Девушки с картины Ренуара Бона Доминик

Как Вы находите эту землю,

которую Сами создали?

Поэма будет переиздаваться несколько раз. За четыре года войны L’Art catholique опубликует, наряду с другими, такие поучительные произведения, как «Тайна Иисуса Христа» Паскаля, «Восемь фресок с изображением святых» Р. П. Ланда, «Божественные нравы» Фомы Аквинского, диалог между Ж. К. Гюисмансом и святым отцом доном Жаном-Марсиалем Бессом, «Жизнеописание святого Франциска Ассизского, супруга госпожи Бедности». В 1916 году из-под пера Анри Масси выходит на свет трагедия «Жизнь» Эрнеста Псикари.

Внук писателя и историка Эрнеста Ренана получил печальную известность, вместе с поэтом Шарлем Пеги и писателем Аленом Фурнье став одними из первых жертв войны. В августе 1914 года на бельгийском фронте он был сражен пулей в голову. В 1919 году L’Art catholique выпускает нечто вроде посмертного слова по погибшим молодым людям — «Размышления мадам Огюстен Кошен» (1830–1892), предназначенные для вдов погибших на войне. Аделина Кошен, муж которой погиб во время Франко-прусской войны (1870–1871) и которой пришлось одной воспитывать троих сыновей, записала для своих потомков, а в частности для своих невесток, размышления, молитвы и советы, основанные на ее переживаниях. Луи Руар рассудил, что женский взгляд на войну заслуживает издания во времена «опустошения, траура и самопожертвования».

Предисловие к книге, не подписанное, но написанное в характерном для него высокопарном стиле, свидетельствует о его желании быть по-своему полезным в битве за национальное возрождение. «Размышления вдовы — автора книги, как мы надеемся, также станут поддержкой для многих женщин, которых война сделала вдовами. Те, кто помоложе, почерпнут здесь силу для того, чтобы нести бремя одиночества. Те, кто постарше, научатся заглядывать за край земной жизни. Всякая измученная душа на этих страницах найдет для себя смысл существования, утешительный пример живого благочестия и веры».

Но история жестока. Огюстен Кошен, внук мужественной женщины, а также сын депутат парламента от Парижа и большой друг Луи Руара, в возрасте сорока лет погибнет на поле боя. Несмотря на то, что Огюстен был резервистом, он отправился на фронт добровольцем. «Мое место среди опасности, имя обязывает меня», — писал он своей жене. Дважды тяжело раненый (в 1914 и 1915 годах), но всякий раз возвращавшийся в строй капитан 146-го пехотного полка Огюстен Кошен был убит в Морикуре, на Сомме, 8 июля 1916 года.

Эжену на момент начала Первой мировой войны сорок два года, у него двое детей. Он находится на своих землях в Баньоль-де-Гренад. Он не пойдет в солдаты, поскольку слаб здоровьем из-за перенесенной пневмонии с признаками первичной инфекции. «Как жалко я выглядел бы со своей бедной узкой и вдавленной грудью, таща вещмешок за плечами», — признается он. Но, будучи мэром Кастельно, он обязан наладить транспортировку молодых новобранцев к казармам. Глубоко осознавая опасность происходящего, он не намерен уклоняться от ответственности: «Вчера я посадил в поезд Равона и Иела (управляющего и бригадира из усадьбы), отправляющихся в 133-й пехотный полк. Они доверили мне заботу о своих женах и детях. Сегодня утром в 14-й пехотный полк уехал Марсель. Мы по-мужски обнялись и быстро распрощались. У меня кровоточит сердце», — пишет Эжен Жиду на четвертый день мобилизации.

«Радость молодых людей, шедших на смерть, вызвала у меня слезы», — добавляет он, не разделяя охватившего французский народ праздничного настроения. По всей стране звучат веселые песни и голоса, полные реваншистских надежд. «Мне удавалось забыть о своей тревоге, только занявшись упорной работой, стараясь быть полезным», — добавляет Эжен. Из комнаты на вокзале в Кастельно-д’Эстретфон, где была устроена временная контора, он бессильно и безрадостно наблюдает за проходящими поездами, набитыми двадцатилетними солдатами.

Пока его жена принимает свою восьмидесятилетнюю бабушку, мадам Эскюдье, которую отец и мать Ивонны и Кристины решили отправить в надежное место, Эжен предлагает Жиду с супругой тоже приехать на юг, где будет безопаснее, чем в Нормандии или Париже в случае немецкого вторжения. О вражеском нашествии и осаде столицы 1870 года все вспоминают, как о кошмаре. Но Мадлен Жид отказывается покинуть Кювервиль, а Андре не хочет расставаться с ней…

Желая служить своей стране, Эжен поступает в интендантскую службу и начинает заниматься снабжением войск продовольствием. Он руководит отправкой зерна, овса и реквизированного в департаменте скота. «Я восхищаюсь сдержанным и спокойным мужеством крестьян. Они как будто приносят в жертву своих детей… А еще щедро отдают лошадей и повозки, сильно облегчая мою задачу», — говорит он. В первые месяцы войны Эжен упорно продолжает работать, а потом, 2 декабря, записывается добровольцем. Он будет служить в качестве офицера третьего класса в административной части военного лагеря в Аворе, в департаменте Шер, а затем младшим лейтенантом в службе продовольственного снабжения 152-й дивизии в Нюи-сюр-Равьер, в департаменте Нонна, где его припишут к полевой хлебопекарне.

Под его надзором окажутся около двухсот пятидесяти человек — и обжарщики кофейных зерен, и булочники, которым ежедневно придется выпекать по шестьдесят тысяч хлебных пайков. На второй год войны ему поручат возглавить службу снабжения вином в хозяйственной части в Каркассоне, благодаря чему он окажется ближе к своим родным и сможет приезжать в Баньоль в отпуск. В его отсутствие усадьбой управляет Ивонна, но имению не хватает жесткой руки управляющего и молодых работников. Все на войне. Эжен во что бы то ни стало старается уберечь свое владение, но его терзают другие мысли, когда он думает о тяжелой жизни солдат под огнем.

Сохранив связи с высокопоставленными чиновниками разных министерств в Париже, он хлопочет о том, чтобы вернуть с фронта «тех работников, которых он желает повидать, добиваясь для них разрешения на отпуск для жатвы или сбора винограда» (по выражению Андре Жида) — тех, к которым он особенно привязан. Семьи этих работников будут вечно признательны ему за это. Он способен в достижении своих целей дойти даже до самого военного министра. Александр Мильеран, с которым по старой памяти поддерживает дружеские связи Артюр Фонтен, в 1914 году был назначен на этот пост. Ранее его занимал другой старый друг семьи, еще со времен дела Дрейфуса — генерал Мерсье. Эжен также в прекрасных отношениях с Альбером Сарро, депутатом от Нарбонны, ставшим в это же время министром народного просвещения.

Сорокапятилетний Жид зачислен во вспомогательные войска. С октября 1914-го по март 1916-го он участвует в создании Франко-бельгийского центра, благотворительного учреждения, цель которого — оказание помощи беженцам, спасающимся от войны. Это очень тяжелая и малоинтересная работа, заключающаяся в том, чтобы находить для беженцев жилье и средства к существованию. Каждый день Жид приходит в контору на улице Ла-Мотт-Пике, потом в дом № 63 на Елисейских Полях, на углу улицы Пьер-Шарон, в помещение на первом этаже здания, под крышей которого однажды найдет приют редакция журнала Paris Match.

Он уйдет с этой работы, не очень подходящей его темпераменту, когда она начнет именоваться «Американским клубом», а ее президентом станет американская писательница Эдит Уортон. Отныне он вновь может посвятить себя творчеству. Когда выходит его книга «Подземелья Ватикана» (1914), он уже грезит о «Пасторальной симфонии», которую начнет писать в 1918 году, и о «Коридоне», задуманном и почти полностью написанном в этот же период, но опубликованном только в середине двадцатых. В мае пятнадцатого года он на несколько дней приезжает отдохнуть к Эжену в Баньоль. Мужчины ускользают на автомобиле, отмечает Жид в своем дневнике, ужинают в ресторане «Беркарес» и ночуют в сельском доме в Илле, в новом владении Эжена, среди песков и соленых болот. Война не мешает ни Жиду, ни Эжену предаваться своим обычным парижским забавам в компании молодых любовников. В письме от 27 февраля 1916 года упоминается некий «Арман К.», которого Эжен привез в отель «Орсэ», расположенный на одноименном вокзале. Эжен сразу же сообщает Жиду об этом свидании, приглашая его присоединиться к ним.

Трудно предположить, что Ивонна ничего не знает о приключениях Эжена за стенами супружеской спальни, несмотря на то что он осторожен и старается ничего не раскрывать. Сам Жид с беспокойством обсуждает семейную ситуацию Эжена с Геоном и Алибером, разделяющими его интерес к юношам. Алибер, находящийся на линии фронта в Салониках, отвечает ему, что, по его мнению, «Эжен умеет неплохо держать себя в руках, оставляя жену в неведении», и надеется только на то, что их друг «будет осмотрителен». Он получает письмо от Ивонны, в котором она высказывает свои подозрения и задает ему вопросы. «Никогда не приходилось мне читать ничего более печального, чем это письмо. Оно меня взволновало не только по причине содержащихся в нем явных обвинений, но также по причине ясно ощутимого душевного разлада отправительницы», — говорит Алибер.

Он пересылает письмо Ивонны Жиду, чтобы тот «подумал» над ним. При этом Алибер советует писателю немедленно уничтожить опасное послание, чтобы его жена Мадлен не прочла его. Его гложет совесть. «В страданиях Ивонны есть доля нашей вины», — пишет он, добавляя, что боится громкого скандала. Ему хотелось бы, чтобы Жид поговорил с Эженом, призывая его быть не только более осторожным, но более обходительным с «бедной Ивонной». Он проявляет большое беспокойство: «Кто мог ей рассказать [об Эжене]? Способен ли он обуздать себя и остановиться?» По его мнению, торопясь вернуть в Баньоль под предлогом сельскохозяйственных работ самых молодых и самых смазливых работников из своей усадьбы, он слишком явно демонстрирует свои предпочтения.

В 1916 году Эжен Руар тяжело заболевает и ложится в больницу в Каркассоне. Ивонна не отходит от его кровати до тех пор, пока он полностью не поправится. Несмотря на подозрения и горький осадок, отравляющие их супружескую жизнь, они все еще нежны друг с другом. Эжен по-прежнему называет Ивонну «милая», а Ивонна, когда его нет рядом, обращается к нему в письмах «мой дорогой Эжен».

В тяжелые годы разлуки Ивонна так говорит о своей любви: «Я часто с нежностью думаю о тебе. (…)

Надеюсь, что ты не слишком устаешь, а также не забываешь меня — и детей. Они ведут себя хорошо и не болеют». Заканчивает она свое письмо такими словами: «От всего сердца и очень нежно обнимаю тебя».

Но у историй может быть и счастливый исход. Вернувшись в Баньоль после выздоровления, Эжен возобновляет деятельность мэра и фермера. Также он становится секретарем Союза сельскохозяйственных ассоциаций юго-запада Франции.

В соавторстве с Луи Ривом он пишет книгу «Гибриды для восстановления виноградников». Этот труд выходит в свет в 1917 году в издательстве Librairie agricole de la Maison rustique.

Недолгое затишье, установившееся в семейной жизни супругов Руар в связи с болезнью Эжена, продлится всего несколько месяцев. Тревоги и ссоры вскоре вернутся… В октябре Жид пишет Рюитеру по поводу обоих братьев, семьи которых страдают от «постоянных разногласий и обоюдного непонимания». Он даже добавляет, что «Луи и Эжен, вроде бы, помирились, и заключили между собой что-то вроде союза за спиной жен».

Ивонне и Кристине приходится нелегко. В военные годы ими владеют беспокойство и подозрения в адрес мужей. Сестры полагают, что Эжен и Луи им изменяют, но, кроме того, они страдают от «покинутости» и недостатка любви с их стороны. Конечно, добавляют тревог и судьбы друзей и родственников, находящихся на войне…

Двое других братьев Руар доставляют своим невесткам не меньше забот. Старший, Алексис, очень болен — он перенес тяжелую операцию и продолжает хворать. В 1921 году он умрет. Эрнест трудится для армии, где пригодились его способности художника. Он расписывает маскировочный брезент зеленой или коричневой краской.

Ему не всегда удается получить увольнение. В частности, он не сможет проститься с Эдгаром Дега, своим учителем. Художник угас в сентябре 1917 года в возрасте восьмидесяти трех лет. В глубокой старости он ослеп и лишился рассудка. Дега не узнал ни Эрнеста, ни Жюли, когда они летом в последний раз пришли навестить его.

Эрнест не может присутствовать на отпевании Дега в церкви Святого Иоанна Евангелиста и похоронах на кладбище на Монмартре. Из старших членов клана на погребении присутствуют Анри Лероль, Артюр Фонтен и Жанна Шоссон, а из следующего поколения — Жюли (супруга Эрнеста), Луи и Кристина Руар, а также Поль и Жанни Валери. И Даниэль Галеви в сопровождении своей матери, Луизы Галеви. Накануне похорон молодой Галеви получил приказ о демобилизации. 28 сентября он записывает в своем дневнике: «Бедный любимый Дега, теперь он в одиночестве. Бренные останки, дряхлая плоть, качающаяся в гробу… Мы окружаем его и опускаем его в землю».

Мастерская художника в галерее Жорж-Пети будет продана менее чем через год после его смерти. Продажа приходится на самый тяжелый период войны, когда последние германские наступления наводят страх на столицу Франции. Наследники Дега, брат и дети его сестры, спеша воспользоваться своим правом наследования, даже не потрудились разобраться в мастерской. Они избавляются от всех произведений: полотен, рисунков, офортов, пастелей и скульптур, вплоть до мелких набросков или эскизов, которые Дега перевез с улицы Виктор-Массе и сложил в своем последнем жилище в доме № 6 на бульваре К литии.

Они расстаются даже с богатым личным собранием Дега — картинами Мане, Ренуара, Гогена, Сезанна, Коро, Делакруа, Энгра… Коллекция пополнялась на протяжении многих лет, в том числе благодаря Анри Руару — другу покойного художника. Эжена, не имеющего возможности покинуть Баньоль, на торгах представляет Жан Шлюмберже. Втроем с Луи и Эрнестом, получившим на этот раз отпуск, они выкупают некоторые произведения из коллекции Дега. Но они упускают знаменитую пастель, которой каждый из них мечтал обладать: «Портрет Анри Руара и его сына Алексиса», купленный за 13 000 франков американским торговцем Жаком Селигманом.

Ренуар, которого из-за семьи Руар-Лероль с Дега связывали сложные отношения, переживает тяжелые времена. Находясь юге Франции, в Кань-сюр-Мер, он страдает от старческих болезней. Ренуар измучен ревматизмом и наполовину парализован. Ему приходится привязывать кисти к ладони, чтобы продолжать писать, — но он работает с еще большим пылом. Вместе с ним живет новая модель по имени Андре, молодая очаровательная женщина. Его сын Жан женится на ней после войны.

Ренуар оставляет более сотни изображений Андре — «Женщина за туалетом», «Блондинка с розой», которая после того, как ее купит Доменика Вальтер, войдет в коллекцию Вальтер-Гийом, «Деде в шляпе с цветами» (Деде — домашнее имя Андре)… Художник в этих работах словно желает избавиться от ужасов войны.

Пьер и Жан, его старшие сыновья, мобилизованы. Один служит драгуном в кавалерии, другой — пилот в эскадрилье воздушной разведки. Оба будут тяжело ранены.

В 1915 году, после возвращения Жана из госпиталя, где ему чуть было не ампутировали ногу, угасает мадам Ренуар, страдавшая от диабета. Через четыре года после нее и сам художник последует за ней. Когда было объявлено перемирие, одной из его последних радостей стало посещение Лувра. Именно Лувру его сыновья подарят «Больших купальщиц» (сегодня картина находится в музее Орсэ) — одно из самых радостных полотен художника, до последнего дыхания ощущавшего ненасытную любовь к жизни. Но Лувр упрямится: хранители находят цветовую гамму картины слишком кричащей…

Удивительно, но именно с семьи Лероль, миролюбивых католиков, война соберет самую большую дань. Если братья Руар, крайние националисты, избегают поля боя, то братья Лероль оказываются на передовой.

Жак Лероль, брат Ивонны и Кристины, соучредитель музыкального издательства Rouart-Lerolle, основанного им вместе с Алексисом Руаром, тяжело ранен в колено в первые дни войны. Лишь благодаря виртуозной работе врачей ему не отняли ногу — она была спасена после пяти хирургических операций и восьмимесячного постельного режима.

Морис Дени, который не был мобилизован, навещает его в казарме в Генгане, в департаменте Кот-дю-Норд, где находит его «в состоянии крайней слабости». «Жак неузнаваем. Он лежит на грязной кровати, за ним заботливо ухаживает какой-то мужичок, старый вояка», — рассказывает Дени. Вместе с Жаном Леролем, кузеном Жака, они повезут раненого в Париж, сначала поездом, а потом на машине.

Жан, старший из сыновей Поля Лероля и муж Этьеннетты Шоссон, депутат от департамента Сена, и сам едва выбрался из ада. Бывший президент движения «Католическая молодежь» закончил войну, на которой сражался с самого первого дня, с наградами — орденом и благодарностями за отличную службу.

Но оба его младших брата, Андре и Франсуа, убиты в первые же месяцы войны. Франсуа, которому было тридцать четыре года, — 29 августа, а тридцатидевятилетний Андре — 28 октября. Оба брата, кузены Кристины и Ивонны, вместе с которыми они часто проводили каникулы, жили в доме номе 10 на авеню Вийар. На двоих у них осталось двенадцать детей — четверо у Франсуа и восемь у Андре, чей последний сын родился за несколько дней до его смерти. Это те самые кузены, которых Анри Лероль двадцать лет назад изобразил на масштабной фреске в зале торжеств парижской ратуши рядом со своими собственными сыновьями. В тот момент Анри не знал, что у их молодости нет будущего…

В семействе Фонтен тоже гордятся своими героями и оплакивают погибших. Четверо сыновей Артюра Фонтена, продолжающего выполнять тяжелые обязанности в Министерстве труда, уйдут на фронт. Двое старших, одному из которых двадцать три года, а другому — двадцать четыре, мобилизованы в первые же дни войны. Двое младших, Дени и Ноэль (первому семнадцать лет, второму девятнадцать), мобилизованы в пехоту. В конце 1915 года все четверо служат в авиации. Ноэль заслужил военный крест с пальмовой ветвью за первый воздушный бой над Верденом.

В октябре он был тяжело ранен (получив тогда же еще одну благодарность от командования).

На протяжении четырех лет войны Артюр Фонтен ежедневно читает военные сводки. Он работает с удвоенной силой, чтобы не сойти с ума от отчаяния. Его дочь Жаклин, учащаяся на медицинском факультете, сначала приписана к госпиталю № 13 в Гонфлере, который содержат францисканцы. Туда без конца поступают раненные на бельгийском фронте. Там Жаклин знакомится с двумя сестрами милосердия, которые станут ее подругами, Элизабет де Грамон и Люси Деларю-Мардрюс.

«Железная воля и чувствительное сердце скрываются под этой хмурой внешностью и натянутым молчанием. (…) Жаклин можно было бы назвать некрасивой, если бы не удивительные глаза цвета прозрачной воды. Ослепительная улыбка так редко озаряла ее смуглое лицо, ее было так трудно развеселить или рассмешить», — описывает Жаклин ее новая подруга Люси. «Сухая и строгая» складка губ. Черные волосы. Высокий, нахмуренный лоб. Среднего роста, «спортивная и мускулистая». Деларю-Мардрюс также пишет о ее «справедливости и сосредоточенном сострадании», а также о «почти сверхчеловеческом мужестве Жаклин, как в физическом, так и в духовном плане».

«В ней чувствовалась благодетельная сила, — продолжает Люси. — Она ничего не боялась и всегда без показухи заботилась о ближнем». Каждое утро Жаклин приезжает из Виллервиля на машине. Она живет в загородном нормандском доме вместе с матерью. Сорокачетырехлетний Абель Дежарден, новый муж Мари, призван на военную службу. Пока Дежарден проходит на войне круги ада, Мари вышивает, копируя полотна Гогена, Ренуара, Дега, вспоминая свою счастливую молодость.

С 1915 года Жаклин Фонтен работает в Париже экстерном-практикантом в отделении хирургии центральной больницы. Там ей приходится сталкиваться с еще большим количеством раненых. Жаклин теперь живет в доме отца, ежевечерне пытаясь отвлечь его от тревог. Единственным ее развлечением остаются стихи — она становится завсегдатаем книжного магазина Адриенны Моннье на улице Одеон, где скупает все возможные поэтические новинки, и литературного кружка Леона-Поля Фарга.

Артюру и Жаклин повезет хотя бы в том, что они смогут обнять всех четверых сыновей-братьев, которые вернутся с войны живыми.

Но многие из их кузенов убиты. Эмиль Фонтен, старший брат Артюра, теряет двух сыновей в сражении на Сомме. Младший брат, Люсьен, лишится одного сына, который разбился на самолете в 1918 году, а другой останется инвалидом — ему в глаз попадет осколок от снаряда. Поль Дежарден, большой друг Артюра, также теряет на войне сына. Во имя дружбы с Фонтеном Поль более двадцати лет не общается со своим братом Абелем, который «увел» жену у Артюра…

Однако в семье Шоссон оба сына покойного композитора, Лоран и Жан-Мишель Себастьен, избежали подобной участи. Три дочери вместе с матерью стараются быть полезными, работая сестрами милосердия.

Франсуа Мориак, несостоявшийся жених Марианны Шоссон, десять лет назад освобожденный от воинской службы, терзается угрызениями совести. Он убеждает себя в том, что ради блага своей страны должен совершить какой-то поступок. И хотя незадолго до начала войны он женился, и у него родился первый сын, ему удается поступить в санитарные бригады Красного Креста (так же, как и его другу Жану Кокто).

С июля 1915 года он находится на поле боя. Сначала в Шампани, где в результате мощного наступления (впрочем, не выбившего противника с его позиций) убиты и ранены сотни тысяч солдат. Затем — в Лотарингии, в госпитале в городе Тул, куда на его глазах каждый день привозят «несчастные истерзанные тела» из форта Дуомон. «Я смотрел сегодня на безжизненную раздробленную руку одного из солдат, — пишет Мориак Роберу Валлери-Радо, — и вдруг увидел мерцание гвоздя с Распятия, отблеск страстей Христовых». Сполна понаблюдав за страданиями тех, кто был в окопах, Мориак решает написать книгу, которая будет называться «Плоть и кровь». Переведенный в госпиталь Салоников, в атмосфере всеобщего страдания отметив свое тридцатилетие, он подхватывает малярию и вынужден вернуться домой. С марта 1917 года он разрывается между Малагаром и Парижем. Впрочем, рождение дочери и осуществление литературных планов не мешают ему позировать Жаку-Эмилю Бланшу, работающему над его портретом.

Хотя Мориак вернулся к светской жизни, снова встречается с Кокто, Жидом и знакомится с Марселем Прустом, он решает не распыляться и посвятить себя только работе, молитвам и размышлениям. Он грезит о поэзии, которая, по его собственным словам, была бы «заражена грубой реальностью и исторгалась бы из человеческого естества».

Марианна Шоссон встречает мужчину своей жизни, Гастона Жюлиа, в госпитале, куда он был привезен тяжело раненным. В январе 1915 года Жюлиа был обезображен близ деревни Шмен-де-Дам осколком снаряда, попавшим ему прямо в лицо. Это был его первый день под огнем… Двадцатидвухлетний младший лейтенант с изуродованным лицом в дальнейшем стал блестящим математиком.

Выпускник Эколь Нормаль, будущий член Французской академии наук, Жюлиа с мужеством перенес несколько болезненных операций, продолжая на больничной койке заниматься алгеброй. Марианна, покоренная его неординарностью, наблюдает, как изо дня в день он сражается с жизненными обстоятельствами, страдая от ужасной раны. Гастона мучают не только физические боли, но и моральные, ибо у него больше нет лица. Хирургам никогда не удастся до конца восстановить его. Всю жизнь его нос будет прикрыт железной маской. «Кому я теперь нужен? — спросит он однажды в отчаянии санитарку. — Какая женщина пойдет за меня замуж?» Марианна, ни секунды не сомневаясь, даст ему ответ.

Что происходит в голове этой девушки, которую он называл «маленьким неприступным божеством» и «избалованным ребенком»? Жажда ли идеала побудила ее выбрать мужчину, который, несмотря на необыкновенную одаренность, остался калекой на всю жизнь? Гастон Жюлиа родился в очень скромной семье, его отец был мелким фермером в алжирской коммуне Сиди-бель-Аббес. Гастон не обладает ни одним достоинством, требуемым для «удачного брака» в понимании семьи Марианны. Вдобавок нет уверенности в том, что он

исповедует католичество. Но его ум и сила духа смели все препятствия. Юная Шоссон выйдет замуж за Гастона Жюлиа в декабре 1917 года, как раз перед публикацией его диссертации. Марианна родит ему шестерых сыновей.

Поль Валери приобретает известность в том же году. Издательство NRF тиражом в шестьсот экземпляров издает его «Юную парку», длинную странную поэму, самим автором в письме к Морису Дени определяемую как «чудовище, раздувшееся от моего бесполезного бездействия во время войны». В поэме, которая будет постоянно переиздаваться, речь идет о трауре, любви, и возможности возрождения. «Окружающая тьма просветляет меня», — стиль поэта находится под влиянием Малларме.

Кто плачет в этот час? Не ветер ли ночной

Гранит верховные алмазы надо мной?

Кто плачет так, что я сама вот-вот заплачу? [46]

На следующий день после появления книги на полках книжных магазинов поэму читают в салоне Артюра Фонтена. Присутствует четыре десятка гостей, включая членов семьи и ближайших друзей — Жанну Шоссон, Жаклин Фонтен, Жюли Мане, Поля Гобийар и его сестру Жанни — мадам Поль Валери. Кроме них, Артюр Фонтен пригласил известных в свете и в городе людей, а также художников и музыкантов — Равеля, Вюйара и д’Эспанья. «Какое счастье, что я стоял в углу, и не мог видеть, что было написано на строгих лицах собравшихся, — напишет Валери. — Услышать свое имя равносильно появлению перед судом. Это наверняка может вызвать колику, но я отделался мигренью. К сегодняшнему вечеру она еще не прошла».

Декламировать поэму «Юная парка» перед публикой будет другой поэт, Леон-Поль Фарг, освобожденный от военной службы. Его значительный и торжественный голос мастерски подчеркивает каждое слово, каждый образ.

Валери восторженно благодарит его в письме, где одновременно признается в общем смущении, а также рассказывает об усилии, которое ему пришлось сделать над собой, чтобы заставить себя слушать собственные стихи.

Ладонью заспанной блуждаю наудачу

По ледяной щеке и, уступив стыду,

От вещей слабости слезы заветной жду:

Оттает, чистая, права судьбы присвоив,

Засветится во тьме сердечных перебоев…

Большая семья, не изменяя себе, продолжает видеть в искусстве смысл жизни и оправдание всех надежд. Поэзия становится необходимой, как никогда прежде. Год спустя, в марте 1918 года, портрет сестер Лероль за роялем уцелеет лишь чудом. В целях безопасности он, вместе с другими полотнами Ренуара, хранился на складе у Дюран-Рюэля. По счастливой случайности немецкая бомба, упавшая на улицу Лаффит, сровняла с землей дом, стоявший ровно напротив.

Глава 18 Отблески утраченного счастья

Ивонна и Кристина по-прежнему очень привязаны друг к другу. Ни война, ни удаленность друг от друга, ни тяготы супружеской жизни, ни хлопоты в связи с детьми не делают их чужими и безразличными к судьбе друг друга. Они страдают от разлуки, о чем говорит Ивонна с первых лет жизни в Баньолье: «Иногда мне становится грустно, но не оттого, что я ни с кем не встречаюсь, не от однообразия моего существования в деревне, а только оттого, что так я давно не видела всех вас: папу, маму, Кристину, Марту, Жана, Этьеннетту, а также братьев. Пишите мне, чтобы чуть-чуть скрасить мое одиночество».

Любопытен составленный ею самой список привязанностей. Первыми стоят родители, за ними — Кристина. Далее идет подруга Марта (супруга Мориса Дени), любимый двоюродный брат Жан Лероль и его жена, не менее любимая кузина Этьеннетта. Братьев она упоминает в последнюю очередь.

Переписка двух сестер ныне считается утраченной. Письма Кристины были сознательно уничтожены ее детьми, позаботившимися о том, чтобы личная жизнь их матери не была предана огласке. Переписка Ивонны пропала после ее смерти. Время заглушило диалог сестер.

Однако кое-что можно узнать из писем, которые они писали другим людям — к примеру, Марте и Морису Дени.

У Ивонны изящный, но неспокойный почерк — он так подходит ее удлиненному силуэту на портрете в образе принцессы Мелизанды. Морис Дени написал его, когда Ивонне было двадцать лет. Она пишет нервно, не всякую фразу доводя до конца, без переходов перескакивая с одной темы на другую.

Почерк Кристины — округлый и твердый. Младшая сестра следит за стилем, она пишет сжато, просто, короткими и выразительными фразами, безо всякой литературщины. Она торопится дописать послание и вернуться к повседневным заботам. Она мало говорит о своем настроении. В отличие от Ивонны, которая откровенно делится своим беспокойством, для Кристины главное — как можно скорее сообщить новости. Самая большая разница между сестрами заключается в том, что у Кристины есть чувство юмора. Если Ивонна — мягкая, но хмурая, то Кристина часто выглядит насмешливой и ироничной. В ее письмах постоянно встречаются остроты.

Через нее всегда проходят все возможные пересуды. Кристина внимательно прислушивается к сплетням и не стесняется их распространять, хотя и просит своего корреспондента хранить секрет, который сама охотно разглашает. Жанна Митуар, супруга Адриена Митуара, одного из лучших друзей Луи, — одна из ее любимых мишеней. Возможно, здесь замешана женская ревность. Красавица Жанна Митуар вскружила голову не одному мужчине.

Изредка Кристина комментирует события, происходящие в семье. Она пишет о Мари Фонтен, о ее разводе, о ее связи с Абелем Дежарденом. Кристина возмущена поведением своей тетушки, осуждает ее, но не может не возвращаться к разговорам о ней, словно зачарованная пьянящим ароматом скандала. Полностью разделяя мнение семейства Лероль-Эскюдье-Шоссон, ставшего на сторону Артюра Фонтена и решившего больше никогда не встречаться с Мари, Кристина беспокоится о ее детях. Ведь они ей не чужие, они — ее маленькие кузины и кузены. Реакция Кристины — реакция матери. Она осуждает Мари, по ее мнению, «бесчеловечную» мать. В супружестве Кристина пожертвовала своим женским счастьем, но брак для нее «нерушимая клятва».

В отличие от своей более ранимой сестры, Кристина в своих письмах выглядит «твердо стоящей на ногах». Насколько у Ивонны все изощренно (и неразборчиво), настолько у Кристины все ясно, понятно и даже несколько грубовато. Наконец, Кристина пишет на обычном листе голубой писчей бумаги, а Ивонна — на бумаге для писем своего мужа, где слева вверху стоит его фамилия и адрес усадьбы в Гренаде. Эта бумага совсем не предназначена для дамских посланий — Эжен пользуется ею для деловой переписки. В своих письмах Кристина чаще всего не церемонится с Луи, подчас в открытую отказывая ему в доверии. Ивонна же не выходит из-под влияния мужа. На радость или на горе себе, она по-прежнему его любит.

Сестры очень давно, с отроческих лет, знакомы с Морисом Дени, к которому чувствуют самую нежную и крепкую дружескую привязанность.

Поскольку для Лероля, принявшего Дени в круг своей семьи, он почти как сын, сестры считают его одним из самых близких людей. Десятилетняя разница в возрасте не кажется им непреодолимой преградой. Они называют его по имени, хотя большинство друзей обращаются к нему по фамилии. Он тоже нежно любит обеих сестер. Ивонна, живущая в Баньоле, встречается с ним не так часто, как Кристина, но в письмах постоянно напоминает ему о том, что не забыла его и беспокоится о нем. Она ведет с ним доверительную сердечную беседу. Художник становится конфидентом одинокой Ивонны.

Кристина же регулярно зовет Мориса отобедать или отужинать. Ее муж печатает произведения Дени в издательстве L’Art catholique, а также заказывает ему иллюстрации к книгам других авторов. Из-за деловых вопросов между Луи и Морисом возникает некоторое напряжение. Руар много обещает Дени.

«С Новым годом, дорогой друг, — пишет Луи 1 января 1912 года, — и постарайтесь не забыть того, что я написал вам по поводу иллюстраций к первому причастию. Мне кажется, что они будут иметь спрос». Но Морис Дени жалуется, что не получает авансов за свои труды или получает их с опозданием. Видимо, Луи Руар прижимист и нелегко расстается с деньгами, оплачивая работу авторов… Исходя из содержимого писем, деловые отношения охладили их дружеские чувства. Охладили, но не уничтожили совсем.

Кристина изредка наносит визиты супругам Дени в Сен-Жермен-ан-Ле. Чаще она путешествует одна — Луи, в отличие от своего брата, не любит деревню. В Сен-Жермен-ан-Ле художник проживет всю оставшуюся жизнь, хоть и в разных домах. Перед войной Дени даже купил дом настоятеля, где прежде располагался госпиталь, основанный мадам де Ментенон — фавориткой, а в дальнейшем второй женой Людовика XIV. В глубине парка, где находится его мастерская, друзья прогуливаются среди высоких деревьев.

Когда Ивонна приезжает в Париж, в числе первых она посещает дом настоятеля. Если по каким-либо причинам ей это не удается, она пишет Морису, чтобы еще раз сказать ему о своей дружеской привязанности.

Обе сестры очень близки с Мартой Дени, они держат ее в курсе всего, что с ними происходит. Марта, сопровождающая мужа в долгих поездках по Италии или французским провинциям, сообщает свои новости — у супругов Дени семеро детей, и все живут вместе. Обстановка в их семье теплая и счастливая. Так продолжается до болезни Марты, которая сведет ее в могилу в 1919 году, вскоре после рождения младшего сына. Ивонна и Кристина не смогут так же сблизиться с Лисбет, второй женой Мориса, которая подарит ему еще двоих детей. Они будут общаться с Лисбет, но интонации их посланий не будут столь же теплыми и откровенными.

Анри Лероль открыл для себя живопись Мориса Дени во время «салона Независимых» [47] (1891). Дени, которому тогда шел двадцать второй год, работал в одной мастерской с Вюйаром и Боннаром. Последние тоже были начинающими художниками, и на Салоне Лероль приметил и их. По словам Мориса Дени, они не были избалованы вниманием любителей живописи.

С тех пор Дени регулярно навещает дом на авеню Дюкен. Лероль поддерживает его, рекомендует знакомым и, разумеется, покупает его картины. «Начинающим художником, — скажет Морис Дени в своей книге, посвященной Леролю, — я попал в уютную и утонченную среду любителей искусства. Лишенная какого-либо официоза, она очень отличалась от пивных, кафе-молочных и скромных трапезных, посещаемых молодыми живописцами. Главными там были поиск идеала и сила чувств».

Анри Лероль знакомит его не только с родственниками, Артюром Фонтеном и Эрнестом Шоссоном, страстными коллекционерами, но также с друзьями, интересующимися искусством. Именно там Морис Дени сблизился с бароном Дени Кошеном, заказавшим ему семь панно для украшения своего особняка на улице Вавилон. Анри Лероль также представляет его Полю Дюран-Рюэлю, галерея которого тогда считалась святая святых для любого художника. Скоро Морис Дени начнет проводить отпуска вместе с Леролем, Шоссоном либо Фонтеном и их семьями. Молодой наби становится семейным художником, наряду с Дега и Ренуаром.

Обеим сестрам его общество нравится значительно больше, чем компания Вюйара, которого их отец открыл в то же самое время и которого так же часто приглашает на ужин. Они находят его неприятным — общение с ним напоминает «холодный душ», как выражается иногда бесцеремонная Кристина. Она старается не садиться рядом с ним за стол. Как она поясняет в письме к Марте Дени, Вюйар все критикует и может вспыхнуть из-за всякого пустяка. Кристина старается уклоняться и от бесед с Вюйаром, довольно нелюдимым и замкнутым холостяком. Его портреты Мари Фонтен, которую он много писал до ее развода с Артюром, своим стилем отчасти напоминают интимную манеру Мориса Дени. Но, невзирая на это, Вюйар остается одним из немногих (если не единственным) из часто бывающих на авеню Дюкен художников, не снискавшим симпатий сестер. Они никогда, даже между собой, не называли его по имени.

Мориса Дени, человек открытого, всегда с удовольствием исполняющего вокальные произведения Шоссона или Дебюсси, напротив, принимают сразу. Он одинаково приятен как в Париже, так и в деревне, он как Дега и Ренуар — друг, которому всегда рады.

Морис Дени расписывает три плафона в особняке Шоссона и еще один — у Лероля. У Анри он изображает «Лестницу в листве». Входящий гость сразу же видит готовых взлететь трех молодых женщин в длинных оранжевых платьях, стоящих на уходящей в небо и окруженной листвой лестнице. Целую стену в доме Артюра Фонтена занимает огромная картина «Музы», размерами напоминающая фреску. На стенах трех домов полотна наби заняли место рядом с картинами Дега и Ренуара, превратившихся в очень известных художников.

Теплые, матовые цвета на холстах Мориса Дени, его вдохновенная загадочность и зыбкие тени соседствуют со светом на полотнах импрессионистов. Лероль и его свояки по-прежнему тянутся к новизне. Они сумели оценить Гогена уже тогда, когда его стиль вызывал лишь возмущение и гнев. Так же они широко открывают двери таланту Мориса Дени, близкого им своей чувственностью и христианской мистикой. На авеню Дюкен висят его работы «Вечер троицы», «Сад благонравных дев», «Терраса в Сен-Жермен», «Две обнаженные» и «Благовещение».

Морис Дени не остается в долгу. С 1925 года обе сестры Руар-Лероль красуются на куполе Театра на Елисейских Полях, где художник аллегорически изобразил историю музыки в тогда еще непривычной обстановке лунной ночи. Прошло немного времени, и лица Кристины и Ивонны вновь замелькали на выставленных на всеобщее обозрение произведениях — совсем как в те времена, когда Анри просил их позировать вместе с матерью и тетушками для своих огромных фресок.

Дени также взялся написать по одному индивидуальному портрету каждой из них. Картины стали предметами гордости сестер. Обе бережно хранили их в своих домах, одна — в спальне, рядом с пианино, другая — в гостиной. Любопытно, что Дени повторил цветовую гамму Ренуара. Ивонна изображена в синевато-белом, Кристина — в красном.

Ивонну Дени пишет в 1897 году, незадолго до своей помолвки. На портрете изображена принцесса Мелизанда, стройная, почти бесплотная, держащая в руках белые цветы. Ивонна похожа на видение, на светлый призрак. Ивонна увезла картину в Баньоль. От нее веет прежней, счастливой жизнью в родительском доме, когда она была околдована музыкой Дебюсси.

Портрет Кристины написан в 1901 году, когда она попросила Мориса Дени быть свидетелем на ее свадьбе с Луи Руаром. Картина — свадебный подарок Мориса. Художник выбирает нежную красновато-розовую цветовую гамму, изображая девушку среди цветущего поля с красной гвоздикой в волосах. И у Кристины портрет вызывает тоску по прежнему счастью и ушедшей беспечности.

Дени также написал портрет ее сына Огюстена в возрасте шести месяцев. Кристина сразу же повесила картину на стену гостиной. «Я бесконечно благодарна вам за этот подарок. Он тронул меня, как никакой другой», — признается она в письме.

Дени — непревзойденный мастер запечатлевать радости семейной жизни. Жена и дети — его постоянные модели, он без устали пишет их во всех возможных интерьерах. В ребенке он видит высшее существо, не важно, делает ли он первые шаги, поедает ли варенье или просто наблюдает за птицей. Под его кистью девушка всегда сияет и смеется, а мать всегда счастлива. У Дени все дышит счастьем — как у его учителя Ренуара. Даже самые меланхоличные или самые таинственные из его полотен залиты теплым светом. К таким можно отнести и портрет Ивонны, образ которой окрашен скорее в сумрачные тона, тогда как художник предпочитает дневной свет.

Его живопись дышит оптимизмом, нежностью, добротой, покоем, которых не хватает многим семьям. Морис Дени превозносит эти качества. Лишь Марта, любимая жена, разрушает его оптимистическое мироощущение. Ослабев от многочисленных беременностей, прекрасная женщина с пышными формами и сияющей улыбкой становится жертвой неизлечимой болезни. Сестры пытаются отвлечь Марту, но тщетно. Давно прошли времена, когда Ивонна писала своей дорогой подруге: «Могу вам с радостью сказать, что чувствую себя очень-очень счастливой, все больше и больше». Жизнь приобретает серый, а потом и черный оттенок.

Когда смотришь на Мориса, дородного бородача с ясным взглядом, почти забываешь, что он — ярый католик, член ассоциации мирян при ордене доминиканцев, человек с убеждениями.

Он жаждет писать и, как апостол, проповедовать Благую весть. В 1919 году он вместе с Жоржем Девалье создает Мастерские религиозного искусства.

Благодаря своей витальности, любви к жизни, Морису Дени ближе святой Франциск Ассизский, чем основатель инквизиции. Художник живет, призывая к миру и проповедуя счастье. Когда смотришь на его полотна, трудно избавиться от ощущения, что их автор — чувственный язычник и искатель наслаждений, настолько прекрасны написанные им женские тела и оглушительна радость жизни. Но он мучается больше, чем кажется, и его счастье не так однозначно, как можно предположить. Он — слишком ревностный христианин, он не может не страдать от чувства вины, которое представляется ему неотделимым от веры. «Если можно в чем-то упрекнуть Ренуара, — пишет он в своей работе по искусству “Новые теории”, — так это в том, что у него не было ощущения греха, первородной развращенности». В отличие от Ренуара, продолжающего в свои неполные восемьдесят лет снисходительно и добродушно смотреть на мир, Морис Дени полагает, что счастье всегда носит отпечаток природной вины.

Портреты в домах сестер возвращают их на двадцать лет назад, напоминая о беззаботной и радостной юности, размытой временем. Они стареют, не находя утешения в отблесках мягких красок.

Глава 19 Во мраке

Немало времени утекло. Близится старость. Ивонна и Кристина ничего не ждут от жизни, несчастье омрачило их черты. Они достигли возраста смирения.

Ивонна не только страдает от недостатка любви, она вдобавок пребывает в большом смятении от земельных спекуляций мужа. Ей кажется, что он излишне рискует. Эжен не остановился на поместье в Баньоль-де-Гренад и семи сотнях гектаров, купленных в Лангедок-Рус-сийон, неподалеку от Леката. Он приобретает виноградники в Сомашезе, в окрестностях Фронтона (там он был членом генерального совета), а также еще одно поместье с угодьями в департаменте Восточные Пиренеи. Эжен покупает и еще один дом с участком земли в Азизе, но его почти сразу перепродает. Руар, страстно увлеченный сельским хозяйством и движимый духом победителя, не прекращает вкладывать деньги в землю, рискуя остаться без гроша. Ивонна предчувствует крах, а ее супруг хвастается Жиду своими последними приобретениями. «Сомашез лопается под тяжестью виноградных гроздьев и персиков — я высадил четыре тысячи виноградных лоз и девять тысяч фруктовых деревьев. По всем приметам будет очень хороший урожай, благодаря которому мои усилия будут вознаграждены», — пишет Руар.

Им овладевает мания величия. Он берется за грандиозные проекты — осушение болот, соединение прудов с морем, облагораживание песков или выращивание цитрусовых под беспощадными порывами трамонтаны [48] . Ивонна, а также друзья и знакомые Эжена ясно видят, что он стремится к погибели. Это очевидно и Жиду, который прежде вкладывал деньги во многие прожекты Руара, потеряв на них немалые суммы. За что себя хочет наказать Эжен?

Ивонна, находясь вдали от родственников и друзей, только в письмах отводит душу. Анри Лероль недоволен обстановкой, в которой живет его старшая дочь, и, видимо, точно понимает поведение Эжена, который, по его мнению, лишь играет в фермера. «Эжену нравится притворяться», — пишет он своему сыну Жаку. Анри настойчиво отговаривает Жака от поездки в Баньоль под предлогом, что там невозможно чему-либо научиться: «Считаю это бесполезным. Во-первых, тебе от этой поездки не будет никакой пользы, к тому же они скоро приедут в Париж. Не стоит отправляться в дорогу из-за нескольких дней».

Анри с женой довольно часто и по возможности надолго приезжают к дочери, пытаясь привнести немного радости в ее унылую повседневную жизнь. Во время поездок в Баньоль он пишет каштановую аллею или фруктовые деревья. А ради того, чтобы подольше задерживаться в доме дочери, Лероль возвращается к религиозному искусству, которым занимался много лет назад. Вдохновленный видом церквушки в Сен-Капре, с 1920 по 1925 год Анри пишет картины «Благовещение», «Рождественские ясли», «Успение» и «Ангельское приветствие».

Пастухи вокруг яслей — жители деревни. В образе Марии узнаваемы тонкие черты лица Ивонны. Лероль изобразил свою дочь сияющей, воздушной, поднимающейся в небо, к ангелам, спокойной и освободившейся от тягот жизни — такой, какой он хотел бы ее видеть. Эти картины немного напоминают работы Мориса Дени — не попал ли в результате учитель под влияние своего ученика? В 1957 году, когда начнется реставрация церкви, их снимут со стен и вернут семье.

Когда Эжен не занимается сельскохозяйственными, политическими и финансовыми делами, он старательно хворает. Переболев несколько раз гриппом, перешедшим в бронхопневмонию, он страдает от болезни почек. Острые приступы повторяются так часто, что Ивонна опасается чего-то серьезного.

На ее мужа не угодишь, даже когда он чувствует себя хорошо, но когда его организм дает сбой, Эжен становится невыносим. «Когда у него понижается уровень альбумина, — пишет Ивонна, — нужно прислушиваться к его желаниям и предугадывать их. А когда уровень повышается, Эжен обвиняет меня в том, что я желаю его смерти, и требует, чтобы я дала ему что-то другое. Он несносен». Постоянные неудачи и напряжение подрывают его здоровье.

Семья постоянно сталкивается с нехваткой денег. Немалый политический авторитет Эжена не решает финансовых проблем. Ивонна, одолеваемая кредиторами, пребывает в мрачном настроении и не видит в будущем ничего хорошего. «Мы больше не беседуем, — объясняет она Алиберу. — Иногда я его слушаю, делая вид, что восхищаюсь им. Но он ведет себя по отношению ко мне весьма враждебно, полагая, что и так найдет, с кем поделиться мыслями. Я написала ему два письма, где разъяснила, что меня пугают его закупочные контракты. Платежеспособным никого из нас не назовешь — ни его самого, ни наших детей. Кроме того, мне известно о его чудовищных просрочках по текущим платежам. В тот раз я выражалась мягко, желая дать ему совет, чтобы он не брал на себя слишком больших обязательств. Я пыталась сказать, что он зашел слишком далеко, что он во многом заблуждается и что я не против его проектов. Но я имею право поумерить его пыл, над которым смеются все вокруг. Он пришел, дважды ударил меня по голове, чуть было не задушил…»

Стены дома в Сен-Капре, свидетели славы и упадка дома Руар, понемногу мрачнеют, поскольку с них исчезают картины. В первую очередь проданы будут «Акробат и арлекин» Пикассо и портрет Анри Руара кисти Дега, которые выкупит Эрнест, брат Эжена. Исчезновение именно этих полотен символично. Эжен, так страстно соперничавший с отцом, изображенным Дега на пике успеха, может разве что расписаться в собственной несостоятельности. В происходящем крахе он никого, кроме себя, обвинить не может. Ему категорически не хватало чувства меры… А Ивонне, всегда жившей среди произведений искусства, с раннего детства «купавшейся» в красках импрессионистов, исчезновение этих сокровищ кажется предвестьем скорого конца.

Оба их сына тоже займутся сельским хозяйством. Старший, Станислас, идет по стопам отца. В 1922 году он получит диплом высшей школы в Гриньоне. По профессии Станислас агроном. Оливье учится в престижном сельскохозяйственном институте в Мезон-Карре, в Алжире. Станислас помогает отцу в Баньоле, тогда как Оливье надеется получить в свое управление хозяйство в Илле.

Но между отцом и сыновьями вскоре возникают разногласия. Станислас оставляет Баньоль и отправляется работать управляющим в одно из алжирских владений. Оливье предпочтет посвятить себя управлению владением «Жуанинель», принадлежащим семье его жены — урожденной Адриенны Эскюдье, дочери председателя апелляционного суда Тулузы. Оливье будет на любительском уровне заниматься живописью.

Словно исполняя волю рока, семья продолжает крепить родственные связи с миром искусства. Станислас Руар в 1928 году женится на внучке художника Эжена Каррьера — Лоре Дельвольве. Она — художница, как ее дед и мать, Лисбет Дельвольве-Каррьер. Лора главным образом пишет пейзажи и цветы, из всех оттенков отдавая предпочтение белому. Также Лору, которой чужды и материнский рассеянный свет, и размытые тона деда, как художницу привлекают дикие звери. Моделей для картин она находит в Музее естественной истории, в зоопарке в Венсенском лесу, а также наблюдает за ними во время поездок по Алжиру и Марокко. Она будет выставлять свои работы в салонах Национального общества изящных искусств. Лора проиллюстрирует множество книг, в том числе издание новеллы Альфонса Доде «Козочка господина Сегена». Ее брак с Руаром в начале сороковых годов закончится разводом. Станисласу так и не удастся до конца ни очаровать ее, ни подчинить ее себе.

Кристина, сначала ушедшая от Луи в отдельную спальню, теперь переселяется еще дальше. Супруги живут на одной лестничной клетке, но в разных квартирах.

Дети привыкают переходить от одного к другому и дважды праздновать Рождество и Новый год. Отношения супругов накалены до предела: разлад между ними только усиливается, а их характеры с возрастом только ожесточаются. Обиды и взаимные упреки в конечном счете привели к тому, что вновь наладить семейную жизнь кажется совершенно невозможным. Пытаясь спастись от чувства одиночества и эмоциональной пустоты, Кристина вышивает и занимается детьми. С ними много хлопот, у всех сложные характеры — с такой наследственностью ничего удивительного. Луи по-прежнему в отличной форме, избегает ответственности и семейной рутины. Он то ищет удовольствий в Италии или Испании, то с увлечением работает в издательстве L’Art catholique, в конторе которого, как говорят, нередко ночует. Он не остепенился и не успокоился. «После любовных утех мне хочется выбросить женщину в окно», — без обиняков заявляет Луи, женоненавистник и мизантроп.

Пребывая во власти мрачных мыслей, он продолжает бесконечно ссориться и мириться с родными и друзьями. Лишь на дружбу с Полем Валери, верным среди верных, характер Луи не оказывает особого влияния. Анри Лероль, старающийся ко всем относиться с пониманием, в конце концов умывает руки. «Вчера я немного поспорил с Луи, — пишет он своему сыну Жаку. — Он все ненавидит — нашу эпоху, нашу страну. Все, что происходит вокруг него. А дело в том, что он всегда и во всем видит только плохое. Сложно представить, что ему, возможно, предстоит прожить в таком состоянии еще лет шестьдесят. Умоляю тебя, Жак, не становись таким. От этого зависит твоя жизнь, твое и наше счастье». И добавляет, чтобы уберечь своего сына от дурного влияния: «Занимательнее всего не то, что ты делаешь, а то, что ты мог бы сделать. Именно к этому всегда следует стремиться. И пытаться достигать своей цели».

Больше всего от такой обстановки страдают дети. Разрываясь между родителями, они могут найти покой только на улице Дюкен, в спокойном доме дедушки и бабушки со стороны матери. Одной из последних радостей Анри Лероля стало то, что его внук Огюстен, один из трех сыновей Луи, заинтересовался музыкой, а потом увлекся живописью. Прежде чем взяться за кисти, Огюстену захотелось научиться играть на флейте. Дедушка Лероль помогает ему делать первые шаги в искусстве. Он направляет юношу и дает ему дельные советы. Анри покупает его ученические работы и вешает их рядом с полотнами Дега, Берты Моризо, Ренуара, Гогена, Моне и многих других.

В июле 1928 года Анри Лероль пишет внуку: «Мой дорогой малыш Огюстен! Ты сейчас в деревне, воспользуйся этим и усердно трудись. Смотри на все и влюбляйся во все. Рисуй портреты. Но рисуй также то, что ты видишь и что понятно тебе, — опавший лист, веточку. Шедевр может получиться из пустяка. Ты же знаешь, как я рассчитываю, что ты напишешь шедевр. (…) Жизнь художника, если понимать ее правильно, действительно становится намного радостнее. Глядя на травинку, испытываешь счастье. И одному Богу известно, сколько его вокруг. Нежно обнимаю тебя».

Он подписывает это письмо «Анри Лероль» — художник, обращающийся к художнику. Послания, в которых он просто выражает свое нежное отношение к внуку, подписаны «дедушка Анри». Но как только в письме заходит речь о живописи, он обязательно подписывается «Анри Лероль».

Через месяц после приведенного письма Лероль вновь обращается к внуку: «Ты говоришь, что Гольбейн — лучший портретист всех времен. (…) Я думаю, что есть и другие, но запрещаю себе говорить тебе о художниках, которые могли бы смутить тебя. В качестве мастера следует выбирать того, кто может научить делать то, что хочется делать. Гольбейн, бесспорно, мастер, которого ты сам выбрал. Он — тот, кто тебе нужен. Итак, учись у него, суди себя только его глазами и никогда не отступайся от него. Я рассказывал тебе о том, что Дега, будучи в Италии примерно в твоем возрасте, записал в своем альбоме: “О, Джотто, покажи мне Париж. О, Париж, дай мне увидеть Джотто”. Именно благодаря этой мольбе пятьдесят лет спустя он слепил свою маленькую восковую танцовщицу, к которой относился, как к египетской богине. Попроси и ты так же Гольбейна и никогда не забывай о том, чего пожелаешь. (…) Прощай, мой милый Огюстен. Трудись усердно и не болей».

Одним из последних радостных событий для пожилого Анри стала ретроспективная выставка Дега весной 1924 года, состоявшаяся в галерее Жоржа Пети. На улице Годо-де-Моруа были собраны картины, пастели и рисунки, скульптуры, а также офорты, литографии и монотипы старого друга Лероля. В предисловии к каталогу Даниэль Галеви подчеркивает, что «пришло время заново посмотреть на творчество Дега, лучше понять его и заняться его популяризацией». Лероль, купивший первую картину Дега более сорока лет назад, отдал на экспозицию три шедевра из своей коллекции. Выставлены были картины «Женщины, расчесывающие волосы», «Больная» и «Перед скачками». Последнюю картину можно увидеть слева на заднем плане картины Ренуара «Ивонна и Кристина Лероль за роялем».

Лероль может гордиться своей интуицией, подсказавшей ему много лет назад поставить на Эдгара Дега, когда тот был еще никому неизвестным художником, отвергаемым парижскими Салонами. Своему сыну Жаку Анри с улыбкой признается, что испытывает удовлетворение, глядя, как специалисты, некогда бойкотировавшие Дега, теперь восхищаются им.

Для выставки из своих собраний картины направили и другие коллекционеры, среди которых были Эрнест Руар с женой, а также музей Люксембургского дворца и музей в По.

Для Анри Лероля ретроспективная выставка Дега стала путешествием в прошлое, в котором он с радостью находил и приобретал полотна талантливых живописцев. Это занятие не наскучивало ему. Картины окружали его в радости, утешали в горе, успокаивали в сомнении. Они были неотъемлемой частью его жизни. Они возмещали ему потери, заполняли пустоты, появлявшиеся после смертей близких друзей.

Сам Анри умер 22 апреля 1929 года. Он ушел в уверенности, что семейные традиции будут продолжены следующими поколениями. До последних дней его печалили разрушенные судьбы дочерей. Отпевание проходило в церкви Сен-Франсуа-Ксавье, а похоронен он был на кладбище Пер-Лашез. «Мы носим траур по Леролю и траур по целой эпохе, — напишет Морис Дени, вернувшийся из путешествия на Восток и не заставший в живых своего давнего друга. — Я приехал слишком поздно и не повидался с ним напоследок. Слишком поздно для того, чтобы запечатлеть его черты на смертном одре, чтобы уловить последнее выражение его лица в поединке со смертью».

Морису, впрочем, как и всем остальным, не остается ничего другого, как только вспоминать о прекрасных мгновениях встреч с Анри, о доброте и широте его ума и души, а также о его таланте художника, слишком скромного, никогда не ставящего себя выше других. В небольшой, но искренней книге, которую Морис посвятил Анри, он с удовольствием цитирует умершего друга, вспоминая его истинную мудрость. «В моей жизни было немало огорчений, — говорил Лероль, — но было столько счастья! Я каждый день благодарю Бога за то, что он создал все, что у меня перед глазами: небосвод, землю, море и все, что их населяет..»

Незадолго до смерти он рассказал своему внуку Огюстену одну историю времен своей юности. «Однажды я играл с друзьями, сбивая плоскими камешками монеты с вертикально стоящей пробки. Некий господин сказал мне: “С каким задором вы это делаете!” Не смейся при мысли о том, что я с задором играл в пробки. Может быть, моя жизнь была не такой, какой могла бы быть. Но по-настоящему я сожалею только о том, что делал без задора и без страсти».

Мадлен Эскюдье, жена Анри, хранила почти все картины из его коллекции до своей смерти в 1936 году. После этого все собрание было продано. Им интересуются крупные торговцы: Эктор Брам, Дюран-Рюэль, Жак Селигман. Самые ценные полотна вначале окажутся в американских частных коллекциях, и лишь затем попадут в престижные музеи. К примеру, работы Дега, изображенные Ренуаром на заднем плане его картины «Ивонна и Кристина Лероль за роялем», находятся в Институте искусств Стерлинга и Франсин Кларк в Вильямстауне («Перед скачками») и музее Нортона Саймона в Пасадене («Танцовщицы в розовом»). Картина «Больная» входит в коллекцию Леба в Нью-Йорке, а «Женщины, расчесывающие волосы», самое первое полотно Дега, купленное Леролем, нашли свое место в собрании Филлипса в Вашингтоне.

После смерти мадам Лероль особняк Анри Лероля был опустошен, все было отправлено на аукцион в Друо. 26 ноября 1936 года на нем были проданы и столовая из красного дерева в стиле ренессанса, и спальня из красного дерева с бронзой в стиле Людовика XVI, и бюро с цилиндрической крышкой, и библиотека, состоящая из двухсот томов, а также игральный столик, кресла, люстры, фарфоровая и фаянсовая посуда, медная утварь, ковры, занавеси, драгоценности и даже новомодный пылесос. Разумеется, на торгах ушли и последние из оставшихся картин: рисунки Мессонье, «Рыбаки» Джонгкинда, гравюры Элле, две работы Пикабиа, «Идущий лев» Бари и две картины Моне («Главная улица» и «Берега Сены»), Все было тщательно описано в каталоге, выпущенном в связи с аукционом и хранящимся с тех пор в Национальном архиве.

Сам особняк тоже продали, а два года спустя после смерти Мадлен он будет снесен подрядчиком, выстроившим на месте дома семьи Лероль большое коммерческое здание. То же самое произойдет с особняком Поля Лероля, брата Анри, где его дети и внуки проживут до 1970 года. Этот дом тоже уступит свое место на авеню Бретей зданию из железобетона. Только фасад, выходивший на другую сторону, на авеню Вюйар, сбережет свое прежнее очарование.

В семье до сих пор хранится немалое количество работ Анри Лероля — тех, что не выставлены в церквях и музеях. Другие же демонстрируются не только во Франции (в Париже, По, Нанте и других городах), но также в Нью-Йорке («На хорах» находится в музее Метрополитен) и Будапеште.

Кроме того, была издана уже упоминавшаяся небольшая книга Мориса Дени под названием «Анри Лероль и его друзья». Она насквозь проникнута чувством признательности к Анри Леролю. «История не забудет его роли и его влияния на искусство. (…) Возможно, вы будете благодарны этой книге за попытку рассказать о переживаниях и благородстве Анри Лероля, и об эпохе — эпохе моей юности. Как и сам Лероль, та эпоха стремилась к поиску идеала», — писал Дени.

Книга вышла не для продажи — она разошлась среди друзей и родственников Лероля. Но если бы не она, мы не смогли бы сполна понять, какое влияние оказывал этот деликатный, скромный и крайне обходительный человек на окружавших его художников. Морис Дени отмечает, что Лероль отличался редким великодушием и щедро делился душевным теплом со всеми своими друзьями и знакомыми.

В наследство близким Анри Лероля досталось только одно, что невозможно продать: его жизненная философия. Его отличало стремление к союзу искусства и духовности, подкрепленному лучшими человеческими качествами — добротой, терпимостью и мягкостью, которой так не хватало его беспокойным зятьям.

В последние годы жизни Эжена Руара разрыв между его общественной жизнью, где он достиг больших высот, и его личной, приближающейся к краху, становится все более явным. В 1919 году он уходит с поста мэра в Кастельно-д’Эстретфон и становится членом генерального совета коммуны Фронтон, а также вице-президентом генерального совета департамента Верхняя Гаронна. Там он возглавляет комиссию по экономическим вопросам, сельскому хозяйству, техническому образованию и труду. Его политическая деятельность вызывает уважение, а он сам пользуется поддержкой населения.

Его работа требует серьезных размышлений, поиска решений и налаживания деловых связей. Член высшего совета по сельскому хозяйству, офицер Почетного легиона, сенатор от департамента Верхняя Гаронна — он всегда на виду. Эжен пользуется репутацией уважаемого и очень влиятельного человека. У него налажены отношения со многими парижскими депутатами, сенаторами и высокопоставленными чиновниками. Он ратует за демократическую Францию, в которой права трудящихся будут защищены. Он нередко произносит публичные речи, например, он выступает на праздновании основания самой старой французской сельскохозяйственной школы в Лотарингии.

Изредка он вспоминает и о своих литературных опытах. С радостью он встречает новость о том, что тулузский журнал Archer опубликовал его статьи о художнике Рене-Жане Кло и скульпторе Медардо Россо (Россо создал бюст Анри Руара, ценившего и постоянно поддерживавшего молодого творца в начале карьеры). В 1935 году Эжен пригласит на тулузскую конференцию «Политика рассудка» и лично там примет Поля Валери. Приезд Валери станет сенсацией, а авторитет Эжена в розовом городе [49] вырастет еще больше.

Но Эжена занимают не только публичные выступления — полно и иных забот. Очень часто он становится жертвой климата и погоды, вечных ловушек для фермеров, а также стихийных бедствий, таких как нашествия насекомых. Руар выбивается из сил, стараясь сделать свои земли доходными.

Он погряз в долгах. Ивонна знает об этом, но не в силах ничего изменить. Эжен постоянно расширяет свои владения, покупая все больше и больше земли в разных провинциях. Он не задумывается ни о самоокупаемости угодий, ни о возможных рисках. В Баньолье у него работают сто двадцать человек, хотя вполне хватило бы шестидесяти. Культуры, которые он высаживает, убыточны, особенно в Баркаресе, расположенном между морем и болотами, где топи и песок не сулят высоких урожаев. Но ни просьбы Ивонны, ни советы друзей, призывающих его к осторожности, или местных фермеров, скептически относящихся к его методам, не могут заставить его прекратить инвестировать в земли. На свои проекты он тратит больше, чем получает от них.

На глазах Ивонны он за несколько лет оказывается на краю пропасти. Все знают о его «безумствах». Но Эжен недоволен, что она не согласна с ним и не испытывает того же воодушевления. Супруги близятся к банкротству — приданое Ивонны давно растрачено, а дом, ферма и немногое оставшееся из личного имущества вскоре будут заложены по требованию кредиторов.

Ивонна еще острее переживает свое одиночество после ссоры Эжена с сыновьями и отъезда Станисласа в Северную Африку.

Она несчастна в том числе потому, что Эжен не отказывается от своих авантюр на стороне, в которых нередко принимает участие Жид. К примеру, в августе 1927 года они вместе с юным протеже Эжена отправляются на машине в Баркарес, где в затерявшемся среди болот и пустошей доме предаются плотским утехам.

Жид отмечает, что Эжен продолжает секретничать и не отказывается от своих тайных связей. Он оставил без внимания изложенные Жидом в «Коридоне» наставления, призывающие к правдивости и открытости. «Дорогой мой, ложь — это святое», — с раздражением повторяет Эжен Жиду. Возможно, желая соблюсти приличия и сохранить видимость благополучной семейной жизни, а также чтобы успокоить своих избирателей, Эжен часто наезжает в Марокко под предлогом изучения цитрусовых. А Ивонна уже выходит из дома только для того, чтобы послушать мессу в деревенской церкви.

Вскоре здоровье Руара заметно ухудшится. Он жалуется на энтерит, хотя на самом деле его разъедает рак. Полю Валери он пишет, что хотел бы «изъездить весь свет», но не может, поскольку «прикован к дому и вынужден день изо дня сражаться с болезнями». От него скрывают диагноз. Эжен почти не может работать, а в конце концов он вынужден больше не покидать Баньоль. В один из своих последних визитов в Париж, в апреле 1933 года, он побывал на улице Боэси, в галерее Поля Розенберга, где были выставлены картины маслом и акварели его покойного отца. Впервые в одном месте были собраны все произведения, так долго хранимые членами семьи.

Эжен скончался 6 июля 1936 года в возрасте шестидесяти четырех лет после долгой и мучительной агонии. Ивонна не отходила от него до последнего момента. Жид, находившийся в это время в поездке по Советскому Союзу, не пришлет соболезнований вдове, слишком хорошо понимая ее чувства в свой адрес.

Выражением соболезнований Ивонне займется Мадлен Жид, как, впрочем, и письмом к Луи, с которым у Жида сохранились лишь отстраненные и холодные отношения.

Эжен Руар был похоронен в Сен-Капре, на маленьком кладбище, прилегающем к церкви, на берегу Гаронны. На его сером и ничем не украшенном погребальном камне можно прочитать надпись, выбитую по желанию одного из его сыновей: «Руар — сенатор — благодетель Юго-Запада».

Смерть Эжена не принесла облегчения Ивонне. Она вынуждена в одиночку справляться с финансовыми трудностями. Средств, полученных от продажи последних принадлежавших ей произведений искусства, не хватает, чтобы расплатиться с долгами. Все, что находится в доме, будет продано — письма, фотографии, даже ленточка мэра, принадлежавшая Эжену, и его награды. Ивонна не выходит из состояния тревоги и беспокойства.

В июле 1941 года она теряет и свою сестру. Кристина умирает в шестьдесят два года от рака. На официальном бланке Французской академии Поль Валери пишет Луи Руару очень теплое письмо с соболезнованиями: «Мы — Жанни и я — в этот грустный момент думаем о тебе с большой нежностью. Кристина, бедная женщина, так долго и жестоко страдала, что ее смерть невольно рассматривается как избавление. Но, избавление это или нет, известие о смерти нашей давней любимой подруги не становится менее печальным. Сочувствуем тебе от всего сердца».

Девушка, сидевшая за роялем в красном платье, с румянцем на щеках, с красиво очерченным ртом, которая так любила читать романы и декламировать стихи, ушла навсегда. Ее красота давно увяла, очарование поблекло от постоянной горечи и грусти. Дега успел запечатлеть происходящие в ней перемены в серии пастельных рисунков, изобразив ее в сером и сиреневом — цветах ее унылого будущего.

До последних дней она расстраивалась из-за ссор детей с их отцом, Луи. А еще Кристина не могла не думать о какой-нибудь элегантной даме, которая, возможно, однажды займет ее место.

До самого конца они с Луи пребывали в ссоре. Сначала разные кровати, потом разные спальни, разные квартиры, а в итоге — разные могилы. Кристина не будет захоронена ни в склепе Руар на кладбище Пер-Лашез, ни в склепе семьи Лероль. Ее погребут отдельно от всех. Через много лет в одну могилу с ней лягут ее дочери — Элеонора и Изабелла.

Ивонна лишь на три года пережила сестру, скончавшись в возрасте шестидесяти семи лет. После смерти Эжена у нее отобрали все — жить ей было не на что. Больная, страдающая, одинокая, она нашла приют в ста километрах от своей бывшей усадьбы, в монастыре Богоматери в Сен-Женьест-д’Ольт. Некоторое время она оставалась там, в обмен на еду и постель преподавая немецкий язык.

30 мая 1944 года она покончила с собой, бросившись в реку Ло. Ее тело нашли на территории коммуны, в местечке под названием Ле Дампер де Луи. Похоронили Ивонну на кладбище в Сен-Женьест.

Эрнест Руар скончался в 1942 году от последствий отравления ипритом, жертвой которого стал во время Первой мировой войны. За десять лет до смерти он организовал выставку в музее Оранжери в честь столетия со дня рождения Клода Моне, а в 1941 году — в честь столетия Берты Моризо.

Эрнест похоронен на кладбище в Пасси. В 1967 году за ним последует и Жюли Мане. Их могила находится по соседству с участком, на котором покоятся члены семейства Мане и Моризо — Берта и ее муж Эжен, а также Эдуард и его жена Сюзанна Линхофф.

Друзья семьи уходят один за другим. Франсис Жамм умирает в 1938 году, Морис Дени — пять лет спустя (его сбила машина на бульваре Сен-Мишель), Поль Валери — в год окончания Второй мировой войны.

Артюр Фонтен умер в 1931 году. Он сочетался «мирским» браком с Жерменой де ла Сеглиер, чего, однако, не одобрили его друзья-католики, в частности Жамм и Дени. Для них человек, разведенный по гражданским законам, остается женатым перед лицом Господа. Фонтена похоронили на кладбище на Монпарнасе, под горой венков. В последний путь его провожали высшие лица государства. Во главе кортежа стояли министры — Мильеран, Бриан, Тардье.

Поль Валери в прощальной речи сказал: «Литература, искусство и философия только что лишились близкого друга — Артюра Фонтена. Десятки и сотни художников и поэтов испытывали на себе его доброту, деликатность и мягкость. От их имени я отдаю честь благородству Артюра». Самые трогательные почести ему воздали те, кого он защищал и кому посвятил жизнь. На выходе из церкви Сен-Франсуа-Ксавье две делегации рабочих, выстроившись вдоль дороги, приветствовали своего заступника.

В следующем году его коллекция живописи будет пущена с молотка в самый неподходящий момент, когда еще не были преодолены последствия финансово-экономического кризиса. Картины Дега, Одилона Редона, Каррьера, Дени, Вюйара, принадлежавшие Артюру Фонтену, были проданы за смехотворные суммы. Несколько месяцев спустя его дочь Жаклин скончалась в возрасте тридцати девяти лет от перитонита.

Мари Эскюдье-Фонтен, некогда красавица, очаровательное личико и стройный силуэт которой можно увидеть на полотнах импрессионистов в музеях по всему миру, была счастлива с Абелем Дежарденом. В своих домах она продолжала принимать музыкантов и художников — Равеля, Матисса, ван Донгена… В последние годы жизни она мучилась угрызениями совести, поскольку не была обвенчана со своим вторым мужем. Ее преследовала мысль о том, что она совершила крупную ошибку. Абель уступил ее просьбам, и они обвенчались, однако это событие случилось лишь за несколько месяцев до ее смерти. Церемония состоялась, как она и мечтала, в церкви Святой Магдалины. Совместных детей у Мари и Абеля не было. Мари умерла в 1946 году. Абель в семьдесят лет женился вторично — его избранницей стала женщина на тридцать лет моложе. У них родился сын Тьерри, который стал журналистом и писателем.

Последний из братьев Руар, вдовец Луи, дожил до восьмидесяти девяти лет. В старости он был таким же бодрым, обаятельным и вспыльчивым.

После смерти Кристины он переезжает на авеню Шарль-Флоке, в квартиру с видом на Эйфелеву башню. Он сохранил две картины Коро, которыми очень гордился, — «Молодая женщина в розовом платье» и «Остров Сан-Бартоломео». Декорации дополняют пастели Берты Моризо, рисунки Милле, множество работ Джонгкинда и прекрасная картина Ланьо.

Его издательство L’Art catholique терпит большие убытки вследствие начавшегося после Второго Ватиканского собора иконоборческого движения. В церквях и католических семействах статуэтки и картинки религиозного содержания убраны в стенные шкафы. На Луи продолжали работать два его сына — Филипп, скульптор-керамист, и Огюстен, художник, рисующий для издательства образы Христа, Девы Марии и святых. Спустя годы в дело войдет и один из его внуков, Даниэль, старший сын Огюстена, который проработает там до тех пор, пока издательство не будет продано.

Луи умер в 1964 году в своей гостиной-мастерской на авеню Шарль-Флоке. Рядом с ним были дети, а на стенках висели остатки былой роскоши — картины Моризо, Милле и прочих. Полотна словно дежурили у постели больного, наблюдая за долгой и мучительной агонией неутомимого борца и пропагандиста старого искусства. Его жизнь, окрашенная в агрессивные тона, прошла, словно торопливая прогулка. Разумеется, к постели умирающего, словно замещая его вдову, пришла загадочная дама в черном, которую он, вероятно, возил в Италию или Испанию…

«Я видел, как умирает старый человек, — пишет внук Луи в книге “Юность под сенью просвещения”. — Вокруг него слышались крики и кипели споры, звучала оглушительная музыка ссор и семейной истерии, которая сопровождала всю его жизнь». В воспоминаниях Жана-Мари Руара о своем деде к юмору примешиваются эмоции: «Я вижу его таким, каким он был и каким останется для меня: роскошным, надменным, тщеславным, обольстительным и невыносимым, великодушным, эгоистичным и расточительным. Его достоинства нельзя было отличить от недостатков, все в нем было безнадежно перепутано».

Несомненно, именно деду Жан-Мари обязан своей любовью к литературе. Именно «под сенью» тех самых художников, с которыми общались представители семейства Руар, он и стал писателем. Глядя на отца, который был художником, дядю — скульптора и керамиста, а также прочих родственников, Жан-Мари все же выбрал другой путь.

«Я встретился с Луи, своим неудержимым дедом, на ретроспективной выставке Ренуара, куда он сам меня и затащил. Прекрасно осознавая, что пользуется авторитетом знатока и бывшего владельца картин, стоя перед большой картиной Ренуара под названием “Булонский лес” (“Утренняя прогулка в Булонском лесу”), изображающей амазонку на лошади, он вдруг зычно воскликнул: “Ты видишь, малыш, эту картину? Она висела в доме моего отца, в гостиной. Он купил ее у Ренуара за пятьдесят франков”», — рассказывает Жан-Мари.

В галерее Шарпантье воспоминания Луи разгораются с новой силой. Ренуар — это его детство, его молодость. Что испытал он, глядя на полотно «Ивонна и Кристина Лероль за роялем», на котором изображены его супруга и ее сестра?

Картина Ренуара — напоминание о вдохновенных людях искусства, постепенно исчезающих и уносящих с собой волшебную гармонию. В третьем и четвертом поколениях этой семьи появятся новые художники, новые писатели, но им уже будет неведома священная атмосфера тех лет. Счастливый союз друзей и единомышленников, талантливых творцов, канул прошлое.

Глава 20 Преступление в музее

После смерти Ренуара, последовавшей в 1919 году, портрет сестер Лероль за роялем неоднократно переходит из рук в руки, пока в 1947 году не попадает к Доменике Вальтер. Она отводит ему достойное место в знаменитой коллекции, унаследованной от первого мужа, Поля Гийома. Портрет сестер соседствует с работами Пикассо, Сутина, Модильяни, Матисса, Дерена и Сезанна. Но картина Ренуара досталась ей не по наследству, в отличие от большинства других, это был подарок, сделанный ею самой себе. «Жемчужина, которой не хватало в моем колье», — скажет она своему другу, оценщику Морису Реймсу.

Сестры Лероль «попадают» в дом № 3 по улице Сирк, расположенный неподалеку от Елисейского дворца, резиденции президента Франции. В квартиру-музей, обставленную мебелью в стиле Людовика XIV и Людовика XVI, с тяжелыми шелковыми драпировками, с люстрами из хрусталя баккара, с обитыми узорчатым бархатом креслами, с версальским паркетом, с коврами, сотканными на королевской мануфактуре Савоннери. В доме мадам Вальтер все сияет, все кажется новым, даже старинные комоды. Она вешает новую картину над столиком буль с выгнутыми ножками, на котором стоят два массивных серебряных канделябра. Оригинальную раму из необработанной древесины (Ренуар ценил скромность в оформлении полотен) мадам сразу же меняет на позолоченную. Ни один из принадлежащих Доменике шедевров не уберегся от этого.

Вальтер очень давно прослыла жестокосердной женщиной. Она похожа на отвратительное насекомое с цепкими лапками, сладострастно пожирающее свою добычу. Она обладает способностью избавляться от мужей, когда те начинают стеснять ее. В 1934 году, когда у Поля Гийома случается острый приступ аппендицита, она не разрешает врачам отвезти его больницу. Она предпочитает, чтобы он оставался «дома», в роскошной квартире ее любовника Жана Вальтера на авеню Марешаль-Монури, где они живут все вместе с тех пор, как два года назад вернулись из США. Это решение было удобным с любой точки зрения: супруги Гийом экономят на своей резиденции и сохраняют за собой квартиру площадью в шестьсот квадратных метров в качестве витрины и склада для коллекции. Картины могут там храниться благодаря щедрости Жана Вальтера, оказывающего супругам финансовую поддержку. Не будь его, Поль Гийом, почти разорившийся во время кризиса 1929 года, вынужден был бы продать картины.

Однако во время приступа Поль, слишком слабый и слишком пугливый для того, чтобы возражать Доменике, покоряется ее желанию. Он погибнет от сепсиса.

Умирая, он завещает супруге свою коллекцию, бесценное собрание, дело и страсть всей жизни.

Он давно хотел передать ее государству, чтобы картины, которые он собирал едва ли не с начала века, могли бы оставаться на виду и восхищать широкую публику. В завещании он оговаривает условия передачи. С большим уважением относясь к Доменике как к наследнице, он распоряжается, чтобы она могла наслаждаться коллекцией всю оставшуюся жизнь. Ей разрешается продавать любые картины в любое время. Но после ее кончины коллекция должна быть передана Лувру.

Доменика понимает условия завещания иначе. Сразу же после смерти Поля она имитирует беременность. Рождение ребенка могло бы изменить будущую судьбу коллекции — при наличии наследника Гийома картины не попали бы в музей. «Живот» Доменики становится все внушительнее — подушек под свои черные платья Доменика кладет все больше и больше. Она притворяется хворой и капризной, симулирует и играет. Она собирает приданое для «младенца» на глазах у слуг и друзей. Видимо, ей удалось одурачить горничную, кухарку, шофера, портных. А Жана, своего любовника?

И в 1935 году у нее действительно появляется ребенок! Доменика называет его Жан-Пьером. Жан — в честь Вальтера. Но Пьер? Можно было бы предположить, что она назовет его Жан-Полем, вторую часть имени посвятив умершему Гийому. Но Доменика предполагает, что малышу будет непросто найти свою дорогу, имея двух отцов — усопшего и приемного.

Однако Жан Вальтер, решительно настроенный на то, чтобы у ребенка был настоящий отец, потребует и добьется от Доменики официального усыновления.

Это будет условием их брака, и только после этого Вальтер женится на ней.

Жан-Пьер Гийом питает к своему приемному отцу сыновнюю любовь. «Я все время был рядом с Жаном. Если у меня не было такой возможности, я сидел в своей комнате. Но как бы то ни было, я не был рядом с матерью», — расскажет он Ивону Жеро и Жереми Кювилье, кинематографистам, консультировавшимся с ним во время съемок фильма о Доменике.

Жан-Пьер не забыл, как Вальтер каждый год брал его собой в отпуск. Они ездили по городам Франции вдвоем, без Доменики, рассматривая и изучая все в мельчайших подробностях. Они заходили в храмы и гуляли по берегам рек, а по вечерам Жан рассказывал сыну сказки. «Он меня любил так, как любят своих детей», — много лет спустя скажет Жан-Пьер. А может, даже немного больше, чтобы возместить мальчику почти полное отсутствие материнской любви.

Жан-Пьер обижен на мать. Будучи расчетливой и эгоистичной, она во что бы то ни стало хотела иметь сына, но, вероятно, лишь для того, чтобы разрушить планы Поля Гийома по поводу наследования. А может, чтобы доказать всем, что она настоящая женщина, не уродуя при этом своего восхитительного тела? Ее намерения по-прежнему неясны. Однако долгое время она воспитывала ребенка так, словно он был сыном покойного Поля Гийома. А потом, когда мальчику было двенадцать или тринадцать лет, она сообщила ему жестокую правду: он был всего лишь приемным ребенком. «Это был большой сюрприз», — признается Жан-Пьер Гийом.

Благодаря Вальтеру, состояние которого исчисляется миллионами, Доменика ведет роскошную жизнь.

У нее есть все — драгоценности, меха, модные платья, рестораны, путешествия в первом классе на пароходе через Атлантику. Жан Вальтер, как прежде Поль Гийом, балует ее, не отказывая ей ни в чем. Даже в плотских утехах — у нее есть любовники, все чаще и чаще занимающие место мужа, слишком занятого работой или возложенными на него обязанностями, с которым она не считается.

Жан — предприниматель, он владеет процветающим месторождением руды в Марокко. После войны цены на полезные ископаемые растут с головокружительной быстротой, а вместе с ними растет и состояние Вальтера. Но его главное занятие — архитектура. Его бюро завалено заказами и проектами. Он построил немало зданий общественного назначения, например, больницу в Божоне или Медицинскую школу в Париже.

Даже его собственная квартира расположена в построенном им же архитектурном ансамбле, состоящем из трех высоких зданий. Их в народе прозвали «домами Вальтера».

Доменика дает волю своим желаниям — состояние Вальтера позволяет ей делать то, что она хочет. Она без раздумий избавляется от ненавидимых ею африканских скульптур и произведений тех художников, которых открыл покойный Гийом, но которых не любит она. «Под горячую руку» попадают картины де Кирико, Гоэрга, Фотрие, полотна Пикассо негритянского периода, написанные им в стиле кубизма. Она по баснословным ценам скупает работы Ренуара и Сезанна (в частности, знаменитые «Красные скалы» и «Яблоки с бисквитами»), обходя на аукционах даже более состоятельных соперников. Доменика делает ставку на гарантированные имена: в середине XX века Ренуар и Сезанн уже вовсе не безвестные художники, как во времена Анри Лероля и Анри Руара.

Свои чувства она делит между Жаном Вальтером и многочисленными кавалерами. А в 1950-х годах в ее жизни появляется доктор Лакур, молодой гомеопат, который лечит ее от ревматизма и печется о ее теле. Как некогда она умудрилась навязать Жана Вальтера Полю Гийому, так и сейчас ей удается вернуться к любимому виду супружеской жизни — втроем. В июне 1957 года, когда она вместе с мужем и молодым любовником обедает в кафе на обочине шоссе № 7, она выглядит все еще очень красивой.

Ее зеленые глаза, стройная фигура, элегантный вид притягивают взгляды, и она знает об этом. Ей нравится производить впечатление на окружающих.

В этот день, 10 июня, супруги Вальтер и доктор Лакур направляются в Дордив, в департаменте Луара, где находится загородный дом Вальтера. Жан Вальтер встает из-за стола, чтобы купить газету на другой стороне шоссе. Но, когда он переходит дорогу, его сбивает машина… Вальтер тяжело ранен, однако пока жив. Доменика и Лакур предпочитают не ждать карету скорой помощи, а сразу везут пострадавшего в больницу. Жана Вальтера укладывают на заднее сиденье машины, но, когда они приезжают в госпиталь, врачам остается лишь констатировать его смерть.

Разумеется, начинаются пересуды, распространяются слухи. Но доказать, что это было убийство, так никто и не смог.

Два года спустя Доменика предстает перед судом. Ее подозревают в попытке убийства собственного сына, Жана-Пьера Гийома. Лакура при этом называют возможным пособником вдовы Вальтер. Следствию предстояло выяснить, заплатила ли Доменика убийцам или же Лакур хотел избавиться от наследника ради собственной выгоды?

Однажды в Ницце некий капитан Рейон подходит к только что вернувшемуся из Алжира младшему лейтенанту Жану-Пьеру Гийому и сообщает ему, что получил от неизвестного ему заказчика «приказ уничтожить Гийома» за приличное денежное вознаграждение. Мужчины договариваются пойти в полицию и обо всем рассказать, как только будет получена плата за якобы совершенное преступление.

Это будет один из самых сенсационных процессов того времени. Среди обвиняемых был не только Лакур, но и Жан Лаказ, брат Доменики, которого Жан Вальтер поставил во главе прибыльного предприятия в Зелиде. Сам Лакур является президентом общества, выдающего стипендии, которое создал Вальтер для материальной поддержки отличившихся студентов. Однако после серии судебных заседаний, о которых подробно рассказывают газеты, дело прекращается за отсутствием состава преступления. Возможно, в ход процесса вмешались внешние силы.

Несколько месяцев спустя Жан-Пьера Гийома, видимо, все больше ощущающего себя лишним в жизни собственной матери, начинает шантажировать проститутка, с которой он познакомился в одном из баров на Елисейских Полях. Подстрекаемая Лаказом и Лакуром, которых подозревают в давлении на свидетеля, девица обвиняет Гийома в сводничестве, что является одним из законных оснований для отмены усыновления и лишения всех прав наследования… Новая схватка адвокатов. Новый процесс.

Именно в такой атмосфере Доменика ведет переговоры с государством о передаче коллекции Жана Вальтера в Лувр. Но речь идет не об отказе от наследства и не о даре — Доменика хочет продать картины. После долгих препирательств она уступает собрание музею при условии, что оно будет выставляться целиком. Один из ведущих экспертов в области искусств, писатель и министр культуры Андре Мальро, употребил все свое влияние, чтобы это дело закончилось полюбовно — в интересах государства. Так и вышло. Эксперты сочли сделку выгодной для музея, поскольку уплаченная сумма была намного ниже реальной стоимости коллекции. Отсюда и возникли слухи, что Доменика вела переговоры о «компенсации» за прекращение дела. Таким образом она спасла от тюрьмы, до которой оставался всего один шаг, и любовника, и брата, и саму себя.

Но, даже попав в такую переделку, Доменика навязывает государству свои требования. Во-первых, она получает возможность наслаждаться собранием картин в любое время. Во-вторых, коллекция представляется публике под избранной ею двойной фамилией: Вальтер-Гйиом. Из двух ее мужей только Гийом мог именоваться коллекционером, ведь зачинателем и душой собрания был он. Жан Вальтер, по словам одного журналиста, «коллекционировал только миллионы». Но, по мнению, Доменики, много чем Вальтеру обязанной, картины в равной степени принадлежат и ему.

Дойдет до того, что она даже закажет золотой оттиск с переплетенными инициалами обоих мужей. Для придания таинственности буквы сопровождаются латинским словом «dedicaverunt» («посвящают»). Множественное число как будто говорит о ее двойной фамилии. Оттиск будет вмонтирован в мраморный пол музея.

В 1966 году она соглашается одолжить свои сокровища для выставки в музее Оранжери. Председательствует на этом событии Андре Мальро с согласия Почетного общества друзей Лувра. Его можно увидеть на фотографиях в журнале Paris-Match. Запечатленный со спины, он быстро пробегает по галерее, осматривая шедевры, которые благодаря ему не будут рассеяны по всему свету, а останутся во Франции. Выставляются двадцать восемь картин Сутина, двадцать четыре — Ренуара, двенадцать — Сезанна, столько же — Пикассо… Он, вероятно, сожалел о полотнах Фотрие, от которых избавилась вдова Вальтер. Сам же Мальро был поклонником великого представителя информализма и абстрактного искусства.

Но коллекция, несмотря на посредничество Мальро, не была принята единодушно.

Луи Руар, член Общества друзей Лувра, начиная с 1961 года последовательно выступает против нее. Он оскорблен тем, как обставлено приобретение собрания картин. По мнению Луи, покупка навязана высшей государственной властью без консультаций с членами совета. В мае 1963 года он пишет президенту Общества Жаку Дюпону: «Я нахожу странным, что нам предлагают выкупить коллекцию, которую нам ни разу не соизволили показать, и о которой лично я ничего не знаю». Опровергая мысль, что имена известных художников, чьи картины составляют коллекцию, являются гарантией ее качества, он приводит пример так называемого случая с Ренуаром: «Мой отец владел многими картинами Ренуара, и с раннего детства мне внушали, что он достоин лишь восхищения. Я действительно восхищаюсь им, однако вынужден признать, что он был чрезмерно плодовитым художником. Слишком многие его картины посредственны или неудачны. Я полагаю, что прежде чем принять какое-либо решение о покупке картин из коллекции Вальтера, следовало бы пригласить членов Совета взглянуть на полотна. Чтобы со знанием дела судить о ней, ее нужно увидеть».

Конец письма, подписанного дрожащей рукой — сказывается возраст, — свидетельствует о неизменно мятежном духе старика Луи: «К тому же я не понимаю, есть ли смысл размещать в Лувре до наступления предписанного законом времени картины Пикассо, Мари Лорансен, Сутина, Модильяни… Будет ли через пятьдесят лет кто-нибудь вспоминать об этим дамах и господах?»

Луи Руара можно упрекать во многом, кроме оппортунизма. Он не отступился от своих однобоких суждений, опубликованных в журнале Marges еще в 1908 году. В восемьдесят восемь лет он ненавидит то же, что и в юности.