Сеть. Как устроен и как работает Интернет Блам Эндрю

На картах его нет – настоящие места никогда не отмечаются на картах.

Герман Мелвилл

И каким-то образом я догадался, что воображаемая реальность позади экранов компьютеров превратится в единую вселенную.

Уильям Гибсон

Вступление

Вперед!

В один очень холодный зимний день несколько лет тому назад у меня умер Интернет. Ну, собственно говоря, не весь Интернет, а только та его часть, что пряталась за диваном в моей гостиной. Там, в пыльном углу, приютились черный кабельный модем с пятью зелеными лампочками, синий телефонный адаптер размером с книгу в твердой обложке и белый беспроводной роутер с единственным горящим глазком. Когда все шло хорошо, они радостно перемигивались друг с другом, вполне довольные приходящими откуда-то из-за стены сигналами. Но в тот день их «беседа» явно не клеилась. Веб-страницы загружались кое-как, а мой телефон (из разряда VoIP-телефонов, что умеют передавать голос через Интернет) создавал впечатление, что все, с кем я говорил, булькают, словно аквалангисты. Если внутри этих коробочек действительно живут маленькие человечки, то они, похоже, решили вздремнуть. Коммутатор, по крайней мере, точно спал крепким сном.

Специалист приехал на следующее утро, и казалось, этот парень знал, что делает. Он подсоединил электронный индикатор-свисток (с виду просто тонкий фонарик) к кабелю в гостиной и начал отслеживать путь сигнала, чтобы определить, в чем проблема. Я потащился за ним, сначала на улицу, затем в подвал и, наконец, через люк на задний двор. Здесь специалист отыскал ржавую распределительную коробку, крепившуюся толстыми болтами к кирпичной стене и опутанную сетью черных кабелей. Отключив их, он принялся ставить на каждый поочередно свой крошечный прибор, пока не нашел «свистящий» кабель – слышимое доказательство материальной связи между «здесь» и «там».

Затем он поднял голову и устремил зловещий взор к небу. По проводу, который вел к серому, словно линкор, телекоммуникационному шкафу, висевшему на столбе, подобно скворечнику, резво прыгала белка. Шкаф обвивали худосочные стебли вьюнка. «Животные обглодали резиновую изоляцию, – объяснил мастер. – Сделать ничего нельзя – не тянуть же новый кабель через весь двор. Но все может наладиться само собой», – утешил меня ремонтник. Так оно и случилось.

Меня поразила грубая физическая примитивность этой ситуации. Это же Интернет! Мощнейшая информационная сеть в истории человечества! Средство мгновенной связи с любым местом на планете! Зачинщик революций! Верный компаньон, посланник любви, источник богатств и соблазнительных развлечений. И вот он лежал передо мной бездыханный, перегрызенный крепкими зубами простой бруклинской белки.

Я люблю гаджеты. Я с радостью обсуждаю Интернет как явление культуры и разновидность медиа. Когда у моей тещи проблемы с компьютером, она звонит мне, а не в техподдержку. Но признаюсь, что физическая сторона дела (та, которую может перегрызть белка) от меня до сих пор ускользала. Пусть я был в Сети, однако осязаемая реальность проводов, из которых она сплетена, оставалась для меня тайной. Зеленые огоньки на коробочках в моей гостиной показывали, что Интернет (некое смутно представляемое целое), скажем так, работает. Да, я был подключен, но подключен к чему? Мне время от времени попадались статьи об огромных, размером с большой завод, центрах обработки данных, битком набитых жесткими дисками и непременно расположенных где-то очень далеко. Мне много раз случалось вынимать кабели из пыльных модемов у меня за диваном и снова втыкать эти кабели. Но во всем остальном моя карта Интернета представляла собой сплошное белое пятно, словно океан для Колумба.

Мой уход в офлайн из-за какой-то белки не на шутку встревожил меня. Ведь Интернет – это крупнейшая технологическая система, ставшая частью нашего быта. Она во всех красках проявляет себя на экранах, окружающих нас, и жизнь в этой системе кипит так же бурно, как в любом мегаполисе. Интернетом в той или иной форме ежедневно пользуются два миллиарда человек. И тем не менее с чисто физической точки зрения, это пространство кажется крайне бесплотным и бесцветным – сплошной эфир и ничего материального.

В рассказе Фицджеральда «Мой невозвратный город» герой поднимается на вершину Эмпайр-стейт-билдинг и, удрученный, понимает, что его город небезграничен:

А едва он с ужасом осознал, что Нью-Йорк, в конце концов, лишь город, а не вселенная, вся та блистательная постройка, которую создало его воображение, с треском рухнула наземь[1].

Я вдруг с ужасом осознал, что Интернет тоже имеет ограничения. Однако, что странно, это не какие-то абстрактные границы, а вполне физические. Мой Интернет, в буквальном смысле слова, вдруг распался на фрагменты. Теперь у него были отдельные области, отдельные места. Теперь он напоминал город даже сильнее, чем мне казалось раньше.

Беличьи проделки меня немало раздосадовали, зато внезапное появление перед моим взором физической текстуры Интернета захватывало дух. Я всегда очень остро ощущаю среду, которая меня окружает. Я обычно запоминаю места, в которых побывал, как музыкант запоминает мелодии или повар – вкусы. Дело не столько в любви к путешествиям, а скорее в том, что материальный мир постоянно и порой непреодолимо затягивает меня. У меня развитое «чувство пространства», как это иногда называют: мне нравится обращать внимание на ширину тротуаров в разных городах или на оттенки солнечного освещения на разных широтах. Мои воспоминания почти всегда привязаны к определенным местам. Логика повествования часто подводит меня к разговору об архитектуре, но меня интересуют не столько сами здания, сколько среда, которую они создают, – общий эффект воздействия конструкции, культуры и памяти; облик мира, который мы населяем.

Однако Интернет всегда казался неизбежным исключением, особым случаем. Сидя целый день перед монитором, а затем встав из-за стола и привычно бросив взгляд на другой, маленький, экран телефона, который всегда в кармане, я принимал как данность, что мир за этими экранами отличен от осязаемого мира вокруг меня – словно стекло этих экранов служит прочной границей между двумя измерениями. Войти в Сеть значило стать бестелесным, сократиться, редуцироваться до собственных глаз и кончиков пальцев. И с этим, казалось, ничего нельзя поделать. Существует виртуальный мир – и мир физический, киберпространство – и реальное пространство, и с мест они не сойдут.

Но та белка, словно в сказке, прогрызла дыру в прежде невидимое царство по другую сторону экрана, царство проводов, царство «между». Следы зубов на кабеле свидетельствовали, что Интернет существует и в реальном мире, что эти два пространства можно снова увидеть как одно целое. А что, если Интернет и вовсе находится не в эфирном нигде, а где-то? Одно-то я знал наверняка: провод на заднем дворе ведет к какому-то другому проводу, а тот еще к одному, и так далее – к целому миру проводов.

Интернет был вовсе не облаком; этот образ всего лишь иллюзия. И нельзя сказать, что он был в основном беспроводным. Но не мог же Интернет находиться повсюду? Но тогда где именно следует его искать? Если я пойду за проводом, куда он меня приведет? Как выглядит это место? Кого я там найду? И что этот кто-то там делает? В общем, я решил посетить Интернет.

Когда в 2006 году сенатор от штата Аляска Тед Стивенс назвал Интернет «системой труб», над ним не поиздевался только ленивый. Подобный взгляд на мир казался нелепым и безнадежно старомодным – ведь все мы к тому времени уже счастливо перепрыгнули прямиком в будущее. В качестве председателя сенатского комитета по торговле, науке и транспорту Стивенс курировал и телекоммуникационную отрасль. И вот он стоял за кафедрой в здании Харта[2] на Капитолийском холме и объяснял нам:

В Интернет невозможно просто что-то погрузить. Это вам не какой-нибудь огромный грузовик. Это система труб. И чтобы вы поняли, эти трубы могут переполниться, а если они переполнены, то когда вы посылаете ваше сообщение, оно станет в очередь и опоздает из-за того, что кто-то помещает в эту трубу огромные объемы материала… Огромные объемы материала!

Газета The New York Times негодовала по поводу невежественности сенатора. Комики изощрялись в своих развлекательных шоу, демонстрируя картинки с самосвалами и стальными трубами. Диджеи сводили забавные миксы из фрагментов речи Стивенса. Я даже рассказал о нем своей жене, и мы от души посмеялись.

Но вот прошла добрая половина из тех двух лет, что я отвел себе на путешествие в поисках физической инфраструктуры Интернета – начиная с того самого кабеля на моем заднем дворе. За это время я лично убедился, что Интернет – это множество самых разных вещей в самых разных местах. Но чем он определенно является практически всегда и повсюду – это именно системой труб. Одни трубы проложены по дну океана от Лондона к Нью-Йорку. Другие соединяют Google и Facebook. Целые здания наполнены этими трубами, и на сотни и тысячи миль вдоль шоссе и железных дорог тоже тянутся закопанные в землю трубы. Что бы вы ни делали в Сети, это делается по трубам. Внутри этих труб находится (как правило) стекловолокно. А по этим волокнам пролетает свет, в котором закодированы, чем дальше, тем больше и чаще, мы сами.

Полагаю, все это звучит немного странно и загадочно. В середине 1990-х, когда Интернет только набирал обороты, мы обычно представляли его себе как некое место на карте, своего рода населенный пункт. Но с тех пор подобные географические метафоры стали неактуальны. Мы уже не «заходим в киберпространство» (кроме разве что тех случаев, когда начинаем войну), все «знаки» на «информационной магистрали» давно демонтированы. Теперь мы представляем себе Интернет скорее как шелковистую сеть, любой узелок которой одинаково легко доступен из любого места. Наши онлайн-соединения мгновенны и достаточны – конечно, кроме тех случаев, когда все вдруг начинает идти не так, как надо. Да, какой-нибудь веб-сайт может «лежать» или Wi-Fi у нас дома может «глючить», но все же редко бывает, что нам не удается попасть из одной части Интернета в другую, – настолько редко, что кажется, будто Интернет вообще не имеет никаких частей.

Сегодня самый популярный образ Интернета – своего рода туманность, некое космическое облако. У меня есть целая полка книг об Интернете, и почти у всех на обложке изображено примерно одно и то же: сгусток мягко сияющих световых линий – этакий таинственный Млечный Путь, а то и человеческий мозг. В самом деле, взгляд на Интернет как на нечто механическое совершенно вышел из моды, мы скорее рассматриваем его как продолжение собственного сознания, чем как механизм. Еще в 2007 году писатель и специалист в области современных медиа Клайв Томпсон провозгласил:

Кибернетическое будущее уже наступило. Практически не заметив этого, мы передали некоторые важные функции мозга окружающим нас кремниевым кристаллам.

Я интуитивно понимаю, о чем идет речь, но эти «окружающие нас кремниевые кристаллы» все же не дают мне покоя. Очевидно, Томпсон имеет в виду наши компьютеры, смартфоны, букридеры и прочие устройства, которые всегда у нас под рукой. А как же Сеть, к которой они подключены, где же она? Я бы меньше волновался, вверяя свою жизнь инженерным системам, если бы по крайней мере знал, где они находятся, кто их там разместил и кто ими управляет. Все глобальные бедствия современности – от изменения климата до бедности, от нехватки пищи до переизбытка мусора – усугубляются незнанием. Но все равно, мы относимся к Интернету как к некой фантазии.

Кевин Келли – один из философов Кремниевой долины – заинтересовался этой пропастью между физическим «здесь» и недостающим виртуальным «там», задался вопросом, можно ли найти способ снова свести эти два мира вместе. В своем блоге он попросил читателей присылать наброски «воображаемых карт, которые вы представляете себе, выходя в Интернет». Целью этого проекта, который был назван «Картографирование Интернета» (Internet Mapping Project), было заявлено создание «народной картографии», которая «могла бы пригодиться какому-нибудь семиологу или антропологу». И таковой действительно не заставил себя ждать: через два дня после этого поста с Келли связалась Мара Ванина Осес – психолог и специалист в области массмедиа, профессор Университета Буэнос-Айреса. Она проанализировала сто с лишним собранных Келли изображений и классифицировала представления пользователей об Интернете: одни воображают его как решетку, кольцо или звезду; другие – как облако или сферическое подобие Солнца; помещают себя в центре, внизу, справа или слева.

Большинство этих ментальных карт можно разделить на две группы: хаотические изображения паутины, напоминающие картины Джексона Поллока, и образы Интернета, как деревни, похожие на рисунок города в детской книжке. Все эти изображения многое могут рассказать о самосознании людей, находящихся в Сети. Но меня больше всего поразило то, что в них совсем не фигурируют машины Интернета. Никаких вам кремниевых кристаллов. Похоже, что мы променяли тысячи лет мысленного картографирования нашего мира и все коллективные усилия человечества по упорядочиванию Земли начиная со времен Гомера на однородный бестелесный мир. Физическая реальность Сети не просто неуловима – она, как выясняется, несущественна. Нагляднее всего народная картография Келли показала то, что Интернет – пейзаж, порожденный разумом.

В этой книге описываются мои попытки превратить это воображаемое пространство в реальное. В ней рассказывается о физическом мире. Вам может казаться, что Интернет пронизывает наш мир повсюду (и отчасти это правда), но все же в одних местах его концентрация явно больше, чем в других. Сеть как единое целое – всего лишь иллюзия. В Интернете есть перекрестки и скоростные шоссе, внушительные монументы и маленькие тихие часовни. Наше повседневное использование Интернета смазывает этот ландшафт, делает его плоским и с трудом различимым (как это всегда бывает с ландшафтом, который вы рассматриваете на огромной скорости). Пытаясь увидеть Интернет как связанное материальное место, я начал править общепринятую картину виртуального мира.

Иногда вы заметите, что мой взгляд блуждает между какой-то одной машиной и целым континентом, а иногда я одновременно буду рассуждать о предметах наноразмеров (оптические переключатели) и планетарного масштаба (трансокеанские кабели). Мы будем говорить о совсем коротких временных промежутках, не забывая, что в Сети путешествие длиной в тысячи миль занимает считанные миллисекунды. И все же это самое настоящее путешествие.

Это книга о реальных местах, которые есть на реальных картах. О том, какие звуки раздаются в этих местах, какие там запахи, об их истории, физических особенностях и о людях, которые там живут. Чтобы склеить две части разбитого мира, соединить физическое и виртуальное, я перестал обращать внимание на названия сайтов и IP-адреса и принялся искать настоящие координаты и адреса, по которым «проживают» гудящие машины. Я оторвался от клавиатуры, вышел из зазеркалья Google, «Википедии» и блогов и купил билеты на настоящие поезда и самолеты. Я ехал по пустынным шоссе и добирался до самого края континентов. Отправляясь на поиски Интернета, я попытался отбросить тот опыт его использования, который я приобрел через экран компьютера, и добраться до его истинной сущности. Таким образом, мой поиск стал поиском реальности, точнее, особой разновидности реальности: неопровержимых географических фактов.

Похоже, что у Интернета практически бесконечное число граней, но на удивление мало центров. И в первую очередь в этой книге идет речь о моих поездках к этим центрам – важнейшим узлам Интернета. Конечно, я побывал и в тех самых гигантских информационных «заводах», но также исследовал и многие другие объекты: цифровые торговые площади, где встречаются и переговариваются сети, подводные кабели, соединяющие континенты, дома «с сигналами» (а не с привидениями), где стекловолокно заполняет медные трубки, проложенные еще в эпоху телеграфа. Если только вы не принадлежите к небольшому племени сетевых инженеров, которые часто бывали моими проводниками в этом путешествии, то вы вряд ли знаете Интернет с этой стороны. Но это определенно тот самый Интернет, которым вы пользуетесь. Если сегодня вы уже открыли хоть одно электронное письмо или загрузили веб-страницу (или, например, делаете это прямо сейчас), то я могу гарантировать, что вы прикасаетесь к этим вполне реальным местам. Готов признать, что Интернет представляет собой весьма странный ландшафт, но уверяю вас, что это все-таки ландшафт: я бы назвал его «сетевой ландшафт», но это выражение уже занято[3]. Сколь бы красиво ни звучали восторженные речи о предельной «внеместности» нашей новой цифровой эпохи, но если поднять занавес над сетями Интернета, то окажется, что они точно так же привязаны к реальным физическим объектам, как любая железная дорога или телеграфная линия.

Упрощая, можно сказать, что Интернет состоит из импульсов света. Эти импульсы могут казаться волшебными, но на самом деле они вовсе не чудо: их производят мощные лазеры, установленные в стальных шкафах, которые находятся (в основном) в зданиях без номеров. Лазеры реально существуют. Шкафы существуют. Существуют и здания. Интернет тоже существует: у него есть физическая реальность, материальная инфраструктура, «твердая основа», как сказал Генри Дэвид Торо о городке Уолден. Задумав это путешествие и эту книгу, я хотел смыть технологические отложения современной жизни, чтобы увидеть под ярким солнечным светом физическую суть нашего цифрового мира. Вперед!

Глава I

Карта

В тот январский день, когда я приехал в Милуоки, стоял такой мороз, что улицы словно побелили инеем. Город Милуоки возник в 1846 году, когда слились воедино три боровшихся за первенство поселения, расположенных вдоль широкой бухты на западном берегу озера Мичиган. Через год c момента его основания железная дорога Милуоки – Уокешо связала озеро Мичиган с внутренней частью страны, а плодородные пшеничные поля Среднего Запада – с растущим населением Восточного побережья.

Очень скоро жители Милуоки уже не только перевозили сырье, но и обрабатывали его: они варили пиво из хмеля, выделывали кожу из коровьих шкур, мололи пшеничную муку. Успех этих отраслей (а также приток немецких иммигрантов) со временем способствовал появлению широкого спектра индустрии точного машиностроения, сердцем которой стала долина Меномони – бывшее зловонное болото, которое засыпали, чтобы построить на его месте угольную электростанцию. Путеводитель по штату Висконсин, изданный в 1941 году по заказу Управления общественных работ[4], хвастался:

Промышленность Милуоки известна по всему земному шару. Огромные машинные цеха этого города выпускают самые разные изделия – от турбин весом в полмиллиона тонн до таких миниатюрных деталей, которые можно собирать лишь под увеличительным стеклом. Паровые лопаты из Милуоки копали Панамский канал, турбины из Милуоки приручили Ниагарский водопад, тракторы из Милуоки работают на полях большинства сельскохозяйственных регионов мира. Шевронные шестерни из Милуоки используются в шахтах Африки и Мексики, на сахарных заводах Южной Америки, в прокатных станах Японии, Индии и Австралии. Милуоки стал центром разветвленного индустриального колосса, известного повсюду как «мастерская мира».

Но это не могло продолжаться вечно. После Второй мировой войны лязг железных колес по стальным рельсам железных дорог постепенно сменился шуршанием резиновых покрышек по асфальтовым автострадам. Жесткие сети становились более пластичными. Начался постепенный закат долины Меномони, происходивший на фоне общего спада промышленного производства по стране в целом. США вместо вещей стали поставлять идеи. «Мастерская мира» превратилась в ненужную пряжку на «Ржавом поясе»[5]. Фабрики Милуоки были заброшены, и лишь много позже их перестроили в многоквартирные дома.

Но индустрия Милуоки не исчезла без следа. Она существует и сегодня, но уже не в центре города, а на его окраинах, что характерно для многих американских городов. Как-то ранним утром я сел за руль и отправился искать «мастерскую мира» – от своего отеля на немноголюдной Мейн-стрит в новый индустриальный район в северо-западной части Милуоки.

Я проехал мимо «Макдональдса» и еще нескольких сетевых фастфуд-заведений, а потом повернул налево у автосалона «Хонда». Над головой у меня нависали провода высоковольтной линии, затем я уткнулся в подъездную железнодорожную ветку, которая тянулась дальше еще на десяток миль к долине Меномони. Вдоль прямых и широких улиц пригорода раскинулась промзона, которой вполне могли бы гордиться Уильям Харли с Артуром Дэвидсоном[6]. На одном предприятии изготавливались алюминиевые пивные банки, в соседнем здании – шарикоподшипники. Здесь были фабрики по производству автомобильных ключей, запчастей для самолетов, металлоконструкций, резисторов, угольных щеток, спортивных талисманов и промышленных табличек («При загрузке и разгрузке установи противооткатные упоры!»). Но моей целью было опрятное коричневое здание с огромными буквами KN на стене.

Кьюбин Николсон начал свой бизнес в 1926 году с печати киноафиш в шелкографической мастерской на южной стороне Первой улицы. Со временем он также занялся вывесками для мясных и бакалейных лавок и универсамов, а в конце концов сосредоточился на рекламе табачных изделий. Напечатанные в Милуоки постеры затем расклеивали на рекламных щитах по всему Среднему Западу. Слоган компании, основанной Николсоном, – Printers of the Humongous[7], и ее печатный пресс размером со школьный автобус стоит в зале, похожем на пещеру. Установка чудища заняла у команды немецких инженеров четыре месяца, правда, они каждый второй уик-энд летали домой, чтобы повидаться с семьями. Это редкий зверь, таких по всей стране не больше двадцати. И этим утром меня ждал неприятный сюрприз, потому что зверь не издавал ни звука.

Что-то было не так с подачей черной краски. Сотрудники компании позвонили в Европу, где находится служба технической поддержки, и инженерам удалось подключиться к станку дистанционно, чтобы диагностировать проблему. Я наблюдал сквозь стеклянную стену фойе, как оператор пресса с длинной отверткой в руке вглядывается во внутренности машины, зажав между ухом и плечом трубку беспроводного телефона. Рядом со мной стоял Маркус Крисетья, специально прилетевший из Вашингтона, чтобы проследить за ремонтом станка. Он хотел убедиться в том, что подача краски тщательно откалибрована и что на лист будет нанесено строго необходимое количество каждого цвета.

Такую задачу невозможно решить по электронной почте. Ни один цифровой сканер неспособен точно передать все нюансы цвета. Доставка цветопроб даже с помощью экспресс-почты FedEx отняла бы слишком много времени, плюс неизбежные дополнительные пробы (и ошибки) при окончательной настройке. Крисетья, похоже, принимал как данность тот факт, что для решения подобных вопросов все еще приходится лично выезжать на место, и это тем более удивляло, что печатать предстояло не банальную рекламу, а карту Интернета.

Крисетья – картограф Сети. Каждый год он и его коллеги из вашингтонской фирмы TeleGeography, специализирующейся на маркетинговых исследованиях, запрашивают у телекоммуникационных компаний самую свежую информацию о пропускной способности их линий, самых загруженных маршрутах и планах по расширению. Они не применяют никаких мудреных алгоритмов или патентованных программ для анализа данных, а придерживаются старого, чтобы не сказать дедовского, способа: обзванивают как можно больше участников рынка, завоевывают их доверие, а затем выбирают подходящий момент и делают ряд смелых прогнозов. Основная часть их работы воплощается в большом ежегодном отчете «Глобальная география Интернета» (Global Internet Geography, GIG), который они продают игрокам телекоммуникационной отрасли аж по 10 000 долларов за экземпляр. Однако некоторые важнейшие фрагменты этих данных отдельно предоставляются в виде нескольких карт, которые и создает Крисетья.

На одной из них изображена архитектура опорной сети Интернета – ключевые соединения между городами. Другая карта иллюстрирует объем сетевого трафика – триллионы нетерпеливых битов, летящих по широким и узким полосам. На третью карту (она как раз лежала в печатном прессе тем утром) нанесены подводные коммуникационные кабели всего мира – физические связи между континентами, звенья цепи, до которой нам обычно нет никакого дела. Страны и континенты кажутся на этой карте лишь производными, вся активность сосредоточена в безбрежности океанов. Но одновременно эти карты демонстрируют и материальные объекты: сами кабели, заполненные стекловолокном со светом внутри, – поразительное изобретение, которым вполне могли бы гордиться жители Милуоки.

Крисетья уважает собственное ремесло. Каждый раз, закончив карту, он пересылает файл в Милуоки, а затем следует за ним сам. Он останавливался в отеле в центре города, предлагающем номера со скидкой, а на следующее утро сразу же отправлялся в типографию, имея при себе лишь пару собственных глаз да небольшую спортивную сумку.

Крисетья хорошо разбирается в больших машинах вроде этой. Окончив колледж в США, он вернулся в родную Индонезию и работал инженером баз данных, в основном в горнодобывающей промышленности. Юный, худощавый, с непринужденными манерами, легко вписывавшийся в любую компанию и всегда готовый к приключениям, он не раз выезжал в какой-нибудь богом забытый лагерь горняков в дремучих джунглях, чтобы разобраться с тамошними забарахлившими компьютерами. Мальчишкой он мастерил самодельные фантастические карты миров «Подземелья драконов»[8], прикрепляя к ним скрепками фотокопии изданных пиратами правил для этой игры, каким-то чудом попавших в его родной город Салатига.

– Я обожал рисовать истории на бумаге и отмерять расстояния таким вот странным способом, – рассказывает он мне, всматриваясь в молчащий пресс. – Так и началось мое увлечение картами.

Гораздо позже, когда Крисетья снова вернулся в США, чтобы поступить в аспирантуру по специальности «международные отношения», его будущая жена – студентка географического факультета – уговорила его записаться на спецкурс по картографии, который вел Марк Монмонье, автор культовой книги «Как лгать при помощи карт». Ее название намекает на то, что карты на самом деле не просто изображают некую территорию: они могут выражать и отстаивать интересы. Когда в 1998 году компания TeleGeography предложила Крисетье работу, он уже знал, в чем заключается вопрос: карты проецируют тот или иной образ мира, но как сделать то же самое применительно к Интернету?

Тем временем оператор пресса с помощью телефонной поддержки из Германии привел-таки громадину в чувство, и от вибрации пресса («ун-ча, ун-ча, ун-ча!») заходили ходуном двери и окна.

