Мама, я люблю тебя Сароян Уильям

— Не смей! В этот раз я позвоню обязательно.

— Когда?

— Завтра утром — достаточно скоро?

— Буду ждать.

Мисс Крэншоу повернулась к Маме Девочке:

— Захватите пьесу, когда придете пить чай — хорошо?

Мама Девочка взглянула на Майка Макклэтчи и ответила:

— Хорошо.

Мисс Крэншоу пошла по коридору. Она шла как королева.

— Как удачно, — заговорил Майк Макклэтчи. — Я и не подозревал, что вы знакомы с Кэйт Крэншоу. Если мне удастся уговорить ее помочь в работе с актерами, я буду гораздо спокойнее за судьбу этой пьесы.

— Я с ней не знакома, — ответила Мама Девочка. — С ней знакома моя дочь.

— Мне следовало бы догадаться, — сказал Майк.

Мама Девочка представила меня мистеру Макклэтчи, а потом мы вошли в большую и очень светлую комнату. Мы сели за стол, покрытый толстой белой скатертью, и стали завтракать.

— Завтрак — моя любимая трапеза, — сказал Майк Макклэтчи, — надеюсь, что и ваша также. Я не могу по-настоящему получить удовольствие от него, если такое же удовольствие не получают остальные, и еще мне обязательно нужно, чтобы он был сытный.

Мы начали с земляники со сливками, а потом официант принес серебряное блюдо яичницы-болтуньи с поджаренным хрустящим беконом, и другое, с отбивными из молодого барашка и свежим кресс-салатом, и еще одно с жареной картошкой.

Майк Макклэтчи сперва положил нам с Мамой Девочкой, а потом себе и начал есть, и Мама Девочка начала, а за ней и я. Мы ели и ели без конца, и мы болтали, шутили и смялись, и Майк оказался одним из самых приятных людей, которых я вообще видела. Уже немолодой (ему было пятьдесят пять лет, он это сам сказал), но высокий и очень сильный, а глаза — совсем молодые. Лицо у него было длинное и узкое и очень серьезное, когда он не шутил и не смеялся — только это бывало очень редко. Волосы — седые и густые, и на левой стороне их разделял очень прямой пробор. Когда мы кончили завтракать, он вынул из портфеля большой коричневый конверт и протянул его Маме Девочке:

— Вот она. Пожалуйста, прочтите ее, если можно, поскорее. Я имею в виду — вслух, чтобы Сверкунчик знала, о чем в ней идет речь. Она ведь Сверкунчик?

— Так ее зовет отец.

— Это имя ей подходит.

— У нее их еще восемь или девять.

— Хорошо, — сказал Майк Макклэтчи. — Так прочитайте ее и захватите с собой, когда пойдете к Кэйт пить чай. Кэйт, наверное, попросит почитать и вас, и Сверкунчика. Отнеситесь с большим вниманием к тому, что она скажет. Других таких, как она, нет на свете. За десять минут она научит вас большему, чем сами вы научитесь за десять лет.

— Майк, — сказала Мама Девочка, — я в диком восторге, но прилетела я сюда из Калифорнии для того, чтобы самой устроиться в театре, а не устраивать туда свою дочь.

— Дайте мне сколько-нибудь времени, хорошо?

— Я хочу знать: есть для меня роль или нет?

— В данный момент — нет, но, если все пойдет гладко, попробуем что-нибудь сделать.

— Но Сверкунчик вам нужен теперь?

— Да, теперь. Кстати, как здоровье ее отца?

— Отличное. Но ведь вы не слышали, как она читает.

— Зато я слышал, как она говорит, а сейчас вижу ее.

— Она действительно вам нужна?

— Действительно. Теперь пусть решает она — и вы.

— Что ж, — сказала Мама Девочка, — поговорите с ней.

— Не буду говорить, — ответил Майк.

— Почему?

— Будь она моей дочерью, я бы ей не разрешил. Я люблю театр, люблю даже актеров (а ведь их, вы знаете, любить трудно), но уговаривать этого ребенка идти на сцену мне не позволяет совесть.

— Мне тоже не позволяет, — сказала Мама Девочка. — В конце концов, она не только моя дочь. У нее также есть отец, и обо всем этом ему ничего не известно.

— Это я и хотел сказать, — проговорил Майк. — Вы просто почитайте пьесу — вслух, ни о чем не думая. Обсудите ее со Сверкунчиком. Выясните, что сама она думает обо всем этом. И если потребуется оповестить ее отца, позвоните ему.

— Он в Париже.

— Что же, у них там телефонов нет?

— Я в восторге, Майк, честное слово, оттого, что вы ее берете, но ужасно огорчена за себя.

— Не из-за чего, — сказал Майк. — Не все сразу. У меня есть кое-какие идеи.

— Например?

— Ну, например, мы все втроем могли бы позавтракать с автором пьесы. В конце концов, все зависит от него, но думаю, что у него самого очень скоро возникнет та же идея, которая, когда я увидел вас вместе, появилась у меня.

— Какая?

— Может быть, он придумает даже что-нибудь получше — ведь, в конце концов, я всего лишь продюсер. Ладно, поживем — увидим. А сейчас отправляйтесь подышать воздухом в парк. Сегодня вы выглядите много лучше, чем вчера, во время ланча.

— Я болела, — сказала Мама Девочка. — Мы обе болели. У нас с ней была температура. Это полеты на нас так действуют. А сейчас мне хочется спать.

— Тогда после прогулки вздремните, потом почитайте пьесу, а потом отправляйтесь к Кэйт пить чай. Буду ждать от вас вестей. Если меня не окажется на работе, звоните домой.

— Я в диком восторге, Майк.

— А ты, Сверкунчик? — спросил Майк.

— Еще бы!

— Серьезно?

— Да. Я очень люблю гулять в парке.

Майк Макклэтчи и Мама Девочка расхохотались, и тогда я тоже засмеялась — но правда, я очень люблю гулять в парке.

Мы встали и вместе вышли на Пятую авеню. Майк вскочил в такси, а мы с Мамой Девочкой пересекли Пятую авеню прямо напротив входа в парк и пошли туда гулять.

Все о маленькой девочке

Мы хорошо погуляли в парке, а потом вернулись в «Пьер» и поднялись к себе в номер.

Мама Девочка открыла большой коричневый конверт и вынула из него пьесу.

— Это пьеса?

— Да, только в рукописи. Ее еще не ставили. Возможно даже, что она еще не закончена. Может быть, автор еще захочет добавить что-нибудь, изменить или убрать.

— Как она называется?

— «Скачущий мяч». Автор — Эмерсон Талли.

— Эмерсон Талли?

— Да, так зовут человека, который ее написал.

— Ты с ним знакома?

— Нет, не знакома.

— Ты о нем слышала?

— Нет, не слышала. Наверное, кто-нибудь из новых. Майку Макклэтчи посылают свои пьесы почти все новые драматурги, потому что он не боится их ставить и потому что он всегда прилагает много усилий, чтобы получилось хорошо.

Мама Девочка открыла первую страницу и спросила:

— Ну как, Лягушонок, ты готова?

— Ты будешь читать ее?

— Да.

— Всю?

— До последнего слова. Устраивайся поудобнее, приляг, если хочешь, и слушай.

— А я думала, ты сперва поспишь.

— Нет, мне совсем не хочется спать, я слишком взвинчена. Ну как, договорились?

— Договорились. А долго ты будешь ее читать?

— О, если внимательно, то, думаю, часа два, а может, и дольше.

— Нам обязательно надо прочитать ее всю?

— Обязательно, Лягушонок.

— А почему?

— Знаешь что, молодая леди, перестань морочить мне голову — для меня это вопрос жизни и смерти!

— А разве я не имею права спросить, почему мы должны читать ее всю?

— Нет, не имеешь! — закричала Мама Девочка, и началась очередная ссора. Мы дня с ней не можем прожить без ссоры.

Мама Девочка запустила пьесой в стену.

— Не хочу, никакой роли в ней не хочу! Слишком все это унизительно. Если я не могу получить роль благодаря собственным данным, то и не надо мне никакой роли! Если на сцену меня возьмут только как приложение к собственной дочери, то пропади она пропадом, эта сцена!

Мама Девочка начала плакать и снова закричала:

— Я тебя ненавижу!

Тогда и я закричала:

— Ах так? А я тебя!

И я тоже немножко начала плакать, только я этого стесняюсь — наверное, потому, что этого всегда стеснялся мой брат Питер Боливия Сельское Хозяйство. Он говорил: «Плакать — занятие для взрослых, они ведь без конца плачут».

Все еще плача, Мама Девочка подняла пьесу с пола и стала разглаживать смявшиеся страницы.

Я очень не люблю, когда она расстраивается, и поэтому сказала:

— Прости меня, я буду слушать пьесу, всю до конца.

— Не надо никаких одолжений. Позвоню сейчас Майку Макклэтчи и скажу ему, чтобы он взял свою пьесу и подавился ею.

— Не делай этого, пожалуйста!

