Русская драматургия ХХ века: хрестоматия Коллектив авторов
Клавдия Васильевна. Ты не обижайся на меня, Федя, но ты становишься маленьким… мещанином.
Федор (смеется). Ах, вон что! Все-таки, мама, у меня есть кое-какое имя в научном мире, со мной многие считаются, ценят…
Клавдия Васильевна. По-моему, Федя, даже академик со временем может стать простым обывателем.
Федор. Извини, мама, но и ты… не героиня.
Клавдия Васильевна. Хочешь сказать – я тоже мещанка?
Федор. Это слишком обидное слово, мама. Клавдия Васильевна. Я же не постеснялась тебе его сказать.
Федор. Ты-мать.
Клавдия Васильевна. А разве ты знаешь, о чем я думаю, когда варю вам обед, чищу картошку, стираю белье, мою пол, пришиваю пуговицы?! Я думаю о вас! Моя жизнь сложилась не совсем так, как я хотела. Моя ли в этом вина, не моя – не знаю. Но у меня есть вы, четверо. И вы – это я! Я хочу, чтобы вы были такими людьми, какой я сама хотела стать.
Федор. Героями?
Клавдия Васильевна. Во всяком случае – интересными людьми. Помнишь, в девятом классе ты явился домой пьяным?.. Я не испугалась, нет! В жизни может быть всякое, особенно с подростком. Но ты пришел еще раз, еще, еще, и все в нетрезвом виде. Я ударила во все колокола: я подняла школу, комсомол, и мы вытащили тебя из этой компании. Помню, ночью ты лежал вот на этом диване и тяжело хрипел. Страшно сказать тебе, Федя, но я тогда подумала: если он не переменится, пусть лучше умрет. Когда ты будешь отцом, Федя, ты поймешь, какая это была страшная мысль! Любая ваша победа в жизни, пусть самая маленькая, любой ваш красивый поступок – это моя радость. Ваши успехи – они целиком ваши, я не присваиваю себе ничего, только бываю счастлива! Но ваши неудачи, особенно измены человеческому достоинству, они просто пугают меня, хочется кричать от обиды! Я как будто падаю вниз, в грязь!.. Как будто рушится здание, которое я возводила своими руками в бессонные ночи, когда вы были крохотными, в тревоге, в слезах, в радости.
[Леночка принимает решение покинуть дом Клавдии Васильевны, Федору нелегко дается это решение, но в конце концов он подчиняется жене.]
Федор. Мама!
Входит Клавдия Васильевна.
Мама, пожалуйста, я тебя прошу – убери куда-нибудь, но чтобы никто не трогал.
Клавдия Васильевна. Что это?
Федор. Та рукопись… главная…
Клавдия Васильевна. Хорошо. (Взяла рукопись ушла в свою комнату.)
Входит Олег. Он бросает на стол ремень. Братья молчат.
Олег. Я сразу двоих выгнал, а ты не можешь одну! Эх, ты!
Федор. Олежка, я, может быть, еще вернусь… Знаешь… может быть…
Олег (увидел аккордеон на полу). Гена аккордеон забыл. (Взял аккордеон и убежал в прихожую.)
Входит Клавдия Васильевна.
Клавдия Васильевна (Федору). Я заперла ее в верхний ящик комода.
Федор (тихо, матери). Ты снова хочешь, как тогда?
Клавдия Васильевна. Что?
Федор. Чтобы я умер?
Клавдия Васильевна. Ключ всегда будет висеть здесь. (Вешает ключ на гвоздь под портретом мужа.)
Входят Леночка и Леонид. Они с чемоданами.
Леночка (Федору). Возьми, помоги. (Отдает ему чемодан.)
Входят Таня и Коля.
Леонид. Танечка, мы с вами еще будем видеться. Таня. Где же?
Леонид. Здесь, или вы можете приходить к нам.
Таня. Нет, я не приду к вам. Вы были со мной сегодня откровенны впервые, и я благодарю вас. Только я вам советую: не откровенничайте. Лучше улыбайтесь, как сейчас, это все-таки может обмануть… и убить в другом хорошее.
Леонид. Ничего не понимаю!
С чемоданами в руках входят Лапшин и Геннадий. За ними – Олег.
Лапшин. Ну, счастливо вам оставаться. (Прощается со всеми за руку. Задержался около Тани.) Татьяна, я тут адресок свой написал, передай Марине. Что-то она мне толковала, Таисья-то мне должна, кажется, не помню… Может, и должна… Так ты адресок и передай.
