Русская драматургия ХХ века: хрестоматия Коллектив авторов

Далекий голос (извне учреждения). Грыбки, Игнат Никанорович, червиветь начинают. Дозвольте скушать работникам прилавка – иль выдать массе!

Труба на столе секунду-две повторяет эти же слова совершенно другим голосом – более глухим, с иным выражением и даже с иным смыслом.

Щоев (в трубу). Какие грыбы?

Далекий голос (за сценой). Грыбки годовалые, соленые, моченые и сушеные…

Щоев (не в трубу). Евсей! <…> Это ты грыбки мучаешь второй год?

Евсей. Это не грибы, Игнат Никанорович, это соя в виде грибов, а я ее замариновать приказал… Чего спешить, Игнат Никанорович, люди ведь все могут поесть, а что толку! Пускай лучше материализму побольше будет, а людей и так хватит.

Щоев (задумчиво). Ты прав на все сто с лишним процентов. (В трубу.) Не трожь грыбов, чертова саранча: пускай лежат в виде фонда!

[В комнату входят Алеша и Мюд, поразившие Щоева тем, что пожертвовали на строительство дирижабля двадцать рублей. Кузьма остается снаружи, так как не пролез в узкую дверь учреждения. По словам Мюд, он почувствовал тут «узкое место» (на языке политиков тех лет, это экономическая трудность). Узнав, что в артели строится социализм, Алеша и Мюд просят Щоева оставить их тут. Щоев решает оставить их в качестве штатных музыкантов – «утешителей руководства».

Неожиданно на кооператив обрушивается «бедствие» – тысячи птиц садятся на крышу учреждения. Члены кооператива начинают спешно «заготавливать» птичье мясо.]

Щоев (жуя пищу). Народ нынче прожорлив стал: строит какие-то кирпичные корпуса, огорожи, башни и три раза обедать хочет, а я сиди и угощай каждого! Трудно все-таки быть кооперативной системой! Лучше б я предметом каким-нибудь был или просто потребителем… Что-то у нас идеологической надстройки мало: не то все выдумали уже, не то еще что! Все мне охота наслажденье какое-то иметь!.. (Подбирает крошки от употребленной пищи и высыпает их дополнительно в рот.) Евсей!!

Евсей (за учреждением). Сейчас, Игнат Никанорович.

Щоев. Откуда-то эта птица-сволочь еще появилась! Так было покойно и планомерно, весь аппарат взял себе установку на организацию мясных рачьих пучин, а тут эта птица мчится – заготовь ее попробуй! Эх ты, население-население, замучило ты коопсистему!.. Клокотов!! <…>

Клокотов. Весь план срывается, Игнат Никанорович… Мы уже взяли установку на организацию рачьих пучин – так бы и надо держать. Туловище рака, Игнат Никанорович, лучше любой говядины. А то вчера был рак, сегодня птица летит, завтра зверь выскочит из лесов, а мы, значит, всю систему должны трепать из-за этой стихии?! <…> Так не годится, Игнат Никанорович! И население избалуется! Раз уж мы приучили его к одному сорту пищи – ему и хорошо! А это что ж такое: из буржуазных царств теперь может вся живность броситься в нашу республику: там ведь кризис – разве ее можно всю съесть?! У нас едоков не хватит!

Щоев. Ну а как раки твои в наших пучинах?

Клокотов. Раки молчат, Игнат Никанорович, рано еще.

Евсей (входит весь в птичьих перьях). Игнат Никанорович! Птица с документами прибыла. Ты гляди! (Вынимает из кармана несколько картонных кружочков.) На каждой номер, на каждой штемпель! Она организованная, Игнат Никанорович! Я ее боюсь!

Щоев (задумчиво и медленно). Организованная птица. Четок воздух над нашей землей!

Опорных (входя; весь мокрый, в длинных сапогах). Рыба поперла, Игнат Никанорович <…> Рыба поверху прет, а птица подлетает и жрет ее…

Евсей. Это прорыв путины, Игнат Никанорович! <…>

Евсей. Еще летит туча целая!.. <…> Гуси, воробьи, журавли, а низом – петухи мчатся… Чайки какие-то!