– Слышу бумагу! – радостно восклицает Крисетья. Пробный отпечаток разложили на большом мольберте, который, словно операционный стол, освещали «солнечные» прожекторы. Крисетья сдвигает на кончик носа очки в толстой оправе и подносит к глазу лупу. Я стою прямо за его плечом, щурясь от яркого света и силясь как следует рассмотреть изображенный на карте мир.

Это была проекция Меркатора, континенты были залиты глубоким черным цветом, а границы между странами обозначались тонкими линиями, которые, казалось, выгравировали на черном уже потом. Строгие красные и желтые линии пересекали Атлантический и Тихий океаны, острыми выступами огибали южные оконечности континентов и сходились вместе в ключевых точках: к северу и югу от Нью-Йорка, на юго-западе Англии, в проливах у Тайваня и в Красном море (где им было так тесно, что они сливались в одну толстую полосу). Каждая линия соответствовала одному кабелю диаметром не больше нескольких дюймов, но протяженностью в тысячи миль. Если бы вы подняли его со дна океана и разрезали поперек, то обнаружили бы твердую пластиковую оболочку, окружающую сердцевину из обрезиненных оптических волокон толщиной с человеческий волос, светящихся тусклым красным светом. На карте кабель выглядит огромным, но в реальности он похож на обычный садовый шланг, погруженный в толщу ила. Эти кабели как будто «размазывали» глобальную электронную деревню по всему магнитному шару.

Крисетья пристально изучал каждый дюйм пробного оттиска, отмечая изъяны. Оператор пресса, слушая его замечания, передвигал вверх и вниз рычажки на внушительной панели управления, похожей на концертный микшерский пульт. Каждые несколько минут огромный станок проворачивал рулон бумаги и выплевывал оттиск очередного варианта. Крисетья снова всматривался в каждый дюйм листа, пока наконец не отложил лупу, удовлетворенно кивнув головой. Оператор наклеил на карту ярко-оранжевый стикер, и Крисетья подписал его черным маркером, словно художник свое полотно. Это был исходный эталон – подлинная и окончательная картина подводного телекоммуникационного ландшафта Земли на 2010 год.

Считается, что сетевой мир свободен от всякого трения, и это позволяет информации мгновенно покрывать любые расстояния. Передать файл карты в Милуоки составило не больше труда, чем отправить обычное электронное письмо. Однако сама карта уже не является файлом jpg, pdf или масштабируемой карты Google. Эта карта – нечто более осязаемое и долговечное: она обновляется раз в год, печатается на синтетической бумаге Yupo и продается за 250 долларов. Вам упакуют ее в картонный тубус и доставят в любую часть света. Карта физической инфраструктуры Интернета, созданная компанией TeleGeography, принадлежит также и физическому миру. Пусть на ней изображен Интернет, но она определенно появилась на свет в конкретном месте, а именно на 87-й Северной улице города Милуоки, а уж там-то кое-что знают об устройстве мира!

Отправиться на поиски Интернета означало, что мне придется искать стыки, соединяющие изменчивое и неизменное, задавать вопросы о том, где именно происходит то или иное, спрашивать, что происходит именно здесь. В начале моего путешествия я этого еще не понимал, но за последующие полтора года случилось немало странного и полного иронии. Например, я не раз видел карты TeleGeography на стенах офисов интернет-компаний по всему миру, от Майами до Амстердама, от Лондона до Лиссабона. Оправленные в стандартные пластмассовые рамы, они становились неотъемлемой принадлежностью подобных мест, наряду с громоздившимися по углам коричневыми коробками или притаившимися в углах под потолком камерами видеонаблюдения. Эти карты были чем-то вроде краски, которую добавляют в жидкость, чтобы отследить динамику последней, само их присутствие наглядно демонстрировало реальность течений и водоворотов физического Интернета.

В тот день, когда белка самозабвенно грызла изоляцию кабеля, протянутого через задний двор моего дома в Бруклине, я имел очень смутное представление о том, как устроен Интернет. Вероятно, у моего провайдера есть какой-то центральный узел – например, где-нибудь на Лонг-Айленде, где находится их офис. А дальше… я мог лишь представить себе линии связи, протянувшиеся во все стороны, а по ним, словно шарики для пинг-понга, скачут биты информации – скачут по десяткам или даже сотням кабелей, которые невозможно сосчитать, а значит, в сущности, их как бы и нет вовсе. Я слышал о том, что у Интернета есть какой-то «хребет»[9], но слышал лишь краем уха и полагал, что, будь это нечто действительно важное, я бы слышал об этом гораздо чаще: он, наверное, иногда ломался бы или засорялся… или кто-нибудь его хотел купить или продать.

Что же касается межконтинентальных соединений, то подводные кабели казались мне чем-то почти легендарным, будто сошедшим со страниц Жюля Верна. Интернет (если не считать того, что он отображался на вечно светящихся экранах моих гаджетов) был скорее теоретической концепцией, нежели реальностью. Единственное, что я четко себе представлял, – это огромные дата-центры, потому что их фотографии я видел в журналах. Все они всегда выглядели одинаково: линолеумные полы, толстые связки кабелей и мигающие лампочки. Убедительность этих картинок объяснялась не их своеобразием, а, наоборот, тем, что все они были одинаковые, и это наводило на подозрения, что где-то скрыто от глаз еще множество других устройств и приспособлений. Насколько я понимал (хотя понимал я немного), это и были части Интернета. Итак, что же мне предстоит найти?

Для начала я стал типичным кабинетным путешественником, из тех, что задают знатокам (в данном случае сетевым инженерам) одни и те же вопросы: как устроена Сеть, что в ней следует посмотреть, куда поехать сначала… Я начал составлять маршрут – список стран и городов, достопримечательностей и центров, но вскоре наткнулся на более фундаментальный вопрос: а вообще что такое Cеть? Дома у меня была своя собственная маленькая сеть. У Verizon[10] – своя, огромная. Собственные сети имелись у банков, школ – да почти у всех. Некоторые из этих сетей покрывали одно или несколько зданий, другие – целые города, и лишь немногие охватывали весь земной шар. Для меня, сидящего за своим столом, все они сосуществовали относительно мирно и благополучно. Но как они на самом деле физически соединяются там, во внешнем мире?

Как только я собрался с духом и сформулировал этот вопрос, все начало проясняться. Оказывается, Интернет имеет несколько слоев. Различные сети используют одни и те же провода – даже если этими сетями владеют и управляют независимые друг от друга организации: скажем, университет и оператор телефонной связи или оператор телефонной связи, имеющий контракт с университетом. Есть сети, которые заключают в себе другие сети. Сами оптоволоконные кабели могут принадлежать какой-нибудь одной компании, тогда как другая генерирует пульсирующие в них световые сигналы, а третья владеет (или, чаще, арендует) диапазоном частот, закодированным в этом свете. Например, компания China Telecom эксплуатирует обширную североамериканскую сеть. Это не значит, что она перекопала бульдозерами весь континент; она просто арендует существующие оптоволоконные линии или даже частоты на линиях, которые использует совместно с другими телекоммуникационными компаниями.

Эта картина географического и физического «наложения» оказалась чрезвычайно важной для понимания того, где находится Интернет и чем он является. Однако она требует, чтобы мы расстались со старой и весьма обманчивой метафорой «информационного хайвея». На самом деле едва ли правильно сравнивать Сеть с автострадой, по которой некие «автомобили» перевозят данные. Мне пришлось признать, что имеется дополнительный слой собственности: Сеть скорее похожа на множество грузовиков на одном хайвее, нежели на сам хайвей. Такая аналогия уже не исключает разнообразия отдельных сетей («автономных систем»), использующих одни и те же провода, по которым их «загруженные» информацией электроны или фотоны «едут» через пространство, словно вереницы фур по шоссе.

В таком случае образующие Интернет сети можно представить существующими в трех частично совпадающих проекциях: логической (здесь я имею в виду волшебное и малопонятное для большинства из нас перемещение электрических сигналов), физической (устройства и провода, по которым идут эти сигналы) и географической (карта мест, которых эти сигналы достигают). Чтобы разобраться в логическом плане, неизменно требуется масса специальных знаний, и чаще всего мы оставляем это программистам и инженерам. Однако два других плана – физический и географический – полностью вписываются в привычный нам мир. Они доступны для восприятия органами чувств, пусть по большей части скрыты от глаз. Более того, желание увидеть их сильно исказило существовавшую в моем воображении картину узлов и промежутков между ними в физическом и электронном мирах.

Интересно, что я без труда мог представить себе физическую сеть как нечто вроде железной дороги или города; в конце концов, она принадлежит тому же материальному миру, где обитаем мы, люди, и в котором мы с детства начинаем учиться ориентироваться. Точно так же всякий, кто проводит много времени за компьютером, как минимум спокойно воспримет идею «логического» мира (пусть даже мы нечасто называем его именно так). Мы относим к этому миру наши домашние или офисные сети, электронную почту, банковские или социальные сервисы – словом, все те логические сети, которым мы уделяем целые часы нашего внимания. И все же, как бы мы ни старались, нам не удается представить себе тонкий шов, разделяющий физический и логический миры.

Здесь отчетливо виднелась редко замечаемая трещина в нашем понимании мира, так сказать, некий первородный грех XXI века: Интернет повсюду, Интернет нигде. Однако бесспорно то, что, хотя логический план может оставаться невидимым, его физическая сторона всегда на виду.

Я оказался не готов к тому, как все это выглядело в реальности. Фотографии физических устройств Интернета всегда делались крупным планом. В них отсутствовали контекст, среда, история. Места на фото казались взаимозаменяемыми. Умом я понимал, что эти слои существуют, но не был уверен, узнаю ли их, когда встречусь с ними. Тем более что логические различия по определению невидимы… Так что же я смогу увидеть? Да и что я вообще ищу?

За несколько дней до приезда в Милуоки я получил письмо от одного сетевого инженера, который объяснял мне азы того, как устроен Интернет. Оказалось, что он родом из Висконсина. «В общем, если окажешься в Милуоки, – писал он, – обязательно загляни в это место». Речь шла о старом здании в центре города, которое, по словам моего собеседника, было «до отказа набито Интернетом». Он назвал мне имя парня, который мог бы устроить мне небольшую экскурсию: «Смотрел фильм „Балбесы“?[11] Захвати хороший фотоаппарат».

Одобрив пробные отпечатки в типографии, Маркус Крисетья обычно проводил остаток дня в музее изобразительных искусств, а затем летел домой. Но в этот раз он захотел составить мне компанию, поэтому мы вместе поехали в какую-то закусочную в центре, чтобы встретиться с незнакомцем, который согласился показать нам Интернет города Милуоки.

На своем сайте Джон Ауэр упоминает среди любимых книг «Стратегии защиты маршрутизаторов» Грегга Шадела и «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» Дейла Карнеги. На его страничке на фотохостинге Flickr красуются в основном фотографии телекоммуникационного оборудования. Его внешность определяют румяные щеки и очки в металлической оправе, а также то, что в этот холодный по меркам Висконсина день он был одет не в пальто или куртку, а лишь в толстовку с капюшоном и имел при себе курьерскую сумку камуфляжной расцветки. С виду – типичный компьютерный гик, но если раньше подобный стереотип мог бы стать препятствием для общения, то сегодня этот образ чаще ассоциируется с подлинной страстью, а заодно и с хорошей работой – в данном случае с обслуживанием сети компании, предоставляющей доступ к Интернету во многих городах на юго-востоке Висконсина (как правило, слишком удаленных или слишком маленьких, чтобы вызвать интерес у крупных провайдеров).

За обедом Джон говорил вполголоса, почти шепотом, и от этого создавалось впечатление, будто в нашей затее есть что-то не вполне законное. У него были все необходимые ключи, и он знал комбинации всех кодовых замков. Наконец Джон завернул свой сэндвич в бумагу и вывел нас через заднюю дверь магазина – прямиком в фойе здания, которое и оказалось центром Интернета Милуоки.

Когда-то в этом доме, построенном в 1901 году, располагался мужской спортивный клуб Милуоки, но времена, когда этот адрес считался престижным, давно миновали. Хотя в последнее время власти последовательно пытаются вдохнуть новую жизнь в центр города, пока что в этих унылых кварталах энергии не особо прибавилось. Заспанная вахтерша равнодушно смотрела на нас из-за потертого стола в пустом холле. Ауэр кивнул ей и повел нас по узкому облицованному кафелем коридору в подвал. На стенах гудели, испуская тусклый свет, флуоресцентные лампы. Вдоль стен опасно громоздились пыльные коробки с бумагами и старая офисная мебель. А потолок был полностью скрыт извивающимися трубами и кабелями, змеящимися и переплетающимися, словно корни мангровых деревьев. Они были самых разных размеров: толстые стальные трубы диаметром с суповую тарелку, оранжевые пластиковые патрубки, напоминающие шланги пылесоса, и небрежно свисающие кое-где черные провода, не подобранные спешившим инженером. Ауэр при виде них неодобрительно покачивал головой.

Меня же охватили более прозаические чувства: да вы только взгляните на все эти трубы! Внутри них были протянуты оптоволоконные кабели – стеклянные нити с информацией, закодированной в виде импульсов света. В одном конце коридора они уходили в фундамент и далее тянулись под мостовой улицы к шоссе – в основном в сторону Чикаго, как пояснил Ауэр. В другом конце они тянулись сквозь потолок подвала к вентиляционной шахте, а затем еще выше – в офисам, превращенным в серверные комнаты дюжины интернет-компаний, которые колонизировали это здание и постепенно вытеснили дешевые адвокатские конторы и пожелтевшие от времени кабинеты дантистов.

Некоторые из этих компаний, такие, как фирма, в которой работал Ауэр, были интернет-провайдерами, то есть предоставляли доступ в Сеть для людей со всей округи. Другие управляли небольшими дата-центрами, которые предлагали местным предприятиям хостинг их веб-сайтов на своих жестких дисках. Ауэр показал мне стальную коробку в темном углу, отчаянно мигавшую огоньками диодов. Это был главный пункт доступа к муниципальной сети данных города Милуоки, соединявший библиотеки, школы и учреждения с остальным Интернетом. Без этой коробки тысячам государственных служащих оставалось бы только от досады колотить своими мышками о стол.

– Сейчас так много болтают о национальной безопасности, а посмотрите, что здесь можно натворить простой бензопилой, – замечает Ауэр.

Крисетья и я делаем несколько снимков, осветив вспышками потайные закутки подвала. Мы кажемся себе спелеологами в пещере проводов.

Пустые коридоры верхних этажей пахли плесенью. Мы шли мимо пустых кабинетов с приоткрытыми дверьми. Кабинет самого Ауэра выглядел как контора частного сыщика в каком-нибудь фильме-нуар. Три маленькие комнатки, линолеумные полы, старые жалюзи. Раздвижные окна гостеприимно впускали зимнюю стужу – самый дешевый способ охлаждать работающие машины. О былой роскоши этого здания свидетельствовали лишь несколько плиток, оставшихся от мозаичного пола и валявшихся в углу, словно черепки разбитой чашки.

Вверенный Ауэру «кусок» Интернета был установлен на высокой платформе и представлял собой две металлические телекоммуникационные стойки высотой в человеческий рост с полудюжиной укрепленных на них устройств, уютно обвитых клубком проводов, словно птенцы в гнезде. Главным элементом оказался черный роутер Cisco серии 6500 размером с коробку из-под пиццы. Его корпус щеголял «наколками» штрихкодов с серийными номерами и мигающими украшениями из диодов.

Для двадцати пяти тысяч клиентов, которые пользовались услугами компании Ауэра для выхода в Интернет, это устройство служило как бы выездом на главную дорогу. Оно считывало назначение того или иного пакета данных и, соответственно, отправляло его по одному из двух путей. Первый вел наверх, к серверной комнате компании Cogent, оптового интернет-провайдера, обслуживающего самые разные города – от Сан-Франциско до Киева. Желтый провод тянулся по шахте для инженерных коммуникаций, проходил сквозь стену и дотягивался до оборудования Cogent, которое, в свою очередь, соединялось со своими электронными «партнерами» в Чикаго и Миннеаполисе. Здание, в котором мы находились, служило Cogent единственной «точкой присутствия» в Висконсине, единственной остановкой экспресса Cogent на территории штата. Вот почему компания Ауэра располагалась именно здесь (как и все прочие интернет-компании, арендовавшие офисы в этом здании).

Второй кабель тянулся к серверам корпорации Time Warner, чье подразделение оптовых интернет-услуг обеспечивало дополнительную, резервную линию, связывающую подконтрольную Ауэру часть Интернета со всеми остальными его частями.

На первый взгляд, это здание казалось пыльным лабиринтом, зарослями перекрученных кабелей, воплощенной историей несбывшихся надежд. Но после более внимательного изучения выяснилось, что данная конкретная часть Интернета (зона ответственности Джона Ауэра) устроена на удивление понятно: это вовсе не бескрайний мегаполис, а обычная дорожная развязка.

Я спросил Джона, что же происходит потом, но он только пожал плечами:

– Моя забота – лишь точка нашего пересечения с Cogent или Time Warner, а это происходит именно здесь. Все, что дальше, меня не касается.

Для примерно двадцати пяти тысяч пользователей из Висконсина это место – исток, начало всего. Входя в Интернет, они прежде всего попадают сюда, а затем выходят отсюда по желтым кабелям, соединяющим их в конечном счете со всем миром. Но всякое путешествие, будь то реальное или виртуальное, начинается с первого шага.

Через несколько недель я отправился в Вашингтон, чтобы посетить штаб-квартиру TeleGeography и разобраться, как же Маркусу Крисетье удается составлять такие четкие карты этого рыхлого слоеного пирога, которым на поверку оказывался Интернет. Однако в ночь перед отъездом Нью-Йорк накрыла метель, поэтому я написал Крисетье, что опоздаю. Пока поезд шел на юг через Нью-Джерси, снежная пелена начала редеть, а в Вашингтоне вместо белого покрывала, укутавшего Нью-Йорк, меня встретило серое небо и сухие тротуары. Казалось, будто на время путешествия кто-то закрыл окно вагона белой занавеской, а потом быстро ее убрал. Добравшись до округа Колумбия, я открыл свой ноутбук посреди огромного неоклассического зала вокзала Юнион-Стейшн, чтобы подключиться к беспроводной сети ближайшего кафе и отправить письмо в Калифорнию. Через несколько минут я уже стоял на платформе метро и писал жене эсэмэску о том, что, несмотря на страшный снегопад в Нью-Йорке, я добрался до Вашингтона без проблем и надеюсь вскоре вернуться домой.

Я делюсь с вами этими банальными подробностями своей поездки, потому что в тот день все мои органы чувств были необычайно восприимчивы к окружавшим меня сетям, как видимым, так и невидимым. Возможно, все дело было в том, что снег очертил знакомые пейзажи новыми контурами и как бы замедлил мое движение мимо них. А может быть, все объяснялось ранним временем суток или тем, что на уме у меня были одни лишь карты. Но так или иначе, пока поезд продвигался через Нью-Джерси, медленно выбираясь из снежного плена, я представлял, как электронные письма следуют тем же путем, обгоняя нас. Как раз незадолго до этого я узнал, что многие оптоволоконные линии между Нью-Йорком и Вашингтоном проложены вдоль железнодорожных путей, и начал мысленно рисовать маршрут, которым отправилось мое письмо в Калифорнию: прежде чем пересечь страну с востока на запад, оно, вероятно, вернется из Вашингтона обратно в Нью-Йорк… А может и сразу улететь на запад – через Эшберн в штате Виргиния, где располагается особо крупный сетевой узел. Но на самом деле уже не имело значения, каким будет маршрут. Важнее было то, что Интернет уже не казался неопределенно бесконечным. Невидимый прежде мир начал обретать формы.

Офис компании TeleGeography находится на Кей-стрит, в окружении контор солидных лоббистов и юридических фирм с кабинетами, отделанными деревянными панелями. Офис картографов резко контрастирует с ними своими лимонно-зелеными стенами, голыми перекрытиями и полупрозрачными перегородками. Оригинальная входная дверь, вращающаяся вокруг своей оси. На стенах, разумеется, висят карты. Одну из них – карту Испании – украшают накладные усы в стиле комика Граучо Маркса, воспоминание о недавней вечеринке.

Крисетья пригласил меня в свой кабинет. Письменный стол завален книгами по информационному дизайну. Когда Маркус стал сотрудником TeleGeography в 1999 году, ему сразу же поручили работу над первым большим отчетом копании, который назывался «Оси и спицы: интернет-хрестоматия от TeleGeography» (Hubs + Spokes: A TeleGeography Internet Reader).

Это был настоящий прорыв. До тех пор для картографирования Интернета использовались обычные топографические карты, на которых отмечались сети отдельных корпораций или правительственных агентств, а также логические диаграммы Интернета в целом, напоминающие схемы метрополитена. Ни те, ни другие не давали ясного представления о том, как части Интернета стыкуются друг с другом и чем это отличается от физической географии городов и стран. Какие места в большей степени связаны друг с другом? Где находятся ключевые узлы?

Крисетья начал искать новые способы изображения этого сочетания реального глобального мира и мира сетевого. Он совмещал очертания континентов и диаграммы сетей, последовательно накладывая, по его словам, «что-то абстрактное на что-то знакомое, но всегда стараясь придать этому больше смысла». Производители других специальных карт – например, схем воздушных маршрутов или метрополитенов – уже давно бились над схожей проблемой. В обоих случаях конечные точки представляются более важными, чем сами линии, и картографам тоже приходится придумывать способы вписать функционирующую систему, как бы рассматриваемую пользователем «изнутри», во внешний мир, части которого она соединяет. Особенно ярко этот жанр представляет карта лондонского метро – эта топографическая иллюзия, растягивающая и сжимающая физический мир по своему усмотрению, превращающая его в своего рода альтернативный город, который тем не менее столь же реален, сколь и настоящий город.

На своей карте Крисетья изобразил самые загруженные маршруты, соединяющие города (например, Нью-Йорк и Лондон), самыми толстыми линиями – не потому, что на этих линиях обязательно используется больше всего кабелей (или самых толстых кабелей), а потому, что по этим маршрутам перемещается больше всего данных. Этот удачный прием использовался уже в том самом первом отчете. В комментариях говорилось:

Если взглянуть на «облако» Интернета, можно заметить весьма отчетливую структуру из узлов и лучей, причем как на операционном (сетевом), так и на физическом (геополитическом) уровне… Структура Интернета имеет в своей основе ячеистую сеть, соединяющую крупнейшие пункты и города в той или иной части света. Например, Кремниевую долину, Нью-Йорк и Вашингтон; Лондон, Париж, Амстердам и Франкфурт; Токио и Сеул.

Все сказанное тогда справедливо и сейчас. Современная версия отчета (которой TeleGeography дала название «География глобального Интернета») – это настоящая библия для крупных телекоммуникационных компаний, которые покупают ее по внушительной цене: 9999 долларов, включая час работы консультанта. Подход остался прежним: интернет-трафик рассматривается как обмен данными между мегаполисами. TeleGeography трансформирует призрачное облако в понятную систему взаимодействий между отдельными точками или, иначе говоря, сегментами. Вопреки расхожим представлениям о «текучести», неуловимости Интернета, его география в целом отражает географию планеты Земля; Интернет привязан к границам стран и побережьям континентов.

– Такова суть нашего подхода, – объясняет мне Крисетья в своем кабинете, интонации у него как у настоящего университетского профессора. – Мы всегда обращаем гораздо больше внимания на реальные географические объекты, чем на связи между ними. И именно с ними мы всегда были знакомы лучше всего. Когда Интернет был еще чем-то очень абстрактным, мы все равно знали, где находятся две конечные точки, даже если не понимали, как все это устроено в целом.

Ну это как раз понятно: мир реален; Лондон есть Лондон, Нью-Йорк есть Нью-Йорк, и им, как правило, есть что сказать друг другу. Однако я по-прежнему не мог ответить себе на простой вроде бы вопрос: где конкретно пролегают, с физической точки зрения, все эти линии? Если TeleGeography справедливо рассматривала Интернет как совокупность соединений «точек с точками», то что представляли собой эти точки?

Конечно, аналитики TeleGeography не ездят по всему свету с GPS-навигатором и альбомом для рисования. Они не прикрепляют к Интернету какие-либо сенсоры, которые бы измеряли, словно счетчики на водопроводных трубах, скорость прохождения битов. Их методика довольно старомодна: сначала они рассылают по телекоммуникационным компаниям анкеты, запрашивая информацию о сетях в обмен на обещание обеспечить ее конфиденциальность и поделиться с ними собранными в итоге данными. А затем «опрашивается» сам Интернет.

Чтобы показать, как это делается, Крисетья усадил меня за аккуратный рабочий стол молодого аналитика по имени Бонни Крауч, которая отвечала за сбор и интерпретацию данных по Азии. Дипломатический этап работы по вытягиванию всеми правдами и неправдами информации из операторов связи давно завершился, и ответы уже были загружены в базу данных TeleGeography. Крауч предстояло подтвердить их, исходя из наблюдаемого распределения интернет-трафика. Картографы иногда употребляют термин «проверка на местности» – измерения с целью подтверждения точности дистанционного зондирования, которое в современной картографии обычно означает аэрокосмическую фотосъемку. У TeleGeography имелся свой способ «наземной проверки» Интернета.

Когда я ввожу адрес в свой браузер, запускаются тысячи мельчайших процессов. Упрощая, можно сказать, что я прошу удаленный компьютер выслать информацию компьютеру, который стоит передо мной. В случае просмотра веб-страниц это чаще всего означает, что на короткую команду («отправь мне такую-то запись из блога») приходит гораздо более емкий ответ – непосредственно сама эта запись. За всяким адресом ресурса в Сети (URL, скажем, www.mapgeeks.com) скрыт самоадресуемый пакет с инструкциями, которые соединяют два любых компьютера. Для каждого такого набора, или «пакета» данных, путешествующего по Интернету, указывается его место назначения – IP-адрес. Эти адреса группируются в «префиксы» – нечто вроде почтовых индексов, которые выдает международная контролирующая организация – Администрация по цифровым адресам в Интернете (Internet Assigned Numbers Authority, IANA). Однако сами маршруты ни за кем конкретно не закреплены. Каждый роутер анонсирует существование всех компьютеров и других роутеров, находящихся «за» ним, словно держит табличку с надписью «данная секция Интернета находится здесь». Затем эти объявления последовательно передаются от одного роутера к другому, словно пикантная сплетня. Например, роутер Джона Ауэра в Милуоки служит порталом для двадцати пяти тысяч его клиентов, сгруппированных всего лишь в полдюжины префиксов. Он извещает о своем присутствии два соседних роутера, принадлежащих компаниям Cogent и Time Warner. Эти два роутера принимают информацию к сведению и затем извещают своих соседей, а те – своих, и так далее, пока каждый роутер в Интернете не будет знать, кто за кем стоит. Совокупный список мест назначений называется «таблицей маршрутизации». К концу 2010 года в ней насчитывалось почти 400 000 записей, и это число постоянно росло. Вся эта информация обычно хранится на карте памяти типа тех, что используются в цифровых фотоаппаратах. Ауэр, например, покупает свои флэшки на обычных распродажах.

Меня во всем этом удивили два обстоятельства. Во-первых, все IP-адреса по определению являются общедоступными сведениями; если вы в Интернете, значит, вы хотите, чтобы вас видели. Во-вторых, объявление каждого маршрута основывается целиком и полностью на доверии. IANA выдает префиксы, но кто угодно может «поставить знак», указывающий направление. Иногда это становится причиной досадных ошибок. Например, в феврале 2008 года произошел громкий случай, когда правительство Пакистана потребовало от всех провайдеров заблокировать YouTube из-за размещенного на портале видео, которое власти сочли оскорбительным. Инженер Pakistan Telecom, прочитав служебную записку, неправильно настроил роутер и вместо того, чтобы удалить объявленный путь к YouTube, объявил его «на себя», то есть фактически назвался YouTube. Через две с половиной минуты «захваченный» путь был передан роутерам по всему Интернету, в результате чего пользователи, желавшие зайти на сайт YouTube, перенаправлялись на сайт Pakistan Telecom. Естественно, никакого видео они там не нашли. Для большей части планеты сервис YouTube оказался недоступен почти на два часа, после чего, наконец, удалось навести порядок.

Это может показаться просто результатом нелепой небрежности, однако она указывает на самую суть фундаментальной открытости Интернета. Любая сеть в Интернете в большей или меньшей степени уязвима. Когда связываются одна с другой две сети, они просто вынуждены доверять друг другу, а следовательно, доверять каждому, кому доверяет партнер. Интернет неразборчив в связях, и при этом неразборчивость совершенно не скрывается. Это что-то вроде свободной любви. Джон Постел, много лет работающий в Администрации по цифровым адресам в Интернете, даже придумал соответствующий коан, золотое правило сетевых инженеров: «Будь консервативен, когда отправляешь, и либерален, когда принимаешь».

С точки зрения сотрудников TeleGeography, это означает, что все открыто для тех, кто знает, куда смотреть. Они используют программу Traceroute, написанную еще в 1988 году ученым из Национальной лаборатории им. Лоуренса в Беркли. Как он сам объяснял в рассылке своим коллегам, ему надоело «гадать, куда, б…, отправляются пакеты», поэтому он написал простую программу для их отслеживания. Введите IP-адрес – и Traceroute выдаст список роутеров и время (в миллисекундах), затраченное на преодоление расстояния между ними.

Затем специалисты TeleGeography делают еще шаг вперед. Они тщательно выбирают в разных частях света пятнадцать «тупиковых» мест, имеющих лишь несколько путей связи с остальным Интернетом – например, принадлежащие Дании Фарерские острова. Затем они находят там веб-сайты, содержащие копию программы Traceroute (часто она обнаруживается в компьютере кафедры информатики какого-нибудь университета), и приказывают этим пятнадцати хостам с программой Traceroute отправить запросы более чем 2500 «адресатам» – сайтам, которые выбраны исходя из того, что они с большой долей вероятности физически находятся на жестком диске именно в том пункте, где можно ожидать. Например, Ягеллонский университет в Польше вряд ли размещает свой сайт на сервере, находящемся где-нибудь, скажем, в Небраске. То есть компания TeleGeography в Вашингтоне просит компьютер кафедры информатики в Дании показать, как именно он связан с университетом в Польше. Представьте себе расположенный в Скандинавии прожектор, освещающий 2500 разных мест по всему миру и сообщающий об уникальных отражениях. Идея TeleGeography заключается как раз в выявлении в реальном мире таких закутков и тупиков для минимизации числа возможных путей.

Легко подсчитать, что пятнадцать отобранных компанией TeleGeography хостов, каждый из которых отправляет по 2500 запросов, обеспечивают свыше 20 тысяч перемещений по Интернету и, соответственно, по планете. Довольно многие из них ничем не заканчиваются; следы обрываются, растворяются в эфире. Вся процедура занимает несколько дней, и не потому, что у TeleGeography медленный компьютер или даже медленный интернет-канал. Скорее, этот объем времени дает представление о совокупной продолжительности этих путешествий, сумме миллисекундных промежутков, в течение которых тестовые пакеты проносятся по Земле. И проносятся отнюдь не бесцельно. Их пути отнюдь не случайны и не произвольны. Каждый пакет (набор цифр в форме электрических сигналов или импульсов света) движется по вполне конкретным физическим траекториям. Весь смысл трассировки – выявить эту топографию, получить конкретные данные о маршруте. Теоретически отправку запросов можно распределить между несколькими компьютерами, но ускорить перемещение самих пакетов нельзя, как невозможно увеличить скорость света. Время, которое требуется пакетам, – объективно заданная реальность. Каждый зафиксированный маршрут – словно серия маленьких открыток из разных стран. TeleGeography затем соединяет их, как слои папье-маше, пока не вырисовывается общая картина.

После этого Бонни Крауч и другие аналитики анализируют маршруты вручную.

– Вас интересует какая-нибудь определенная страна? – спросила она меня с характерным для профессиональных интернет-инженеров географическим размахом, который начинал мне в них решительно нравиться. Я положился на вкус Бонни, и она выбрала Японию, проскочив мимо неоднозначных китайских сетей. На ее экране вниз ползли бесконечные строки из, казалось бы, произвольных букв и цифр, похожие на телефонный справочник (только без имен). Каждая группа строк была результатом одного трассирования, например от Фарерских островов до Хоккайдо. А каждой строке соответствовал роутер – одинокая машина, стоящая где-нибудь в холодной комнате и прилежно переадресующая пакеты. Со временем Крауч научилась читать коды так же легко, как лондонский таксист узнает улицы Сити.

– Постепенно начинаешь понимать, почему компании называют свои роутеры именно так. Взять, например, SYD и HKK – коды аэропортов Сиднея и Гонконга. Авиакомпания подтвердила вам, что их лайнер летит по этому маршруту? Значит, вы можете больше об этом не беспокоиться.

Бонни читает списки для того, чтобы уточнить, действительно ли операторы пользуются именно теми линиями, о которых заявляют, и оценить (уже более субъективно) объем трафика на том или ином маршруте.

– Наше исследование дает нам все кусочки мозаики: пропускная способность, загруженность, некоторые данные о ценах на трафик. Все пробелы нам удается заполнять довольно точно.

Мне приходит в голову мысль о том, что Бонни Крауч входит в небольшое глобальное братство, для которого география Интернета столь же привычна, как для нас с вами – топография родного города. Ее начальник, уроженец Техаса Алан Модлин, непонятным образом управляющий командой аналитиков из своего дома в Братиславе, едва ли не лучше всех представляет себе физическую инфраструктуру Интернета. Я переговорил с ним по Skype перед поездкой.

– Мне необязательно смотреть на карту, – уверял Модлин. – Она у меня в голове, и я даже помню, какой кабель идет в ту или иную часть света.

Его кабинет в Словакии украшают вовсе не схемы Интернета, а старинные карты Техаса.

– Думаю, это примерно как в «Матрице», но можно видеть код. Мне об этом даже не приходится задумываться. Я просто вижу, что куда ведет. Я знаю, в каком городе установлен такой-то роутер и каково место назначения пакета. Кажется, что тут черт ногу сломит, но можно просто перепрыгнуть через эти лабиринты, если знаешь, как.

И все же, что меня особенно сильно поражает (и часто ускользает от моего внимания), так это изначально свойственное всякому роутеру физическое присутствие. Каждый роутер – это вполне определенный пункт на пути, физически существующий аппарат, находящийся в одном из реально существующих пунктов вполне материального маршрута, по которому движется цифровой пакет данных. Сетью Интернет пользуются два миллиарда человек. Космонавты проверяют почту на орбите, даже в самолетах теперь есть Wi-Fi. Вопрос, где находится Интернет, вроде бы должен казаться совершенно бессмысленным, потому что где его только нет.

Однако, стоя за плечом Бонни Крауч и глядя, как она идентифицирует имена отдельных машин в каком-то городке на краю света, я видел, что Интернет небезграничен. Сейчас он больше всего напоминал мне светящееся изнутри ожерелье, которым украсилась Земля. И какой же формы это ожерелье? Похоже ли оно на карты маршрутов, что печатаются на последних страницах журналов авиакомпаний? Или, быть может, изображение этого хаоса напоминает тарелку спагетти или карту лондонской подземки? Прежде Интернет представлялся мне чем-то органическим, чем-то бльшим, чем рукотворная конструкция, чем-то вроде колонии муравьев или горного хребта. Но теперь бесчисленные призраки его создателей и конструкторов начали обретать очертания. Теперь это была уже не толпа с неразличимыми лицами, а аккуратный список контактов на ноутбуке в Вашингтоне. Где обитают эти конструкторы? Зачем они протянули свои сети? А главное – откуда все началось?

Глава II

Сеть сетей

Я хотел узнать, где начинается Интернет, но вопрос оказался сложнее, чем я мог себе представить. Письменная история Интернета (а ведь это изобретение, ежедневно влияющее на нашу жизнь и считающееся эпохальной преобразующей силой, воздействующей на все глобальное сообщество) на удивление скудна.

Все серьезные книги о нем изданы, похоже, до 1999 года, как будто к тому времени Интернет был законченным явлением и больше не менялся. Но дело не только в давности лет: у каждой такой книги – свои герои, вехи и истоки. История Интернета, равно как и сама Сеть, сразу стала распределенной. Как признался в 1999-м один из авторов этих книг, «Интернету недостает фигуры отца-основателя – такого, как Томас Эдисон или Сэмюел Морзе». Мне следовало бы догадаться, что все будет не слишком ясно, когда я вычитал в книге Джанет Аббейт «Изобретая Интернет» (ее считают основополагающим трудом на эту тему), что «история Интернета таит в себе немало сюрпризов и опровергает некоторые расхожие представления». Я чувствовал себя, как человек, который явился на вечеринку без приглашения и ходит кругами, спрашивая у других гостей, где тут хозяин, но этого никто не знает. А что, если никакого хозяина нет? Что, если этот вопрос вообще не имеет смысла? В истории Интернета явно есть что-то, напоминающее парадокс про курицу и яйцо: если Интернет – Сеть сетей, то для рождения Интернета необходимы хотя бы две сети. Так какая из них была первой и каким образом одна могла появиться раньше другой?

Надо ли говорить, что все эти размышления не добавляли мне уверенности? Я ведь отправлялся на поиски чего-то реального, конкретного, доказуемого, но прямо у дверей наткнулся на нечто бесконечно запутанное, вроде развесистой ветки комментариев к какому-нибудь посту. Вопрос следовало сузить, заострить как с точки зрения времени, так и пространства, поставить в фокус конкретный объект, «не идею вещи, но саму вещь» – как выразился по другому поводу поэт Уоллес Стивенс. Важно было не то, где начинается Интернет, а где находится его первое устройство. Что ж, по крайней мере, это мне было известно.

Осенью 1969 года в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (UCLA) была установлена машина под названием интерфейсный процессор сообщений (Interface Message Processor, IMP). Руководил проектом молодой профессор Леонард Клейнрок. Он до сих пор там работает, уже не такой молодой, но с вечной мальчишеской улыбкой на лице. Его сайт, похоже, просто создан для того, чтобы направлять к нему посетителей. «Давайте встретимся в моем кабинете, – пишет мне Клейнрок в ответ на мое письмо. – Место, где с самого начала стоял IMP, совсем рядом по коридору». Мы обо всем договорились. Но лишь когда я устроился в тесном кресле самолета, летящего в Лос-Анджелес, окруженный изнуренными банковскими консультантами в мятых рубашках и честолюбивыми старлетками в темных очках, до меня, наконец, дошло все значение этого путешествия: я в самом деле собираюсь «посетить Интернет», пролететь три тысячи миль, чтобы совершить паломничество к месту, которое наполовину существует в моем воображении. И что же я ожидаю там увидеть? Что я вообще ищу?

Наверное, все паломники в какой-то момент чувствуют то же самое. Мы оптимистичные существа. Для иудеев Храмовая гора – начало всего мира, самое близкое к Богу место на земле и важнейшее для молитвы. Для мусульман небольшое квадратное здание в Мекке под названием Кааба – главная святыня, настолько доминирующая в психической географии верующих, что они поворачиваются в ее сторону пять раз в день, где бы ни находились, пусть даже на борту летящего над океаном авиалайнера. Всякий культ, группа, команда, банда, общество, гильдия и так далее имеют собственное значимое место, освященное памятью и наполненное смыслами. У большинства из нас тоже есть свое особенное место – родной город, стадион, церковь, пляж или гора, – которое величественно возвышается в нашем сознании.

Эта значимость всегда в известной мере персонифицирована, даже если поделена между миллионами. Философы любят замечать, что «место» в той же степени расположено внутри нас, в какой и вовне. Можно нанести место на карту, указать его широту и долготу при помощи GPS, собрать на ботинки вполне реальную пыль с очень даже настоящей Земли. Однако это неизбежно будет лишь половина истории. Другая половина заключена в нас самих, в том, что мы знаем об этом месте и как воспринимаем его. Как выразился философ Эдвард Кейси, «как бы мы ни срывали культурные или лингвистические покровы, мы никогда не найдем во всей чистоте места, что скрыто под ними». Вместо него мы получим лишь «бесконечные меняющиеся характеристики отдельных мест».

Путешествуя, мы фиксируем значение того или иного места в своем сознании. Именно в глазах пилигрима место паломничества становится священным, а добравшись до него, он подтверждает не только ее святость святыни, но и собственную значимость. Наше физическое (physical) местонахождение помогает нам лучше осознать наш психический (psychic) ландшафт – нашу идентичность. Но справедливо ли все это в отношении меня и моего паломничества в поисках Интернета? Я жажду увидеть его важнейшие места, но действительно ли они являются таковыми? А если да, то достаточно ли Интернет близок к религии (как способу познания мира), чтобы посещение этих мест обрело смысл?

Вопрос встал передо мной во всей сложности на следующее утро в Лос-Анджелесе. Я проснулся на заре, испытывая ощутимый джетлаг (тело все еще жило по нью-йоркскому времени), в огромном отеле рядом с аэропортом. Сквозь зеркальный фасад открывался вид на взлетно-посадочную полосу. Я стоял и смотрел, как реактивные лайнеры один за другим приземляются на собственные тени. Почти ко всем предметам в номере были прикреплены маленькие, сложенные вдвое картонные этикетки, и торговые марки на них недвусмысленно намекали, что номер соответствует международным стандартам: кровать Suite Dreams®, ванные принадлежности Serenity Bath Collection™, обслуживание от Signature Service. Ничто здесь не было уникальным или местного производства, все привезли откуда-то издалека по указанию той или иной глобальной корпорации. Романист Уолтер Кирн называет «аэромиром» подобные безликие пространства аэропортов и их окрестности. Я попытался устроить себе небольшое постмодернистское развлечение, воображая, что я Райан Бинэм, герой романа «Мне бы в небо» (в одноименном фильме его играет Джордж Клуни). Бинэм только и чувствует себя как дома в этом однообразном, хотя и комфортабельном мире, пусть даже города, в которых он побывал, «уже не запоминаются так хорошо, как раньше».

Но я чувствовал себя опустошенным. Едва начав свое путешествие, я обнаружил, что карабкаюсь по практически отвесному склону в поисках хотя бы чего-то конкретного и вещественно «местного». Было тяжело наблюдать, как места, только что казавшиеся реальными, на глазах сливаются в неразличимое единство. Я приехал в Лос-Анджелес, чтобы вернуть Сеть в физический мир, но теперь уже сам мир как будто подчинился логике сетей.

Впрочем, как вскоре выяснилось, я зря переживал. Когда я приехал в университет, момент физического рождения Интернета стал виден ярко и отчетливо, как и место, где это произошло. В 1969 году, в субботу перед Днем труда[12], несколько аспирантов кафедры вычислительной техники, захватив бутылку шампанского, собрались во внутреннем дворе Болтер-холла, инженерного факультета UCLA. Стоя на том же самом месте, я живо представил себе эту сцену. Праздновали они доставку (самолетом из Бостона) впечатляющего и дорогого нового гаджета: модифицированной и усиленной военной версии мини-компьютера Honeywell DDP-516. Сейчас про него никто не сказал бы «мини», ведь эта машина весила почти полтонны и стоила 80 тысяч долларов – полмиллиона на сегодняшние деньги. Его построили в Кембридже, на массачусетской конструкторской фирме Bolt Beranek and Newman, заключившей с министерством обороны миллионный контракт на развертывание экспериментальной компьютерной сети под названием ARPANET. Среди многочисленных усовершенствований, внесенных компанией в эту машину, фигурировало и новое устройство: интерфейсный процессор сообщений. Тот, что прибыл в тот день на холм, на котором находится кампус UCLA, был самым первым и назывался IMP № 1.

Те аспиранты были примерно ровесниками моих родителей, родившихся в конце Второй мировой войны, бэби-бумерами в возрасте около 25 лет. Это было лето Вудстока, лето высадки на Луну. Даже ученые-компьютерщики носили длинные волосы и брюки-клеш. У кого-нибудь из них, наверное, был значки со словом RESIST[13] и вопросительным знаком – условным обозначением электрического сопротивления и заодно популярным у студентов-технарей антивоенным символом. Они знали, что финансирование проекта (200 тысяч долларов, включая зарплаты сотрудников и стипендии аспирантов) поступает от Министерства обороны. Но вместе с тем они знали, что они разрабатывают вовсе не оружие.

Проектом ARPANET руководило Управление перспективных исследований Министерства обороны США (ARPA), созданное как ответ на запуск первого советского спутника специально для поддержки научных разработок, которые выходили далеко за пределы существовавших на тот момент технологических возможностей. Проект ARPANET определенно относился к этой категории. Прежде почти не предпринималось попыток соединить компьютеры в масштабах континента, не говоря уже о создании сети из многих взаимосвязанных компьютеров. Не исключено, что где-то в Пентагоне какой-нибудь четырехзвездочный генерал действительно вынашивал мрачные идеи о том, что однажды ARPANET превратится в коммуникационную сеть, способную пережить атомную войну (это популярный сегодня миф о происхождении Интернета), но наши ученые думали совсем о другом. Их занимали технические сложности, связанные с новым проектом, бескрайние перспективы компьютерных коммуникаций, ну и, конечно, их жены и дети. Словом, мысли их были исключительно мирными.

Болтер-холл в те годы еще радовал глаз новизной и блеском – как, в общем, и сам Лос-Анджелес. Его построили в конце пятидесятых годов для быстро расширявшегося тогда инженерного факультета. Простые модернистские линии здания считались последним криком архитектурной моды и отлично соответствовали кипевшей за его стенами передовой работе. То же самое можно сказать о новом корпусе молекулярной биологии, который сейчас возвышается по соседству. За прошедшие полвека Болтер-холл немного обветшал: старые неопрятные козырьки над окнами, ржавые перила балкона, обращенного во внутренний двор с высоченными эвкалиптами. Аспиранты, собравшиеся здесь, чтобы встретить ценный груз, наверняка стояли в их тени, спасаясь от палящего калифорнийского солнца. Сотовых телефонов тогда еще, конечно, не изобрели, поэтому им приходилось гадать, когда фургон приедет к ним из аэропорта. Рядом ожидал погрузчик, готовый поднять тяжелое устройство и переместить его в здание. Интересно, они потягивали шампанское из пластиковых стаканчиков или из стеклянных бокалов? И, может быть, они фотографировали друг друга на один из тех недорогих импортных японских фотоаппаратов, которые как раз тогда только что появились в продаже? (Впрочем, если и так, то снимки наверняка давно потеряны.) Несомненно, что здесь ощущался сильный ажиотаж, даже если исторических последствий никто пока еще не представлял. Это было первое событие в истории Интернета.

Пока аспиранты веселились снаружи, их профессор сидел внутри, один в большом кабинете, который он недавно получил в новом помпезном здании, и работал с документами. Не самое приятное занятие для субботнего дня. Это я легко могу себе представить, потому что сорок пять лет спустя, когда я сюда приехал, Леонард Клейнрок сидел на том же самом месте, очень бодрый для своих 75 лет, в накрахмаленной розовой рубашке, черных широких брюках и с телефоном «блэкберри» на лакированном кожаном поясном ремне. Лицо его было загорелым, а голову покрывала объемистая шевелюра. На его столе стоял новенький ноутбук, в микрофон которого он сердито кричал:

– Все равно не работает!

На другом конце ему медленно и терпеливо отвечал бестелесный голос специалиста техподдержки.

– Нажмите здесь. Теперь нажмите там. Введите то-то.

Клейнрок взглянул на меня поверх очков и жестом предложил мне сесть. Он щелкнул мышкой, затем еще раз и еще раз.

– Попробуйте еще раз, – сказал голос.

Клейнрок поморщился, вглядываясь в экран.

– Здесь написано, что я не подключен к Интернету. Прямо так и написано!

И он так захохотал, что даже плечи затряслись.

Клейнрок – отец Интернета, точнее, один из отцов, ведь у успеха их всегда много. В 1961 году, будучи еще аспирантом Массачусетского технологического института, он опубликовал первую работу на тему «коммутации пакетов», то есть способа передачи данных небольшими порциями вместо непрерывного потока, что более эффективно. Эта идея уже некоторое время витала в воздухе. Профессор Национальной физической лаборатории в Великобритании Дональд Дэвис, о котором Клейнрок не знал, независимо от него развивал схожие принципы, равно как и Пол Бэран – инженер научно-исследовательской корпорации RAND в Лос-Анджелесе. Целью исследования Бэрана, начатого в 1960 году по заказу ВВС США, было создание коммуникационной сети, способной пережить ядерный удар. Дэвис же, работавший в университетской лаборатории, просто хотел усовершенствовать британскую систему связи.

К середине 1960 годов (к тому времени Клейнрок уже работал в UCLA и надеялся вскоре получить должность штатного профессора) идеи Дэвиса и Бэрана стали очень популярны в среде небольшого глобального сообщества ученых, занимавшихся вычислительной техникой, их обсуждали на конференциях и схематически рисовали на досках в университетских аудиториях. Однако пока эти идеи не находили практического применения. Никому тогда еще не удалось собрать воедино все кусочки мозаики и построить функционирующую Сеть. Главная трудность, с которой сталкивались эти сетевые первопроходцы (и определяющий принцип сегодняшнего Интернета), заключалась в том, что им предстояло разработать не просто компьютерную сеть, а сеть, состоящую из множества сетей. Они пытались наладить «диалог» не просто между двумя, тремя или даже тысячей компьютеров, но между несколькими тысячами компьютеров разных типов, объединенных в локальные сети самыми разными способами и разбросанных по очень большой территории. Эту проблему на метауровне так и назвали – проблемой межсетевого взаимодействия (internetworking).

Чтобы решить ее, потребовалось участие министерства обороны. В 1967 году молодой ученый по имени Ларри Робертс (сотрудник Клейнрока по Массачусетскому технологическому) был нанят ARPA специально для разработки экспериментальной общенациональной компьютерной Сети. К июлю того же года он отправил в 140 технологических компаний и научных организаций подробное письмо с предложение построить то, что он сначала называл «ARPA net».

Все началось с четырех университетов на западе страны: Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, Стэнфордского научно-исследовательского института, Университета штата Юта и Калифорнийского университета в Санта-Барбаре. Выбор именно этих учебных заведений был неслучайным. Идея о соединении университетских компьютеров многих пугала, ведь каждому вузу пришлось бы делиться с другими мощностями своей драгоценной, и без того слишком загруженной ЭВМ. Университеты Восточного побережья оказались более консервативны или, по крайней мере, менее восприимчивы к обещаниям финансирования от ARPA. В Калифорнии уже имелись и быстро развивались технологическая культура и крупные университеты, но зарождение ARPANET именно на Западе объяснялось также и культурной потребностью в новых идеях.

Под началом Клейнрока UCLA взял на себя обязанность по обеспечению работы Центра измерения параметров Сети (Network Measurement Center), отвечающего за оценку производительности нового творения. Это было вызвано не только личными, но и профессиональными причинами: Клейнрок был не просто признанным специалистом по теории сетей, но и давним другом Робертса. Задача компании Bolt Beranek and Newman состояла в том, чтобы создать Сеть, а Клейнрок должен был попытаться ее взломать, чтобы проверить ее устойчивость. Это также означало, что UCLA получит первый IMP и установит его между большим общим компьютером кафедры вычислительной техники (который назывался Sigma-7) и специально модифицированными телефонными линиями к другим университетам, которые компания AT&T уже подготовила для будущей Сети. Весь свой первый месяц в Калифорнии IMP № 1 провел в полном одиночестве, ожидая своего дебюта.

– Хотите на него посмотреть? – спрашивает Клейнрок, радостно вскакивая со стула. Он ведет меня по коридору к небольшой переговорной в нескольких метрах от своего кабинета. – Вот она, эта прекрасная машина! Поистине великолепная машина!

