Русская драматургия ХХ века: хрестоматия Коллектив авторов

Комиссар. В полку, Вайнонен, а не в отряде, и не раскол, а отбор. И заруби себе: в партийном порядке сделаю я, и ты сделаешь все, вплоть до уничтожения негодной части полка, чтобы сохранить здоровую. Понятно?

[Беседа Комиссара и командира.]

Комиссар. Выдавно во флоте?

Командир (несколько вызывающе). На флоте у нас говорят; «на флоте» – двадцать лет. С десяти лет. Если угодно считать иначе – двести лет.

Комиссар. Двести?

Командир. Да. Мы, наша семья, служили еще Петру.

Комиссар. Да?

Командир. Да. Императору Петру. Есть ряд таких старых флотских семей.

Комиссар. Вчера вы показали себя отлично.

Командир. Профессионально, не больше. (Улыбнувшись.) И потом, присутствие дамы.

Комиссар. Выможете мне ответить прямо, как вы относитесь к нам, к Советской власти?

Командир (сухо и невесело). Пока спокойно. <…> А зачем, собственно, вы меня спрашиваете? Вы же славитесь уменьем познавать тайны целых классов. Впрочем, это так просто. Достаточно перелистать нашу русскую литературу, и вы увидите.

Комиссар. Тех, кто, «бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так что золото сыплется с кружев, с розоватых брабантских манжет». Так?

Командир (задетый). Очень любопытно, что вы наизусть знаете Гумилёва. Но о русских офицерах писал не только Гумилёв – писал Лермонтов, Толстой…

Комиссар. Ну, знаете, Лермонтов и Толстой были с вами не в очень дружеских отношениях, и мы их в значительной мере сохраним для себя. А вот, кстати, вы сохранили бы искусство пролетариата?

Командир. Вряд ли. Впрочем, если указанный пролетариат сумеет создать второй Ренессанс, вторую Италию и второго Толстого.

Комиссар. А знаете, ничего второго не надо… Будут первые, свои. Для этого даже не потребуется двухсот лет, как потребовалось вам.

Командир. Вы рассчитываете на ускоренное производство, серийно?

Комиссар. Я рассчитываю на элементарную серьезность и корректность.

Командир. Выжесами взяли на себя очень тяжелую обязанность – просвещать взрослых. Мне жаль вас. Мне тоже приходилось просвещать – новобранцев. Я объяснял. (Ироническая игра рук.) Вот тут вера, тут государь – он был, между нами, мягковат, – вот тут отечество – Россия. И немножко о будущем. Обязательно о светлом-светлом будущем. И вам, бедной, приходится делать то же самое: вот тут программа, а тут светлое-светлое будущее… (Зашагал.)

Комиссар (улыбнувшись). Если ничего не изменилось, почему же вы нервничаете?

Командир (горько, недобро). Счастье и благо всего человечества?! Включая меня и членов моей семьи, расстрелянной вами где-то с милой небрежностью. Стоит ли внимания человек, когда речь идет о человечестве.

[Казнь анархистами по приказу вожака двух офицеров, шедших из германского плена. Комиссар читает якобы принятый приказ, который сочиняет по ходу чтения, приказ о том, что отряд признает вожака «.виновным в казни без суда и следствия бойцов полка, далее неизвестной гражданки, далее двух пленных, а также в неповиновении комиссару, представителю Советской власти, постановляет подвергнуть упомянутого вожака высшей мере наказания.» Алексей расстреливает вожака.]

Комиссар. Выступаем в поход, товарищи.

Полк стоит четким массивом. Он двинулся. Ритмы волнующи и широки.

Ну, товарищи, теперь – первое здравствуйте в регулярной Красной Армии!

Полк дает громовой ответ. Он звучит как первый крик могучей армии. Движение полка прекрасно.

АКТ ТРЕТИЙ

[Бой. Сиплый убивает часового Вайнонена. Армия противника одерживает победу. Комиссара уводят на допрос. Матросам удается прорваться на выручку Комиссару.] <…> Матросы несут истекающего кровью комиссара. Они опустили ее на землю. Лавина подходящих наших батальонов приближается с неумолкающимревом. <…>

Алексей (опустившись около комиссара). Товарищ, милый, да как же. Эх, кого теряем, братва!.. Слышишь меня? <…>

Комиссар сделала знак, что хочет говорить. Стало необычно тихо.

Комиссар. Реввоенсовету сообщите, что Первый. морской полк сформирован. и разбил противника. (Говорит с трудом.)

Тишина. Люди стоят неподвижно, объятые великой горечью.

Почему так тихо? (Поглядела сквозь предсмертный туман на командира, на боцмана, на старого матроса, на Алексея – тот стоит с покарябанной гармонью.)

Алексей. Гармонь вынес?

Алексей. Вернул, комиссар, вот она, родная.

И Алексей в каком-то приступе горя и подъёма тихо взял на гармони старый мотив, мотив незабвенного 1905 года. Матросы стоят над комиссаром. Алексей играет, потрясённый, и мало-помалу играет всё тише и тише. Комиссар угасающим сознанием скользит по товарищам.

Комиссар (последним дыханием). Держите марку военного флота.

1933

Л.М. Леонов (1899–1994)

Первые шаги в Л.М. Леонова литературе были связаны с театральными рецензиями. Его очерки с 1915 года печатались в архангельских газетах «Северное утро» и «Северный день». После окончания 3-й Московской гимназии (1918) отправляется на фронт, работает в армейской печати под разными псевдонимами (Максим Лаптев, Лапоть и др.). Армейские впечатления помогли гражданскому становлению писателя. Уже в середине 1920-х годов появились первые крупные произведения (повести «Запись на бересте», 1926; «Белая ночь», 1927–1928 и др.). Известный критик А. Воронский сумел определить главную тему творчества молодого писателя как «столкновение маленькой человеческой личности с железной неумолимой поступью истории». Можно сказать, что этому принципу Леонов не изменит в своем последующем творчестве.

Первым драматургическим произведением явилась пьеса «Унтиловск» (1928), в том же году создана пьеса «Провинциальная история». Их объединяет тема преобразования мира. Сложный философский подтекст, способствующий раскрытию психологии героев нового времени отличает пьесу «Унтиловск», что в переводе означает «пока, до тех пор». Бывший ссыльный Виктор Буслов, пожертвовав личным счастьем, остается в маленьком провинциальном городе служить людям. Сатирические образы предстают в комедии «Усмирение Бададошкина» (1929). Уже в этих пьесах определились характерные черты драматургии Леонова: стремление к философским обобщениям, основанным на скрупулезном анализе психологии и быта социальной среды, выявление в обостренных личных конфликтах значительных общественных противоречий.

Эпоха 1930-х годов в драматургии выделяет идеологическую доминанту, драматург обязан был отразить революционные истоки формирования характера. Леонов строит пьесы на социально-этических коллизиях. Он стремится оценить соотношение науки и гуманизма («Скутаревский», 1932; «Дорога на океан», 1936). Пьеса «Половчанские сады» (1938) продолжает чеховские мотивы. Сад выступает уже не в роли символа заката уходящей жизни, а определяет веру в созидание нового мира (герой Маккавеев), в расцвет всемирного сада. Сложным моральным проблемам посвящены пьесы «Волк» (1938), «Метель» (1939). В предвоенных пьесах ощущается предчувствие военной угрозы, особенно после прихода фашистов к власти, неизбежность столкновения с этой силой частично отражена в пьесе «Обыкновенный человек» (1940), где автор утверждает: «Необыкновенное не живет, оно умирает, как всякое уродство. Только самое простое вечно». Героиня пьесы Аннушка Свеколкина восклицает: «Дайте нам жить, черные люди!».

