Сеть. Как устроен и как работает Интернет Блам Эндрю

Глава V

Города света

Вернувшись в Остин, я встретился на конференции NANOG с парнем по имени Грег Хенкинс, имевшим несчастье занимать должность под названием «ответственный за решение проблем». Он тусовался с людьми из пирингового сообщества, с готовностью платил за выпивку и казался уважаемым участником всего этого бродячего цирка, в котором участвовали сетевые инженеры, пиринг-координаторы и операторы точек обмена интернет-трафиком. В частности, он был очень близок с Виттеманом и Орловски. Но у Грега не было своей сети, и он не занимался обменом интернет-трафиком. Он работал на Brocade, компанию, которая, помимо прочего, изготавливала маршрутизаторы серии MLX.

Эти устройства размером с холодильник и стоимостью с грузовик жизненно необходимы для работы Интернета. Во Франкфурте и Амстердаме я видел самую мощную из всех моделей Brocade – MLX-32, работавшую на полную катушку. Кроме того, я видел ее и ее младших сестер, изготовленных Brocade и ее конкурентами, вроде Cisco и Force10, практически в каждом интернет-здании, где мне довелось побывать. Там же, где мне на глаза не попадался сам маршрутизатор, запертый в клетку, я видел картонную коробку, в которой он поставлялся, валяющейся в темных коридорах дата-центра, будто помет некоего дикого медведя, которого я выслеживал. Это были бесспорные признаки физического присутствия Интернета, самое явное указание на то, что это здание угнездилось в Сети всерьез и надолго. К тому же мне нравилось то, как маршрутизаторы играли роль базовых кирпичиков Интернета. Они масштабировались: коробочка, которую я купил за 20 долларов в магазине Radio Shack, была роутером, и первый IMP Леонарда Клейнрока был им. Они были и остаются элементарными частицами Интернета.

Но что я на самом деле знал о происходящем внутри? Я изучил географию Интернета, узнал, где он находится. Но я все еще толком не знал, что он собой представляет. Дома у меня все было сделано из меди: кабель, протянутый с заднего двора, провода у меня на столе, древние, доживающие свой век телефонные провода наземной линии. Но в сердце Интернета все было исключительно оптоволоконным: сплошь тонкие стеклянные нити, наполненные пульсирующим светом. Меня до сих пор убеждали в том, что Интернет всегда имеет четкий физический путь: будь то отдельный желтый оптоволоконный патч-корд, подводный кабель, протянутый по дну океана, или пучок оптоволокна толщиной в несколько сотен нитей. Однако то, что происходит внутри маршрутизатора, невозможно разглядеть невооруженным глазом. Как же выглядит физический путь внутри него? И что он может мне рассказать о том, как устроено все остальное? Как выглядит самая суть кабелей и проводов?

Интернет – это творение человеческих рук, и отростки его протянулись по всему миру. Но как все они вместились в то, что уже существовало? Быть может, эти отростки протянулись под зданиями или вдоль вереницы телефонных столбов? Или же оккупировали заброшенные склады, сформировали новые городские районы? Я не собирался получать ученую степень по электротехнике, но надеялся, что на происходящее внутри черных коробок и желтых проводов можно, скажем так, пролить свет. Хенкинс находился в постоянном движении и нигде не мог задержаться надолго. Но он знал одного парня из Сан-Хосе, который мог кое-что рассказать мне о силе света.

Штаб-квартира Brocade находится в здании с зеркальными окнами, стоящем в тени аэропорта Сан-Хосе в Кремниевой долине. В холле меня встретил Пер Вестессон, работа которого заключалась в том, чтобы соединять друг с другом самые мощные машины Brocade для симуляции крупнейших точек обмена интернет-трафиком, а затем – ломать эти связи и находить способ их улучшить.

– Мы выдергиваем кабель или выключаем электричество в момент прохождения трафика, – объясняет Вестессон. – Так проходят мои рабочие будни.

Мне показалось, что Перу просто не очень нравится, когда что-то не работает.

Пер родился в Швеции. Он одет в тщательно отглаженную желто-коричневую рубашку в клетку и коричневые твидовые брюки. Его глаза кажутся мутными от света флуоресцентных ламп и сухого воздуха в лаборатории на верхнем этаже. В этом помещении размером с бакалейную лавочку полно технических специалистов: они стоят по двое или по трое перед двойными экранами или роются в корзинах с оптоволоконными кабелями и запасными частями. Шторы были опущены, чтобы не пускать в помещение свет.

Вестессон говорит, что я могу чувствовать себя совершенно свободно – как в детском зоопарке. Могу, например, разобрать одну из машин, не рискуя навредить живому Интернету. Самая большая и простая из четырех основных частей маршрутизатора – это шасси: корпус, похожий на картотеку и представляющий собой основу грубой физической структуры машины, вроде как шасси у автомобиля. Часть меньшего размера и гораздо более «умная» – это объединительная панель, которая в MLX-32 представляет собой круглую стальную пластину диаметром с пиццу, испещренную медными контурами, словно парковый лабиринт.

В сущности, работа маршрутизатора заключается в том, чтобы указывать направление – так, как это делает охранник в холле офисного здания. Фрагмент данных приходит, объявляет пункт своего назначения маршрутизатору и спрашивает: «Как мне туда попасть?» Охранник указывает посетителю на нужный лифт или лестницу, роль которых и играет объединительная панель – совокупность фиксированных путей между входами и выходами маршрутизатора.

Третий ключевой элемент – это сетевые карты, принимающие логическое решение о том, куда направить данный бит информации, они, собственно, и играют роль охранника. Наконец, в маршрутизаторе имеются оптические модули, которые посылают и получают оптические сигналы, преобразуя их в электрические (и обратно). По сути сетевая карта – это просто многопозиционный переключатель, не слишком отличающийся от коммутатора сигнала в стереосистеме. Оптический модуль – это свет, простая лампа, которая постоянно включается и выключается. Чудом его делает скорость его работы.

– В общем, «гига» – это миллиард, – равнодушно произносит Вестессон. В руках он держит оптический модуль типа SPF+ (сокращение от small form-factor pluggable, «малый форм-фактор съемного типа»). Модуль выглядит как сделанная из стали упаковка жвачки Wrigley's, на вес он плотный, как свинец, и стоит как ноутбук. Внутри находится лазер, способный мигнуть десять миллиардов раз в секунду, каждый раз посылая свет по оптоволокну. Бит – это базовая частица всех вычислительных систем, ноль или единица, «да» или «нет». Эта пачка жвачки может за секунду обработать десять миллиардов таких частиц, то есть десять гигабайт данных. Она вставляется в сетевую карту, словно свеча зажигания, а сетевая карта задвигается в шасси, словно противень с печеньем в духовку.

Полностью загруженный MLX-32 может с легкостью поддерживать более ста оптических модулей. Следовательно, он может пропускать сто раз по десять миллиардов, то есть тысячу миллиардов бит в секунду, что составляет количество, обозначаемое словом «терабайт», – примерно столько данных текло через MLX-32, который я видел в понедельник утром во Франкфурте.

– Пока это все, чего мы достигли, – говорит Вестессон. – Следующим шагом станет использование соединений со скоростью 100 гигабит в секунду, так что каждая оптоволоконная нить будет обеспечивать скорость передачи 100 миллиардов бит в секунду.

Они уже тестируют такие соединения. Я слышал слово «гига» практически каждый день, но попробовать пересчитать все эти биты казалось каким-то новым вызовом. Вестессон только и говорил, что о «проходимости»: о том, сколько данных проходит через машину за секунду. Но мне хотелось знать, что из этого вытекает – какова скорость одного бита? Оказалось, что, задав этот вопрос, я попал в больное место.

– Некоторые наши клиенты смотрят, сколько времени требуется для прохождения через маршрутизатор одного пакета данных, – поясняет Вестессон. – Обычно это происходит в пределах микросекунды, то есть одной миллионной доли секунды.

Однако по сравнению, например, со временем, за которое бит пересекает континентальную территорию США, время его прохождения через маршрутизатор может показаться вечностью. Это как если бы вы за десять минут дошли до почтового отделения, а потом стояли там в очереди семь дней, 24 часа в сутки. Каждая машина Brocade, несмотря на всю свою мощность, это город с бесконечными пробками, стоящий среди свободных дорог открытой сети. Миллионная доля секунды – это до боли медленно (если вы вообще можете себе такое представить).

Согласно законам физики, свободный бит должен пройти три фута роутера за пять миллиардных секунды, то есть за пять наносекунд. Вестессон показал мне расчеты, которые он делал на листке бумаги механическим карандашом: скорость прохождения света по оптоволокну, умноженная на длину маршрутизатора. Он дополнительно проверил свои расчеты при помощи калькулятора на ближайшем компьютере, что само по себе было забавно, ведь подобные расчеты – последнее, чем нам пришло бы в голову заняться на собственном компьютере. Вестессон пересчитывает нули на экране:

– Так, это у нас миллисекунда… микросекунда… а это обычно называется наносекундой, то бишь миллиардной частью секунды.

Я смотрю на все эти нули, а потом отвожу от них взгляд, и все меняется. Я представляю себе, как автомобили, несущиеся по автостраде 87, производят миллионы вычислений в секунду с помощью своих радиоприемников, мобильных телефонов, электронных часов и GPS-навигаторов. Я испытываю новое чувство, мне кажется, будто все вокруг ожило: компьютеры, LCD-проекторы, дверные замки, противопожарная сигнализация и настольные лампы. Даже стоящий у стены кулер с водой был снабжен печатной платой и зеленым жидкокристаллическим экраном! Сам воздух казался наэлектризованным, заряженным миллиардами логических решений в секунду. Вся современная жизнь опирается на эти процессы, на эти вычисления. Только забравшись куда-нибудь глубоко в лес, мы можем отключиться от них – да и то не до конца. Что же говорить о городе! Системы, объединенные Сетью, вездесущи: сотовые телефоны, светофоры, парковочные автоматы, духовки, слуховые аппараты, электрические выключатели. И все это работает невидимо. Чтобы увидеть эту деятельность, вы должны ее себе представить, и в то мгновение мне это удалось.

Но Вестессон уже опаздывал на свою следующую встречу и начинал нервничать. У меня появилось ощущение, что он вообще нечасто опаздывает. Он провожает меня к лифту.

– Вообще-то мы едва коснулись поверхности, – говорит он.

Но мне показалось, что на самом деле мы копнули довольно глубоко. В своем эссе «Природа» Ральф Уолдо Эмерсон описывает, как он пересекает «голое общественное поле по размокшему снегу, в сумерках, под небом, затянутым тучами». И все же даже такое скучное путешествие приводит его в «совершенный восторг. Моя радость граничит со страхом… Я становлюсь прозрачным глазным яблоком; я ничто; я вижу все». В моем путешествии к центру Интернета роль голого общественного поля играла комната для испытаний роутеров. То, что я видел, было не просто сущностью Интернета, но его квинтэссенцией – не кабелями, проводами и трубами, но самим светом. Но куда это меня привело?

Выйдя на улицу, я присел на скамью и начал делать заметки, размышляя о том, не дискредитирует ли открывшаяся мне истина все мое паломничество? В конце концов, то, что я сейчас видел, не было соразмерно ни зданию, ни тем более городу – речь шла о наноразмерах. Что, если Интернет вообще невозможно толком понять с точки зрения географических мест и лучше думать о нем как о воплощенной математике – не о вещественных предметах, но о невыразимых бесплотных числах? Но мне уже было пора ехать в аэропорт, и я вдруг вспомнил, что, несмотря на все непрерывно развивающиеся кремниевые чудеса, сама планета остается неизменной, так же, как и скорость света и желание людей общаться друг с другом – недостижимыми. Пропускная способность может увеличиваться, но Калифорния, Нью-Йорк и Лондон не станут физически ближе друг к другу – это было мне особенно очевидно в битком набитом самолете во время долгого перелета домой. Мир был все так же огромен. В такси, по дороге из аэропорта имени Кеннеди, медленно перемещаясь по знакомым городским улицам, я был поражен тем, как много этого мира. И если Интернет состоял из света, из чего тогда состояли все остальные вещи, которые наполняют все эти здания и все эти районы – весь мерцающий простор ночного силуэта Нью-Йорка?

В декабре 2010 года компания Google объявила, что покупает за 1,9 миллиарда долларов здание на Манхэттене по адресу Восьмая авеню, 111. Это стало самой крупной сделкой года в сфере недвижимости. Речь идет об огромном здании площадью около трех миллионов квадратных футов, занимающем целый городской квартал. Оно служило нью-йоркской штаб-квартирой Google с 2006 года, и теперь руководители компании заявили, что оно нужно им, чтобы разместить расширяющийся штат нью-йоркских сотрудников. Он уже насчитывал 2000 человек и пополнялся чрезвычайно быстро. Приобретение здания в собственность должно было обеспечить компании гибкость, необходимую в долгосрочной перспективе. Но люди, посвященные в инфраструктуру Интернета, лишь удивленно поднимали брови, слыша это объяснение. Дом № 111 по Восьмой авеню – не просто крупное офисное здание в популярном районе, но и одна из самых важных сетевых «точек встречи» в мире, и одна из трех крупнейших в Нью-Йорке. Факт его покупки Google и официальное объяснение были похожи на то, как если бы авиакомпания American Airlines купила нью-йоркский аэропорт Ла-Гвардия и объявила, что собирается сделать из него парковку.

Среди многих других компаний, арендовавших площадь в этом здании, была и Equinix, занимавшая 55 000 квадратных футов. Однако в отличие от ее зданий в Эшберне или Пало-Альто, здесь присутствовали и многие другие компании, занимающиеся поддержкой дата-центров, а также частные сети. «Три единицы», как все называют это здание, было точкой обмена трафиком, где отдельные арендуемые помещения были связаны сложными переплетениями оптоволоконных кабелей.

Однако меня в сделке Google заинтересовала одна деталь, бросившаяся мне в глаза, когда я читал газетную статью, которая должна была объяснять интересы Google: «Три единицы» стояли прямо на так называемой «оптоволоконной трассе Девятой авеню». Звучит так, будто речь идет о реке Гудзон или по меньшей мере о скоростном шоссе Бруклин-Квинс. Но когда я начал задавать вопросы, оказалось, что за этим названием в действительности ничего не было – оно было плодом творчества агентов по недвижимости. Не то чтобы в этих местах не хватало оптоволокна – его там были тонны. Но отнюдь не только под Девятой авеню. В Нью-Йорке везде полно таких «оптоволоконных трасс».

Гуляя по городу, я погружался в мысли о свете, пульсирующем под поверхностью улиц. Спускаясь по лестнице в метро, я представлял себе красные огоньки, пробивающиеся сквозь бетонное покрытие. Таким было отражение происходящего внутри роутера в масштабах города. Это было не какое-то абстрактное царство яйцеголовых инженеров, в чьих очках отражаются строки чисел. Это были пучки проводов под грязными улицами – более чем вещественная реальность. Я начинал задаваться вопросом: как этот свет оказался в земле?

Компания Hugh O'Kane Electric Company была основана в 1946 году для обслуживания типографских машин, но впоследствии превратилась в главного независимого поставщика оптоволокна в Нью-Йорке. «У нас тут полно проводов», – сказала мне по телефону Виктория О’Кейн, внучка основателя компании. Я хотел своими глазами посмотреть, как кабель попадает под землю, образуя новейший на данный момент кусочек Интернета. Команда Hugh O'Kane занимается прокладкой кабелей почти каждую ночь. Поэтому однажды зимним вечером я сел в метро и через двадцать минут стоял на углу у одного из зданий Даунтауна – меня ждало рандеву с белым фургоном, разрисованным молниями. Внутри у него оказалась катушка черного кабеля размером с «фольксваген». Грузовик был припаркован рядом с люком, на крышке которого были вытиснены буквы «ECS» – аббревиатура от Empire City Subway[34]. Однако «подземка» здесь – не то, о чем вы могли подумать. На самом деле Empire City Subway старше нью-йоркского метро. С 1891 года ECS, которая не так давно стала дочкой Verizon, строит и поддерживает систему подземных коммуникаций Нью-Йорка, а затем сдает эти коммуникации в аренду по объявленной цене, не меняющейся уже четверть века: труба диаметром четыре дюйма будет стоить вам 0,0924 доллара за фут в месяц, а двухдюймовая труба обойдется всего в 0,0578 доллара за фут. За кабель, протянутый через весь Манхеттен, вам придется заплатить 4000 долларов в месяц – если только для него еще найдется место среди уже проложенных труб.

В тот вечер Брайан Зил и Эдди Диаз, оба – члены профсоюза под названием «Международное братство электриков» (International Brotherhood of Electrical Workers, IBEW), должны были проложить под землей 1200 футов нового оптоволокна, пустив его по уже существующим трубам ECS. Они оба работали на Hugh O’Kane, однако сам кабель принадлежал компании под названием Lightower и был просто-таки толстенным: 288 отдельных нитей, втиснутые в оболочку диаметром с садовый шланг. Как и почти каждый вечер, Зил и Диаз выехали из гаража в Бронксе в семь вечера и открыли люк в восемь, в четыре руки подняв его 150-фунтовую крышку металлическими крюками – в соответствии с правилами безопасности, установленными профсоюзом. Когда крышка грохнулась на мостовую, асфальт под моими ногами завибрировал от удара. Из открытого люка пошел бледный пар, который поплыл по сверкающим улицам, переливаясь первыми легкими снежинками – предвестницами надвигающейся метели. Мне было очень холодно. Но Зила холод не беспокоил – воротник его фланелевой рубашки был расстегнут. «Мне плевать на снегопад – в колодце не промокнешь», – сказал он.

Стоя у самого края люка, я наклонился вперед и заглянул внутрь. Дна не было видно – только уходящие в бесконечную даль переплетенные кабели. Чтобы создать пространство для работы, Диаз и Зил вытащили оттуда два больших контейнера с катушками, резиновые канистры с надписями AT&T и Verizon – и уложили все это на мостовую Бродвея. В свете уличных огней они походили на гигантских кальмаров, с серых тел которых свисали щупальца черных кабелей. Некоторые подземные каналы переполнены кабелями настолько, что при открывании люка из-под него словно бы вырываются змеи. Наш люк вплотную прилегал к охраняемой территории Нью-Йоркской фондовой биржи. Мимо нас спешили брокеры, направляющиеся домой с работы. Из пуленепробиваемой будки с пониманием поглядывал полицейский. Мы были частью ночного ритма города – день погони за деньгами сменился временем, когда надо строить и ремонтировать более вещественные части города.

Зил работает на улицах Нью-Йорка шестнадцать лет. Перед этим еще восемнадцать протягивал медные кабели вдоль туннелей метро. Со своими серебряными волосами и острым носом он похож на Джорджа Вашингтона. Диаз моложе и более коренастый, у него темные волосы и небольшой тик лицевых мышц. В День святого Патрика Зил величает его «О’Диаз». Оба они носили рации, закрепленные на плечевых ремнях рабочих комбинезонов. Чтобы рации не «наводились» и не свистели, когда рабочие приближаются друг к другу, оба они, разговаривая, всегда прикрывают динамики своих раций ладонями, словно прикладывая руку к сердцу.

Кабель в грузовике представлял собой единую, непрерывную ленту оптоволокна. Инженер, сидевший за столом в офисе ECS, изобразил маршрут кабеля на большой карте района, нарисовав его путь в виде толстой красной линии и обведя каждый люк, через который он должен был пройти. В таком виде в нем не было ничего электронного. Это были пути из чистого оптоволокна, наименьший общий знаменатель Интернета. Оптоволокно – оно и есть оптоволокно, и все, что нужно сделать, – протянуть его по городу.

Отрезок, проложенный той ночью, был так называемым «отводом»: проходящим через весь город соединением, связывающим две основные сетевые линии Lightower, одна из которых пролегала вдоль Брод-стрит, а вторая – Тринити-плейс. Непосредственная задача заключалась в том, чтобы подключить к этой конкретной сети здание по адресу Бродвей, 55: таково было требование единственного заказчика с серьезными запросами в плане объема данных (по крайней мере, в данный момент эти запросы казались серьезными). Рано или поздно этот новый отрезок оптоволокна должен был привлечь дополнительных клиентов на пути своего следования. Он работал в соответствии с непререкаемой физической истиной: световой сигнал входит с одного конца и выходит с другого. В самом свете достаточно волшебства: частота и длина волн световых сигналов определяет количество данных, которые они могут перенести за один раз, а это, в свою очередь, зависит от характеристик устройств, установленных на обоих концах. Но никакие характеристики не отменяют необходимости в непрерывном пути. Отдельные нити оптоволокна можно срастить в одну, срастив (сплавив) их концы, подобно двум свечам, но это тонкий процесс, требующий времени. Можно было пойти более простым путем. По крайней мере, на это была надежда.

За неделю до начала прокладки Зил и Диаз подготовили маршрут. Используя телескопический складной стержень из стекловолокна, они протащили через подземные коммуникационные туннели желтый нейлоновый трос и закрепили его в каждом люке, который оказался на пути. Затем они, как они выражаются, «одели» трассу, проложив вдоль троса пластиковые трубы, которые зададут направление кабеля. Сегодня им останется протянуть кабель – всего 1200 футов, чуть меньше четверти мили – под землей, используя этот желтый трос. Они начнут в середине пути, который, по стечению обстоятельств, также является высочайшей точкой острова Манхэттен (Бродвей проходит по его хребту).

С ними будут работать еще два грузовика, подающих кабель через трубы и вытягивающих его. Когда эти грузовики занимают свои позиции, Диаз проскальзывает в люк. Он будет выполнять роль «ассистента», промежуточного звена в живой цепи. Зил, остающийся наверху, накручивает желтый направляющий трос на лебедку грузовика и подает конец Диазу. Кабель предстоит вытащить из люка, пропустить вокруг лебедки, а затем снова спустить вниз, отцепить и ехать к следующему люку, где весь процесс повторится вновь. Работающий вхолостую мотор грузовика рычит, установленная на нем оранжевая стрелка освещает мокрую мостовую, перемигиваясь со сменяющими друг друга огнями светофоров. По радио приходит сигнал: «Готовь лебедку. Пошел, пошел, пошел!» Зил поворачивает рычаг размером с черенок швабры в задней части грузовика, а затем фиксирует его доской. Ползущий мимо кабель Зил смазывает желтой субстанцией, которую он зачерпывает рукой из ведра и называет «мылом».

– На самом деле это что-то вроде лубриканта, – объясняет Зил. – Эта штука уже грязная. Вообще-то изначально она белая.

Из люка доносится голос Диаза:

– Как-то ночью пару недель назад это дерьмо просто замерзло у нас на перчатках и на катушке, так и отваливалось от оптоволокна, когда мы его вытаскивали. Той ночью я жалел, что так и не закончил школу. Но я люблю свою работу. И у меня клаустрофобия. Я не могу находиться в здании.

На другом конце квартала, рядом со вторым грузовиком, из земли высовывается конец оптоволоконного кабеля, который полутянула-полутолкала лебедка Зила. Парни, которые там дежурят, тащат его в нужное место, шагая твердо и ритмично. Словно танцуя сложную кадриль, они сворачивают кабель в бухту в форме восьмерки, укладывая один его слой поверх другого. Результат похож на плетеную корзину размером с джакузи.

– Некоторым участкам этих труб уже восемьдесят или даже сто лет, – сказал Зил. – Их проложили, когда этот район только строился. Сегодня мы полезем в 2,5-дюймовые чугунные трубы, очень старые, – а под ними есть еще керамические трубы квадратного сечения, которые каменщики укладывали отрезками по два фута. Благодаря своим арочным сводам подземные туннели выглядят иногда довольно нарядно. Зил может поведать вам историю любого из них, например, Шестиголового – он расположен напротив здания по адресу Шестая авеню, 32, и всегда полон воды. Утром 11 сентября Зил должен был тянуть кабель в Башни-близнецы. Но вместо этого он решил сначала отправиться в подвал на Брод-стрит, 75, чтобы тянуть кабель из них. Он сделал удачный выбор.

– Ночью перед этим я посмотрел на карту, оценил маршрут и сказал себе: «Если мы там застрянем надолго, то утром нам придется выйти на Вест– Сайд-хайвей, и транспортный департамент тут же вышвырнет нас оттуда». Поэтому он решил начать с противоположной стороны. Когда башни рухнули, «когда случилось все это дерьмо», он был на другом конце кабеля, а его люди – неподалеку от него и в безопасности.

Мы забираемся в грузовик и отправляемся к следующей точке, расположенной в двух кварталах от первой, неторопливо двигаясь прямо по середине безлюдной улицы над петляющей под нами подземной трубой. Диаз выпрыгивает наружу, а Зил начинает ставить грузовик так, чтобы его лебедка находилась прямо над люком. Огромные колеса грузовика медленно подкатываются к краю – все ближе и ближе, так близко, что мне кажется: грузовик вот-вот провалится в люк.

– Он туда не провалится – у него двойные колеса, – успокаивает меня Диаз. Инспектор из профсоюза проверяет бумаги Зила и Диаза в свете фар, и Зил шутки ради легонько толкает его бампером своей двухтонной машины, словно священник, похлопывающий по плечу прихожанина. Инспектор роняет бумаги. Мимо проходят две девицы в сапогах на высоком каблуке.

– Зачем я тебя сюда позвал? – подтрунивает над инспектором Диаз. – Не за тем, чтобы ты за мной следил. Хочешь следить за кем-нибудь – следи вон за этими двумя.

Мы все уже готовы, когда рация оживает: «Пошел пошел пошел!» – «Пошел пошел пошел», – выкрикивает в ответ Диаз. Несколько секунд лебедка мягко крутится – пока желтая веревка не срывается с барабана.

– Упс! – произнес Диаз. – Плохо дело.

Работа останавливается, рабочие заняты поиском проблемы. Кабель за что-то зацепился под землей.

– Я же вроде подготовил маршрут, – говорит Зил, словно оправдываясь. – Я прорабатывал эти маршруты много раз, для многих клиентов.

Но проблема налицо – желтый трос болтается свободно, явно не в трубе или внутреннем канале. Место соединения кабеля и троса, которое техники называют «нос», за что-то зацепилось. Диаз освобождает его и говорит в рацию: «Пошел пошел пошел». Когда кабель снова начинает скользить мимо, Зил искоса посматривает на него, контролируя длину, которая отмечена на кабеле через каждые два фута.

– Эти гребаные цифры пишут теперь все мельче и мельче, – жалуется он, снимая и протирая свои очки для чтения. Лебедка второго грузовика, нетерпеливо дожидающегося окончания ночной работы, начинает вращаться быстрее, чем нужно, и Зил выражает свое недовольство по рации: «Медленнее, медленнее». Не получив ответа, он кричит на весь квартал: «Йо-хууу! Эй вы! Понежнее там!»

Кабель туго натянут. Диаз сворачивает в бухту еще шестьдесят футов кабеля, стягивает его изолентой и укрепляет на стене люка – с достаточным запасом для того, чтобы рабочие, которые будут сращивать кабель (они скоро подъедут), могли достать из него пару нитей и сплавить их с другими нитями, тянущимися из близлежащего здания. Зил составляет один на другой оранжевые конусы, складывает стальные ограждения, установленные вокруг люка, и с помощью крюков водворяет на место крышку. Звон и лязг.

– Еще одна удачная ночка, – говорит Зил.

Вечером через несколько недель это новое соединение будет «подвешено». Его нити будут соединены с такими же нитями, выходящими из подвала в здании по адресу Бродвей, 55, и подключены к соответствующему светоизлучающему оборудованию. И общая сумма крошечных сияющих трубочек под Нижним Манхэттеном станет еще чуть больше.

Здание № 111 по Восьмой авеню не было единственным «местом» Интернета на Манхэттене, но оно было самым новым. Два других: Хадсон-стрит, 60, и Шестая авеню, 32, – имели более долгую историю в качестве телекоммуникационных узлов. Но все три обладали одним и тем же определяющим качеством: каналы под землей играли такую же важную роль при их строительстве, как и оборудование, размещенное впоследствии внутри зданий. И причина этого не имела никакого отношения к Google. Все началось июньской ночью сто лет назад. 29 июня 1914 года газета The New York Times сообщила:

Вчера ранним утром компания Western Union без единой заминки выполнила нелегкую задачу переноса всех телеграфных линий из старого здания по адресу Бродвей, 195, в новый дом на Уокер-стрит, 24.

Предполагалось, что это новенькое операционное здание на углу Уокер-стрит и Шестой авеню (сегодня эта часть проспекта известна как Avenue of the Americas) будет совместно использоваться Western Union и AT&T, причем AT&T должна была разместиться на двенадцати нижних этажах, а Western Union – на пяти верхних. Times ликовала:

Сегодня, когда бизнес развивается так стремительно, 1500 операторов, стучавших по клавишам в здании по адресу Бродвей, 195, смогут насладиться удобствами самой современной телеграфной станции в мире.

К 1919 году здание стало одним из крупнейших в стране центральных телефонных узлов: 1470 одновременных соединений на коммутаторе, 2200 линий дальней связи и трансатлантический радиотелефонный коммутатор. Однако даже всего этого было недостаточно, чтобы удовлетворить телекоммуникационные нужды страны. Сегодня это здание – одна из самых важных частей нью-йоркского Интернета, даже несмотря на то, что союз AT&T и Western Union длился недолго.

В 1929 году компания Western Union наняла архитектурную фирму Voorhees, Gmelin & Walker, чтобы спроектировать собственное новое здание в 24 этажа в трех кварталах к югу, на Хадсон-стрит, 60. Чтобы не ударить в грязь лицом, AT&T наняла тех же самых архитекторов для расширения старого здания, заняв все его пространство и сделав его штаб-квартирой «дальней связи» AT&T. Не испугавшись биржевого краха 1929 года, телекоммуникационные компании-конкуренты построили похожие друг на друга дворцы в стиле ар-деко с тренажерными залами, библиотеками, учебными классами и даже общежитиями. Ключ к их расставанию был зарыт под Черч-стрит: протяженные керамические трубы, заполненные толстыми медными проводами, переносившими сообщения между двумя системами, – своего рода протоинтернет, который в один прекрасный день встанет на службу настоящему Интернету. Оба здания использовались в полную силу до 1960-х годов, когда снижение значимости телеграфной связи подорвало важность здания по Хадсон-стрит, 60, в качестве телекоммуникационного узла.

Однако это не было концом истории здания – и точно не было концом Черч-стрит. Новая жизнь здания на Хадсон-стрит, 60, началась со смягчения контроля государства над телефонной индустрией, когда монополия AT&T была ослаблена решениями федеральных судов. Western Union ушла из здания в 1973 году, но, что примечательно, оставила за собой права на владение его «сетью» – каналами, ведущими в AT&T. Решения судов вынудили бывшую монополию позволить конкурентам подключаться к ее системам, но это не означало, что они должны были предоставлять для этого свою недвижимость. Найти выход предстояло Уильяму Макговану, председателю MCI, быстрорастущей телекоммуникационной компании, которая встала во главе борьбы за ослабление государственного регулирования и в скором времени уже управляла одной из первых интернет-магистралей. Обнаружив неиспользуемые трубы между старыми зданиями, Макгован заключил сделку об их использовании и создал плацдарм в здании Хадсон, 60, напрямую связанном с подвалами центра на Шестой авеню, 32. Вслед за ним сюда пришли и другие поставщики телефонных услуг, один за другим заполнив этажи старого телеграфного здания. Со временем эти сети начали связываться друг с другом внутри здания, и оно превратилось в телекоммуникационный узел. Это еще один парадокс Интернета: физические расстояния можно устранить, только если сети окажутся в одном месте. «Это физический контакт. Это близость. Это адрес», – говорит Хантер Ньюби, один из менеджеров, внесших свою лепту в становление здания по адресу Хадсон, 60, как важного «места» Интернета.

Сегодня по этому адресу разместилось более четырехсот сетей. По большей части они такие же, как и в остальных зданиях-великанах, однако полдюжины этих сетей обладают особой важностью: это окончания трансатлантических подводных кабелей, выходящие на сушу в различных точках побережья Лонг-Айленда и Нью-Джерси, а затем протянувшиеся на Хадсон, 60, где они соединяются друг с другом и со всеми остальными сетями. Поразительно, но большая их часть начинается в одном и том же месте: в здании Telehouse в Лондоне. Собирать столько сетей всего в двух зданиях не планировалось, и, скорее всего, это не вполне благоразумно. Однако это имеет смысл – по той же причине, по которой львиная доля всех международных рейсов приземляется в аэропорту имени Кеннеди. «Это вечная история: люди идут туда, где уже есть нужные им вещи», – напомнил мне Ньюби.

У каждой сети имеется собственное оборудование, разбросанное по всему зданию на Хадсон-стрит и размещенное в клетках и комнатах всевозможных размеров, однако большинство крепящихся к потолку оптоволоконных каналов соединяются всего в нескольких местах, известных как «комнаты для свиданий» и обслуживающихся компанией Telx, главным конкурентом Equinix. Самая большая такая комната находится на девятом этаже, и из нее открывается прекрасный вид на город и на здание AT&T, находящееся в четырех кварталах. Но дело, конечно, не в прекрасных панорамах. Дело в подземных путях. Эти два здания имели значение – и были важными «местами» Интернета – из-за того, что были соединены между собой. Я хотел увидеть это вблизи.

В жаркий день в середине лета я встретился с Джоном Гилбертом в сводчатом вестибюле здания на Шестой авеню, 32. Гилберт – главный операционный директор Rudin Management, великой семейной риелторской компании, которая в 2000 году стала владельцем здания. Это представительный человек в отглаженной белой рубашке с короткими рукавами и шелковом, сугубо официальном галстуке – разительный контраст с сетевыми инженерами в толстовках с капюшонами. Он стоял под украшавшей вестибюль мозаикой: карта мира в проекции Меркатора, выдержанная в охристой гамме и увенчанная девизом: «Телефонные провода и радио объединяются, чтобы сделать все страны соседями».

– Почему тут написано про радио? – задает риторический вопрос Гилберт, все еще пожимая мою руку. – Когда это здание было построено, еще не было трансатлантических телефонных кабелей – только радио с плавучими радиомаяками. А потом, в 1955 году, было создано вот это.

Он протягивает мне плоский медный цилиндр размером с ладонь, похожий на увеличенную монету, удивительно тяжелый и плотный: сувенир, часть самого первого трансатлантического телефонного кабеля под названием TAT-1, впервые соединившего Соединенные Штаты и Европу. Он начинался в Нью-Йорке – в этом здании – и заканчивался в Лондоне, а его подводная часть тянулась от Ньюфаундленда до курортного городка Обан в Шотландии. Трассу проектировал дед Гилберта. В качестве инженера Bell Labs Джей Джей Гилберт написал спецификацию для «подводного кабеля с затопленными репитерами». Гилберт держал этот срез кабеля на своем столе как тотем, свидетельство материальности телекоммуникаций, хранителем которых он был.

С тех пор как компания Rudin купила здания за сто миллионов долларов, Гилберт был ответственным за эксплуатацию коммуникационного узла, изучая потребности бизнеса и соответственно модернизируя здание, чтобы привлечь новые интернет-компании. Роль его семьи в истории здания закрепила его роль и как хранителя истории этого места – со времен первых телефонисток, когда-то населявших его этажи, до огромных оптических распределительных шкафов, которые выполняют ту же работу сегодня.

Однако за десять лет, которые прошли со времени покупки здания компанией Rudin, оно эволюционировало и стало непохожим на своего близнеца. По адресу Хадсон-стрит, 60, десятки компаний арендуют и берут в субаренду площади для своего оборудования. Но на Шестой авеню, 32, компания Rudin одновременно владеет всем зданием и управляет его телекоммуникационными площадями, которые называются «Узел» (The Hub) – с большой буквы. В остальных частях здания разместились архитектурные и рекламные агентства, а также издательство Cambridge University Press. А на 24-м этаже живет Интернет.

«Комната для свиданий» здесь больше походила на целый остров для свиданий – единое пространство длиной в семьдесят футов, уставленное шестьюдесятью четырьмя коммуникационными стойками, от пола до потолка заполненными петляющими желтыми оптоволоконными кабелями, вмещающими десятки тысяч отдельных соединений. Гилберт осторожно проводит меня мимо парня-техника, устроившегося на высокой стремянке и крепящего новые кабели на верхние полки – этот процесс мне показался более деликатным, чем то, что я видел недавно на улице.

– Вот вам современная рыночная площадь: именно здесь происходят все «передачи мяча», оптоволокно касается оптоволокна, сети касаются других сетей, – произносит Гилберт таким тоном, словно демонстрирует мраморную ванну в роскошном кондоминиуме на Парк-авеню. В этом смысле здание не слишком отличалось от центров в Эшберне или Пало-Альто – разве что тем фактом, что полвека назад в этих же помещениях соединяла дальние телефонные звонки AT&T.

Если Эшберну повезло с географией, то это здание, напротив, было географическим феноменом. Оно было возведено на фундаменте столетней телефонной системы, втиснувшейся между биржей и железнодорожными путями. Оно угнездилось на самом соблазнительном для риэлтеров участке земли – в том месте, где от Даунтауна отходит туннель Холланда, ведущий под Гудзоном на запад, в Нью-Джерси. В отличие от интернациональной одинаковости всех центров Equinix, дизайн этого здания был уникальным, а его способ существования – причудливым и загадочным. Его эволюция казалась органической, происходящей под воздействием окружающей среды – здание питалось от корневой системы самых первых своих подземных кабелей и со временем обрастало новыми.

Недавно в него въехала компания Azurro HD, воспользовавшаяся невероятной пропускной способностью местных сетей, чтобы помочь телекомпаниям передавать большие объемы видео в электронном виде, вместо того чтобы отправлять кассеты экспресс-почтой. Кто-нибудь из сотрудников всегда присутствовал в их небольшой комнате, и когда мы зашли в нее, чтобы поздороваться, дежурный технический специалист смотрел фильм на таких огромных экранах, что они вполне могли бы стоять в центре управления полетами: это был шпионский триллер 1975 года «Три дня Кондора». Стоя внутри одного из крупнейших в мире «информационных ядер», мы на долгий миг увлеклись тем, как агент ЦРУ в исполнении Роберта Рэдфорда пробирается сквозь офисы башен Всемирного торгового центра.

Когда мы вышли в вестибюль, Гилберт открыл шарнирную стальную дверь, расположенную там, где по идее должна была находиться дверь лифта. За ней оказалась открытая шахта, которую пересекала зарешеченная платформа с перилами, расположенными на высоте пояса и сделанными из тонких труб. Мы шагнули на нее – теперь под нами было 250 футов тьмы, если, конечно, не учитывать свет, скрытый внутри тысяч сияющих оптоволоконных проводов. Стены шахты были покрыты линиями стальных и пластиковых труб, которые назывались внутренними каналами, оранжевого, красного и грязно-белого цветов, которые местами были разрезаны и открывали внутри себя толстые черные кабели, аккуратно связанные в пучок. Владельцы сети, желавшие проложить новый кабель, должны были найти ему безопасное место во внутреннем канале, однако большинство предпочитало использовать дополнительный слой металла. Кабели меняли свою прямую вертикальную траекторию, образуя арку под потолком, где занимали свое место на лотках для оптоволокна, расположенных над помещением дата-центра, – это было похоже на пандус при выходе из метро, но устремленный в воздух.

Затем мы с Гилбертом отправились в подвал – туда, где MCI пробила брешь в стене крепости AT&T. Я потерял счет дверям, через которые мы прошли, – их было как минимум полдюжины, и наконец Гилберт отодвинул в сторону оранжевый конус безопасности, выбрал подходящий ключ на массивной цепи и открыл дверь, не имевшую никаких опознавательных знаков.

Замигал и зажегся свет, и я увидел впечатляющих размеров комнату, похожую на гардеробную для великанов. Высокий потолок заканчивался выступом у наружной стены – подобное место ребенок мог бы превратить в свое тайное убежище. Оптоволоконные кабели, расположенные под землей, обходили фундамент здания по специальным трубам, называвшимся «точкой входа». В категории уникальной и дорогостоящей нью-йоркской недвижимости, наряду с парковками за 800 долларов в месяц и студиями площадью 200 квадратных футов, эти короткие трубы занимали места самые верхние и самые дорогие. На заре существования больших оптоволоконных комплексов, то есть в середине 1990-х, арендодатели практически не обращали на них внимания, без разбору одобряя запросы на прокладку любых необходимых кабелей. Но по мере разрастания сетей в зданиях, подобных этому, они начали догадываться, что эти кабели чего-то стоят. Гилберт не называл конкретных цифр, но я слышал о ставке в 100 000 долларов в год (и это еще не предел) за расстояние, которое вы можете охватить, раскинув руки в стороны.

– Когда мы только купили здание, эта комната была заполнена кабелями с надписями «Де-Мойн» и «Чикаго», – произносит Гилберт с ноткой ностальгии в голосе. – Они шли прямиком в эти города. Надо было сохранить парочку на память.

Вместо этого компания наняла трех сотрудников, которые приходили каждый день и отрезали старые провода, тестируя и проверяя каждый из них перед удалением, чтобы убедиться, что через них больше не идут телефонные звонки. Этой троице понадобилось два года, чтобы полностью освободить комнату, после чего ее шлакоблочные стены были перекрашены в тот же индустриальный серый цвет, в который выкрашены все подвалы. А потом в ней поселилось оптоволокно.

Я смотрю туда, где потолок смыкается со стеной. Массивная гора перекрученных черных кабелей, помеченных бирками из плотной бумаги, примотанными с помощью проволоки, струится вниз с потолка. Стальные цилиндры и мощные пластиковые оптические кроссы, переплетенные друг с другом как лианы, выползающие из-под земли. Некоторые из них обвивают друг друга, оставляя свободные части, которые при необходимости можно было перерезать и срастить. Другие кабели выглядят более тяжелыми и не такими гибкими. Напротив одной из стен установлены вертикальные металлические полки, которые поддерживают дополнительные кабели, похожие на садовые шланги, спускающиеся со стены стройными рядами.

Если такое же помещение в Эшберне было больше всего похоже на туалет в крупном торговом центре, то странная форма комнаты, в которой я находился сейчас, словно рассказывала ее долгую историю – о том, как она строилась и перестраивалась, о зыбких призраках телефонных звонков, проходивших через нее в течение целого столетия, и о десяти тысячах трудовых ночей, проведенных на мостовой наверху.

Она напомнила мне о том, насколько физическое присутствие Интернета определяется промежуточным пространством – будь то пространство внутри роутеров или «точка входа» в здание. Я побывал во многих секретных помещениях Нью-Йорка, но подобное ощущение особого характера места было необычным. Отчасти оно возникло из-за того, что мы шли сюда таинственной и запутанной дорогой: спустились в подземку, потом поднялись на несколько ступенек вверх, снова спустились на несколько ступеней вниз, вошли в какую-то дверь с табличкой, потом еще в одну (без таблички), сопровождаемые позвякиванием ключей и грохотом поезда метро, освещенные отблеском его огней. Кроме того, в воздухе присутствовало легкое напряжение, объяснявшееся тем, что Гилберт не совсем понимал, что именно я хочу здесь увидеть и стоит ли это мне показывать. Но главным образом я был взволнован тем, что я разглядел – или вообразил себе, что разглядел, – в огромном водопаде толстых кабелей: то непостижимое множество бесчисленных вещей, которые мы ежеминутно доверяем проводам. Я в очередной раз осознал, что слово «телекоммуникации» (то есть буквально «дальние связи») не отражает их реального значения в наших жизнях и уж точно ничего не говорит об их материальной сущности. Но времени на размышления опять не оставалось. Мы не пробыли в комнате и сорока пяти секунд, а Гилберт уже шагнул обратно к двери и коснулся выключателя.

– Вот, в общем-то, и все, – сказал он, и свет погас.

Если взглянуть на дело с обычной точки зрения, то прямо за границей фундамента здания по адресу Шестая авеню, 32, под землей тянутся подземные туннели. Это одно из тех загадочных мест Нижнего Манхэттена, которые странным образом существуют как бы на одной уходящей в туман координатной оси Z, вдоль которой извилистые проходы ведут к таинственным парикмахерским, затерявшимся сразу и во времени, и в пространстве. Поворачивая под странными углами вдоль облицованных кафелем стен, под грохот поезда метро, проносящегося, кажется, на расстоянии вытянутой руки, вы никогда не сможете точно сказать, насколько глубоко погрузились в чрево города, словно этот подземный мир протянулся в бесконечность. Но пока вы бредете по этим коридорам – даже если это продолжается всего минуту, – вы можете мгновенно перенестись гораздо, гораздо дальше. Потому что если взглянуть на дело с другой точки зрения, то прямо под фундаментом здания по адресу Шестая авеню, 32, находится Лондон.

Согласно данным TeleGeography, самый большой объем международного интернет-трафика проходит между Нью-Йорком и Лондоном – эти города словно находятся на противоположных концах самой яркой в Интернете световой магистрали. Для Интернета, как и для многого другого, Лондон – это стык Востока и Запада, место, где сети, пересекающие Атлантику, соединяются с теми, что тянутся из Европы, Африки и Индии. Фрагмент данных из Мумбая, направляющийся в Чикаго, сначала прибудет в Лондон, а затем в Нью-Йорк. Такой же путь проделает пакет данных, направляющийся из Мадрида в Сан-Паулу или из Лагоса в Даллас. Мощь гравитации, которой обладают эти города, притягивает свет, как и многие другие вещи и явления.

Но, несмотря на это, физическая структура Интернета в Лондоне и Нью-Йорке устроена абсолютно по-разному. Я исходил из предположения, что Лондон – это Старый Свет, а Нью-Йорк – Новый. Но касательно Интернета все оказалось совсем наоборот. Если в Амстердаме Интернет прятался в приземистых индустриальных зданиях на обшарпанных окраинах города, а в Нью-Йорке селился в дворцах в стиле ар-деко, то в Лондоне он образовал единый, плотный, замкнутый район – офисное «землевладение», если использовать британский термин, расположенное к востоку от Сити и формально называющееся Ист-Индиа-Ки, но среди сетевых инженеров – да и большинства остальных людей – известное как Доклендс. Это была крупная агломерация, целый интернет-район.

«Но где его сердце, – спрашивал я себя. – И насколько близко к нему можно подобраться?» Прибыв в Лондон, я отправился в Доклендс на футуристическом транспорте, вполне соответствующем духу места, – на автоматическом поезде легкого метро, работающем без машиниста. Поезд быстро оставил позади изысканные сводчатые кирпичные туннели старой подземки и заскользил на восток мимо сверкающих башен Кэнери-Уорф, на вершинах которых сияли названия крупных международных банков. Это была настоящая корпоративная утопия, городской пейзаж, словно сошедший со страниц романа фантаста Джеймса Балларда:

Район площадью в одну квадратную милю, разместившийся среди заброшенных доков и складов, протянувшихся по северному берегу реки… Высотки стояли с восточной стороны квартала, и из них открывался вид на декоративное озеро, которое теперь превратилось в бетонный бассейн, окруженный парковками и строительным оборудованием… Колоссальный масштаб стеклянно-бетонной архитектуры и уединенное положение в излучине реки резко отделяли строящийся квартал от окружавшей его ветхой разваливающейся стандартной застройки XIX века и пустых заводов, тоже ожидающих реконструкции за строительными заборами[35].

Это место никак нельзя было назвать гостеприимным. Я несколько раз обнаруживал, что стою не с той стороны высокого стального забора, пытаясь рассмотреть невидимого охранника по другую сторону пустого стеклянного глаза камеры видеонаблюдения, или покорно сажусь в пустой лондонский автобус и вновь и вновь прикладываю билет к считывающему устройству турникета, – система всегда засасывала меня обратно, я снова и снова оказывался в ее сетях. Неудивительно, что Баллард сделал это место своим миром, хотя об одной из его функций он и не подозревал. Ист-Индиа-Ки – это икона «сверхсовременности», многозначного явления, которое включает и гладкие, блестящие здания, и глубокое одиночество, и вездесущие камеры видеонаблюдения, и потерянные души. В «Высотке» Баллард описывает чувства главного героя, «совершившего путешествие во времени на пятьдесят лет вперед, убежавшего от суетливых улиц, пробок на дорогах и поездок в метро в час пик», то есть из старого грязного Лондона в более привлекательное будущее. Трудно было поверить, что строительство этого района было завершено лишь через двадцать лет после выхода романа, – настолько зловещим и пророческим казалось описание Балларда. Тот футуристический дух, что витал над Доклендс, то особое стерильное отсутствие всякого запаха (результат корпоративного контроля), то ощущение места, сформированного невидимыми силами, невозможно было спутать ни с чем. Казалось, что каждый закоулок здесь стремится доказать: реальность бывает более странной, чем вымысел. Или, быть может, реальность следует за вымыслом?

По другую сторону Темзы белела лунная крыша Купола тысячелетия, здания, стоящего точно на нулевом меридиане, – словно колоссальное подтверждение значимости этого места. Станция легкого метро «Ист-Индиа» расположена всего в сотне ярдов от границы Восточного полушария. Огромные интернет-здания выстроились вдоль пустой площади, похожей на торговый зал магазина, в котором продаются гигантские кухонные плиты, причем в каждой следующей плите было больше сверкающей стали, чем в предыдущей. На зданиях отсутствовали какие бы то ни было вывески или опознавательные знаки – очень жаль, учитывая, что названия сидящих в них компаний были вполне достойны пера Балларда: Global Crossing, Global Switch, Telehouse[36]. Я не видел ни пешеходов, ни автомобилей – лишь время от времени проезжающие мимо грузовики с логотипами телекоммуникационных компаний или пустой красный двухэтажный автобус, направляющийся на свою конечную остановку. Сами улицы унаследовали свои названия от пряностей, когда-то наполнявших склады Ост-Индской компании, занимавшей этот район: Ореховый переулок (Nut Lane), Розмариновый проезд (Rosemary Drive), Кориандр-авеню (Coriander Avenue). Кроме названий, единственным материальным наследием прошлого были остатки кирпичной стены, окружавшей доки. Рядом с искусственным прудом, над которым нависали плакучие ивы, две бронзовые фигуры ангелов добавляли недостающую нотку надежды – этакая крылатая Победа дата-центров.

Рождение этого района в качестве сетевого узла датируется 1990 годом, когда консорциум японских банков открыл Telehouse – стальную панельную многоэтажную башню, спроектированную специально для их больших ЭВМ. На аэрофотоснимке того времени видно, как она вырастает над пустынным районом, в котором, кроме нее, выделяется лишь типография газеты Financial Times (на ее месте теперь тоже одно из интернет-зданий).

Банки пришли сюда отчасти потому, что статус Доклендс как свободной экономической зоны сулил значительные финансовые льготы, а приход крупных финансовых структур должен был, в свою очередь, ускорить реновацию старых портовых кварталов, которая началась после того, как склады и корабли переместились в новый глубоководный порт в устье Темзы. Но была и более конкретная причина: Доклендс находится прямо над основными коммуникационными каналами Лондона – оптоволокно, подобно подземной реке, так и течет под автотрассой A13. То, что было справедливо для Нью-Йорка, справедливо и для Лондона: люди приходят туда, где есть структуры. Так что Telehouse только набирал обороты.

Практически сразу после постройки этого здания Сити был потрясен серией террористических атак, организованной Ирландской республиканской армией, что заставило банки спешно устанавливать резервные стойки, необходимые для аварийного восстановления данных. Пустые залы Telehouse быстро заполнились, и каждая стойка в них была «зеркалом» такой же стойки в Сити. Эти первые надежные фрагменты телекоммуникационной инфраструктуры заложили основу того, что последовало далее, а именно ослабление государственного регулирования британских телекоммуникационных систем. А потом пришел Интернет.

Независимость от British Telecom сделала Telehouse идеальным местом, где новые конкурентоспособные телефонные компании могли физически связать свои сети. Все эти телефонные линии привлекли одного из первых британских интернет-провайдеров PIPEX, разместившего здесь свой модемный пул: несколько дюжин привинченных к фанерной раме коробок размером с книгу, каждая из которых подключала отдельную телефонную линию к общему сетевому соединению. PIPEX умело воспользовалась телекоммуникационной инфраструктурой здания, локальные телефонные линии вливались в международные соединения, что по тем временам неизбежно означало – в трансатлантический канал, ведущий в MAE-East. Так было положено начало привычному развитию физической инфраструктуры Интернета. Неформальное решение горстки сетевых инженеров опираться на эту инфраструктуру оказало глубочайшее влияние на развитие Интернета.

Центральная роль Telehouse получила полуофициальное одобрение в 1994 году, когда в здании была организована Лондонская точка обмена интернет-трафиком (London Internet Exchange, LINX), использовавшая концентратор, безвозмездно предоставленный компанией PIPEX и установленный рядом с ее модемным пулом. В то время та или иная сеть могла присоединиться к точке обмена только в том случае, если у нее была «зарубежная активность», что на практике означало наличие собственного соединения с США. Это снобское правило было настолько знаменито, что LINX в шутку сравнивали с «загородным клубом для джентльменов». У этого факта оказались важные, хотя, возможно, и непредвиденные последствия: крупные интернет-провайдеры начали использовать Telehouse для перепродажи своих международных соединений более мелким провайдерам. Если ваша сеть была недостаточно велика, чтобы самостоятельно дотянуться до Америки (то есть самостоятельно передавать трафик через точку обмена), вы по крайней мере могли подключиться к тем, кто был на это способен, арендовав клетку в Telehouse и установив там свое оборудование. Это действие было грубо вещественным. «Вы могли прийти в Telehouse и получить соединение, просто протащив по полу оптоволоконный кабель», – вспоминает Найджел Титли, один из основателей LINX. Когда к концу 1994 года только что организованный интернет-сервис British Telecom под названием BNet арендовал двухмегабитный канал, проходящий через Лондон, и установил свой роутер в непосредственной близости от роутера PIPEX, стало ясно, что Telehouse получил признание. А когда через несколько лет началась прокладка новых трансатлантических подводных кабелей, можно было с уверенностью говорить о том, где будет их исходная точка в Старом Свете. В центре Восточного полушария возник новый интернет-центр. В Telehouse соединилось все: бесчисленные сети небольших телефонных компаний, интернет-магазинов и порнографов, торговые платформы и хостинговые компании – все они соединились в глобальный мозг, в котором было почти столько же нейронов, сколько в настоящем.

Сегодня у всех, кто связан с интернет-бизнесом в Лондоне, есть устройство в Telehouse, а значит, и ключ от здания. Почти все сетевые инженеры, с которыми я общался в Лондоне, были готовы помочь мне заглянуть внутрь. Ворота открывались только для того, чтобы пропустить внутрь машины, и я вошел через турникет высотой в человеческий рост, который открыл для меня охранник, пристально наблюдавший за мной из своей будки. Telehouse сегодня разросся и представляет собой целый комплекс зданий, окруженных высоким стальным забором. Меры безопасности чрезвычайно серьезные. В 2007 году Скотленд-Ярд раскрыл планы «Аль-Каиды» по уничтожению этого здания изнутри. Если судить по уликам, добытым с нескольких жестких дисков, захваченных во время облав на радикальных исламистов, террористы вели постоянное наблюдение за Telehouse (а также за комплексом газовых терминалов в Северном море). «Крупные коллокационные компании, такие как Telehouse, – это стратегически важные организации в самом сердце Интернета», – сказал технический директор Telehouse в интервью лондонской газете Times.

Я пересекаю узкую парковку и оказываюсь в сверкающей приемной с двадцатифутовыми потолками, с трех сторон ограниченной стеклянными стенами; в углах приемной стоят большие фикусы. Меня встречает Колин Силкок, молодой сетевой инженер London Internet Exchange, предложивший мне взглянуть на один из ее ключевых элементов, прямого потомка первой коробки PIPEX. Мы входим в два стоящих рядом друг с другом стеклянных цилиндра, в каждом из которых едва помещается один человек. Их скользящие двери напоминают систему безопасности банка, а шаткий резиновый пол, не соединенный со стенами, на самом деле представляет собой весы, считывающие ваш вес на входе и выходе из здания, чтобы убедиться, что вы не выносите какое-нибудь тяжелое (и дорогостоящее) оборудование. Пока мы стоим внутри, запертые на один долгий, беззвучный момент, в ожидании, когда компьютер закончит взвешивать нас и удостоверять личность, Силкок делает мне юмористическую гримасу. Я не удерживаюсь и прыскаю, громко хохочу в своем цилиндре. Я ничего не могу с этим поделать: я же внутри трубы!

Но по мере того как мы углублялись в здание, высокотехнологичных «примочек» становилось все меньше и взгляду открывалась неприкрытая реальность. Снаружи район Доклендс казался полностью контролируемым, вычищенным до стерильного блеска, таким антидиккенсовским, но внутри Telehouse атмосфера была гораздо более непредсказуемой. К первому зданию Telehouse, теперь известному как Telehouse North, с годами добавилось два новых здания, каждое из которых было крупнее и совершеннее предыдущего: Telehouse East, открывшееся в 1999 году, и Telehouse West (2010). По этим трем зданиям вполне можно было изучать историю интернет-архитектуры. Первое здание воплощало стиль хай-тек, прославленный парижским музеем современного искусства – Центром Помпиду. Оно было похоже на индустриальную машину и снабжено стальными жалюзи. Внутри оно было заметно запущено: всюду потертый серый ковролин, некогда белые, а теперь пожелтевшие стены и огромные связки заброшенных медных проводов, свисающих из сломанных потолочных плит. Среднее здание было аккуратным и скромным, разделенным внутри на рабочие кабинеты, устланные линолеумом. У самого молодого здания был фасад без окон, украшенный стальными панелями, напоминавшими пикселы. Оно пахло краской и перечной мятой, а по коридорам перемещались технические специалисты, катившие тележки, груженные новеньким оборудованием. Все три здания соединяла система сверкающих мостиков и лестничных колодцев. Все это напоминало мне больницу, но с тяжелыми противопожарными дверями, несколькими археологическими слоями логотипов компаний на стенах и стальной арматурой, которая, словно рубцы, там и сям виднелась на грубых бетонных стенах. Правда, вместо докторов и медсестер это пространство населяли сетевые специалисты – почти исключительно мужчины, почти все коротко постриженные, с козлиными бородками и выглядевшие так, будто собираются в ночной клуб или только что из него вернулись. Парковка свидетельствовала об их любви к навороченным тачкам. Они пользовались громоздкими и необычными смартфонами и носили свои ноутбуки в больших рюкзаках. Почти на всех поголовно были черные футболки и толстовки на молнии с капюшонами, в которых так удобно проводить долгие часы, сидя на жестком полу серверной под пыльным сухим воздухом, который веет вам в лицо из огромных роутеров.

Словно переносясь назад во времени, мы с Силкоком перешли в Telehouse North по пешеходному мосту с потолком из ничем не прикрытых металлических листов и грязными окнами, выходящими на парковку. Мы проследовали вдоль креплений для приставной лестницы, обвитых фиолетовыми кабелями, – единственное цветное пятно на мертвенно-сером фоне. Проход был завален остатками картонных коробок и заградительными барьерами с надписью «Осторожно», лежащими на сломанных плитах пола. На стуле с прямой спинкой сидел охранник, читавший шпионский роман в мягкой обложке. Через окно в двери я увидел пустые столы – последние признаки того, что когда-то это здание играло роль центра аварийного восстановления. Но большинство комнат было заполнено бесконечными рядами высоких стоек, заполненных тем же оборудованием, которое я видел в Пало-Альто, Эшберне, Франкфурте и Амстердаме. По углам с потолка свисали гигантские пучки проводов, мощные и толстые, словно стволы тропических деревьев. Большая их часть была списана – согласно популярной шутке, на медных приисках Telehouse можно заработать состояние.

На улице наступил редкий момент дня, когда Лондон кажется пустынным, степенным и черно-белым, но в виртуальном мире здания ощущался сумбур и хаос. Это был на удивление причудливый участок Интернета. Я понял, что имел в виду один инженер, назвавший Telehouse North «аэропортом Хитроу в мире интернет-зданий». И все же это здание было фантастически важным. Его статус интернет-центра с невероятным количеством соединений, возможным лишь в нескольких точках планеты, заставлял простить ему сломанную плитку на полу. Такой уж он есть, и изменить это практически невозможно. Жаловаться на его недостатки так же бесполезно, как на недостаточную ширину лондонских улиц.