— Я стыжусь себя самой, а это вещь малоприятная. Поговорю с другими продюсерами. Ничего не получится — что я теряю? Полетим назад в Калифорнию и будем жить, как жили, только и всего. Будем смотреть телевизор и читать газеты, а про театр позабудем.

Но Майку она так и не позвонила. А я постеснялась сказать ей, что хоть мне и нравится в Нью-Йорке, мне нравилось и у нас дома в Калифорнии, нравилось, где мы жили, и нравились все мои друзья и подруги, чьи отцы и матери не разведены, чьи отцы не в Париже и чьи матери не стремятся на сцену, а просто живут-поживают у себя дома. Я не стала говорить ей об этом, потому что мы прилетели в Нью-Йорк специально для того, чтобы Мама Девочка могла снова попытать счастья в театре.

Мало-помалу ее голос изменился, перестал быть сердитым, взволнованным и огорченным, опять стал спокойным и серьезным, и она начала читать пьесу.

— «Все в этой пьесе происходит с девочкой, — прочитала она. — Девочке восемь или девять, может, десять или одиннадцать лет, и у нее много друзей, в большинстве своем — воображаемых. Она очень серьезная, но назвать ее несчастной девочкой нельзя — просто она воображает разные происшествия, в том числе и такие, которые были на самом деле. То, что происходит с ней наяву, ничуть не отличается от того, что она воображает, и все так же реально, как она сама».

Мама Девочка остановилась, чтобы закурить «Парламент», и посмотрела на меня. Она ничего не говорила, она ждала, и я сказала:

— Мне нравится.

— Правда, Лягушонок? Потому что если это правда, то… я хоть смогу прочитать ее тебе, а потом…

— …пора будет идти на чай к мисс Крэншоу.

— Она ведь понравилась тебе?

— Еще бы! А тебе разве нет?

— Да, конечно, но она такая умная и знаменитая, что я немножко боюсь ее.

— Ну уж это глупо, Мама Девочка!

— Нет, не глупо. Боюсь, что она видит меня насквозь, а ведь я ничтожество.

— Перестань сейчас же! Ты прекрасно знаешь, что это не так.

— Нет, так. Сказать правду, так мне не хочется ни учиться, ни работать, а хочется только прославиться и разбогатеть. И чтобы все мне поднесли на серебряной тарелочке. Она с первого взгляда поймет, что я такое и чего хочу. Ты-то, конечно, ей полюбишься, потому что ты не хочешь для себя ничего.

— Мама Девочка, может быть, хватит нам ссориться и ты почитаешь? Я ведь, кажется, извинилась?

— А с чего тебе извиняться? Ты не сделала ничего плохого, а вот я вела себя плохо и прошу извинить меня, Лягушонок. Правда-правда. Я даже дурнею от злости на свою глупую жизнь. Ведь я думаю только о себе, о себе одной. Мне хочется быть красивее всех, знаменитее всех, хочется разбогатеть — и от этого я дурнею.

— И вовсе нет, Мама Девочка! Ты красивая, даже когда ты дурнеешь. То есть я хочу сказать — ты всегда-всегда красивая, не важно, что ты думаешь или делаешь.

— Нет, не всегда, — ответила Мама Девочка, но тут зазвонил телефон, и оказалось, что это Глэдис Дюбарри. Мама Девочка говорила с ней недолго и не очень вежливо, сказала «гудбай» и нажала на рычаг, а потом позвонила телефонистке и попросила ее:

— Я работаю, и, пожалуйста, не соединяйте с нами никого, пока я не скажу.

Она прочитала всю пьесу от начала до конца. Иногда было смешно, иногда грустно, а раз или два — как-то совсем по-другому, сама даже не знаю как, только внутри у меня все замирало и было немножко страшно.

И вся пьеса была про маленькую девочку и про то, что она воображала, и еще про то, что происходило с ней на самом деле.

Когда Мама Девочка кончила читать, на глазах у нее были слезы. Она долго молчала, а потом сказала тихо:

— Я знаю эту девочку, потому что сама ею была — да и не перестала быть. Тебе нравится пьеса, Лягушонок?

— Да, Мама Девочка!

— Я рада, но сейчас я хочу немножко поспать. Я хочу заснуть и снова вспомнить эту пьесу — собственную мою жизнь.

— Я тоже!

Мы растянулись, не раздеваясь, на постели, и через несколько минут Мама Девочка уже крепко спала. Я лежала и думала о пьесе, и о Маме Девочке, и о том, что она только что сказала, а потом я посмотрела на нее, и — правда, она на самом деле была девочка из этой пьесы и до сих пор оставалась ею, только теперь ей было тридцать три года и у нее была собственная дочь девяти лет — я.

Я вспомнила, что воображала девочка, и вообразила кое-что свое. Потом то и другое перемешалось, и я уже не знала точно, где девочкино, а где мое. А потом я прижалась к Маме Девочке, обняла ее и заснула.

Львы и тигры на газоне

Мне приснился сон, и он меня напугал, потому что в нем было много страшного. Я снова была у себя дома, в Пасифик Пэлисейдз. В окно моей комнаты постучала Дебора Шломб, и еще до того, как я посмотрела, кто стучит, я уже знала, что это моя лучшая подруга Деб. Я подошла к окну, а Деб все молчала, но я знала: она хочет, чтобы я к ней скорее вышла. Я думала, что сейчас ночь, а потом увидела, что вовсе нет. Какая же это ночь, когда на газоне перед домом собралось много-много птиц, разных-разных: маленьких, как колибри, средних, как воробьи, дрозды и пересмешники, и таких, как ястребы? Какая же это ночь, когда сквозь эвкалипты на краю сада оранжевым светом светит солнце и светят еще десять или одиннадцать солнц, все разного цвета? Деб была в балетной пачке, и я поняла, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Я побежала к шкафу за своей собственной пачкой, которую я надевала на уроки танцев. Я надела ее и побежала посмотреть, спит Мама Девочка или уже проснулась. Оказалось, что спит, очень крепко, как и Папа Мальчик, но он-то откуда взялся? Разве он не в Париже? Я побежала в комнату Питера Боливия Сельское Хозяйство, и пожалуйста: он тоже был у себя в постели и крепко спал, но как только я подошла к нему, чтобы проверить, точно ли это он, Пит открыл глаза.

— Привет, Лягушонок, — сказал он. Это он прозвал меня так, когда я была еще совсем маленькая.

— Привет, Пит. Когда это вы с Папой Мальчиком вернулись?

— Ты о чем говоришь? Откуда вернулись?

— Из Парижа, конечно!

— Ты бредишь, — сказал Пит.

— Вовсе нет. Так вы совсем приехали?

— А, иди-ка ты спать! Ведь ночь сейчас.

— Посмотри в окно, если, по-твоему, ночь.

Пит выскочил из постели, подбежал к окну, посмотрел в него и сказал:

— Святая корова! Что делают на газоне все эти люди?

— Ты хочешь сказать — птицы? — Я тоже посмотрела в окно — и не увидела ни одной птицы! Только люди, все разные. Они там просто стояли. И была ночь. Я стала искать глазами Деб, но ее не было.

— Иди-ка ты лучше спать, — сказал Пит, и я так и сделала, но стоило мне заснуть, как я опять услышала стук в окно, и это опять была Деб, а на газоне перед домом было полно львов и тигров, но Деб не боялась их, и я тоже не боялась. Она опять хотела, чтобы я вышла к ней, и я снова побежала к шкафу и на этот раз надела свое любимое платьице, но я не забыла о том, что Папа Мальчик вернулся, и побежала еще раз взглянуть на него, но его в комнате не оказалось, Мама Девочка была одна, и похоже было, что ей очень одиноко. Я побежала в комнату Питера Боливия Сельское Хозяйство, но его тоже не оказалось на месте. Я выбежала из дому, и Деб была там, под окном, но на газоне не было ни одного льва или тигра и ни одной птицы.

— Куда все исчезли? — спросила я, но Деб сказала:

— Мама разрешила мне пойти в деревню на холме и купить себе что-нибудь на десять центов. А твоя тебе разрешит?

— Она спит, и у меня нет десяти центов, но все равно я схожу с тобой.

Мы пошли с ней в деревню на холме и рассмотрели все товары в лавке, а потом Деб потратила свои десять центов. Она купила зеленую ленту за пять центов, а за другие пять — красную, и она попросила меня завязать одной из них ей волосы.

— Какой?

— Да любой, — ответила она, и я завязала красной, а потом она завязала мне зеленой, и я сказала:

— О, благодарю тебя, Деб, но когда мы придем домой, я верну ее.

Мы пошли назад, и все, кого мы встречали, смотрели на наши новые ленты. Мы болтали и смеялись всю дорогу, пока Деб не вспомнила, что ей пора домой, и тогда я сказала:

— Ладно. Спасибо тебе, Деб, что ты взяла меня с собой в деревню, и за то, что завязала мне волосы своей лентой. Возьми ее обратно.

— Ничего подобного, — ответила Деб, — она твоя насовсем.

— Тогда я тоже подарю тебе ленту, как только у меня будут деньги.

— Пока, — сказала Деб.

— Пока, — сказала я.

Она пошла домой, а я — к себе, на Макарони-лейн, дом тысяча один, посмотреть, что там делается.

Мама Девочка сидела на постели и разговаривала по телефону с Кларой Кулбо.

— Лягушонок, — попросила она, — будь хорошей девочкой, поставь кофе и, когда будет готов, принеси мне чашечку, хорошо?

— Хорошо, — ответила я.

Вот какой был сон, и напугало меня не то место, где львы и тигры, а когда из комнаты исчез мой отец.

А теперь я проснулась. Мама Девочка сидела совсем рядом, на краю кровати в 2109-м номере отеля «Пьер» в Нью-Йорке, и по междугороднему телефону разговаривала с Кларой Кулбо в Калифорнии.

— Лучшей пьесы я не читала, — говорила она.

Должно быть, Клара Кулбо сказала что-то очень смешное, потому что Мама Девочка прямо взвыла, а потом закричала в трубку:

— У, мерзкое создание!

Они говорили и говорили без конца, как будто за разговор не надо платить, а потом наконец распрощались, и Мама Девочка положила трубку. Она увидела, что я не сплю, и спросила:

— Ты давно проснулась?

— Несколько минут назад.

— Я звонила, чтобы она пошла к нам домой и позаботилась о золотых рыбках. И рассказала ей про пьесу.

— Мама Девочка, что это значит, когда тебе снится, что ты дома и твой отец и брат тоже дома?

— Это значит, что тебе хочется быть дома и хочется, чтобы они там тоже были.

— Это я знаю, но что еще это значит?

— Не знаю. Тебя этот сон расстроил?

— Немножко.

— Не расстраивайся! Радуйся и сверкай, как ты умеешь, радуйся и танцуй, когда не спишь.

— Иногда мне надоедает сверкать. В конце концов, мне девять лет, и я уже не ребенок.

Мама Девочка легла рядом со мной, обняла меня крепко и сказала:

— Если хочешь знать, никто никогда не ребенок и никто никогда не перестает им быть. Так устроен мир.

— А почему?

— Потому что отцы и матери тоже никогда не были детьми и тоже никогда не переставали ими быть. Так уж повелось от века, так есть, и нам остается только стремиться и стараться.

Она взглянула на свои часы и сказала:

— Уже начало шестого. Мы идем на чай?

— А ты хочешь?

— Ну конечно! А ты?

— Если ты хочешь — то да.

— А мне показалось, что мисс Крэншоу тебе нравится.

— Нравится, но это еще не значит, что я хочу идти к ней на чай.

— Что с тобой происходит, Лягушонок?

— Во сне я поговорила с моим братом, но не успела поговорить с отцом. Я ведь не знала, что это сон. Мне не хотелось его будить, я думала, что еще смогу поговорить с ним, — а теперь уже поздно.

— Что ты хотела сказать ему?

— Ничего, просто поговорить. Разве девочка говорит своему отцу что-нибудь особенное? Просто ей хорошо, когда она его видит и с ним разговаривает. Когда слышит его голос и знает: он тут. Когда чувствует его запах. Все время одни женщины — это надоедает.

— У тебя, кажется, плохое настроение?

— Просто я жалею, что не поговорила с отцом.

— Что ж, позвони ему в Париж.

— Ну нет, это уже не то. Во сне он был дома, мы были все вместе. А потом, мы не можем себе этого позволить — слишком дорого.

— Пусть заплатит он.

— Вот уж на это я никогда не пойду! Лучше подожду, пока он снова мне приснится, — уж тогда я наговорюсь с ним!

— Как он выглядит?

— Прекрасно, только он спал.

— Где?

— В постели, конечно.

— В какой?

— В своей и твоей — дома, в Калифорнии. В той, где ты потом спала одна.

— О! А где была я?

— Ты тоже была в постели.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Иногда достаточно просто ступить за порог собственного дома, чтобы навсегда изменить свою жизнь.Встр...
В сборнике «Дым и зеркала» воображение и артистизм мастера превращают обычный мир в место, где возмо...
Материальное стимулирование – великая сила, которую, однако, нужно использовать умеючи, обдуманно и ...
«Эх, если бы я знал все это с самого начала!» – часто с огорчением замечают PR-специалисты. Действит...
В 1963 году американка Мэри Кэй Эш открыла собственный маленький бизнес. Сегодня компания Mary Kay® ...
Ведущий эксперт по продажам, известный бизнес-тренер Радмило Лукич проанализировал свой богатый опыт...