэм скорчил задумчивую гримасу.
— Сначала мне придется потолковать с графом, вашим батюшкой.
— Да, разумеется. — Рассмеявшись, Томас хлопнул великана по плечу. — Полагаю, и мне сначала придется сделать то же самое.
— Ха-ха! Вы всегда были независимым парнем. — Верзила Хэм потянулся, чтобы пожать Томасу руку. — Рад, что вы вернулись, мастер Томас. Хорошо, что вы вернулись.
— Спасибо, Хэм! Хорошо наконец вернуться домой. Долго меня не было.
— Что и говорить!
К этому времени рассвело окончательно, и Катриона слышала, как топают сапоги конюхов, грумов и подсобных работников. Лошади в нетерпении били копытами — скоро их начнут кормить. День начинался как обычно.
И продолжится без них. Если только… Катриона оглянулась на дом. Может быть, взять в союзники лорда Джеффри? Пусть поможет ей убедить Томаса не идти против Беркстеда в одиночку.
— Как же я рад был тебя повидать, Верзила Хэм! — продолжал Томас, успев проследить за ее взглядом. — Просто здорово. Знаю, что мы с братом можем рассчитывать на твой зоркий глаз, который непременно заметит нашего стрелка. Полагаю, это светловолосый мужчина примерно двенадцати стоунов весом. Военная выправка. Весьма холеный. Сейчас я проверю, не осталось ли где его следов после вчерашнего дня. Но сначала, если не возражаешь, я хочу отвести мою невесту… — И он схватил руку Катрионы, привлекая ее к себе.
Скоропалительное заявление.
— Томас, я не ваша невеста! — горячо воскликнула она. — Пока вы не готовы изменить решение в том, что касается лейтенанта…
— Мне нужно убедиться, что моя будущая невеста, — громко поправился он, обращаясь к обоим мужчинам, которые радостно заулыбались в ответ, как будто он сказал нечто очень смешное, — вернется в дом, где ей не грозит никакая опасность.
Верзила Хэм окинул Катриону взглядом, словно она была капризным жеребенком, которому явно требуется твердая рука.
— Тогда мы вас оставим, молодой сэр, и не будем мешать.
И мистер Фаррелл, дотронувшись до полей шляпы, сказал:
— Я приведу вам лошадь, сэр.
Катриона задрала подбородок.
— Я сама могу о себе позаботиться, Томас!
— Я это уже знаю. Но я прошу тебя ради меня, будь так любезна и окажи мне честь вернуться в дом. Имей в виду: если ты не согласишься, я готов даже схватить тебя в охапку и привязать к кровати в моей спальне. Кстати, если бы ты была там, это послужило бы прекрасным побудительным мотивом, чтобы вернуться поскорей, целым и невредимым. Но вместо этого я просто возьму с тебя обещание. И не трудись лгать. Я всегда пойму, говоришь ли ты правду. — Томас улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами — совершенно разбойничья улыбка! — снова привлекая ее к себе.
Его руки сомкнулись на ее шее, и она уловила запах дождя и мыла. И у нее возникло сильнейшее желание прикоснуться губами к тому месту, где на шее Томаса билась жилка. Она даже задрожала — настолько осязаемой была эта потребность, будто церковный колокол грянул в ее душе.
Ей необходимо обрести ясность ума. Сделаться нечувствительной к его очарованию и обещаниям. Не видеть его сверкающих глаз — он помнил, что их связывало, и не давал забыть ей.
Она должна думать об Алисе.
— Хорошо. Я вернусь. Но только…
— Никаких «но». Прошу тебя. Кэт, я не дурак и не отличаюсь безрассудством. Я знаю, что делаю. Мне нужно осмотреть территорию, и потом я вернусь, обещаю. И тогда мы с братом и его людьми обсудим, как лучше всего поступить.
Мистер Фаррелл подвел к нему Питхар, и не успела она придумать еще какое-нибудь возражение, как Томас уже взлетел в седло. Никогда не приходилось Катрионе видеть, чтобы человек в седле выглядел таким расслабленным и бдительным одновременно. Одно целое с лошадью, несмотря на длинное дуло пистолета, который он извлек из седельной сумки и заткнул за пояс вместо отсутствующего кинжала.