Щоев. Боже мой, боже мой… За что ты оставил меня на этом посту?! Лучше б я перегибщиком был и жил теперь на покое!

[Приходят осыпанные птичьими перьями Алеша и Мюд. Они, возмущенные плохой организацией заготовок, предлагают Щоеву рационализировать непроизводительный ручной труд.

В это время за стеной раздается выстрел. Это бьют из артиллерийской пушки «по птичьему стаду» Евсей и Клокотов. Задняя стена конторы падает, и в образовавшийся проем входят 4 крупные девушки-осоавиахимовки, которые несут на носилках помощников Щоева. Выясняется, что пушка из-за тяжести лозунга, висящего на ее дуле, выстрелила вниз, в Евсея и Клокотова.]

Щоев (на санитарок). А девки эти кто?

Евсей. А для них это общественная работа, Игнат Никанорович. Они рады людей таскать. <…>

Щоев (осоавиахимовкам). Слушайте меня, девки! Раз вы любите тяжести, то поднимите мне стенку учреждения, а то я все время вижу разные массы и рассеиваюсь!..

Одна из осоавиахимовок. Это можно, гражданин. Ты оттого и начальник, что никому не видим… Ты думаешь, мы дурочки, что ль?!

Вчетвером берут легко бревенчатую стену и ставят на место, загораживая учреждение от районного мира. Сами осоавиахимовки остаются уже вне учреждения.

Мюд. Алеша, здесь что такое – капитализм или второе что-нибудь?

Щоев. Евсей! Организуй, пожалуйста, эту девочку. У меня от нее изжога начинается.

Евсей. Яееназаметку возьму, Игнат Никанорович!

Щоев. А где же мое учреждение?

Евсей. Оно выходное, Игнат Никанорович!

Щоев (задумчиво). Выходное… Хорошо бы оно не возвращалось. Я бы тогда его враз со снабжения снял и план выполнил! Евсей, давай возьмем курс на безлюдие!

Евсей. Давай, Игнат Никанорович! А как?

Щоев. А я почем знаю – как?! Возьмем курс, и все!

Алеша. Можно механизмы выдумать, товарищ кооператив. Механизмы тоже могут служить.

Щоев. Механизмы… Что же, это отлично: сидит и крутится какое-нибудь научное существо, а я им руковожу. Это мне приятно. Я бы всю республику на механизмы перевел и со снабжения снял. Как, Евсей?

Евсей. Нам было бы легче, Игнат Никанорович.

Клокотов. Нормальный бы темп работы наступил!

Мюд. Птицы летят, рыба плывет, люди кушать чего-то хотят, а они думают… Алеша, я здесь не понимаю!

Щоев. Вот дай я тебя возглавлю, тогда все поймешь!

Опорных (входит, весь мокрый). Так как же… этта, как ее… рыбку-то ловить или пускай живет?..

Щоев. Заготовляй, конечно.

Опорных. Кадушек нету, Игнат Никанорович… А бочары говорят – как-то ее? – ты соли им за прошлый месяц не давал. Дай, говорят, нам соль, а то хлеб насущный не соленый…

Щоев. А ты, Петя, пойди и скажи им, что они оппортунисты.

Опорных. Аони мне сказали, что ты оппортун! Так как же мне быть?

Мюд (ко всем). Это кто? Фашисты?

Опорных. Еще встречные девки говорили мне про ягоду. Она, Игнат Никанорович, говорят, в лесах поперла… Все, как-то это говорится, летит, прет, плывет и растет, а у нас тары нету. Я хожу и мучаюсь.

Шум за сценой.

Щоев (к Алеше). Где твоя музыка, музыкант?! Опять мне чего-то печально от мненья и мечты…

[Щоев и Клокотов решают выписать заграничного ученого, чтобы он помог решить проблемы кооператива. В это время в дверь входят датский профессор Стерветсен и его дочь Серена. Стерветсен уверяет, что любит кооперацию и приехал учиться у русских. На самом же деле его цель – купить энтузиазм и молодую душу Советской страны. Щоев хочет поразить потенциального иностранного специалиста, он велит своему помощнику Евсею устроить бал в его честь.]

Щоев. Евсей! Организуй мне бал! Устрой великую рационализацию, приготовь мощную пищу!

Евсей. Рационализацию-то я сделаю, Игнат Никанорович, ума в массах много, только пищи, боюсь, не хватит.

Щоев (задумчиво). Пищи, говоришь, нет… Ну что ж! Мы организуем вечер испытаний новых форм еды. Мы нарвем любых злаков, мы муку из рыбы сделаем, раков вытащим из воды, птичий помет обратим в химию, суп составим из сала от мертвых костей и квас заварим из дикого меда пополам с муравьиной кислотой… И далее того – мы из лопухов блины такие испечем, что ты их будешь есть с энтузиазмом! Мы всю природу в яство положим, всех накормим дешевым вечным веществом… Эх ты, Евсей, Евсей: еда же – одна социальная условность, и больше нет ничего!..

[В учреждении готовятся к проведению вечера испытания новых форм еды. В ожидании гостей Алеша беседует с Евсеем.]

Алеша. <…> Евсей, когда же настанут будущие люди – мне надоели, кто живет сейчас. Ты ведь тоже стервец, Евсей!

Евсей. Я-то? Я – стервец. Оттого я и цел. Иначе бы давно погиб, может – и не родился бы. А ты что думал?

Алеша. А как же я тогда жив?

Евсей. Стихийно… Да разве ты живешь? Ты движешься, а не существуешь. Ты зачем стал шарманщиком, летун дьявол?

Алеша. Социализма хочу поскорей добиться. Рвусь куда-то все время вдаль.

Евсей. Социализм наступит для разумных элементов, а ты пропадешь: ты же – ничто, тебя возглавить надо.

Алеша. Пускай. Я себя все равно не считаю. Но отчего ты весь гад, а важней меня?

Евсей. Я-то? Да это меня массы изгадили: руководишь ведь кой-чем.

Алеша (углубленно). Уж скоро коммунизм, тебя на свете не будет.

Евсей. Меня-то? Что ты? Я боюсь, что света без меня не останется – вот чего!

Шум изготовляющейся пищи раздается сильнее. Входит Щоев. Алеша занимается монтажом наличных механизмов.

Щоев. Доложи, Евсей!

Евсей. Все нормально, Игнат Никанорович! Суп из крапивы готов, щи из кустарника с дубовым салом – париться поставил, механические бутерброды лежат на посту, компот из деляческого сока – на крыше холодится, котлеты из чернозема жарятся. А что касается каши из саранчи и муравьиных яичек, то она преет, Игнат Никанорович! Все прочее – также мобилизуется на плите, а сладкое из клея и кваса поспело первым!

Щоев. А соус – под каким соусом вы это подадите?

Евсей. Соус, Игнат Никанорович, вещь ложная. Мы даем жидкое подспорье из березового сока!

Щоев. А это… Для ясности перспективы ничего не будет?

Евсей. Уксус, Игнат Никанорович, – уксус с махорочной крошкой и сиреневым кустом!

Щоев. Прелестно, Евсей. Теперь сообщи – как с инвентарем.

Алеша. А я вам всю посуду из дерева надолбил. У вас ложек и чашек нигде нету – вы же не догадались, что кругом леса, а в лесу колхозы с рабочими руками. Тут можно устроить целый деревянный век!

Щоев. Деревянный век… Что ж, это тоже приличная переходная эпоха была!

<…>

Щоев. Вот чего… А научного буржуя с дочкой ты чем будешь кормить?

Евсей. Тем же, Игнат Никанорович. Он сам мне сказал, что сочувствует великой еде будущего и готов страдать за новую светлую пищу.

Щоев. А я что буду есть?

Евсей. Ты, Игнат Никанорович, совместно со мной будешь. Мы с тобой попробуем паек заграничного ученого – я у него для опыта всю пищу взял.

Щоев. Ты умен, Евсей!

[Входят гости, и начинается вечер. Щоев произносит туманную речь, которая заканчивается вполне четким призывом испытать новую пищу и лозунгом «Да здравствует пятилетка в четыре года!» Все аплодируют и кричат «ура». Но когда гости уже опускают руки, аплодисменты не прекращаются. Это работает механизм, изобретенный Алешей – аплодирующий аппарат. Как только Алеша отжимает ручку, машина замолкает. Затем с помощью конвейера подается большая деревянная чашка с дымящимися щами. Сам же Щоев вместе с Евсеем едят колбасу и сыр из чемодана Стерветсена.]

Опорных. Этта… Игнат Никанорович! Это что же, такие щи ты навеки учредил? Иль просто это одна кампания?

Щоев. Ешь, Петя, не будь оппортунистом.

Опорных. Мне что! Я только говорю… как-то ее… у нас говядина и капуста есть в республике. Может, лучше б кушать нормальные щи! А то желудок разбушуется!

Евсей. Петя! Кушай молча, испытывайся.

Опорных. Даямолчу. Я сейчас думать буду для пробы…

[Вслед за щами приносят кашу из саранчи, бутерброды и прочую еду из сомнительных «продуктов». Голодное местное население заглядывает в окна и выпрашивает кусочки еды. Начинаются танцы, но танцующие мучаются желудочными спазмами.]

Опорных. Этта… Как-то она?! Игнатий Никанорыч, можно меня вырвет – во мне добавок остался.

Годовалов (умоляюще). Игнат Никанорович, я только один передок вышвырну изо рта – я пищи перехватил.

Первая служащая. Товарищ Щоев, разрешите мне быть сейчас выходной. Я уже была рада весь вечер!

Щоев. Умолкните! Приучайте себя к выдержке – вы откроете новую эпоху светлой еды. <…>

Стерветсен (к Щоеву). Господин шеф! Мы бы весьма желали, вы обрадуете всю пан-Европу, если отпустите нам горячий дух из вашей государственной надстройки! <…>

Щоев (задумчиво). Наш дух энтузиазма хотите себе заготовить?!

Евсей (Щоеву). Отпускайте его, Игнат Никанорович, без нормы. Нам тара нужна, а не дух.

Щоев. Что ж! Установок на энтузиазм у нас много, почти что затоваривание получилось.

[Всю ночь Щоев и Стерветсен среди спящих членов кооператива торгуются о стоимости надстройки.]

Щоев. Дешево даете, господин буржуазный ученый. Будь бы это продукт не скоропортящийся иль заготовительная цена его была подходящая, а то ведь – нет! Ты знаешь, где у нас установки хранятся?

Стерветсен. Неимею такого факта, товарищ шеф.

Щоев. А раз не имеешь понятия, то и не торгуйся. Что тебе – в амбаре, что ли, иль в бунтах мы надстройки сваливаем? <…> В нашем райпотребсоюзе одну идеологическую резолюцию три года прорабатывали: сорок тысяч пайщиков были привлечены на ногах для выяснения принципиальной установки. Четырнадцать массовых кампаний было проведено! Тридцать семь человек старших инструкторов были брошены в гущу нашего членства на полтора года! Двести четырнадцать заседаний с числом присутствующих душ-едоков в семь тысяч штук! Да плюс сюда еще общие собрания, где скоплялись в итоге миллионы!.. Вот во что обходится нам строительство одной только установки! А ты хочешь всю надстройку купить!! У тебя всей Европы на один ее транспорт не хватит! <…>

Стерветсен. <…> Бедная интеллигенция желает вашу душу. Мы просит подешевле, у нас кризис и так грустно в уме. <…>

Щоев. Евсей!

Евсей (в дремоте) Э?

Щоев. За сколько мы с тобой сумеем директивку отпустить – со всеми нашими наценками?

Евсей. По тридцать семь рублей за штуку, Игнат Никанорович! Стоимость костюма среднего интеллигентного покроя.

Стерветсен. Костюмы у меня есть!.. Евсей. Давай.

Алеша (Евсею). С него не бери. Лучше я тебе свои штаны с рубашкой отдам!

Евсей. Сиди в своих портках. Твой материал не валютный. <…>

Алеша (Щоеву). Вы не идею, вы бюрократизм за деньги продаете – я партии скажу!

Щоев. Ты прав на все проценты. Пускай бюрократизм в буржуазию идет – пускай она почешется. (Задумчиво.) Бюрократизм. Двинем его на капитализм – и фашистам конец. А то они нашего деревянного леса испугались, упрощенцы – черти! Пусть бы радовались, что мы им живую древесину отпускает. А то наделаем из дерева бумагу, а из бумаги оформим душу – и пустим к ним ее: пускай тогда плачут.

Евсей тем временем сбросил с себя штаны и ватную куртку и переоделся в заграничный костюм.

Евсей (берет папку с бумагами, дает одну бумажку Стерветсену, открывает место в папке). Распишитесь в получении.

Стерветсен (расписывается и берет бумагу, потом читает). «Циркулярно. О принципах самовозбуждения энтузиазма». Это мы любим. Отпустите еще нам вашего настроения!

Евсей. Можно. Игнат Никанорович, там кофта для твоей бабы есть.

Щоев. Возьми, Евсей. Баба тоже существо.

Евсей вынимает из чемодана цветную кофту, швыряет ее на стол Щоева. Стерветсен снова расписывается и получает бумагу.

Стерветсен (читает).«Частичные примечания к Уставу о культработе». Очень рад! <…>

Алеша (Щоеву). Отчего. Товарищ Щоев, я гляжу на тебя, на всех почти людей – и у меня сердце болит?! <…>

Мюд. Алеша, продай Щоева – он сволочь социализма.

Алеша (тихо). Я давно все чую, Мюд. Лежи пока во сне.

Щоев. Не то и правда, Евсей, – продать свою душу ради Эсесер?! Эх, погублю я себя для социализма – пускай он доволен будет, пускай меня малолетние помнят!.. Эх, Евсей, охота мне погибнуть – заплачет надо мною тогда весь международный пролетариат!.. Печальная музыка раздастся во всей Европе и в прочем мире… Съест ведь стерва-буржуазия душу пролетария за валюту!

Евсей. Съест, Игнат Никанорович, и энтузиазм украдет. А весь Эсесер останется без тебя круглой сиротой. И что нам тогда делать, кто нас возглавит без тебя!..

(Искажает лицо для плача, но слезы у него течь не могут, и он надевает в тоске пенсне из кармана заграничного костюма, в который уже оделся из чемодана Стерветсена). <…>

Стерветсен (Щоеву). Ну, пожалуйста, я прошу… Если вы надстройка. психия радости. то я прошу воодушевить Европу всем сердцем вашей культуры. Едемте в наш свет!

Щоев. Возглавить вас, что ль? <…>

Алеша. Поезжай, товарищ Щоев! Проси миллион!

Щоев. Я несколько дороже этой суммы. Как, Евсей?

Евсей. Я озадачился и все обдумал: Игнат Никанорыч как наша возглавляющая надстройка должен остаться в Эсесере. Потому что Эсесер дороже всей прочей гнусной суши.

Щоев. Ты прав, Евсей!

Алеша. Ехайте оба на другой свет – вы нам дешевле всех…

Евсей. Обожди, Алеша, перегибать. Я полагаю, что мы быстро найдем подходящую идейную личность среди наших пайщиков. Пусть она поедет в фашизм и даст ему надлежащее настроенье. <…> Ложитесь пока отдыхать, Игнат Никанорыч. А завтра мы соберем пайщиков и назначим торги на лучшую идеологичность. И пошлем какой-нибудь некий элемент!

[На общем собрании членов кооператива Щоев и его актив, переодевшись в заграничную одежду Стерветсена и Серены, решают, кто из пайщиков достоин ехать на Запад.]

Евсей. Может, девчонку Мюд отослать? Щоев. И то, Евсей. Девчонка!! Ты как настроена?

Мюд. Я определенно против! Щоев. Чего – против?

Мюд. Против тебя. Ты потому что сволочь, аллилуйщик, право-левый элемент, ты замучил всю местную массу, у тебя тары нету, ты гад бедного класса – ты вот что такое!.. Алеша, мне скучно здесь, я вся плачу… Идем отсюда в социализм!

Алеша. Погоди, Мюд. Я еще зажгу в них энтузиазм! Или – потушу их навеки!

Мюд. Лучше потуши их навеки… А то я слышу по ночам, как гремят вдалеке молотки, и колеса, и еще гвозди! У меня так тогда сердце болит, Алеша, что мы с тобой не там!.. Я хочу ударничества, Алеша, и чтоб было скучно от трудности!

Кузьма. …Голосуй единогласно… Внедряй!..

Щоев. Нечего, Кузьма. Не пришли еще к мнению…

Годовалов. Игнат Никанорыч, ты Евсея Ивановича продай буржуазии – дюже дорог человек!

Евсей. Вася! Молчи, пока я тебя не переизбрал!

Первая служащая. Игнат Никанорович! Меня командируйте… Я в культэстафете была, во мне ведь давно скрывается роскошное обаяние духа – только я не говорила!.. Я безумно люблю соревнование с Европой!..

Щоев (задумчиво). Эх, женщины, женщины, – отчего вы толстые снизу, а не сверху?! Евсей, думай же что-нибудь, ради бога, – ты видишь: я томлюсь.

Евсей. А я уже выдумал, Игнат Никанорыч! Мы Кузьму отправим!

Щоев. Как, Евсей? Он же одна идея!

Евсей. А мы же и продаем, Игнат Никанорович, одну идею! Надстройка же! Пустяк над базой! А Кузьма человек твердый, выдержанный, разумный почти что!

Мюд. Пускай, Алеша, продают. Мне Кузю ничуть не жалко. Мне жалко пятилетку в четыре года.

Серена. Папа, пусть они дадут нам Алешу! Он есть надстройка!

Мюд (бросается на Серену). Ты дурочка капитализма! Алеша всю вашу Европу расстроит – вот что! Серена. Ах, я уже расстроена…

Щоев. Кузьма! Мы тебя отправляем в буржуазию как груз, а ты будешь там как идеология ихней культуры! Ты живым-то можешь быть?

Кузьма. Не могу жить!.. Ххады…

Щоев. Что с тобой?

Кузьма. Нехочу жить, а то ошибусь. хочу остаться шелез-ным.

Щоев. Печальный элемент!

Евсей. Он боится твердость потерять, Игнат Никанорович. Боится в беспочвенный энтузиазм впасть и сползти со своих убеждений в уклон. Он – разумный элемент.

Кузьма. …Боюсь скатиться с установки… Живые – рады энтузиазму и мучаются, а я сомневаюсь и покоен. Никого нету. Ххады. Один товарищ Угланов Михаил Палыч!

Щоев. Он действительно разумный элемент.

Серена (указывая на Кузьму). Кто это, Алеша?

Алеша. Он стал буржуазным угожденцем.

Серена. Ударник?

Алеша. По нас бьет. Мы его нарочно выдумали – для проведения воспитательной работы.

Мюд. Кузя – сволочь. Он оппортунщик.

[Видя, что никто не соглашается ехать в Европу, Стерветсен готов набавить цену. Тогда Щоев предлагает ему в качестве дополнительной платы остаться на два года (до конца пятилетки) в кооперативе, а чтобы он не заскучал – женить его на Евдокии. Алеше в качестве общественной нагрузки он предложил заняться дочкой профессора.]

Алеша. (вскакивая на трибуну). Я поеду к буржуям! Во мне все время бушует идейная душа… (К Стерветсену.) Что вы дадите Эсесеру за нашу надстройку?..