В военную пору приоритетным становится патриотическое направление. В 1942 году Леонов создает психологическую драму с ключевым для эпохи названием «Нашествие», оно подчеркивает эпический масштаб, где частная история семьи Талановых вписана в картину народной трагедии. Носительницей народной нравственности оказывается нянька детей Демидьевна. Вечный сюжет блудного сына повторен на современном материале. Федор Таланов возвращается в оккупированный врагом родной город. Все персонажи пьесы – народные характеры. На примере семьи Талановых (талан – доля) представлена общенародная героическая мораль. Иван Тихонович Таланов, его жена Анна Николаевна, дети Ольга и Федор – каждый по-своему исполняет свою роль защитника отечества. По мнению автора, «невозможно выкинуть мотив страдания», ибо «страдание чрезмерное, но не бесплодное», благодаря которому выплавляются «какие-то новые качества завтрашней жизни и происходят какие-то сложные процессы, которые еще невозможно предвидеть». В пьесе дана оригинальная для советского времени трактовка героизма. Критика отметила, что подвиг Федора «раскрывается как поступок в бахтинском смысле «отречения от себя или самоотречения», т. е. движение героя от «я – для – себя» к «я – для – другого»». Пьеса «Нашествие» явилась значительным событием в литературе военных лет, в 1943 году она была удостоена Государственной премии СССР.

К проблеме формирования личности Леонов обратился и в «народной трагедии» «Ленушка» (1942). Тема нравственного взросления связана с образом простой крестьянской девушки Лены Мамаевой.

Пьеса «Золотая карета» (1946) ставит проблему возможности личного счастья. Особенно актуально эта тема звучала в послевоенное время. Люди, изнуренные войной, страна, лежащая в руинах, возможно ли счастье отдельного человека в этих условиях? Далеко не сразу сложный философский смысл был постигнут критикой и зрителями. Автору пришлось дорабатывать пьесу (вторая редакция – 1955, третья – 1964).

Вторая половина 1950-х и начало 1960-х годов отмечены возвращением к старым замыслам, их пересмотру, не только стремление к совершенствованию, но и обретенная возможность сказать что-то сокровенное руководили автором. В 1963 году выходит новая редакция пьесы «Метель», в 1964 году – пьесы «Нашествие».

В целом существенное влияние на драматургию Леонова оказала русская классическая традиция Достоевского с ее неизменным гуманистическим пафосом. Среди старших современников ближе всего ему был М. Горький.

Библиография

Вахитова Т. Леонид Леонов. Жизнь и творчество. М., 1984.

Грознова Н. Творчество Леонида Леонова и традиции русской классической литературы. Л., 1982.

Зайцев Н. Театр Леонида Леонова. Л., 1980.

Ковалев В. Творчество Леонида Леонова. М.; Л., 1962.

Ковалев В. Этюды о Леониде Леонове. М., 1974, 1978.

Крылов В. Леонид Леонов – художник. Петрозаводск, 1984.

Михайлов О. Мироздание по Леониду Леонову. М., 1987.

Финк Л. Драматургия Леонида Леонова. М., 1962.

Щеглова Г. Жанрово-стилевое своеобразие драматургии Леонида Леонова. М., 1984.

Нашествие

Пьеса в четырех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Таланов Иван Тихонович, врач.

Анна Николаевна, его жена.

Федор, их сын.

Ольга, их дочь.

Демидьевна, свой человек в доме.

Аниска, внучка ее.

Колесников, предрайисполкома.

Фаюнин, из мертвецов.

Николай Сергеевич, восходящая звезда.

Кокорышкин Семен Ильич, люди из группы Андрея.

Татаров, Егоров, бывшие русские.

Мосальский, комендант города.

Виббель, дракон из гестапо.

Шпуре, адъютант Виббеля.

Кунц

Старик.

Мальчик Прокофий.

Паренек в шинельке.

Партизаны, офицеры, женщина в мужском пальто, официант, сумасшедший, солдаты конвоя и другие.

Действие происходит в маленьком русском городе в дни Отечественной войны.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Низенькая комната в старинном каменном доме. Это квартира доктора Таланова, обставленная по моде начала века, когда доктор лишь начинал свою деятельность. Влево двустворчатая дверь в соседние комнаты, с матовыми стеклами до пояса. Простая девичья кровать и туалетный столик, отгороженные ширмой в углу. Уйма фотографий в рамочках, и над всеми главенствует одна – огромный портрет худенького большелобого мальчика в матроске. В широком среднем окне видна черная улица провинциального русского городка с колокольней вдали, на бугре. Сумерки. Анна Николаевна дописывает письмо на краешке стола; на другом его конце Демидьевна собирает обед. […] Стучат в дверь.

Кокорышкин (просунув голову). Это я, извиняюсь, Кокорышкин. Нигде Ивана Тихоновича застать не могу.

Анна Николаевна. У него операционный день сегодня. Скоро вернется. Пройдите, подождите. […]

Анна Николаевна (заклеивая конверт). Последнее! Если и на это не откликнется, бог с ним. (Стеснительно, сквозь полуслезы.) Извините нас. Мы к вам так привыкли, Кокорышкин.

Кокорышкин. Сердечно понимаю. (С чувством.) Хотя сам по состоянию здоровья детей не имел… однако в мыслях моих всем владел и, насладясь, простился… (Коснувшись глаз украдкой.) Не встречал я их у вас, Федора-то Иваныча.

Анна Николаевна. Он в отъезде… <…>

Кокорышкин. И давно они в этом самом… в отъезде?

Анна Николаевна. Три года уже… и восемь дней. Сегодня девятый пошел.

Демидьевна. Незадачник он у нас.

Анна Николаевна. Он вообще был хилого здоровья. Только нянька его и выходила. А добрый, только горячий очень был… (Поднявшись.) Кажется, Иван Тихонович вернулся.

Демидьевна закрыла окна фанерными щитами, включила свет и вышла к себе на кухню. С портфелем, в осеннем пальто и простенькой шляпе, вернулась с работы Ольга. Минуту она, щурясь, смотрит на лампу, потом произносит тихо: «Добрый вечер, мама», – и проходит за ширму. И вот тревога улицы вошла в дом вместе с сыростью на ее подошвах. Раздевшись, Ольга бездумно стоит, закинув руки к затылку.

Разогреть тебе или отца с обедом подождешь? Ольга. Спасибо, я в школе завтракала. Анна Николаевна (заглянув к ней). Ты чем-то расстроена, Оленька?

Ольга. Нет, тебе показалось. (Достав из портфеля кипу тетрадей.) Устала, а надо еще вот контрольную просмотреть.

Анна Николаевна. А почему Оленька в глаза не смотрит?

Ольга. Так. Давеча войска мимо школы шли. Молча. Отступление. Ребята сидели присмире-евшие. И сразу как-то пусто стало… даже собаки затихли. (Очень строго.) На фронте плохо, мама. […]

Анна Николаевна. А еще что случилось, Оленька?

Та молчит.

Вы не обедали, Кокорышкин? Идите на кухню. (В дверь.) Демидьевна, покорми Кокорышкина.

Кокорышкин. Балуете, растолстею я у вас, Анна Николаевна. (Уходит.)

Мать выжидательно смотрит на дочь.

Ольга. Только не пугайся, мамочка… он жив и здоров. И все хорошо. Я сейчас Федю видела. Анна Николаевна. Где, где?

Ольга. На площади… Лужа большая, и рябь по ней бежит. А он стоит на мостках, нащурился во тьму, один…

Анна Николаевна. Рваный, верно, страшный, в опорках… да?

Ольга. Нет… похудел очень. Я только по кашлю его и признала.

Анна Николаевна. Давно приехал-то?

Ольга. Я не подошла, я из ворот смотрела. Потом домой кинулась предупредить.

Анна Николаевна. Что же мы стоим здесь… Демидьевна, Демидьевна!

Демидьевна вбежала.

Демидьевна, Федя приехал. Собирай на стол, да настоечки достань из буфета. Уж, верно, выпьет с холоду-то. Дайте мне надеть что-нибудь, я сбегаю. А то закатится опять на тыщу лет…

Демидьевна. Коротка у тебя память на сыновнюю обиду, Анна Николаевна.

Ольга (за руки удержав мать). Никуда ты не побежишь. Мы предупреждали его об этой женщине. Он сам ушел от нас, пусть сам и вернется. (Слушая тишину.) Кто-то у нас в чулане ходит.

Они прислушиваются. Жестяной дребезжащий звук.

Корыто плечом задел. Верно, больной к отцу, впотьмах заблудился.

Демидьевна (шагнув к прихожей). Опять двери у нас не заперты.

Анна Николаевна. Ступай, я запру.

Она выходит, и тотчас же слышен слабый стонущий вскрик. Так может только мать. Затем раздается снисходительный мужской басок: «Ладно, перестань, мать. Руки-ноги на местах, голова под мышкой, все в порядке!»

Демидьевна. Дождалася мать своего праздничка.

На пороге мать и сын: такая маленькая сейчас, она придерживает его локоть – тому это явно неприятно. Федор – высокий, с большим, как у отца, лбом; настороженная дерзость посверкивает в глубоко запавших глазах. К нему не идут эти франтовские, ниточкой, усики. Кожаное пальто отвердело от времени, плечо испачкано мелом, сапоги в грязи. В зубах дымится папироска.

Федор (избавившись от цепких рук матери). Здравствуй, сестра. Руку-то не побрезгуешь протянуть?

Ольга (неуверенно двинувшись к нему). Федор! Федька, милый…

Смущенный ее порывом, он отступил.

Федор. Я, знаешь, простудился… в дороге. Не торопись.

И вдруг яростный приступ кашля потряс его. Папироска выпала на пол. Ольга растерянно подняла ее в пепельницу. Он приложил ко рту платок, потом привычно спрятал его в рукав.

Федор. Вот видишь, какой стал… […]

Ольга. Кажется, любовь к женщине, в которую ты стрелял, поглотила все в тебе, Федор. Даже нежность к матери. Ведь ты бы мог и помягче с нею. Она хорошая у нас. Она консерваторию для нас с тобой бросила, а какую ей карьеру пророчили!

Федор. Неловко мне, не понимаешь? Три дня по улицам шлялся, боялся войти, только бы этого… надгробного рыдания не слышать. (Обходит комнату, с любопытством трогая знакомые вещи.) Все то же, на тех же местах… Узнаю… (Открыл пианино, тронул клавишу.) Мать еще играет?

Ольга. Редко. Ты даже не написал ей ни разу. Стыдился?

Федор. Нет, так. Занят был. (Взглянул на портрет; намгновенье поза его совпадает с позой мальчика на портрете.) Все мы бываем ребенками, и вот что из ребенков получается. (Не оглядываясь, няньке, через плечо.) Ты чего, старая, уставилась? Даже в спине загорелось.

Демидьевна. Любуюсь, Феденька. Больно хорош ты стал!

Ольга. Срок твой кончился? Ты, значит, вчистую вышел?

Федор. Нет, я не беглый… не бойся, не подведу.

Ольга (обиженно). Ты зря понял меня так. Посиди с ним, Демидьевна, я пойду маме помочь. (Уходит, опустив голову.)

Демидьевна. Ну, всех разогнал. Теперча, видать, мой черед. Давай поиграемся, расправь жилочки-то… […] Люди жизни не щадят, с горем бьются. А ты все в сердце свое черствое глядишь. Что делать-то собрался?

Федор (глядя в пол). Не знаю. Жить по-старому я больше не могу.

Демидьевна. Совесть заговорила… аль шея еще болит? Федор (сдаваясь). Не надо, нянька. Продрог я от жизни моей.

Демидьевна. То-то, продрог. Тебе бы, горький ты мой, самую какую ни есть шинелишку солдатскую. Она шибче тысячных бобров греет. Да в самый огонь-то с головой, по маковку!

Федор. Не возьмут меня. (Тихо и оглянувшись.) Грудь плохая у меня.

Демидьевна. А ты попытайся, пробейся, поклонись. […]

Федор отходит к окну. Входит Таланов – маленький, бритый, стремительный. Кажется, он не знает о возвращении сына.

Таланов. Обедать не буду. Чаю в кабинет, погуще. Демидьевна, пришей же мне, милочка, вешалку наконец. Третий день прошу. (Заметив сына и тоном, точно видел его еще вчера.) А, Федор! Вернулся в отчий дом? Отлично.

Федор собирается ответить – ему мешает глухой, мучительный кашель. Склонив голову набок, Таланов почти профессионально слушает и ждет окончания припадка.

Отли-ично…

Демидьевна унесла шубу. Федор спрятал платок.

Давно в городе?

Федор. Вчера. (Изаученно, точно заготовил раньше.) Я доставил тебе с матерью неприятности. Извини.

Таланов. Мы тоже виноваты, Федор. Ты был первенец. Мы слишком берегли тебя от несчастий… и ты решил, что все только для тебя в этом мире. […] А болезнь твоя излечимая, Федор.

Федор. Тем лучше. Садись, сочиняй рецепт.

Таланов. Он уже написан, Федор. Это – справедливость к людям.

Федор. Справедливость? (Возгораясь темным огоньком.) А к тебе, к тебе самому справедливы они, которых ты лечил тридцать лет? Это ты первый, еще до знаменитостей, стал делать операции на сердце. Это ты, на свои кровные копейки, зачинал поликлинику. Это ты стал принадлежностью города, коммунальным инвентарем, как его пожарная каланча…

Таланов (слушая с полузакрытыми глазами). Отлично сказано, продолжай.

Федор. И вот нибелунги движутся на восток, ломая все. Людишки бегут, людишки отрезы вывозят и теток глухонемых. Так что же они тебя-то забыли, старый лекарь, а? Выдь, встань на перекрестке, ухватись за сундук с чужим барахлом: авось, подсадят. (Изашелся в кашле.) Э, все клокочет там… и горит, горит.

Таланов. Не то плохо, что горит, а что дурной огонь тебя сжигает.

Ольга приоткрыла дверь.

<…> Ольга. Папа, извини… там Колесников приехал. Ему непременно нужно видеть тебя.

Таланов (с досадой). Да, он звонил мне в поликлинику. Проси. (Сыну.) У меня с ним минутный разговор. Ты покури в уголке.

Федор. Мне не хотелось бы встречаться с ним. Черный ход у вас не забит?

Ольга. Зайди пока за ширму. Он спешит, это недолго.

Федор отправляется за ширму.

(Открыла дверь.) Папа просит вас зайти, товарищ Колесников.

Тот входит в меховой куртке и уже с кобурой на поясном ремне. Он тоже лобаст, высок и чем-то похож на Федора, который из-за ширмы слушает последующий разговор.

Колесников. Я за вами, Иван Тихонович. Машина у ворот, два обещанных места свободны. (Ища глазами.) У вас много набралось вещей?

Таланов. Я не изменил решения. Я никуда не еду, милый Колесников. Здесь я буду нужнее.

Колесников. Я знал, что вы это скажете, Иван Тихонович.

Ольга (тихо, ни на кого не глядя). Времени в обрез. Небо ясное, скоро будет налет.

Таланов (Колесникову). Торопитесь, не успеете мост проскочить… Ну… попрощаемся!

Колесников не протянул руки в ответ.

Вы ведь тоже уезжаете?

Колесников (помедлив). Нас никто не слышит… из соседней квартиры?

Таланов. У нас булочная по соседству.

Ольга хочет уйти.

Колесников. Вы не мешаете нам, Ольга. (Таланову.) Дело в том, что… сам я задержусь в городе… на некоторое время. Я член партии и, пока я жив…

Таланов. Вот видите! (В тон ему.) Я тоже не тюк с мануфактурой и не произведение искусства. Я родился в этом городе. Я стал его принадлежностью… (для Федора), как его пожарная каланча. И в степени этой необходимости вижу особую честь для себя. За эти тридцать с лишком лет я полгорода принял на свои руки во время родов…

Колесников (улыбнувшись). И меня!

Таланов. И вас. Я помню время, когда ваш отец был дворником у покойного купца Фаюнина. (Иронически.) Постарели с тех пор, доложу вам. Мало на лыжах ходите.

Колесников (взглянув на Ольгу). Ну, теперь будет время и на лыжах походить.

Федор задел гребень Ольги на столике. Вещь упала.

(Насторожился.) Нас кто-то слушает там… Иван Тихонович.

[…]

Таланов (смущенно). Вы не знакомы? Это Федор. Сын.

Федор. Когда-то мы встречались с гражданином Колесниковым. В детстве даже дрались не раз. Припоминаете?

Колесников. Это правда. У нас в ремесленном не любили гимназистов. (С упреком Таланову.) Не понимаю только, что дурного в том, что сын… после долгой разлуки… навестил отца!

Федор. Ну, во-первых, сынок-то меченый. Тавро-с! А во-вторых, прифронтовая полоса. Может, он без пропуска за сто километров с поезда сошел да этак болотишками сюда… с тайными целями пробирался?

Ольга. Чем ты дразнишь нас, Федор? Чем?

Колесников. Вы напрасно черните себя. Вы споткнулись, правда… но, если вас выпустили, значит, общество снова доверяет вам.

Федор. Так полагаете? Ага. Тогда… Вот вы обронили давеча… что остаетесь в городе. Разумеется, с группкой верных людей. Как говорится – добро пожаловать, немецкие друзья, на русскую рогатину. Пиф-паф!.. Так вот, не хотите ли взять к себе в отряд одного такого… исправившегося человечка? Правда, у него нет солидных рекомендаций, но… (твердо, в глаза) он будет выполнять все. И смерти он не боится: он с нею три года в обнимку спал.

Неловкое молчание.

Не подходит?

Колесников (помедлив). Я остаюсь только до завтра. Я тоже покидаю город. […]

Таланов. Теперь я знаю твою болезнь. Это гангрена, Федор. (Ему дурно: ухватясь за край скатерти, он оседает в кресло.)

Ольга кинулась к нему.

Ольга. Папа, ты заболел?.. Дать тебе воды, папа?

Демидьевна, вошедшая с ужином, торопится помочь ей.

Только тихо, тихо, чтоб мама не услышала.

Они успевают дать ему воды и подсунуть подушку под голову, когда приходит Анна Николаевна.

Мама, ему уже лучше. Ведь тебе уже лучше, папа? Таланов. Трудный день выпал. Всё дети, дети… […]

Слабый шорох у двери. Только теперь Талановы замечают на стуле возле выхода незнакомого старичка с суковатой палкой между колен. Он улыбается и кивает, кивает плешивой головой, то ли здравствуясь, то ли милости прося и пристанища.

Таланов (с почтенного расстояния). А ты как попал сюда, отец? […]

Старик. Дом-то фаюнинской?

Таланов. Дом-то фаюнинский, да тебе через площадь надо. Номера не помню, тоже бывшего купца Фаюнина дом. И там проживает доктор вроде меня, с бородочкой. Он как раз специалист по странникам. К нему и ступай.

Анна Николаевна. Пускай переждет, пока налет кончится. […]

И что-то в отношениях решительно меняется. Кокорышкин почтительно и чинно кланяется старику.

Кокорышкин. Добро пожаловать, Николай Сергеевич. Измучились, ожидамши. Свершилось, значит?

Страницы: «« ... 56789101112 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Святые дары и заступничество блаженной Матроны Московской — величайшая из милостей, данных нам по во...
Если для всех праздник – это повод для веселья и отдыха, то для организаторов – это довольно ответст...
Праздничный стол – всегда приятное событие, хотя и хлопотное, и утомительное для тех, кто его готови...
В книге излагаются вопросы теории, техники и методики перевода, раскрывающие суть науки о переводе, ...
В своей книге Игорь Симбирцев прослеживает историю советских спецслужб периода, который уложился меж...
Многие из представителей династии Романовых прославились своими «запретными» романами и любовными по...