— А кинжала нет? — пыталась пошутить она.
Улыбнувшись, он погладил свой ремень.
— Не беспокойся, у меня есть нож.
— Но мне не по себе. — Господи! Да она только и делает, и не первый год, что сходит с ума от тревоги. Это вошло у нее в привычку — не так-то легко бросить ее прямо сейчас. — Потому что вокруг слишком много всего, что меня пугает. Не сомневаюсь, что Беркстед залег рядом и ждет удобной возможности всадить в вас пулю.
— Лучше в меня, чем в тебя, — поспешно возразил Томас. — Пусть ждет. Уверяю тебя, Кэт, я знаю, что делаю. Я долгие годы провел в странствиях, глядя себе под ноги, и глаза мои всегда были широко открыты. Я знаю, как его найти.
— Если он не найдет вас первым! Здесь не Пенджаб. Тут все по-другому, Томас!
— Да, здесь все по-другому, — согласился он. — Но только не люди. Можешь переехать из одной страны в другую, сменить один пейзаж на новый, чтобы обнаружить — люди везде, в сущности, одинаковы. У них одни и те же желания и потребности, одинаковые тревоги и добродетели. Все те же гордость и тщеславие. Посему выходит, что действия их предсказуемы. Поверь мне. Беркстед умен, и у него было преимущество неожиданности, но сейчас он его лишился.
— Обещайте мне, что будете осторожны.
— Клянусь тебе. Клянусь своей жизнью.
Глава 22
В конце этой замечательной речи Томас, наклонившись в седле, привлек ее к себе и поцеловал. Уверенный поцелуй, открытый жест обладателя — сейчас, во дворе конюшни, на глазах у всех он целовал Катриону так же, как в уединении ее спальни. На губах остался его вкус, сильный и чистый, как вода, или надежда, или терпение. И Катрионе казалось, что никогда не сможет она заполнить колодец своей жажды этой живительной сущностью, которой стал для нее Томас.
А потом он ее отпустил. Губы Катрионы задрожали, щеки опалил жаркий румянец. Но вокруг не было никого, разве что несколько безучастных к происходящему работников. Похоже, главный конюшенный и кучер по прозвищу Верзила Хэм незаметно удалились, чтобы им не мешать. Поэтому Катриона могла бороться с подступающими слезами без свидетелей. Только и оставалось ей, чтобы взмолиться Небесам. Пусть Томас вернется живой и невредимый!
Казалось, это слишком — довериться Богу, который уже доказал ей свое полнейшее равнодушие.
— Будьте осторожны. — Вот все, что она могла сказать.
— Я всегда осторожен. — И, поцеловав в последний раз, он отпустил ее и ускакал прочь. Питхар неслась по подъездной аллее, цокая копытами, из-под которых брызгами летел мелкий гравий.
Катриона смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом привратницкой, а затем повернула к дому, где ей, несомненно, предстояло сходить с ума от тревоги и беспокойства. Придумывать гадкие — и любовные — слова, которые скажет ему, если он не вернется к ней меньше чем через…
Дорогу ей загородил один из грумов из Даунпарка. Сначала она отметила лишь бросающуюся в глаза коричнево-желтую с синей отделкой ливрею, которую носили лакеи и грумы, когда приходили из имения Даунпарк, чтобы прислуживать графу Сандерсону и его семье.
— Прошу прощения, мисс, — заговорил он насмешливо, тоном преувеличенной любезности.
Его грубый тон заставил Катриону отступить на шаг. Она хотела было обойти его, но он снова встал перед ней и, протянув руку, схватил за запястье, словно она сбилась с дороги или была так слаба, что могла бы упасть.
И только тогда она подняла взгляд выше и обнаружила, что смотрит прямо в сияющие злорадством голубые глаза, принадлежащие не кому иному, как Джонатану Беркстеду.
О Боже! Только не это!
Катриона попятилась в направлении аллеи, где скрылся Томас, и хотела закричать — крик уже рвался из горла, — но мерзавец жестоко сдавил ей лицо, закрыв рот, и с ее губ успел слететь лишь жалкий возглас удивления. И прежде чем она могла что-то сделать, молча потащил ее за угол, выкручивая ей шею и крепко прижимая ее голову к своей груди.
— Что, мышка, никак не ожидала меня увидеть?
Услышав это ненавистное слово, Катриона почувствовала, как по коже ползут ледяные мурашки. Она попыталась крикнуть, чего бы ей это ни стоило. Ее сдавленный стон застрял на зажатых его рукой губах и не привлек к ним никакого внимания. А Беркстед тем временем тащил ее вниз по тенистой боковой аллее, которая пролегала между конюшней и стеной фруктового сада.
Она вцепилась в его руку ногтями в надежде его отвлечь, одновременно пытаясь схватиться за что-нибудь по пути, чтобы замедлить продвижение. Беркстед продолжал тащить ее в сырую аллею позади каретного сарая. Рука, зажимающая ей рот, пахла лошадьми и навозом и носила свидетельства работы с медью и кожей. Не ухоженная рука, привыкшая носить перчатку, рука привилегированного офицера! Однако это был Беркстед во плоти. Не привиделся ей этот черт, исчадие ада! И жуткий страх, что разливался по ее жилам, был вполне реален. Не менее реален, чем тогда, когда она в последний раз видела это лицо, напряженно всматривавшееся сквозь дым в охваченной огнем резиденции, чтобы найти ее, Катриону!
Но он сильно отличался от того человека, каким она его помнила. Она смогла оценить перемены краешком глаза. Лицо серафима уродовал перебитый нос. Элегантно взбитые локоны превратились в грязную, небрежно остриженную шевелюру человека, привыкшего носить парик.
Слуга!
Невероятно. Несмотря на панический страх, лишавший ее способности думать и парализовавший дыхание, Катриона попыталась связать воедино эти факты — Беркстед, с грубыми руками и неопрятной наружностью; слуга в ливрее имения Даунпарк здесь, в Уимбурне!
Неужели он действительно нанялся слугой в дом графа Сандерсона? Наверное, прибыл в Уимбурн несколько дней назад с каретой Сандерсонов, которая привезла гостей из Даунпарка, в качестве лакея, или грума, или верхового сопровождения. Не для того чтобы найти ее, Катриону, но в попытке найти Томаса — достопочтенного Томаса Джеллико, третьего сына графа Сандерсона. Ему не составило особого труда выяснить, где обитает семья Томаса. Их имение Даунпарк было хорошо известно в этой части Гэмпшира.
Возможно, он и не догадывался, что гувернантка мисс Анна Кейтс на самом деле Катриона Роуэн, если вообще слышал о столь незначительной особе, как гувернантка. Но в конюшне он наверняка услышал, что брат хозяина вернулся домой, и мог собственными глазами увидеть весьма примечательную лошадь, которую он привез с собой. Должно быть, он искал Томаса, а нашел заодно и ее. Вот он, новый злосчастный поворот ее судьбы!
Не важно, что он искал Томаса. Теперь у него в руках Катриона.
Она брыкалась и царапалась, но Беркстед тащил ее вниз по аллее, мимо дымящихся куч опилок и навоза, в обнесенный стеной фруктовый сад, где густая мягкая трава заглушала шаги, под темную сень стоящих в цвету деревьев.
Катриона отчаянно сопротивлялась с каждым шагом. Дралась, лягалась и вырывалась из его рук. Царапала ногтями руку, которая сдавила ее горло. Делала все, что могла, только бы замедлить его продвижение прочь, подальше от конюшен, где полно народу.
Беркстед грязно выругался вполголоса, когда ее ботинок угодил ему в голень. Но он был силен, дьявольски силен. Легко швырнул ее на землю и поставил сапог ей на горло. Потом из-под полы сюртука извлек каретный пистолет с двойным стволом, который приставил к ее переносице.
— Может быть, так ты надумаешь вести себя тихо. — Катриона слышала, как затвор пистолета отходит назад со злобным металлическим щелчком. — И держать рот на замке. — Она почувствовала на себе его нечистое дыхание. — Ни слова, мышь. Если не хочешь помереть в следующие пять секунд.
Но ей не хотелось с ним соглашаться, с его ногой, надавившей ей на горло. Поэтому Катриона закрыла глаза, чтобы не видеть прямо перед своим лицом металлический блеск пистолетного ствола. Не видеть, как он стоит над ней, исполненный злобного торжества.
Но не могла же она держать их закрытыми все время. Нужно было смотреть. Нужно было примерить образ надменного красавца, каким она его знала, и этот жалкий призрак былого великолепия. В своей ливрее он выглядел весьма заурядно. Куда подевалась его змеиная улыбка. Не было больше жестокого и смазливого лица, как и алого офицерского мундира, который так его выделял. Ни одной из примет, что помогли бы понять — в их окружение затесался один из самых опасных убийц, что встречались Катрионе на жизненном пути.
Сейчас, когда он был близко, в рассеянном свете английского летнего дня Катриона заметила те опустошительные перемены, что принесло ему время. И их запах она тоже чувствовала. С тех пор как она видела его в Сахаранпуре, его прекрасная наружность заметно потускнела. Лицо падшего ангела казалось потасканным и огрубевшим, щеки ввалились — возможно, от перенесенных физических страданий. Левая рука, явно не действующая, висела плетью. Сильный запах одеколона, въевшийся в ткань его безупречного мундира, теперь сменился зловонием жареного лука и застарелого пота.
Как будто порочность, что всегда жила внутри его, сумела наконец пробиться наружу, и мрак, царящий в его душе, окрасил некогда светлую кожу.
Должно быть, эта мысль ясно читалась в ее лице, потому что Беркстед улыбнулся и укоризненно покачал головой.
— Теперь идем, и веди себя тихо, мышь. Я не чудовище.
Именно чудовищем он и был. Это Катриона знала как нельзя лучше. Просто находиться возле него, слышать его голос было достаточно, чтобы пульс разрывал ее жилы, а желудок болезненно сжался. Инстинкт кричал ей — беги!
В ушах гремели слова того кучера, Верзилы Хэма, сказанные в конюшне: «Ветераны, как же», — сказал он. Ведь он говорил о Беркстеде! Должно быть, трудно, почти невозможно, быть грумом на конюшне, если у тебя действует лишь одна рука. Неудивительно, что Беркстед выглядит столь побитым жизнью. И это хорошо.
Если она хочет остаться в живых, ей следует воспользоваться этим обстоятельством. Он не сможет удержать одновременно ее и пистолет. Ему придется выбирать.
Эта мысль немного успокоила Катриону. «Успокоила» — очень относительно, если к твоему лбу приставили пистолет. Просто она поняла, на чем можно сосредоточиться. Катриона пошарила в траве рукой в тщетной надежде отыскать что-нибудь, что могло послужить ей оружием. Палка, увесистый камень. Что угодно.
Но ничего ей не попалось.
Дуло уже не врезалось ей в лоб, но он тащил ее за волосы. Резкая боль разрывала кожу головы. Потом вдруг боль исчезла, быстро сменившись толчком пистолетного дула в мягкую кожу под подбородком, грозившим сорвать на ней всю тяжесть его гнева.
Он рывком прижал ее к груди, и в ушах зазвучали громовые раскаты его голоса.
— А теперь двигайся. Тихо, как мышка. — Он кивнул в направлении живой изгороди дальше к востоку. — И быстро. Прежде чем я уступлю соблазну свершить месть раньше времени.
Месть. Как будто это она причинила ему зло! Как будто он и вправду полагал, что это она разрушила его надежды и чаяния в Сахаранпуре, а не наоборот! Как будто он не имел никакого отношения к смерти лорда и леди Саммерс!
С запрокинутой головой — пистолет давил немилосердно — ей было трудно видеть. Но она понимала, что он движется медленно, осторожно делая шаг за шагом с ней вместе, прочь из фруктового сада, сквозь шпалеры высоких живых изгородей, уводя все дальше и дальше от спасительных стен главного дома.
Мир сузился до полосы пустого серого неба над головой, режущей боли там, куда вонзалось пистолетное дуло, звука его дыхания — или это она сама дышала так натужно? — и вони его сюртука, пропахшего табачным дымом, лошадьми и потом.
Но тот факт, что Беркстеда взяли на работу в Даунпарке, вызывал новый вопрос. Неужели Беркстед с самого начала знал, кто скрывается под маской Танвира Сингха, с его бородой и тюрбаном? Неужели лейтенант все время играл с ними во время банкетов, верховых прогулок и намеренных стычек, призванных внушить робость? Неужели он перешпионил шпиона?
— Поняла наконец, мой серенький мышонок? — Дыхание его было тяжелым — ему стоило немалых усилий тащить Катриону, — но она тем не менее слышала в его голосе злорадные, торжествующие нотки. — Если нет — я разочарован.
Катриона попыталась проглотить слюну.
— Ты дожидался его в Даунпарке.
— Отлично. Проницательная, как всегда, наша умная, честолюбивая мисс Роуэн. — Он хрипло, сдавленно рассмеялся. — Вообрази мои удивление и восторг, — он выплевывал слова ей в ухо, — когда после путешествия на задах этой чертовой кареты в этот чертов Уимбурн я был на следующий день вознагражден, обнаружив, что эту твою чертову кобылу — ее ни с какой лошадью не спутаешь — ведут в стойло. Только представь! — Беркстед умолк на минуту, зорким взглядом быстро осматривая живую изгородь, прежде чем заставить Катриону двигаться дальше.
— Ты оказался намного умнее меня. Я никогда не догадывалась, что он был… — Катриона не закончила, пытаясь вздохнуть как следует под безжалостным напором пистолета, от которого саднило горло.
— Нет? — Он презрительно фыркнул. — Но он дал понять, что ты знала все с самого начала, — когда давал показания в Сахаранпуре.
— Правда? — Она повторила его вопрос, чтобы выиграть время и не дать ему замолчать. — Он всех нас провел, не так ли? — Катриона и понятия не имела, зачем говорит все это. Лишь бы успокоиться и не думать о том, как испуганно стучит в груди сердце и тошнота рвется к горлу. Лишь бы Беркстед не умолкал, не успев за болтовней пристрелить ее. Лишь бы выиграть еще немного времени!
— И я понял, что шансы снова на моей стороне. — Беркстед хрипло рассмеялся. — И точно. Я не только нашел этого Томаса, чертова Джеллико — помяни черта, и он появится, — но застал его за трогательной сценой обретения Катрионы Роуэн, которую бедняга считал погибшей. В конце концов мне всегда везло.
— Не так уж везло, — скрипнула она зубами. — Ты промазал.
Его возмущение вырвалось наружу жалким стоном.
— Вот уж невезение! Но за мной еще один выстрел, не правда ли? И на сей раз мишень так близка, что не промахнуться.
От торжествующей радости в его голосе, зловещего спокойствия, с каким он сделал это заявление, кровь ее застыла в жилах. А затем Катриона поняла, что уже не чувствует ни пальцев, ни ступней. Наступало онемение, и это был шок, страх — она не знала точно. Она больше ничего не знала. Осталась только его яростная злоба, убийственная в своей силе, какой была когда-то в Сахаранпуре.
Даже с одной рукой он оставался очень силен. Он сумел затащить ее на зады церковного двора. У нее мелькнула мрачная мысль — он намеревается убить ее здесь и зарыть глубоко в тени под высоким можжевельником.
Похоже, однако, что у Беркстеда были другие планы. Толкнув ее к прохладной каменной стене, он ударом плеча вышиб боковую дверь и втащил Катриону в едва освещенное помещение.
Приходская церковь Уимбурна была посвящена святым Марии и Варфоломею — как эти двое могли сойтись вместе, так и осталось тайной древних строителей. Она служила приходской церковью для всей деревни, хотя стояла на земле поместья. В прошлое воскресенье во время службы тут яблоку было негде упасть. Все тянули шеи, чтобы поглазеть на гостей семьи виконта, особенно на графа Сандерсона и его элегантную супругу в бельгийских кружевах. Сейчас в церкви было пусто как в склепе.
Потребовалось немало времени, прежде чем глаза, которым пришлось смотреть в залитое утренним светом небо, привыкли к полумраку. Но она хорошо могла видеть безлюдный зал, когда Беркстед грубо тащил ее мимо длинного ряда аккуратных скамей, мимо крестильной купели, где сегодня утром, после воскресной службы, собирались крестить крошку Аннабел, к маленькой двери, отделявшей неф от колокольни.
