Девушки с картины Ренуара Бона Доминик

Союз в поддержку нравственных действий собирается один раз в две недели в любезно предоставленном в его распоряжение доме Фонтена на улице Сент-Оноре. Позднее, когда число его участников станет слишком велико для этого дома, он переместится в здание, находящееся в тупике Ронсен. В роли управляющего и казначея Союза выступает Люсьен Фонтен. Артюр — член административного совета и редакционной коллегии выпускаемого Союзом бюллетеня Bulletin pour Vaction morale.

В эти годы набирает популярность дело Дрейфуса, начавшееся в 1894 году. Члены Союза, «братья-моралисты», как окрестил их Пруст, надеются на мирное завершение процесса. Он станет для них испытанием, а с учетом того, что вся Франция будет вовлечена в ожесточенные споры, приведет к столкновениям во время бурных и агрессивных заседаний, во время которых многие перессорятся друг с другом.

Дружба Фонтена и Дежардена выйдет из этой гражданской войны целой и невредимой. Тот и другой — ревизионисты, хотя Фонтен был им с момента вынесения приговора Дрейфусу. Когда Золя в январе 1898 года публикует свой памфлет «Я обвиняю!», он уже не сомневается в своих убеждениях, и Дежарден присоединяется к нему.

На фоне дрейфусаров первой волны он отличается умеренностью, по зрелому размышлению он склоняется к признанию вины капитана Дрейфуса, но считает, что справедливость была поругана. Процесс, проведенный заведомо настроенным против Дрейфуса трибуналом, должен быть отменен. Фонтен на свой манер будет сражаться в кулуарах парламента и министерских кабинетах, пытаясь повлиять на исход дела и убедить тех, кто стоит у власти. Не высказываясь публично — он обязан сдерживаться! — он сумеет решительно ввязаться в схватку. Его идеи совпадают с убеждениями семьи его жены, поскольку все представители клана Лероль-Эскюдье-Шоссон — убежденные дрейфусары. В этом идеально спевшемся семейном хоре раздаются два не согласных с ним голоса: голоса гостей, близких друзей семьи, Эдгара Дега и Поля Валери, высказывающих антидрейфусарскую точку зрения. Но ни один спор не потревожит обедов на улице Дюкен или на бульваре Курсель, где мягкость — правило хорошего тона. Так же, как и в доме Фонтена, поборника всеобщего мира.

Если для Артюра Фонтена высшая ценность — освященная верой мораль, то труд для него — миссия. Он посвятил ему свою жизнь. До такой степени, что никогда не думает ни о досуге, ни об отдыхе.

Этот за многое несущий ответственность инженер, в чьем расписании редко сыщешь свободный час, неловко ощущает себя в гостиной. Он старается избегать светских обязанностей, как и всего, что вынуждает его терять время. Насмешники уверены, что он работает даже во сне. А если он видит сны, то, должно быть, это длинные рукописные доклады своим начальникам, проекты законов, составленные в должной форме, аргументированные циркуляры, адресованные министрам для продвижения его идей и для того, чтобы направить

Францию по правильному пути, недаром же Фонтен мечтает о должности президента сети железных дорог. Будучи человеком воспитанным, он не злоупотребляет своей властью, однако он иногда может остановить поезд, чтобы выйти на нужной станции, даже если состав следует через нее без остановки. Впрочем, это им делается только для того, чтобы выиграть время или не отстать в гонке, в которую превратилась его жизнь.

Ни женитьба в 1889 году на Мари Эскюдье, ни шестеро детей, которых она ему родила за десять лет, не замедлили его рабочего ритма. У них четверо сыновей и две дочери: Жан-Артюр, Филипп, Шарлотта (умершая в младенчестве), Жаклин-Ноэль и, наконец, Дени, родившийся в 1897 году, когда была написана картина Ренуара.

Мари Фонтен, самая «пикантная» из сестер Эскюдье, с невинным личиком, обладательница чудесного сопрано, еще молода — в 1897 году ей всего тридцать два года, но она выглядит уставшей, ее лицо омрачено грустью, которую никто не видел тогда, когда она жила в доме родителей. Она потеряла свежесть, удачно замеченную Леролем, когда он в 1885 году писал ее портрет. На нем она изображена в профиль, в той же позе, что на знаменитой картине «На хорах», поющей с партитурой в руках.

Тогда, со своей тонкой талией, длинной шеей, постановкой очаровательной головы и курносым носиком, она была самой красивой, самой неотразимой из сестер Эскюдье. С букетиком живых ромашек за корсажем она выглядела даже несколько вызывающе. Хотя она все еще поет, окруженная детьми, она не так радостна и смешлива, как прежде. Теперь она жалуется на усталость, мигрени, боль в спине и в животе, что ее утомили повторяющиеся беременности и роды. Она в глубоком кризисе. Она лечится, уезжая на воды, где к ней присоединяются мать и сестры, занимающие летние резиденции. Две ее сестры, Мадлен Лероль и Жанна Шоссон, никогда не расстаются со своими мужьями. Они всегда сопровождают их в поездках, будь то Венеция или Вель-ле-Роз в Верхней Нормандии. Они — неразделимые семейные пары. Мари почти всегда уезжает одна — с детьми, но без мужа. Из-за своей работы Артюр Фонтен остается в Париже. Он вместе с коллегами из Министерства труда ездит только на международные конгрессы, в Берлин, Цюрих, Базель, Кельн или Брюссель, где проводит деловые встречи. Он чаще путешествует за границей, чем по Франции. Он берет лишь две недели отпуска в сентябре, когда присоединяется к жене и детям. Он работает семь дней в неделю, не позволяя себе никакого отдыха, даже в воскресенье — того отдыха, которого он добивается для рабочих. У него нет других развлечений, кроме мессы и воскресного обеда после нее.

В Париже семейство Фонтен сначала живет на улице Матюрен, где селятся почти все высокопоставленные чиновники, в домах которых регулярно бывает руководитель Комитета по труду.

В 1900 году они переедут в другой округ, в дом номер 2 по авеню Вийар: богатое здание, только что отстроенное на углу авеню Бретей, фасад которого выходит на Дом инвалидов. Удобства в новом жилище кажутся необыкновенными для той эпохи: две оборудованные ванные комнаты и ватерклозет для слуг — большая редкость для того времени. В семье Фонтен служат лакей, горничная, кухарка и няня. Мари не нарадуется на новый дом: здесь она в двух минутах ходьбы от улицы Дюкен, где находится дом Мадлен и Анри. Впрочем, авеню Вийар приютила также друзей Лероля, которых она хороню знает и ценит: Венсан д’Энди и Анри Дгопарк занимают квартиру в доме номер 7, стоящем напротив, — в теплое время года через открытые окна года можно услышать их музыку. Кроме того, здесь же живут граф и графиня Робер де Бонньер. Для Артюра Фонтена дом хорош тем, что стоит всего в нескольких минутах ходьбы от его министерства, расположенного на улице Варенн. Он сможет сократить свой обеденный перерыв на два часа, которые прежде терял на дорогу. Отныне он ежедневно ходит пешком. Особенность дома номер 2 по улице Вайар еще и в том, что прямо над квартирой Фонтена живет его министр Александр Мильеран, который однажды станет председателем совета министров, а затем президентом Франции, радикал-социалист, с которым Артюр ладит лучше, чем с представителями правого консервативного крыла. Чиновники приглашают друг друга на обед, переходя с этажа на этаж в компании общих знакомых, серьезность и важность которых не радуют Мари.

Погружаясь в неврастению, она думает только о том, чтобы подышать воздухом вместе с детьми, сестрами или подругами. Неважно где, в деревне или на морском побережье, лишь бы подальше от Парижа. Как можно дальше от ее безупречного мужа, вызывающего у всех зависть, но рядом с которым она увядает, как поблекший цветок. Среди мест для отдыха у нее есть свои предпочтения: курорты Аркашон и Биарриц на юго-западе Франции.

Там мягкий климат и вечно праздные люди, зрелище, которое для нее непривычно и приятно. Но главное, что она — на другом конце Франции. Здесь она вне досягаемости одержимого работой мужа, которому не приходит в голову присоединиться к ней, даже изменив направление поезда.

Он, несомненно, предпочел бы, чтобы она почаще посещала строгий дом его собственной семьи в Мерсене, в департаменте Эна, в Пикардии. Это ближе к Парижу, доступнее. Он мог бы приезжать туда вечером в субботу и проводить там воскресенье, захватив с собой документы. Он с удовольствием общается там с братьями, как в детстве. Эти края оставили свой отпечаток на личности Фонтена, не расположенного к веселью и ласке. В большом парке, деревья которого добавляют мрака суровому пейзажу, дети радостно играют, тогда как Мари предается меланхолии и мечтам — о лазури, об океане и романтической любви.

Женитьба ввела Артюра Фонтена в мир, который должен казаться ему таким же экзотическим, как неведомая Папуазия. В доме Лероля и Шоссона все иначе. Никто не работает, или работает так мало, что не стоит об этом упоминать. И уж точно никто не занимается такими серьезными вещами, как Артюр Фонтен. Круглый год все отдыхают, даже в Париже. А если уезжают, то вместо тяжелых папок увозят с собой скрипки, кисти и банки с красками. Прибыв на место, среди красивой обстановки, которая должна создавать приятное настроение, они снова садятся к фортепиано, от него некоторые члены семьи не отходят целыми днями. Все играют, сочиняют, поют, иногда даже танцуют, словно стрекоза из басни. Сам Фонтен не танцует и даже ненавидит балет.

Члены двух семейств, помимо занятий музыкой и живописью, также играют в мяч и крокет, катаются на лодках, гуляют. А то и просто наслаждаются послеобеденным отдыхом.

Если Союз в поддержку нравственных действий вдохновляется янсенистскими идеями, предписывающими аскезу, отказ от фривольности и излишеств, то в кругу родственников своей жены Артюр сталкивается с миром, полным искушения. Его новая семья полна красоты и наслаждений. Он почти готов заподозрить, что эти богатые католики предпочитают эстетику этике и красоту добру. Если бы он не был уверен, что разделяет их моральные, религиозные, семейные и гражданские убеждения, вплоть до дела Дрейфуса, он мог бы их строго осудить. Но их поведение в семье и с друзьями, их великодушие, их прямота и лишенный лицемерия христианский дух быстро успокоили и приручили его. Он не считает Леролей и Шоссонов фарисеями.

Он сразу же проникся дружескими чувствами к Анри, художнику, написавшему фрески для церкви Сен-Франсуа-Ксавье, прихожанином которой он позже станет. Фонтену нравятся доброта и свет, которым Анри озаряет все вокруг себя. К другому свояку, Эрнесту Шоссону, он испытывает чувство иного рода: он угадывает в нем уязвимого человека, мучимого метафизическими идеями. Он хотел бы помочь ему, но им не хватает дружеского согласия. Никогда они не будут так близки, как Лероль и Шоссон. Или как он сам и Дежарден.

В семействе жены у него есть солидный союзник в лице «королевы-матери»: мадам Филипп Эскюдье, урожденной Каролины Гратьен, чьим третьим зятем он стал. Она скончается только в 1923 году, похоронив двух из них. Он называет ее «матушка». Она же, делая для него исключение, называет его «сын мой». Это ее любимый зять, как она полагает — идеальный.

Для нее он останется таким навсегда, даже после разрыва с Мари. Тогда «матушка» примет его сторону, отвернувшись от собственной дочери. А поскольку ее муж, Филипп Эскюдье, предпочитает литературе и искусству рыбную ловлю, она находит замену его обществу в придающей ей силы компании трех своих зятьев, особенно выделяя третьего.

Артюр Фонтен — воплощение всех качеств, которых только может желать мать для своей дочери. Он выглядит импозантным благодаря своему состоянию, своему блестящему положению в обществе, своей высокой должности, своим связям, своим обязанностям, не говоря уже о его большом уме. Он элегантен, в нем чувствуется порода, у него приятная внешность, и, еще одно преимущество, он пользуется влиянием. Чего же больше желать? Между тем, впервые появившись на улице Дюкен, в салоне, где картины и скульптуры не служат элементами декора, а живут своей жизнью и неотделимы от семьи, Фонтен испытывает глубокое потрясение. Он моментально осознает свое невежество, понимая, что ему чего-то недостает. Он ощущает себя таким же бедным, как библейский Иов.

То же впечатление остается у него от дома Шоссона, где музыка и голоса, взлетая вверх, будто бы попадают в рай, изображенный на потолке Морисом Дени, где три грации — его жена с сестрами — танцуют среди листвы.

До женитьбы все это проходило мимо него. До того, как он взял в жены Мари Эскюдье, он никогда не испытывал тяги к музыке, живописи или поэзии. Для дипломированного инженера, увлекающегося интеллектуальными и духовными спорами, это была неизведанная земля. Но сладкое жало искусства поразит и его…

Во времена, когда было так сложно заполучить телефонную линию, трудоголик Артюр Фонтен стал обладателем целых семи — по одной на каждую из сфер своей деятельности. А вскоре он сможет добавить к ним восьмую для своей новой страсти: искусства.

Пребывание в домах Лероля и Шоссона станет для него хорошей школой. Пройдет немного времени, и он разовьет в себе вкус. Он быстро учится. Вооружившись методом, который так хорошо помогал ему решать общественные вопросы, она начнет с упорством посещать выставки, музеи, концерты. Он не примет только танца, испытывая неприязнь к оголенным телам на сцене. Встреч с Лои Фуллер, которую писал и фотографировал Лероль, он избегает, словно она — языческий идол. Что касается всего остального — живописи, музыки и поэзии, — он проявляет усердие неофита, что позволит ему вскоре разделить со свояками их любимое увлечение — коллекционирование. Фонтена отличает от Лероля и Шоссона только то, что он — не художник. Хотя Артюр не является центром творческого кружка, в его душе горит не менее яркое пламя.

Он воспринимает завсегдатаев домов на улице Дюкен и бульваре Курсель, следуя выражению «друзья моих друзей — мои друзья». Он помогает деньгами Дебюсси, присутствует на прослушивании сцены смерти Пелле — аса в доме Лероля, аплодирует ему изо всей силы, сидя в первых рядах в концертных залах. Счастливый, он хлопает вместе с Луисом, Валери, Малларме и семьей своей жены в полном сборе. Амурные приключения Дебюсси не отразятся на дружбе композитора и Фонтена. Даже смерть Шоссона не разлучит их. Одновременно, пусть и не обладая совершенным музыкальным вкусом, Фонтен становится внимательным слушателем всех композиторов, которых связывает с Леролем и Шоссоном общее стремление к новаторству. А с Венсаном д’Энди и Анри Дюпарком Артюр соседствует на авеню Вийар…

Что касается поэзии, то он завязывает отношения с Полем Валери, Анри де Ренье и Андре Жидом, с которыми отныне регулярно встречается. Ему близок Поль Клодель, чья вера трогает его, а стихи — захватывают. Они переписываются, когда по служебным причинам поэт оставляет Париж. Их письма пересекают моря — Клодель жил в Китае, Японии, Америке… Фонтен, нашедший в Клоделе такого же верующего, как и он сам, собеседника, завязывает еще более близкие отношения с Франсисом Жаммом, еще одним христианским поэтом, говорящим более понятным языком, воспевающим природу и простые радости жизни. Фонтен обожает его и считает своим вторым ближайшим другом — после Поля Дежардена. Его, как удар молнии, сразили наивные стихи Жамма. Они познакомились в 1896 году в доме Шоссона, когда поэт читал вслух свое творение «Однажды». Фонтен читает все произведения Жамма, по его собственному выражению, «набожно, с любовью» и не жалеет похвал в его адрес. Он знает наизусть отрывки, которые охотно читает в салонах, чтобы удивить приглашенных. Например, фрагмент из поэмы «Поэт и птица» (1899):

Часто, взобравшись на рябину, я видел бедного землекопа, озаренного светом зари, рядом с его маленькой непослушной козочкой, оставлявшей за собой мелкий помет.

Пусть это не лучшее произведение Жамма, зато оно посвящено Фонтену.

Он, который из-за работы терпеть не может покидать Париж, много раз наведывается в Ортез, что неподалеку от По (чего не сделал бы ради своей жены), навещая поэта, живущего там со своей престарелой матерью.

Их усердная переписка полна интимной доверительности, признаний. В ней Фонтен приоткрывает завесу своей молчаливой души, изливает мучающее его беспокойство, которое он тактично держит втайне, скрывая его под маской успешного в обществе человека. Но он скромнее Жамма, склонного к откровениям. Поэт часто просит его об услугах, которые Фонтен пытается удовлетворить, используя свои «высокие» знакомства. Их дружба, очень скоро превратившаяся во взаимную эмоциональную привязанность, делает их соучастниками проектов, выгодных для Жамма и тешащих самолюбие Фонтена. Он счастлив и горд быть другом поэта, ему нравится играть роль «доброго самаритянина». Он помогает художнику, живущему в провинции, и известности которого он способствовал в Париже. Он становится его литературным агентом, помогая публиковать еще малоизвестные произведения. Он обращается в газеты и литературные журналы, добиваясь издания стихов Жамма, в которых как будто еще живет душа ребенка. Также он примеряет на себя роль свата, пытаясь женить этого отчаявшегося влюбленного. Мадам Жамм действительно потребовала, чтобы ее сын порвал с «Маморой», девушкой, которую он любил, «дикаркой», как он ее сам называл в письмах. К тому же она — еврейка, что недопустимо для его матери, ревностной католички. С разбитым сердцем влюбленный Жамм решает как можно быстрее жениться на первой попавшейся девушке, которая согласится выйти за него замуж. Но все претендентки, к несчастью, одна за другой отказывают ему. Фонтен найдет ему идеальную супругу. Жинетта Генорп, которую он отыскал в Мерсене, в своей родной провинции, хороша во всех отношениях. Она безупречная католичка, все еще живет вместе со своей матерью, вдовой военного. В 1907 году она станет мадам Франсис Жамм. Фонтен будет свидетелем со стороны жениха, которому на тот момент исполнится тридцать семь лет (Фонтену в это время сорок два).

А Франсуа Лероль, племянник Анри Лероля, станет свидетелем со стороны Жинетты. Франсуа Лероль — сын Поля Лероля, курсант военной школы в Сен-Сире, которому суждено погибнуть в первые дни Первой мировой войны, супруг Антуанетты Пуайе, лучшей подруги Жинетты. Еще одна неожиданная связь с разросшейся семьей…

Что до живописи, то «новообращенный» в искусство высокий чиновник может, наконец, украсить свою роскошную квартиру картинами, которые засвидетельствуют его торжественное вхождение в узкий круг больших коллекционеров. Эти произведения принадлежат перу художников — друзей Анри Лероля и Эрнеста Шоссона. В доме Артюра можно увидеть главным образом работы Каррьера, Редона и Дени, а чуть позже — картины Вюйар. Он заказывает у них портреты своей семьи и себя самого. Некоторые из них сейчас находятся в музеях. Но в его доме, в его элегантной гостиной они превратились в своего рода зеркальную галерею: на стенах — сплошь лица жены, детей и его самого. Самая первая картина, «Мадам Артюр Фонтен», создана в 1894 году Эженом Каррьером в любимых художниках полутонах. Затем Каррьер пишет крупные полотна — «Артюр Фонтен с дочерью Жаклин» (сейчас картина находится в Амстердаме, в музее Ван Гога) и портрет одной Жаклин. Нежный и мягкий цвет, которым написаны она и Артюр, передает чувство отца к дочери. Он обнимает ее за плечи, как будто защищая. Однажды, когда ее мать уйдет из дома, Жаклин решит остаться с отцом. И, вероятно, из-за него же она никогда не выйдет замуж. Она полностью посвятит себя отцу, которого боготворит.

Сам Ренуар, видимо, писал портрет Мари Фонтен: об этом говорится в переписке Жамма и Фонтена, опубликованной одним из издательств, но упоминаний о нем нет ни в одном из серьезных каталогов.

Зато в семье Фонтен останется большой портрет «Жаклин Фонтен в детстве», а также два портрета ее матери, написанные Морисом Дени: «Мать и дитя у застеленной желтым кровати» и «Мать и дитя в Мерсене», оба датированы 1896 годом. Они изображают Мари Фонтен с маленьким Ноэлем, которому несколько месяцев от роду, и написаны в серо-голубых тонах. Но художники, которым позировала Мари, будто сговорившись, ассоциируют ее с желтым цветом. В желтый цвет окрашены ее одежды, цветок, украшающий ее блузу, также желтый. Желтый — цвет солнца, лета, сияния и радости, но также цвет предательства. Больше всего поражает большой портрет (размеры — 72,4 на 57,2 см), написанный Одилоном Редоном пастелью в загородном доме в Сен-Жорж-де-Дидон, неподалеку от Руайана, где Мари подолгу с удовольствием проводит время. На портрете она изображена в профиль, сидящая за вышивкой. На ней желтое платье. На вышивке тоже мелькает желтый цвет — это дорожка, узор которой нарисован Морисом Дени. Желтые оттенки заметны и на склонившихся к ней из вазы цветках, таких же изящных и хрупких, как вышивальщица. Мари любит вышивать так же, как любит петь. Шаль из белого кружева, невесомая на ее плечах, еще больше подчеркивает изящество ее позы. Она действительно очень красива, грациозна и чиста. Сегодня эта картина находится в музее Метрополитен, как и «На хорах» Лероля, для которого Мари когда-то позировала. Кроме того, Редон сделал два портрета Артюра Фонтена, один выполнен сангвиной (красным карандашом), а другой — углем. На последнем Фонтен читает в профиль, склонив голову, а уголь добавляет персонажу мрачности.

Больше всего портретов Мари написал Вюйар. На стенах салона их полтора десятка — пятнадцать портретов маслом, не считая пастелей и этюдов.

Мадам Артюр Фонтен в гостиной, за шитьем на фоне белой портьеры, перед зеркалом, перед камином, перед окном, за пианино, мадам Артюр Фонтен в розовом, мадам Артюр Фонтен в черном… На каждом из них где-то обязательно проглядывает желтое пятно — знак ее солнечной души, но также ее нераскрытый секрет. Даже когда она облачена в черное или розовое платье, даже когда за ее спиной день клонится к закату или когда она с вызовом прикалывает к корсажу оранжевый цветок, везде всегда присутствует желтый цвет. В 1899 году Вюйар написал два портрета Жаклин Фонтен, которая в ту пору была еще ребенком, в парке в Мерсене: «В саду, танцующая девочка» и «Женщины с детьми в саду». Последнюю Морис Дени купил непосредственно у Вюйара, ему полюбилась эта картина, изображающая на первом плане маленькую Жаклин в белом платье, а в глубине — Мари, стоящую у стены вместе с другой женщиной, вероятнее всего, одной из ее сестер.

Вюйар написал только один портрет супругов, датируемый тем же годом: «Месье и мадам Артюр Фонтен». Они сидят в своей гостиной друг напротив друга, на расстоянии. Их разделяет огромный смирнский ковер. Видно привычное убранство квартиры на авеню Вийар — медвежья шкура, круглый столик на ножке… Месье читает, мадам вышивает. Они не смотрят друг на друга.

В 1897 году, когда Ренуар пишет сестер Лероль за роялем, супружеская жизнь Фонтена близится к своему концу, хотя сам Артюр этого не замечает. Он думает, что «все идет хорошо», как пишет Франсису Жамму, и это, по-видимому, правда: каждому, кто их окружает, это очевидно. Фонтен, на самом пике своего карьерного и общественного успеха, обеспечивает своей жене приятную, комфортабельную и роскошную жизнь. На семейных обедах, когда Мари играет Шумана, его любимого композитора до Дебюсси, Фонтен восхищается ее очарованием.

Он думает, что она счастлива. Что она вся отдалась семейным радостям и делам, ведь у них шестеро детей. Фонтену кажется, что вокруг него царят порядок и покой, которыми он так дорожит, и в которых нуждается, чтобы думать и действовать. Он не допускает мысли, что его жена может не быть счастливой — у нее же для этого все есть. Ее усталость, мигрени, холодность он приписывает слабому здоровью. Уловки, к которым она прибегает, чтобы отстраниться от мужа, его самого, вероятно, устраивают, так как позволяют ему больше работать или читать по вечерам, когда дети уже спят. Он еще не знает, что в том же 1897 году, когда родился их последний ребенок, в его христианской и уважающей традиции семье разразится невероятный скандал: Мари Фонтен завела любовника. Что еще хуже, ее любовник — младший брат лучшего друга Артюра…

Глава 7 Свет Ренуара в доме Лероль

Внезапно сюда ворвался цвет. В дом, привычный к углю Редона, светотени Каррьера, кофейно-молочным тонам Лероля и скупому рисунку Дега, Ренуар приносит буйство красного, голубого, желтого цветов — фруктовые и цветочные оттенки, а также брызги света. Его картины выглядят радостно, как весна в этом мире, таком добродушном, но где все окрашено в осенне-зимние тона, где слышится меланхоличная мелодия из пьесы Шоссона «Печальная весна», которую часто играют сестры Лероль.

Ренуар и сам с трудом вписывается в атмосферу дома. Он популярен и осознаёт это. Его речь не слишком изысканна, хотя на улице Дюкен он не ведет себя так, как со своими моделями. Его манеры оставляют желать лучшего, а мать Жака-Эмиля Бланша больше не желает приглашать его! Наконец, то, что он не ходит в церковь — он антиклерикал, — нарушает гармонию католического окружения семейства Лероль. Но в этой семье, где все прощается, его любезность, его спонтанная любовь к людям, а также его талант живописца моментально всех очаровали. Между сторонами установилось сердечное согласие. Ренуару очень нравится дом Лероля и его атмосфера, созданная страстным коллекционером.

Картины на стенах не способны смутить его: он сам дружен с Дега, по-хозяйски занявшего все пространство. Он, безусловно, предпочел бы, чтобы Лероль проявил больше заинтересованности в покупке его собственных произведений, но охотно признает дальновидность хозяина, разбирающегося в современном искусстве. Пусть среди буржуазного комфорта богатого особняка на улице Дюкен он не чувствует себя как дома, картины, которые он там видит, принадлежащие кисти Лероля и его друзей, восхищают его. Но Ренуар отчасти привычен к буржуазной обстановке — он часто выполняет заказы богатых клиентов, работая даже в более роскошных гостиных, чем эта. Но атмосфера в доме Лероль особенная: здесь ценят не только элегантность и комфорт. Центром жизни этого дома стало искусство, здесь картины висят не просто для украшения. Дух, царящий в особняке на улице Дюкен, напоминает Ренуару атмосферу, которую он так ценил в доме Берты Моризо — его несравненной подруги, спутницы на полном приключений пути импрессиониста. Берта только что умерла, унеся с собой душевное тепло, без которого Ренуар ощущает себя сиротой.

В год, когда Ренуар пишет сестер Лероль за роялем, ему исполнилось пятьдесят шесть. После долгих лет упорных усилий его, наконец, признали. Им восхищаются. Его первые коллекционеры — издатель Жорж Шарпантье, публикующий Флобера, Золя, Доде и Мопассана, художник Гюстав Кайботт, обладающий неплохим личным состоянием, а также Поль Берар, богатый рантье. Вскоре у них появляются последователи. Поль Галлимар, директор театра Варьете, также проникается любовью к яркой, чувственной живописи Ренуара, у которого, однако, еще много критиков. В 1891 году Галлимар покупает свою первую картину Ренуара. Поль Дюран-Рюэль, едва ли не единственный их тех, кто продает картины художника, находит в Америке заинтересованных клиентов. Он только что продал миссис Поттер Палмер из Чикаго восемь его картин «в комплекте». Весной 1892 года Дюран-Рюэль организовал в своей галерее на бульваре Мадлен выставку из ста десяти работ Ренуара — плод его двадцатилетнего труда. Выставка стала демонстрацией признания и известности художника. Цены на его картины растут на глазах, так же, как и на картины Моне. Они ценят друг друга, но слегка соперничают, как товарищи по несчастью, познавшие годы нищеты и пренебрежения, а теперь отвоевывающие себе места под солнцем.

Ренуар съехал из Шато де Бруйар на Монмартре и поселился в доме номер 33 на улице Ларошфуко, неподалеку от площади Пигаль, на пятом этаже, где пахнет домашним супом с капустой, и где целыми днями слышны детский лепет и песни. Ателье располагается неподалеку, в доме номер 64 по той же улице. По соседству, в том же квартале, обитают ремесленники и художники, не такие нищие, как на Монмартре. Они способны платить за аренду в этом районе, где также проживают обеспеченные люди, — к примеру, особняк Поля Берара находится именно на улице Пигаль. Ренуар сохранил свои привычки неутомимого «труженика живописи»: ему хотелось, чтобы его так называли. Он ненавидит слово «артист», которым французы называют всех людей искусства, считая его пошлым и «театральным». Он хочет писать так, как булочник печет хлеб или краснодеревщик делает мебель, — с той же скромностью, с тем же желанием работать, безо всякой претензии на гениальность. Его отец был портным, а мать — швеей. Сам он начинал как подмастерье в мастерской по росписи фарфора.

Ренуар ощущает братскую связь с крестьянами, ремесленниками, рабочими, со всеми безвестными и безымянными людьми, твердо стоящими на земле и привычными к нужде.

Это его родная среда — среда прачек и кастелянш, молодых швей и служанок. Он с удовольствием ходит к ним в гости, и они притягивают его больше, чем светские дамы, какими бы красавицами те ни были. Он не стремится подражать буржуазии, перенимая ее манеры или образ жизни, и не желает становиться частью ее мира. Среди импрессионистов, далеко не каждый из которых ведет богемную жизнь, Ренуар — единственный, кто может похвастаться своими народными корнями. Сезанн — сын нотариуса, Моне — сын оптового бакалейщика, отец Дега был банкиром, отец Сислея — коммерсантом, продававшим товары в другие страны. Берта Моризо была дочерью префекта, занимавшего позднее высокий государственный пост, как и отец Мане. Ренуар же — сын ремесленника. Его детство было бедным, но счастливым, полным любви, о чем он никогда не забывает. Впрочем, это не мешает ему ценить роскошь гостиных, открывающих ему свои двери. Его глазу приятно шуршание тканей и переливы цветов, потемневшие стены, орнаменты, из которых его кисть выхватывает отраженный свет или солнечный луч, пробивающийся сквозь занавеси. Прекрасные модели в шелковых или бархатных платьях с лентами и кружевами служат для него еще одним источником радости. Возможно, в глубине души он мечтает об аристократках, которые лет сто назад были так близки с художниками и соединялись с ними в любви и в искусстве.

Он преклоняется перед традициями, сметающими социальные преграды и объединяющими людей. Эти традиции позволяют им наслаждаться всеми гранями искусства.

Ренуар уже неоднократно писал чистых, невинных девушек — начиная с дочерей Маргариты и Гюстава Шарпантье, и заканчивая дочерями Поля Берара или мадам Казн д’Анвер. Этим прелестницам, казалось бы, уготована счастливая участь, но кое-кого судьба обманула. А жизнь одной из них, красавицы со светлыми локонами, перевязанными голубым бантом, трагически оборвется в Освенциме.

С тощей фигурой и худощавым лицом, страдающий нервным тиком, поражающим и иногда раздражающим сталкивающихся с ним людей, этот мужчина с побелевшими волосами теперь передвигается с тросточкой. Его уже мучает артрит, деформирующий тело и уродующий суставы. Бросаются в глаза его руки: изуродованные, с отогнутым к ладони большим пальцем, они еще могут писать или заниматься другими важными делами — резать хлеб, ласкать жену, гладить по голове ребенка. Еще не пришло время, когда он сможет писать только кистью, привязанной к запястью веревочкой. Тогда его руки будут уже неспособны что-либо удержать.

Примерно тогда же, когда он работал над портретом сестер Лероль, Ренуар упал, катаясь с велосипеда. Это еще больше осложнило состояние его здоровья. Лето он по привычке проводит в Эссуа, в Бургундии, в доме своей жены. В сентябре, пробираясь на велосипеде сквозь заросшие кустарником дороги, он падает и ломает руку. Правую, но, к счастью, он одинаково хорошо владеет обеими руками и может продолжить писать левой. Остается только гадать, а если бы несчастный случай произошел раньше? Написал бы Ренуар сестер Лероль левой рукой?.. В результате падения боли в суставах усилятся до такой степени, что станут для него пыткой.

Стариком Ренуар выглядит уже в пятьдесят шесть лет. Для его поколения это почтенный возраст. Мане, который был старше, умер в пятьдесят один год.

Берта Моризо, его сверстница, недавно угасла в возрасте пятидесяти четырех лет. Но Ренуар проживет еще двадцать лет…

Его взгляд и улыбка, вопреки возрасту, сохранили свою свежесть. Анри де Ренье, большой поклонник художника, встретив его однажды на улице Рима, в доме Стефана Малларме, пишет: «На его нервном умном лице лежала печать утонченности, а внимательные глаза ничего не упускали». Жадный до работы, совсем не кажущийся подавленным или сломленным болезнью, он еще радуется жизни. Ренуар продолжает бойко писать обнаженную натуру, ставшую для нас его фирменным знаком, фабричной этикеткой. Молодые женщины с полными животами, тяжелой грудью и персиковой кожей, с заостренными сосками цвета розовой карамели — все они как будто ждут ласки. Как Рубенс, которого привлекали красавицы детородного возраста, бывшие для него воплощением наслаждения и радости, всего самого прекрасного в мире, Ренуар никогда не устанет писать их.

Ренуар, вероятно, самый жизнерадостный из импрессионистов. Самый «неинтеллектуальный» и самый миролюбивый. В повседневной обстановке он умеет создавать вокруг себя добродушную и веселую атмосферу. В 1894 году он женился на молодой швее Алине Шариго. У них двое сыновей — Пьер, родившийся в 1885 году, и Жан (1894). Появления на свет третьего — Клода — только ожидают. В разросшуюся семью Ренуара входят также няньки и модели, исполняющие разнообразные обязанности и взаимозаменяющие друг друга. Дольше всего вместе с ними прожила Габриэль Ренар по прозвищу Габи, кузина мадам Ренуар. Устроившись в пятнадцатилетием возрасте к ним нянькой, она останется рядом с Ренуаром до его смерти. Габи называла его «патроном» и считала его одновременно своим отцом и сыном. Не исключено, что они также были любовниками.

Мир семьи художника, где он живет и работает, ничем не похож на мир сестер Лероль. Их окружение во многом даже противоположно ренуаровскому. Картина, которую он оставил у себя, с которой никогда не расставался, в действительности рассказывает об утонченной и несколько чопорной жизни, куда нет входа Алине, Габи и другим его прекрасным и возбуждающим музам. Он ни разу не представил Алину ни семье Лероля, ни семье Берты Моризо. Приходя к ним, он превращается в холостяка. Впрочем, как и Дебюсси, остерегавшийся представлять им свою Габи.

Как пришла Ренуару в голову мысль написать двух сестер? Непохоже, чтобы он писал по заказу, как часто бывало с другими семьями — Шарпантье, Берар или Казн д’Анвер, обращавшимися к нему как к портретисту. Его художественная манера, способная придать очарования дурнушке, давно многим по нраву. Чем моложе модели, тем радостнее ему, юные девушки — его любимые модели. В этом он был солидарен с Бертой Моризо…

Но в моделях у него нет недостатка, он находит их повсюду. Так почему же сестры Лероль? Их отец, большой любитель искусства, не балует Ренуара особым вниманием. Возможно, Ренуар, осознающий свое влияние в кругу Лероля, куда вхожи как Малларме, так и Дега, хотел занять в нем место? Не вынудил ли он Лероля согласиться, предложив ему самолично явиться в его дом, чтобы написать портрет самых дорогих ему людей — детей?

В 1895 году он пишет «Портрет Анри Лероля». Сегодня это одна из жемчужин собрания Рау, выставлявшегося сто пять лет спустя в музее Люксембургского дворца. Портрет занимает достойное место в ряду бесчисленных шедевров XIX столетия, собранных доктором Густавом Рау, немецким любителем живописи. Его коллекция начинается с Фра Анджелико и заканчивается импрессионистами. Портрет Лероля отличается резкими очертаниями и однообразной цветовой гаммой, что нетипично для Ренуара (картина написан в коричневых тонах, словно художник хотел повторить строгую палитру одного из своих собратьев по перу). Но в бороде и волосах Анри играет теплый, как летнее солнце, оживляющий тени желтый свет. От Лероля как будто исходит сияние. Его взгляд полон мягкости, вдумчивой нежности. Также Ренуар великолепно передал добросердечность Анри.

Лероль и Ренуар познакомились в 1880-х годах у общей подруги, перед которой оба преклонялись, — Берты Моризо. Именно в ее доме на улице Вильжюст (сегодня она называется улицей Поль-Валери) им довелось встретиться на одном из обедов. Там собиралась компания ее близких друзей. В нее входили, помимо членов семьи, Дега, Моне, Малларме… А также Ренуар и Лероль.

Ренуар и Берта Моризо сыграли едва ли не главные роли в развитии импрессионизма. С 1874 года они на протяжении многих лет совместно выставляли свои полотна. Но между ними существовали и очень тесные личные связи. После смерти мужа, Эжена Мане (брата Эдуарда Мане), Берта Моризо попросила Ренуара войти в ее семейный «совет», и в завещании назначила его опекуном своей дочери Жюли, разделив эту ответственность между ним и Малларме. Их дружеские отношения всегда были искренними и безоблачными. Ренуар оказал определенное влияние на искусство Берты Моризо, но общие стремления сближают их. Ренуар восхищается Бертой и очень привязан к ней. Она же, такая непримиримая и такая угрюмая, расслабляется в его компании. Случается, что она даже смеется, хотя крайне редко. Ренуар одним из первых разглядел артистическую натуру в отстраненной богатой женщине из буржуазной среды. Она — одна из немногих женщин, если не единственная, способная на равных говорить с ним о живописи. Очень часто Ренуар и Моризо ведут диалоги с глазу на глаз — в гостиной на улице

Вильжюст или в саду, в одном из чудесных деревенских домов Берты. Они часто делились или менялись моделями, им позировали одни и те же девушки. Ренуар и Моризо были влюблены в молодость, они писали пробуждающуюся жизнь, обещание счастья. Оба любят свет, светлые и радостные оттенки. Их беседы, прерываемые взрывами хохота, будут едва ли не самым светлым воспоминанием Ренуара. Когда в 1895 году она внезапно умерла от пневмонии, Ренуар находился в Экс-ан-Провансе, у Сезанна. Едва прочитав телеграмму с печальным известием, Ренуар, забыв трость и шляпу, бросился на вокзал и вскочил на подножку поезда.

Он во что бы то ни стало хотел в последний раз побыть рядом с ней и присутствовать на похоронах. «У меня было чувство, будто я остался один среди пустыни», — скажет он. Год спустя он организовал первую ретроспективу произведений Берты Моризо, самолично развешивая на стенах галереи Дюран-Рюэля на улице Лаффит полотна своей подруги-художницы. Он относится к ее работам с огромным уважением, так же как Дега и Малларме, помогавшие ему. Он всерьез исполняет обязанности опекуна Жюли Мане (единственной дочери Берты и Эжена), с вниманием заботясь о своей подопечной. Он дает юной сироте уроки живописи и возит ее с собой на отдых. Вероятно, Жюли, подруга сестер Лероль, служила связующим звеном между ними и Ренуаром. До того как он изобразил сестер, он написал ряд изображений Жюли Мане, в том числе знаменитый портрет Жюли Мане с кошкой. Видит ли он в Ивонне и Кристине ту же невинность, ту же свежесть, которые так его волнуют? Жюли воздушнее, бледнее и изящнее. Ивонна и Кристина, с их округлостями и румяными щеками, ближе к привычным для него моделям: под чересчур стыдливыми платьями чувствуется живая плоть.

Сам Анри Лероль познакомился с Бертой Моризо задолго до своей встречи с Ренуаром — еще в 1860 году, в Ульгате, где проводил отпуск на берегу моря. У родителей Лероля был там домик, и он писал там свои первые пейзажи. До замужества Берта часто бывала в Нормандии. Ее родители снимали в Безевале дом художника Рьезенера, дочь которого, Луиза Рьезенер, была ее лучшей подругой. Лероль в своих неизданных воспоминаниях упомянул об их первой встрече. «Берта, — пишет он, — поставила свой мольберт перед старой мельницей на берегу ручья, что протекал в Ульгате».

Она лучше разбиралась в живописи, поскольку была старше Лероля на семь лет. Они вместе писали среди лугов, и, стоя за его спиной, Берта часто смотрела, как продвигается его работа. А однажды к мольберту Берты подошла корова и лизнула холст, испортив все, что она написала к тому моменту! Это привело художницу в бешенство. У нее был скверный характер, она часто злилась…

По утрам он видел, как она выходит из дома со своим снаряжением. «С кожаным ремнем, к которому прикреплены коробка с красками, складной стул, кисти, с зонтиком от солнца, с пикой под мышкой, неся на спине двухметровый холст — она тащила все это, невзирая на ветер, уходя все дальше по пляжу. Многие находили ее несколько странной», — писал Лероль. В Париже они продолжали писать вместе, в доме ее родителей на улице Франклина. С ними работала и ее сестра Эдма, которая в то время тоже занималась живописью. «Помню, когда мы писали натюрморты, она, недовольная тем, что у нее получалось, отбрасывала ногой стул, который отлетал в другой конец комнаты», — вспоминал Лероль. Мадам Моризо положила конец этим совместным сеансам, когда Берта вместо натюрморта предложила своему другу писать вместе одну живую модель. «Ее мать дала мне понять, что это было бы неприлично», — переживал будущий отец Ивонны и Кристины.

Женитьба Анри разлучила их, хоть и не навсегда. Берта почему-то долгие годы дулась на Мадлен Лероль. Но друзья юности встретились вновь в 1880-х и с тех пор виделись постоянно, вплоть до кончины Берты. Между ними существовала духовная связь, несмотря на различия во взглядах на искусство. Впрочем, Ренуар был ей ближе. Даже если в пользу Лероля говорило его происхождение, опекуном своей дочери Берта выбрала именно Ренуара, «сына народа».

Друзья Берты, не пропускавшие ни одного из ее еженедельных обедов, остались друзьями Лероля и после ее ухода. Когда Дега, Ренуар или Малларме ужинают у него, кажется, что за их спинами в клубах сигарного дыма маячит призрак этой великой женщины.

Кто из художников XIX столетия не писал девушек, сидящих за роялем? Это одна из обычных сцен буржуазной жизни, почти штамп. Тогда девушкам из хороших семей нечего было больше делать, как только читать, вышивать или играть на пианино. В каждой семье было фортепиано, и ко всем приходил учитель музыки. В 1892 году в Париже насчитывалось тридцать тысяч учителей, обучавших игре на рояле! Мода на этот инструмент раздражала поэта Виктора Лапрада, находившего, что владение им «приносит больше вреда, чем филлоксера [20] ». В своей книге «Против музыки» он писал, что во Франции пятьдесят тысяч фортепиано, а особенно много их в Париже и крупных городах. «В каждом доме, от конторки портье до мансарды, их столько же, сколько семей. Сегодня от них избавлены только крытые соломой хижины», — замечал Лапрад. Его огорчает распространение этих музыкальных инструментов, больше не позволяющее спокойно насладиться тишиной, необходимой для того, чтобы читать, писать, мечтать, беседовать или попросту спать. Пианино убило всякую любовь к жизни. Может ли он спастись от шума, издаваемого юными учениками, издевающимися над инструментом, если дома «по меньшей мере одно пианино над головой, одно — под ногами, одно справа, одно слева, не считая того, звук которого долетает через окна, когда погода позволяет держать их открытыми».

Единственная девушка, которая в эти времена не бренчит на пианино, — Женевьева Малларме. Поэт, разделяющий точку зрения Виктора Лапрада, запретил ей обучаться игре на фортепиано. Он не хочет, чтобы ему докучали дома. Рискуя в зародыше убить призвание дочери, он действительно не позволяет, чтобы его прерывали во время «долгих часов мечтаний», что является «абсолютно необходимым условием для его работы». Никакого пианино на улице Рима!

Ренуар не единожды изображал этот модный сюжет. Для второй выставки импрессионистов, в 1876 году проводившейся в галерее Дюран-Рюэля, он подготовил картину «Молодая женщина за пианино» (ныне хранится в чикагском Институте искусств).

На ней девушка в белом домашнем платье играет для себя мелодию, которая, как догадывается зритель, дается ей с трудом — пианистка не отводит беспокойных глаз от партитуры. В 1889 году Ренуар написал «Урок игры на фортепиано» (хранится в Омахе, в Музее изобразительных искусств Джослин), где на этот раз за пианино позируют две модели, две девочки-подростка в одинаковых красных платьях. Одна переворачивает страницы, другая играет с ученическим усердием, склонившись к нотам. Ее видно только со спины и в профиль, длинные золотистые волосы стянуты завязанной лентой. В 1890 году он пишет картину «Дочери Катулла Мендеса у пианино» (хранится в Палм-Спрингс, в собрании мистера и миссис Уолтер X. Анненберг). Здесь изображены три белокурые девочки — дочери богатого и знаменитого автора романов «Любовные безумства» и «Первая любовница». Сестрички позировали Ренуару не за пианино, а перед ним. На картине оно кажется скорее игрушкой или фантомом. Катулл Мендес сочиняет либретто для комических опер. Как и в особняке Лероля, в его доме буржуазность не противоречит искусству. От этой картины веет зажиточной и одновременно артистичной семейной атмосферой. Однако в 1892 году Ренуар возвращается к той же теме в другой манере. Картину «Девушки за фортепиано» (один из вариантов которой можно увидеть в музее Орсэ), благодаря легкости движений кисти и исходящему свету, можно считать одним из подлинно импрессионистских полотен. Эти прелестные девушки, личности которых до сих пор остаются неизвестными, обладают грацией Жюли Мане, одновременной наивной и лукавой. Ренуар сузил рамки сцены, по сравнению с предыдущими работами приблизившись к своим моделям, подчеркнув таким образом интимность сцены. Он как будто случайно подсмотрел ее. Две девочки подросткового возраста, одна с темными, вторая со светлыми волосами, еще почти дети, вместе разбирают партитуру, как будто разучивая какой-то отрывок. Одна стоит подле другой, сидящей за пианино. Он заставит сестер Лероль принять ту же самую позу.

«Девушки за фортепиано» стали рубежом в творческой карьере Ренуара, так как картина была приобретена государством. Это огромное достижение, если вспомнить о трудностях, через которые прошли все импрессионисты, добиваясь признания своей живописи. Достаточно вспомнить, какие сложности вызвал посмертный дар Мане, завещавшего свою «Олимпию» Лувру. Музей не желал принимать ее, и потребовалась вся пробивная сила Клода Моне и его друзей, в частности Берты Моризо, чтобы музей дал свое согласие.

Ренуар — второй из художников-импрессионистов (после Сислея), у которого государство при жизни купило картину. Этим он обязан Малларме, обратившегося лично к директору школы изящных искусств Анри Гужону, своему другу. Поэт позднее адресует ему следующее послание: «Выражая единодушное мнение всего своего окружения, поздравляю вас с выбором для музея этого совершенного полотна».

Ренуар написал не менее пяти вариантов этой картины маслом, а также большую картину пастелью, слегка изменив композицию и детали: например, на холсте, хранящемся в музее Орсэ, на пианино стоит букет цветов, которого нет в других вариантах картины. А тот, который находится в музее Оранжери, был приобретен Полем Гийомом в 1928 году. Эти «Девушки за фортепиано», не украшенные цветами, тоже из коллекции, завещанной мадам Вальтер.

В картине «Ивонна и Кристина Лероль за роялем» Ренуар возвращается к той же теме и той же позе, но при этом радикально меняет манеру. На этот раз, сохранив близкую точку обзора, он делает картину гораздо шире (73 на 92 см). Все другие сюжеты «Девушек за фортепиано» вертикально ориентированы. В отличие от других моделей, играющих на фортепиано, предназначенных для начинающих и любителей, Ивонна и Кристина сидят за большим черным роялем марки Pleyel (инструмент на картине «Девушки за фортепиано» — из светлого красного дерева), яркий блеск которого передал Ренуар.

Сестры Лероль тоже изображены одна в красном, а другая — в белом платье, в точности как предыдущие девушки. Но их волосы приподняты и уложены в пучки, ведь они уже не подростки, а женщины, которые скоро выйдут замуж, — одной восемнадцать, а другой двадцать лет. Обе темноволосые, черты лица выдают родство между ними, их грация — более зрелая, а согласие между ними бросается в глаза. Ренуар изобразил здесь двух музыкантов высокого уровня, не моделей, притворяющихся, будто играют, глядя в «Розовую методику» Эрнеста ван де Вельде, предназначенную для начинающих. Вдобавок они сестры, в жизни такие же близкие друг другу, как и за роялем, что удалось отлично передать художнику.

Другое отличие тоже не случайно. Декорацией, на фоне которой позируют неизвестные девушки за фортепиано, служит тяжелая занавесь, удерживаемая подхватом, а за ней едва открывается вид на безликий интерьер. Сестры Лероль же позируют в гостиной, которую невозможно перепутать ни с одной другой. Она узнаваема.

За ними со стены «смотрят» две картины, две работы Дега, сокровища коллекции Анри Лероля. Одну он приобрел в 1878 году, другую — через четыре года. Справа — «Танцовщицы в розовых пачках», а слева — сцена с лошадьми, фрагмент картины «Перед скачками». Поль Галлимар, директор театра Варьете, также принимавший участие в покупке «Олимпии» Мане, владеет более поздней версией полотна «После скачек». Ренуар, всегда достоверно передающий интерьеры, в которых позируют его модели, скорее набросал, чем изобразил оба сюжета, чтобы они не отвлекали взгляда от центральной темы. Но не нужно быть большим специалистом, чтобы узнать кисть художника, чьи лошади и танцовщицы стали легендой: Эдгара Дега. Очевидно, Ренуару нечасто приходилось «перерисовывать» Дега. Тем более что они, оставаясь друзьями, продолжали соперничать между собой, во всяком случае в доме Лероля, у которого было на этот момент уже девять работ Дега и только две Ренуара.

Картина «Ивонна и Кристина Лероль за роялем», с ее классической фактурой, с мастерски выстроенной композицией и цветовым решением, — не просто шедевр, созданный Ренуаром, но одно из произведений, как нельзя лучше подчеркивающее его нежное отношение к своим моделям. Пусть Ренуар по-прежнему изображает чувственных и аппетитных купальщиц с перламутровой плотью, он также пишет сестер Лероль, выделяющихся спокойной и мягкой красотой. Глядя на светлые лица Ивонны и Кристины, веришь, что им суждено быть счастливыми. Жюли Мане, часто бывающая в доме Ренуара, всегда останавливается перед этой картиной. «Это очаровательно, — пишет она в своем дневнике. — У Кристины прелестное выражение лица; Ивонна не слишком похожа на себя, но ее белое платье написано восхитительно. С какой любовью выписаны на заднем плане и маленькие танцовщицы в розовом, и скачки».

В 1897 году сестры Лероль оказали милость Ренуару, подарив ему один из моментов, на которые так скупа жизнь. Пусть он не предложил картину семье Лероль, но ведь он и не продал ее, не доверив полотно даже своему постоянному торговцу Дюран-Рюэлю. Он оставил ее у себя дома…

Картина дарит ему только приятные воспоминания. Однажды, когда Ренуар пришел работать в дом Лероля, в гостиной появился Филипп Эскюдье, дед Ивонны и Кристины. Взглянув на неоконченное полотно, он бросает: «Хм, хм… Вот она, новая живопись!» Напрасно Мадлен, его дочь, присутствующая на всех сеансах, пытается сменить тему. Эскюдье неуклюже упрямится. И Ренуар, которого этот брюзга забавляет, хохочет от всей души.

Дружбу Ренуара с Леролем венчают четыре картины. Если не считать Берты Моризо и Жюли Мане, столько он не писал ни одной другой семьи, даже если был к ней привязан. Первым был написан «Портрет Анри Лероля» (1895). Двумя годами позже — «Ивонна и Кристина Лероль за роялем». Из членов семьи Лероль чаще всего он изображал Кристину. В 1897 году он пишет два ее «одиночных» портрета. Первый — «Кристина Лероль», здесь она изображена по пояс в белом платье, с красной розой в волосах. Портрет выполнен в перламутровых оттенках. Он дарит ей картину с посвящением: «Чертенку». Именно такой он видит Кристину, всегда готовую рассмеяться или сказать что-нибудь насмешливое. За этим последовала «Вышивающая Кристина Лероль» (ныне находится в Художественном музее Коламбуса, США), где она, в том же красном платье, в котором сидела за роялем вместе с сестрой, сидит, благоразумно склонившись над своим рукоделием. Кристина здесь «дивная», как пишет Жюли Мане: женщина-девочка, от которой веет пикантным очарованием.

Ренуар изобразил картины в виде интерьера дома. Их невозможно так же хорошо различить, как картины Дега на портрете у рояля. Их рассматривают вблизи двое мужчин в костюмах, вероятно, пришедших отобедать. Они обсуждают картины между собой, тогда как Кристина, не поднимая глаз от своего рукоделия, не обращает на них ни капли внимания. Это два близких друга Лероля, любующиеся его коллекцией: бельгийский скульптор Луи Девийе, узнаваемый по заостренной бородке, а также промышленник, художник и коллекционер Анри Руар. Последний, впрочем, не просто явился с визитом к Леролю: он приходит сюда почти в качестве родственника.

Глава 8 Клан Руар

Семья Руар — некое подобие семейства Лероль. Правда, в более взрывной разновидности, что объясняется и тем, что Руар намного богаче, и тем, что члены этой семьи намного темпераментнее. Здесь в центре находится неординарная личность Анри Руара, пример которого подавляет его сыновей. Им будет сложно найти себя, идя по его стопам или против него. Это современные крестоносцы, лишенные францисканской мягкости, осеняющей семью Лероль, не разделяющие прогрессивных общественных идей, со страстью исповедующие непримиримый католицизм и оголтелый национализм. Их натура столь же чужда Леролю пылкостью, как, возможно, близка воспитанием. Объединяет их только любовь к искусству. Но и здесь свойственная семье Лероль широта взглядов в сыновьях Руара превращается в экзальтированный восторг или полное неприятие. Даже поэзии не удается спастись под их напором. В довершение всего они антидрейфусары, тогда как вся семья Лероль — защитники Дрейфуса.

Сам Анри — высокий и красивый мужчина, намного спокойнее своих детей. От других промышленных магнатов его отличает то, что он, выпускник Высшей политехнической школы, был учеником Коро и Милле.

Окончив знаменитое учебное заведение с неплохим результатом, он построил заводы для реализации собственных изобретений. Среди них были системы пневматической связи в Париже, позволяющей моментально отправлять письма по пневматической почте, системы охлаждения, которые, в частности, коренным образом изменили условия хранения тел в моргах и позволили построить заводы по производству льда во многих странах. Также Руар разрабатывал различные типы оригинальных керосиновых двигателей и даже модели велосипеда. Один образец «Велосипеда-Ват братьев Руар (1875–1896)» можно увидеть в парижском Музее искусства и ремесел.

Анри Руар всегда ведет дела вместе со своим братом Алексисом, разделяя не только его увлечение прикладными науками, но и его страсть к искусству. Оба брата ежедневно бывают в управлении своей компании на бульваре Вольтер. И по крайней мере раз в месяц — в Монлуконе, где располагаются их заводы, на которых выпускаются железные формы. Они даже вместе купили финиковые плантации в Марокко. Анри и Алексис Руар так ладят друг с другом, что Анри назвал одного из своих сыновей Алексисом, а Алексис дал одному из своих имя Анри. Они живут рядом, в двух особняках под номерами 34 и 36 на улице Лиссабон, выстроенных по их заказу архитектором Анри Февром, зятем Дега (мужем его сестры Маргариты). В доме № 32 жил Жан-Батист Миньон, самый первый компаньон Анри Руара, с которым он создал свою первую механическую мастерскую. Изначально компания называлась «Миньон и Руар», а потом, после смерти Миньона в 1885 году, перешла в полную собственность двух братьев. Через несколько домов от них долго жили братья Кайботт.

Важная деталь: Алексис Руар женился на представительнице рода Лероль. Мари Руар, урожденная Лероль, была кузиной Анри Лероля (если последний пишет свое имя Нету на английский манер — с «у» на конце, то Руар придерживается классического « i »).

Итак, две семьи, Руар и Лероль, связаны родственными узами и навещают друг друга. Оба Анри, Лероль и Руар, часто вместе обедают и принимают друг друга в своих особняках. А иногда они встречаются у общих друзей, в домах Каррьера, Бонньера или у Стефана Малларме.

Анри Руар, родившийся в 1833 году и принадлежащий к тому же поколению, что Мане, женился на девушке из семейства Жакоб-Демальтер, уважаемых краснодеревщиков времен Людовика XVI. Приданое жены еще больше увеличило состояние Анри. Элен Жакоб-Демальтер родила ему шестерых детей: сначала двух дочерей, Элен и Люси (умершую в младенчестве), а потом четырех сыновей: Алексиса, Эжена, Эрнеста и Луи. Но в 1886 году, в возрасте сорока четырех лет, Элен умерла. В доме, где воцарился траур, детей воспитывали угрюмые няньки. Анри Руар был любящим, но отстраненным отцом, у которого после смерти жены появилась любовница — Маргарита Брандон-Сальвадор.

Они постоянно встречаются в ее элегантной квартире в доме номер 9 на улице Ле-Тасс. Она — вдова некоего Жюля Брандона, офицера, убитого во времена Парижской коммуны, и приходится родственницей Эдуару Брандону, художнику, пишущему исторические картины, другу Анри Лероля. В этих семьях, что бы ни случилось, стараются держаться представителей артистической среды.

Другой пример жизни в искусстве и ради искусства — скульптор Эжен Гийом, свояк Анри Руара (муж Ортанс Жакоб-Демальтер, старшей сестры его жены), бывший директор Школы изящных искусств и Академии искусства на вилле Медичи. Он уже член Академии изящных искусств и готовится стать членом Французской академии, куда будет избран в следующем году. Его дочь вышла замуж за сына Эктора Лефюэля, архитектора, построившего крыло Наполеона III в Лувре.

Неудивительно, что в таком окружении главной страстью крупного промышленника и изобретателя Анри Руара стала живопись. Параллельно со своей технической деятельностью и благодаря ей, позволившей ему управлять весьма крупным состоянием, он и вправду собрал коллекцию картин, ставшую самой значительной в его время. Ему есть, чем поразить самого Лероля, а также Шоссона и Фонтена. Руар живет в окружении многочисленных полотен своих друзей импрессионистов, среди которых также есть две великолепные работы Ренуара: «Парижанка» (портрет светской женщины в синем платье, сегодня находится в Национальном музее Уэльса, в Кардиффе) и «Утренняя прогулка верхом в Булонском лесу» (отвергнутая Парижским салоном 1873 году и находящаяся сегодня в гамбургском Кунстхале). А также работы Мане, Моне, Сезанна, Сислея, Писсарро и Моризо — лучшее из созданного ими. С ними соседствуют картины Фонтен-Латура и Пюви де Шаванна. Кроме того, в наличии полсотни картин Коро, четырнадцать — Делакруа (в том числе его роскошный «Автопортрет», написанный в 1832 году, ныне находящийся в собрании Берля в Цюрихе), одна картина Пуссена, произведения Фрагонара, Шардена, Юбера Робера, презирающие как историю, так и географию три картины Тьеполо, четыре — Эль Греко, одна работа Гойи, одна Веласкеса — «Портрет мужчины в шляпе с пером и темном камзоле», и последняя жемчужина богатой коллекции — «Счастливые дни» Гогена. У Ру ара в коллекции хранятся только шедевры, они висят даже на лестницах. Но количество (около пятисот картин, не считая античных предметов, привезенных из Греции, Египта и с Востока) не сказалось на качестве этого собрания. Анри Руар — один из самых авторитетных коллекционеров своего времени.

Художник Поль Синьяк, которого привел к нему в 1898 году его друг Вюйар (Руар, познакомивший с ним Лероля, владеет тремя его картинами), после визита отмечает в дневнике: «Это безумие, дом сверху донизу заполнен картинами, во всех комнатах они украшают стены от пола до потолка. Нет ни одного свободного места. Изобилие чудес (…) Я увидел столько, что вышел оттуда ошеломленным».

Поль Валери рассказывает, что болезнь собирательства передалась даже консьержу с улицы Лиссабон, принявшемуся тоже покупать картины. Два или три раза случалось, что Анри Руар находил какую-либо из них достойной собственной коллекции, и перекупал ее у консьержа. Также Жак-Эмиль Бланш вспоминает в своей работе «О художниках», что в особняке «рамы перекрывали друг друга, смыкались, создавая путаницу. Нужно было постараться, чтобы остановить взгляд только на одной картине». Все посетители, даже самые разборчивые, единодушно соглашались с тем, что Бланш называет «проявлением чисто французского вкуса». Поля Валери, близкого друга Анри Руара, восхищала манера коллекционера, который был лишен всякого снобизма, не отдавал предпочтения ни одной школе, а доверял лишь своей интуиции и вкусу. «Я восхищался, я поклонялся разносторонности месье Руара, сочетавшей в себе все добродетели его натуры и его сердца (…) Я причисляю его к людям, которые произвели большое впечатление на меня», — писал Валери.

Как и у Лероля, не такого страстного в сравнении с Руаром коллекционера, особое место в доме последнего отведено Дега. Здесь выставлены его «Танцовщицы у балетного станка» и «Кабаре», а также чудесное собрание пастелей.

Руар — обладатель «Портрета художника», написанного в 1855 году, и «Автопортрета», где Дега, одетый в черное на коричневом фоне, сжимает в руке держатель для угля (картина хранится в музее Орсэ). Дом номер 34 на улице Лиссабон — настоящий музей, двери которого открыты для каждого желающего раз в неделю. Владелец охотно одалживает свои картины, как это было в 1892 году на ретроспективной выставке Ренуара у Дюран-Рюэля.

Внушительный особняк с широкой лестницей и просторными комнатами выглядит как святилище. Картины висят на стенах темно-сливового цвета. Лероль и Шоссон, любящие свет, живут в белых гостиных, иногда чуть подкрашенных оттенком слоновой кости. А в атмосфере дома Руара есть что-то от склепа. Несмотря на радостную палитру картин импрессионистов, в доме царит траур. Дети изредка входят в гостиную, чтобы развеять свою грусть созерцанием картин Моне или Сезанна. «В юности картины моего отца были для меня, вместе с книгами, большим подспорьем», — напишет один из них, повзрослев.

Несомненно, в доме Руара давно не хватает женщины, которая бы успокоила всех его обитателей. В этих стенах чувствуется нехватка женского внимания, от которого жестоко страдают не только дети, но и их отец. За исключением замужней старшей сестры, дом на улице Лиссабон населяют только мужчин. Анри Руара чаще всего не бывает дома, он ездит по различным делам. Просторные гостиные оживляются всего один раз неделю, по пятницам, когда хозяин принимает друзей. В другие дни особняк абсолютно безмолвен. Его можно было бы даже назвать мрачным, если бы не хранящиеся в нем картины. Дому Руара неведома счастливая семейная гармония, царящая в доме Лероля. Это суровый мир, в котором дети скорее несчастны.

Руар и Лероль одинаково любят открывать и «продвигать» новую живопись. Но они и художники, для которых изобразительное искусство — не просто воскресное времяпрепровождение, развлечение дилетанта, а истинное призвание. У обоих тяга к живописи проявилась очень рано, с детства. В огромной мастерской Руара, среди выставленных шедевров, скапливаются портреты и пейзажи, написанные его рукой. Но они висят скромно, в сторонке, в комнатах для приемов нет ни одного полотна Руара. Менее сдержанный, чем Лероль, в выборе цветовой гаммы, хотя и не догоняющий импрессионистов в их чувстве света, он предпочитает коричневые и серые тона, очень нежные или мрачноватые зеленые. Он много работает в деревне, неподалеку от Мелена, в своей усадьбе Ла Ке-ан-Бри, решетка, дом, оранжерея и высокие деревья которой вдохновили его на создание картин, пронизанных загадочной ностальгией. Они совсем не похожи на своего создателя, якобы живущего в рациональном мире промышленников и деловых людей. Его венецианские акварели и восходы солнца над затуманенным прудом выдают чуткость и затаенную душевную боль.

Как участник группы импрессионистов, выставки которых он частично финансировал, к 1886 году он выработал свой собственный стиль — мечтательный, слегка осененный грустью, перекликающийся с меланхоличной манерой Лероля. Картины Руара узнают и уважают, они выставляются вместе с полотнами знаменитых импрессионистов. Леролю же всегда были особенно близки сюжеты и манера символистов. Свойственная обоим авторская скромность оказала им дурную услугу — по-настоящему знаменитыми художниками они так и не стали.

Больше всего их связывает Эдгар Дега: художник, писавший жокеев и танцовщиц, — их общий друг. С Руаром его сближает давняя и очень крепкая дружба. Они познакомились в лицее Людовика Великого, где вместе учились в старших классах. Снова они встретились на укрепительных сооружениях во время осады Парижа 1870 года, когда Руар командовал батареей 12-го бастиона, а записавшийся добровольцем Дега был простым артиллеристом.

Но самой прочной связующей их нитью остается, конечно, живопись. Дега и сам — фанатичный коллекционер. Он начал собирать свою коллекцию одновременно с Руаром. Они оба частенько делали покупки у папаши Мартена — бывшего театрального актера, ставшего торговцем картинами в Батиньоле. Мартен продавал работы Коро, Милле, Кальса, Будена, Джонгкинда и был одним из первых, кто заинтересовался импрессионизмом.

Дега и Руар советуются друг с другом по поводу своих приобретений. «Дорогой друг, — пишет Дега, не решающийся купить один рисунок, — если ты выскажешься как эксперт о цене и качестве, ты мне очень поможешь. Ты в этом так хорошо разбираешься!» Между Дега и Руаром больше согласия, чем между Леролем и Дега. Последний относится к Леролю как к солидному покупателю, выказывая ему уважение и почтение. Но между ними — дистанция, которую в его отношениях с Руаром сокращает дружба. Не только с Анри, но и с его братом Алексисом (тем, что женат на Мари Лероль), тоже бывшим учеником лицея Людовика Великого. Дега обедает у него раз в две недели по вторникам, чередуя эти визиты с посещениями другой близкой ему семьи, Галеви [21] .

Он не перестает восхищаться коллекцией Алексиса Руара, который, как и Шоссон, собирает японские эстампы, а также гравюры. Эстампов у Алексиса невероятное количество — до десяти тысяч!

Каждую пятницу Дега обедает у Анри Руара. Это было привычкой, которой он не изменял никогда, даже тогда, когда его попросил об этом Людовик Галеви, пожелавший перенести свой день приемов именно на пятницу. Дега отказался, считая Руаров своей семьей: именно этим он мотивировал свой отказ. Он чувствует себя счастливым в артистической атмосфере, царящей в этой семье. Все замечают, что в семье Руар к Дега обращаются на «ты», тогда как Дега и Лероль говорят друг другу «вы»…

Семья Руар в период с 1871 по 1898 год вдохновила его на многие портреты. Они останутся на улице Лиссабон до самой смерти Анри Руара, после которой его дети разделят картины между собой и продадут большую часть из них. Семейных портретов, написанных маслом и пастелью, было около дюжины. Сегодня в парижском музее Мармоттан, а также в питтсбургском Музее искусства Карнеги можно увидеть две лучшие из этих картин. В музее Мармоттан — портрет Анри Руара в возрасте тридцати восьми лет, сразу после войны. Это его самый первый портрет (1871). В Питтсбурге перед нами Анри Руар на пике успеха (1875): богатый буржуа с цилиндром на голове позирует на фоне своих заводов в Монлюсоне, дым из труб символически поднимается к небу. Дега также пишет друга в образе отца семейства, держащего на коленях маленькую дочь Элен («Анри Руар со своей дочерью Элен», 1877). Фоном служит пейзаж Коро.

Потом, двадцать лет спустя, появляется портрет Анри с сыном («Анри Руар и его сын Алексис», 1895–1898), ныне это полотно хранится в Новой пинакотеке в Мюнхене. На картине Руар сидит, чуть ссутулившись, положив ладони на трость, как патриарх, перешагнувший шестидесятилетний рубеж и потерявший свое величие.

Его старший сын стоит по правую руку, на нем — серый редингот, и он надевает перчатки, как будто принимая эстафету у отца.

Благодаря Дега нам известно одухотворенное, уже тронутое болезнью лицо Элен Жакоб-Демальтер, жены Анри, написанной пастелью за два года до ее смерти. И можно представить себе, как привязан был Анри Руар к своей единственной дочери, Элен, старшей из его детей, при крещении получившей имя матери. До того как она вышла замуж и отдалилась от дома на улице Лиссабон, став мадам Эжен Мартен, она любила приходить в его мастерскую и читать там, рядом с отцом. Дега изобразил эту семейную сцену на картине «Элен в мастерской своего отца» (1885; сегодня она находится в Лондоне, в Национальной галерее), как воспоминание о привилегии, которой были лишены мальчики.

Второй портрет Элен Руар, «Мадам Анри Руар, смотрящая на танагрскую статуэтку» (1884; хранится в Кунстхалле, в Карлсруэ) — танагрские статуэтки тоже входили в обширную коллекцию Руара, — хранит образ той, чьего присутствия всем в доме Анри так не хватало.

Дега не писал ни Эжена, ни Эрнеста. Алексис удостоился картины пастелью, для которой позировал в одиночестве. А Луи, младший сын, скоро будет позировать ему со своей супругой для серии пастельных картин. Чаще, чем других членов семьи, Дега по-прежнему пишет Анри Руара. Всего он написал пять его портретов.

Каждый раз, приходя в дом Руара, Дега разглядывает собственные полотна на стенах гостиной, где висят не только семейные портреты его кисти. Здесь много картин, купленных у него Руаром. Случается, что художник не всегда ими доволен. Он уже настаивал на том, чтобы подправить ту или другую работу, временно забирая их, чтобы дописать какую-нибудь деталь. На стенах зияла пустота до тех пор, пока Дега не приносил картину обратно.

Однажды он уничтожил одну картину после напрасной попытки подправить ее — к большому огорчению Анри Руара, находившего ее совершенной. Особенно раздражают творца «Танцовщицы у балетного станка» (сейчас эта картина находится в музее Метрополитен) из-за маленькой лейки, нелепого аксессуара танцевального зала, изображенного слева от танцовщиц. Дега хотел бы убрать ее с картины. Но Руар, наученный горьким опытом, и которому нравится в том числе лейка, «запер» подвеску на замок, чтобы помешать возможному похищению. Он категорически не желает — какая удача для всех посетителей музея Метрополитен! — чтобы Дега переделывал полотно, ведь художнику могло бы прийти в голову его тоже уничтожить.

Идея женить обоих сыновей Анри Руара на двух дочерях Анри Лероля пришла в голову именно Дега. Он уговаривает семьи, придерживающиеся одинаковых общественных, религиозных, художественных взглядов и уже породнившиеся в предыдущем поколении, соединиться благодаря двойному браку навек. Подобный брачный союз кажется художнику совершенно естественным. Дега, по-особому связанный с каждой из семей, в глазах детей играет роль американского дядюшки (некоторые члены его семьи живут в Луизиане) — даже если он выглядит сердитым и взвинченным, все его очень любят. Его остроты забавляют, а независимость старого ворчуна всем импонирует. Картины же художника вызывают в семействах неизменный восторг. «Каждую пятницу, — пишет Поль Валери, завсегдатай приемов на улице Лиссабон, — приходит блестящий и невыносимый Дега. Он сыплет остротами, баснями, максимами, шутками. Его замечания очень умные, тонкие, саркастичные, они полны самой здравомыслящей пристрастности.

От него достается литераторам, Институту Франции [22] , фальшивым отшельникам, художникам, которые везде поспевают. Обожающий его хозяин слушает Дега с восхищенной снисходительностью, да и другие приглашенные, молодые люди, старики, молчаливые дамы, наслаждаются, наблюдая, как великолепный фразер упражняется в иронической резкости».

Он часто фотографирует членов семьи, по отдельности, или группой. Он, как и Пьер Луис, фанат аппаратов фирмы «Кодак». Сохранился снимок Анри Руара от 1885 года, где тот стоит на фоне увешанной картинами стены с сигарой в руке и часами в кармашке жилета. Руар выглядит чуть небрежно и как будто счастливо. Но чаще всего взгляд фотографа Дега притягивали Ивонна и Кристина Лероль — он, в отличие от Ренуара, никогда не писал их кистью. Дега заставлял их позировать перед камином в гостиной тогда же, когда Ренуар приходил писать их за роялем. Задвинув шторы, чтобы комната погрузилась в полумрак, расставив по своему усмотрению стулья и разбросав домашние безделушки, подготовив и отрегулировав свой аппарат, что тогда было довольно сложной процедурой, он пристраивается рядом с ними у каминной полки. С седыми волосами, похожий на старого дядюшку или даже дедушку (в ту пору люди выглядели старше своего возраста), он с ловкостью наводит на девушек объектив. Он всегда тщательно готовится — постановки его мизансцен требуют времени. Он не упускает ни единой детали, лично поправляя пряди волос, складки на платьях или блузах, он даже заставляет своих моделей изобразить то или иное выражение лица, в зависимости от того, нужно ли улыбаться или сохранять серьезный вид. Прекословить ему бесполезно: фотограф Дега точно знает, чего он хочет добиться. Остается только подчиняться ему.

На старых снимках Ивонна выглядит чуть-чуть грустной.

А Кристина — как и на картине Ренуара — излучает свет и выглядит более приветливой, чем сестра. Она слегка улыбается — возможно, Дега запретил ей смеяться. Но обе девушки, судя по всему, чувствуют себя совершенно свободно, естественно, несмотря на позу — Ивонна сидит у рояля, а Кристина опирается на каминную полку. Им комфортно в компании своего «дядюшки». Бездетный Дега испытывает отеческую привязанность к Ивонне и Кристине (как и к детям Руара), от которых веет солнцем и весной. Хотя, конечно, никто не называет его «дядюшкой». Даже повзрослев, младшие Лероли и Руары продолжают обращаться к нему «месье Дега», подчеркивая, как он сам того желает, конечную букву его фамилии «s», которая должна звучать, как «z». Он дорожит этим странным произношением: Дегаз.

Несмотря на то что эта обязанность традиционно возлагается на немолодых женщин, Дегаз с трогательным энтузиазмом взял на себя роль «свахи». В этой истории он — сват, выступающий посредником между двумя сторонами. Именно в его доме в 1898 году будет подписан брачный контракт. На картине, написанной Ренуаром в 1898 году, Ивонне двадцать лет, и она уже помолвлена с Эженом, вторым из четырех сыновей Руара. Через два года Кристина станет невестой самого младшего из братьев, Луи. Поэтому работы Дега на заднем плане картины Ренуара имеют особый смысл: они намекают на человека, сыгравшего главную роль в определении жизненного пути сестер. Ответственного за их будущие несчастья.

Не удовольствовавшись организацией двух браков, Дега собирается устроить третий: еще одного Руара, Эрнеста (родившегося после Эжена и перед Луи), с девушкой, которую сам Дега любит не меньше, чем сестер Лероль, — Жюли Мане, дочерью Берты Моризо и Эжена Мане, племянницей Эдуарда Мане.

Эрнест, который мечтает стать профессиональным художником и поэтому отказался от Политехнической школы, — его единственный ученик.

Три свадьбы, слаженные Дега, произойдут почти друг за другом: за два года и два месяца трое сыновей Руара женятся на выбранных художником девушках. Декабрь 1898 года: Эжен женится на Ивонне. Май 1900 года: Эрнест берет в жены Жюли Мане. В феврале 1901 года Луи сочетается браком с Кристиной Лероль.

Единственным из сыновей Анри Руара, избежавшим властной отцовской опеки, остается его старший сын, Алексис. Не слушая советов Анри, он женится на Валантине Ламур. Она родит ему троих детей — двух дочерей и сына Поля, который однажды женится на Агате Валери, дочери Поля Валери и Жанни Гобийар (племянницы Берты Моризо и двоюродной сестре Жюли Мане). На этом окончательно замкнется и без того не склонный к расширению своих границ круг.

Что касается трех других браков, никто из членов причастных семейств, видимо, не сомневается в правоте «дядюшки» Эдгара Дега. Каким бы опытным и гениальным он ни был в искусстве, к идеям старого холостяка о браке следовало бы отнестись осмотрительнее. В матримониальных делах Дега разбирается гораздо хуже, чем в живописи. Сам он терпит только свою старую няньку, Зоэ, и совершенно ничего не знает о супружеской жизни. Всю жизнь он остерегался заключать какие-либо соглашения с противоположным полом.

Глава 9 Ивонна и ее имморалист

Неуравновешенный Эжен, второй сын Руара, которого Дега предназначает для Ивонны Лероль, — человек, родившийся под знаком противоречий и внутреннего разлада. В нем есть нечто особенное, ставшее проклятием всей его жизни. Его сексуальные предпочтения неясны. Имя Эжена осталось в истории литературы только по причине его близости с Андре Жидом, который посвятил ему свой роман «Топи»: «Я написал эту сатиру ни о чем для своего друга Эжена Руара».

Эжен, интересующийся всем, но неспособный ни в чем проявить себя, разрывающийся между многими призваниями, но не отличившийся ни в одном из них, пытается походить на своего отца, который достиг поставленных целей во всем — от промышленности до искусства. Эжен же никогда ничего не доводит до конца. Его интуиция граничит с гениальностью отца и могла бы привести его к успеху, но он остается во власти мечтаний, которым сбыться не суждено. Он мучается вопросом смысла жизни, который хотел бы придать своему существованию. Он ищет верную дорогу, постоянно уходя не в ту сторону. Он не знает, куда направить свои силы. Можно задаться вопросом, не желал ли он через явные провалы и ошибки наказать себя за чрезмерные устремления или за свое «проклятие», которое так было тяжело признать и пережить.

Из всех братьев Руар, обладавших нелегкими характерами, страстными и безумными, будто сошедшими со сцен русских или скандинавских театров, Эжену приходится труднее всего. Этот разрываемый противоречиями человек словно отмечен печатью неизбежного несчастья, чего не скажешь о Луи, младшем из всех, несмотря на его приступы ярости, и еще меньше об Эрнесте. Эрнест, ясно осознавший свое призвание и посвятивший себя семье и искусству, не пытался превзойти отца.

Эжен и Луи похожи. У них бледные лица, русые волосы и бороды, рыжеватые отблески которых контрастируют с темным окрасом волос их жен. Глядя на них, иногда можно подумать, что шотландцы женились на андалузийках. Но не одно это объединяет двух братьев Руар, женившихся на сестрах Лероль. Оба — худощавые и высокие, около метра восьмидесяти сантиметров ростом. Оба элегантны и слегка надменны, одеты в костюмы, сшитые хорошими портными, ходят, помахивая тросточками, на их руках — перчатки светло-желтого цвета. У братьев, ясно понимающих, какие привилегии предоставляет им отцовские имя и состояние, утонченный вкус. И характерами они схожи. Они громко разговаривают, быстро приходят в эмоциональное возбуждение и охотно бросаются в полемику. Ни тот, ни другой не унаследовали спокойствия и радушия Анри Руара.

Его сыновья — сложные и бурные натуры, несдержанные в своих суждениях и высказываниях, подверженные мрачным мыслям, сомневающиеся в себе и своих способностях преуспеть. Разрываясь между тем, чего добился их отец, и тем, о чем они сами мечтают, братья Руар быстро выходят из себя и подолгу сердятся друг на друга. Но они боятся собственной тени и крайне уязвимы, они крадутся окольными путями, не замечая магистральной дороги, проложенной главой семьи.

Окончив сельскохозяйственную школу в Гриньоне, рядом с Версалем, Эжен захотел, как и его отец, стать инженером, но не просто инженером, а агрономом. Это выгодно отличало бы его от простых промышленников, занимающихся выпуском железных труб. Анри Руар разочарован: имея четырех сыновей, он мог бы надеяться, что кто-то из них станет его преемником. Но Эжен сознательно самоустраняется, у Алексиса больше способностей к музыке, чем к математике, а Эрнест, хотя и учился в Политехнической школе, в конечном счете отказался продолжать свои блестящие научные исследования и сосредоточился на обучении живописи у Дега. Преемником Анри в результате станет его зять Эжен Марен, муж Элен.

Может быть, корни любви Эжена Руара к деревне уходят в детство, когда ребенком и подростком он счастливо проводил там время, надолго приезжая в семейную усадьбу в Ла Ке-ан-Бри? Или, возможно, он мечтал вновь оказаться в окружении пейзажей — ведь он рос в доме на улице Лиссабон среди картин, написанных Коро, Милле и самим Анри Руаром? Анри часто ездил по Франции и Италии, привозя из путешествий изображения полей, лесов, прудов, полян.

В момент знакомства с Ивонной Эжен Руар живет в Отене, в Бургундии. Это прелестный городок на берегах реки Арру, притока Луары, в лесистом меланхоличном месте, как будто сошедшем с полотна Анри.

Вместе со своим товарищем по гриньонской школе, молодым человеком по имени Деода Каре де Шато-Реньо д’Алиньи, он с весны арендует ферму «Равнины», неподалеку от Отена. Ферма принадлежит матери Деода, а он сам занимается ее управлением и ведением сельского и лесного хозяйств.

Эжен взял кредит в банке, желая обойтись без помощи отца и обеспечить свою финансовую независимость. Для молодого человека, вкусившего столичных удовольствий, завсегдатая литературных и художественных салонов и привычного к светской жизни, дела, на которые он направляет свою энергию, могут показаться странными. Вероятно, семья д’Алиньи сыграла большую роль в его желании стать простым деревенским жителем. Во время одного из визитов в замок Жюлли-лез-Арнэ, что находится в департаменте Кот-д’Ор, молодой Руар был потрясен личностью старого графа, ведущего безмятежную жизнь посреди своих земель. Он чувствовал себя защищенным своим благородным именем — д’Алиньи были королевскими мушкетерами. Эжен мечтает стать владельцем замка и заняться сельским хозяйством. Через несколько лет он добьется своего, пусть в дальнейшем и потерпит сокрушительное фиаско.

Деода — образец мягкости и терпения. Он всегда готов помочь мудрыми советами, которые дает в соответствии со своими религиозными убеждениями. Он — честный компаньон, товарищ в трудных начинаниях, надежный друг и полная противоположность тому, чем является для Эжена еще один его приятель — Андре Жид. Последний все время стремится к большей моральной, духовной и сексуальной свободе.

Эжен, которого нельзя назвать одиночкой, всегда был завсегдатаем поэтических вечеров и светских сборищ. Через своих верных друзей он сближается с двумя писателями, которые по воле случая оба хорошо знакомы с Андре Жидом. Писателей зовут Пьер Луис и Поль Валери.

Первый — чуть старше. Он уже признан коллегами по жанру, и считает возможным наставлять других. Валери, как и Жид, окажется многим обязан ему, поэтому Луис будет обижен и даже оскорблен тем, что Жид посвятит не ему, а Эжену Руару книгу «Топи». Это приведет ревнивого Луиса в бешенство. Валери, с которым Эжен познакомился в Монпелье, где проходил сельскохозяйственную стажировку, в то время, как первый заканчивал свою воинскую службу, тоже вовлечен в беспокойные и непостоянные отношения соперничающих друзей — обидчивых творцов. Луис в письме называет Жида «маленьким мерзавцем», что спровоцировано решением последнего доверить Валери «премьерное» чтение одной из своих рукописей. Жид с удовольствием рассказывал об этом Эжену, дружба с которым теперь вытесняет его привязанность к Луису. «Признаю, что поступил не по-дружески в данном случае, — пишет Жид в ответ, — но я хотел вернуть себе свободу, так как ясно ощущаю, как сильно тяготят нас существующие разногласия».

Эжен, которого одновременно с сельским хозяйством влечет литература, живет в среде истинных писателей — настоящих или будущих. Но, задумав поиграть в землепашца в Отене, он их оставляет, впрочем, не прекращая с ними отношений — Эжен довольно часто приезжает в Париж. Кроме того, он состоит с друзьями в регулярной переписке. Желание быть «единым в двух лицах» — крестьянином и художником, как его отец, промышленник и художник, мучает Эжена. Возможно, он не осознает последствий, к которым его могут привести разрывающие душу порывы. Характер Анри — гармоничный и гибкий, позволяющий ему манипулировать своими предпочтениями и склонностями. Эжен — упрямый и нерешительный, всегда терзается выбором и не может ни с чем смириться.

Он познакомился с Жидом в 1893 году в доме Маргариты Брандон-Сальвадор на улице Ле-Тасс. Сыновья Руара не обходят стороной салон любовницы их отца, где каждый четверг собирается блестящая компания любителей и ценителей искусств. Маргарита — близкая подруга Жюльетты Жид, матери писателя. Это слово пока еще не в полной мере подходит Андре, опубликовавшему к тому моменту всего одну книгу, «Тетради Андре Вальтера», к тому же за собственный счет. Его читателей можно пересчитать по пальцам. На следующий день после знакомства он дарит экземпляр «Тетрадей» Эжену. Тот, прочитав, признается, что это именно та книга, «о которой он мечтал». И что он сам упорно пытается заниматься сочинительством. Желая отблагодарить Жида за подарок, Эжен посылает ему роман на свой вкус — «Дочь Евы» Бальзака.

Жизнь в Отене проста и даже груба. Эжен обитает в жилище безо всяких удобств, в окружении амбаров и коровников. Окна выходят во двор, где бегают куры и индюки.

Вечером на ферме, после долгого трудового дня, Эжену нечем себя развлечь, разве что чтением Вергилия, расхваливающего прелести полевой жизни. В одиночестве, которое частично разделяет Деода, Эжен продолжает писать роман, вдохновленный собственными переживаниями, связями, а также противоречивыми и болезненными желаниями, убивающими его жизнь. Прочитай сочинение Эжена кто-то из семейства Лероль, да и сам Дега, они были бы взволнованы такими откровенными признаниями. Роман будет опубликован во время помолвки Эжена с Ивонной: в мае 1898 году, в издательстве Mercure de France. Это первый роман молодого Руара — и последний. Он никогда не бросит сочинительство, но не сможет довести до конца ни одного произведения.

Название книги, «Вилла без хозяина», придуманное Жидом, было выбрано из четырнадцати вариантов. Роман также мог именоваться «Жатва», «Жалкая жатва», «Время сева» либо, что больше похоже на издевку, «Земледелию не хватает работников!».

Но «Вилла без хозяина» — не первое творение Эжена. В двадцать лет, в 1892 году, он написал повесть под названием «Месть монахов» — зловещую историю о монахе, убитом собственным братом в монастыре на Центральном массиве. Книга была издана за авторский счет в двадцати пяти экземплярах в издательстве Cazaux et Toulet, в городе По. Разумеется, у повести было немного читателей. Даже Жид к моменту, когда Эжен посылал ему главы из своего будущего романа, пока не читал повесть.

Эжен прожил в городе По две долгие зимы. Там он лечился от туберкулеза, симптомы которого, к счастью, вскоре исчезли. Еще раньше он провел более полугода в Да Бурбуль, в Оверни, где все были уверены, что ему до конца жизни придется оставаться на курорте или в санатории. В По, древней столице Наварры, он крепко подружился с Франсисом Жаммом. Беарнский поэт посвятил ему стихотворение «Я ехал в Лурд».

Эжен еще не нашел себя в литературе. Когда им овладевает неуверенность, Жамм приходит на помощь. Он на четыре года старше и играет при Руаре роль советчика. Жамм входит в «первый» круг друзей Эжена, конкурируя с Жидом под взглядом благоразумного Деода д’Алиньи, которого Андре прозвал «Святой Франциск с равнин».

Миролюбивому Деода, наблюдавшему за тем, до какого опустошения может довести страсть, не раз приходилось останавливать подчас опасную игру двух эгоцентристов. Жид очень привязан к Жамму. Он — один из его первых почитателей и защитников. Жид из своего кармана в 1895 году оплатил публикацию сборника Жамма «Однажды». Писатель старательно расточал похвалы «восхитительно правдивым», напоминающим «источник, куда приходят напиться те, у кого чистое сердце» стихам Жамма. По его мнению, поэт заслуживал большего признания. Но тем не менее Жид соперничал с Франсисом, борясь за расположение Эжена.

Работа над романом «Вилла без хозяина» стала для Эжена еще большим испытанием, чем сельскохозяйственный труд на ферме «Равнины». Он много сомневался в структуре романа, психологии героев, а переходы от одной главы к другой создавали сложности, которые он с трудом преодолевал. Он переписывал каждую фразу, с одержимостью подбирал каждое слово, оттачивая стиль, а главное — пытался говорить собственным голосом, тем голосом, что часто сравнивают с музыкой великих композиторов. Он слышит такой голос в произведениях Жида. Или Жамма. Но голос замолкает, когда Эжен пишет сам — в лиричной манере, по-настоящему чувствуя язык, но совсем бесцветно, безлико. Жид, несмотря на свое дружеское к нему отношение, вынужден признать — с досадой, но не без тени садизма, — что роман Эжена лишен «всякого мастерства или даже самого примитивного таланта». Именно так написал он Жамму, подчеркнув, что его самого «эта книга трогает своей слабостью». Жид существеннейшим образом повлиял на роман — он помогал и в создании сюжетных ходов, и выстраивании характеров персонажей, и в работе над словом. «Вилла без хозяина» обязана ему отнюдь не только названием.

Жид внимательно следил за созданием романа, заставил Эжена переписать немало эпизодов, а перед публикацией даже просмотрел верстку. Он исправлял многочисленные орфографические и пунктуационные ошибки, В этом Жиду помогала его молодая супруга, старавшаяся облегчить мужу трудную работу над этим текстом. Она признавалась, что роман «Вилла без хозяина» оставлял у нее впечатление, будто она идет по песку!

Руар отверг только один совет Жида, не пожелав изменить последнюю главу, которую его друг счел «отвратительной», «топорной» и «требующей полной переделки». Действительно, герой романа раскаивается в своих ошибках, а раскаяние глубоко чуждо автору. «Что бы я стал делать с этим раскаянием?» — пишет он вместо заключения в своей собственной книге.

Роман «Вилла без хозяина», единственное произведение неудачливого писателя, оставит любопытный след в истории словесности. Жид стал крестным отцом Эжена в литературе, но их влияние друг на друга было взаимным. Роман «Топи», посвященный Эжену, родился из «Виллы без хозяина», откуда автор почерпнул идею веселой буффонады — Жид определяет жанр своего произведения как «соти» (средневековую сатирическую пьесу), насмешку.

Менальк, персонаж, которого в общих чертах описал Жид, в рассказе, опубликованном в 1896 году в журнале L’Ermitage, становится у Руара главной отправной точкой в поиске героя. Он — его спутник и искуситель, с мягкостью предлагающий отправиться в путь или бросить писать вообще.

«Мудрый и надежный Менальк, который говорил, как ребенок» (слова Руара), вновь явится миру в романе Жида «Яства земные». С мыслью об Эжене и в знак протеста против последней главы его романа, главы о тяжком, на его взгляд, раскаянии, Жид вскоре напишет своего «Имморалиста», историю о молодом человеке, утверждающем свою свободу и без сожалений и угрызений совести сбрасывающем оковы.

Эти годы ознаменованы глубоким взаимным влиянием Эжена Руара и Андре Жида друг на друга. Дэвид X. Уолкер, опубликовавший их переписку, скрупулезно анализирует отношения товарищей, показывая, насколько их дружба, прерванная лишь смертью, влияла на творчество каждого из них. Любопытно следить, как первый и единственный роман Руара связан с ранними произведениями Жида.

Ивонна Лероль не вникает в литературные тонкости. Она, вероятно, не понимает, до какой степени опасна для нее эта дружба. Ее мать — давняя подруга матери Андре Жида, а сама она дружна с Мадлен Рондо, на которой недавно женился Жид. Но мадам Жид, мать писателя, скончалась в 1895 году.

В том же году Оскар Уайльд после скандального судебного процесса был приговорен в каторжным работам. Жид лишился, с одной стороны, своего доброго ангела, а с другой — своего змея-искусителя. Ведь это Уайльд во время его пребывания в Алжире в январе 1895 года, всего за несколько месяцев до суда, приобщил его к гомосексуальным забавам. Автор «Портрета Дориана Грея» познакомил Жида с Мохаммедом — юным музыкантом, с которым, согласно закону, из-за возраста последнего невозможно было предаваться никаким утехам, но с которым Андре познал «удовольствие безо всякого тайного умысла», что «не должно было грозить никакими угрызениями совести». Алжирским опытом отмечен «конец его юности» и начало осознания самого себя. Всем этим он и пытается поделиться с Эженом.

Последний живет с чувством вины за свои гомосексуальные наклонности. Это ощущение определило содержание последней главы романа «Вилла без хозяина», которую так ненавидит Жид из-за болезненности и угнетающего «mea culpa» [23] . «Я лгал — я лгал тем, кто меня окружает, расстающемуся со мной другу и, главное, самому себе», — писал Руар в пресловутом фрагменте.

Как и Жид, несмотря на свои предпочтения недавно женившийся, Эжен подумывает о браке. Его мучает тревога. Нужно ли? Он влюблен в Ивонну, с которой познакомился весной 1895 года на одном из музыкальных вечеров на авеню Дюкен, куда его привел отец. Его влекут грация и чувственность девушки. Он видит в ней идеальную невесту и ту, которая сможет стать матерью его будущих детей. Он желает построить семейный очаг и мечтает о спокойной жизни обывателя. Как совместить супружескую жизнь и сексуальную свободу? Удовольствие и семью? По сравнению с Жидом он выглядит не таким талантливым в удовлетворении своих противоречивых желаний.

Дега же, закоренелый холостяк и неутомимый сват, наблюдает за молодыми людьми покровительственным взглядом. Он вмешается только тогда, когда придет время поспособствовать сближению двух «голубков», совершенно не принимая во внимание все недомолвки, ложь и притворство, которые должны были бы бросить тень на его «великолепный» замысел. Неизвестно, присутствовал ли Жид, еще один частый гость в доме Лероля, при первой встрече Эжена с такой же невинной девушкой, какой была его собственная жена.

Эжен преклоняется перед Ивонной. Однажды вечером он даже сел рядом с ней за фортепиано, чтобы сыграть с ней в четыре руки сюиту «Антар» Римского-Корсакова (которого он предпочитает Дебюсси).

Мадлен, урожденная Рондо, новоиспеченная мадам Жид — мягкий и спокойный человек. Она — близкая подруга всех членов семьи Лероль. Однако в 1895 году

Эжен, воспользовавшись надуманным предлогом (поездка на отцовский завод в Монлюсон), не присутствовал на бракосочетании Жида и Мадлен, которое прошло в мэрии Кювервиля, и венчании в храме города Этрета, в Нормандии. Он присоединился к супругам во время их медового месяца, по пути в Бискру. Это было отличной возможностью для Жида представить ему все того же Мохаммеда, обществом которого отныне наслаждается и Эжен. Они обмениваются эротическими впечатлениями, в то время как Мадлен довольствуется созерцанием пейзажей. Именно тогда замышляется будущая женитьба на Ивонне. Что до Жамма, сопровождавшего Эжена в Бискру и бывшего свидетелем этой сложной интриги, то он предпочел вернуться в Ортез, почти рассорившись со своими друзьями.

Мадлен восхищают в Ивонне «ее дивная мягкость, милая немногословность, нежные и полные личного участия слова». Она пишет Эжену, что юная Лероль «совершенно покорена»…

У Ивонны есть еще одна союзница, знакомая с претендентом на ее руку, — Маргарита Брандон-Сальвадор. Из своей усадьбы Ла Коммандери, что в департаменте Эндр-и-Луара, подруга Анри Руара шлет молодым супругам Жид письмо, в котором расхваливает Ивонну.

Эта женщина, годящаяся Ивонне в матери и обладающая достаточным жизненным опытом, догадывается, что будущая жизнь юной Лероль — если Эжен попросит ее руки — не будет усыпана розами. В словах Маргариты, которой не свойственно идеалистическое отношение к браку, слышится некая обеспокоенность. По ее мнению, Ивонне не стоит надеяться на стихийное счастье в ожидающих ее объятиях. Ей придется стать сильнее, ей потребуется отвага, чтобы победить трудности, которые неизбежно встретятся на ее пути. Слова «счастье» в ее описании вообще нет…

Эжену потребуется два года, чтобы сделать Ивонне предложение. Он колеблется, он боится — самого себя и ожидающей его жизни в случае женитьбы на Ивонне. Он не сомневается в ее достоинствах: она обаятельна, умна, воспитана. Но проходят дни, месяцы, годы, а он все не принимает решения. Он, как все, кто знаком с Ивонной, находит ее «дивной». А Дебюсси так и вовсе считает ее феей, для него она — воплощение образа Мелизанды. Сам Эжен называет Ивонну «маленькой принцессой». Она — идеальная невеста для него. Но готов ли он взять на себя супружеские обязательства?

Он много раз разговаривает с ее отцом с глазу на глаз, пытаясь поделиться с ним своими намерениями. Но Эжен находится в постоянном смятении, он изъясняется неясно и косноязычно. Анри Лероль ничего не понимает и предпочитает попросить разъяснений у Анри Руара. Это еще больше раздражает Эжена.

Внезапно он становится злым, называет Анри Лероля «манерным» и утверждает в одном из своих писем, что «мамаша», Мадлен Лероль, слишком любит деньги. «В этом отношении она считает меня подходящей партией для ее дочери», — замечает Эжен. Он действительно унаследует приличную сумму, однако его личное положение пока не слишком устойчиво — он влез в долги, чтобы наладить дела на своей ферме «Равнины». А уж его характер…

Эжену трудно преодолеть свои внутренние противоречия. Он не может решиться, выбирая между благоразумным стремлением основать семью, как принято в буржуазной среде, и желанием еще раз пережить алжирский эпизод. Жид, тысячу раз повторявший ему о необходимости избавиться от чувства вины, подает пример возможного примирения этих желаний. Но Эжен не способен пренебречь угрызениями совести. Больше всего он боится, что Ивонна не будет счастлива. «Я люблю ее больше, чем прежде, и считаю себя все менее и менее достойным ее. Да поможет мне Бог уберечь ее от тяжкой жизни», — пишет он.

Эжен получает от семьи Лероль двухлетнюю отсрочку, необходимую ему, как он полагает, для размышлений. В это время он может ухаживать за Ивонной, не делая ей предложения. Он мечется между Отеном и Парижем, чаще бывая в провинции, чем в столице, чтобы избегать соблазнов.

«Ивонна вызывает у меня жалость, — пишет Мадлен Жид своему мужу. — Во мне все переворачивается, когда я вижу молчаливую скорбь этой девочки. Любит ли ее Эжен? Если любит, почему не докажет ей этого? Пусть он задумается над тем, сколько вынесли эти хрупкие плечи за столько месяцев». Ситуация всем кажется неприемлемой. Эжен, то загораясь мыслью о женитьбе, то охваченный безумным желанием убежать на другой конец света, тем не менее решается. Когда уже истек срок, предоставленный ему семьей девушки, он наконец просит у Анри Лероля руки Ивонны. Снисходительный и добродушный Анри как будто не видит ничего плохого в нерешительности Эжена, хотя она не сулит его будущей жене ничего хорошего.

Время после помолвки, объявленной в 1898 году, шло не менее тревожно, чем ее преддверие. Мучаясь угрызениями совести, он так мало уделяет внимания Ивонне, что она снова обеспокоена и просит у него объяснений, которых не получает. Эжен не мог признаться наивной девушке, что причина его поведения — гомосексуальность. Ивонна влечет его, но его обуревают и другие чувства. Она обещает ему «нормальную» жизнь — так он сам выражается в одном из писем к Жиду. Но, желая этой нормальной жизни, он бежит от нее. Эжен по-прежнему во власти нерешительности. С неослабевающим предощущением несчастья он посылает Ивонне вымученные сухие письма, полные «беспокойства и властности» (по словам Мадлен Жид). Эти послания выдают его тревогу.

Супруги Жид приложат все усилия, чтобы свадьба состоялась. Если Дега выступает как примиритель и посредник между двумя семействами, чета Жид воздействует больше на жениха и невесту. Мадлен подбадривает Эжена, давая ему советы, утешает Ивонну. Андре часто навещает и успокаивает членов семьи Лероль. По их мнению, он наведывается к ним даже слишком часто. Мадлен Жид со свойственным ей ангельским терпением указывает ему на это. Но Эжен сердится: он думает, что Жид, сам совсем недавно женившийся, ухаживает за Ивонной. В этом, возможно, есть доля истины. Все чаще играя с ней в четыре руки Римского-Корсакова, мило болтая в приветливой гостиной на авеню Дюкен, автор «Топей» почти созревает для отказа от своей склонности к юным мужчинам.

А у Мадлен появляется соперница! Интрига запутывается до предела. Даже Луи, младший из братьев Руар, предостерегает Жида, указывая на его неуместное поведение. Жид защищается, утверждая, что питает к Ивонне лишь «почтительную привязанность». Но это никому не мешает подозревать его в чрезмерной близости к невесте своего друга…

Взбешенный Эжен в приступе ревности направляет в дом своего «лучшего друга» двух секундантов, поручая им передать писателю письмо с вызовом на дуэль. Он настаивает на том, чтобы прежде Жид пришел объясниться. «Вы понимаете, что-то во мне угасло, как вы не могли предчувствовать этого?» — вопрошает разгневанный жених. Эжен называет его «месье» вместо обычного обращения «старик».

Осторожный и осмотрительный Жид решает скрыться. Он просит Раймона Бонера, композитора и друга семьи, попытаться вразумить Эжена. Бонер — человек миролюбивый, но и ему будет нелегко успокоить вспыльчивого Эжена. Нелегко, но возможно: он добивается цели, хоть и ужасается глубине несчастья юного Руара. Жид дает обещание, что будет реже бывать в доме Лероля и отдалится от Ивонны. Эжен отказывается от вызова на дуэль и своих обвинений. После бурной ссоры, спровоцированной их слишком близкими отношениями, они мирятся.

В каком состоянии встречает великий день свадьбы невеста, пережившая такие бури и волнения? Никто и ничто, ни одно письмо, ни один свидетель не рассказывают о ее настроении. Можно предположить, что она и счастлива, и одновременно обеспокоена. Ей предстоит отдать свою душу, свое тело, свою жизнь этому высокому и красивому молодому человеку, рядом с которым, как она уже понимает, ей не найти покоя.

Бракосочетание состоялось сразу после Рождества, 27 декабря 1898 года в мэрии VII округа Парижа. Затем последовало венчание в церкви Сен-Франсуа-Ксавье, прихожанами которой были родственники новобрачной. Для этой церкви Анри Лероль написал большой диптих «Причастие», находящийся сейчас в ризнице. Свидетели со стороны Эжена — его дядя, Эжен Гийом, член Французской академии, имеющий чин офицера Почетного легиона, и Андре Сансон, школьный преподаватель зоотехники в Гриньоне, тоже офицер Почетного легиона. Свидетелями со стороны Ивонны выступают двое дядюшек: Поль Лероль, старший брат ее отца, депутат от того же VII округа, и Альфонс Эскюдье, брат ее матери, командир пехотного полка в Валансьене.

За несколько месяцев до свадьбы Эжена и Ивонны, в возрасте пятидесяти шести лет внезапно умирает поэт Стефан Малларме. Недавний траур по общему другу слегка омрачает счастливую картину бракосочетания. Вальвэн, где жил и скончался Малларме, «лишился своей души», — пишет Жюли Мане, опекуном которой (вместе с Ренуаром) был Малларме. Она провела много дней рядом с мадам Малларме и ее дочерью Женевьевой, утешая их.

На похоронах поэта, который упокоился близ своего преждевременно умершего сына Анатоля, Поль Валери хотел произнести речь, но, будучи слишком взволнованным, не смог ее завершить. Было много слез. «Как скорбно, когда все уехали, видеть здесь только двух одиноких женщин, оставшихся без человека, ради которого они существовали», — признается Жюли.

Но грустные мысли все-таки отступают, когда все видят приближающуюся к алтарю великолепную пару. «Сегодня — свадьба Ивонны, — отмечает в своем дневнике Жюли Мане через несколько страниц после описания похорон Малларме. — Она очень красива в белом платье, а Руар изумителен со своими золотистыми волосами». В качестве хора приглашены певчие из церкви Сен-Жерве. Сестра новобрачной, Кристина Лероль, «очаровательна», если верить Жюли, и тоже вся в белом, в широкополой шляпе в перьями, с розовым цветком в волосах и розовым шарфом на плечах.

В полдень близкие друзья и родственники узким кругом собираются на завтрак в доме Лероля. «Мне здесь интересно и вовсе не скучно, — пишет Жюли. — Мы вернулись пешком [вместе с кузинами Полой и Жанни Гобийар, племянницами Берты Моризо] в компании месье Ренуара, который все еще чувствует себя утомленным».

Большой прием состоялся тем же вечером в доме Анри Руара на улице Лиссабон, в большой гостиной, чаще всего скрытой от дневного света, но открытой и украшенной цветами по случаю свадьбы.

Брачный контракт был подписан 22 декабря на улице Виктор-Массе в доме Эдгара Дега. Он чувствовал себя счастливым, так как добился одной из своих целей. День свадьбы Эжена и Ивонны стал днем первой из трех его побед. Жюли Мане, присутствовавшая на всех торжествах вместе со своими кузинами, находит Эжена «милым», но сама не отводит глаз от Эрнеста.

«Я отыскал для вас Эрнеста, — сказал ей Дега. — Теперь выпутывайтесь сами». Она отмечает, что «месье Лероль слышит эту фразу и кажется заинтригованным». Ей все ясно, нет никаких сомнений: «Да, Эрнест мне понравился. Он как будто избавился от своей скромности. У него те же вкусы, что и у меня, он вырос в той же среде, что и я, его отец столь обаятелен… Сможет ли он приблизиться ко мне? Именно эта мысль пришла мне в голову тем вечером», — вспоминает Жюли. На протяжении всего приема она не отпустит руку Эрнеста.

Рядом с ней — еще одна счастливая невеста, кузина Жанни Гобийар, вместе с которой она живет после смерти Берты Моризо. Жанни, племянница Берты Моризо, тоже недавно осиротела — ее мать умерла от рака. Юная Гобийар держит под руку Поля Валери. Первым задумал соединить двух молодых людей Малларме. Валери — один из его самых верных учеников, он даже считает Поля духовным сыном. Семья Моризо, с которой он дружил, стала ему почти родной. Но после смерти поэта эстафету свата подхватил неутомимый Дега, всегда готовый устроить очередную свадьбу. Видя, как две новые пары входят в гостиную, Дега может только порадоваться, так как они на редкость удачно составлены. За Жанни, идущей под руку с Валери, входит Жюли подле Эрнеста. В голове последней внезапно возникает четкое представление о том, какая жизнь ожидает в будущем всех четверых. «Я спрашиваю себя, не идет ли этим чудесным вечером каждая из нас под руку с тем, с кем могла бы так же пройти по жизни», — романтически предполагает Жюли.

Эрнест Руар и Жюли Мане. Поль Валери и Жанни Гобийар. Две свадьбы состоятся одновременно, в один день и в одном месте — в церкви Сент-Оноре-д’Эйло в мае 1900 года, менее чем два года спустя после бракосочетания Эжена и Ивонны.

Обе пары — Жюли и Эрнест Руар, Жанни и Поль Валери — до конца дней будут жить в одном доме на улице Вильжюст, построенном Бертой Моризо. Это здание как будто сама судьба предназначила для семейного счастья. Чета Валери устроилась на четвертом этаже, а супруги Руар — на пятом. Этаж, на котором располагалась мастерская Берты, остался незанятым.

Но 27 декабря 1898 года, когда радужное будущее двух пар пока лишь намечается, на лицах новобрачных, Эжена и Ивонны, бродят приличествующие случаю улыбки. Возможно, они обеспокоены больше, чем кажется окружающим. Тучи начали сгущаться над парой сразу, как только они ответили «да». Чувствовал ли это Дега?

Рядом с молодоженами стоят члены их семей, а также близкие друзья: художники, писатели, скульпторы, музыканты. Нет только одного — Андре Жида. Он с женой остался в своем поместье в Да Рок-Беньяр. Как Эжен не присутствовал на его свадьбе, так и Жид не захотел услышать, как новоиспеченные супруги обмениваются клятвами вечной верности.

Жюли Мане в дневнике не упоминает об этом, рассказывая лишь о своей зарождающейся любви к Эрнесту и чувстве своей кузины к Полю Валери. Больше ее никто не интересует. Она не говорит ни о Луи, младшем из братьев Руаров, ни о Кристине Лероль, младшей сестре Ивонны, которые уже попали «на карандаш» знаменитого сводника Дега.

Сначала Эжен предполагал увезти Ивонну в свадебное путешествие в Египет. Он спрашивал адреса отелей у Пьера Луиса, брат которого, Жорж Луис, был спецпосланником в Каире. Луис с готовностью передает ему список через Поля Валери. «Если он собирается тратить четыре фунта в день, пусть останавливается в Ghezireh, который слывет самым удачно расположенным отелем в мире, и от которого у меня остались очень яркие воспоминания.

В любом другом крупном каирском отеле (их всего четыре или пять) цены такие же, как в Париже. Если он хочет сэкономить, можно остановиться в Pension Victoria на Клубной улице — там очень прилично и недорого. Если европейскому стилю он предпочитает арабский, в самом центре Каира есть старый и несколько простоватый отель, где селятся художники, он называется “Нильским отелем”», — подробно инструктирует Луис.

Мимоходом он советует молодоженам воспользоваться путеводителем Бедекера, составленным замечательным египтологом, и не доверять другим. Наконец, он рекомендует не гнушаться балами в крупных отелях Ghezireh, Sheperd и Continental, которые во время балов оставляют приоткрытыми все двери свободных номеров для молодых американок и тех, кто с ними танцует. «Вот, дорогой мой Поль, чего не найдешь в путеводителях!» — торжествующе заключает Пьер Луис.

Но его советы не убеждают Эжена, который, в конце концов, выбирает Италию. Дядюшка Эжен Гийом, занимающий пост на вилле Медичи, встречает их в Риме и составляет маршрут, который пролегает через Сорренто и Флоренцию. Чета Жид не присоединяется к ним, хотя ранее такая возможность не исключалась. Эжен и Ивонна будут путешествовать без друзей, оставаясь целый месяц с глазу на глаз.

Вернувшись во Францию, они сразу же отправляются в Отен. 15 февраля 1899 года ферма «Равнины» с радостью принимает их. Ивонну встречают «выстрелами из ружей, петардами, ракетами, бенгальскими огнями и иллюминацией. На вокзале ее встречали с цветами, они же были и на столе. Все это растрогало ее», — пишет Эжен Жиду на следующий день.

Глава 10 Кристина и ее всепроклинающий спутник

Его невозможно не заметить. В своих письмах Дега называет его «мой маленький рыжик». У этого играющего в Дон Жуана представителя золотой молодежи, с его рыжей бородой и рыжей шевелюрой, с гордой походкой и вызывающим видом, есть все, чтобы притягивать к себе взгляды. Ничто так жестоко не ранит его, как чужое безразличие. Он всегда громко разговаривает и постоянно готов ответить на вызов. Он считает, что шокировать лучше, чем быть незамеченным.

Луи, младший из братьев Руар, рожденный в 1875 году, стремится жить — всеми средствами. Жид называет его исключительно «малыш Руар», а обращаясь к Эжену, который старше Луи на три года, говорит о нем «твой юный брат». Луи тоже хочет утвердиться как личность. Ореол главы семьи, их великолепного отца, вынуждает, подталкивает Луи превзойти самого себя, но в то же время бросает тень на его собственные способности. В его душе, такой же мятущейся, как у Эжена, тревога и гордыня ведут бой не на жизнь, на смерть.

Обладая заслуженной репутацией спорщика, нарывающегося на ссоры, и всячески ее поддерживая, он остается самым сентиментальным. Из четырех братьев смерть матери больше всего ранила именно его. Когда ее не стало, Луи едва исполнилось одиннадцать лет. Стоит ли видеть в его лихорадочной гонке за женщинами желание найти замену любимой матери?

В его надменности ощущается уязвимость. В высокомерии — сомнение. Комплекс неполноценности под маской внешнего превосходства, способного вызвать раздражение или улыбку. Луи провозгласил себя аристократом, хотя в его венах нет ни капли голубой крови. Но он гордится своим орлиным носом — руаровским профилем, как говорят в семье, и утверждает, что унаследовал его от Генриха IV. Нет сомнений, что его монархические взгляды объясняются именно формой носа…