Евсей. Сколько нам заплатите наличными за производство революции?

Серена. Дирижабль, Алеша!

Алеша (счастливый). Дирижабль!!! На нем высоко взойдет пролетариат над всею бедняцкой землей!.. Я согласен сгореть в Европе за такую машину! <…>

Мюд. А я, Алеша? Я с кем останусь? Я умру от оппортунизма.

Алеша. Ничего, Мюд. Я сейчас его ликвидирую. Кузьма! Кузьма (из гущи собрания). Э? Алеша. Хочешь кончиться навеки? Кузьма. Покоя хочу. Мертвые угождают всем.

[На глазах всего собрания Алеша разбирает Кузьму. После всеобщего грустного молчания Щоев распоряжается сдать «железного оппортуниста» в утиль в счет плана заготовок, а затем, мстя Алеше за непокорность и срыв его корыстных планов, приступает к нему с опасными вопросами.]

Щоев. (Алеше). А ты что же – оппортунистов выдумываешь, товарищ дорогой? Массу хочешь испортить?

Алеша. Да я, товарищ Щоев… Я нечаянно… Я хотел героя сделать, а он сломался.

Щоев. Сломался?! Мало ли что ломался! Подавай теперь заявление, что ты осознал свою ошибку. Но заявление свое считай явно недостаточным, а себя признай классовым врагом.

Евсей. Да, да. Ишь ты какой! Герой сломался! Разве герой может сломаться? <…> Заявление подай. Пиши, что чувствуешь немую тоску.

Щоев. Осознайся, полегчает.

Один из пайщиков. Смерть предателю интересов нашей прослойки!

Первая служащая. Ах, это ужас!.. Этот неофициальный музыкант оказался примиренцем, он нашу идеологию упростил!.. Вы понимаете?

Разговор среди собрания.

– Кошмар!.. Я говорил, что интервенция будет..

– Документы! Документы проверьте!.. хватай его за документ!

– Окружите их несокрушимым единством рядов!

– Это формальное заблуждение – он должен отречься от своего безобразия!..

– Дайте ему плюху, кто поближе! <…>

– А-а, давай-давай-давай погорячей!.. Потеха, сукины сыны!

– Теперь, товарищи, нам нужно сплачиваться!

– Следите друг за другом!

– Не доверяй себе никто!

– Считай себя для пользы службы вредителем!

– Карайте сами себя в выходные дни! <…>

Алеша. Отчего я не стал железным! Я был бы верен вам навсегда! <…> Вы правы кругом! А я ничто, меня больше нет на этом организованном свете. <…>

Щоев. Ты выдумывал без руководства, и твои предметы работали наоборот. Где ты раньше был – я б возглавил тебя!

Алеша. Я сознаю себя ошибочником, двурушником, присмиренцем и еще механистом. Но не верьте мне. Может быть, я есть маска классового врага! А вы думаете редко и четко, вы – умнейшие члены! А я полагал про вас что-то скучное. Что вы плететесь в волне самотека, что вы бюрократическое отродье, сволочь, кулаческая агентура. Фашизм. Теперь я вижу, что был оппортунист, и мне делается печально на уме. <…>

Мюд. Зачем ты испугался этой гнусной прослойки? Ведь я осиротею без тебя. Я не подниму одна шарманку и не дойду по такой жаре до социализма!.. Алеша, товарищ Алеша!..

Алеша плачет. Все молчат.

[Неожиданно для всех Мюд вынимает револьвер, подаренный ей Сереной, и направляет его на собрание.]

Мюд. Кончайтесь! Вы социализм будете мучить!.. Лучше я вас замучаю!

Щоев. Сейчас, товарищ женщина. Дай бумажку – я заявление напишу. Что отрекаюсь от ошибок.

Евсей (ничтожным голосом). У нас чернила нету, Игнат Никанорович. Попроси гражданку девушку обождать. Мы ей расписку дадим, что согласны кончаться.

Щоев. Печального хочу. Алеша. Сыграй нам марш.