Вид этой узкой щербатой двери и ступенек, взмывающих круто вверх, заставил ее запаниковать снова. Беркстед толкнул ее вперед, и она уже не могла хвататься за пистолет, который упирался ей в челюсть.
Катриона выбросила левую руку в сторону, а правой ногой зацепилась точно за дверную раму. Она чувствовала, что от страха теряет рассудок, и сердце ее готово выскочить из груди, и дыхание сделалось хриплым и прерывистым. Она попыталась дышать через нос. Пыталась думать.
— Куда мы идем?
Она задыхалась и пищала как мышь. Она была в отчаянии.
— Мы идем наверх, — прошипел он ей в ухо, выламывая руку, которой она хваталась за стену — долго и старательно, и Катриона почувствовала нестерпимую боль в локтевом суставе, но руки не отняла. Затем еще раз, еще дольше, пока ее рука не начала дрожать от неимоверного усилия.
Стиснув челюсти, Катриона чуть не прокусила себе нижнюю губу. Нужно было заставить себя терпеть. Сколько сможет выдержать. Нужно быть сильнее Беркстеда. Нужно найти способ взять над ним верх. Нужно его перехитрить. Ведь она пережила и пожар, и пустыню, и изгнание. Она не может сломаться сейчас.
Но Беркстед был не менее силен, чем умен, при всей своей ничтожности. Как раз в тот миг, когда она решила, что не может терпеть больше, он вдруг отпустил ее руку и всем телом толкнул прочь от двери, и она не удержалась на ногах. Чтобы не упасть, ему пришлось привалиться к стене, и Катриона больно ударилась виском о дубовую панель двери.
Боль полоснула ее точно острый серп. Перед глазами пошли странные круги, и все вокруг сделалось неузнаваемым. Воцарилась звенящая тишина, столь полная и бездонная, что оглушила Катриону на долгий миг, прежде чем все — каждое отдельное ощущение ее тела — вернулось к ней, обрушиваясь на нее с такой жестокой силой, что поглотило целиком.
Боль была подобна вулканическому извержению. А когда немного смягчилась, Катриона обрела хоть какую-то способность думать и услышала, как падает железная задвижка двери, отрезая путь назад, и почувствовала, что ее снова тащат за шею вверх по шатким деревянным ступенькам, на самый верх колокольни.
Панический страх, заливавший грудь, был так горяч, что ей казалось, будто она истекает кровью. Катриона чувствовала во рту ее металлический привкус — там, где прикусила себе щеку.
Она немедленно возобновила сопротивление, сражаясь с рукой, зажимавшей ей горло. Лягалась и топтала его ногами, делая все, что могла, лишь бы замедлить этот страшный путь наверх. Потому что там, наверху, произойдет ужасное. Потому что путь вниз с колокольни уимбурнской церкви очень, очень долгий!
Беркстед рычал и шипел, когда ее удары попадали в цель.
— Все равно все кончено, мышка. Ты у цели. Сейчас ты повесишься, не выдержав угрызений совести.
Что-то было не так. Роковым образом не так — даже воздух шептал об этом Томасу. Он чувствовал серную вонь — где-то здесь затаилось зло, отравляя своим дыханием мирные поля.
Томас остановил лошадь, не доехав до середины тихой аллеи. Он свалял дурака. Следы, по которым он шел, те же самые следы, которые обнаружил вчера егерь со своими помощниками, были его собственными. Он сам ехал вчера по этой аллее из «Грошового Хэндли» на своей лошади с маленькими копытами и очень приметными подковами, остановившись как раз на этом месте, чтобы охватить взглядом дом, о котором он столько читал в письмах Джеймса, но ни разу еще не видел. Он сам стоял тут, восхищаясь видом высокого, с зубчатыми выступами дома, а луговые травы такого необычного зеленого цвета тем временем шептали ему свои приветствия.
В это утро травы и зеленые изгороди молчали. Как будто звери и птицы попрятались. Как будто сама земля скрывала от него что-то, а он до сих пор не сумел разгадать этой тайны. Где-то здесь рядом был Беркстед. Томас чувствовал это — как будто негодяй уже сомкнул руку на его горле.