Таня взяла записку. Геннадий тоже прощается со всеми, но не подошел к Тане.
Таня (Геннадию). Что же ты мне руки не подаешь на прощанье?
Геннадий опрометью, расталкивая всех, бросается к Тане, жмет ей руку.
На будущий год приедешь?
Геннадий. Нынче же, осенью.
Таня (тихо). Я тебе напишу, у меня твой адрес есть.
Олег (прощаясь с Геннадием). Спасибо тебе за рыб, большое спасибо! Ты прямо к нам приезжай – места хватит. Ты мне нравишься! (Обнимает Геннадия, целует его.)
Геннадий. Эх ты, мелюзга! (Тоже целует Олега.)
Лапшин. Пошли, Геннадий!
Геннадий. Иди!
Лапшины ушли.
Леночка. Ну, вот и мы следом. Присядем на дорогу.
Леонид, Федор, Леночка сели. Таня, Олег, Коля, увидев, что Клавдия Васильевна стоит, тоже не садятся. Леонид, Федор и Леночка поднимаются.
Федор. Скажи что-нибудь, мама.
Клавдия Васильевна молчит.
Леночка. Идем, Федя!
Федор, Леночка, Леонид ушли. Пауза.
Клавдия Васильевна. Ну, будет кто-нибудь еще пить чай?
Таня. Нет, мама.
Клавдия Васильевна. Тогда ложитесь спать, уже поздно. Завтра у всех много дел.
Таня начинает убирать со стола. Олег пошел за раскладушкой.
Коля. Мама, если Марина с Зойкой останется одна, я знаешь что решил?
Клавдия Васильевна. Что, Коля?
Коля. Я не буду поступать на дневной, я устроюсь в вечерний или заочный. Стану им помогать. Ей ведь трудно придется. Ты не возражаешь?
Клавдия Васильевна. Конечно, не возражаю. Коля.
Коля. И ты сходи к ней сейчас, узнай… Мне так поздно неудобно в дом…
Клавдия Васильевна. Хорошо. (Накинула платок, вышла.)
Олег и Коля устраиваются за ширмой. Таня села к столу, вынула записку, которую ей дал Лапшин, переписала адрес на другую бумажку, и ушла. Входит дядя Вася, в руках у него маленький детский стульчик.
Дядя Вася. Колюха, не спишь?
Коля. Еще нет, дядя Вася.
Дядя Вася. Посмотри, чего я смастерил. (Показывает Коле стульчик.) Внучке. Завтра ей ровно год исполняется. Видал – денек-то и не пропал даром. Вещь!
Коля (разглядывает стульчик). Хорошо, дядя Вася.
Дядя Вася (довольный). А ведь я не столяр, а слесарь – смекнул?.. Ложись, к шести в мастерские. Спокойной ночи! (Ушел.)
Вошла Клавдия Васильевна.
Клавдия Васильевна. У нее, Коля, народу полно – успокаивают. Лобова с ней и ночевать останется. Спи спокойно. (Ушла.)
Олег и Коля за ширмой.
Олег. Коля, а Федору, наверное, сейчас трудно.
Коля. Не маленький.
Олег. А он вернется? Коля. Не знаю.
Олег. Коля, мне его жаль. Наверное, в жизни самое трудное – быть принципиальным. Да? А ты знаешь, я девчонок-то этих выгнал! Разлюбил начисто! Но как-то на душе пусто… Я думаю вот что: у нас в редколлегии еще такая Инночка есть, блондиночка, симпатичная… Она мне и раньше нравилась…
Коля. Ложись спать.
Олег. Я когда у Геннадия в комнате сидел, стихи в уме сочинил. Хочешь послушать? Коля. Читай.
Олег.
- Как будто в начале дороги
- Стою, собираясь в путь,
- Крепче несите, ноги,
- Не дайте с дороги свернуть!
- Знаю, тропинки бывают,
- Ведущие в тихий уют,
- Где гадины гнезда свивают,
- Где жалкие твари живут.
- Нет мне туда дороги,
- Пути в эти заросли нет!
- Крепче несите, ноги,
- В мир недобытых побед!
(Кончил читать. Пауза.)
Ну, как?
Коля. Подходяще.
Клавдия Васильевна (входя). Я сказала – спать!
Ребята захлопнули две створки ширмы, и на ширме появились их рубашки и брюки. Свет за ширмой погас.
