Сеть. Как устроен и как работает Интернет Блам Эндрю

Глава III

Всего лишь соединение

Несколько лет назад, в начале нового тысячелетия, в те спокойные времена, когда первый интернет-пузырь уже лопнул, а следующий еще не надулся, я жил в Калифорнии, в городке Менло-Парк – удивительно опрятном местечке в самом центре Кремниевой долины. Менло-Парк – богатый город по многим параметрам, в том числе и с точки зрения истории Интернета. Когда Леонард Клейнрок осуществил первый обмен данными от хоста к хосту, который он любит называть «первым вздохом Интернета», компьютер на другом конце линии находился в Стэнфордском научно-исследовательском институте, примерно в миле от моей квартиры. А в нескольких кварталах за ним расположен гараж, в котором Ларри Пейдж и Сергей Брин изобретали Google, пока не переехали в нормальный офис над магазином персидских ковров в соседнем Пало-Альто.

Августовским утром 2004 года, когда должно было состояться IPO Google, посетители кафе на углу пребывали в радостном возбуждении – не потому, что ожидали вскоре разбогатеть (хотя и это не исключалось), но потому что неожиданно все снова стало казаться возможным. Тем же летом Марк Цукерберг перенес свою молодую компанию (которая тогда называлась The Facebook) из комнаты студенческого общежития Гарварда во взятый в субаренду дом в Пало-Альто. Тогда эта новость еще мало кого заинтересовала (лично у меня на Facebook была только одна знакомая – сводная сестра, которая в то время училась в колледже), но потенциал был очевиден.

К Менло-Парку вполне применимы слова Элвина Уайта, сказанные о Нью-Йорке: «Это место влекло тех, кто верит в удачу». Так же, как на Уолл-стрит, Бродвее или бульваре Сансет в Лос-Анджелесе, здесь, в этой части Кремниевой долины, тоже живет мечта. Чаще всего это мечта создать новый кусочек Интернета, желательно стоимостью в несколько миллиардов долларов (кстати говоря, Facebook недавно переехал обратно в Менло-Парк, где построил кампус площадью 57 акров[21]).

В экономической географии подобные территории называются «бизнес-кластерами». Уникальное для Кремниевой долины сочетание талантов, профессионализма и денег породило атмосферу головокружительного новаторства, а также то, что местный венчурный капиталист Джон Доерр однажды назвал «величайшим законным скоплением богатства в истории человечества». И действительно, в этом месте, пожалуй, больше, чем где-либо еще в мире, ощущается коллективная вера в безграничный потенциал технологий, а также в возможность бесконечно превращать его в деньги. Все здесь дышит честолюбием.

Однако во всем этом, кажется, сквозит глубокая ирония. Одна из главных возможностей, которые дал человечеству компьютер, – это, вне всякого сомнения, возможность соединять людей из самых разных мест. Интернет сильнее всех прочих технологий уменьшил значение расстояний, благодаря ему мир теперь действительно тесен. Как пишет социолог Шерри Теркл из Массачусетского технологического института, «раньше понятие „место“ (a place) объединяло понятия физического пространства и людей, находящихся в нем». Однако повсеместность Интернета упразднила этот принцип. «Что есть место, если физически присутствующие в нем люди общаются с теми, кто в нем отсутствует? – спрашивает Теркл. – Интернет – это не просто старое вино в новых мехах; отныне мы можем находиться где угодно». Мы ощущаем последствия этого каждый день: разобщенность, которая стала результатом соединений, словно в антагонистической игре.

И все же это не единственная правда о Сети, тем более в Кремниевой долине. Нашу способность находиться где угодно поддерживают более постоянные нити связей, одновременно социальных и технических. Мы можем говорить, что находимся на связи, только как о состоянии сознания, потому что мы воспринимаем необходимые для этого физические соединения как должное.

Однако развитие этих соединений происходило вполне последовательно и в конкретных местах, и особенно активно – в Пало-Альто. Какая бы магическая сила там ни действовала, она не передается по проводам. При такой интенсивности соединение – явно физический процесс. Когда я там жил, «посвященные», собиравшиеся в кафе, всегда напоминали мне священников в Риме, только вместо молитвенных четок они держали в руках свои смартфоны. Они также старались держаться поближе к центру силы, одновременно из практических и из духовных соображений. Все они прибыли сюда, чтобы соединиться друг с другом: венчурные капиталисты, стэнфордские инженеры, юристы и обладатели дипломов МБА, заядлые стартаперы, бегущие на запах будущего, словно бладхаунды. И то же самое справедливо, если говорить о самих проводах.

Город Пало-Альто находится всего лишь в тридцати пяти милях от Сан-Франциско, но в день моего приезда здесь было на целых 15 градусов теплее, сухой и жаркий воздух пьянил густым ароматом эвкалиптов. Я собирался пообедать с парочкой таких «посвященных» из Долины в кафе на Юниверсити-авеню – главной улице Пало-Альто. Затем мы договорились осмотреть Palo Alto Internet Exchange – одно из главных мест силы Интернета, как в прошлом, так и в наши дни.

Джей Адельсон и Эрик Тройер сидели за столиком на улице, глядели на прохожих и наслаждались пивом. Они – давние друзья, бывшие соседи по комнате, бывшие коллеги и одни из главных экспертов по части того, как, а главное где соединяются друг с другом сети в Интернете. Тройер называет себя «выздоравливающим сетевым инженером». Эта шутка одновременно и подтверждает, и отчасти опровергает его репутацию гика. Его коротко остриженные, с проблесками седины, волосы и плотно прилегающие к лицу солнечные очки придают ему непринужденный вид бездельника-серфера, помеси сетевого гика и телеведущего-мачо Андерсона Купера. «Инопланетянин», как его прозвали коллеги, работает на компанию Equinix, которой принадлежат центры колокейшн (colocation facilities) по всему миру[22].

Адельсон – его работодатель. Он же и основал Equinix, а затем с 1998 до 2005 года прошел путь от смутной концепции до миллиардной акционерной компании. Он типичный представитель Кремниевой долины: предприниматель, обладающий не только даром предвидения будущего, но и талантом убеждать людей. Он по-прежнему считается вундеркиндом, хотя через пару недель должен отметить сорокалетие и всего несколько месяцев назад оставил пост главы Digg – одного из первых социальных новостных сайтов, контент которого создавался пользователями, получившими возможность высказать свое мнение о какой-то статье, блоге, фотографии или говорящем коте. Многие называли уход Адельсона из Digg спорным решением, но сам Джей кажется расслабленным и в своих джинсах, темной рубашке навыпуск и с характерной челкой на угловатом лице выглядит почти как подросток. Взяв творческий отпуск, он начал учиться играть на гитаре, переехал в дом за три миллиона долларов, проводил время со своими тремя детьми и обдумывал планы на будущее, сочиняя, так сказать, третью серию и так уже более чем успешной карьеры в Долине. Меня же больше интересовала первая серия: как он помогал решать проблемы MAE-East и между делом водружал флаги Equinix над объектами, которые впоследствии превратились в важнейшие перевалочные пункты Интернета.

– Ты хочешь услышать всю историю? – спрашивает Адельсон, приступая к своему «цезарю» с курицей. – Это был интересный период, переломный момент для всего Интернета.

На волне «бума доткомов» все происходило очень быстро. В конце 1996 года Адельсон работал в компании Netcom – одном из первых коммерческих интернет-провайдеров Долины. В отличие от провайдеров Виргинии, ориентирующихся на крупных корпоративных клиентов, Netcom зарабатывала на «сетевых гиках на ломке» – недавних выпускниках компьютерных факультетов колледжей, отчаянно желавших снова «подсесть» на Интернет. Netcom начала соединять своих клиентов через университетский бэкбон, несмотря на то, что это явно противоречило «политике допустимого использования». Этот «черный ход» Интернета прекрасно годился для обслуживания горстки незаметных программистов, однако, когда дела пошли в гору, этот вариант стал неприемлемым. Поэтому Netcom пришлось изрядно потратиться на то, чтобы арендовать линию передачи данных от своей штаб-квартиры в области залива Сан-Франциско до Тайсонс-Корнер, чтобы присоединиться к агломерации сетей в MAE-East.

Адельсона поразило то, что он там увидел:

– Это был какой-то клуб «для своих». Если вы не были представителем телекоммуникационной компании и не контролировали оптические линии, проходящие под землей, то находились в самом невыгодном положении. Часто они просто заявляли нам, что у них «не хватает пропускной способности». Но вы никогда не знали наверняка, в чем дело: возможно, они видели тут конфликт интересов и просто не хотели делиться бизнесом.

Чтобы Интернет мог расти, его следовало освободить от ограничений, накладываемых межсетевыми соединениями, вмешательства операторов и перегруженных коммутаторов, систему которых Национальный научный фонд недальновидно построил одновременно с созданием сети точек доступа. Сети должны были иметь возможность соединяться с минимальными помехами. «Мы писали друг другу: „Интернет должен быть свободным! Несправедливо, когда точки обмена трафиком принадлежат телекоммуникационным компаниям!“» – вспоминает Адельсон горячие споры, разворачивавшиеся в электронной переписке и на форумах сетевого сообщества. Действительно, как можно говорить об открытости Интернета, когда одна компания, по сути, перегородила вход в него своим бархатным канатом?

Адельсон, которому тогда исполнилось лишь 26 лет, уже был известен среди сетевых специалистов своим особым профилем – сейчас мы назвали бы его интернет-деятелем. Сетевые технологии в основном привлекали тех, кто предпочитал работать с машинами, а не с другими людьми. «Чтобы стать экспертом в области интернет-технологий, нужно быть настоящим гиком», – объясняет Адельсон. Он сам тоже был настоящим гиком, но лишь отчасти: с детства одержим компьютерными играми, завсегдатай хакерских форумов, любитель торчать долгими часами в лаборатории колледжа. Но, с другой стороны, он изучал искусство кино в Бостонском университете и умел держаться и говорить как голливудский продюсер. У него был дар соединять не только компьютеры, но и людей.

Мир сетевых инженеров до сих пор относительно невелик, но в те годы он был просто крошечным, и Адельсон обратил на себя внимание Брайана Рейда – инженера из Digital Equipment Corporation, одной из старейших и самых почтенных компьютерных компаний Кремниевой долины (ныне она входит в структуру гиганта Hewlett-Packard, тоже основанного и по-прежнему имеющего штаб-квартиру в Пало-Альто). У Digital с самого начала имелся свой узел в ARPANET, но лишь в 1991 году она начала поддерживать критически важный частный интернет-канал. Это был провод, протянутый через комнату и соединявший Alternet и BARRnet – две крупнейшие региональные сети эры «до MAE-East». Первоначально им занимались на общественных началах, «на благо Интернета», как часто и сейчас говорят инженеры. Но по мере роста Всемирной паутины Digital усмотрела здесь пользу и для себя: этот канал обеспечивал ей оперативный доступ к важному перекрестку Интернета. Компания оказалась в положении специалиста по транспорту, окна кабинета которого выходят на Таймс-сквер. И под окнами становилось все более шумно.

Digital особенно отчетливо понимала причину проблем MAE-East, потому что именно она разработала и построила Gigaswitch FDDI – роутер в самом сердце MAE-East. Именно он не справлялся с трафиком. Чтобы продолжить рост, нужно было найти новый способ соединения сетей, способ, который исключит возможность «пробок». Рейду пришла в голову простая идея: сети должны соединяться напрямую, путем подключения одного роутера к другому (а не все вместе к одной общей машине, как в MAE-East или других точках входа в Сеть).

Большинство сетей уже разместили массу своего оборудования в одних и тех же зданиях, и последние были из-за этого страшно переполнены. Они нуждались в более благоприятной среде, более подходящем помещении, чем какая-то бетонная коробка на парковке, в помещении, которое сможет вместить все прямые межсетевые соединения. Рейд придумал и новую бизнес-модель, при которой соединения не тарифицируются, то есть Digital не берет денег пропорционально объему трафика, но вместо этого взимает с провайдеров арендную плату – как обычную (за квадратные метры, на которых клиенты разместили свое оборудование), так и менее очевидную (за гораздо меньшее, на зато гораздо более плотно заполненное пространство, которое занимают провода, проложенные к «клетке» другой компании). Для MAE-East подобная модель была бы финансовым самоубийством – представьте себе ресторан, который кормит посетителей бесплатно, – но в компании Digital предположили, что можно заработать, взимая плату за аренду столика. Риск того стоил, тем более что он в перспективе мог бы способствовать росту Интернета, а значит, и продаж оборудования Digital Equipment Corporation.

Digital вложила несколько миллионов долларов собственных средств в новые офисные площади – подвал здания по адресу Брайант-стрит, 529, построенного в 1920-е годы для телефонной станции. Говоря техническим языком, этот узел должен был стать «нейтральной площадкой», то есть Digital не собиралась конкурировать с собственными клиентами, как это происходило в точках сетевого доступа. Кроме того, предполагалось, что это будет «дата-центр класса А», то есть пространство, изначально спроектированное в расчете на компьютеры и сетевое оборудование. Рейд назвал его предприятие Palo Alto Internet Exchange (PAIX). Теперь ему не хватало только руководителя, который бы разбирался в компьютерных сетях и при этом умел смотреть в будущее.

Когда Адельсону предложили работу в Digital, ему это показалось забавным.

– Помню, я подумал: «Digital?! Все мои друзья затевали дотком-стартапы и надеялись заработать миллионы в качестве совладельцев бизнеса, а меня нанимает какая-то компания, которой уже 30 лет?» Но я был типичным интернет-фриком, и Digital пользовалась среди таких, как я, большим авторитетом.

К тому же на деле все вышло не совсем так, как это представлял себе Адельсон.

Снаружи дом по на Брайент-стрит, 529, стены которого, сложенные из блоков песчаника, напоминают знаменитый «Квад» – центральный двор Стэнфордского университета, поддерживается в безупречном состоянии. Вход обрамляют замысловатые барельефы, словно у старого лондонского банка. Рядом с дверью – медные буквы PAIX. Мы входим в небольшой холл, скрытый от улицы за тонированными стеклами.

– О боже, – говорит Адельсон, когда его глаза привыкают к полумраку. – Это очень, очень круто!

Перед нами красуется большая красно-черная буква «E» – логотип компании Equinix. Адельсон не был здесь с того самого черного дня в 1998 году, когда устная договоренность о превращении этого места в первую штаб-квартиру молодой фирмы Equinix была нарушена и здание продали кому-то другому за $75 млн. Но больше десяти лет спустя и всего за пару недель до нашего сегодняшнего визита Equinix (уже без Адельсона) все-таки заполучила PAIX – в качестве «трофея» при покупке важного конкурента, компании Switch & Data, за $683 млн наличными и акциями. Для Адельсона логотип Equinix на стене – символ исправления старой ошибки и подтверждение того, что его видение будущего Интернета оказалось верным.

Нас приветствуют двое техников, каждый из которых работает здесь с тех давних пор. Со времени рождения Интернета прошло, кажется, несколько геологических эпох, но дружеские объятья и похлопывания по спине заполняют эту пропасть во времени утешительной человеческой эмоцией. Новорожденные младенцы, считай, с тех пор почти не успели вырасти.

– Я уж хотел спросить, как дела, чем ты занимался последние десять лет, но, конечно, я и так знаю! – говорит Адельсону один из техников по имени Феликс Рейес. – Рад тебя видеть! Здесь многое изменилось: корпоративные правила, быстро растем. Но мы пока держимся!

Это кажется преуменьшением: здание сменило уже четырех владельцев; Интернет изменился и трансформировал все вокруг.

– По меркам Интернета это все было так давно, – говорит Адельсон.

На Рейесе новенькая футболка, черная, с красным логотипом Equinix, и Адельсон, показывая на нее, говорит с деланой обидой:

– А у меня вот не было таких вещичек. Вечно приходилось таскать скучный комбинезон.

– Мы тебе подарим такую, – смеется Рейес. – У нас есть образцы всех футболок за последние годы.

– Это место столько раз переходило из рук в руки и столько раз трансформировалось, но, в сущности, здесь с самого начала предоставляется один и тот же сервис, – вставляет Тройер.

Мы спускаемся по лестнице позади стола охранника в подвал, где в далеком 1997 году было установлено самое первое оборудование. К концу того года PAIX превратилось в важнейшее здание такого рода на планете. Теперь оно уже не претендует на этот титул, но все еще занимает высокую позицию в рейтинге самых значимых мест Интернета и остается ключевой узловой точкой, где соединяются друг с другом разные сети. Здание в Милуоки, о котором я рассказывал в предыдущей главе, можно сравнить с небольшим региональным аэропортом, из которого одна или две авиакомпании летают в несколько крупных хабов, но Palo Alto Internet Exchange – это, скорее, большой международный аэропорт, вроде аэропорта Сан-Франциско (или даже еще более крупного), «крупный глобальный коммуникационный хаб», по словам Рича Миллера, одного из ключевых обозревателей в отрасли.

Все вокруг нас прямо-таки кричит об этих связях. PAIX предоставляет площади для обеспечения базовых экономических и технических потребностей. Дешевле и проще соединить две сети напрямую, чем поручать это третьей сети. PAIX – своего рода склад: удобная точка отсчета координат, где прокладывается кабель от одного роутера к другому. И кроме всего прочего, отсюда идут подводные кабели, связующие Азию и Северную Америку, поэтому здесь часто устанавливают «точки присутствия». Это место, в котором слово «соединение» (connection) обретает вещественный, физический смысл.

Из скромного фойе рядом с лестницей я могу видеть плотные ряды «секций-клеток», уходящих далеко в полумрак, как библиотечные стеллажи. Каждая из них размером примерно с небольшой офисный отсек и сдается в аренду той или иной сети, которая устанавливает в ней свое оборудование и организует соединения с другими сетями, то есть буквально протягивает к ним провода. Первоначально компании, владеющие оптоволоконными линиями дальней связи, брали в аренду площади в этом здании, чтобы оказаться ближе к местным и региональным интернет-провайдерам, обслуживавшим жилые дома и предприятия, – так называемым «сетям визуальной доступности» (eyeball networks). Они были владельцами физической сети.

Но вскоре и поставщики контента (сегодня это чаще всего Facebook или YouTube, а в те времена это могли быть Yahoo!, какая-нибудь фирма, продающая электронные открытки, или порносайт) тоже захотели быть рядом, чтобы улучшить свои соединения с eyeballs.

– Я помню, как Фило и Янг из Yahoo! пришли сюда. Я еще тогда подумал: «Ну и клоуны!» – смеется Адельсон.

Фило и Янг – основатели Yahoo!, сегодня они оба миллиардеры. Интернет развивался, и постепенно сюда пришли все, практически отовсюду – всего более ста сетей. Сегодня это и крупные контент-провайдеры, такие как Microsoft, Facebook и Google; «визуалы», такие как Cox, AT&T, Verizon и Time Warner; а также глобальные телекоммуникационные сети самого разного масштаба, особенно широко представленные игроками из Азиатско-Тихоокеанского региона – от Singapore Telecommunications и Swisscom до Telecom New Zealand, Qatar Telecom и Bell Canada. Всем им интересны трансокеанские кабели и мощные бэкбоны, пересекающие США. Подобно ритмически пульсирующему мировому капиталу, PAIX процветает за счет разнообразия.

Мы делаем шаг в глубь тускло освещенного коридора с клетками и видим впереди огромную картонную коробку размером с душевую кабину. Внутри нее находится новенький роутер – самая мощная модель от Cisco (одного из лидеров отрасли) стоимостью $90 000. Лишь самые крупные сайты, корпорации или операторы связи имеют достаточный объем трафика, чтобы позволить себе покупку такого зверя. Видеть, как он тихо спит в коробке в полном бездействии, – примерно то же самое, что наблюдать новехонький «Боинг-747», неподвижно замерший на взлетной полосе. Но уникальным его делает даже не объем информации, который он может передавать, а количество направлений передачи. Так что этот гигантский роутер правильнее сравнить с кольцевой транспортной развязкой, объединяющей 160 шоссе – именно столько отдельных портов он может иметь, причем каждый из них обслуживает отдельный процессор, отвечающий за связь с другим роутером (на каждом «шоссе» движение двустороннее). Этот аппарат намного мощнее, чем старые Catalyst или Gigaswitch в Тайсонс-Корнер. Однако еще более поразительно то, что он даже не является центром нескольких сетей, а удовлетворяет потребности лишь одной сети. Это никакое не сердце системы, а просто одна из сотен машин, соединенных друг с другом.

Эти связи всегда физические и социальные, они сотканы из проводов и отношений. Они зависят от человеческого сообщества сетевых инженеров. На заре своей карьеры Тройер проводил львиную долю времени, сидя на полу в одной из таких клеток и возясь со сломанным роутером. Но сегодня он в большей степени организатор, переговорщик, убеждающий представителей сетей соединяться друг с другом – и если он их убедит, то Equinix получит с них абонентскую плату. Меня удивило то, насколько персонифицирован этот процесс. Тройер знает сетевых инженеров, дружит с ними на Facebook, угощает их пивом. Интернет строится на личных договоренностях между сетями, скрепленных рукопожатием и оформленных подключением желтого оптоволоконного кабеля. С технической точки зрения, они могли бы соединяться и на расстоянии, как это и происходит между городами. Но гораздо эффективнее делать это, непосредственно подключая одно устройство к другому и расширяя систему экспоненциально.

Экскурсию по PAIX можно считать лекцией о «сетевом эффекте». Так называют феномен, когда нечто становится тем более полезным, чем больше людей им пользуются. Приход в это здание новых, все более крупных интернет-компаний вызывал интерес еще большего числа еще более крупных игроков, и так, казалось, могло идти до бесконечности, точнее, пока это позволяли законы физики и городской совет Пало-Альто.

Но все это оборудование требует резервных генераторов на случай отключения электричества, а генераторы требуют огромного количества солярки, которую приходится хранить здесь же, а это напрягает соседей. «Мы выжимали из этого объекта все, что можно», – вспоминает Адельсон.

Пока мы идем по темному коридору между клеток, физические свидетельства всех этих связей маячат прямо у нас над головами: толстые пучки кабелей в связках диаметром с автомобильную покрышку, уложенные на полки, прикрепленные к потолку и каскадами (или «водопадами», как говорят техники) спускающиеся вниз к каждой клетке. Все здание так и гудит под напором энергии.

– Каждую секунду на тебя воздействует излучение, – полушутя замечает Тройер. – Но у Джея уже три ребенка, так что все о`кей.

В одном только этом центре свыше десяти тысяч межсетевых соединений, или «кросс-соединений». В сущности, похоже на связку пыльных проводов у меня за диваном, только увеличенной до масштабов целого здания. И организовать их ничуть не проще.

В первое время «менеджмент кабельных систем» был для PAIX серьезным техническим вызовом. Первоначально Интернет представлял собой чудовищно запутанный клубок. Экспериментируя с разными способами упорядочивания проводов, Адельсон и его сотрудники в какой-то момент начали заранее прокладывать кабели в разных частях здания, чтобы создать фиксированные маршруты, которые впоследствии можно было бы стыковать, как на старых телефонных коммутаторах.

– Но, как мы выяснили (точнее, как выяснил бедный Феликс), всякий раз, делая это, вы вводите новую точку отказа, – объясняет Адельсон. Рейес качает головой, с досадой вспоминая эту неудачу. В итоге они решили прокладывать кабели по мере необходимости. Через несколько лет один особо одаренный кабелеукладчик по имени Джон Педро получил патент № 6 515 224 за изобретенную им технологию «лоточной системы каскадных кабелей с заранее подготовленной опорной структурой».

Пока мы идем между клетками с коробками, мигающими зелеными огоньками, я пытаюсь связать эту картину с ее воздействием на реальный мир, на жизни людей, то есть, попросту говоря, увидеть, как вещи, явления и понятия перемещаются по Интернету. Для этого требуется напрячь воображение. Предположим, вон тот желтый провод принадлежит eBay: чей это коллекционный чайничек из нефрита двигается по нему сейчас к своему новому владельцу? Что это только что сказал новозеландский винодел катарскому шейху? Когда мой телефон принимает почту, проходит ли она через этот хаб? У моей племянницы выпал молочный зуб – прошла ли ее фотография через имеющуюся здесь клетку Facebook?

Но окружающий меня Интернет не был рекой, в которую я мог бы забросить сеть, а затем посчитать и рассмотреть пойманных рыб. «Ловить» в нем информацию такого масштаба, с каким мы имеем дело каждый день (например, одно электронное письмо), – все равно что считать молекулы воды в океане. Каждый из этих оптоволоконных кабелей передает до 10 гигабайт информации в секунду – это примерно 100 000 семейных фото в секунду. В большой роутер может быть воткнуто до 72 таких кабелей одновременно, а во всем здании таких роутеров сотни. Шагая по тускло освещенному проходу, я как будто пробирался сквозь толпу из квадриллионов бит – невообразимого количества информации.

А вот Адельсон застал время, когда все это было гораздо более личным. В каждом уголке он видит кусочек истории.

– А помните, как мы отрубили Австралию? – вдруг спрашивает он техников, когда мы останавливаемся перед одной из клеток, не так плотно набитой аппаратурой, как остальные.

Здесь был установлен роутер Australia Internet Exchange («Оззинет[23] или что-то в этом роде»), но они не оплачивали счета. В тот вечер, когда Адельсон, наконец, отключил за неуплату соответствующий кабель, ему позвонили домой:

– Моя жена берет трубку и зовет меня: «Тут кто-то очень недоволен, спрашивают, зачем отключили весь Интернет в Австралии». А я такой: «Да ну? Дай-ка мне трубку!»

В другой клетке когда-то располагался Danni's Hard Drive – сервер одного из первых порносайтов, «онлайн-дом» Дэнни Эш, которую в Книге рекордов Гиннесса однажды назвали «наиболее часто скачиваемой женщиной» (сейчас этой категории не существует). Как-то ночью в конце 1990-х Дэнни якобы саму застали в этом подвале, голую, рядом со своим сервером, в процессе изготовления «фото недели». Старожилы кивают, якобы вспоминая этот эпизод, но позже я слышал эту же легенду и в других дата-центрах, а когда, наконец, нашел саму Эш и ее тогдашнего сетевого инженера Энни Петри, они рассказали, что дело было не в Пало-Альто, а в MAE-West – аналоге MAE-East в Кремниевой долине. «Да, я была известна как Дэнни Эш, – написала она мне. – К сожалению, я плохо помню подробности тех лет, но возможно, двое работавших со мной инженеров смогут вам помочь». И действительно, Петри вспомнила. Она шестнадцать часов устанавливала пару новых серверов SGI Origin (самых совершенных на тот момент), и Эш с мужем пришли на них взглянуть. «Всякий раз, когда появлялось видео с Дэнни, все падало, потому что все серверы оказывались перегружены запросами», – рассказывает Петри. Легендарная фотосессия увековечила знаменательное событие.

Мы шли дальше вглубь здания, а одновременно углублялись в историю. Адельсон остановился перед клеткой, которая была чуть крупнее остальных, и спросил техников:

– Можно нам сюда? Обещаю ничего не трогать. Очень нужно!

Это помещение больше напоминало небольшой офис, чем отсек, и располагалось в углу здания, так что две из стен представляли собой не стандартную стальную сетку, а были капитальными. Почти все место занимало древнее на вид оборудование со множеством маленьких металлических тумблеров и старой черной телефонной гарнитурой.

– С этим местом связана самая страшная ложь, которую я когда-либо произносил, – заявляет Адельсон притворно-серьезным тоном.

С самого начала PAIX называл себя «нейтральной площадкой», но поначалу-то он был еще и площадкой без единого клиента. Как будто вы уже неделю как переехали в новый дом, а электрик так и не пришел. Центр не был подключен.

Перед Адельсоном стояла сложная задача – убедить кого-то из конкурирующих владельцев оптоволоконных сетей первым установить здесь «точку присутствия». Но провайдеры не спешили этого делать. Они держали свое оборудование на собственных объектах, и вам приходилось идти к ним и платить втридорога за то, чтобы протянуть к ним необходимую для работы «локальную петлю» (local loop), местную линию (кстати, в результате аналогичной ситуации появилась на свет и MAE-East: ее компания-учредитель MFS занималась такими местными линиями, и MAE-East тоже была, в сущности, всего лишь «локальной петлей»).

Если бы хоть один оператор пришел в PAIX, за ним последовали бы и другие. И Адельсон решил соврать.

– Я обратился к Worldcom и сказал им: «Pacific Bell пообещали, что въедут примерно через три недели». А они мне: «Правда?»

Затем Адельсон отправился в Pacific Bell (ныне AT&T) и сказал то же самое: «Угадайте, кто устанавливает свой оптоволоконный бэкбон в нашем подвале?..» Они запаниковали, ведь на кону стояла их монополия на локальные петли.

– Они сразу ответили: «Мы придем!» Мы сказали им, что у нас уже есть заказы, но на самом деле мы все это выдумали.

Адельсон показывает на потолок, где толстая связка черных кабелей скрывается в черной дыре. Это было из тех бизнес-решений – вроде привлечения продавцов хот-догов на бейсбольный матч, – в которых достаточно убедить кого-нибудь прийти первым, и после это решение всегда будут вспоминать как чертовски умное. Как только этот шаг был сделан, здание стало заполняться настолько быстро, что они едва успевали реагировать. Не осталось ни дюйма свободного пространства.

– Стойки размещали даже в туалетах! – рассказывает Адельсон, пока мы поднимаемся наверх, чтобы увидеть помещение, которое раньше служило офисом, а теперь полностью занято сетевым оборудованием. – Мы столько раз достигали момента (и это только за первые два года), когда приходилось говорить клиентам: «Извините, но в этом здании физически невозможно ничего больше поставить», а потом, через месяц: «ОК, мы нашли выход!» Техники прозвали здание «Интернет-дом Винчестеров» в честь находящегося в Сан-Хосе (еще один город Кремниевой долины) знаменитого «дома Винчестеров», особняка, принадлежавшего наследнице изобретателя знаменитой винтовки. В течение тридцати восьми лет хозяйка как одержимая добавляла все новые комнаты, чтобы спрятаться от якобы преследовавших ее духов тех, кто был застрелен из винчестера.

Кроме того, дата-центр PAIX представлял собой своеобразное достижение в области оригинального строительства. Втиснутый в типичную для центра Пало-Альто плотную застройку, он не мог расширяться в горизонтальном направлении. Городские власти были не в восторге от того, что для питания резервных генераторов требовалось все больше топлива. С точки зрения сейсмоустойчивости, здание едва отвечало требованиям предъявляемым к офисным зданиям, без учета тяжелой электроники внутри. Адельсон качает головой, вспоминая об этом:

– Худшего места просто не придумаешь.

Однако настоящие беды Palo Alto Internet Exchange пришли с другой стороны. В январе 1988 года, почти в то же самое время, когда это здание стало самым важным узлом Интернета, ее компанию-учредителя Digital приобрела за $9,6 млрд корпорация Compaq, что стало крупнейшей на тот момент сделкой в истории компьютерной отрасли. На Брайент-стрит эти новости были восприняты болезненно. Пока Compaq и Digital решали вопросы интеграции, в PAIX тревожились о том, что дата-центр с его сравнительно небольшим бизнесом может быть затоптан в этой битве титанов, причем как раз в тот момент, когда Интернет как никогда нуждается в таких центрах. PAIX удалось очень быстро задать стандарт того, как собрать под одной крышей Сеть сетей, составляющую Интернет. Однако успех PAIX оказался одновременно и его ахиллесовой пятой: этих сетей было недостаточно. PAIX доказал, что независимые дата-центры могут работать, но он также показал, что им требуется больше пространства и что старое здание в тесном (и дорогом) центре города – далеко не идеальный вариант.

Адельсон не мог упустить свой шанс. Это было такое время, когда только ленивый не пытался придумать какую-нибудь идею для очередного доткома, как правило, связанную с виртуализацией бизнеса при помощи Интернета: от доставки продуктов до аукционов, от рекламы фильмов до тематических объявлений. Но если большинство людей видели в Интернете способ оставить позади физический мир, создав виртуальный магазин или онлайн-аукцион, то Адельсон почуял нереализованный пока потенциал в противоположной идее: всем этим виртуальным штукам требовался собственный физический мир.

Аналоги Palo Alto Internet Exchanges можно было бы создать повсюду. Адельсон мог стать для Интернета кем-то вроде Конрада Хилтона[24], открыть фирменную сеть «телекоммуникационных гостиниц», гарантирующую сетевым инженерам постоянное качество услуг. В отличие от зданий, принадлежащих крупным операторам (таким как Verizon или MCI), они были бы нейтральными, независимыми объектами, где могли бы соединяться самые разные конкурирующие сети. В отличие от MAE-East или, в меньшей степени, от PAIX, они бы сразу строились вместе со всеми необходимыми резервными системами и элементами безопасности и изначально рассчитывались бы на максимально простое соединение сетей между собой. Подобно утреннему выпуску Wall Street Journal, который всегда к вашим услугам в отелях для бизнесменов, они предлагали бы различные бонусы, ценные для их уникальных клиентов – сетевых инженеров (в том числе бывших), таких же, как сам Адельсон. Трудность заключалась в том, чтобы понять, где именно на планете Земля разместить эти места. И сколько их требуется Интернету?

Адельсон доверился своей интуиции в вопросе о том, как будет развиваться Интернет: он предположил, что сетям придется соединяться друг с другом на разных уровнях и в разных масштабах. Они должны не просто располагаться в одном и том же здании, но делать это в нескольких разных местах на планете. Сети Интернета, полагал Адельсон, станут глобальными, но инфраструктура всегда будет оставаться локальной. В этом смысле аналогия с гостиничной сетью «Хилтон» по-прежнему работает: Equinix пыталась создать не какой-то один центральный узел, а охватить сразу несколько важнейших рынков, то есть примерно те же деловые столицы, в которых крупные транснациональные корпорации устраивают свои офисы: Нью-Йорк, Лондон, Сингапур, Франкфурт и так далее. Хабы Internet Business Exchange от Equinix должны были быть одинаковыми повсюду. Для меня – путешественника в поисках Интернета – в этом заключается определенный парадокс: следует ли мне рассматривать дата-центр Equinix как уникальный и характерный именно для данной местности или же просто как часть обширного глобального царства, сквозную червоточину, идущую сквозь континенты? Есть ли у дата-центра Equinix определенное место или нет? Или и то и другое?

Когда Адельсон ушел из Digital, он и его коллега Эл Эйвери быстро собрали $12,5 млн венчурного капитала, в основном благодаря нескольким известным инвесторам, заинтересованным в росте Интернета, включая Microsoft и Cisco (производителя роутеров). Последние две буквы в названии Equinix означали Internet Exchange, а первые четыре подчеркивали нейтралитет[25] и обещание не конкурировать со своими клиентами. В соответствии с соглашением, заключенным перед их уходом из Digital, Equinix должна была выкупить у Digital дата-центр PAIX, сделав его своим первым объектом. Однако этого так и не случилось. В результате череды некоторых событий, которые Адельсон всегда считал результатом предательства, закрытая сделка вышла на открытый аукцион, и здание PAIX ускользнуло из его рук.

Эта потеря не только повлияла на бизнес-стратегию Equinix, но и бесповоротно изменила географию Интернета. Предполагая, что Западное побережье уже полностью покрыто (во всяком случае, на тот момент), Адельсон сосредоточил внимание на Виргинии, где MAE-East по-прежнему оставался главным (и весьма перегруженным) центром. Это решение имело некоторые очевидные стратегические преимущества. Поскольку территория Северной Америки огромна, отправлять данные туда и обратно через континент было неэффективно, особенно если это приходилось делать многократно. Пусть одно такое путешествие данных продолжается всего пятьдесят миллисекунд, но если оно повторяется множество раз, это существенно замедляет весь процесс. Проблема осложнялась тем, что в США также поступала основная часть внутриевропейского трафика, ведь региональные центры все еще оставались делом будущего. Четыре тысячи миль, разделявшие Париж и Вашингтон, были и без того слишком большим расстоянием, чтобы добавлять к ним еще две с половиной тысячи миль по американскому континенту. Восточное побережье явно нуждалось в еще одном хабе, причем более эффективном, чем MAE-East.

Приглядевшись внимательнее, Адельсон понял, что самое очевидное решение – разместить новый центр Equinix прямо в Тайсонс-Корнер. Но это оказалось невозможным. Местечко, вспоминает Адельсон, «уже слишком долго пребывало в телеком-аду». Все дороги округа Фэйрфакс были перекопаны уже столько раз, что окружные чиновники начали терять терпение. Зато округ Лоудон, расположенный подальше от Вашингтона, пока еще оставался преимущественно сельскохозяйственным районом в тени аэропорта имени Даллеса. И округ буквально рвался в бой. Адельсон помнит большой плакат в фойе окружного управления, на котором была изображена толстая связка кабелей на сиреневом фоне и обнадеживающий слоган: «Мы там, где волокно». Именно оптоволоконные кабели и требовались компании Equinix, и чем больше, тем лучше, причем от разных провайдеров, – точно так же, как они требовались PAIX. Это было все равно что солнечный свет для теплицы. Чиновники округа Лоудон охотно помогали молодой компании, причем зашли так далеко, что даже предложили Equinix право прохода по чужой территории, необходимое, чтобы проложить кабели – то есть буквально прорыть канаву прямо к парадным дверям здания. На этот раз Адельсон знал, что ему не придется сочинять сказки, чтобы заполучить клиентов. PAIX почти сразу стала для них золотой жилой, а Equinix предлагала ту же формулу, только в гораздо большем масштабе. Время оказалось чрезвычайно удачным. Люди словно помешались на широкополосном Интернете, миллиарды долларов вкладывались в строительство множества оптоволоконных сетей, стремительно охватывавших всю страну.

Для помощи в выборе места Адельсон нанял строительную компанию, только что завершившую работу над одним из таких оптоволоконных проектов, и попросил принести с собой карты. Они выбрали маленький кусочек земли между Уэкспул-роуд и заброшенной железной дорогой Washington & Old Dominion, примерно в трех милях от аэропорта имени Даллеса в городе Эшберн. Компания Equinix купила участок. Здание, которое выбрал Адельсон, нельзя было бы переместить через несколько лет. Однажды обустроенное, оно стало бы хрупкой и недвижимой экосистемой, подобной коралловому рифу, растущему за счет постоянного расширения сетей.

Но в те дни это место было пустынным, ну или, во всяком случае, так казалось Адельсону после тесноты Пало-Альто. PAIX ограничен (до сих пор) своим местоположением в центре города, но Эшберн мог служить символом дальнейшей судьбы Интернета. Сеть сетей больше не была ограничена существующей телефонной инфраструктурой, втиснутой в переполненные города. Теперь Интернет мог свободно распространяться по нетронутой сельской Америке, где возможности для роста казались безграничными.

Сегодня Эшберн в штате Виргиния – по-прежнему маленький городок, но для людей, работающих с Интернетом, это гигантский мегаполис. Они упоминают Эшберн так же непринужденно, как Лондон или Токио, причем часто через запятую. Комплекс Equinix не имеет опознавательных знаков и расположен позади отеля Embassy Suites. Комплекс примерно такого же размера, как небольшие склады и другие промышленные здания квартала, и выглядит ничуть не более запоминающимся.

В тот жаркий июньский день, когда я первый раз появился здесь, рабочий в марлевой маске мел пустой тротуар. Реактивные лайнеры с ревом пролетали низко над головой. На горизонте маячили высоковольтные линии электропередач. Этот район был настолько новым, что когда я решил прокатиться вокруг, то чистые асфальтированные улицы вскоре сменились гравийным покрытием. GPS-навигатор показывал, что я посреди чистого поля. Обновления карты не поспевали за расширением застройки. По обеим сторонам от дороги проезды отходили футов на пятьдесят в сочные зеленые луга, где обрывались, как будто ожидая дальнейших указаний.

К моему следующему визиту год спустя многое здесь изменилось: отель Embassy Suites стоял на прежнем месте, так же, как и церковь Христианского братства – большое неказистое здание по соседству, похожее на магазин строительных товаров, – но на пустых лугах на дальней стороне тесного комплекса компании Equinix теперь громоздилось нечто, напоминающее два выброшенных на берег авианосца. Оказалось, что это два огромных новых дата-центра, построенных конкурирующей фирмой Dupont Fabros с откровенно паразитическим расчетом – как Burger King через улицу от McDonald`s. Это многое говорило о важности города Эшберн, резко контрастировало со стандартным для Интернета подходом и служило наглядной иллюстрацией того, насколько прозорлив был расчет Адельсона: если мы постоянно доверяемся Интернету, отправляющему нас куда угодно, то Эшберн – подлинно уникальное место, вполне достойное паломничества.

Когда я там появился, то не сразу нашел дверь. Equinix разрослась так, что в тот момент занимала шесть одноэтажных зданий, расположенных вокруг тесной парковки. К концу 2011 года к ним добавилось еще четыре, а общая площадь превысила 60 000 квадратных метров – это примерно как у двадцатиэтажного офисного здания. Я не заметил ни центрального входа, ни указателей, лишь голые металлические двери, похожие на пожарные выходы. Однако на парковке было полно машин, и я прошел вслед за каким-то парнем в охраняемое фойе – как оказалось, не того здания. Когда же я, наконец, нашел Дейва Моргана – исполнительного директора комплекса, он не счел нужным извиняться. Напротив, неразбериха ему нравилась: клиентов устраивает незаметность и анонимность этого места, «кроме, пожалуй, их первого визита». А затем он поделился со мной советом, как не потеряться на пути к центру Интернета: ищи дверь, рядом с которой стоит урна.

Фойе, как будто для пущего драматического эффекта, освещали галогенные кинопрожекторы. Роскошная мебель, за пуленепробиваемым стеклом уютно устроились двое охранников в униформе, большой телевизор показывает новости CNN. Тройер ждал меня внутри. Он специально прилетел из Калифорнии, чтобы устроить мне настоящую экскурсию.

Первый раз он побывал в этом месте в качестве сетевого техника компании Cablevision, которая базируется в Нью-Йорке (кстати, именно она проложила те провода рядом с моим домом, что так пришлись по вкусу белке). Cablevision всегда была на шаг впереди конкурентов, предлагала клиентам высокие скорости, так что ей приходилось иметь дело с большими объемами трафика. В задачи Тройера входило перемещать этот трафик максимально эффективно и дешево. Он протянул сюда бэкбон Cablevision из Нью-Йорка, чтобы напрямую подключиться сразу ко многим сетям и таким образом сократить выплаты посредникам («транзитным» сетям). Для Cablevision оказалось дешевле арендовать собственный канал до самой Виргинии, чем зависеть исключительно от местных дата-центров в Нью-Йорке (нет, они не копали свои траншеи, а просто арендовали уже существующие оптоволоконные линии).

– Это вопрос, который задает себе большинство крупных поставщиков сетевых услуг, – объясняет мне Тройер. – «Куда физически – в буквальном географическом смысле – мне надо переправить свою информацию, чтобы охватить как можно больше направлений?» Или, если говорить о каналах передачи («трубах»), «где больше всего свободных труб для моей информации, чтобы я мог направить ее кратчайшим путем?»

Этот вопрос стоял и перед парнями из Tortilla Factory (она расположена чуть дальше по дороге), когда они решили переехать в MAE-East, и перед Адельсоном, пока он работал в Netcom. Для всех нас, сидящих перед экранами своих компьютеров, Интернет важен в первую очередь потому, что он так или иначе соединяет все сети друг с другом. Так где же физически осуществляются эти соединения? Чаще всего в ответ вы услышите: «В Эшберне».

В Equinix работа Тройера (точнее, ее социальная часть) заключалась в том, чтобы связываться с людьми (такими, как он сам в прошлом), которые управляют крупными интернет-сетями и постоянно ищут новые места, но без новых посредников. Его, как экстраверта в среде интровертов, такое положение устраивало. Он чувствовал себя как рыба в воде, продавая телевизионное эфирное время, паевые фонды или еще что-нибудь столь же абстрактное (и дорогое). Но иногда он превращался из доброжелательного, всегда готового пошутить продавца в сетевого гика, вечно бубнящего о технических протоколах и характеристиках, напряженно старясь не упустить ни одной мельчайшей детали. Даже самые общительные сетевые инженеры знают об этом гике, который всегда сидит у них внутри.

Мир Интернета очень тесен. И при этом он очень защищен, по крайней мере, так казалось мне тем утром в Эшберне. Чтобы попасть внутрь, пришлось сначала пройти сложный процесс идентификации. Морган заранее зарегистрировал в системе гостевой бэдж для меня, который охранники за пуленепробиваемым стеклом сравнили с моим водительским удостоверением. Затем Морган вводит код на панели рядом с железной дверью и прикладывает руку к биометрическому сканеру, похожему на сушилку для рук в туалете аэропорта. Сканер опознает его пальцы, электрический замок щелкает и открывается. Мы трое, шаркая ногами, проходим через вестибюль в лифт (который здесь нежно называют «западней»), и двери за нами закрылись. Эту фишку Адельсон придумал еще до запуска Equinix.

– Чтобы заключить контракт с японцами, пришлось устроить для их группы из двадцати человек экскурсию по зданию и чем-то поразить их, – объясняет он. Все должно было выглядеть «супер-кибер», как выражается Адельсон. «Западня» предназначалась не только для контроля входа и выхода из здания, но также, судя по всему, для внушения благоговейного трепета.

Несколько секунд мы глядим на камеру наблюдения в верхнем углу лифта, демонстрируя невидимым охранникам натянутые улыбки. Я успел восхититься стенками лифта, облицованными подсвечиваемыми волнистыми панелями из синего стекла, которые изготовил какой-то австралийский художник. Они одинаковые во всех дата-центрах Equinix. Наконец после этой затянувшейся драматической паузы двери шлюза открываются с радушным щелчком и свистом, выпуская нас во внутренний вестибюль.

Он выглядит, пожалуй, даже слишком «супер-кибер». Высокий выкрашенный в черный цвет потолок, как в театре, исчезает где-то в темноте. Направленные лампы оставляют на полу маленькие островки света.

– Немного похоже на Вегас, – говорит Тройер. – Ни день, ни ночь.

Внутри разместились кухня, автоматы с закусками, целая библиотека аркадных видеоигр и длинная стойка, как в бизнес-центре в аэропорту, с обычными и сетевыми розетками, где сотрудники могут с комфортом провести целый день. Почти все стулья за стойкой заняты. Многие клиенты отправляют свое оборудование сюда и платят «умелым ручкам» из Equinix за установку и подключение. Но есть и особые ребята, про которых любовно говорят, что они «в обнимку с сервером» (server huggers), и которые по собственному желанию или по необходимости проводят здесь большую часть времени.

– Вот типичный местный, типа как Норм из сериала «Веселая компания», который жить не может без собственного барного стула! – кивает Тройер на здоровяка в джинсах и черной футболке, склонившегося над ноутбуком. – Но это не курорт, поверьте.

Рядом с кухней располагается отделенный стеклянной перегородкой конференц-зал с креслами на колесиках и вмонтированными в стол красными кнопками спикерфона. Группа из нескольких мужчин и женщин в деловых костюмах разложили на столе папки и ноутбуки и увлеченно рассказывают клиентам (похоже, представителям какого-то банка), как устроены системы дата-центра. Сбоку от конференц-зала протянулась изогнутая огненно-красная стена цвета пожарной машины. Ее здесь называют «силосной башней», что в данном случае ассоциируется не столько с сельским хозяйством, сколько с баллистической ракетой. Это фирменный архитектурный элемент компании Equinix – как золотые арки в виде буквы «М» у McDonald`s.

Адельсону очень нравится идея единого оформления: инженер, работающий в глобальной Сети, может чувствовать себя как дома в любом офисе Equinix по всему земному шару. Таковых насчитывается около сотни, и все они строго соблюдают фирменный стиль, чтобы еще больше упростить навигацию для своих инженеров – пилигримов, посвятивших себя бесконечной глобальной погоне за битами. Конечно, Equinix арендует пространства, чтобы размещать там оборудование, а не людей, но гуманистический подход Адельсона сводится к тому, что люди все-таки важнее. Здание Equinix рассчитано на машины, но клиенты – люди, причем весьма специфические. Соответственно, дата-центр Equinix спроектирован так, чтобы выглядеть, как должен выглядеть дата-центр, только круче, примерно как в «Матрице».

– Когда ты приводишь искушенного клиента в дата-центр и он видит, как у тебя здесь чисто, красиво, супер-кибер и вообще классно, – сделка у тебя в кармане, – вспоминает Адельсон.

Тройер, Морган и я проходим через дверь в перегородке из металлической сетки. Ощущение такое, будто мы оказались внутри работающего на полную мощность двигателя. Дата-центры приходится охлаждать, чтобы компенсировать невероятный жар, исходящий от оборудования. Поэтому здесь очень шумно: гул вентиляторов, нагоняющих холодный воздух, сливается в оглушительный рев, как на оживленной автостраде. Перед нами открывался длинный проход с темными стальными сетчатыми клетками, каждая со сканером отпечатков пальцев у двери. Это напоминает PAIX, но выглядит куда более театрально. Голубые точечные светильники раскрашивают стены мягкими сияющими кругами. В Equinix признаются, что рассчитывали достичь драматичного эффекта, но также подчеркивают, что у такой схемы освещения есть и функциональное назначение: сетчатые перегородки «клеток» позволяют воздуху циркулировать более свободно, чем в маленьких закрытых комнатках, при этом тусклая точечная подсветка обеспечивает необходимый уровень приватности и не дает соседям-конкурентам разглядеть, какое оборудование вы используете.

Здания Equinix в Эшберне (как, впрочем, и везде, но здесь особенно) не ломятся от бесконечных рядов серверов с огромными жесткими дисками, хранящими веб-страницы и видео. Здесь расположено преимущественно сетевое оборудование: машины, занятые исключительно общением с другими машинами. Компании вроде Facebook, eBay, а также крупные банки имеют собственные большие дата-центры для хранения информации – бывает, что они даже арендуют площади по соседству, в тех самых «авианосцах» Dupont Fabros, или устраивают их в других зданиях за сотни миль отсюда – там, где электроэнергия стоит дешево, а в земле достаточно свободных оптоволоконных кабелей для эффективного соединения. Затем они «втыкаются» сюда, прокладывая выделенный оптоволоконный кабель к этому «распределительному щиту» и распыляют свои данные из одной клетки (именно так действует Facebook в многочисленных центрах Equinix по всему миру, включая Пало-Альто). Иными словами, огромные массивы информации хранятся где-то далеко, на закрытом «складе», а сам обмен битами происходит здесь, в этой интернет-разновидности города, запрятанного где-то глубоко в пригородах настоящего города и дающего в своих стоящих бок о бок офисах («клетках») приют сотням сетей.

Я могу наблюдать физическое воплощение всех этих соединений прямо у нас над головой, где реки кабелей почти совсем скрывают потолок. Когда два клиента хотят соединиться друг с другом, они просят осуществить «кросс-коннект», и тогда техник Equinix залезает на стремянку и протягивает желтый оптоволоконный кабель из одной клетки в другую. В результате эти две сети могут обмениваться данными эффективнее и дешевле. Для техников Equinix прокладка кабелей – форма искусства: каждый тип кабеля размещается в определенном слое, в итоге получается такой торт «наполеон» из проводов.

Ниже всего, прямо над нашими головами, пролегают желтые пластиковые трубы, чаще всего производства компании ADC, размером и формой напоминающие водосточные. Они поставляются в виде установочного комплекта из прямых сегментов и соединительных колен, которые могут быть разной толщины в зависимости от того, сколько кабелей вам требуется в них разместить. Например, системы 46 вмещают до 120 трехмиллиметровых коммутационных шнуров, а системы 412 – до 2400. Equinix закупает эти трубы в таких количествах, что время от времени заказывает индивидуальные цвета: прозрачный пластик или красный, в отличие от стандартного желтого. Самые старые кабели находятся в нижнем слое.

– Это почти как ледяной керн, – говорит Тройер. – Если копать вглубь, можно увидеть осадочные слои разных периодов.

Учитывая, какую плату компания взимает за подобные «кросс-коннекты», становится понятно, что это для Equinix хлеб насущный. Для бухгалтеров это постоянный ежемесячный доход, для сетевых инженеров – новые направления, а для техников дата-центра – постоянная боль в спине из-за лазанья по труднодоступным стеллажам. Но в самом что ни на есть материальном смысле эти кабели как раз и есть корень inter в слове «Интернет» – то есть то, что между.

На один слой выше, над желтыми световодами, находится «китовый ус» – кабельный щит открытого типа, действительно напоминающий грудную клетку какого-то крупного морского млекопитающего. Щит удерживает медные кабели, которые толще, прочнее (и дешевле), чем те желтые оптоволоконные, но передают намного меньше информации. Еще выше расположены стеллажи для электрических проводов переменного тока, над ними – прочная черная металлическая рама постоянного тока, над ней – толстые зеленые заземляющие кабели; каждый слой просматривается сквозь предыдущий, словно ветви деревьев в лесу.

Наконец на самом верху, у черного потолка, спрятался гибкий кабельный канал – гофрированные пластиковые рукава, в которых проходят толстые оптоволоконные шлейфы, принадлежащие самим телеком-операторам. Именно здесь можно было бы найти кабели Verizon, Level 3 или Sprint. В отличие от желтых коммутационных шнуров, в каждом из которых по одной оптоволоконной нити, каждый из этих каналов может содержать до 864 нитей, плотно скрепленных вместе для экономии места. Это спинной мозг Эшберна, то, что Адельсон старался принести в это здание в первую очередь, и, соответственно, эти нити занимают самое безопасное место под потолком, где им ничто не угрожает.

– Эти штуки очень важны для нас, – говорит Тройер. – Именно это связанное воедино оптоволокно определяет наше значение.

Мы следуем вдоль кабельного канала к центру здания, в зону, известную как «Квартал операторов». Собрать «больших ребят» в центре здания – весьма практичная идея: это уменьшает вероятность того, что придется тянуть кабель от одного конца здания до другого, а ведь это шестьсот футов! Но в этом есть и символический смысл: «большие ребята», словно самые популярные красавчики в классе, и должны тусоваться в самом центре вечеринки, пока остальные стоят в сторонке и вытягивают шеи, чтобы их получше рассмотреть.

Мы подходим к освещенной клетке. Тройер – профессионал, и он не разглашает секретов о том, каким компаниям принадлежит здешнее оборудование, но с удовольствием рассказывает об устройстве «типичной» инсталляции. В ближнем углу отсека размером с место на парковке расположилась DMARC – «точка демаркации»: это старый телекоммуникационный термин, означающий место, где заканчивается оборудование телефонной компании и начинается оборудование клиента. Прочный короб из металла и пластика размером с распределительный щит большого дома – это коммутатор, в котором Equinix передает коммуникационные кабели своим клиентам. Это промышленный эквивалент телефонной розетки: пассивное устройство, задача которого – обеспечить упорядоченность кабелей и простоту их подключения. От него кабели идут через расположенные наверху желоба к основным стойкам.

Стойки в дата-центрах всегда имеют ширину 19 дюймов – настолько распространенный стандарт, что он сам по себе стал стандартной единицей, – «юнит» (rack unit, RU) в телекоммуникационной стойке всегда имеет габариты 19 на 1,75 дюйма (глубина может быть различной). Основная работа здесь возлагается на пару роутеров Juniper T640 – это машины размером с сушилку для белья, предназначенные для отправки огромного количества пакетов данных к местам назначения. Эти два, вероятно, настроены таким образом, чтобы в случае отказа одного второй немедленно принял эстафету. Тройер считает подключенные к одному из них 10-гигабайтные порты, каждый с растущим из него желтым кабелем и зеленым огоньком. Их семнадцать. Вместе они могут пересылать до 170 Гб в секунду – такой объем трафика региональная компания вроде Cablevision может собрать, если будет одновременно обслуживать три миллиона абонентов. Чтобы отправлять такую прорву пакетов данных в нужных направлениях, необходимо сверять их с внутренним списком возможностей и принимать бессчетное количество логических решений, а это требует серьезной вычислительной мощности, которая, в свою очередь, вырабатывает очень много тепла. Его приходится отводить при помощи бешено вращающихся вентиляторов, чтобы машины не сгорели. И эти машины трудятся изо всех сил. Мы зажмуриваемся от потока раскаленного воздуха, веющего на нас через сетчатую стену клетки.

Рядом с большими роутерами расположилась стойка с парой устройств, выглядящих слишком незначительно, чтобы выполнять сколько-либо важную работу по раздаче веб-страниц или видео. Скорее всего, они осуществляют мониторинг трафика этой сети при помощи специального ПО, словно вышколенные ассистенты в белых лабораторных халатах, делающие записи в блокнотах. Под этими серверами находится «внеполосное» оборудование, то есть соединенное с остальным миром полностью независимой от основных роутеров линией, возможно даже через телефонный модем, или, реже, через мобильную сеть (как сотовый телефон), либо с помощью обоих способов одновременно. Оно здесь на случай аварии. Если что-то страшное случится с Интернетом (или, во всяком случае, с данным его участком), то эти «сетевые няньки» могут добраться до больших роутеров, чтобы их починить (или хотя бы попытаться). Никогда нельзя полагаться на свои неисправные линии.

Впрочем, есть и другая возможность: массивный фильтр питания на полу, из которого торчат не только толстые электрические провода, но также и кабель, соединяющий его с Сетью. Подобно тому, как вы у себя дома можете вынуть и снова вставить кабель в разъем сетевой карты, чтобы «оживить» соединение, так и этот фильтр позволяет сделать то же самое, только дистанционно. Инженер может выключить и снова включить питание на расстоянии, а это часто срабатывает даже в случае этих монстров ценой в полмиллиона долларов. Но не всегда. Бывает, что техникам приходится заявляться сюда собственной персоной, чтобы подергать контакты.

Equinix Ashburn принимает свыше 1200 посетителей в неделю, хотя, глядя на помещения компании, в это трудно поверить. Из-за своих размеров и круглосуточного графика работы здание кажется пустынным. Пока мы ходим по длинным коридорам, нам лишь иногда встречаются люди – например, парень, сидящий на полу в позе лотоса и с ноутбуком на коленях, подключенным к одной из гигантских машин. Или другой, устроившийся на стуле со сломанной спинкой. Здесь неуютно из-за сильного шума, холодного и сухого воздуха и вечного полумрака. И если кто-то из этих ребят сидит тут на полу, то наверняка потому, что где-то возникла неисправность: линия нестабильна, «сгорела» сетевая карта или случилось что-нибудь еще. Работа со сложным оборудованием интеллектуально изнурительна, но часто она еще и некомфортна физически. Когда мы проходим мимо усталого парня, сидящего в кругу света, словно маленький тролль, Тройер сочувственно качает головой: «Еще один бедняга на полу». И потом кричит в его сторону:

– Я чувствую, как ты страдаешь!

Мы минуем узкую комнату с аккумуляторами, обеспечивающими резервное питание на случай проблем с основной электрической сетью. Они стоят один на другом штабелями до самого потолка по обеим сторонам. Затем мы видим комнаты с генераторами, которые в случае аварии включатся через несколько секунд после аккумуляторов. В них шесть огромных желтых динамомашин, каждая размером со школьный автобус и мощностью два мегаватта (при полной нагрузке здание потребляет 10 мегаватт, а еще два на всякий случай). После этого мы рассматриваем 600-тонные охладители (похожие на гигантских стальных насекомых из обводных труб, каждая диаметром с большую пиццу), спасающие электронику от перегрева. Первостепенная задача Equinix – поддерживать питание и низкую температуру; их машины обеспечивают работу машин клиентов.

Большую часть увиденного мной к тому моменту можно было бы обнаружить в любом дата-центре. Оборудование доставляют сюда в ящиках на деревянных поддонах, в картонных коробках с логотипом Cisco или на гигантском тягаче с полуприцепом и надписью «негабаритный груз» на бампере. Но в конце концов мы оказались в комнате, в которой все устроено по-другому и которую я жаждал увидеть больше всего, потому что именно в ней пространство нашей планеты (и своеобразие этого здания на ней) ощущалось наиболее явно. На двери комнаты красуется пластиковая табличка с надписью «Подвал для оптоволокна № 1». Морган отпирает дверь обычным ключом (никаких сканеров) и включает свет. В маленьком помещении тихо и жарко. Белые стены, линолеумный пол, кое-где испачканный рыжей виргинской глиной. В центре комнаты стоит широкая стальная рама, напоминающая три прислоненные друг к другу стремянки. Из пола до высоты пояса поднимаются прочные пластиковые трубы, по шесть штук с каждой стороны стойки, открытые сверху и достаточно широкие, чтобы просунуть внутрь руку. Некоторые из них пустые, а из других выходят солидные черные кабели толщиной примерно в пятую часть диаметра трубы, каждый с маркировкой оператора связи, который им владеет (или владел, пока не разорился или не был поглощен другими): Verizon, MFN, Centurylink. Они крепятся к широкой раме аккуратными кольцами и поднимаются петлями к потолку, где достигают верхнего уровня стойки – операторского кабельного канала. Именно здесь Интернет встречается с реальным миром.

Существуют разные виды связей. Есть любовные связи между людьми с миллионами разных вариантов. Есть связи между компьютерами, выражающиеся в алгоритмах и протоколах. А здесь я видел связь Интернета с Землей, стык Глобального мозга и геологической коры. Меня обрадовало то, насколько отчетливо было воплощена эта идея. Мы всегда находимся где-то на планете, но редко по-настоящему ощущаем свое точное местоположение. Вот почему мы взбираемся на горы или фотографируемся на мостах – ради временной уверенности в том, что занимаем определенное место на карте.

Однако место, где побывал я, оказалось скрытым. Его вряд ли стоило запечатлевать на фотографии – разве что вы любите фотографии кладовок. Однако в ландшафте Интернета это место было чрезвычайно важным – место слияния множества рек, вход в величественную гавань, не имеющую, впрочем, ни маяка, ни другого опознавательного знака. Это подпольное место, невидимое и темное, хотя и состоящее из света.

Тройер давно проникся симпатией к моему странному поиску. Он видел, с каким волнением я вошел в эту тесную комнату, которая, будто пуповина, срастила это здание (а вместе с ним и значительную часть Интернета) с телом планеты.

– Вся идея этого здания заключается в том, что информация может свободно входить и выходить, – рассказывает Тройер. – Это место встречи, где Интернет физически связывается воедино, чтобы конечный пользователь не ощущал никаких стыков. В этом комплексе сосредоточено больше провайдеров, чем в каком-либо другом месте на территории США.

Я улыбаюсь при мысли о том, насколько это исключительный фрагмент Интернета. Но Тройер возвращает меня с небес на землю. Табличка на двери указывает, что это Оптоволоконный подвал № 1. Но на другой стороне здания имеется Оптоволоконный подвал № 2. И это не единственное здание в кампусе с такими подвалами. Да, это исключительное место, и я так его искал, но оно не единственное – вон там еще одно, а вот там третье. Интернет был здесь, там и повсюду. Я чувствовал его запах – и это был запах земли.

Мы проходим через все здание обратно к красной «силосной башне», некоторое время молча стоим в «западне», а затем оказываемся в фойе. Я просовываю бейдж в щель под пуленепробиваемым стеклом, за которым сидит охранник. Мы толкаем странную, ни на что не похожую дверь и выходим из прохладной темноты здания под палящее солнце Виргинии.

Тройер заслоняет глаза рукой и стонет:

– О нет, только не это! Огромный огненный шар[26]!

Глава IV

Весь Интернет

В тот вечер в Вашингтоне я был в гостях у сестры и решил рассказать моей восьмилетней племяннице о том, что я видел в Equinix. Она типичный представитель своего поколения: обожает Twitter, YouTube, видео-чаты, собственный айпад – словом, на «ты» с цифровыми технологиями. И, как и большинство восьмилетних детей, ее трудно удивить.

– А я видел Интернет! – сказал я ей. – Или, по крайней мере, очень важную его часть.

Я привык, что взрослые обычно недоуменно поднимают брови в ответ на такие заявления, выражая сомнение, что физическая реальность Интернета может быть настолько явной. Но моей племяннице это вовсе не показалось странным. Если для вас Интернет – магия, тогда его физическую реальность действительно трудно осознать. Но если вы, как моя племянница, никогда не знали мира без Интернета, то почему бы ему не быть чем-то настоящим, что можно потрогать? Я подумал, что детское любопытство – хороший способ смотреть на мир; оно превращает обыденные предметы в достопримечательности. И в самом деле, даже по рациональным взрослым стандартам дата-центр Equinix в Эшберне можно считать «местом, где находится Интернет» в гораздо большей степени, чем большинство других мест на Земле. Интернет – экспансивная, почти бесконечная вещь, но одновременно и удивительно интимная. Насколько сильно я упрощаю картину, размышляя об Интернете и делая те или иные выводы на основании наблюдаемой физической реальности? Каковы, так сказать, пределы точности?

В этой книге я пишу слово «Интернет» с большой буквы, рассматривая его как имя собственное. Это все более противоречит современной традиции. Если на заре Интернета он повсеместно считался чем-то уникальным и поэтому заслуживал большой буквы, то со временем прелесть новизны утратилась. Редакция сайта Wired News объяснила переход от заглавной к строчной «и» еще в 2004 году: «Что касается слов „интернет“, „паутина“ и „сеть“, то изменение в написание вызвано необходимостью шире взглянуть на то, чем является Интернет: это всего лишь еще одно средство доставки и получения информации».

Но я смотрю на него не так. Или, по крайней мере, не только так. Дело в том, что, как только я столкнулся с физической сущностью Интернета – его местами, я снова стал воспринимать его как уникальную вещь, весьма необычную, пусть и аморфную. Настаивая на том, что это имя собственное, я настаиваю на идее о том, что Интернет явно где-то расположен, нужно лишь знать, где его искать. И я знаю, что он только прячется за закрытыми дверьми в зданиях без опознавательных знаков. Он – везде: в проводах, опутавших ваш квартал, и в вышках на горизонте. Это не значит, что я не чувствую ограниченности этой идеи или не желаю признавать факт эфемерности Сети. Такой взгляд на Интернет требует наличия развитого воображения (порой граничащего с галлюцинациями). Писательница Кристин Смоллвуд справедливо замечает, что «история Интернета – это история метафор об Интернете, и все они сталкиваются с одним и тем же вопросом: как нам говорить друг с другом о невидимом божестве?» Она взвешивает относительные достоинства способов описания Интернета как шоколадного батончика, купели, автострады или самолета и в конце концов вынуждена признать, что на самом деле Интернет (реальный Интернет, такой, каким я его видел) чрезвычайно уродлив. «Хорошо бы, – заключает она – Интернет выглядел как Мэтт Дэймон или как линии света, начертанные невидимой рукой в ночном небе». Но вместо этого она, находит все то же, что мы уже видели: аморфную кляксу, бесконечную вселенную – огромную, расширяющуюся и неудержимую. Все поэтические метафоры гнездятся по соседству, под одним и тем же звездным небом.

С другой стороны, юмористы, как я заметил, чаще обыгрывают другое представление об Интернете – как о некоем едином устройстве. В эпизоде телевизионного мультсериала «Южный парк», который называется «Конец соединения» (Over Logging) несимпатичные герои сталкиваются с особенно тяжелым случаем заурядной проблемы: Интернет выходит из строя, причем везде. Сначала они пытаются выяснить, что происходит, но «без Интернета не узнать, почему нет Интернета!» – заявляет один из персонажей с каменным лицом. Довольно скоро и сам «Интернет» появляется на экране в виде некоего аппарата размером с дом, подозрительно напоминающего многократно увеличенный домашний роутер Linksys – синий, с черной передней панелью и маленькими кроличьими ушками антенн, освещенный прожекторами в своем подземном бункере. Правительственные агенты в темных очках делают все возможное для починки Сети. Например, они пытаются наладить с ним контакт, проигрывая, словно молитву, знаменитую мелодию Джона Уильямса из фильма «Близкие контакты третьей степени». В конце концов один из героев находит решение: он взбирается на гигантскую машину, словно на авианосец, по стальному трапу, обходит ее сзади, вытаскивает вилку из огромной розетки и сразу же втыкает ее обратно. Спасение! «Желтый мигающий огонек теперь горит зеленым!» – радостно восклицает один из маленьких человечков. Все счастливы.

В британском комедийном сериале «Компьютерщики» использована похожая шутка, но доведенная до противоположной крайности: Интернет здесь – не большое устройство, а крошечное. Решив подшутить над доверчивой начальницей, двое сисадминов убеждают ее, что Интернет находится внутри черного металлического ящика размером с коробку для обуви, с единственной красной лампочкой. Обычно этот ящик установлен на шпиле Биг-Бена («для наилучшего приема»), однако «Старейшины Интернета» якобы позволили ребятам позаимствовать его на один день, чтобы она могла использовать «Интернет» для своей презентации. «Это Интернет? – спрашивает она недоверчиво. – Весь Интернет? А он тяжелый?» Ее коллеги, посмеиваясь, отвечают: «Это немного дурацкий вопрос. Интернет не имеет веса».

Просматривая эти клипы на YouTube, я прямо-таки вздрагивал от негодования. Все выглядело так, будто я охочусь за какими-то призраками, ищу мир, в который почти никто не верит. Ах, если бы они только знали! Интернет – это, конечно, не металлический ящик, по крайней мере, весь Интернет в один ящик не помещается. Но это не отменяет реальности существования нескольких очень важных стальных ящиков (которые действительно приходится время от времени отключать и снова включать). Иногда центр Интернета – или, во всяком случае, один из центров – оказывается чем-то даже более конкретным, чем отдельно стоящее здание. Так где же располагаются самые большие и важные ящики? И кто эти «старейшины Интернета», отдающие приказы, если они вообще существуют?

Ответы на оба эти вопроса надо искать в тесном мире «межсетевого обмена». Терминология может иногда сбивать с толку, но, как правило, место, где встречаются сети Интернета, называется точкой межсетевого обмена (Internet Exchange, сокращенно IX). Название PAIX содержит эту аббревиатуру, равно как и Equinix (в последнем случае получилось даже более изящно). Однако все не так однозначно, потому что термин IX может относиться как к зданиям, где соединяются сети, так и к институтам, которые помогают осуществить эти связи и оборудование которых часто занимает не какое-то одно, а несколько зданий в городе. В общем, важно понимать, что слова Internet Exchange необязательно обозначают объект недвижимости или вообще вещественный объект, это может быть и организация.

Но тем не менее физическая составляющая все равно так или иначе присутствует, и часто в ее сердце находится одно-единственное устройство.

Смысл точек обмена очень прост и не слишком отличается от основополагающего принципа MAE-East: доставь свои пакеты до места назначения максимально быстро и дешево за счет увеличения числа возможных путей. Эшберн служит этой цели в глобальном масштабе, но существует также необходимость в небольших региональных хабах. По мере роста самого Интернета эта потребность также резко выросла. Многие инженеры проводят аналогию с аэропортами: в дополнение к горстке глобальных мегахабов существуют сотни региональных аэропортов, задача которых – взять на себя и перераспределить экономически целесообразный объем трафика в своем регионе. Но, как и в случае с авиакомпаниями, на малые узлы в этой системе «ступицы и спиц» всегда давит глобальная тенденция к консолидации. Когда небольшие интернет-сети (или авиакомпании) сливаются, большие хабы становятся еще крупнее, иногда теряя при этом в эффективности.

В Миннесоте местные сетевые инженеры называют это «чикагской проблемой». Два небольших конкурирующих поставщика интернет-услуг в сельской Миннесоте могут отправлять и получать все свои данные через Чикаго, арендовав частоту у одного из больших общенациональных бэкбонов, таких как Level 3 или Verizon. Но (как и в случае крупного авиационного хаба) самый легкий путь не всегда самый выгодный. Вот простейший пример: любое электронное письмо на пути от первой ко второй сети неизбежно отправляется в Чикаго и обратно. Чтобы зайти на сайт университета Миннесоты, пользователь, находящийся в том же Миннеаполисе, должен будет совершить «цифровое путешествие» через границы штатов. Если у вас в городе есть местный Internet Exchange, вы, конечно, можете подключить эти две (или более) сети напрямую, но дело в том, что это не всегда экономически целесообразно, учитывая низкую стоимость трафика до Чикаго и небольшой объем трафика между локальными сетями. Иногда проще лететь через Атланту. Но если ваш локальный трафик увеличится (а это всегда происходит), то в определенный момент становится очевидно, что локальные сети должны быть соединены между собой, и тогда Чикаго придется вырезать из картинки.

В тех местах, которые связаны с Интернетом более тонкой нитью, этот порог преодолевается легче, а объем локального трафика имеет определяющее значение. Например, до недавнего времени центральноафриканская страна Руанда, не имеющая выхода к морю, полностью зависела от спутникового Интернета – дорогого и медленного. Письмо, адресованное из провинциального города в столицу страны город Кигали, могло в результате совершить два космических путешествия туда и обратно, пройдя расстояние в 50 000 миль. В 2004 году, чтобы решить эту проблему, был образован RwandaIX, ускоривший доступ к локальным частям Интернета и разгрузивший дорогостоящую международную спутниковую полосу для трафика, который действительно является международным. Это та же самая мысль, которая вдохновляла предпринимателей, создававших крупнейшие точки обмена по всему миру.

В середине 1990-х годов сети во всех регионах мира еще не сталкивались с «чикагской проблемой», но зато страдали от «проблемы Тайсонс-Корнер»: весь международный трафик направлялся через MAE-East. Десятки Internet Exchange, которые теперь разбросаны по всему миру, служат именно для устранения этой проблемы. Они бывают разными – от гигантов типа JPNAP в Токио, который оперирует поразительным объемом трафика, но в основном действует внутри Японии, до весьма небольшой Yellowstone Regional Internet Exchange (YRIX), которая связывает семь сетей в штатах Монтана и Вайоминг (спасая их от «денверской проблемы»). В Милане есть MIX, в Сиэтле – SIX, в Торонто – TORIX, в Мэдисоне (штат Висконсин) – MADIX, а «чикагскую проблему» Миннесоты сегодня решает MICE – Midwest Internet Cooperative Exchange. Подавляющее большинство точек обмена трафиком работают не на виду, часто управляются различными провайдерами сообща как совместные сайд-проекты ради «блага Интернета», и, несмотря на все их усилия по расширению, они известны лишь горстке сетевых инженеров, которые составляют маршруты между ними.

Но ведущие Internet Exchange – явление совсем иного рода. Их операторы – это не движимые заботой об интересах общества группы сетевых инженеров, а главные мировые игроки Интернета. Это большие профессиональные предприятия с собственными отделами маркетинга и командами инженеров. Производители роутеров стараются завоевать их расположение, примерно как изготовители кроссовок обхаживают знаменитых спортсменов. И они жестко конкурируют друг с другом, борясь за звание «крупнейшего в мире» (нередко за счет все новых методик измерения). Два наиболее часто используемых критерия – объем трафика, проходящего через точку обмена (как пиковое значение, так и среднее), и количество соединяющихся через нее сетей. В США точки обмена, как правило, меньше, в основном потому, что Equinix столь успешно позволяет сетям подключаться непосредственно друг к другу.

Большие точки обмена, напротив, используют централизованные аппаратные средства, так называемую коммутирующую матрицу (switching fabric). Три крупнейшие точки обмена – все европейские: Deutscher Commercial Internet Exchange (DE-CIX) во Франкфурте, Amsterdam Internet Exchange (AMS-IX) и London Internet Exchange (LINX). Каждая демонстрирует на своем сайте график объема трафика в реальном времени, а также приводит информацию о сетях-участниках. Эти три кита на порядок крупнее, чем игроки следующего уровня, за исключением Moscow Internet Exchange, которая постепенно тоже отрывается от пелотона. Если ежедневно следишь за их статистикой трафика, возникает ощущение, будто смотришь скачки: одна лошадь на несколько недель вырывается вперед, а затем ее под радостные крики невидимой толпы догоняет другая. Я пристально наблюдал за ними в течение нескольких месяцев, высматривая изменения и тенденции. И я расспрашивал сетевых инженеров и экспертов о том, которая из точек обмена качественно важнее. «Ну, Франкфуртский иксчейндж просто огромен, – восторженно писал мне о DE-CIX Алан Модлин – аналитик TeleGeography. – Там соединяются настолько широкие полосы, что это просто невероятно». Но Амстердам отстает лишь немного, причем он дольше остается в числе самых крупных. А Лондон, хотя и оперирует меньшими цифрами, известен своими «частными» каналами, по которым значительная часть трафика передается на прямые соединения, так же, как в Эшберне.

Но независимо от того, который IX самой большой, сама идея этих гигантских точек обмена ошеломила меня. Когда я впервые отправился на поиски Интернета, я ожидал найти массу не очень тесно связанных маленьких фрагментов и думал, что Интернет – это распределенное явление, аморфное и почти невидимое. Я уж точно не ожидал увидеть ничего настолько внушительного и осязаемого, как большие гудящие «ящики», в которых располагаются центры Интернета. Это было слишком похоже на научную фантастику. Или на сатирический мультфильм. Однако именно такие ящики и представляли собой крупные точки обмена трафиком, пусть они при этом были мало кому известны, незаметны и располагались как-то странно, игнорируя одни столицы и колонизируя другие. Их география весьма своеобразна: почему Франкфурт, а не Париж? Почему Токио, а не Пекин? Разве немцы проводят больше времени в Интернете, чем французы? Или дело в каких-то других, неизменных географических характеристиках? Модлин говорит, что Испания не является хабом и никогда им не станет. «Потому что это полуостров», – объясняет он. География – это судьба, даже в Интернете. Или, точнее, особенно в Интернете.

Но помимо того, что я рассматривал центры Интернета как аналитик, измеряя их размеры и коммерческое значение, меня интриговала и их физическая реальность. Если география действительно настолько важна, как мне казалось, то это предполагает, что эти места должны иметь меньший, более определенный масштаб – быть размером с одно здание или даже один отсек. Если бы так оказалось на самом деле, это бы означало, что мне удалось полностью вытянуть Интернет в физический мир. А как только он оказался по эту сторону, мне еще больше захотелось потрогать его, ощутить его телесное присутствие. На что похожи эти большие точки обмена трафиком? На черные стальные ящики с одинокой мигающей лампочкой? На гигантскую насекомоподобную конструкцию, залитую светом прожекторов и обнесенную колючей проволокой? То, что Модлин рассказывал о франкфуртском DE-CIX, позволяло предположить, что его «ядро» окажется чертовски эффектным зрелищем, сетевым эквивалентом Большого Каньона, Ниагарского водопада или еще чего-то столь же грандиозного и, несомненно, стоящего того, чтобы пересечь ради него океан. Ведь это самый оживленный «ящик» Интернета. Определенно, это делает его достойным пристального внимания и даже уважения. Что же он сможет мне рассказать?

Но я размышлял еще и о проблеме безопасности. Эти большие точки обмена заставляли меня нервничать. Разве не опасно сосредоточивать так много ценностей в одном месте? Или, что беспокоило меня еще сильнее, не рискую ли я сам, узнавая о них все больше и собираясь рассказать свою историю? Конечно, существование таких стратегических точек должно опровергать общепринятое представление о несокрушимом запасе прочности Интернета. И чем больше я об этом думал, тем большая паранойя мной овладевала.

К тому же вскоре после моего визита в Эшберн, по дороге в Нью-Йорк в самолете, я пережил то, что можно назвать встречей с законом. Когда самолет уже подруливал к терминалу, пилот включил громкую связь и попросил всех оставаться на своих местах, не объяснив причины. Два детектива из полиции Нью-Йорка в мешковатых костюмах, точь-в-точь такие, как в сериале «Закон и порядок», шли по проходу, а за ними следовал коп в форме. Все пассажиры вытянули шеи и оглядывались поверх кресел. За кем они пришли? Уж не за мной ли?

В тот момент я действительно подумал, что такое возможно. Накануне я побывал в особенно чувствительной части инфраструктуры Интернета – в здании в центре Майами, в котором размещается «Точка доступа в Сеть для обеих Америк» (NAP[27] of the Americas). Этот центр играет ту же роль, что и центр в Эшберне, только для Латинской Америки. Однако он также считается ключевым местом соединения для военной связи – о чем мне и намекнули во время экскурсии. Я смог посетить это здание лишь по особому разрешению, подробно рассказав о своем проекте, но это не успокоило мою паранойю. Ведь в моей голове практически сложилась карта Интернета. Неужели я теперь слишком много знаю (пусть даже не понимая, что именно)?

С каждым шагом полицейских, неумолимо продвигавшихся вдоль салона, вероятность того, что они пришли за мной, увеличивалась. Со мной были жена и ребенок, и в моем воображении быстро разыгралась драматическая мизансцена, набор клише из сотен телесериалов: наручники, крик «Я люблю тебя, позвони моему адвокату!», слезы, руки, протянутые для последнего объятия… Рекламная пауза.

Но оказалось, что им нужен парень, сидевший через два ряда от нас, в бейсболке Mets, серой толстовке и с детским школьным рюкзаком. Он молчал и явно не особо удивился. Похоже, он знавал лучшие времена.

Чуть позже я брал интервью у пары заслуженных строителей физической инфраструктуры Интернета. Дело происходило в офисе частной акционерной компании, финансирующей их очередной проект, в шикарном кабинете высоко над Манхэттеном, с толстыми коврами и картинами импрессионистов на обшитых деревянными панелями стенах. Они охотно отвечали на мои вопросы о важнейших составляющих Интернета и о том, как новый фрагмент, который они строят, впишется в уже существующую структуру. Но я, наверное, был слишком настойчив.

Старший партнер в двубортном костюме с шелковым платком в кармане вдруг прервал своего более словоохотливого коллегу и сурово посмотрел на меня поверх дубового стола для переговоров.

– Позвольте вас спросить, – начал он. – А не создаем ли мы посредством вашей книги настоящий путеводитель для террористов? Указывая местоположение «достопримечательностей», как вы их называете, мы сильно рискуем. Если они будут повреждены и разрушены, то падет не только одно здание, а вся страна. Так разумно ли рассказывать об этом всему свету?

Это был пугающий вопрос. Может быть, мои поиски физической инфраструктуры Интернета действительно небезопасны? Вероятно, Интернет скрыт от людских глаз по какой-то очень веской причине?

Запинаясь, я начал оправдываться: я не хочу навредить Интернету! Я люблю Интернет! Я пытался объяснить своим собеседникам, что такое журналистский долг: сделав людей более осведомленными, можно создать более благоприятные условия для полноценной защиты Интернета. Я правда верил во все это, но мои слова вряд ли находили отклик у человека, сидевшего напротив меня. Тогда я задал вопрос ему. Я знал, что ему хочется публичности, потому что это полезно для бизнеса. Итак, – спросил я, – что лучше: согласиться на интервью или остаться в тени, возможно, гораздо более незаметным, чем ваши конкуренты?» Он пожал плечами, а затем веско произнес: «Так вы хотите стать парнем, который рассказал плохим ребятам, где нужно атаковать, чтобы парализовать страну?» И после этого он проговорил еще час.

По правде сказать, вопрос, заданный моим собеседником, не выходил у меня из головы. За время моего путешествия в поисках Интернета, оказываясь в каком-нибудь новом месте, я частенько ощущал некую тревогу из-за того, что мои поиски, возможно, слишком эксцентричны, что любой, с кем я общаюсь, может заподозрить какие-то скрытые мотивы, что я становлюсь объектом подозрений. Я заходил очень далеко, я совал свой нос в такие места, которыми мало кто (если вообще кто-нибудь) интересовался. Я не настолько параноик, чтобы всерьез поверить, будто за мной следят, но и комфортно я себя тоже не чувствовал. В конце концов, чем я тут вообще занимаюсь? «Ой, вы знаете, я просто хочу подробно рассказать кому попало обо всех важных секретах вашей организации».

Но я зря волновался. Всякий раз, когда я приезжал к какому-нибудь незаметному зданию без вывески, имеющему решающее значение для функционирования Интернета, происходило одно и то же. Завесу тайны не убирали совсем, но все же приподнимали. Я не искал Сеть на ощупь в темноте, совсем нет. Часто даже казалось, что мне специально освещают путь, и чем больше мои собеседники знали о физической инфраструктуре Интернета, тем меньше они волновались о его безопасности. Интересовавшие меня «секретные» места оказывались не такими уж и секретными. Кто бы ни оказывался там начальником, этот человек охотно водил меня по своим владениям и почти никогда не жалел времени на то, чтобы убедиться в том, что я действительно понял, на что смотрю.

Со временем я осознал, что эта открытость – не просто вежливость, но философская позиция, отчасти основанная на легендарной надежности Интернета. Хорошо спроектированные сети имеют резерв устойчивости на случай сбоя в той или иной точке: в этих случаях трафик быстро обходит ее, так что добросовестному инженеру не о чем беспокоиться. Чаще всего самой большой угрозой для Интернета оказывается заблудившийся экскаватор или, как это было в одном из недавних громких случаев, семидесятипятилетняя грузинская бабушка, разрубившая лопатой проложенный в земле оптоволоконный кабель и оставившая Армению без Сети на несколько часов.

Тем не менее, помимо тех практических соображений (или их отсутствия), есть и более философское основание: Интернет принципиально публичен. И это необходимо. Если бы он был секретным, то как бы сети узнавали, где они могут подключиться? Взять, например, Equinix в Эшберне – без сомнения, один из важнейших сетевых хабов в мире (о чем вам с удовольствием напомнит сам Equinix). Если ввести «Equinix, Ashburn» в строке поиска сервиса Google Maps, то вы тут же увидите гостеприимный красный флажок, точно указывающий на центр комплекса.

За исключением некоторых тоталитарных стран, никакой сети не приходится запрашивать разрешения у каких-либо центральных властей, чтобы подключиться к другой сети; ей просто нужно убедить партнера в том, что она стоит его времени. Или, еще проще, заплатить ему. Интернету присущ дух рынка, на котором сотни независимых торговцев обращаются друг вокруг друга, договариваясь между собой. Эта динамичность проявляется и на физическом уровне – в зданиях PAIX, в Эшберне и прочих. Она проявляется и на географическом уровне, когда сети смещаются, чтобы дополнить сильные региональные стороны друг друга. И, наконец, она проявляется на социальном уровне, когда сетевые инженеры преломляют хлеб и пьют пиво друг с другом.

Когда мы сидим перед своими экранами, путь, по которому к нам приходит информация, совершенно неразличим. Мы можем заметить, что одна страница загружается быстрее другой или что фильм на одном сайте всегда выглядит лучше, чем на другом, – в результате, весьма вероятно, меньшего количества переходов между источником и нами. Иногда это очевидно. Помню, как я планировал поездку в Японию и как мучительно долго загружались страницы местных туристических сайтов. В некоторых случаях требуется определенное знание, чтобы разобраться. Например, однажды я общался по видеочату с приятельницей в другом городе и был приятно удивлен великолепным качеством связи, пока не сообразил, что у нас один и тот же провайдер: трафик просто не покидал родной сети. Но чаще всего, когда мы вводим адрес в браузере, открываем письмо или видим новое мгновенное сообщение на экране, у нас нет никакой возможности узнать, какой был проделан путь и сколько времени он занял. Снаружи кажется, что Интернет не имеет структуры, конструкции и (за редким исключением) «погоды» – условия в нем каждый день одинаковые.

Но при взгляде изнутри видно, что Интернет «делается вручную», по одному звену за один раз. И он постоянно расширяется. Постоянное увеличение интернет-трафика требует роста самого Интернета, это касается как толщины его кабелей и проводов, так и географического охвата отдельных сетей. Для инженеров это означает, что сеть, которая не обновляется, умирает. Как сказал Эрик Тройер об Эшберне, «смысл прихода в такие точки, как наша, заключается в том, чтобы построить максимальное количество векторов от логического Интернета. Чем больше векторов, тем надежнее и, как правило, дешевле становится ваша сеть, потому что у вас появляются дополнительные возможности для отправки трафика».

Итак, Интернет публичен именно потому, что он делается вручную. Новые связи не появляются в результате какого-то автоматического алгоритма, их необходимо создавать, договариваясь с сетевыми инженерами, а затем активируя решения на конкретном физическом пути. Это трудно держать в секрете.

Процесс создания этих соединений между сетями называется «пиринг». В простейшем виде пиринг – это соглашение о соединении двух сетей, но это все равно что сказать, что «политика» – это просто деятельность правительства. Пиринг означает, что две сети становятся «пирами», равноправными участниками, то есть имеют одинаковый размер и статус и, следовательно, обмениваются данными на более или менее равных условиях и без денежной компенсации. Однако выяснять, кто тебе равный, – рискованное дело в любом контексте. В контексте Интернета это дополнительно усложняется, потому что пиринг может быть еще и платным, когда в уравнение добавляется что-то с более точно определяемой стоимостью, чем информация, и тогда чаши весов склоняются в ту или иную сторону. Во всех своих тонкостях и нюансах пиринг подобен Талмуду: это свод законов и прецедентов, которые вроде бы доступны любому желающему, однако чтобы их правильно понять, потребуются годы.

Значение пиринга трудно переоценить. Пиринг позволяет информации свободно течь через Интернет в огромном объеме и при этом по низкой стоимости. Без пиринга онлайн-видео буквально забило бы кабели Интернета, сервис YouTube, вероятно, стал бы платным, а провайдерам пришлось бы согласиться на меньшую надежность во имя снижения затрат. Интернет в целом стал бы более хрупким и дорогим. Учитывая, насколько велики ставки, можно сказать, что межсетевой обмен – процесс особенно напряженный (и временами даже драматичный) для сетевых инженеров, которых называют «пиринговым сообществом».

Чтобы посмотреть на них собственными глазами, я отправился на конференцию Группы сетевых операторов Северной Америки (NANOG), которая трижды в год проходит в отеле «Хилтон» в Остине, штат Техас. Вестибюль отеля был полон парней в джинсах и толстовках, тихо переговаривавшихся друг с другом из-за украшенных наклейками ноутбуков. Это и были волшебники, действующие за кулисами Интернета (хотя сравнение с сантехниками тоже уместно). Так или иначе, то, что они делают, определенно похоже на магию. Все вместе они управляют глобальной нервной системой с потрясающими возможностями, пусть даже большую часть времени ее повседневная работа вполне обыденна. Нет никаких сомнений в том, что мы очень сильно зависим от узкоспециальных знаний, которыми обладают лишь они одни. Когда среди ночи что-то ломается в недрах Интернета, только кто-то из участников конференции может знать, как это починить, – и любимая шутка здесь такая: если вдруг посреди конференции взорвется бомба, то кто же тогда будет управлять Интернетом? Эти люди – не бюрократы и не продавцы, не стратеги и не изобретатели. Они операторы, обеспечивающие циркуляцию трафика от имени боссов своих корпораций. А также от имени друг друга. Определяющая особенность Интернета заключается в том, что Сеть – это не остров. Даже самый искусный инженер ничего не сможет сделать без инженера, работающего в следующей сети. Поэтому встречи NANOG устраиваются не ради формальных знакомств и презентаций. Участников интересуют сетевые возможности, а не просто «сетевой обмен» как фигура речи и формула общения. Да, здесь обмениваются визитками, но также обмениваются и интернет-маршрутами. Конференция NANOG – это человеческое воплощение логических связей Интернета. Она существует, чтобы цементировать социальные узы, которые укрепляют технические соединения Интернета, – своего рода химическая реакция, катализаторами которой служат как ширина канала связи, так и кружка пива.

Типичный участник конференции чаще всего занимает позицию «инженера» (engineer), часто с одним из уточняющих префиксов, таких как «инженер по данным» (data engineer), «по трафику» (traffic engineer), «сетевой» (network engineer), «интернет-инженер» (Internet engineer) или, реже, «инженер по продажам» (sales engineer). Этот человек (а девяносто процентов участников конференции в Остине – мужчины) может управлять сетью одного из крупнейших и наиболее известных поставщиков сетевого контента (таких как Google, Yahoo! Netflix, Microsoft или Facebook); или сетью одного из крупнейших провайдеров (Comcast, Verizon, AT&T, Level 3 или Tata); или одной из компаний, поставляющей всевозможные устройства и сервисы для Интернета – от производителей оборудования (Cisco или Brocade) до мобильных телефонов (BlackBerry); или он может быть волонтером, представителем «Американского регистратора интернет-номеров» (American Registry for Internet Numbers, ARIN), противоречивой общественной организации, чем-то напоминающей ООН.

Джей Адельсон был постоянным участником NANOG, пока не ушел из Equinix, а Эрик Тройер не пропускал почти ни одной такой конференции. Стив Фельдман (построивший MAE-East) в свое время занимал пост председателя организационного комитета NANOG.

Если большинству из нас путешествие бита информации через Интернет кажется явлением мгновенным и таинственным, то для постоянного участника конференции это вещь столь же знакомая и понятная, как прогулка в магазин за продуктами. По крайней мере в своем собственном районе Интернета он знает каждое звено цепи. Он всегда может нарисовать схему логических связей и хорошо представляет себе также и физические связи. Не исключено, что он сам их устанавливал, сам настраивал роутеры (и, возможно, даже вынимал их из фабричных упаковок), заказывал подходящие линии дальней связи (или даже показывал, где следует рыть траншею для их прокладки), а потом потратил кучу времени на тонкую настройку потока трафика. Мартин Леви, «интернет-технолог» в компании Hurricane Electric, управляющей довольно большой международной магистральной сетью, хранит целый альбом фотографий роутеров на своем ноутбуке, рядом с фотографиями сына. Это люди, обладающие лучшими ментальными картами Интернета, те, кто впитал его структуру лучше, чем кто-либо другой. А кроме того, они знают, что нормальное функционирование Сети зависит от наличия свободного от помех и открытого для всех пути через весь Интернет, из одного конца в другой.

«Люди пиринга» делятся на два лагеря: те, кто ищут новые сети для подключения к собственной сети, и владельцы объектов и операторы точек обмена трафиком, конкурирующие за размещение физических соединений в своих зданиях. Самые влиятельные представители обоих лагерей, как правило, и самые общительные: во время кофе-брейков они пожимают всем вокруг руки и раздают визитные карточки. Они лучше одеты и хвастаются, как много могут выпить.

Взять, к примеру, пиринговый канал между Google и Comcast – крупной американской телекоммуникационной компанией. Видео с YouTube, электронные письма Gmail и поисковые запросы Google от 14 миллионов клиентов Comcast передаются, насколько это возможно, по прямому каналу между сетями этих двух компаний, избегая какой-либо третьей стороны вроде «транзитного» провайдера. На физическом уровне это соединение между Comcast и Google осуществляется прежде всего в Эшберне и в PAIX, но на социальном уровне его можно наблюдать в отношениях пиринг-координаторов – Рен Прово из Comcast и Сильвии Лапьер из Google, двух из немногих женщин, присутствующих на конференции.

Одетая в рубашку с логотипом Comsat Прово, чья должность официально называется «главный аналитик по межсетевым отношениям» (Principal Analyst Interconnect Relations), активно общается с участниками NANOG: болтает с ними об их семьях и шутит на всю комнату. Ее муж Джо – тоже сетевой инженер, а кроме того, он занимает высокий пост в волонтерской бюрократии NANOG. В результате муж и жена Прово стали неофициальной «звездной парой» конференции. Многие участники с нежностью вспоминают их свадебный уик-энд.

Лапьер – очаровательная канадка-франкофонка, на ее визитке написано «Руководитель программы». Похоже, что ее тоже все обожают, хотя и побаиваются ее могущества. Если вы управляете какой бы то ни было сетью, то вам обязательно нужен хороший канал с Google – хотя бы для того, чтобы ваши клиенты не жаловались на проблемы с YouTube. Именно Лапьер упрощает вам жизнь. По большей части ее работа заключается в том, чтобы говорить «да» всем желающим, так как хорошие каналы выгодны и Google тоже. У корпорации открытая пиринговая политика, и на мачо-жаргоне участников конференции такие, как Лапьер, называются «пиринговыми потаскушками» (peering sluts) – вне зависимости от пола. Неудивительно, что Лапьер и Прово – близкие подруги, и я часто замечал их вместе в коридорах отеля. Личные отношения помогают сгладить путь, пролегающий через технически сложное и финансово жестокое минное поле многочисленных переменных.

– Всегда можно определить, говорит ли ваш друг правду или врет, – делится со мной Лапьер и быстро добавляет, что дружба не всесильна. – В долгосрочной перспективе вы можете рассчитывать на успех, если действительно представляете свою компанию и предельно ясно даете всем понять, что это ваша политика, а не «политика Сильвии». Дружба, на мой взгляд, не играет вообще никакой роли. Она просто делает взаимодействие более приятным.

Тем не менее ее слова лишь подтверждают более общую истину: связи между сетями – это человеческие отношения. И, как и в последних, в пиринге тоже бывает «все сложно». Иногда крупная сеть буквально выдергивает вилку из розетки и отказывается передавать трафик своих партнеров (как правило, это случается после того, как ей не удается убедить другие сети платить ей). В 2008 году имел место один такой известный эпизод, когда Sprint на трое суток остановила пиринг для Cogent. В результате 3,3 % интернет-адресов мира оказались «отделенными» (partitioned), то есть отрезанными от остального Интернета (таковы данные компании Renesys, которая отслеживает потоки интернет-трафика, а также занимается анализом политики и экономики соединений). Любая сеть, использовавшая одноканальное подключение с Cogent или Sprint (то есть полагавшаяся исключительно на одну из этих сетей для доступа к остальной части Интернета), не могла установить соединение ни с одной из одноканальных сетей второго участника конфликта. В числе хорошо известных «заложников» Sprint оказались Министерство юстиции США, штат Массачусетс и американская военно-промышленная компания Northrop Grumman, а со стороны Cogent – NASA, банк ING Canada и система судопроизводства Нью-Йорка. Обмен электронными письмами между двумя «лагерями» прекратился. Их сайты стали недоступны, соединения были разорваны и не могли быть установлены, словом, Интернет для них практически развалился.

Для компании Renesys, которая замеряет количество интернет-адресов, обрабатываемых каждой сетью, подобный «отказ в пиринге» – совершенно удивительный случай, нечто вроде неожиданного включения света в ночном клубе. Отношения игроков известны. Топография Интернета по своей сути публична, ведь иначе он не будет работать, но вот финансовые условия каждого отдельного соединения скрыты (подобно тому, как физический адрес того или иного офиса легко узнать, но детали его арендного договора хранятся в тайне). Урок, который Renesys извлекла и опубликовала, анализируя эту историю, сводится к тому, что каждому, кто всерьез относится к надежности своих соединений, следует придерживаться «разумной многоканальности». Это значит: не держи все яйца в одной сети.

Кредо сетевых инженеров: «Не ломай Интернет». Но, как объясняет Джим Коуи из Renesys, это сотрудничество имеет свои пределы. «Когда вы выходите на действительно серьезный уровень, люди предпочитают не говорить лишнего, ведь на кону стоят огромные деньги и правовые риски».

Традиционно погоду в пиринге определяет ограниченное число крупнейших интернет-магистралей (бэкбонов), которые часто называют операторами первого уровня («Tier-1» carriers). Строго говоря, сеть первого уровня никому не платит за соединение; наоборот, остальные сети платят ей. У Tier-1-сети есть клиенты и пиры, но у нее нет «провайдеров». В результате образуется тесно взаимосвязанная клика гигантов, и эту систему в доверительных беседах частенько называют «сговором».