IMP выглядел (как и всякая знаменитая вещь) в точности как на фотографиях: бежевый стальной ящик размером с холодильник, с кнопками на передней панели – что-то вроде несгораемого шкафа, замаскированного под робота R2-D2 из «Звездных войн». Клейнрок открывает и закрывает дверцу, поворачивает несколько регуляторов:

– Усиленная версия компьютера Honeywell DDP-516 – на тот момент само совершенство!

Я говорю Клейнроку, что все чаще замечаю характерный запах Интернета – странную смесь запаха промышленных кондиционеров и озона, вырабатываемого проводниками. Мы оба наклоняемся, чтобы принюхаться. От IMP пахнет так же, как в подвале моего дедушки.

– Это плесень, – машет рукой Клейнрок. – Надо закрыть дверцу, и она… поджарится!

Нынешнее положение компьютера IMP кажется явно незавидным: его запихнули в угол маленькой переговорной комнаты с разномастными стульями и выцветшими плакатами на стенах. Рядом валяется пакет, из которого выглядывает стопка бумажных стаканчиков для кофе.

– Вы, наверное, думаете, почему он брошен здесь? – спрашивает Клейнрок. – Почему он не красуется на стенде под стеклом где-нибудь на территории кампуса? Все потому, что эту машину никогда не ценили. Ее вообще хотели выбросить. Мне пришлось ее спасать. Никто не хотел воздать ей должное. Я говорил: «Это важная вещь, нужно ее сохранить!» Но, как известно, нет пророка в своем отечестве.

Впрочем, ситуация меняется к лучшему. Один аспирант исторического факультета UCLA незадолго до нашей встречи с Клейнроком заинтересовался исторической ролью Болтер-холла и компьютера IMP и начал собирать архивные материалы. После нескольких лет обивания порогов и переговоров с администрацией Клейнроку удалось договориться о создании «Зала наследия Интернета и архива Клейнрока» (Kleinrock Internet Heritage Site and Archive), которые должны увековечить не только сам IMP, но и весь этот исторический момент.

– Просто замечательно, что та группа очень умных людей собралась в одно время и в одном месте, – замечает Клейнрок. – Такое случается иногда, и тогда наступает золотая эра науки.

И правда, команда, собравшаяся в его лаборатории той далекой осенью, составила, так сказать, «Зал славы» Интернета. В нее входили, например, Винтон Серф (ныне занимает пост вице-президента и «главного проповедника Интернета» в компании Google), написавший вместе со Стивом Крокером (еще одним студентом Клейнрока) важнейший операционный код Интернета, известный ныне как протокол TCP/IP, а также Джон Постел, который долгие годы возглавлял Администрацию по цифровым адресам в Интернете и считался гуру целого поколения сетевых инженеров.

Музей решили организовать в аудитории № 3420, где IMP работал с момента установки на День труда в 1969 году до его списания в 1982 году. Мы проходим дальше по коридору, чтобы осмотреть это помещение.

– IMP стоял вот здесь, – говорит Клейнрок, похлопывая по стене, окрашенной белой краской, – но комнату уже переделали. Потолок новый, пол тоже, у нас был фальшпол для кондиционеров.

Мы заглядываем за металлический шкаф для инструментов, надеясь увидеть ту самую телефонную розетку – первые несколько футов первой интернет-линии, но ее там нет. Как нет там ни мемориальной доски, ни исторической экспозиции, ни, разумеется, туристов. Пока нет. Клейнрок надеется восстановить эту комнату до ее оригинального состояния, какой она была в 1969 году. Мне представился этакий Грейсленд[14], застывший во времени, с легендарным компьютером IMP, старым дисковым телефоном, фотографиями патлатых молодых мужчин в очках с массивными оправами.

– Восстановить здесь стену и проделать вот тут дверной проем стоит 40 тысяч долларов, а у нас весь бюджет на музей и на архив – 50 тысяч, – жалуется Клейнрок. – Так что, видимо, мне придется пожертвовать немало из своих. Но ничего, это ведь ради благого дела.

Пока мы разговариваем, в аудитории проходит практическое занятие. Студенты с паяльниками в руках склонились над зелеными платами, положив перед собой свои сотовые телефоны, а лаборант выкрикивает инструкции. На нас никто даже не взглянул. Клейнрок – один из пионеров Всемирной паутины, но для сидящих здесь девятнадцатилетних ребят, которые вообще не представляют себе жизни без Сети (браузер Internet Explorer, между прочим, появился еще до того, как они научились читать), он что-то вроде мебели. В общем, это оказалось вовсе не святилище, а простая аудитория, гораздо менее интересная для туриста, чем, скажем, расположенный неподалеку дом Райана Сикреста[15]. Так что же я здесь забыл?

В эпоху Болтер-холла Интернет имел очень четкие границы, в отличие от нынешней его необъятной структуры. И Клейнрок, воплощавший в себе и носивший в своих воспоминаниях эту героическую эпоху, все еще физически находился там же. Конечно, я мог бы поговорить с ним по телефону или пообщаться в видеочате. Тем не менее я забросил свой невод в воды чувственного опыта, решив (кроме всего прочего) не довольствоваться фотографией аудитории № 3420, которую легко найти с помощью Google, и увидеть ее собственными глазами.

В тот день, приехав на встречу с Клейнроком чуть раньше времени, я сидел на ступенях Болтер-холла, ел чипсы и ковырялся в своем телефоне. Жена только что прислала мне видео, на котором наша дочка училась ползать. Это красочное зрелище заполнило маленький экран и мысленно вернуло меня в Нью-Йорк. Я приехал, чтобы увидеть первый узел Интернета, но меня отвлек один из его современных узлов – тот, что я всегда носил в кармане. Если Интернет – это текучий новый мир, непохожий на наш добрый старый физический мир, то Болтер-холл был как раз тем местом, где эти два мира соприкасались, этаким хорошо заметным швом, сшивающим миры. Вот только суть, которую я искал, оказалась разбавлена эволюцией порожденного ей же явления. Я держал в руках блестящий девайс, соединяющий меня со всем и вся; а где-то рядом стояла древняя, пахнущая плесенью машина в стальном корпусе. Чем они на самом деле отличались друг от друга? IMP – настоящая вещь, не реплика, не модель и не цифровое изображение. Поэтому я сюда и прилетел: чтобы услышать подробности от самого Клейнрока, увидеть своими глазами цвет стен аудитории, а заодно и показать нос идее моментальной воспроизводимости чего угодно. Конкретным физическим местом невозможно поделиться в блоге, его не отправить ссылкой, и должен признаться, что меня слегка пьянила эта ирония. В 1936 году Вальтер Беньямин в эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» писал о том, что объект искусства лишается своей ауры, связанного с ним уникального ощущения. А ведь я искал ауру той самой вещи, которая угрожала раз и навсегда уничтожить саму идею «ауры».

Я спросил Клейнрока, почему мы так редко упоминаем понятие «уникального ощущения» в контексте самого Интернета. Нас гораздо чаще занимает прямо противоположное – обеспечиваемая Сетью мгновенная воспроизводимость всего и вся, возможность делать любые вещи и явления «вирусными». В результате этого угасает не только аура вещей и явлений, но и наша потребность в ней, и в результате мы готовы смотреть концерт на экране смартфона.

– По этой же причине люди не знают, когда и где появился Интернет, каким было первое сообщение, – соглашается Клейнрок. – То, что им это безразлично, – интересный психологический и социологический момент. Это как с кислородом: никого не интересует, откуда он берется. Мне кажется, что современные студенты многое упускают, потому что не стремятся разобрать все на составные части. Вот эту штуку не разберешь, – стучит он по ноутбуку. – Где физический опыт? Увы, его больше нет. Они понятия не имеют, как работают вещи. Когда я в детстве собирал радиоприемники, то знал, с чем имею дело, знал, как они устроены и почему работают.

Таким образом, комната № 3420 представляет собой исключение, ведь уж в ней-то студентам-компьютерщикам приходится работать руками.

Я прошу Клейнрока рассказать мне о стоящих тут и там в его кабинете памятных вещах. Он вытаскивает из небольшой серой коробки, стоящей на картотечном шкафу, тот самый журнал, в котором был записан момент первого соединения компьютеров – IMP в Калифорнийском университете и IMP № 2 в Стэнфорде. Это было в среду вечером 29 октября 1969 года. На обложке блокнота желтовато-коричневого цвета красуется сделанная фломастером надпись «Журнал IMP». Его, конечно, можно увидеть на сайте Клейнрока.

– Это самый важный документ в Интернете, – говорит профессор. – Несколько человек сейчас собирают эти архивы, и на меня спускают всех собак всякий раз, когда я к ним прикасаюсь. Они-то и дали мне эту коробку.

Он открывает журнал и начинает читать записи:

Звонили из Стэнфорда, попробовали отладочный тест, но не получилось.

Дэн нажал какие-то кнопки.

– Здесь есть важная запись от 29 октября. Мне нельзя прикасаться к этим страницам. Но я не могу устоять! Вот она.

Рядом с тайм-кодом 22:30 синей шариковой ручкой написано:

Обменялись сообщениями между хостами со Стэнфордом.

Так выглядит единственное документальное свидетельство первой удачной передачи данных в системе ARPANET между удаленными друг от друга ЭВМ. Первый вздох Интернета. От волнения мне с трудом удается удерживать руки на коленях.

– Если кто-нибудь решит это украсть, то вот оно, здесь! – говорит Клейнрок. – Здесь же и копия моей диссертации.

И тут его охватывает ностальгия.

– В те дни никто из нас не имел ни малейшего представления, чего ожидать. У меня была мечта, и во многом ее удалось воплотить в жизнь. Но я не предвидел социальной стороны явления, например того, что моя мама в 99 лет будет пользоваться Интернетом. Это от меня ускользнуло. Я думал, что компьютеры будут говорить с компьютерами или люди с компьютерами. Но все оказалось иначе. Главным стало общение между людьми.

Я напоминаю ему, что мы закрыли IMP, чтобы «поджарить» плесень, и мы снова идем по коридору, чтобы засвидетельствовать свое почтение старой машине. Клейнрок открывает дверцу.

– Так-так, – говорит он. – Да. М-м-м. Понюхайте-ка.

Я нагибаюсь, словно к цветку.

– Чувствуете? Это запах радиодеталей и резины. Я помню его еще с детства, когда разбирал на части старые ламповые радиоприемники, паял и все время возился с канифолью.

А я вспоминаю практические занятия по электронике на третьем курсе. Мы собирали диоды, которые мигали по определенному алгоритму. Я каждый день имею дело с электронными устройствами, но такого запаха ни разу с тех пор не нюхал.

– Этого никак не зафиксировать, – замечает Клейнрок. – Хотя однажды и это станет возможно.

Отрочество Интернета затянулось. С момента рождения ARPANET в Калифорнийском университете в 1969 году и вплоть до середины девяностых Сеть сетей медленно расползалась от университетов и военных баз к компьютерным компаниям, юридическим фирмам и банкам. Все это было задолго до того, как она добралась до всех нас. За годы этой долгой юности не произошло больших сдвигов, о которых стоило бы рассказать. Четверть века Клейнрок и его коллеги работали, словно путешественники, устанавливающие флаг Интернета на разных далеких берегах, в уединенных колониях, связанных с другими лишь тонкой нитью или вообще не связанных. Словом, Интернета было – кот наплакал.

Ранние карты сети ARPANET, часто публиковавшиеся компанией Bolt Beranek and Newman, показывают, насколько редко была «размазана» эта сеть. Эти карты похожи на карты созвездий. В каждом издании на силуэт США накладывались черные кружочки (каждый обозначал один IMP), соединенные прямыми, как стрела, линиями. Схема ARPANET поначалу напоминала ковш Малой Медведицы, зачерпывающий кусок Калифорнии, с ручкой в Юте. К лету 1970 года сеть разрослась на восток, достигнув Массачусетского технологического института, Гарварда и офиса Bolt Beranek and Newman в Кембридже. Вашингтон добавился только к следующей осени. В сентябре 1973 года ARPANET стала международной благодаря спутниковой связи с Университетским колледжем в Лондоне. К концу десятилетия сеть прочно закрепилась в четырех регионах: Кремниевой долине, Лос-Анджелесе, Бостоне и Вашингтоне. Нью-Йорк практически не был представлен, за исключением небольшой «колонии» Нью-Йоркского университета. В центральной части США появилось лишь несколько отдельных узлов.

Поскольку ARPANET задумывалась в качестве аварийной системы связи на случай конца света, она избегала концентрации в городах и централизации. У нее не было никаких специальных «мест», вещественных ориентиров. С физической точки зрения имелось несколько IMP, вроде того, что стоял в кабинете Клейнрока, соединенных постоянной телефонной связью, предоставляемой на особых условиях компанией AT&T. Физически сеть «жила» в пустых аудиториях университетских факультетов вычислительной техники, в служебных помещениях на военных базах, в медных проводах и СВЧ-каналах развернутой к тому моменту телефонной системы. ARPANET нельзя даже было бы назвать «облаком». Она представляла собой ряд разрозненных аванпостов с узкими «дорогами» между ними, этакий современный вариант «Пони-экспресса»[16].

Без сомнения, все это время шли серьезные исследования, но мысль, что ARPANET можно использовать в качестве инструмента общения, воспринималась как экзотическая фантазия. В сентябре 1973 года на конференции в университете графства Сассекс в английском городе Брайтон собрались ученые со всего света, разрабатывавшие компьютерные сети на деньги своих правительств. Поскольку ARPANET была крупнейшей из них, с США наладили специальный демонстрационный канал связи. Сделать это оказалось непросто. Пришлось задействовать телефонную линию от одного из узлов ARPANET в штате Виргиния до спутниковой передающей антенны. Затем сигнал ретранслировался орбитальным спутником на наземную станцию в Гунхилли-Даунз в Корнуолле, а далее шел по телефонным проводам в Лондон и только после этого в Брайтон. Говорить о технологическом чуде не приходилось; современные инженеры назвали бы подобное громоздкое и неустойчивое трансатлантическое соединение «заплаткой».

Однако история запомнила эту конференцию по более прозаичным причинам. С Клейнроком случилась неприятность, ставшая впоследствии легендарной. Вернувшись с конференции домой в Лос-Анджелес, он обнаружил, что забыл свою электробритву в ванной студенческого общежития в Брайтоне. Подключившись к ARPANET со своего университетского компьютерного терминала, он ввел запрос WHERE ROBERTS, который должен был показать, в Сети ли его друг Ларри Робертс, который был трудоголиком и страдал бессонницей. Конечно же, Ларри был в Сети и совершенно не собирался спать в три часа ночи. При помощи простейшей чат-программы – «стук-перестук» (clickety-clack), как называет ее Клейнрок, – двое друзей договорились об отправке бритвы на родину. Общаться таким образом было, по словам историков Кэти Хефнер и Мэтью Лайона, «примерно то же самое, что прокатиться зайцем на авианосце».

В 1970-е годы ARPANET принадлежала государству и связывала инженеров ВПК либо с самими военными, либо с другими финансируемыми ARPA университетскими факультетами. Но в социологическом смысле ARPANET была не более чем маленьким городком. Ее адресный справочник представлял собой книжку в обложке канареечного цвета толщиной с осенний номер глянцевого журнала. В нем были перечислены около пяти тысяч имен тех, кого можно было найти в этой Сети, а также их почтовые адреса, буквенные коды их сетевых узлов, а также адреса электронной почты, только без расширений типа .com или .edu (их изобретут только через несколько лет). Клейнрок, разумеется, тоже есть в этом справочнике, причем с тем же рабочим адресом и телефоном, что и сегодня (хотя его почтовый индекс и электронный адрес изменились). Вместе с ним в справочнике присутствуют ученые-компьютерщики из Массачусетского технологического, из Университетского колледжа Лондона и университета Пенсильвании; командующий военным управлением НИОКР в области связи в Форт-Монмауте, штат Нью-Джерси; а также руководитель отдела программирования для стратегических исследований на военно-воздушной базе Оффут в Небраске, известной прежде всего тем, что на ней в свое время был построен самолет «Энола Гэй»[17]. Кроме того, на базе находился главный ядерный командный центр времен холодной войны, сюда же в целях безопасности был доставлен президент Буш сразу после терактов 11 сентября.

Вот что собой представляла ARPANET: случайное место встреч ученых и связанных с высокими технологиями военных, оказавшихся под общим зонтом компьютерной сети. Под передним клапаном суперобложки справочника – логическая карта ARPANET, на которой узлы, подписанные крошечным шрифтом, соединены жирными и тонкими прямыми линиями. Она похожа на сложную и запутанную схему производственного процесса. Все компьютеры сети ARPANET легко уместились на одной странице. Но эта компактность оказалась недолгой.

К началу 1980-х годов крупные компьютерные компании (например, IBM, XEROX и Digital Equipment Corporation), а также важные правительственные агентства (такие как NASA или Министерство энергетики) уже имели собственные компьютерные сети с собственными названиями. У физиков высоких энергий была сеть HEPnet. Специалисты по космической физике пользовались SPAN. Исследователи ядерного синтеза с магнитным удержанием плазмы подключались к MFEnet.

В это же время возникло несколько европейских сетей, в том числе EUnet и EARN (Европейская исследовательская академическая сеть). Росло также число региональных академических сетей, которые назывались так, словно все они были детьми каких-то мистера и миссис net: BARRnet, MIDnet, Westnet, NorthWestnet, SESQUInet.

Проблема заключалась в том, что все эти сети не были связаны между собой. Простираясь через страну, а иногда и через океан, они, по сути, работали как частные каналы, наложенные поверх общественной телефонной системы. Они частично перекрывали друг друга географически, иногда даже обслуживали один и тот же университетский кампус. И они могли совпадать физически, так как использовали одни и те же кабели междугородней телефонной связи. Однако в сетевом, логическом смысле они были обособленными, отделенными друг от друга, словно солнце и луна.

Все изменилось в канун нового 1983 года, когда после долгого периода планирования все компьютеры в системе ARPANET приняли электронные правила, до сих пор остающиеся краеугольными камнями в фундаменте Интернета. Если говорить техническим языком, то они переключили свой протокол связи («язык») с NCP (Network Control Protocol – «протокол управления сетью») на TCP/IP (Transmission Control Protocol/Internet Protocol – «протокол управления передачей / интернет-протокол»). В истории Интернета это был момент, когда ребенок сам стал отцом. Эта «перестройка», возглавленная инженерами компании Bolt Beranek and Newman, вынудила несколько десятков системных администраторов сидеть за своими столами в новогоднюю ночь, пытаясь успеть к сроку (это испытание даже увековечено в виде значков с надписью: I survived the TCP/IP transition[18]). Всякий узел, использовавший старый протокол, отсекался, пока не переходил на новый. Но как только несколькими месяцами позже пыль наконец улеглась, взору специалистов предстал компьютерный эквивалент единого международного языка. TCP/IP превратился из диалекта (пусть и основного) в официально признанный язык межсетевого общения.

Как отмечает историк Интернета Джанет Аббейт, этот переход знаменовал не просто административный сдвиг, но важную концептуальную трансформацию: «Теперь было уже недостаточно придумать, как соединить несколько компьютеров: инженерам отныне приходилось заботиться о взаимодействии сетей». ARPANET превратилась из обнесенного забором сада с официальным правительственным справочником его обитателей в одну из многочисленных сетей, соединенных в так называемую «между-сеть» (inter-net).

Стандартизация протокола TCP/IP в новом 1983 году навсегда закрепила распределенную структуру Интернета, по сей день гарантируя отсутствие центрального контроля над ним. Каждая сеть действует независимо или «автономно», потому что TCP/IP дает ей «словарь» для взаимодействия. По словам Тима Ву – писателя и профессора факультета права Колумбийского университета, в этом заключена принципиальная идеология Интернета, который имеет немало общих черт с другими децентрализованными системами, в частности с федеративным устройством США. Поскольку на первых порах Интернет использовал уже существовавшие телефонные провода, его основателям пришлось «изобрести протокол, учитывавший наличие многочисленных сетей, над которыми они почти не имели власти», пишет Ву. Это была «система допустимых различий, система, признававшая и принимавшая автономию членов Cети».

Хотя эта автономия явилась следствием инфраструктуры, которую получил Интернет, она сама вскоре стала важнейшей силой, влияющей на эту инфраструктуру. Уинстон Черчилль однажды сказал об архитектуре: «Мы создаем наши дома, а затем наши дома создают нас». То же самое справедливо и в отношении Интернета. С протоколом TCP/IP и новыми автономными сетями, которые теперь появлялись все чаще, Интернет начал быстро расширяться, но расширяться беспорядочно. Он обретал форму случайно, как город. Его свободная структура способствовала спонтанному органическому росту. География и форма Интернета не задавались в каком-нибудь проектном отделе компании AT&T, как в случае телефонной системы. Скорее, они определялись независимыми действиями первых нескольких сотен, а позже тысяч сетей.

Протокол TCP/IP дал нам Интернет, каким мы его знаем сегодня, и открыл замечательный период роста. В 1982 году в Интернете действовали лишь 15 сетей (или «автономных систем»), общавшихся между собой на TCP/IP. К 1986 году их было свыше 400. (В 2011-м – более 35 000.) Количество компьютеров в этих сетях увеличивалось еще быстрее. Осенью 1985 года насчитывалось 2000 машин с доступом к Интернету; к концу 1987 года их было уже 30 000, а к концу 1989 года – 159 000. (В 2011-м в мире было два миллиарда интернет-пользователей, а число устройств в их руках существенно превышало эту цифру.)

Интернет, который почти двадцать лет оставался городком ученых под названием ARPANET, превращался в настоящий мегаполис. Если прежде каждый роутер представлялся чем-то вроде тихой обители на вершине горы, то теперь в результате невероятного роста числа компьютеров роутеры громоздились друг над другом, образуя целые поселки. Некоторые из этих населенных пунктов даже как будто бы намекали на то, что в скором будущем обзаведутся небоскребами. Для меня это самый захватывающий момент ранней истории Сети – Интернет становился физическим местом.

К концу 1980-х годов горстка компаний начала прокладывать собственные междугородние информационные магистрали («бэкбоны») и аналог городских улиц (сети масштаба города). Но если вы сейчас вообразили себе десятки бульдозеров, прокладывающих кабели где-нибудь в полях Пенсильвании, то вынужден вас огорчить – бульдозеры пока не приехали, хотя ждать их оставалось недолго. В те годы сети дальней и местной связи все еще использовали телефонные линии в сочетании со специальным оборудованием. К началу 1990-х годов ручеек превратился в бурный поток, когда такие компании, как MCI, PSI, UUnet, MFS и Sprint, привлекли крупные инвестиции и принялись копать собственные траншеи и укладывать в них передовые оптоволоконные кабели (серийный выпуск которых начался как раз в 1980-х).

Сеть сетей аккумулировала собственную инфраструктуру. Она начала колонизировать ключевые места по всему свету, где и процветает до сих пор: Виргинию и Кремниевую долину, Калифорнию, деловой район Доклендс в Лондоне, Амстердам, Франкфурт и центральный район Отемачи в Токио. Интернет распространился настолько, что стал виден невооруженным глазом, превратился в реальный элемент ландшафта. То, что в первые двадцать лет существования Интернета можно было проигнорировать, все эти «промежуточные» пространства (подсобки телекоммуникационных компаний и пустые классные комнаты) теперь обрели видимый облик. К середине девяностых волна моды на прокладку оптоволоконных кабелей набрала высоту цунами, и скоро избыточное предложение широкополосного соединения стало одним из факторов «краха доткомов» – огромного и одного из самых печально известных пузырей в американской экономической истории. Однако именно эти вложения, перегрев рынка и последовавший за этим экономический обвал позволили создать Интернет, которым мы пользуемся сегодня.

В 1994 году я заканчивал школу и часами сидел за семейным «Макинтошем», занимая телефонную линию и лазая по форумам и чатам провайдера American Online. Зимой того же года отец принес домой 3,5-дюймовую дискету с новой программой Mosaic – первым интернет-браузером. Солнечным воскресным утром, сидя за обеденным столом, к которому был протянут длинный провод, и отодвинув в сторону мою домашнюю работу по физике, мы слушали скрипучие сигналы модема, извещавшие о соединении с удаленным компьютером. Моя мама неодобрительно поглядывала на нас поверх газеты. На экране вместо привычного скудного меню America Online мигал курсор в пустой адресной строке – начальной точке всех наших цифровых путешествий.

Но куда мы могли бы отправиться? В то время выбор был очень ограничен. Лишь немногие организации имели собственные сайты: университеты, некоторые компьютерные компании и Национальная метеорологическая служба. И откуда нам было знать, как их найти? Ни Google, ни Yahoo, ни MSN, ни даже Jeeves тогда еще не изобрели. В отличие от закрытой структуры AOL и, конечно, любого компьютера, которым мне приходилось пользоваться, Интернет казался безграничным, как сам мир. Это рождало у вас отчетливое ощущение путешествия. И его испытывал не только я. Сезон для Интернета выдался горячим. Netscape выпустила свой браузер в октябре, а Microsoft как раз активизировал рекламную кампанию своего Internet Explorer. Интернет обещал вот-вот, раз и навсегда, стать всеобщим достоянием. Крышу уже начало срывать.

Но все-таки какую именно крышу? Начавшийся бум грозил перенапрячь существовавшую инфраструктуру коммуникаций, возможно, даже разрушить ее. Так кому предстояло ее спасать? Как она должна расширяться? В каком направлении? Я читал всякие статьи на тему «бума доткомов», знал историю того, как Джим Кларк и Марк Андрессен основали Netsape, как Билл Гейтс сражался за то, чтобы сделать Internet Explorer неотъемлемой частью своей операционной системы Windows. Но что насчет самих сетей и мест их соединений? Кто еще остался в этом бизнесе, вечно одержимом новшествами, способный рассказать о тех временах?

В общем, я приехал в Калифорнию, а в результате узнал много интересного о Виргинии.