Что же он упустил? Томас смотрел на цепочку своих следов, что вели назад к уединенному постоялому двору, «Грошовому Хэндли», мысленно припоминая каждый свой шаг. Прав ли Джеймс, предполагая, что Беркстед последовал за ним в Уимбурн? Ведь и правда мисс Анна Кейтс действительно жила здесь тихо и мирно целый год, пока не появился Томас. И выстрелы прогремели сразу после его приезда. Может быть, брат не ошибся и черная метка как раз у Томаса.
И здесь, среди живых изгородей, он не отыщет никаких доказательств. Вчерашний ночной ливень стер почти все следы. Томас направил лошадь к востоку, где под боком у поместья Уимбурн угнездилась деревушка. Маленькая деревня — всего одна главная улица с отходящими от нее тропинками. Единственный большой общественный дом. Томас медленно ехал по главной улице — так, бывало, Танвир Сингх неспешно проезжал мимо дворцов, — внимательно глядя по сторонам, сохраняя при этом внешнюю невозмутимость и даже беззаботность, маскируя живую настороженность, с которой он разглядывал линию заборов и крыши отдельных домов, и напрягал слух, чтобы не пропустить ни единого звука шагов. Но все, казалось, было как обычно.
Что-то толкнуло его оглянуться на Уимбурн-Мэнор — может быть, странная тишина? Уши уже привыкли к необычным для Томаса звукам английской деревни — жужжанию пчел и стрекоз, мелодичному чириканью воробьев, стремительно взмывающих над полями, и монотонному гулу занятой повседневным трудом деревни. Но никакой живой суеты, лишь поднимающийся ветер зловеще свистел в кронах деревьев.
Было воскресенье — раннее утро, и служба в церкви еще не началась. Может быть, поэтому было так тихо. Но что-то иное крылось тут — и деревня, и поместье казались подавленными и странно настороженными.
Или это разыгралось его воображение? Везде ему чудится предательство! Укоренившаяся в нем за долгие годы привычка подозревать всех и вся заставляла его видеть привидения там, где их вовсе не было.
Осмотрев деревню, Томас повернул назад, на земли поместья. Тут и нашел он Верзилу Хэма, который шагал — ни дать ни взять медведь — по направлению к загонам.
— Хэм?
По тону хозяина Верзила Том догадался, в чем дело, без дальнейших уточнений.
— Дело нечисто! Лошади брыкаются, точно их заели слепни.
— Точно. — Ему немного полегчало. Значит, не почудилось.
— Он где-то здесь, наш стрелок. Светлые волосы, росту примерно вот такого. — Томас показал рукой. — От двенадцати до тринадцати с чем-то стоунов весу. Был когда-то красивым парнем, с белокурыми локонами. Сейчас у него сломан нос. Может быть, еще что похуже.
— У меня полно этих, со сломанными носами. Но хуже, вы говорите? Может быть, негодная рука?
— Где? — только и мог спросить Томас.
— На конюшне. Один из тех парней, о которых я вам толковал. Ветеран! Баррингтон, так его зовут. Ушел от нас, и дешево отделались. Бесполезный тип, толку от него никакого.
Томас грязно выругался на пенджаби, присовокупив для пущей ясности еще более грубое англосаксонское выражение, отчего брови Верзилы Хэма поползли на лоб, чуть не к самой линии роста волос.
Слепец. Ограниченный тупица. Томас рассматривал конюшни. Почему он был уверен, что знает все лучше других? Думал, что лишь у него одного есть глаза и уши. Будто он один умеет видеть то, что нужно! Он бы уберег себя и всех их от неоправданного риска, если бы только прислушался к словам Джеймса и положился на ум его людей! Но нет. В его мыслях была только Кэт. А стоило проверить слова главного конюшего Фаррелла и Верзилы Хэма. Нужно было думать головой!
— Давно он вас покинул?
— Не вернулся сегодня утром, после того как ему выпало идти ночью патрулем. Я поставил своих ребят в охрану, в помощь людям вашего брата, виконта. Нужны были обученные ребята. А ваш приятель, Баррингтон, как раз служил в армии. Ветеран, как я уже сказал, хотя у него только одна годная рука.
Читать бесплатно другие книги:
