Вектор атаки Филенко Евгений
– Кто молчит? – возмутился сержант. – Это я-то молчу?! Банга, скажи, я что – молчу?!
– Нет, янрирр сержант, – откликнулся ефрейтор Бангатахх, – сказать, что вы молчите, значит пойти против истины, вы не то чтобы не молчите, а, извините за крепкое слово, уж всех задрали своим жужжанием…
Они пересекли пустую площадь перед космопортом, с одной стороны подпираемую пыльными, высохшими от зноя скальными уступами, а с другой, сразу за невысоким, в половину роста взрослого мужчины, парапетом, жутковато-отвесно обрывавшуюся в пропасть.
– Красиво, – вдруг сказал рядовой Юлфедкерк.
– Чего тебе тут красивого? – недовольно спросил мичман.
Вместо ответа рядовой показал на небо: там, над бледно-голубой изостренной горной грядой в снеговых наплывах, вставали две призрачных луны – сизая, словно морозом прихваченная Днекка и тускло-желтая, как из старого янтаря, Изангэ.
– Не видал такого? – с тайной гордостью ухмыльнулся Нунгатау.
– Где у нас, в метрополии, такое увидишь! – сказал рядовой. – Либо серые тучи с дождем, для принудительного осаждения вредных выбросов, либо серая от этих самых, мать их ветреница, душу их дери, выбросов волокита вместо неба…
– Волокита, – засмеялся ефрейтор Бангатахх. – Слово-то какое нашел!
– Он у нас лирик, – фыркнул сержант Аунгу. – Можно сказать – пиит.
– Кто-кто?! – насторожился мичман.
– По-старинному – поэт, – пояснил сержант. – Помните, у летописца Кеммурверна? «Сей пиит приближен бе ко двору гекхайана, однако же за изрядное языкоблудие, пианство и распутство недолго подле оного продержался и отрешен бысть с поражением в чинах и телесном здравии…»
– Это про кого так? – с живым интересом осведомился ефрейтор.
– Про Сигнебарна. Слыхал такого?
– Слыхал, конечно, – сказал ефрейтор. – В лицее проходили, наизусть заучивали. Только забылось уж все давно.
Мичману это имя, равно как и предыдущее, ничего не говорило, поскольку лицеем для него были скунгакские портовые трущобы, а представления об изящной словесности ограничивались срамными стишками на стенах отхожих мест. Поэтому он счел за благо прервать культурную дискуссию, рявкнувши:
– Куда идем, грамотеи хреновы?
– Да почти уж пришли, – сказал сержант Аунгу. – Загвоздка в том, янрирр мичман, что дева, которую вы желали бы допросить, наотрез отказалась покидать рабочее место, сопровождая свой отказ какими-то мутными угрозами.
– В каком смысле? – нахмурился мичман.
– В том смысле, что, мол, папе пожалуюсь.
Ефрейтор снова заржал, а мичман спросил:
– Кто у нее… гм… папа?
– Не могу знать, – сказал сержант. – Из угроз упомянутой девы я сделал вывод, что некий офицерский чин из расквартированной под Хоннардом бригады егерей.
– Егеря – это нестрашно, – сказал рядовой Юлфедкерк беспечно.
– Смотря какие егеря, – заметил сержант. – Егерь егерю рознь. Случаются такие егеря, что уж лучше с бессрочными каторжниками дело иметь, чем с этими людоедами.
– Ну, посмотрим, – сказал Нунгатау несколько неуверенно. – В конце концов, мы при исполнении, допросить имеем право, не насиловать же мы ее станем, чтобы было зачем папу подпрягать…
– А вот я бы не отказался, – сообщил сержант, шкодливо скалясь. – Приятная девочка. Из высокородных. Одно только и удерживает, что папа-егерь и весь его род…
– Ну, за такое не грех и от папы получить что причитается, – философски заметил ефрейтор.
– Скотина ты, сержант, – сказал мичман и сплюнул на каменные плиты.
– Все мы немного скотины, – согласился тот. – Каждый из нас по-своему скот…
– Тоже, небось, из Сигнебарна? – ухмыльнулся ефрейтор Бангатахх.
– Почти угадал, – сказал сержант. – Мыслитель Спегурн, трактат «Сокровенное низкодушие и скотство всякой прямоходящей твари, неосновательно в любомудрие себя вверзающей». Издание Аквондакуррского университета, год от Великого Самопознания две тысячи девятьсот четвертый…
– Откуда ты, прямоходящая тварь, все это знаешь? – спросил Бангатахх недоуменно. – Ну вот откуда? На тебя глянешь бывало спросонья, так обделаешься с перепугу, а туда же… любомудр, мать твоя сладострастница…
Они вошли в вестибюль, и Нунгатау сразу понял: «Вот она. Рыжая, высокая, чрезвычайно недовольная происходящим. Высокородная сучка».
– Это она, – словно бы в подтверждение его мыслям, сказал сержант Аунгу и указал кивком, явно опасаясь, против обычного, тыкать пальцем. – Какие будут распоряжения?
– Взять под наблюдение периметр снаружи, – сказал мичман негромко. – И, в конце концов, не пускать никого, кто может помешать нашей беседе.
– Да всякий может помешать, кто соберется вот прямо сейчас отправиться в метрополию или тот же халифат, – заметил сержант вполголоса.
– Разговорчики! – лязгнул Нунгатау, и «болтуны» без большого рвения отправились выполнять приказание.
Сам же он стиснул зубы и, чеканя шаг, приблизился к стойке.
– Сударыня, – промолвил мичман, всевозможно умягчив голос.
– Сударь, – отозвалась она, не поднимая глаз от экрана со схемой какого-то рейса «Анаптинувика-Эллеск – К-черту-на-рога».
«Нужно было попросить в группу профессионального дознавателя, – подумал Нунгатау. – Хотя бы даже вместо того же рядового, все равно толку от него, как от кирпича – светлой радости. Я следопыт, а не переговорщик. Пустите меня в чистое поле, дайте след, и я приведу к тому, кто окажется на том конце тропинки. А правильно вести себя с этой рыжей змеюкой я не умею. Даже от грязной сволочи Аунгу на моем месте было бы больше проку, он же начитанный, гад… философов да стихоплетов цитирует». Тяжко вздохнув, мичман сказал:
– Уделите мне пару минут, осчастливьте солдата вниманием.
Наконец она соизволила оторваться от своей дурацкой схемы и смерить его взглядом. Хотя бы даже и таким, равнодушным.
– Я при исполнении…
– Я тоже, сударыня, – быстро сказал мичман.
– Здесь уже были какие-то… гм… солдаты.
– Это мои люди. Подозреваю, они не произвели на вас благоприятного впечатления.
«И сержант Аунгу явно пролетел со своей образованностью», – мысленно позлорадствовал Нунгатау.
– Отчего же, – промолвила дева с холодной учтивостью. – Они были вполне корректны. Хотя и не смогли ясно сформулировать суть своих претензий.
– Что вы хотите, – усмехнулся мичман и немного расслабился. – Быдло…
Она усмехнулась одними глазами.
– У вас есть желаемая пара минут.
– И тем самым вы окажете высокому военному командованию Черной Руки неоценимую услугу… – начал было мичман, но как-то сразу понял: Лысый Вьюрг и его сыскные мероприятия этой особе чистых зеленых[17] кровей столь же безразличны, как и мельтешение каких-нибудь микробов на невымытой посуде в подсобках портового бара. Вздохнув, он закончил: – И скрасите мою простую казенную жизнь.
– Вы неважный психолог, янрирр… м-мм… – она выждала его реакцию на свое неловко разыгранное замешательство, обнаружила, что он не поверил в ее наивность, и спокойно закончила: – Мичман.
– Мичман Нунгатау, к вашим услугам, – он коротко поклонился. – Как прикажете обращаться к вам?
– Алестегг Раахинга Силхарн, старший специалист сервисной службы космопорта.
Мичман скосил глаза на обвивавший ее смуглое запястье металлический браслет со сложным узором. Не тартег, конечно, а все же вещица знаковая… Что эта породистая стервочка делает за стойкой занюханного периферийного космопорта?
– Каждый развлекается как умеет, – сказала она, заметив его взгляд. – Если я здесь работаю, следовательно, на то есть причины.
– Вы чрезвычайно наблюдательны, сударыня.
– Благодарю. А вы весьма демонстративны.
– Что это значит?
– Не считаете нужным скрывать свое любопытство. Или не умеете.
– Скорее второе. Я никогда прежде не занимался тем, к чему меня склоняют обстоятельства и воля начальства.
– Оперативным сыском?
– Можно назвать и так.
– Так мы перейдем к делу? Скоро прибудет очередной рейс, и я буду занята.
– У вас нет желания продолжить нашу беседу в более подходящем для нее месте?
– Чем вам не нравится это?
Нунгатау не сдержался и насмешливо фыркнул.
– Кто кого допрашивает, госпожа Силхарн?
– Так это все же допрос?
– Вы снова ответили вопросом на вопрос…
– Но вы постоянно даете мне возможность уйти от прямого ответа.
– Я не лучший дознаватель. Учусь на лету. Как истинный кхэри, наблюдаю за эхайнами и стараюсь подражать…
– Тогда позвольте вам помочь, – сказала дева серьезно, не оценив его иронии.
– Буду признателен.
– Из сбивчивых объяснений ваших друзей… («Таких друзей – за хобот и в музей», – печально подумал Нунгатау) я поняла, что вас интересуют подробности небольшого инцидента, что приключился на этом самом месте.
– Да, мне поручено расследовать обстоятельства…
– Я немногое могу добавить к тому, что вы, верно, уже узнали у сотрудников службы безопасности, которые превратили безобидное затруднение в то, что вы называете «инцидентом».
– Сударыня, это вы назвали случившееся «инцидентом».
– Хорошо, я так назвала, а вы так расценили.
– Игры слов… Но продолжим.
– Да, продолжим. Это был очень молодой человек, безусловно эхайн – иначе я увидела бы это на своем мониторе, а служба безопасности объявилась бы намного раньше.
– Вы хотите сказать, что он беспрепятственно миновал сканирующие контуры?
– Так оно и было. В то же время он совсем не походил на эхайна в традиционном смысле. Он был растерян, даже напуган и совершенно дезориентирован.
– Все мы однажды бываем в описанных вами состояниях…
– Я сразу обратила внимание на его глаза.
– Что было не так в его глазах? Цвет? Выражение?
– Я неточно выразилась. Обычные эхайнские глаза, как у нас с вами. Несколько непривычный разрез – как у арарэйбиили северных ксухегри, или…
– У келументари? – с усмешкой добавил мичман.
Она замолчала и на всем протяжении чрезмерно затянувшейся паузы старательно рисовала пальчиком одной ей понятные значки на панели монитора. Наконец спросила:
– Разве вы не знаете, янрирр мичман, что келументари – это не народ и не племя?
– Я знаю, что келументари – это страшная сказка из глубины веков. И еще три дня назад я был убежден, что келументари вовсе не существуют. Либо, если и существовали, то, ко всеобщему удовольствию, давно исчезли с лица Эхайнора. Мало ли чудовищных тварей вымерло во всех мирах от вполне натуральных причин… Если уж быть откровенным, то я и вовсе о них не думал. Я давно вышел из возраста страшных сказок.
– Келументари – не сказка, – сказала она медленно. – И ничуть не страшная. Келументари – это наша надежда на будущее.
– Надежда? Я не ослышался?
Дева молчала, погруженная в мысли.
– Это ново, – проговорил Нунгатау. – Надежда… ну пусть… И вот эта ваша надежда вдруг обнаружилась на том самом месте, где я сейчас стою? И растерянно крутила башкой, не зная, как ей поступить дальше, пока вы не пришли на помощь?
– Так оно и было, – снова сказала она. – Обычный грузо-пассажирский рейс. Экипаж, несколько вукрту, даже не покидал корабля, дождался разгрузки и отправился обратно, в Халифат. А пассажир остался. Молодой эхайн, совершенно на эхайна не похожий. Как только он заговорил, я подумала, что сканирующие контуры вышли из строя либо он каким-то образом их отключил. Его манера изъясняться, его акцент и подбор слов – все кричало о том, что это чужой. Да он и вел себя как чужой во враждебном окружении. И я… я допустила ошибку.
– Ошибку – вызвать службу безопасности?
– Да, – сказала она и твердо взглянула на мичмана. – Это была непростительная ошибка. Нужно было всего лишь успокоить его и прийти на помощь. Но перед этим у меня на обработке был тяжелый рейс – шахтеры с Эрарфу, усталые, злые… а еще у них вечно что-нибудь теряется. И, возможно, по этой причине я была не совсем адекватна и не готова к проявлению своих лучших профессиональных качеств. Поэтому я вызвала службу безопасности.
– И что дальше?
– Дальше? Судя по всему, тяжелый день был не только у меня. Они подумали то же, что и я, и повели себя неоправданно жестко. Даже мне было понятно, что он не агрессивен, что это всего лишь растерянный ребенок. А они выстрелили в него из парализатора.
– Это все?
– Да, это все.
– В какой момент вы поняли, что перед вами келументари?
– Янрирр мичман, я этого не поняла, – усмехнулась она. – Это вы мне только что сказали.
– Разве? Впрочем, это неважно. Вы разглядели его тартег?
– Н-ну… у меня была пара минут, пока я делала ему непрямой массаж сердца.
– Как выглядел тартег?
– Обычно. Старинный или искусно стилизованный под старину. Очевидно редкий – я не сразу смогла его прочесть. Немного напоминает родовой знак Эйлхакиахегеххов, но два поля вместо трех.
– И что же вы прочли?
– Только то, что передо мной юный отпрыск древнего рода Тиллантарнов с Деамлухса, где, собственно, он и появился на свет. И этот тартег был его личным тартегом… если вы понимаете, о чем речь.
– Да, сегодня мне об этом уже говорили.
– Тогда вам должны были разъяснить, что Тиллантарны – это не миф, не страшная сказка, а вполне реальные эхайны, и их родовые поселения можно обнаружить где-нибудь в окрестностях древнего города Оймкнорга, что на Деамлухсе. Вы изучали в колледже высшую генеалогию?
– Барышня, – криво усмехаясь, сказал мичман. – Мой курс обучения включал несколько иной набор дисциплин…
– Тиллантарны – весьма старинный и высокочтимый род, – не смутившись, продолжала дева. – В прошлом веке они были близки к тому, чтобы подарить Черной Руке очередного гекхайана, но не слишком удачно разыграли свою партию в придворных ингригах. И для справки: Тиллантарны – чистокровные этнические нталирри. Когда-то доминирующий этнос Деамлухса, в наше время фактически растворившийся среди ксухегри, пеллогри или тех же арарэйби.
– Вы думаете, этот юноша направлялся именно туда?
– Наверняка. Все, что от меня требовалось, – это объяснить ему, как добраться до космопорта «Хоннард-Хаттара» и каким рейсом отправиться на Деамлухс.
– На его тартеге был мемоглиф, указывающий на принадлежность владельца к келументари?
– Не понимаю вас.
– Допустим… Вы сделали юному Тиллантарну непрямой массаж сердца и больше никогда с ним не встречались?
– Никогда.
– Но ведь вы исправили свою ошибку?
– Я всего лишь пыталась оказать помощь невинно пострадавшему. Возможно, по моей вине. Впрочем, в моем вмешательстве не было необходимости – сердце билось ровно…
– Я не имею в виду массаж сердца.
– А что же тогда, янрирр мичман?
– Любопытно: вы так сдержанны и малоречивы, когда речь заходит о самом инциденте, и необыкновенно меняетесь, становитесь откровенны, воодушевляетесь, говоря о келументари.
– Быть может, я хочу рассеять некоторые ваши предрассудки.
– Каким образом вы помогли ему скрыться?
– Сударь, вы забываетесь.
– Прошу простить мне солдатскую прямоту, сударыня. Но я убежден, что юный келументари, – мичман произнес это слово со всей выразительностью, на какую был способен, – покинул территорию космопорта с вашей помощью.
– Нет, это поразительно! – принужденно рассмеялась она. – Не так давно вы признались, что считаете келументари страшной сказкой. А теперь стараетесь меня убедить в том, что молодой аристократ из рода Тиллантарнов, попавший в непростую ситуацию, возможно – не совсем душевно здоровый, на самом деле является тем самым сказочным келументари?!
– Вы уходите от ответа, дамочка.
– Не трать на него время, Алестегг, – услышал мичман позади себя.
И лопатками ощутил смертельную опасность.
Он медленно обернулся.
В нескольких шагах от него стоял немолодой, но самых впечатляющих статей егерский офицер в полной боевой выкладке. В его присутствии мичман сразу ощутил себя низкорослым, тщедушным и вульгарным. В руках у офицера был скерн, судя по индикатору заряда – совершенно готовый к употреблению, а на лице застыла гримаса глубочайшего отвращения к происходящему.
– Вот я, к примеру, полковник Силхарн, – сказал он медленно. – А вы кто такой, мичман? Впрочем, это не имеет значения…
– Отец, – проронила девушка в некоторой растерянности.
– Прости меня, птичка, – сказал полковник Силхарн бесцветным голосом. – Мне сообщили с непростительным запозданием. Встать, мичман.
– Что вы делаете, полковник? – спросил Нунгатау с недобрым весельем.
– Как что? – сдержанно удивился тот. – Выбираю, куда выстрелить, чтобы вы умерли не сразу, а по возможности в мучениях.
Прицел скерна блуждал где-то в районе полового аппарата, и мичман физически, кожей ощущал эти неприятные эволюции.
– Неужели вы готовы прикончить такого же солдата, как и сами?
– Солдата? – фыркнул полковник. – Я не вижу перед собой солдата. Но вижу наглое полевое насекомое, которое зарвалось и утратило всякие представления об уважении. Если у вас есть что-нибудь вроде мозгов, то подумайте, долго ли я намерен стоять здесь с оружием в руках без того, чтобы пустить его в ход.
Нунгатау хотел продолжить дискуссию, дабы потянуть время и принять какое-то решение. Но худое, обтянутое пергаментной кожей лицо полковника не выражало ни единой эмоции, на которой можно было бы сыграть. Он вдруг понял: бывают те, кто грозит оружием и не стреляет, но этот – выстрелит. От такого понимания моментально свело живот. Да, этот выстрелит, и ничего ему не будет. Потому что он – офицер, из высокородных, и гранд-адмирал ему не указ. Разве что пальцем погрозит, и то в шутку… Нунгатау же будет умирать долго и мучительно, а потом его зароют на ближайшей свалке, и никто не вспомнит, что-де был один такой мисхазер, мечтал выбиться из грязи в князи, да рылом не вышел, зарвался, попер на рожон, жил подлец подлецом, и погиб самым подлым образом.
– Извинения, полковник, – громко сказал мичман и самым быстрым шагом, на какой был способен, устремился к выходу.
Ему даже не было стыдно за свое отступление. Избежать глупой смерти на взлете – что в том постыдного?!
– Эй, мичман, – донеслось ему вдогонку. – Непреложность.
«Что это значит?!» – хотел было спросить Нунгатау, но не рискнул, а лишь прибавил шагу.
– Быдло, – сказал полковник Силхарн с невыразимой гадливостью. – Что здесь творится, Алестегг, птичка моя?
Беспечные беседы в экзометрии
Трансгалактический лайнер с незатейливым именем «Шаритхакраана», куда орбитальным челноком были доставлены Кратов и его спутница, а также два десятка иных путешественников, не отличался изысканными интерьерами и навязчивым комфортом. Все было скромно, уютно и рационально. То есть совершенно несравнимо с роскошью круизных многопалубных монстров, что неспешно плыли в пространстве от одного давно обжитого мира к другому, большую часть времени проводя в субсвете, вдали от всех мыслимых и немыслимых космических угроз, в стороне от нуль-потоков, кометных поясов и облаков темной материи, закутавшись в непробиваемые коконы защитных полей, услаждая взоры праздных туристов зрелищем черных бездн, чья бесконечность скорее будоражила фантазию, нежели изобиловала наглядностью.
Сиринга, конечный пункт прибытия, не могла пока считаться в полной мере обжитым миром, и потому туристов среди пассажиров было немного, а преобладали специалисты по освоению планетных пространств – «конкистадоры», как их называли дилетанты, сменный персонал действующих колоний, а также исследователи от всех научных сообществ, и даже из порядком отдаленных сфер. В центральной галерее не ко времени встречен был мастер-гастроном по имени не то Мартин, не то Манфред, зато с запоминающейся фамилией Крикливый, с которым Кратов имел приятность однажды тесно общаться на одном из ежегодных экономических форумов Центральной Азии, куда попал скорее по ошибке, нежели осознанно. Маэстро Крикливый разразился шумными, в полном соответствии с фамилией, приветствиями, сообщил, что прибыл самым первым челноком, то есть еще утром, и вполне здесь обжился, предложил свои услуги в качестве экскурсовода, на отказ не обиделся, а под конец пояснил, что летит на Сирингу, ибо ему обещаны были тамошними биологами новые вкусовые добавки, ни с чем прежде изведанным не сравнимые, но какие-то запредельно потрясающие воображение и чувства, и что особенно ценно – естественного, органического происхождения. С огромными нафабренными усами, расправленными параллельно бровям, в глухом кислотно-синем, с высоким стоячим воротником комбинезоне, оставлявшем свободными только пальцы рук, он привлекал всеобщее внимание. Адресуясь исключительно к Кратову, он возгласил:
– Сиринга – это наше будущее! Там нас ждут удивительные открытия, которых столь недоставало для нового гастрономического прорыва со времен прибытия в Европу каравелл Васко да Гамы! Я твой должник, друг мой, и уж поверь, непременно и с лихвою верну должок, когда мы вернемся на родную Землю!
Затем несколько экзальтированно откланялся и удалился, окруженный свитой из юных дев, не то почитательниц, не то ассистенток.
– Странно, что он не отпустил в ваш адрес ни единого комплимента, – сказал Кратов, переводя дух.
– Он меня не заметил, – пояснила Дези. И добавила с гордостью: – Я умею быть незаметной.
– Как такое возможно? – усомнился Кратов, красноречиво поглядывая на чудовищный колониальный шлем в ее руках.
– Этот человек во всем видит лишь самого себя. То, что не является его отражением, для него не существует. В девушках он усматривает себя обожаемого. В вас – себя несбыточного. В глубине души ему до жути хочется быть могучим, невозмутимым и самодостаточным, каким ему никогда уже не стать. – Кратов открыл было рот, чтобы возразить, но Дези приложила указательный палец к его губам: – Не ждите лишнего от этого блистательного господина. О том, что на самом деле у вас на сердце, какие демоны пожирают вас изнутри, он не знает и знать не желает, для него достаточно внешних проявлений, а у вас с этим все в порядке, то есть никак. Но во мне он не отражается вовсе. Я равнодушна к его мастерству и внешности. Я ничего не транслирую ему для ублажения его драгоценного эго. Следовательно, я не существую для его очень избирательных органов восприятия. Как видите, все просто… А почему он считает себя вашим должником за Сирингу?
– Это долгая история, – сказал Кратов уклончиво.
– Мы никуда не спешим.
«Спешим, еще и как», – хотел было ответить Кратов, но вспомнил, что в течение ближайших суток он заточен внутри металлической коробки по имени «Шаритхакраана», опутан по рукам и ногам защитными полями, а на шее… точнее, на левой руке у него висит молодая красивая женщина, которую он старательно втравливает в смертельно опасную авантюру. И поэтому в ближайшие двадцать пять часов спешить ему действительно некуда.
Они выбрали свободную каюту, одну на двоих, руководствуясь исключительно пристрастиями дамы («Розовенькая! Мелкими цветочками! Хочу-хочу-хочу…»), оставили там походную сумку – избавиться от шлема Дези категорически отказалась! – и отправились на поиски развлечений.
По внутренней связи трансгала звучали информационные сообщения, произносимые прекрасно поставленными бархатными голосами, мужским и женским попеременно. Смысл сообщений был темен для непосвященных:
– Наш лайнер «Шаритхакраана» отчалил от шлюзовых камер орбитального космопорта «Магеллан», экипаж благодарит персонал космопорта за обслуживание… Наш лайнер приближается к экзометральному порталу, возможны небольшие кратковременные изменения гравитационного режима, экипаж приносит свои извинения за причиненные неудобства… Наш лайнер то… наш лайнер се…
Пассажирам от всех этих эволюций было ни холодно, ни жарко.
Дези спросила было, что такое экзометрия, но пропустила объяснение мимо ушей, привлеченная внезапно открывшейся за поворотом смотровой палубой. Обширное пространство заключено было в стены из пористого материала пронзительных янтарных тонов и перехвачено металлическими ребрами на манер шпангоутов. Даже пол, и тот был ослепительно-янтарным. В лучах светильников, трепещущих столбов белого с желтизной газа, от разрозненных зрителей тянулись длинные контрастные тени. Гигантский полусферический экран усердно демонстрировал красоты открытого космоса. Небо, как ему и полагалось, было черным, звезды пронзительно-яркими и колючими, а лоскуток солнечной короны, предусмотрительно уведенной за пределы прямой видимости, выглядел теплым и домашним, как рукав махрового халата.
– Наш лайнер вошел в экзометрию, экипаж желает всем спокойного полета и приятного отдыха!..
«Шаритхакраана» ощутимо дрогнул, и экран заволокло непроницаемой серой пеленой.
– Это и есть экзометрия, – сказал Кратов солидным голосом.
– Да? Скучновато, – отреагировала Дези. – Похоже, ничего нет интересного в этих ваших космических полетах.
Возразить столь прагматической логике было нечего. Кратов попытался было пробормотать что-то интригующее о короне Юпитера, кольцах Сатурна и поющих лесах Амриты, но тема слишком скоро себя изжила.
Они покинули смотровую палубу, оставив ее любителям затяжных медитаций, и не успели даже подобрать подходящего предмета, чтобы нарушить затянувшееся молчание, как в одном из ответвлений главной галереи им весьма удачно подвернулся уютный, слабо освещенный бар.
– Может быть, на нижних палубах найдется что-то попросторнее? – предположил Кратов, с сомнением оглядывая пустующие столики. – С музыкой, с танцами, с людьми…
– Ах, оставьте, – сказала Дези, с ногами устраиваясь в свободном кресле. – Это как раз то, что нужно. Я не любительница шумных компаний. Имею некоторый… гм… негативный опыт. А здесь можно поговорить, не срывая голоса и не привлекая ничьего внимания.
Несмотря на то что путешествие только началось, Дези выглядела не на шутку утомленной; от ее веселого любопытства не осталось и следа.
– Слишком много впечатлений, – пояснила она, перехватив сочувственный взгляд Кратова. – У меня чересчур глубокие эмпатические отношения с окружающей реальностью. Тишина, темнота и покой – то, в чем я сейчас нуждаюсь сильнее всего. («Помню, помню», – подумал Кратов.) Вы не разочарованы, коллега?
Тот замахал руками, всем своим видом показывая, что нисколько не разочарован, и вообще кто он такой, чтобы в чем-то разочаровываться, не пройдя и половины пути.
Они заказали легкий фруктовый салат и бокал молодого темного вина для Дези, большое ассорти из дикой птицы и большую кружку пива для Кратова.
– Слишком много людей, – вздохнула Дези. – И все чего-то от меня хотят.
– Ну, не знаю, – сказал Кратов. – Мне показалось, что они спешат по своим делам и заботам и стараются не уделять нам внимания. Не такая уж мы и приметная парочка.
– Вам действительно показалось. Люди всегда чего-то хотят. Не высказывают вслух, а невербально транслируют. И не только мне – и вам тоже, вообще всем. Просто я умею принимать их сигналы, а вы умеете игнорировать. Вы счастливчик, и сами того не сознаете. Вот вы поняли, чего от вас хотел этот странный господин с гигантскими усами? Наверняка поняли, но сочли за благо пренебречь. И правильно, между прочим.
В стене рядом со столиком открылся лючок с заказом. Дези терпеливо дождалась, пока Кратов расставит блюда и сосуды по столу и в меру своего понимания разместит приборы. Взяв бокал в обе ладони, сделала большой глоток.
– Вам повезло больше, потому что я не просто принимаю, а в силу своей запороговой эмпатийности не могу не принимать сигналы, даже если бы пожелала. Я открыта всем взглядам, всем эмоциональным потокам, всем желаниям, я принимаю их и ретранслирую адресатам. И те видят во мне то, что хотели увидеть. Когда я в своем кабинете, наедине с пациентом, я использую свой дар ему во благо и себе не во вред. Но в толпе, в человеческом окружении… Это ужасно, Кратов… ничего, что я вас так называю?
Кратов согласно закивал. Он только сейчас понял, насколько голоден.
– Спасибо, друг мой. Ваша фамилия очень вам подходит: было бы странно, если бы вы были какой-нибудь там Готтентоттентентунштеллинген или хотя бы даже Конунгсоломонссон. Коль скоро мы с вами плывем по этой вашей экзометрии на судне под названием «Шаритхакраана»… Однажды у меня был пациент, которого звали Ардушабаралимат Дхаткамбилараба. Он страдал апейрофобией – страхом перед бесконечностью.
– Еще бы, – заметил Кратов. – Должно быть, произнося свое имя, он постоянно терял либо его начало, либо окончание.
– Я тоже так решила вначале, – слабо улыбнулась Дези. – Пока не выяснила, как звали его родителей, у которых с фобиями все было хорошо. То есть никак… Так вот, о марсианине из известного рассказа. Он умер от эмоциональной перегрузки и спровоцированного этим состоянием физического истощения. Может быть, я не все поняла или поняла неверно… Он пытался подарить всем их воспоминания, внушить иллюзию обратимости самых печальных событий и тем самым склеить заново осколки давно и вдребезги разбитой душевной гармонии. Но его собственное «я» не выдержало. Может быть, у него и не было никогда этого собственного «я»… Но у меня все иначе. У меня есть эго. Потому что я сама по себе – личность, такая же уникальная, как и все, кто меня окружает. Может быть, не такая уникальная, как вы… – Кратов попытался протестовать, но она снова остановила его, направив указательный палец куда-то в район его носа. – Не прекословьте, я наводила о вас справки. Как и вы обо мне.
– Вы честно не читаете мысли?
– Я читаю эмоции. Эмоции как императив. Ощущаете разницу? Это даже не то же самое, что воспринимать эмоциональный фон, как наверняка умеете вы. («Не в вашем случае, милая фрекен», – безрадостно подумал Кратов.) Кстати, вы знаете, что у животных тоже есть эмоциональный фон?
– Благодаря этому у меня есть друзья среди высших приматов, – улыбнулся Кратов. – Некоторым гориллам нравится, когда понимают их желания.
– Вот видите, даже гориллам нравится. А людям это бывает необходимо. И тогда они делаются неумолимы и эгоистичны в своих желаниях, сами того не понимая, против собственной воли, вопреки воспитанию и такту. Меня специально учили отгораживаться от этого потока сигналов, выстраивать защитные барьеры. Затем лишь, чтобы я однажды не сошла с ума… Я этого отчаянно боюсь.
– Чего именно?!
– Сойти с ума. Правда-правда. Я ни дома, ни на работе, нигде не расстаюсь с блистером «стоп-крафта»… это сильный транквилизатор, который и слона свалит с ног. Он и сейчас при мне. Показать? На тот случай, если увижу у себя признаки неадекватного поведения, но еще буду в состоянии контролировать свои поступки. Не смейтесь! Я не знаю предела своих способностей и боюсь, что однажды потеряю над ними контроль. И тогда неизвестно, что будет. Да, я могу манипулировать людьми, внушить им любые фантазии… это мой метод лечения. А вдруг эти фантазии будут злыми? Вдруг я захочу повелевать? Насчет «править миром» – конечно же, шутка… до тех пор, пока я не слетела с нарезки. Несчастный марсианин перед тем, как умереть, тоже сошел с ума. Капсулка «стоп-крафта» должна предотвратить беду, погрузив меня в долгий безмятежный сон.
– А вдруг?..
– Никаких «вдруг», – отрезала Дези. Она снова была подозрительно серьезна. – Я проверяла, действует безотказно. Кстати, существует и другой способ – на случай, если я опоздаю со «стоп-крафтом». Знаете какой?
– И знать не желаю, – проворчал Кратов.
– А я вам все равно скажу. Вы не первый… Нужно выстрелить в меня с большого расстояния… только чтобы наверняка. С достаточно большого, чтобы я не видела и не знала. Иначе я… могу не захотеть, чтобы в меня стреляли.
Читать бесплатно другие книги:
