Живые тени ваянг Странник Стеллa
На что Николас Витсен ему отвечал:
— Так оно и есть! Эти корабли ходят и по Атлантическому, и по Индийскому, и по Тихому океанам. Во многих странах есть наши торговые фактории: на юге Африки, в Персии, Бенгалии, Малакке[140], в Китае, Сиаме[141], Формозе[142]… Эти страны торгуют с Ост-Индской компанией чаем, медью, серебром, текстилем, хлопком, шелком, керамикой, пряностями и опиумом… И мы не позволяем туземцам торговать с другими… Столица же нашей Голландской Индии[143] находится на острове Ява. Ян Питерсон Кун [144] еще более восьмидесяти лет назад основал там крепость Батавию[145], в ней и держим штаб-квартиру компании. И потому многие корабли идут туда — на Яву…
— А разве вам дозволено строить крепости в заморских странах?
— Да, такое разрешение от Генеральных штатов Соединенных провинций[146] наша компания имеет. Кроме того, что мы единолично торгуем от мыса Доброй Надежды до Магелланова пролива, можем заключать договора с туземными властями, строить на их территории крепости и города, содержать войска, начинать войну и объявлять мир, собирать налоги, казнить людей и даже… чеканить монеты.
— Чеканить монеты? — Петр Великий призадумался о своем. Видно было, что одолевают его большие думы. Потом немного помолчал и спросил:
— Кое-что и я слышал о вашей компании: то, что есть у нее палаты [147] в городах метрополии, что управляют ею купцы на паях… Но чтобы деньги выпускать, нужно быть очень могущественными…
— Могущество любой компании складывается из умения и талантов людей, — заметил Николас Витсен, — у нас же очень многие отличились в трудах ежедневных. Вот, к примеру, Ян ван Рибек[148] стал известным исследователем и мореходом, а позднее — колониальным администратором. Но ведь до этого он был просто служащим… Те, кто ходил на кораблях в Батавию, знают, какие проблемы возникали с продовольствием. На такую долгую дорогу его не хватало. И вот Ян ван Рибек на оконечности Южной Африки основал продовольственную базу. Скоро база стала селением Капштадт[149]. Сорок пять лет прошло, уже давно нет этого человека, а Капштадт стоит до сих пор… И служит.
Бургомистр замолчал, но, сделав паузу, вспомнил еще один случай:
— А капитан Генри Хадсон? [150] Ведь он тоже находился на службе Голландской Ост-Индской компании! Искал пути через Америку в Китай, а открыл реку и залив, которые и были названы его именем. А в дельте реки в тот же год наш военный инженер Крейн Фредериксзон ван Лоббрехт[151] заложил крепость с фортом Амстердам… Это потом уже он стал городом — Нью-Амстердамом[152]. И сделка эта была совершенно законной — губернатор Новой Голландии Петер Минуит[153] подписал купчую на остров Манхэттен с вожаком индейского племени…
— Так этой компании уже почти сто лет?
— Получается, так. Старая и… могущественная. Потому и право такое имеет — выпускать деньги. У нас около двухсот торговых судов, более сорока — военных, а на службе состоит пятьдесят тысяч человек, это без солдат…
— А солдатам какое дело находите?
— Всегда им есть дело. Вот, к примеру, с острова Ява, где стоит наша крепость Батавия, прогнали португальцев… До этого они там правили. Много оружия пришлось завезти, а потом и туземцев на свою сторону переманивать…
Пока шла заготовка леса для нового корабля, Петр Великий научился владеть циркулем, пилой, рубанком, а также щипцами для дерганья зубов. Он смастерил мебель, устроил русскую баню, к которой привык на родине, готовил себе пищу. А еще брал уроки рисования и гравирования по меди. Казалось, за этот небольшой промежуток времени он хочет научиться всему.
Царь Всея Руси побывал на звериных и птичьих дворах, у квакеров [154], на собраниях ученых и в «зазорных» домах — борделях. Именно в Голландии он получил представление о европейской цивилизации и культуре, впервые увидел ратушу, адмиралтейство, цирк, приюты для детей и… дом для умалишенных. Он посмотрел спектакль, который надолго оставил неизгладимое впечатление, с удовольствием читал голландские газеты и полюбил местные продукты, особенно — сыр.
Девятого сентября произошло то самое событие, о котором говорил Николас Витсен: в торжественной обстановке был заложен новый фрегат. Вместе с Петром Великим к его строительству приступили десять волонтеров — Головины Иван Михайлович и Иван Алексеевич, Меншиковы Гаврила и Александр, Федор Плещеев, Петр Гутман, Иван Кропоткин, Гаврила Кобылин, Феодосий Скляев и Лукьян Верещагин.
— А имя есть у фрегата? — спросил его Николас Витсен.
— «Петр и Павел»! — радостно ответил Петр Великий. — В честь святых апостолов Петра и Павла.
Глава
2 «Шальные» деньги
С утра небо нахмурилось, обещая дождь. Ветер еще не нагнал темные тучи, но сурово посвистывал, словно извещая людей о чем-то грустном, а может, даже — трагическом. Он с остервенением играл листьями, сорванными с деревьев, гонял их по причалу. Серое небо разбухло, словно кусок влажного сукна, а дождя все не было.
В этот день пришел корабль из Батавии. Он медленно приблизился к причалу, издав звуки приветствия, но не такого радостного, как обычно. И встал на якорь. А на причале уже толпился люд. Видать, родные и близкие моряков. Чуть в стороне от них заприметил Петр Великий старушку. Она пристально вглядывалась в тех, кто спускался по трапу. Почувствовав на себе взгляд чужеземца, приветливо кивнула и снова ушла мыслями в себя.
— Никак, ждешь кого? — участливо спросил он. — Сына?
— Да, сына, — ответила она. — Только он служит не на этом корабле.
— А зачем же тогда этот встречаешь?
— Корабль моего сына не вернулся, — грустно сказала она, — уже год, как не вернулся…
Петр Великий замолчал. Что можно сказать ей сейчас, чтобы не разбередить старую рану на сердце?
Она сама добавила:
— Одни говорят, что корабль затонул в шторм… Другие говорят, что его захватили пираты… А я не верю, каждый раз прихожу сюда. А вдруг весточку от сына получу?
Как бы в подтверждение ее слов один из моряков, увидев ее, приветливо махнул рукой:
— Лиза! Добрый день! Нет, о твоем Годфри ничего не слышно. В Капштадте сказали, что корабль туда не заходил.
— С возвращением, Фабиан! Значит… — старушка замолчала, не в силах больше говорить. А потом, как бы убеждая себя в обратном, шепотом произнесла, — нет, буду ждать… А вдруг…
Фабиан проходил мимо Петра Великого, и тот полюбопытствовал:
— Как проходит служба, служивый?
— Благодарствую. Слава Богу, жив.
— А что, не все живы?
— У нас не каждый возвращается. Многие уже там, в Батавии, от туземных болезней умирают, другие — по дороге…
С трапа спустили несколько носилок.
— А там кто? — махнул в их сторону Петр Великий.
— Там больные, их в госпиталь отправят…
— И много их?
— Двадцать человек… то есть, уже восемнадцать…
— Значит, не проста твоя служба, — задумчиво промолвил Петр, — и какое же у тебя жалованье?
— Семьдесят гульденов[155]. Я — капитан. А у матросов — только десять…
— Так мало? — удивился Петр. — А мне доложили…
Он не смог произнести эту фразу вслух: «А мне доложили, что чиновники Ост-Индской компании получают по двести — триста гульденов в месяц…»
Старушка все еще стояла. В ее глазах не было слез, видимо, все их она уже выплакала. Резкие порывы ветра теребили такой же серый, как это небо, подол длинной широкой юбки. И не было в тот день яркого солнца, которое сияло накануне.
Издалека окликнул его бас Поль:
— Питер-тиммерман! Хочешь посмотреть, как сушат лес? Я иду в сушильню.
— Да, — Великий Петр махнул рукой собеседнику и крупными шагами направился в его сторону. Слова, услышанные им от Фабиана, видно, долго еще не давали покоя, потому что он спросил у Поля:
— А вот ходят корабли в Батавию. К примеру, какой-то корабль не вернулся… Бывает такое?
— Я не считаю такие корабли, — ответил ему бас Поль, — их другие считают. Мое дело — строить эти корабли.
Он сделал паузу, словно раздумывая, продолжать ли с чужеземцем, пусть даже — и с царской особой, этот разговор. Потом, вспомнив, как приветлив с ним сам Николас Витсен, добавил:
— Да, случается и такое. Море — оно не всегда ласковое, да и пираты тоже знают свою работу — встречать торговые корабли с заморских стран. Ведь товары оттуда — самые дорогие, особенно опиум и пряности. А из Батавии и везем в основном мускатный цвет — мацис, мускатный орех и гвоздику. Такой товар и продать можно выгодно, и обменять на любой другой… А то, что служба опасная, об этом матросы знают. И все равно нанимаются…
— А болезни?
— Болезни есть везде, — сказал Поль, — просто где-то их больше, а где-то — меньше. Больше всего болезней в Батавии, там европейцев в год умирает по тысяче, а то и по две… Не подходит нам их климат. Вот потому в последние годы стали много нанимать туземцев — они к болезням привычные, особенно яванцы, да и китайцы тоже…
Они проходили мимо пакгауза, и Петр обратил внимание на то, что многие грузчики были смуглолицыми. Они завозили на тележках в складские помещения мешки, помеченные тремя буквами — «УОС»[156]. Видимо, это была эмблема компании: вторая и третья буквы были помельче, как бы задним планом, фоном для первой, самой большой, а значит — самой главной — «V».
Интересно, какие доходы скрываются за этими тремя буквами? Если даже дойдет до Амстердама не каждый корабль? Если даже — один из трех? Все равно это будут миллионы и миллионы гульденов…
Днем бригада из Московии была занята постройкой корабля «Петр и Павел», а вечерами — каждый раз по-разному: иногда Петр Великий любил посидеть в трактире, в другой раз — мастерил макеты парусников или же позировал для портрета, который писала местная художница, бывало, посещал семьи тех, кто работал в Московии. А в этот вечер он усадил Александра Меншикова за стол против себя и начал расспрашивать о том, о чем давно уже вроде бы и слышал.
— Ну-ка расскажи мне, Алексашка, как ты приторговывал пирожками возле Царь-пушки и Царь-колокола?
— Уже больше десятка лет прошло, — насупился тот, — а ты, Великий царь, до сих пор вспоминаешь. Да было мне тогда от роду тринадцать… Что с меня взять?
— Не о пирожках я сейчас пекусь, Алексашка, а совсем о другом… Ты вот скажи мне, как тебе удавалось обсчитывать тогда стрельцов?
— Да проще пареной репы! Есть у нас алтын, который стоит три копейки, и есть денга — она стоит полкопейки. К примеру, купил стрелец порожков на двадцать копеек, значит — на шесть алтын и две денги, купил на один рубль, значит — на тридцать три алтына и две денги. А было в рубле шестьдесят четыре копейки…
— Ну-ну, ты главное говори!
— А главное, если алтыны и денги такие неровные, очень просто недодать за пирожки две денги. Всего лишь… А с рубля можно недодать и целый алтын, а то и два…
— А если бы в рубле было сто копеек, и не было бы ни алтынов, ни денег? Как тогда ты бы обсчитал?
— Если бы эти пирожки стоили двадцать копеек, и мне стрелец дал бы рубль или полтину… — Меншиков задумался и молчал с минуту, потом же ответил вопросом на вопрос. — А как бы я его обсчитал? А — никак. С рубля я должен дать восемьдесят копеек, а с полтинного — тридцать копеек…
— Вот то-то же! — поднял вверх указательный палец Петр Великий. — Даже ты докумекал, что нужны деньги такие, чтобы их было легко считать…
Над заливом Эйсселмер Северного моря часто стелются туманы. Словно великан пьет парное молоко из огромного кубка и выплескивает его остатки на чистую гладь воды. И смешиваются два напитка — прохладная вода и теплое молоко, а над этим коктейлем поднимаются кудрявые волны пара. И согревает пар прибрежный воздух, насыщая его влагой и ароматом соленого бриза, и создавая ни с чем не сравнимую насыщенную ауру Амстердама. Чем дальше в глубь материка, тем реже и слабее эта аура, тем прохладнее и суше.
Строительство корабля «Петр и Павел» продолжалось. С утра над стапелем раздавались веселые звуки топоров и рубанков, скрежет лебедок, разноязыкая речь. Многие бревна и доски, из которых уже вычерчивалось очертание парусника, Петр Великий потрогал руками. Наравне с другими плотниками он стругал доски, вырубал на бревнах пазы, в которые закладывается под определенным углом другое бревно. Перед глазами был чертеж, но руки сами выбирали нужное положение дерева, словно уже чувствовали будущий корабль, все равно как мать еще не рожденное дитя.
В этот день пришлось оторваться от любимого дела. В Гааге[157] намечался прием, на котором следовало быть. Великое посольство иногда напоминало об основной своей цели — наладить торговые, технические и культурные связи с развитыми европейскими державами. Конечно же, хотелось бы и заключить союз против Турции… Но пока не находились сторонники. Так что здесь уж — как получится. А вот обучиться кораблестроению, военному делу, да и различным навыкам гражданских профессий — это было обязательным. Научиться самим, а потом еще и привлечь к работе на всея Руси голландских, шведских, датских и немецких моряков, ремесленников, мастеровых, и даже — скульпторов, художников и садовников. А почему и нет? Пусть ваяют скульптуры, пишут полотна, украшают ими дворцы и залы, стригут газоны и сажают розы.
Поначалу Петр Великий совсем не хотел ехать в Гаагу.
— Справитесь и без меня, — сказал он Франсуа Лефорту, — мне нужно с кораблем поторапливаться, скоро уже на воду будем спускать…
— Государь, прием очень ответственный, мы ведь не хотим портить отношения с Вильгельмом Третьим [158]. А он может обидеться, зная, что царь Всея Руси находится в Амстердаме на верфи Ост-Индской компании и не соизволит показаться перед знатью Оранских.
— Вильгельм меня поймет, мы с ним дружны. Только ждать мне от него нечего, ведь не дал субсидии на создание собственного флота… Так что… Ладно, поехать — поеду, но говорить не буду. Ты — генерал-адмирал, главный в Великом посольстве. А я — урядник Преображенского полка Петр Михайлов…
Перед началом приема Петр Великий остался в смежном зале, чтобы никто не увидел его. Однако людей было так много, что некоторые из них тоже прошли в этот зал и с интересом стали рассматривать Великого царя. Его это стало раздражать, и он, не выдержав такого нездорового внимания, к тому же, уставший от церемонии, которую наблюдал издалека, подошел к двери и громко сказал:
— Попрошу всех отвернуться к стене, я хочу отсюда выйти…
После этого случая, демонстрировавшего уже не в первый раз причуды царя, некоторые знатные вельможи из Великого посольства открыто высказали свое недовольство.
— Как можно в чужом государстве не думать о своей репутации? — князь Константин Тугодумов подошел к Петру Великому так близко, как будто перед ним — простой урядник Преображенского полка.
— Одумайся, государь, не ставь и нас на посмешище, — вступил в разговор вельможа Николай Сабляков.
— Какое еще посмешище? — грозно насупил брови Петр Великий. — Вы у меня — посмешище, не можете ни субсидии найти, ни поручиться поддержкой Голландии против турок… И сколько же вы наняли людей голландских работать на Руси? Молчите?
И он отдал приказ страже:
— Заковать их в кандалы и под арест в цухтхауз![159] А завтра отрублю им головы!
Вскоре прибежал кто-то от Николаса Витсена:
— Опомнись, царь Всея Руси, здесь — территория Голландии, и потому действуют голландские законы. Здесь нельзя казнить за подобные провинности, да и вообще нельзя казнить отрубанием головы. Николас Витсен, как губернатор Амстердама, очень просил смилостивиться и отпустить ваших людей с миром…
Петр Великий был непреклонен:
— С каким миром, если они супротив меня, а значит, супротив Всея Руси… Ладно, пусть посидят в цухтхаузе до утра, а завтра и порешаю, что с ними делать дальше.
С утра пораньше он обратился к Николасу Витсену:
— Хочу сам посмотреть ваш цухтхауз. Проводите меня к арестантам.
За ним прислали экипаж.
В цухтхаузе Петр Великий с интересом рассматривал помещения для охраны и коридоры, и даже просил, чтобы открыли несколько камер. При этом он высказывал знаки одобрения, видимо, его вполне устраивали созданные для заключенных условия. Когда же они вошли в помещение, отведенное для русских арестантов, удивился несказанно:
— Я думал, они на гнилой соломе время коротают, а тут, как для бояр — отдельные палати с постелью…
Заключенные сидели на стульях за столом и уплетали завтрак за обе щеки — видимо, совсем неплохой была эта еда.
— В наших тюрьмах очень гуманные законы, — заметил сопровождавший русского царя помощник Николаса Витсена, — мы не просто наказываем преступников, а даем им возможность исправиться… Поэтому условия содержания сносные. А еще им позволено работать: кто покрепче — пилят бразильское цветное дерево, его наши корабли доставляют, а другие — делают бархатные ткани… За такую работу мы даже платим… Конечно, не так много…
— Не видел еще таких тюрем, поэтому и удивлен.
— Мы впервые в Европе, а может, и в мире — создали цухтхауз еще сто лет назад. А за это время многое в нем улучшили и гордимся этим. У англичан до сих пор в общих камерах содержатся и мужчины, и женщины, и дети, спят на соломе, а едят хлеб с водой. Так же и во Франции, в Бастилии. А у нас для женщин есть отдельный цухтхауз, и там такие же порядки. Думаем даже о том, что заключенных нужно разделить на группы по их нравственным качествам…
— Ну как вам тут отдыхается? — обратился Петр Великий к арестантам. — Понравилось? Или на воле лучше? А? Что скажешь, Тугодумов? Или ты — Сопляков?
— Я, вообще-то, Сабляков, — послышался несмелый голос вельможи.
— Ничего, был Сабляковым — станешь Сопляковым… Раз царь оговорился…
Довольный своей остротой, он перевел разговор на прежнюю тему:
— У вас тут лакены[160] не из шелковых дамасков, да с вензелями арестантов? Или просто с брабантскими кружевами? Я вот тоже хочу пригласить в Московию фламандских мастериц, чтобы они обучили наших девок плести такие кружева. А кровати, смотрю, тоже хорошие… Правда, не сравнить их с той, которую мой отец, Алексей Михайлович, приобрел у немца Ивана Фансведена. Бывают и такие дорогие кровати — даже боярину надо четыре года работать и хлеба не есть, чтобы купить такую. Сам я и на медвежьей шкуре могу спать, так что хорошо, что не видел эту кровать, ее Алексей Михайлович еще до моего рождения подарил персидскому шаху…
— Иван Фансведен, — вставил свою реплику помощник Николаса Витсена, — известный мастер. Нет ему равных в фигурной резьбе по дереву, да по золотой и серебряной отделке фигур… Это имя очень известным было… лет тридцать назад. А сейчас его ученики работают…
— А это что за книга лежит на столе? — спросил Петр Великий своего спутника.
— Это Библия. В цухтхаузе есть священник. И грамоте тоже обучаем: письму, математике…
— Так в такой цухтхауз люди будут добровольно приходить, — заметил русский царь.
— И приходят — бюргеры довольны тем, что могут отдать своих непослушных сынков на перевоспитание. И даже платят за это…
— Нет, не подойдет для моих преступников такое наказание, — покачал головой Петр Великий. — Как же так: и голову им отрубить нельзя, и сгноить в арестантской невозможно… Слишком гуманные у вас законы.
Потом он немного подумал и, видимо, вспомнил ту старушку, которая встречала невернувшийся корабль из Батавии.
— Ладно, из-под стражи отпустить и послать на кораблях, да не вместе, а по отдельности, одного — в Батавию, другого — в Суринам[161]. Пусть поучатся терпению у матросов…
Потом он обратился к князю Тугодумову:
— Про Батавию я уже много наслышан, а вот про Суринам — нет. Ты у нас хороший рассказчик, вот и поедешь туда, а потом расскажешь нам, чем же он хорош, что выменяли его голландцы на Нью-Амстердам? А какой был важный порт… Неужели Суринам лучше? Кого ни спрашивал про него — никто толком ничего о нем и не сказал. Вроде пока те, кто уехал туда, еще не вернулись…
На следующий день снова пришел корабль из Ост-Индии. Он был гружен китайским товаром: шелком, парчой и бархатом, фарфором, сахаром, пряностями и лечебными травами, среди которых был даже столь редкий и ценный в те времена хинный корень. Ассортимент груза пополнили китайские обои, получившие уже популярность в Европе, черный чай — ему, в отличие от зеленого, голландцы отдавали предпочтение, и конечно же всевозможные «безделушки» — вееры, текстильные изделия с вышивкой, женские украшения.
Весь этот груз был получен в китайской фактории в обмен на пряности из Батавии. Так что корабль был опять из Батавии, просто шел на сей раз по удлиненному маршруту — через китайский порт Кантон [162]. Шустрые портовые грузчики быстро наполняли тележки тюками и мешками, небольшими коробками с особо ценным или бьющимся товаром. Они выгодно отличались от матросов: если те были грязными, в давно не стираной одежде, а главное — настолько измученными долгой дорогой, что еле волочили ноги, то эти — в опрятной униформе, энергичные, веселые.
И опять поодаль от суеты, царившей вокруг корабля, стояла старушка Лиза и пристально вглядывалась в лица тех, кто спускался по трапу. Нет ли знакомого, а с ним и весточки от Годфри? Рядом с ней было еще несколько женщин, одна из них — совсем молодая, с ребенком на руках. Видимо, корабль, на котором служили их мужья, тоже не пришел. А может быть, корабль дошел, но без них: кончина на чужбине или же болезнь по дороге кому-нибудь, да выпадали черной картой на каждом судне, возвращавшемся в Амстердам.
Один из плетеных коробов, лежавших на тележке, упал на накатанный пирс, и посыпались из него тяжелые ювелирные изделия из серебра: кубок для вина, кувшины, курительница и несколько богато украшенных женских украшений. Матрос тут же нагнулся и подобрал их. Он бросил их в короб, как бросают на разработках камни — пустую породу: беспристрастно, и даже с чувством некоторого пренебрежения. Для него этот груз на несколько миллионов гульденов не представлял никакой ценности. Он был всего лишь причиной появившихся на его руках мозолей и маленькой-маленькой частью его долгой и тяжелой службы, которую он не имел права прервать до конца контракта, то есть, на протяжении пяти лет.
Этот матрос был одним из миллиона солдат и моряков, чиновников и купцов, ремесленников и людей без особого рода занятий, которые принесли присягу Ост-Индской компании за все время ее существования. Он был одним из оловянных солдатиков огромной армии авантюристов, которые надеялись увидеть в сказочной Азии «молочные реки и кисельные берега», и не просто увидеть, а похлебать их большой деревянной ложкой. Это была огромная армия людей, если учесть, что в семнадцатом веке в Нидерландах не проживало и двух миллионов…
— Лиза, а ты все еще здесь? — молодой моряк, видимо, знал ее и не раз видел именно на этом месте, как будто она и не уходила. — Нет, о твоем Годфри ничего не слышно…
Потом спустили со стапеля новое судно — «Петр и Павел». Для чужеземцев из Московии это был первый корабль, строительство которого они не просто наблюдали со стороны, но и выполняли сами. Так что каждая деревянная балка, каждая деталь этого красавца хранила тепло их мозолистых ладоней. Стофутовая махина гордо прошествовала вниз и коснулась поверхности залива. Изумленные зеваки не сводили с судна глаз: они были много наслышаны о причудах чужеземцев и потому с трудом воспринимали такой серьезный результат этих причуд.
В этот день даже солнце светило по-особенному, несмотря на то, что уже был последний месяц осени. Оно играло своими лучами, гоняя их по новой, еще не затоптанной грязью и кровью, палубе. Блики солнца пробежали по спокойной волне Северного моря — чистого и теплого в эту пору.
Трудно представить, что всего девять недель назад красавца по имени «Петр и Павел» не было и в помине. И вот он — острогрудый, с высокими мачтами и свежими парусами, с уютными каютами, мостиком для капитана, и даже — с пушками на случай пиратских налетов или же наоборот — на случай празднования победы. В «Походном журнале» «Петра и Павла» появилась первая запись о том, что готовый корабль спущен на воду шестнадцатого ноября, и присутствовали при таком важном событии послы Великого посольства.
Был вечер, и они сидели за столом в доме канатного мастера, где поселил их Николас Витсен. Это был уже не саардамский домик-лилипут, а добротный деревянный дом. Главное — окна, а через них открывается вид на другие постройки, которые убегают ровными длинными рядами, вплотную приближаясь к заливу. С утра, когда солнце поднимается из глубины синих волн и начинает раскрашивать яркими брызгами тусклое небо, оно становится необычайно красивым.: нежные краски — от розового до ярко-оранжевого — медленно выползают полукругом от линии горизонта. А вечером, вот как сейчас, можно любоваться закатом только во дворе — из окон его не видно.
— Какие там в Лейдене диковины! — царь Петр с восхищением рассказывал своим спутникам о поездке в этот небольшой голландский городок. — Чего там только нет! И египетские мумии, и норвежская хижина, и даже храм из Тафиса, коему уже семнадцать веков! А какие идолы из Африки! И чучела! Мартышек, ящеров и даже… крокодила. Я уж не говорю про мельницы — их там десятки… Такого собрания древностей[163] я еще нигде не видел. Да, надо будет написать нашим, чтобы наловили в московских прудах и выслали сюда лягушек да змей, жуков разных…
— Живыми? — переспросил его Гаврила Кобылин.
— Нет, их нужно в крепкой браге держать…
А потом Петр Великий с чувством сожаления покачал головой:
— Эх, как же я вчера там опростоволосился! За весь русский народ… Стою я в этом собрании древностей и смотрю на картину одного лейденского художника, Рембрандт его фамилия. Удивительно! Мы дали название фрегату «Петр и Павел» в честь святых апостолов, а он посвятил им несколько картин. Видно, тоже почитал святых… И вот я только начал разглядывать одну картину, как заприметил рядом с ней… Что, думаете, может стоять возле такой картины? Не знаете! Наши лапти!
— Да неужели? — не на шутку удивился Меншиков.
— Вот-вот… Смотрю, вроде, хорошие лапти, из липового лыка[164], прочные — подошва подплетена лозой. И написано: «Обувь из Московии». А этот… важный англицкий вельможа из замка Лоо Оранских, так громко сказал, что все услышали: «У них даже царь ходит в такой обуви!»
— Да ну? Так и сказал?
— Кажись, Алексашка, на меня посмотрел. Правда, я уже отвернулся от него, а сам хотел сквозь землю провалиться… А думаю я сейчас вот о чем. Придет день, снимем лапти и будем… деньги печатать, и не только себе — но и странам заморским!
— Неужто? — Меншиков удивился еще больше. — И для Голландии?
— Может, и для нее, а может, для нее как раз и не будем… Николас Витсен сказал, что их компания чеканит монеты. А мы ведь не компания, мы — государство. Так что тоже будем деньги печатать! И не только себе, но и туземцам — вот мое царское слово!
Глава 3
Альберт и Катарина. В Ост-Индию, навстречу судьбе
Сентябрь 1697 года.
Ночь выдалась на удивление душной, хотя днем было свежо, когда корабль стоял в Капштадте. Скорее всего, там только что прошел дождь. Ну, а здесь — как перед дождем. Катарина стояла на палубе совсем близко к носу корабля и, опираясь на поручни, вглядывалась в ночное небо. Оно было усыпано звездами и казалось опрокинутой чашей, в которой плавают зажженные свечки. Совсем не такое, как в Европе, звезд как будто больше, а вот некоторые знакомые созвездия найти трудно.
— Не свались за борт, — пошутил он, так внезапно появившись за ее спиной.
— Альберт, не пугай меня, видишь, я считаю звезды… Кстати, помоги мне найти Большую Медведицу, что-то я ее не вижу.
— А здесь ее нет.
— Как нет? А я слышала о том, что по Полярной звезде моряки определяют, где находится юг.
— Правильно. Только это — в Северном полушарии. А мы с тобой давно уже ниже экватора, где не видно ни Полярной звезды, ни Большой Медведицы…
— А как тогда узнают стороны света?
— Для этого, вообще-то, есть компас…
— Компас — это диковина… А если у меня нет его, а я плыву на корабле посреди океана?
— Приглядись внимательно! Видишь маленькое-маленькое созвездие из четырех звезд? Это — Южный Крест. От него нужно мысленно провести линию вверх на расстояние, равное пяти таким крестам, и эта точка будет Южным полюсом небесной сферы. Направление на него и есть направление на Южный полюс.
— Он такой маленький… Этот крестик…
— Зато очень важный, ведь по нему можно даже определить южную широту места, где находишься. Высота Южного полюса над горизонтом и будет равна южной широте того места, откуда наблюдаешь эту картину…
— Неужели так просто?
— Просто, но очень важно! Моя воля — нарисовал бы Южный Крест на голландском флаге!
— На флаге?
— Да! Смотри, смотри, Катарина, на небе и луна перевернутая!
— Что-то не замечаю…
— Видишь, тоненький серп смотрит вправо, потому что убывает луна справа, а растет — слева, а у нас в Амстердаме — наоборот… Понаблюдай за ней каждый вечер и убедишься, что это так.
Наконец, подул свежий ветерок. Сейчас бы он с удовольствием поиграл ее длинными локонами, но широкая костяная заколка, под которой они были собраны, не позволяла их раздувать. Катарина сделала глубокий вдох, словно это была последняя порция воздуха, и задержала на миг дыхание. Тонкий силуэт в длинном бордовом платье с корсажем подчеркивал невысокую грудь и прямую спину. Словно нарисованный, он четко выделялся на фоне потемневшего неба.
— А сосчитать эти звезды невозможно…
Он нежно обнял ее за плечи и добавил:
— Как походят они на мелкие бриллианты, рассыпанные по синему бархату…
— Нет, на маленькие свечки, горящие на круглом листе кувшинки… А эти кувшинки плавают в темной воде…
— Не спорь со мной, — сказал он, — я очень хочу, чтобы это были бриллианты. Когда сколочу состояние в Батавии, куплю тебе самое дорогое ожерелье…
— Альберт… — Катарина дотронулась губами до его руки, которая лежала на ее плече. — Я выходила за тебя замуж не ради денег…
— Ну почему же? Мне было бы приятно, если бы моя красавица жена была бы в таких же красивых драгоценностях…
— И куда бы я в них пошла?
— Это в Амстердаме ты не любила выходить в свет, когда была девицей. А теперь ты — замужняя женщина… Скоро увидишь, как любят женщины в Батавии носить дорогие наряды и изысканные украшения… А есть здесь и балы, и приемы… Скучно не будет.
Острый нос корабля перерезал границу Атлантического и Индийского океанов. Он повернул налево, и потому Капштадт, а с ним и мыс Доброй Надежды, оставались уже не на севере, а на западе. До Батавии было совсем ничего — где-то треть пути…
— Альберт, а почему это место получило такое поэтическое название: «Мыс Доброй Надежды»? Оно действительно вселяет в моряков какую-то надежду? И на что?
— Этот мыс открыл один португальский мореплаватель более двухсот лет назад и назвал его мысом Бурь. Такое название не понравилось португальскому королю, а так как он надеялся, что через этот мыс откроется дорога в Индию, то и дал ему такое название — мыс Доброй Надежды. А позже Васко де Гама впервые прошел, обогнув этот мыс, в Индию. Так что надежды короля оправдались. А вообще-то здесь бури бывают… И пираты тоже…
— О-о-о, как страшно!
— А еще здесь обитает Летучий Голландец! Старинный парусник появляется всегда неожиданно и пугает моряков.
— О-о-о, и я уже испугалась не на шутку!
— Вот взлетит этот Голландец над океаном в небо, а оттуда, с высоты, увидит девушку одну на палубе и… украдет ее… Пойдем, Катарина, в каюту, уже поздно…
В Батавии голландский корабль встретили со всеми почестями. После пушечного залпа с прибывшего фрегата прогремел ответный залп с причала. Ровная шеренга солдат в голландской форме замерла по стойке «смирно», когда спускались по трапу управляющий новыми плантациями Деи Брабер Крезье и его помощник Альберт Блэнк с супругой. Их сопровождали еще несколько человек из обслуживающего персонала — туземцы считались более пригодными лишь для работы на плантациях и в лучшем случае в качестве садовников и подсобных рабочих на кухне.
Докеры принялись за обычную работу — освобождать корабль от многочисленных мешков, сундуков, коробов. Главным грузом в этот раз стали часы, механические игрушки и, как всегда, оружие. Кое-что прибыло и из продуктов: брикеты сыра и консервы. Туземцы на Яве, да и на других ближайших островах, не употребляли молочные продукты, поэтому голландский сыр не с чем было сравнивать. И доставляли его не как самый вкусный, а как традиционный продукт питания.
— Добро пожаловать! Заждались вас, заждались, — представитель штаб-квартиры Ост-Индской компании в Батавии Доменик Бонсель тепло пожал руку Деи Браберу Крезье и проводил его в поджидающий экипаж. Затем он проделал то же самое и с Альбертом, а Катарине поцеловал ручку. — Правильно сделал, что и жену привез, здесь работы — не на один год… Вас я сам провожу…
Экипаж двинулся в сторону новых построек. Они виднелись за кокосовыми пальмами, которые своими вековыми корнями держали побережье, не давая ему крошиться и растворяться в Индийском океане.
— Видите, как быстро разрастается Батавия? — Доменик Бонсель чувствовал себя в роли проводника. — Всего-то и пролетело семьдесят лет с небольшим, а вон какую крепость поставили! А сколько домов? Сейчас здесь живут где-то семьдесят тысяч человек.
— А что это за поля подступают почти вплотную к крепости? — спросила Катарина.
— Вот эти низкие зеленые — рисовые. А там, дальше — деревья, мускатный орех. Это уже недавнее наше новшество. Раньше жили обособленно, ворота крепости держали на замке, а сейчас решили: что бестолку простаивают земли вокруг крепости? Вот и разбили плантации…
Катарина удивилась:
— Так сколько ж нужно людей, чтобы и в городе работали, и на плантациях!
— Людей всегда хватает! А если еще нужны — наши солдаты пригонят их с других островов…
— Доменик, я сегодня отдохну с дороги, а на службу уж завтра приду с утра, хорошо? — вставил в образовавшуюся паузу даже и не вопрос, а утверждение, Альберт Блэнк. — Надеюсь, за мое отсутствие вы не перевели штаб-квартиру в другое место?
— Ну что ты, Альберт, конечно, нет… Строится Батавия, да… но не так уж быстро, чтобы менять штаб-квартиры как перчатки. Кстати, с повышением тебя, что-то я и не поздравил… Надеюсь, новая служба придется по душе.
— Спасибо, Доменик, я тоже так думаю.
Дом был светлым и просторным, с двух сторон к нему подступал молодой сад, с третьей — зеленые лужайки и несколько цветочных клумб, а с четвертой было широкое парадное крыльцо, к которому вела посыпанная мелкими камнями дорожка. А перед ней — высокие ворота из тяжелого дерева, закрывающиеся на задвижку с внутренней стороны и на замок — с наружной. Катарина прошла в спальню и присела на широкую кровать, застеленную бордовым бархатным покрывалом. Рядом с ней стоял даже шкаф для одежды. Все здесь было подготовлено к тому, чтобы вошли в него люди вот так, как они — с несколькими баулами личных вещей, и начали жить.
— Альберт, а где здесь можно помыться?
— Не удивляйся, здесь никто не утруждает себя подогревом воды. Ее заливают в емкость, что стоит на крыше, и там она нагревается. Правда, когда на улице попрохладнее, то и вода не такая теплая… Многие женщины купаются в канале, здесь они протекают по всему городу… Привыкнешь со временем…
— А каналы какие? Как в Амстердаме?
— Да, точно такие! А у нас с тобой даже есть ванная комната. Пойдем, покажу…
Катарина с интересом разглядывала дом, сад, а потом и местные примечательности. Их удалось увидеть ей во время поездок с Альбертом: первый раз — на день рождения Ден Брабера Крезье, и второй — на прием, устроенный в честь приезда именитых гостей с соседнего острова. Кажется, один из них был англичанином, значит, из Английской Ост-Индской компании.
Самыми главными примечательностями считались Пенангские ворота[165] и сама крепость, обнесенная каменной стеной и рвом, а также совершенно новая португальская церковь, как напоминание о том, что эти люди тоже здесь побывали. Но особенно понравился Катарине Собор Гереджа[166]. Почти рядом с главной площадью Таман Фатахиллах[167] поднимались в небо несколько высоких башен, за которыми стояло основное строение. Если стоять перед парадным входом, то видны две башни, а за ними — большое круглое окно, похожее на открытый глаз. А если посмотреть на собор сбоку, то открывается вид на несколько башен, словно затягивающих основное здание в кольчугу, и видны боковые прямоугольные окна. У резных деревянных дверей собора стояла статуя Девы Марии, и потому многие называли этот храм Церковью святой Марии.
Катарина стала приходить в Собор Гереджа как можно чаще. Он был недалеко от дома, так что можно было пройтись и без экипажа. Приятно было прогуляться по мощеной булыжником площади, особенно после дождя, когда чистые камни блестят под солнцем.
Многое в Батавии напоминало Амстердам: архитектура построек, такие же, как на родине, каналы. И верно говорил Альберт, в этих каналах действительно купались женщины. Правда, их пока еще было совсем мало в крепости, ведь далеко не все европейцы могли себе позволить привезти супругу: во-первых, это накладно по деньгам, а во-вторых — ее здоровье и даже жизнь подвергались большому риску.
За ворота крепости выходить нельзя: мало ли что взбредет в голову туземцам. Вот, например, несколько раз по ночам раздавалась барабанная дробь, это небольшие отряды яванцев били в барабаны недалеко от крепостной стены. Что они хотели этим сказать? Может быть, напоминали о себе? Или угрожали в случае жестокого обращения со своими сородичами? Но спать в такие ночи невозможно.
Закупка продуктов тоже была непростой процедурой: специальные посыльные доставляли их на территорию крепости за особое вознаграждение, потому как были из числа местных — европейцам лучше туда нос не совать. Неудивительно, что порой были со стороны ходоков и задержки, так что для тех, кто жил в Батавии, вошло в привычку по возможности делать запасы.
Первые три месяца пролетели почти незаметно. Но вскоре произошли события, резко изменившие однообразные будни Катарины.
Однажды поздно ночью ее разбудили мужские голоса. Несколько человек разговаривали в кабинете мужа, он был недалеко от спальни, и через приоткрытую дверь сочился свет от горевших свеч. «Как же они без шума вошли в дом? — подумала Катарина. — Скорее всего, по условному знаку… Ведь я не слышала, чтобы во входную дверь стучали что есть мочи».
— Альберт, мы с тобой друзья, — громко говорил один из служащих Ост-Индской компании, она узнала его по голосу, это был Эрвин Хеллинг, он частенько заходил к ним в гости, — и потому, думаю, ты поймешь меня… К делишкам Дика я не имею никакого отношения, совершенно случайно оказался тоже там… И что мне теперь делать? Одно прошу: не говори Крезье, он только рад будет поставить мне подножку в карьере…
— Подожди, Эрвин, а почему ты оказался там? Ведь твое место — нести службу в крепости, а не разъезжать по островам. Или захотел приключений на свою голову?
— Альберт, не кипятись! — кто-то третий, его голос был для Катарины незнакомым, говорил чуть хриплым низким голосом.
— Эрвина я пригласил в эту поездку…