Таня (показываясь из спальни). Мама, иди спать.
Клавдия Васильевна. Сейчас.
Клавдия Васильевна села к столу, задумалась. Над ширмой показалась голова Коли.
Коля. Мама, иди ложись…
Таня. Мы тебя любим!
Над ширмой показалась голова Олега.
Олег. Не бойся за нас, мама!
Клавдия Васильевна потушила в комнате свет, прошла вместе с Таней к себе. Тихо, темно. Только лунный луч падает на аквариум, освещая уснувших рыб.
1957
М.М. Рощин (р.1933)
Писатель родился 10 февраля в Казани, а детство прошло в Севастополе, где он пережил войну, на всю жизнь оставшуюся в его памяти. В 1943 году семья перебралась в Москву. Когда Михаилу было 16 лет, умер отец. Мать осталась с тремя детьми, и после окончания школы он вынужден был работать на заводе. Свой первый рассказ Рощин опубликовал в газете «Московский комсомолец», по мнению самого автора, довольно слабый, однако публикация придала ему уверенность. В 1953–1958 годах Рощин учился в Литературном институте им. Горького. В 1956 году вышла первая книга его рассказов «В маленьком городе».
Путь Рощина-драматурга начался в конце 1960-х годов, однако поначалу он складывался не слишком удачно. Его первые пьесы «Седьмой подвиг Геракла» (1963) и «Дружина» (1965) не были ни опубликованы, ни поставлены, хотя первое из названных произведений хотел поставить О.Н. Ефремов. Обе пьесы были опубликованы лишь в «перестроечное» время.
Настоящую славу драматургу принесла комедия «Старый новый год» (1968), обошедшая в 1970-1980-е годы сцены многих театров страны и впоследствии экранизированная. Это своеобразная «комедия нравов», где есть узнаваемые герои, колоритные типажи, представленные во всей жизненной достоверности и бытовой кокретике. Драматург параллельно создает два семейных портрета: слесарь из артели «Буратино» Петр Себейкин, жена его Клава, их родные и близкие и конструктор из НИИ по сантехнике Петр Полуорлов, его супруга (тоже Клава), сын и тетушка. Те и другие празднуют «старый новый год» принимают гостей.
Рощин отчасти высмеивает ставшее своеобразным правилом в драматургии «оттепели» противопоставление двух героев – накопителя-мещанина и презирающего быт бессребреника. В первых сценах комедии такое противостояние вроде бы налицо. Себейкин в восторге от новой квартиры и наконец-то созданного – не хуже, чем у других – уюта. Полуорлов, напротив, устраивает бунт против вещизма. Своеобразным связующим звеном между двумя семействами выступает в комедии старик Адамыч, который «завсегда с народом» и поэтому путешествует из квартиры в квартиру, с этажа на этаж, успевая поучаствовать и в том, и в другом застолье. В результате и собственническая гордость Себейкина, и бунт Полуорлова приводят к одному финалу: семейной ссоре, «уходу» из дома, посещению Центральных бань, где тоже не обходится без Адамыча, и в конце концов – ко всеобщему примирению с женами, детьми и действительностью.
Соглащаясь, видимо, с тем, что не бывает маленьких ролей, Рощин всех, даже эпизодических, персонажей характеризует ярко, достоверно, создает запоминающиеся образы, остроумные диалоги, житейски узнаваемые ситуации. При этом в комедии чувствуется определенная «усталость» от пафосного энтузиазма молодых героев начала «оттепели». У Рощина жизнь выглядит гораздо более прозаично, но по-своему теплее и обаятельнее, «роднее» для зрителя.
Большой успех имела и следующая драма Рощина «Валентин и Валентина» (1971), которая после первой постановки в московском «Современнике» обошла многие сцены и была экранизирована. Вообще 1970-1980-е годы стали пиком популярности рощинской драматургии. В эти годы драматург создает разные по жанру, конфликтам и настроению произведения, которые отличает мастерская проработка характеров, дающих богатый материал для творческого самовыражения исполнителей: «Спешите делать добро», «Эшелон», «Ремонт», «Муж и жена снимут комнату», «Перламутровая Зинаида», «Галоши счастья». Пять пьес прошли только на сцене «Современника», пять – на прославленной мхатовской сцене, причем в постановке лучших режиссеров: О. Ефремова, Г. Товстоногова, А. Эфроса, В. Фокина, Р. Виктюка, Г. Волчек и др.
С 1993 года М. Рощин вместе с А. Казанцевым издает журнал «Драматург» и ведет семинар молодых драматургов «Фестиваль в Любимовке», считая не только возможной, но крайне необходимой помощь начинающим авторам, которым завтра, быть может, предстоит определять лицо отечественного театра. Одна из последних драматургических работ Рощина – пьеса «Серебряный век» (2000), посвященная одному из самых ярких и противоречивых периодов в истории русской культуры, сейчас с успехом идет в Театре Моссовета.
Бугров Б.С. Проблемы развития русской советской драматургии на современном этапе (60-70-е годы). М., 1980.
Громова М.И. Русская современная драматургия. М., 1999.
Мир современной драмы. Л., 1985.
Старый Новый год
Комедия в четырех картинах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Петр Себейкин.
Клава Себейкина.
Лиза, их дочь, 11 лет.
Петр Полуорлов.
Клава Полуорлова.
Федя, их сын, 11 лет.
Вася.
Тесть.
Теща.
Любин муж.
Студент.
Нюра.
Гоша.
Даша.
Валерик.
Анна Романовна.
Инна.
Иван Адамыч.
Грузчики.
Петр Себейкин и его представление о смысле человеческого существования
Новая квартира Себейкиных. Тот момент новоселья, когда толчется куча народу, все что-то носят, что-то делают, и у всех возбужденное, приподнятое настроение. Теща Себейкина и Иван Адамыч, местный чудак, примеривают и прибивают на стену ковер. Друг Себейкина, Вася, занят пылесосом. Клава Себейкина, а вместе с ней двоюродная сестра Себейкина модница Люба и сноха Нюра хлопочут на кухне, а затем накрывают на стол. Бабушка в ванной дивится горячей воде из крана и так оттуда и не выйдет, мы ее не увидим. Тесть Себейкина свинчивает новенькие кресла. Любин муж в галстуке с блестками, человек степенный, налаживает антенну телевизора. Студент, дальний родственник, настроенный свысока и иронически, лишь указывает, как и что лучше сделать. Дочь Себейкиных, Лиза, рассаживает в отведенном ей уголке штук восемь игрушек – медведей и кукол. А в центре, на столе, словно вершина пирамиды, возвышается счастливый Себейкин – он только что приладил к потолку новую люстру. Ревет пылесос, звенят звонки, стучат молотки, врываются звуки телевизора. Зимний день под старый Новый год. <…>
Себейкин. Это сейчас, сейчас… Ну где они все? Старый Новый год как-никак!.. Еще елку нарядим! Хоть и поздно, но ради новоселья – нарядить! Крестный привезет, он обещался. Стемнеет, он и привезет. Все будет, братцы! Прибавку дали – раз! Кой-какой калымчик – два! Мы в инженеры не рвемся, по собраниям не заседаем, мы устремилися. куда, Вася?
Вася. Да ладно!
Себейкин. Устремилися по пути личности! Вася. Отдыхай!
Себейкин. Нам всякого такого (жест насчет, дескать, возвышенного) не надо! Кому кино, а нам – ино! Нам абы гроши да харчи хороши! Так, Адамыч? Пускай мы несознательные, пускай мы отстающие, а свое нам отдай!.. (Куражится.) Мы там спутников не запускаем, делаем куклам голоса, но мы рабочий народ, так? И как есть наша страна рабочих.
Вася. И крестьян.
Себейкин. Вот! И крестьян, то пускай, значит, нам чтоб это! Все! Ну-ка, подите-ка сюда!.. (Собирает вокруг себя мужчин.) Ну вот ты. Вот ты студент, да? Учишься, все учишься! Пока не ослепнешь от книжек своих или чахотку не заработаешь!.. А вот у меня в доме и книжек сроду не было! У меня пять классов, понял! Ты подожди, носом-то не крути! Ты, может, и умный, а чего у тебя и у чего у меня? Сообрази ученой-то башкой!.. Мы инженеров, что ль, не видали? Видали! В мыле весь бегает, глаза на лбу, башка пухнет, а только у него сто двадцать, а у меня, захочу, полторы-две в месяц нарисуется. Вась, скажи! Он и дома-то сидит чертит, а я отработал – и гуляй! Не так, что ль?.. Или мастером хотели сделать, на курсы посылали! (Смеется.) Помнишь, Вась? Но я им – что? Нет, говорю, спасибо, конечно, но только я об этом пацаном мечтал, в мастера-то! А теперь – извините! Я за свое отвечаю, а за всех отвечать дураков нету! Над каждым стоять, за всю продукцию, за весь участок ответ дер жать? В одну смену раньше приходи, позже уходи, с другой задерживайся, – нетути! Мы уж если лишний часок задержимся, нам за него посчитай! Так, Вась? А мастер? Вьючный животный!.. Нет, мы и в субботу можем выйти, нам эта суббота ни к чему, мы и в празднички поработаем, нам не жалко, но уж попрошу!.. Чтоб все в ажуре!..
Входит Клава с тарелками.
Студент. А вот Карл Маркс говорил, что богатство общества определяется количеством свободного времени у его граждан.
Себейкин. Чего? Какое богатство?
Студент. Общества.
Тесть. Да что ты слушаешь? В связи!..
Себейкин. Ты меня обществом не пугай! Вона мое общество! (Показывает на Клаву и Лизу.)
Клава (на ходу). Да что ж ты размахался-то сегодня? Разошелся? (Выходит.)
Себейкин. Я дело говорю. Об смысле жизни.
Любин муж. Ну, про общество не надо. У нас личное и общественное…
Себейкин. Да ладно, ты-то еще! Ты-то кто есть? Любкин муж? Ежели ты в месткоме заседаешь, то, думаешь, ты царь? Скажи спасибо, что баба твоя в магазине работает, а то бы кукарекал ты со своими заседаниями!.. Меня, может, тоже туда звали! Меня, может, в эти… вон туда, выбирать хотели!.. Скажи, Васьк!
Вася (смущенно). Отдыхай.
Себейкин (уже почти как Хлестаков). Я, может, в самом горсовете могу заседать! Может, я докладов могу сказать тыщу! И вообще! Но только мы не желаем! Вон Васька! Он, думаешь, кто? Он, думаешь, мастером не мог быть? Он главным инженером мог быть, понял?.. Ты не тушуйся, Васьк, не тушуйся!.. Но мы не хочим!.. Мы хочим как люди пожить!.. <…>
Входит Клава.
Клава. Мы, мы!.. Привет! Наговорился? Намахался?.. Стыда-то нету? Рабочим-то себя называть? Знаем мы вашу с ним (на Васю) работу! Пиво дуть да перекуры перекуривать!
Пораспустились в своей шарашкиной конторе! Буратинщики!.. Хорошие-то рабочие – те в орденах на портретах висят! А вы кто? На настоящем-то заводе когда ты работал?
Себейкин. Датычего это? Привет! Тебе вон холодильники несут, а ты?..
Клава. Молчи лучше – «холодильники»! Раз-два! Прибавки-добавки! Знаем мы ваши добавки!
Себейкин. Датычто, Клавдия? Ты чего это?
Теща. Правильно говорит! Я еще не так скажу…
Тесть. Будет вам! Чего бросаетесь? Вкупе… Выправляется в последнее время. Ввиду обстоятельств… Не слушай, Петь!..
Теща. «Выправляется»!..
Себейкин. Давычто ж? Это как же?..
Клава. Ладно! Чтоб не размахивался-то больно! Ну, чего стал? Ты мне тут обиды не строй! Правда-то глаза колет!.. «Мы»! «Рабочие»! Людям стыдно сказать: слесарь называется! Медведям пищалки вставлять! Бе, ме!..
Лиза. Бе-ме!..
Себейкин. Ну, хорошо, Клавдия! Ладно!
Клава. Датынеладь, не боимся!
Теща. Видали! Еще и в обиде!..
Тесть. Хватит, сказали!.. Человек старается, а вы…
Себейкин. Вот бог бабу-то послал! У других, замечаю, когда деньги в доме, то и баба золото, прямо вся такая живая и сделается! А уж как деньгам конец, тут и начинается! А моя!.. Ей что так, что не так!.. Нет, все!.. Где это костюм мой был?..
Клава. Ну ладно, ладно! (Удерживает его.)
Вася. Петя, брось!..
Себейкин. Да нет уж, ну что ж такое? Хочешь, понимаешь.
Тесть. Брось, Петр, не ершись. Ввиду вышесказанного… Себейкин. Да пустите, я уйду лучше, и все!.. (Уходит.)
Все за ним.
Клава. Нухватит, при людях-то! (Обнимает его.) Себейкин. Вот то-то что при людях!..
Клава. Хватит, остынь. (Улыбается.) Уж и баба ему плоха стала! Может, теперь этакую возьмешь, модную, которые в шинелях-то ходят?.. (Изображает.)
Себейкин. Даладно глупости-то еще!
Клава. Остынь, праздник-то не порть!.. Вот тебе рубаха новая, переоденешься тогда… […]
Тесть (после шума). Кто тост скажет?
Теща. Говори! Сам говори!
Себейкин. Пусть тесть тост скажет! Давай, отец!
Тесть. Так. У всех налито?.. Ну хорошо. Так что разрешите от лица стола. поднять этот тост и сказать. Значит, как мы собрались сегодня здеся. по случаю нового.
Теща. Года.
Тесть (взглянув уничтожающе). …места… то есть новоселья, согласно обстоятельств, а также моя дочь Клавдия. то хочу проздравить, поскольку все видели сами, достижения большие. И Петр Федорыч, наш зять, с каким, может, и бывали раньше случаи, но кто старое помянет, тому глаз вон. но сегодня мы понимаем, как он достиг и заслужил, а также и пианину приносят под конец.
Лиза. Вон того мне тоже ложи!
Все. Тихо! Тсс!
Себейкин. Хорошо дед говорит! В с е. Тихо!
Теща. Про старый Новый год не забудь!
Тесть. Старый Новый год другим порядком пойдет. Новых годов много, а квартира, она, сами понимаете. Ну, значит, короче. Заканчиваю то есть. Поднимаю этот тост, а также предлагаю выпить, чтобы в этом доме впредь благополучие и были счастливы, как мы это понимаем, а также пожелаем многих лет здоровья и успехов в личной жизни в смысле обстоятельств перспектив. И впредь. От души!..
Голоса. Ура! Правильно!
– За Петра надо, за Петюху!
Все поздравляют Себейкина. В последнюю минуту раздается звук разогревшегося телевизора и голос спортивного комментатора: «Сейчас к нам подключилась новая большая группа телезрителей».
Петя Полуорлов, его конфликт с современной цивилизацией и самим собой
Вроде бы та же квартира, что у Себейкиных. Но, судя по некоторым признакам (обои, люстра), здесь все было модно и изысканно. Было. Но теперь пусто, прежний уют разрушен. На полу остался ковер, в стороне – телевизор, на стенах – тени от мебели. Стоит елочка с несколькими шариками. Две-три связки книг. Атмосфера странная, гости в недоумении. На сцене хозяин дома Петр Полуорлов, его сын Федя – этот в экстазе от происходящего; шурин хозяина Гоша, человек степенный и преуспевающий; Валерик, бывший однокашник Полуорлова, а теперь без пяти минут доктор наук, но из тех докторов, что и в сорок лет носят джинсы и которых друзья зовут уменьшительными именами. Здесь же Анна Романовна, тетка хозяйки, живущая в доме, существо престарелое, но живое, легкомысленное, не отстаю щее от века. Возле нее хозяйка дома Клава Полуорлова и сестра Полуорлова Инна, жена Гоши. В стороне – Даша, дальняя родственница хозяйки, женщина молодая, но утомленная эмансипацией и службой на телевидении. На стремянке стоит Иван Адамыч, снимая занавески с окна. Тот же вечер под старый Новый год.
Инна. А что здесь-то стояло?
Валерик. Ну, конец света!..
Даша. А пианино-то?..
Полуорлов. Ну что? Не нравится? Ничего нет? А ничего и не надо! Мы для вещей или вещи для нас?! (Жест вокруг.) Что это было? Финтифлюшки, ампиры, вампиры!.. А с другой стороны – это что? (О телевизоре.) Поглядите на него! Головастик! Марсианин! Ножки! Ручки! А башка? Глаз! Во всю башку глаз! А?..
Валерик (ирония). Война миров! Даша (в тон). Фо-на-рь идиотов.
Полуорлов. Это человек? Это человеческая вещь? Чудовище!
Валерик. Пришельцы подбрасывают, пришельцы! Оттуда!
Полуорлов. Да! Очень может быть! (Тычет в экран.) Скоро не мы на них будем смотреть, а они на нас будут смотреть!..
Инна. О господи, а что б вы делали, если б их не было?
Анна Романовна (Даше). О, раньше люди музицировали! Пели! (Поет.) «Мой миленький дружок, любезный пастушок…»
Полуорлов (стучит в лоб). Думали! Думали!
Анна Романовна. А шарады? Шарады! «Мой первый слог лежит у ног».
Читать бесплатно другие книги:
