Девушки с картины Ренуара Бона Доминик

Возможно, это объясняется влиянием Мориса Дени, работавшего в схожей манере, а может быть, личностной эволюцией художника, который обрел счастье после того, как перестал писать на заказ и брался за кисть только тогда, когда сам желал. Дружеское расположение Митуара, возможность трудиться в двух шагах от дома, чудесный свет, заливающий апартаменты, звон колоколов церкви Сен-Франсуа-Ксавье, которой он некогда подарил крупное полотно, — все это задает темп его работе.

Лероль принимает решение наполнить солнечный и радостный пейзаж написанными в человеческий рост музами, по три или четыре музы на каждом из боковых панно. Они танцуют, некоторые держат в руках музыкальные инструменты, другие — лист бумаги, как будто собираясь записать слова поэмы или песни. Но, входя в гостиную, любой посетитель сразу же замечает только одну из них, главную музу. Ту, что сияет в центре фрески. Это Мари Фонтен. Ее моментально узнаешь по личику, по курносому носу, по невинному и томному выражению лица. Только на этот раз она не кажется обнаженной — она действительно обнажена. Открыты ее грудь и длинные ноги. Это действительно ее лицо. Но ее ли это тело? Мог ли Лероль, мастер обнаженной натуры, уговорить ее позировать в костюме Евы, как профессиональная модель? Ни на одной из его предыдущих картин, изображающих Мари, ни на картинах Дени, Редона или Вюйара не увидишь даже невинного декольте или открытой щиколотки. Не приснилось ли ее тело Леролю? Или ее прекрасному лицу он «одолжил» другое тело, другое, но идеально ей подходящее?

Странно, что Артюр Фонтен не только разрешил своей жене раздеться на глазах у Лероля, но и позволил любоваться ее обнаженным телом Митуару, его семье и гостям, которые теперь будут разглядывать ее, когда им вздумается. Лероль не оставил никакого письменного комментария к этой картине, всегда предназначавшейся для личного просмотра. Остается теряться в догадках о разнообразных причинах и следствиях. Но там изображена именно Мари. Очаровательная. Притягательная.

В 1900 году ей тридцать пять лет. Она — верная жена и мать счастливого на первый взгляд семейства. У нее пятеро детей, которых она рожала почти непрерывно. Для света мадам Артюр Фонтен неотделима от серьезного и честного мужа, самого безупречного из мужчин. Ее жизнь подчинена строгим правилам, далеким от художественной свободы домов Анри Лероля и других семейств. Едят здесь строго по часам, как в армии. По утрам Мари занята своим туалетом, далее она планирует день, общается с детьми и дает указания слугам, гувернантке и воспитателю. После полудня — визиты, благотворительность, светская переписка. У нее остается мало времени на пение или игру на фортепиано. Почти каждый вечер ее муж ужинает дома с гостями, безо всякой торжественности, но согласно навек утвержденному ритуалу. Ее сестры, Мадлен Лероль и Жанна Шоссон, чувствуют себя комфортно в роли хозяек, принимающих гостей. А вот Мари в обществе выглядит неловко и неуклюже.

Она не умеет поддерживать беседу. Подолгу молчит с отсутствующим видом, а когда вступает в разговор, то ее красивый голос звучит странновато и даже фальшиво.

Гости Артюра Фонтена — министры, государственные секретари, ответственные работники из Министерства труда или железных дорог, специалисты по трудовому праву — ведут важные разговоры на серьезные темы. В окружении Артюра Фонтена нет весельчаков. На лице Мари, когда она их слушает, изредка проскальзывает мечтательная улыбка, при виде которой высокопоставленные гости отвлекаются от бесед. Поль Дежарден жалуется Артюру на Мари — мало того, что она не умеет принимать гостей, вдобавок ко всему она волнует мужчин… Создается впечатление, что она легкомысленна, что ее интересуют лишь дом, дети, музыка. Но и тут ей не очень повезло — у нее прекрасный слух, дивный голос, но Артюр недолюбливает музыку, а к опере питает настоящее отвращение!

Мари чувствует усталость от жизни. Она страдает от недомоганий, жалуется на мигрени, боли в спине и животе, на утомляемость. Муж и прочие домочадцы объясняют все это частыми беременностями и слабостью ее организма. Но на самом деле ей просто скучно. У нее благодаря мужу действительно есть «все, чтобы быть счастливой»: комфорт и благополучие, высокий социальный статус, здоровые дети, гарантия того, что она до конца своих дней проживет, как засахаренный фрукт в коробке, перевязанной красивой лентой. Ей не на что жаловаться. Но на авеню Вийар она находится в плену рутины, которой другие женщины, не так щедро обласканные судьбой, как она, могли бы позавидовать. Мари же чувствует себя как в клетке. Она редко смеется и нечасто чему-то радуется. Уверенность в завтрашнем дне, приличие, спокойствие вызывают у нее отвращение.

Она часто под разными предлогами отлучается из дома. Обычно ее отъезды совпадают с каникулами детей. Без супруга, из-за работы остающегося в Париже, Мари присоединяется к своим сестрам в их загородных резиденциях. Иногда она едет на воды или на курорты, известные своим благотворным действием на кровь, легкие, печень и почки. Хотя болит у нее лишь сердце.

Настоящим музам нужны мужчины, которые умеют любоваться ими и любить их. Мари страдает от безразличия и холодности безупречного мужа, от которого рожает детей, но не получает душевного тепла. Артюр больше думает о бумагах, увлечен своими планами, но не счастьем собственной жены. Фонтен поймет это слишком поздно: «Какой беспорядок, друг мой, вселяет страсть в семьи, — напишет он Франсису Жамму в 1910 году. — Как это печально! Да, это настоящая болезнь. Серьезная любовь совсем не такая».

А Мари всем душой жаждет страсти. В ее жизни есть почти все, кроме главного — любви, полной солнца. Любви, чей зов слышит Лероль, когда пишет светящуюся счастьем Мари в образе музы.

Хмурым утром в ноябре 1907 года Мари, не предупредив мужа, покидает дом. С собой она берет самых младших детей, Ноэля и Дени. Временно она устраивается у своей матери, с недавних пор вдовы, в особняке на бульваре Курсель. Жена ушла от мужа — такого в их семье еще не бывало. В католической среде так тем более не принято. Какими бы ни были причины недовольства, жена всегда остается с мужем.

Однако Мари утверждает, что больше не хочет жить с Фонтеном. Она не хочет ни видеть его, ни объясняться. Также осталось неизвестным, о чем она говорила с матерью и сестрами. Жамм в одном из своих писем Артюру Фонтену упоминает об этом, заявляя, что по-прежнему «поражен молчаливым жестоким упрямством» Мари. Семья Лероль попадает почти в самый центр скандала.

Фонтен раздавлен. По его собственному признанию, он ничего подобного не ожидал. Он не был готов к столь суровому решению жены, у него не было предчувствия драмы. В письме, адресованном им через месяц после случившегося Клоделю в Тяньцзин, явно ощущается растерянность. «Нужно полагаться на Господа, Которому дано судить о наших ошибках. Один только Господь может прощать и выносить приговор», — пишет Артюр. В своей печали он не теряет достоинства, но явно ничего не понимает в чувствах своей жены. Он не догадывался, что такое может произойти.

У Мари есть любовник. Она только что сообщила об этом Артюру. Любовник — не просто брат Поля Дежардена, вместе с которым Фонтен ведет борьбу в Союзе за истину и в Лиге прав человека, он — его лучший друг. Люсьен Фонтен женат на Луизе Дежарден, старшей сестре того самого Дежардена, который украл у Артюра жену. Преступление, совершенное в рамках семьи…

Абель Дежарден — молодой врач из Парижского госпиталя. Ему тридцать семь лет, он на десять лет моложе Фонтена и на пять лет моложе Мари. Он родился в день сражения при Седане [34] , и его дни рождения не празднуют — семья не отмечает дней национального позора.

Он — хирург, специалист по поджелудочной железе. Товарищ Марселя Пруста по лицею, близкий друг его младшего брата — Робера, с которым сблизился в Медицинской школе. Тесными отношениями связан с Клодом Дебюсси и Морисом Равелем. Медицина — его страсть, но этот привлекательный молодой человек вдобавок ко всему большой любитель искусства. Он поет вместе с Люсьеном Фонтеном в хоре, которым руководит сначала Дебюсси, а потом Равель. Музыка, ненавидимая Артюром Фонтеном, видимо, очень сблизила разлучника Дежардена и Мари.

Абель Дежарден бывал в доме Фонтена. Ему полностью доверяли. За ним посылали при малейшей детской хвори. Его видели на семейных сборищах у мадам Дежарден, его матери.

Они полюбили друг друга, а их связь началась в 1897 году (Фонтен пишет об этом Жамму). Пока тайное не стало явным, Абель Дежарден без особых угрызений совести пользовался протекцией руководителя Комитета по труду, дважды выступавшего в его защиту перед кабинетом министров — Фонтен щедро пользовался своим влиянием ради друзей. В первый раз, в 1905 году, он добился для своего протеже членства в Дирекции по социальному страхованию и социальной взаимопомощи на международном медицинском конгрессе в Льеже, посвященном несчастным случаям на производстве. Во второй раз, в том же году, с его помощью Дежарден был назначен секретарем комиссии по промышленной гигиене — что позволяло ему некоторое время пользоваться правительственными привилегиями. Фонтену, не раз обращавшемуся с ходатайствами в высшие сферы, щедро распределявшему награды, помогавшему продвинуться по службе или найти работу, было печально столкнуться с неблагодарностью молодого человека.

Однако Фонтен действует, не теряя времени. В декабре он подает прошение о разводе в связи с «оскорбительным уходом из супружеского дома». Развод был получен быстро — уже в начале следующего года дело было решено в пользу Артюра. На процессе выступал будущий президент Республики (1920–1924) Александр Мильеран, адвокат, депутат и бывший министр торговли и труда в правительстве Вальдека-Руссо. Пакет социальных законов, поставленных им на голосование в парламенте, известный как «деяние Мильерана», направленный на упорядочение и сокращение рабочего времени при гарантированном еженедельном выходном дне, был плодом долгой и упорной работы Артюра Фонтена. Министр, человек левых взглядов, поддерживает с руководителем Комитета по труду отношения, основанные на взаимном уважении. Они — соседи, живут в одном доме на авеню Вийар, регулярно вместе обедают и ужинают — чаще всего у Фонтена. Бывший министр и будущий президент — блестящий адвокат. Он мог бы проявить больше снисходительности к Мари, воспользовавшись новом уложением о разводах, принятым в 1894 году. Он внимательно читает либеральные публикации своего друга Леона Блюма — в книжных магазинах в 1907 году появилась его работа «О браке». Но, несмотря на все это, Мильеран расправился с Мари в два счета.

Отныне она разведена по своей собственной вине и обязана оплатить судебные издержки. Ей оставляют опеку над двумя младшими детьми, Дени и Ноэлем — первому десять лет, второму — двенадцать. Трое других, Жаклин, Филипп и Жан-Артур (им четырнадцать, шестнадцать и восемнадцать лет), остаются с отцом.

Мари будет получать пенсию в размере тысячи франков в месяц вплоть до ликвидации имущества, но должна выплачивать тысячу франков в год своему бывшему супругу в качестве алиментов за Жаклин. Приговор суров и не подлежит обжалованию. Безусловно, Артюр надеется таким жестоким приговором вернуть ее, раскаявшуюся и изголодавшуюся, в лоно семьи.

Семейство Лероль пытался воззвать к разуму бунтарки, но попытки ни к чему не приводят. Ее мать и сестры принимают сторону Фонтена и не перестают злиться на обесчестившую их Мари. Они стараются убедить ее положить конец скандальному адюльтеру. Они взывают к сердцу матери, которая собирается на всю жизнь ранить своих детей, к долгу христианки, для которой жертвенность и любовь к ближним должна быть выше всего остального. Ее без конца упрекают в том, что она позорит их. Ничего не помогает. Мари по-прежнему не желает возвращаться на авеню Вийар. Все надеются, что она по крайней мере откажется от своей преступной связи. Под нажимом членов семьи, поддерживающих Фонтена, она наконец соглашается уехать с ним в путешествие в Венецию, но Венеция — западня для несчастных любовников. Вскоре она все-таки возвращается и проводит несколько месяцев дома — исключительно ради детей. Фонтен обещает ей «спокойное и степенное счастье, которое постепенно вернется, подкрепленное разумом и преданностью». Примирение, «дорого обошедшаяся награда», должно было бы положить конец скандальной ситуации, нарушающей его равновесие и негативно отражающейся на его работе. Для него это разумное решение, поэтому он готов простить Мари. «Я сделал все возможное, чтобы не допустить печального исхода, которого все же не могу избежать», — пишет он Жамму. Потом наступает лето.

Спокойное и степенное счастье, обещанное им Мари, заставляет ее бежать, на этот раз окончательно. Она больше не желает прятаться. Напротив, она хочет, чтобы все знали, как она теперь живет. Проводя лето в привычном одиночестве, в доме Одилона Редона, она устраивает так, чтобы друзья ее мужа — художник Лакост, его жена и их дети — застали ее обедающей в обществе любовника. Абель Дежарден поселился в отеле неподалеку. Супруги Лакост, украдкой посланные ее мужем, чтобы приглядывать за Мари, вынуждены донести ему, что они видели.

Примирения больше не будет. Мари переезжает в дом № 205 на бульваре Сен-Жермен, в квартиру на шестом этаже, которую занимает доктор Дежарден. Они теряют всех друзей, кроме Дебюсси, Робера Пруста и ван Донгена. Все двери захлопываются пред ними. Мари, разведенную женщину, избегают, как прокаженную. Ее никуда не приглашают. Ей больше не пишут. Ей не наносят визитов. И избегают произносить ее имя в кругу семьи. Она больше не встретится с обожаемыми племянницами Ивонной и Кристиной. Тетка Мари — слишком дурной пример для едва успевших выйти замуж молодых женщин.

Фонтен с головой уходит в работу. Дочь Жаклин делает все, чтобы скрасить его повседневную жизнь. Как пишет Мишель Куэнтепа в своей книге о Фонтене, «его репутация в глазах общества, а через нее и социальный статус, немного пострадали». Артюр находит приятную компанию в лице Жанны Шоссон, безутешной вдовы композитора. Двое страдальцев поддерживают друг друга. Для них обоих Мари будто бы умерла.

Франсис Жамм, через письма Фонтена внимательно следивший за развитием его семейного конфликта, пишет мелодраму «Заблудшая овца». Впервые он прочитает ее в 1910 году перед посетителями салона мадам Шоссон. Хотя сюжет полностью повторяет перипетии приключившегося с ним несчастья, Фонтен, находящийся среди гостей, аплодирует. Жамм загодя предупредил его в письме: «В моей драме я ни на кого не намекаю. Возможно, лишь на тех, кто пострадал таким же образом».

Для молодых жен братьев Руар, Ивонны и Кристины, которые вряд ли присутствовали на чтении «Заблудшей овцы» у тетушки Жанны, эта история поучительна. Драма Фонтена как бы говорит им: всякая женщина, оставившая мужа, будет затем приговоренной к адским мукам. Пугает ли их скандальная участь Мари Фонтен? Или они все еще с нежностью думают о любимой тетушке, против которой ополчился весь их клан?

В 1907 году они узнают, что Мари вышла замуж за Абеля Дежардена, сочетавшись с ним гражданским браком, что церковью не одобряется.

Еще один вопрос, интересующий членов строгой семьи: кто же по происхождению Дени, младший ребенок Мари? Родившийся в 1897 году, когда она уже была в связи в Абелем, он сын ее мужа или плод незаконной любви?

Примерно в это же время в поле зрения семейства, тяжело пережившего испытание замаравшим его разводом, появляется Франсуа Мориак, поэт. Это чувственный мужчина с внешностью ригориста, а также карьерист с повадками янсениста. Выросший в Бордо и желающий завоевать Париж, сухопарый, с лицом цвета воска, он мечтает об удачной женитьбе на девушке из высшего общества. Как он надеется, это может способствовать его карьере и окончательному отъезду из провинциального Бордо. Два года спустя после развода супругов Фонтен в сердце Мориака вспыхивает любовь к Марианне Шоссон.

Марианна, четвертая из пяти детей покойного композитора и Жанны Шоссон — двоюродная сестра Ивонны и Кристины Лероль. Она намного моложе их. Долгое время они считали красавицу Марианну лишь игрушкой, куклой с изумрудными глазами.

У Франсуа Мориака острый взгляд, от которого бросает в жар. С гвоздикой в бутоньерке и кокетливым галстуком он элегантен, как денди. «Смотрите-ка! Вы совсем не похожи на жалкого семинариста!» — восклицает Морис Баррес, увидев, как тот появляется на пороге, разряженный и благоухающий.

Ему двадцать шесть лет, он хочет всем нравиться и пока что не нашел собственного стиля. Еще не определившись в выборе своего пути в какой бы то ни было сфере, включая сексуальную, он бросил Школу хартий [35] , желая всего себя отдать литературе. Его жизнь оплачивает мать — он селится в доме номер 45 по улице Вано, в четырехкомнатной квартире с гувернанткой.

Молодому литератору, без особого рвения пописывающему статейки для почти неизвестных журналов (La Vie fraternelle или La Revue Montalembert), предстоит немало пройти, чтобы доказать свой талант. Ни Mercure deFrance, ни Revue blanche — издательства, в которых мечтают сделать себе имя все дебютанты, — не обращают на него внимания. Но его невозможно не заметить. Исходящий от него мрачный и тревожный дух сразу же обращает на себя внимание в обществе. Мориак хочет стать поэтом, его сердце нашептывает, что именно поэзия — его призвание. Мать Франсуа немного этим обеспокоена, она не убеждена, что изящная словесность — верная дорога для сына.

В творческом активе Франсуа Мориака только стихотворный сборник «Руки, сложенные для молитвы», опубликованный двумя годами ранее. Морис Баррес тепло приветствует Мориака в Echo de Paris, предсказывая ему будущее литератора. Отнюдь не каждый начинающий может похвастаться таким авторитетным поручительством. Но нужно обладать интуицией Барреса, чтобы по дебютному сборнику молодого поэта напророчить ему великое будущее.

Марианна Шоссон, превратившаяся в высокую стройную девушку с профилем прерафаэлитской Мадонны, очаровательна, как и все остальные женщины этой семьи. В восемнадцать лет она все время выглядит смущенной — по крайне мере по мнению обольщенного ее красотой молодого человека. Мориак называет Марианну «странной и бесконечно грациозной». Она очень любит искусство. Регулярно играет на фортепиано и читает книги. Ее музыкальный талант очень радует поэта. Марианна с любовью исполняет произведения покойного отца, включая самые сложные. В их числе — «Поэма любви и моря», созданная в 1893 году, в год ее рождения.

Она очень темпераментна. За ее загадочным молчанием таится натура экзальтированная и требовательная. Марианна отнюдь не робкая отроковица. У нее гордый характер, позволяющий держать людей на расстоянии. Ее нелегко приручить. «Маленькое сердитое божество» — так называет ее Мориак с первого же их совместного вечера. Пренебрежительно-иронично глядя на поэта, она еще больше завораживает его. Она кажется ему недосягаемой. Это идеальная девушка, такой он еще не встречал — совершенный образ чистоты и невинности с непримиримой душой.

На следующий же день он пишет о ней матери: «Марианна — единственная девушка, пробуждающая во мне мысль о женитьбе». Ранее он не задумывался ни о женитьбе, ни о девушках в целом. Для Франсуа женщины — terra incognita.

Встреча двух юных созданий, пламенеющих и чувственных, была неслучайной. Ее устроил один из самых близких друзей Франсуа, приходящийся Марианне дальним родственником, — Робер Валлери-Радо, еще один молодой поэт. Валлери-Радо показался Мориаку «чистой водой, текущей в его глубокой душе». Франсуа написал о Робере хвалебную статью, что не осталось незамеченным. Тогда же Мориаку поручили вести поэтическую рубрику в Revue du temps present , журнале весьма скромном, но зато готовом печатать его стихи и прозу в любом количестве. Новоиспеченный редактор был очень доволен складывающейся карьерой.

Валлери-Радо, такой же убежденный католик, как и Мориак, мечтает о том, чтобы «ввести Бога в литературу». Он отказывается от духовного сана для того, чтобы жениться и писать. Все это, по его мнению, равнозначно призванию священника. Овдовев к концу своей жизни, он станет монахом в одном из монастырей ордена цистерцианцев. Его будут называть отцом Иринеем. Но это потом, а пока он без устали, с настойчивостью миссионера, подталкивает Мориака к вступлению на тот же путь — семейной жизни и духовного роста. Они уже подумывают о том, чтобы вместе основать журнал, который помогал бы им в их борьбе. Мориак и Валлери-Радо желают собрать вокруг себя новое поколение людей искусства, создать сообщество католических писателей, музыкантов, живописцев и скульпторов.

Вечером 26 января 1911 года недавно женившийся Валлери-Радо вместе с супругой Полой принимает гостей в квартире на улице Ваграм, куда они недавно переехали. Обед организован специально для того, чтобы представить Франсуа Мориаку прекрасную Марианну Шоссон, прочимую ему в невесты. Девушка пришла в сопровождении матери, вдовствующей уже три года. Мориак, сравнивая Жанну со своей набожной матерью, суровой, всегда одетой в черное, находит, что мадам Шоссон «по-прежнему красива и слегка бесцеремонна». Зато все видят, насколько любезен и воспитан он сам. К счастью, Этьеннетта, старшая сестра Марианны, тоже присутствует на приеме вместе со своим мужем, Жаном Леролем, сыном депутата. А сам Жан — президент Союза католической молодежи. За непринужденной беседой Мориак не без содрогания узнает, что мадам Шоссон принимает в своей гостиной таких людей, которых мадам Мориак из-за их грехов не пустила бы на свой порог, а возможно, даже окропила бы его святой водой. Речь идет о певице Жоржет Леблан, любовнице Мориса Метерлинка, «красавице с золотыми волосами и зрачками цвета аквамарина», по словам поэтессы Люси Деларю-Мардрюс. Однажды она осмелилась выйти на сцену босой — весь Бордо был шокирован!

А помимо Леблан в доме Жанны Шоссон бывает романистка и танцовщица из кабаре Колетт Вилли, о которой известно, что она показывает не только босые ноги. Мориак не посмел признаться своей благочестивой матери, что во время кратковременного пребывания в Брюсселе он видел Колетт на сцене мюзик-холла (куда ему не следовало бы заходить). Вилли в процессе представления одну за другой снимала с себя звериные шкуры, чтобы в конце предстать в одеянии Евы. «Мне хотелось увлечь ее в темноту, накинув ей на плечи свое пальто», — позднее рассказывал Мориак.

Дом семьи Шоссон, чьи двери всегда были открыты для людей искусства, в том числе для богемной публики, непривычен уроженцам консервативного Бордо. Парижские нравы идут вразрез со строгой моралью и провинциальными обычаями семьи Мориак. Мать Франсуа встревожена новыми знакомствами любимого сына, способными подвергнуть его опасности. «Из-за своей непреклонности и вдовьей щепетильности я плохо понимаю тех, кто не знает границ и поддается соблазнам, граничащим со злом. Пусть мое дитя не пострадает от таких знакомств! Мой Франсуа, дорогое мое дитя, будь осторожен!» — восклицает мадам Мориак в одном из писем своей подруге. Не без страха она разрешила Франсуа жить в Париже, в столице всякой погибели. Однако она, вопреки сомнениям, все равно поддерживает его в стремлении посвятить свою жизнь литературе. Но и бдительности она не теряет.

Скоро у нее появляется еще одна причина для беспокойства — здоровье девушки, которой внезапно так сильно увлекся ее сын. До нее дошли слухи о наследственной болезни, от которой якобы страдали многие члены семьи Шоссон. Увлеченная страшными фантазиями, мадам Мориак уже страдает от того, что и ее сын заболевает туберкулезом, в то время смертельной болезнью. Анни, сестра Марианны, больна туберкулезом, и для всех очевидно, что она скоро умрет. На летних фотографиях, сделанных в Люзанси, где семейства Лероль и Шоссон вместе с Дебюсси позируют у фортепиано, Анни нет, она лежит в постели и не может встать. Однако все обойдется, и она проживет почти девяносто лет…

Крайне напуганная вопросом здоровья, мадам Мориак умоляет сына проконсультироваться у домашнего доктора семейства Шоссон. «Твой долг — подумать о своих детях и представить, насколько беспокойной будет твоя жизнь рядом с женщиной, здоровью которой будет угрожать малейший насморк», — настаивает мадам. Она умоляет Франсуа Мориака «не совершать этого безумства» и посылает к нему братьев, Пьера и Жана, чтобы они попытались его переубедить. «Вся семья пришла в движение!» — заметит позднее Мориак. Но его братья, наведя справки, возвращаются в Бордо успокоенными — если Анни уже выздоровела, то сама Марианна никогда не страдала анемией.

Однако самочувствие самого Мориака, в отличие от его невесты, вызывает опасения. У Франсуа слабые легкие (у него даже подозревали туберкулез!), с восемнадцати лет он подолгу лечится в альпийских и пиренейских санаториях. Из угловатого подростка он превратился в болезненного молодого человека. Однако его худоба и желтоватый цвет лица нисколько не тревожат семью Шоссон и не отталкивают Марианну. Ее пленяет не только талант Мориака, но и лихорадочный блеск глаз.

Однако он не может считаться идеальным претендентом на руку Марианны. Он не более чем начинающий писатель без определенных занятий, литературный критик, подвизающийся в безвестных журналах. Да, Баррес оценил его, но это не так важно — Франсуа все равно остается молодым человеком пусть и из хорошей (хоть и недоверчивой) семьи, но с неясным будущим.

Он, конечно, не совсем без средств, но обеспечить безбедную жизнь будущей жене пока не может. Скорее наоборот — женитьба на Марианне станет для него выгодным предприятием. К тому же ему, всего два года живущему в Париже, пока не хватает светского лоска. Он проводит как можно больше времени в гостиных — в домах мадам Гийом Беер, герцогини де Роан, мадам Альфонс Доде, но все еще выглядит провинциалом.

А еще Мориак, как говорят, состоит в непонятных (и даже скандальных) связях. Если его мать тревожится из-за того, что он посещает Жоржетту Леблан или Колетт Вилли, то мадам Шоссон опасается гораздо больше, когда видит его в компании юношей. Как ни старайся Робер Валлери-Радо представить своего друга в лучшем свете, всем известны имена других его близких знакомцев — писателя и драматурга Жана Кокто и романиста Люсьена Доде. В Париже их нравы и склонности общеизвестны. Мориака видят вместе с ними в ресторане «Ларю» и на Русских балетах, он — один из частых гостей в холостяцком жилище Кокто в отеле «Бирон». «Легкомысленный принц» [36] заманивает Франсуа в свои сети. Жизнь молодого поэта, ранее проходившая исключительно между требником и крестом, круто меняется. И, будучи тесно связанным с определенного рода мужчинами, он действительно до встречи с Марианной Шоссон не ухаживал ни за одной девушкой. Она — его настоящая премьера.

В их встрече он видит Божий промысел. «Я говорю себе, что, если Бог дал мне встречу с этой девушкой, у Него, возможно, свои намерения», — признавался Франсуа в одном из писем.

Робер Валлери-Радо, убежденный в том, что нужно отвлечь поэта от слишком очевидных искушений, расписывает ему преимущества спасительного брака. «Вы кричите “Покайтесь, покайтесь!” всем демонам моего сердца», — говорит ему Мориак.

Главный его козырь, по мнению семьи Шоссон, в том, что он ревностный католик. Он учился у отцов-мариа-нитов в коллеже Гран-Лебрен в Кодеране. Один из его братьев, Жан Мориак, стал священником. А сама мадам Мориак — образец набожности. После преждевременной смерти мужа она сумела вырастить трех сыновей и двух дочерей. Это не может не тронуть сердце мадам Шоссон — ведь она тоже вдова, и у нее тоже пятеро детей. Также Марианна Шоссон, как сообщает Мориак матери, «желает такого же религиозного мужа, как

Робер». Мадам Мориак пишет в ответ: «Это говорит в ее пользу. Но сумеет ли она разделить наши взгляды?»

Молодые люди несколько месяцев любезничают, а сам потенциальных жених в это время думает о предложении — делать или не делать? Настроение Марианны также переменчиво — она то нежна, то строптива и сумрачна. Непривычный к общению с девушками Мориак находится в совершенном замешательстве. Он и так сомневается и колеблется, а вдобавок приходится терпеть грубость или холод Марианны. День на день не приходится — то он мечтает о «потрескавшихся губах» Кокто, для которого втайне пишет пламенную поэму, то вдруг радуется тому, что идет верным путем. «Чем больше я размышляю, тем больше я молюсь, а чем больше я раздумываю, тем больше мне кажется, что мое предназначение в женитьбе, — пишет он матери. — Я говорю “мое предназначение”, а не “мое счастье”.. Женитьба — всегда чудовищная игра случая».

Поэма, посвященная Кокто, и письмо, в котором он упоминает о своем предназначении, написаны почти одновременно, с разницей в несколько дней… Но Робер Валлери-Радо не дремлет, и во многом благодаря его усилиям и убеждениям Мориак упорствует и продолжает ухаживать за импульсивной Марианной.

«Какая тайна сокрыта в этой детской душе? Как же я боюсь заставить ее страдать», — пишет Мориак. Марианна напоминает ему Алису, героиню романа «Тесные врата», написанного Жидом. По мнению Франсуа, его невеста, как и Алиса, «думает, что предназначена для чего-то более возвышенного, чем брак». Ему кажется, что девушка тянется к недостижимому идеалу. Мадам Мориак он излагает ситуацию следующим образом: «Этот брак состоится, если я наберусь терпения».

Он ужинает у мадам Шоссон вместе с Венсаном д’Энди и Морисом Дени, предлагая им принять участие в работе журнала Cahiers d’amitie de France, выход которого он готовит вместе с Робером Валлери-Радо. Цель — объединить католических писателей и художников. Все как будто идет как нельзя лучше. Тем более, что он готовится опубликовать свою вторую книгу стихов, которую назвал «Прощание с отрочеством», словно желая подчеркнуть свое вступление во взрослую жизнь.

13 июня Марианна наконец произносит долгожданное «да». Мориак тут же просит мать приехать в Париж, чтобы познакомиться с будущей семьей. «Марианна только того и желает, чтобы полюбить тебя», — воодушевленно пишет он. Но мать и сын едва успевают обрадоваться, как девушка берет свое слово назад и порывает всякие отношения со своим сомнительным женихом.

«Стоит только поверить, что счастье в твоих руках, как оно рассыпается в прах. До сих пор я был слишком счастлив, но я не заслуживаю такого бесконечного счастья», — униженный и оскорбленный Мориак в свойственной себе манере извлекает урок из этой грустной истории.

Он, справедливо чувствуя себя отвергнутым, скрывается в семейной усадьбе. Он видит себя отныне одиноким, без жены и детей, и, по его собственному признанию, погружается в отчаяние. Через тридцать лет Мориак извлечет из своей памяти этот эпизод, оставивший глубокий отпечаток на его душе. События давних лет будут описаны на страницах романа «Фарисейка», а позднее и во «Внутренних мемуарах». Франсуа понимает, какое влияние на него оказал отказ Марианны: «Капля желчи, придающая горечь моему творчеству, проистекает из перенесенного мною оскорбления».

Что касается Марианны, то не осталось никаких свидетельств о том, что она переживала. Почему она разорвала свою помолвку? Мориак с убежденностью говорит матери, что девушка страдала так же, как и он, называя ее даже «маленькой мученицей». Уступила ли она нажиму матери, мадам Шоссон, не раз заявлявшей о своей неуверенности в Мориаке и считавшей, что молодые люди «слишком часто видятся»? Не надоел ли ей этот молодой, умный, амбициозный, одаренный поэт, но вместе с тем уязвимый и неспособный ее утешить? Не слишком ли она увлекалась идеалом, не выдерживающим испытанием жизненными реалиями? Или до нее дошли слухи о репутации молодого человека, которому нравилось общество юношей? Может быть, наконец, она испытала рядом с ним то же разочарование, что Анна де Ноай?

В Анну, поэтессу, автора сборника стихов «Неисчислимое сердце», был искренне влюблен Морис Баррес. Он искренне хотел ей нравиться. Но, как пояснял сам Франсуа Мориак, Анна де Ноай сочла, что Баррес недостаточно соответствует строчке «Поднимитесь, желанные бури!» [37] .

Глава 15 Два варианта супружеского несчастья

Семейное ложе Ивонны и Эжена Руара, видимо, не слишком согрето, впрочем, оно чуть теплее, чем у супругов Жид, Андре и Мадлен. Ивонна рожает двоих детей, мальчиков — Станисласа в 1903 году, Оливье — в 1906 году. Старший назван одновременно в честь деда по отцовской линии, Анри Станисласа Руара, и еще одного предка по имени Станислас, который в 1792 году вступил в армию Дюморье и отличился в битве при Вальми.

Зато царское ложе Луи Руара, сделанное еще в имперские времена по заказу его деда Жоржа Жакоб-Демальтера, не простаивает. Кровать из красного дерева украшена сфинксами и мозаикой, напоминающими Луи о давних путешествиях в Египет. Несмотря на то, что Кристина и Луи часто спят в разных спальнях, несмотря на ссоры и скандалы, их супружеская жизнь весьма активна. Горячий Луи произвел на свет семерых детей подряд, и если он и надоел Кристине, то лишь своей неуемностью.

Не думает ли Ивонна, что ошиблась в выборе? Луи, брат ее мужа, не позволил бы ей дремать, предаваясь меланхолии. В Баньоль-де-Гренад, в своем доме на берегах Гаронны, она чахнет и умирает со скуки, ощущая радость жизни только рядом с детьми.

Но она, находясь в глубоком кризисе, страдает множеством болезней. Долгие месяцы она проводит в лечебницах, томясь, как затворница, без детей. В семье стыдливо говорят об «усталости», «анемии», «женских расстройствах», хотя всех пугает нависший призрак туберкулеза. Но так же, как когда-то ее тетушка Мари Фонтен, судьба которой как будто предопределила ее собственную судьбу, Ивонна стала жертвой постыдной скрытой боли. Трудно быть счастливой рядом с мужем, который омрачает жизнь. Непостоянная натура Эжена — вот крест, который Ивонна несет из дня в день. Нежная и чувственная молодая женщина, еще недавно окруженная вниманием художников, которую Дебюсси находил похожей на Мелизанду, а Морис Дени изображал в виде Девы-избранницы, превратилась в беспокойную мать и опечаленную супругу. Вероятно, сегодня ее лечили бы от депрессии. Однако, в отличие от тетушки Мари, у Ивонны не хватает смелости все бросить и найти счастье в успокаивающих объятиях другого мужчины. Поэтому она постепенно и неумолимо впадает в уныние.

Между тем Эжен, по словам Андре Жида, «остепенился», по крайней мере если смотреть со стороны. Во всяком случае Эжен создал себе образ, который мог бы произвести впечатление на Ивонну, если бы она не имела возможности видеть его без маски. В 1905 году он стал мэром города Кастельно-д’Эстретфон, пять лет спустя — выбран генеральным советником коммуны

Фронтон. Руар играет заметную роль в своем департаменте и даже за его пределами, на всем юго-западе Франции. Он участвует в работе Центрального общества сельского хозяйства, президентом которого стал в 1913 году. Благодаря должности начальника канцелярии министра торговли и промышленности Жана Крюппи, Эжен завел связи в Париже. Он способен придать своей деятельности государственный размах. Эжена награждают орденом Почетного легиона, орденом За заслуги в сельском хозяйстве… Вскоре он начинает задумываться о депутатском кресле.

Люди обращаются к нему с различными просьбами, и он старается не отказывать. Он берется за все с той же энергией, с какой Артюр Фонтен отвечает на просьбы своих избирателей или подчиненных. Особую поддержку Руар оказывает виноградарям, которые находят в нем надежного защитника, ведь он — один из них. Эжен любит разводить виноград и разбирается в этом. В 1907 году, надев трехцветный пояс мэра, он присоединяется к демонстрациям, в которых принимают участие сотни тысяч разорившихся фермеров. «Это было поразительно, — пишет он Жиду. — Здесь явно пахнет революцией». На что Жид, наблюдавший за событиями чуть отстраненно, с юмором отвечает: «Твое последнее письмо словно пришло из Шарантона [38] . Я с тревожным интересом читаю бессвязные рассказы о волнениях, представляя среди толпы сигнальный огонь твоих рыжих волос. Старик, дорогой мой, ты все-таки постарайся не попасть в передрягу».

Как политик Эжен причисляет себя к радикал-социалистам. Это, видимо, удивляло его отца и раздражало младшего брата Луи, называющего себя монархистом и мечтающего о реставрации королевской власти во Франции. Эжен, «убежденный республиканец», как он сам о себе говорит, хотел бы видеть «республику, которая обеспечит нам давно ожидаемые социальные усовершенствования, столь необходимые для развития и гармонизации нашего общества». И он остается «сторонником равных свобод для всех». Эти взгляды сближают его с семьей Ивонны, в частности с Полем Леролем и Жаном Леролем (дядей и кузеном со стороны жены), а особенно с Артюром Фонтеном, которые отстаивают те же самые социалистические идеи в высших политических кругах. Эжен, несмотря на свои амбиции, по-прежнему остается на выборной должности местного значения. Но Жан и Поль Лероль, даже если разделяют реформаторские взгляды радикал-социалистов, все-таки в первую очередь остаются католиками и не собираются вступать в союз с антиклерикалами — их врагами в войне за секуляризацию.

Что касается Артюра Фонтена, в эти годы он поддерживал Александра Мильерана, одного из руководителей социалистической партии. Этика высокопоставленного чиновника обязывает его не забывать о сдержанности, несмотря на то, что он на протяжении всей своей жизни демонстрирует верность тем моральным ценностям, за которые сражается в том числе Эжен Руар.

Другая причина сближения с семьей Лероль, благоприятствующего смягчению семейного разлада, заключается в публичном покаянии Эжена в своем анти-дрейфусарстве. «Я совсем не антисемит, — пишет он

Жиду 1 февраля 1903 года. — Евреи проницательны и сильны — я бесконечно ценю их». В то время как Луи продолжает освистывать Золя и не собирается менять свои убеждения, Эжен, как и все члены семьи Лероль, в лагере дрейфусаров. Такая перемена обусловлена общим пониманием ситуации, но также и своими политическими планами: в то время серьезный политик не мог быть радикал-социалистом и антидрейфусаром. Для полноты образа левого политика он добавляет к нему антиклерикализм, один из главных козырей его партии. «Сейчас я полностью на стороне антиклерикалов, — заявляет он в том же письме Жиду. — Клерикализм, царящий на юго-западе Франции, отвратителен». Жид, удивленный резким поворотом в религиозных взглядах Эжена, посмеивается: «Эжен больше не окропляет руки святой водой, входя в церковь», — сообщает он в письме своему другу Андре Рюитеру. А после еще одной встречи с Эженом, ставшим еще более убежденным антиклерикалом, Жид заметит, что тот «больше не осеняет себя крестом».

Такое очень непоследовательное, а то и театральное поведение не может не тревожить сердце Ивонны, истинной, как и все в семье Лероль, католички. Она набожна, регулярно ходит к мессе, искренне причащается. Молитва — это все, что ей остается, общение с Богом — ее единственная надежда, единственное спасение.

Дома Эжен устраивает ей сцены по любому поводу. Каждый день он ходит с «нахмуренными бровями» (как выражается Жид), между его глаз даже пролегла гневная складка. Его выводит из себя любой пустяк, а свое дурное настроение он вымещает на своих домочадцах.

Он использует любой предлог, чтобы придраться к жене, на которой якобы лежит ответственность за все, что не ладится. Она терпит его горячность и безразличие, но главное — над ней постоянно висит угроза скандала, который может разразиться в любую минуту. Эжен ожесточается. Он пугает ее. Она плачет. И тогда ей кажется, что он злится на нее еще больше. Повседневная жизнь превращается в ад. Ивонна чувствует себя хорошо только тогда, когда Эжена нет дома. Его поездки по юго-западу Франции, а иногда — в Париж для встречи с политической верхушкой немного облегчают ее жизнь. Тогда дом снова становится тихим и спокойным. Но она знает, что в нем таится буря с громом и молнией. Тяжелая атмосфера давит на Ивонну и детей.

Нетрудно угадать причину мрачного настроения Эжена и злобы, с которой он относится к Ивонне, не давая ей никаких объяснений.

Дело не только в банальных супружеских разногласиях. Дело в неудовлетворенности Эжена. В том, что он вынужден идти против своей природы. Стараясь соблюдать приличия и быть «нормальным», что так необходимо политику, он женился, тогда как на самом деле он склонен к другому виду любви. Жид не боится называть его «лицемером» — ведь Эжен продолжает тайком встречаться с мужчинами, от чего не собирается отказываться. Об этом свидетельствуют письма Андре Жида друзьям — Андре Рюитеру, Жану Шлюмберже или Анри Геону. Все они разделяют эти склонности.

В Париже Эжен предпочитает останавливаться в отеле вокзала Орсэ (отказываясь ночевать у отца или у родителей жены). Туда он приглашает некоего Армана, услугами которого предлагает воспользоваться

Жиду. В Баньоль-де-Гренад, по словам Жида, который постоянно упоминает об этом в письмах друзьям, Эжен «собирает урожай» молодых работников фермы, нанятых им сборщиков винограда. Возвращение в лоно семьи, к печальной супруге и шумным сыновьям, с каждым разом переносится все тяжелее и тяжелее.

Переживания Андре Жида схожи — женившись, он продолжает увлекаться юношами. Но с супругой Мадлен у него совсем не те отношения, что у Эжена с Ивонной: их связывают симпатия и дружба. Мадлен раз и навсегда решила любить своего мужа таким, какой он есть, закрывая глаза на то, что недостойно ее внимания. «Я никогда не пытаюсь узнать того, о чем Андре не говорит мне», — пишет она Анри Геону в 1905 году.

В ответ Андре всегда галантен и любезен по отношению к ней. Ей не приходится, как Ивонне, терпеть вспышки гнева, которыми Эжен мстит своей супруге, возлагая на нее ответственность за то, в чем она не повинна ни в малейшей степени.

Свои сексуальные предпочтения Жид воспринимает значительно спокойнее Эжена. Для него все ясно. Он ненавидит вранье: лгать окружающим и, что еще хуже, самому себе — вот что для него настоящее извращение. Он стремится к честности и ясности во всем. Андре — полная противоположность Эжену, предпочитающему тайны, секреты, лицемерие, которые именует «гибкостью». С одной стороны, он землевладелец, именитый и уважаемый человек, неподкупный государственный чиновник, отстаивающий интересы своих сограждан, общественный деятель и отец семейства. С другой — мужчина, мучительно стыдящийся своих желаний, но подчиняющийся им. «Что ты хочешь, старик, — пишет он Жиду в 1908 году, став начальником канцелярии Жана Крюппи, — в жизни мне всегда нравились только две вещи: командовать и…»

Однако он очень тяжело переживает свои противоречия, за которые расплачиваться приходится Ивонне.

Жид работает над своим трактатом «Коридон»: откровенном признании в гомосексуальных наклонностях. Когда он рассказывает об этом Эжену, тот пугается и пытается отговорить его. Очевидно, он боится, чтобы публичная исповедь Жида не аукнулась на нем самом. Но главной причиной он называет чувства Мадлен, для которой подобное откровение будет оскорбительным. Жид отвечает, что ей «так же необходимо уважать меня, как мне необходимо ее уважение», и что лучше быть искренним грешником, чем фарисеем. Не чувствуя себя униженной, она, видимо, будет еще больше восторгаться мужем, рассказавшим о себе всю правду.

«Надо, чтобы произошел скандал», — заключает Жид. Эжену Руару после такого признания-предупреждения снятся кошмары.

Желание Жида — жить в полном согласии с самим собой — пересилит. «Коридон», начатый им в 1910 году и идеями которого проникнуты многие страницы его автобиографии «Если зерно не умрет», будет опубликован в журнале NRF лишь четырнадцать лет спустя. В 1911 году он будет напечатан в двенадцати экземплярах, а затем показан ближайшим друзьям. По их совету текст вернется ящик стола. Эту бомбу замедленного действия, апологию греческой любви, будет предварять короткое предисловие Жида: «Эта небольшая книга, какой бы пагубной ни казалась она с виду, в конечном счете направлена только против лжи, а нет ничего опаснее для отдельного человека и для общества, чем узаконенная ложь». Эжен, защитившись своим чувством вины, останется глух к этому мудрому совету.

В Баньоль-де-Гренад, куда писатель часто приезжает на несколько дней, чаще всего летом, происходит эпизод, ныне известный всем читателям Жида под названием «Дикий голубь». Встреча «чудесным вечером 28 июля 1907 года» с Фердинандом, одним из юношей, работающих в усадьбе Эжена, надолго останется в памяти. Отдаваясь любви, Фердинанд воркует, как голубь. Его страстные стоны вдохновят писателя на несколько страниц взволнованного текста, которые, вопреки собственному желанию быть искренним, он при жизни так и не напечатает. Рассказ будет опубликован только в 2002 году.

Несколько лет подряд Жид будет возвращаться в теплое время года в Баньоль, стремясь к упоению «захватывающим вихрем» жизни, которая должна отвлечь его от пресности Кювервиля.

После публикации «Коридона» Эжен пошлет Жиду невразумительное письмо, чтобы выразить ему разом восхищение и опасения по поводу столь откровенного текста. «По правде говоря, я немного переживаю из-за того, что женатый друг, семью которого я люблю, написал такую необычную книгу. Но ты доказал, что благороден и смел. Если бы автором был незнакомый мне человек, я видел бы в этом произведении только пользу — она действительно есть. Но ты, конечно, захочешь узнать, что эмоционально твоя книга меня весьма задела. Не сердись на меня за мои высказывания и, разумеется, будь уверен в нашей крепкой дружбе».

В том же письме Эжен обозначает гомосексуальность термином «уранизм», далее — «аномалией», а заканчивает так и вовсе словом «ненормальность». Но при этом он пытается самого себя успокоить: «В истории не бывало так, чтобы достойные люди (если они не вели себя вызывающе) из-за уранизма не могли сделать карьеру…»

Неизвестно, знала ли Ивонна Ру ар что-нибудь о тайной жизни своего мужа. Доходили ли до нее слухи? И как далеко могли зайти ее разговоры с целомудренной и очень сдержанной Мадлен Жид? Обе женщины, подруги с девичьих времен, регулярно переписывались.

Ивонна по-прежнему остается в неведении, во власти тревоги и горечи. Она живет в атмосфере тягостной и удушающей неопределенности. Скучная жизнь в провинции, вдали о тех, кого она любит, а главное, вдали от сестры, с которой они были неразлучны, удерживает ее во власти никогда не отпускающей печали. К чему добавляются страдания, которые ей причиняет Эжен…

По одному письму к Жиду можно судить о том, как она мучилась. «Думаю, что даже вы, — пишет Ивонна лучшему другу своего мужа, — знаете его только наполовину. Ибо только со мной он позволяет себе доходить до крайностей в своих противоречивых желаниях, возводимых им в принципы, во всех своих переменчивых устремлениях и склонностях, возводимых в раз и навсегда принятые линии поведения, которым я обязана подчиняться…» После долгого перечня претензий, доводящих ее до состояния паники, она наконец приходит к выводу, что «он несносен, и, несмотря на мою скромность, клянусь вам, что ни одна женщина не смогла бы так долго жить рядом с ним, понапрасну страдая». Как женщина, осознающая свой моральный долг, она приносит в жертву свое счастье, оставаясь рядом с несносным мужем и пытаясь удовлетворить его. Напрасный труд. Впрочем, ее изможденное и печальное лицо не способно успокоить мужчину, который слишком давно мечтает сбежать.

Эжен, как и Ивонна, страдает от разрушительного влияния перемен своего настроения на здоровье. У него альбуминурия, хроническая болезнь почек. Он вынужден соблюдать строгую диету, после которой, если чувствует себя лучше, объедается за столом. Такое наплевательское к самому себе отношение приводит Ивонну в замешательство. Она всей душой желает ему добра, а вместо благодарности слышит в ответ упреки.

К неудовлетворенности жизнью добавляется новое беспокойство: вложения Эжена в сельское хозяйство намного превосходят их доходы. Ивонна прекрасно осведомлена об этом. Она заявляет Жиду, что ей известно «обо всех огромных долгах в Баньолье». Эжен идет на любой риск, словно игрок в покер. Скоро он купит деревенский дом с прилегающими к нему шестьюстами гектарами земли в еще более удаленной от Парижа и почти безлюдной провинции, на границе с Восточными Пиренеями и департаментом Од. Эту местность Жид, приехавший туда в гости в 1916 году, описывает как располагающуюся «между морем и болотом в Ле-кате, на узкой полоске песка, серебрящейся на горизонте после того, как вы покидаете порт Ла Нувель и поезд уносит вас в Испанию. Он хочет осушить болота и посадить там новые фруктовые деревья и виноградники. Конечно, высаживать он собирается любимые американские виды, за которые нужно отдать целое состояние и которые, по словам крестьян, никуда не годятся по сравнению с местными мускатными сортами.

Эжен, «писатель», не написавший ничего, кроме тлетворной и провокационной книги «Вилла без хозяина», политик без должности в Палате парламента (он будет избран сенатором лишь незадолго до смерти), погрязший в долгах землевладелец, страдает, не будучи способным определиться и развить свой талант в какой-либо области. С этим соглашается даже его друг Жид в письме к Андре Рюитеру после того, как Эжен «с поразительной наивностью» пытался ему сделать внушение в связи с «Коридоном». Жид со сдержанной яростью замечает: «Словно его собственная жизнь, жизнь фермера, литератора, политика, мебельщика и кого угодно другого, кем ему еще захочется быть, мужа, отца и во многом авантюриста, не так сложна, беспорядочна и драматична, как та, которую я мог наблюдать!»

По словам еще одного приятеля Эжена, Франсуа-Поля Алибера, Руар тащит за собой «клубок осложнений». Неудивительно, что Ивонна в конце концов становится совершенно безумной, на что Эжен жалуется Жиду. Она растеряна и подавлена. Бедная женщина сбилась с пути…

Над пианино висит картина Пикассо с высоким красным клоуном. Эжен купил ее в 1907 году, когда художник был еще бедным и малоизвестным. Его мастерская располагалась на «плавучей прачечной», у холма Монмартр. Заглянув туда вместе с Жидом, Эжен влюбился в полотно, на котором изображен высокий клоун с маленьким арлекином, а на заднем плане виднеется вазон с цветами. Уловил ли Пикассо, гостивший по приглашению Эжена в Баньоль-де-Гренад, болезненные отношения супругов?

В этот период художник работает над крупными полотнами, изображая молодых женщин (будущих «Авиньонских девиц»). «Акробат и арлекин» — картина, приобретенная Эженом Руаром, — одна из жемчужин коллекции, большую часть которой Эжен унаследовал от отца. Но у него был и собственный вкус…

Долги съедят эту картину. После Первой мировой войны она будет перепродана Полю Гийому — тому самому Гийому, супруга которого позже приобретет картину Ренуара «Ивонна и Кристина Лероль за роялем». А Поль Гийом в свою очередь уступит высокого клоуна Альфреду Барнесу, и картина станет одним из главных сокровищ его коллекции в Мерионе (штат Пенсильвания).

Жизнь Кристины в Париже далеко не так сложна и мучительна, как у Ивонны, хотя счастье тоже обходит ее стороной. Как будто своей супружеской жизнью обе сестры расплачиваются за слишком безопасное, счастливое и спокойное детство. Кристине повезло больше, чем Ивонне. Она живет недалеко от родителей и регулярно видится с тетушкой Жанной, кузенами Шоссон и Фонтен. До нее еще доходят волны благотворного семейного тепла, тогда как Ивонна в Сен-Капре живет в изоляции, в узком кругу собственной семьи. По вечерам, когда дети ложатся спать и она остается в компании мужа, ей трудно избавиться от тревог. А потом, когда он уходит, хлопнув дверью, — от чувства одиночества.

Для Кристины нет лучшего отвлекающего средства, чем парижская жизнь. Театры, концерты, выставки, а также дамские чаепития после полудня или ужины, на которых вечерами часто собираются друзья. В домашней обстановке Луи вспыльчив, хотя на публике он ведет себя совсем иначе. Однако он не так измучен, как Эжен. Он часто бывает весел и умеет наслаждаться жизнью. Семейную жизнь омрачают только его перемены настроения, его привычка оскорблять людей брошенными вскользь язвительными замечаниями. Луи высказывается таким тоном, которого не потерпел бы по отношению к себе. Но он сразу заглаживает свою вину щедрыми подарками и слезами раскаяния. Он — ядовитый искуситель и, словно змей, вынуждает окружающих жить в атмосфере неуверенности. Кристина и дети каждую минуту ждут, что вот-вот произойдет очередная сцена. От чего он, прежде чем пожалеть о сказанном, получает садистское удовольствие. На самом деле же деле Луи таким образом дает выход своему чувству неудовлетворенности.

В отличие от пассивной и мягкой Ивонны, позволяющей своему мужу читать мораль столько, сколько ему вздумается, Кристина сопротивляется. Она наделена сильным характером и не просто отвечает — она бросает вызов Луи, провоцирует его. Она не уступает ему, что его одновременно возбуждает и приводит в отчаяние.

В семейной жизни она далека от того, чтобы служить источником успокоения, к чему стремится Ивонна. Кристина подливает масла в огонь.

Если внебрачные связи Луи, прирожденного соблазнителя, коллекционирующего прекрасных дам, как его отец — картины импрессионистов, раздражают ее, сам он вызывает у нее скорее досаду, чем ревность.

Неверный муж не забывает и ее — недаром же у них семеро детей. Ни одна связь, ни одна любовница не угрожают ее статусу. Ивонна издалека, видимо, завидует семейной жизни своей сестры. Возможно, страсти на улице Шаналей кажутся ей привлекательнее мрачной, ледяной и удушливой атмосферы в своем доме, где она чувствует себя потерянной.

Литературная деятельность Луи, пусть в основном посвященная полемике, Кристине скорее нравится. Финансовые вопросы их не волнуют — долгов нет, чета спокойно живет на ренту, несмотря на склонность к расточительности любящего жить на широкую ногу Луи. Сотрудничество с журналами отнюдь не приносит больших доходов, но обеспечивает ему уважение друзей. А также служит причиной ссор с теми или другими, то с Моррасом, то с Жидом, а позднее — с Клоделем… Однако Луи позволяет своей жене вести приятную жизнь в «свете». Если взглянуть из Баньоль-де-Гренад, досуг Кристины сверкает тысячами огней. Супруги, дом которых полон слуг, несколько раз в неделю приглашают на обед или на ужин своих многочисленных знакомых.

В круг ближайших друзей входят Эрнест Руар, любимый брат Луи (в Эрнесте он находит мягкость и способность быть счастливым в супружестве — то, чего не хватает самому Луи), и его жена Жюли Мане, дочь Берты Моризо, Поль Валери и его супруга Жанни Гобийар, племянница Берты Моризо, а также Робер и Пола Валлери-Радо, у которых Франсуа Мориак познакомился с Марианной Шоссон.

Во второй круг входят те, кто на всю жизнь останутся друзьями семей Руар, Валери и Валлери-Радо: Адриен и Жанна Митуар, Морис и Марта Дени, а также Шарль и Жанна Лакост. Два художника, Морис Дени и Шарль Лакост, похожи друг на друга изобразительной манерой и цветовой гаммой. Оба они — символисты, принадлежащие к группе наби. Луи Руар ценит их простую, почти наивную манеру письма, напоминающую старых итальянских или фламандских мастеров. Жанна, супруга Шарля Лакоста, прекрасный музыкант с дивным голосом, игрой и пением оживляет вечера. Жанна окончила Певческую школу и была ученицей Венсана д’Энди.

Еще один хороший знакомый семьи Руар — барон Дени Кошен, депутат от Парижа, рупор католической партии в парламенте. Дородный, с русой бородой, он преградил путь комиссарам полиции папаши Комба [39] во время описи имущества церквей. Его почти всегда сопровождает баронесса Кошен. Луи очень привязан к их сыну Огюстену, историку, занимающемуся революционной эпохой, которую сам Огюстен, бывший ученик Школы хартий, считает результатом заговора франкмасонов. Молодой монархист и легитимист разделяет убеждения Луи Руара и не собирается отказываться от своей упрямой ненависти к Дрейфусу.

Супруги Дени-Кошен, как и Митуары, приходят на правах соседей. Одни живут на улице Вавилона, другие — напротив церкви Сен-Франсуа-Ксавье.

Есть и другие завсегдатаи дома, например, Поль Ла-фонт, хранитель музея в По, Поль-Андре Лемуан, историк искусства, с которым у Луи общие представления о спиритуалистическом искусстве, а также художник

Хосе-Мария Серт, забавляющий всех каталонским акцентом и походкой «низенького заурядного господина» (по словам Дега, однажды встретившего его в поезде).

Званые обеды на улице Шаналей, а позже в доме номер 5 на бульваре Монпарнас, в квартире, куда чета скоро переедет, приобретают особый блеск, если среди гостей находятся известные в мире литературы личности: Морис Баррес или Леон-Поль Фарг. Вскоре в круг гостей будут включены такие яркие авторы, как Андре Франсуа-Понсе, германист, автор диссертации о романе Гете «Родственные натуры». Франсуа-Понсе вскоре породнится с Руарами, женившись на Жаклин Дийе.

Также в дом вхож Жорж Бернанос. Как и Мориак, он один из самых близких друзей Робера Валлери-Радо. Бернанос нередко разглагольствует о Боге и о дьяволе, о любви и грехе… В беседах также постоянно принимают участие известные религиозные деятели, к примеру, аббат Бремон, автор «Истории литературы о религиозном чувстве во Франции» в одиннадцати томах. Луи Руар постоянно общается с ним на различные темы.

Во время семейных обедов не просто не скучно. Беседы проходят очень бурно и даже страстно. Бойкая Кристина с большим энтузиазмом принимает в них участие. Она чувствует себя вполне непринужденно в роли хозяйки дома. Ее речи остроумны.

Брак не отдалил младшую из сестер Лероль от знакомой и любимой ею среды — одновременно католической и артистической среды парижской буржуазии. Мориак, стремясь отомстить за свою неудачную помолвку с Марианной Шоссон, злобно окрестил ее фарисейской. «Эти люди принадлежали к числу тех просвещенных парижан, которые знают, что искусство и литература дают в будущем человеку со спекулятивной жилкой возможность получать прибыль. Они уже тогда шли на риск, покупая полотна Матисса» [40] , — посмеивается он. Кроме того, что Матисс никогда не интересовал Руаров, в этой фразе больше досады, нежели истины. Можно говорить об этих людях всё что угодно, за исключением того, что они покупали картины со спекулятивными намерениями… Любовь к искусству и литературе той самой буржуазии, с которой так хотелось поквитаться Мориаку, не имела ничего общего с личной выгодой или трезвым расчетом.

Снова ощущая счастливую семейную атмосферу, в которой прошло ее детство, Кристина чувствует себя в безопасности, в отличие от оторванной от корней и увезенной в провинцию Ивонны, с трудом приживающейся в новом окружении. Ее угнетает одинокое существование в деревне, ей очень не хватает близких людей. В сравнении с изгнанием Ивонны, жизнь Кристины, ставшая продолжением того, к чему они привыкли в родительском доме, можно назвать раем. Или по крайней мере можно было бы, если бы не характер ее одержимого, неуживчивого и вспыльчивого мужа, душой которого владеет «демон Руаров» — демон неудовлетворенности и страсти, одинаково мучающий как Луи, так и Эжена.

«Я вижу только два решения, только два средства к спасению, — заявляет однажды Луи Руар в присутствии Альбера Шапона, одного из сотрудников журнала

Occident и своего верного друга. — Писать хорошие книги или стать истовым католиком». В 1911 году, отказавшись писать «хорошие книги», он выбирает второй путь и открывает издательство Librairie de VArt catholique («Библиотека католического искусства»). Речь идет не только об издательстве, но также о торговле книгами и предметами религиозного искусства. В доме номер 6 на площади Сен-Сюльпис, на углу улицы Канетт, он обустраивает контору и лавку (именно здесь много лет спустя будет находиться один из самых роскошных магазинов кутюрье Ива Сен-Лорана). Сервандони, флорентийский архитектор и создатель одного из порталов церкви Сен-Сюльпис, построил внушительный жилой дом, на котором до 1970 года сохранится вывеска «L’Art catholique».

В этом квартале, где так много монастырей и аббатств, где разносится эхо разноголосых церковных колоколов, священники и монахини обычно покупают облачения для богослужения, дароносицы и потиры, распятия и четки. Католические семьи по традиции заходят сюда за крестильными медальонами, книгами и благочестивыми картинками, которые дарят детям после первого причастия, или портретами Девы Марии и святых, которые вешают над колыбелью. Грубые изображения в слащавых тонах, неприемлемые для настоящего искусства, но составляющие основу церковной коммерции, ненавистны не одному Луи Руару. Писатели Жорис-Карл Гюисманс и Леон Блуа протестуют против этой безвкусной «нищеты», а Поль Клодель — против «пошлости», недостойной истинной веры.

Открывая издательство и магазин католического искусства, Луи Руар начинает крестовый поход. Он, проникнувшись фразой из Писания «Через видимое — к невидимому» [41] , убежден в том, что религиозное искусство, всегда бывшее проявлением сакрального, должно вернуться к гармонии и, таким образом, обрести свой истинный смысл. Для него Божественное начало навечно связано с красотой.

В 1905 году был принят закон об отделении церкви от государства. Спустя шесть лет Францию еще сотрясают споры между его сторонниками и противниками. Церковь лишилась своего имущества, многие монастыри были закрыты, религиозные конгрегации упразднены. По мнению Луи Руара, в такой враждебной обстановке католицизм сможет выстоять только ценой нового духовного порыва. Создание издательства католического искусства вписывается в контекст текущей борьбы, возможно, даже партизанской войны, в которой вера идет рука об руку с подлинным мужеством. Здесь не пахнет ни коммерцией, ни прибылью, ни даже предпринимательством. Луи Руар, решивший направить все свои способности на торговлю картинами религиозного содержания, намерен вернуть в искусство сакральный элемент. Его издательство станет оплотом католической веры, местом, которое он будет защищать от многочисленных нападок, — нечто наподобие форта Аламо [42] , поддерживающего огонь в душах непримиримых.

«В магазине L’Art Catholique вы найдете произведения, достойные Господнего дома и христианского очага», — весьма недвусмысленно заявляют владельцы нового заведения.

В духе своих статей, публикуемых в журналах Occident и Marges, Луи Руар, как опытный стратег, будет претворять в жизнь любимые эстетические теории, в частности пропагандируя возвращение к истокам христианства, которое он так давно требует от искусства.

Отвергая «слащавость», на которой неплохо зарабатывают соседние лавки, он будет выбирать образцы для духовных изображений среди шедевров Средневековья и эпохи Возрождения. Луи восхищается старыми, часто безымянными художниками, которым, как и строителям храмов, в совершенстве удавалось сочетать искусство и веру. Распятия из лавки католического искусства будут такими же, как в Амьенском соборе или во флорентийской базилике Санта-Кроче. Лицо и осанка каждой изображенной девы будут такими же, как на самых древних византийских иконах. Они также будут похожи на флорентийских и фламандских мадонн. Девы, стоящие на коленях и простирающие руки из подземелий, девы, величественно несущие младенца Христа, такого же, как на мозаичных фресках аббатств, страдающие или восторженные девы Донателло, Рафаэля, Джотто, Фра Анджелико, венценосные или рыдающие у гроба девы, как у Делла Роббиа, ван Эйка, Леонардо да Винчи… Все сцены из жизни Христа, от Благовещения до Вознесения, будут проиллюстрированы в старинном духе. Все фигуры будут озарены подлинно неземной красотой.

Не довольствуясь только лишь изданием репродукций, точных копий проникнутых духом христианства произведений, Луи Руар очень скоро обращается к современным художникам. Пюви де Шаванн, Морис Дени, Фернан Пи, Жорж Девалье, Шарль Жакоб, Роже де Вийе, Луи Барийе и Эмме Тиолье — все они, а также многие другие, вдохновлены тем же, чем и сам Луи. Он даже привлечет к работе своего тестя, Анри Лероля, всегда писавшего женские лица так, что они оказывались исполненными нежности и волнующей чувственности.

Эти художники будут работать — писать, вырезать или лепить — по заказам Луи. Из числа художников, скульпторов и керамистов, близких к лавке католического искусства, возникнет даже нечто вроде школы или отдельного направления. С горячностью анахоретов они будут продолжать историю религиозной живописи, развивая искусство флорентийских, сиенских, фламандских или византийских мастеров.

Оставаясь верным традициям семей Руар и Лероль, преклонявшихся перед всеми видами изобразительных искусств, а перед также музыкой и словесностью, Луи Руар также увлекается книгоиздательством. Им по-прежнему движет христианская вера. В 1913 году издает произведение Поля Клоделя «Крестный путь». Это длинная поэма в прозе, в которой автор рассказывает о тринадцати остановках в Иерусалиме, где замедлял ход несущий крест Иисус Христос. Прекрасно изданная книга проиллюстрирована на манер средневековых манускриптов. Удачный выбор бумаги и шрифтов, напоминающих каллиграфию монахов, черный и красный цвет букв, глубокая и насыщенная печать — заслуга издателя. Луи Руар никому не доверяет оформление и редактирование публикуемых им книг. Он ко всему относится с большой требовательностью и вниманием.

Особое внимание он обращает на печать, качество которой должно быть идеальным. «Крестным путем», одной из первых книг, выпущенных издательством Librairie d’Art catholique, он будет гордиться всю жизнь.

Случаются и забавные ситуации. Поль Валери, лишенный религиозного пыла и обращающий пристальное внимание на все, что связано с деньгами (эта зависимость сильно отравляет его жизнь), поздравляет Руара с выходом книги следующим образом: «Ты немало заработаешь на своем “Крестном пути”! Обрати внимание также на немецкий рынок, там много католиков..»

Параллельно также были изданы «Мысли» Паскаля, труды Фомы Аквинского, проповеди богослова Боссюэ, а также «Фьоретти» святой Екатерины Сиенской и работы святого Франциска Ассизского. Иллюстрации к последним были выполнены Морисом Дени, после чего Жак Бельтран изготовил деревянные гравюры. Издательство также считает своим долгом публиковать новые произведения. Готовятся к изданию книги Анри Масси (в частности, «Жизнь Эрнеста Псикари» выйдет в 1916 году) и Жориса-Карла Гюисманса («Диалог с доном Жаном-Марсиалем Бессом», 1917).

Слава придет к издательству после Первой мировой войны, когда Луи Руар опубликует «Искусство и схоластику», первую книгу Жака Маритена, профессора философии в колледже Станисласа. «Христианское творчество требует, чтобы художник как человек размышлял здраво», — заявляет Маритен. Предъявляя очень высокие требования к своему идеалу, автор стремится выстроить философию искусства на принципах томизма, а схоластику — на принципах эстетики.

Страницы, на которых Маритен размышляет о поэтике или мистике искусства, восхищают Луи Руара, а сам философ, заявляя о слиянии искусства и духовности, задает направление издательству. «Искусство с точки зрения человеческого блага представляется как нечто само по себе чуждое, почти как нечто бесчеловечное, однако предъявляемые им требования являются категорическими». В последующие годы Librairie d’Art catholique выпустит другие книги Маритена — «Границы поэзии и другие эссе» и еще одну работу, написанную им в соавторстве с женой Раисой.

Супруги Маритен, искренне любящие друг друга, сочетались браком, принадлежа к разным религиям. Жак Маритен, получивший протестантское воспитание, и Раиса, в девичестве Уманофф, исповедующая иудаизм, в 1906 году вместе обратились в католическую веру. В результате они превратились едва ли не в миссионеров — впоследствии они обратят в католичество многих художников и интеллектуалов, в том числе Жана Кокто и Мориса Сакса. По собственному желанию, они были крещены в один и тот же день.

Луи Руар познакомился и подружился с Маритеном благодаря Роберу Валлери-Радо. Луи восхищался философом, а такими чувствами он не разбрасывался, ведь слишком часто им владели негодование или гнев. Преклонение перед талантом Маритена, как за несколько лет до того перед Клоделем, не перерастет в привязанность — оба писателя отдалятся от него, а Луи не попытается их удержать. Он с безразличием воспримет их уход в NRF. Тем не менее он гордится тем, что первым отыскал такие шедевры, как «Крестный путь» и «Искусство и схоластика».

Битва за католическую веру, которая могла бы сделать из Луи Руара одного из тех, кого поэт Андре Жермен называет «современными крестоносцами», ведется изо дня в день в некоем тайном обществе, напоминающем франкмасонскую ложу, — в ассоциации мирян при монашеском ордене доминиканцев. Общество, задуманное святым Домиником для того, чтобы миряне могли проповедовать его учение, позднее превратилось в братство и официально вошло в орден доминиканцев, подчиняющийся уставу, утвержденному в XIII веке, а дополненное век спустя. Ассоциация объединяет мирян, стремящихся приблизиться к идеалу монашеской жизни и готовых распространять по всему миру суровые принципы святого Доминика — одного из основателей инквизиции. Если во время Великой французской революции ассоциация мирян позволила изгнанным из монастырей и преследуемым доминиканцам продолжить активную деятельность во Франции, то теперь она упразднена.

Ее возрождение в годы неустанной борьбы между государством и церковью направлено на усиление христианского сопротивления. Входящие в ассоциацию миряне обязуются защищать свою веру от антирелигиозных мер, предпринимаемых республикой: закрытия церквей и монастырей, изъятия имущества духовенства… Именно Луи Руару пришла в голову мысль возродить пришедший после Революции в упадок орден. Луи лично обращается к отцу Жанвье, одному из самых блестящих предсказателей того времени. Леон Доде говорит, что его речь «захватывает и обволакивает вас», и просит его стать духовным руководителем ассоциации. Предпасхальные проповеди отца Жанвье в соборе Парижской Богоматери привлекают толпы людей, околдованных его пылкими словами. По свидетельству Робера Валлери-Радо, его мощный и страстный голос не нуждался в громкоговорителях, чтобы «заполнить своды собора, где он резонировал звонким эхом, проливаясь, как благодатный дождь на покоренную публику». Жанвье, служивший прежде настоятелем монастыря во Флавиньи, был не просто талантливым оратором, но и очень темпераментным человеком. В 1906 году он посмел отчитать правительство Республики со своей кафедры в соборе Парижской Богоматери и призвать свою паству к бунту: «Мы не из тех, кто провозглашает, что вера, какой бы она ни была, есть закон. Мы из тех, кто заявляет, что в отдельных случаях закон перестает быть законом. (…) Бывают обстоятельства, когда восстание становится священнейшим долгом». За эту проповедь, произнесенную на первой публичной лекции во время поста, Жанвье был вызван к следователю, который согласился прекратить дело «на основании закона об амнистии, а не по причине невиновности». Доминиканца не сломило судебное давление, и на следующей лекции он назвал закон об отделении церкви от государства «неправедным».

Такой человек не мог не увлечь Луи Руара. В отличие от превратившегося в антиклерикала Эжена, Луи на всю жизнь останется ярым католиком, борцом, рыцарем веры. 19 июня 1910 года он вместе с семью другими последователями был посвящен отцом Жанвье в рыцари. В тот день он надевает облачение (наплечник и кожаный пояс) и клянется в верности уставу святого Доминика. Церемония проходит на улице Мирабо [43] — весьма республиканское название! — в небольшой квартире, которую отец Жанвье делит с другим доминиканцем — отцом Шовеном. Кроме интеллектуалов Мориса де Летранжа, Анри де Жуванселя, Эмиля Бодонна, Рене Люси и Альбера Бертран-Мистраля к ассоциации скоро примкнут многие видные писатели и художники, включая Анри Масси, Юбера Бев-Мери, Анри Геона и Мориса Дени. Среди первых восьми членов объединения — трое братьев Руар: Луи, подстрекающий к обновлению братства, а также Алексис и Эрнест. Только Эжен предусмотрительно держится в стороне. Его свободомыслящий электорат, исповедующий радикал-социалистические взгляды и традиционно насчитывающий в своих рядах немало франкмасонов, не потерпел бы такого признания веры.

Кристина Руар, ревностная католичка, не пропускающая ни одной мессы, могла бы поддержать мужа, так вдохновенно служащего вере. Подобно Раисе и Жаку Маритен, она и Луи могли бы стать единым целым перед лицом Господа. Но разногласия между ними, их вспыльчивые натуры, их обоюдное желание не поддаваться влиянию, какой бы сферы это ни касалось, приводят к взаимоотдалению. После рождения в 1915 году последнего ребенка они разойдутся не только по разным спальням, но по разным квартирам.

Луи уже очень давно привык в одиночестве — по крайней мере без Кристины — каждый год уезжать в Италию. Ничто не способно помешать его паломничеству к истокам искусства, в обожаемую страну. Паломничество — предлог для холостяцких путешествий. Особенно его притягивает и околдовывает Тоскана. Он уезжает даже тогда, когда Кристине нездоровится. Он оставляет ее больной, за что его упрекают родственники со стороны Леролей. «Безрассудный Луи» — таким они видят пылкого и порывистого супруга Кристины.

Кристина, возможно, оскорблена меньше, чем они. Она привыкла к своему «безрассудному», вечно увлекающемуся мужу. Она его знает слишком хорошо. Иногда ей случается подшутить над ним по поводу его вступления в орден доминиканцев, жесткий устав которого Луи так плохо соблюдает. Ведь святой Доминик наказал членам ордена блюсти «дух бедности и целомудрия»… Из-за своих противоречий Луи часто попадается с поличным. С одной стороны, он стремится быть лучше, с другой — постоянно уступает своей сладострастной и буйной натуре. Он разрывается между недостижимым идеалом, неотделимым от аскезы, к которой призывает устав доминиканцев, и своей подлинной сущностью. Он ведь всего лишь человек, запутавшийся в своих желаниях, с которыми не в силах совладать, что отлично понимает его супруга.

Андре Жид, которому известны секреты супружеской жизни Луи и Кристины, так же как Эжена и Ивонны, 6 января 1910 года заносит в свой дневник несколько слов, сказанных Кристиной по поводу Луи.

«“Вы, должно быть, очень довольны, — сказал ей кто-то, — что он стал таким религиозным”. — “Я? Да я глубоко опечалена! — воскликнула она. — Пока он таким не был, я могла рассчитывать, что религия поможет мне смягчить его нрав. Теперь же я больше ни на что не рассчитываю”».

Глава 16 Смерть патриарха

В траурных одеяниях Ивонна и Кристина присутствуют на похоронах своего свекра на кладбище Пер Лашез. Анри Руар скончался 2 января 1912 года, не успев отпраздновать свое восьмидесятилетие. Они дежурили у его постели вместе с мужьями в особняке на улице Лиссабон, где Руар прожил много лет в компании своих бесчисленных картин — иных собеседников у него не было. Поскольку ни один из сыновей не пожелал продолжить его дело, все кончилось тем, что он в 1903 году продал свое предприятие, и с тех пор полностью отдавался своей страсти — живописи.

Ивонна и Кристина, хотя их лица неразличимы в плотной пелене тумана, как будто застыли на краю могилы. Они оплакивают не только потерю любимого и уважаемого свекра. Они оплакивают то, чем он был для них и чего они лишились — поддержки и опоры. Он всегда был предупредителен и благосклонен к ним. Он даже принимал их сторону в ссорах с Эженом и Луи. Отныне никто не сможет противостоять их блажи, которую только мог умерить один Анри Руар. Пока он был жив, Кристина и Ивонна могли рассчитывать на его веское слово. Теперь, когда они потеряли союзника, взывавшего к благоразумию и умеренности своих сыновей, сестрам есть о чем беспокоиться.

Его больше не будет рядом, чтобы утихомирить ссору, попытаться навести некоторый порядок в жизни неуправляемых сыновей.

Анри Руар упокоится в склепе рядом со своей женой Элен, урожденной Жакоб-Демальтер, почившей двадцатью пятью годами раньше, и ее сестрой Мари, захороненной там же вместе со своим супругом Эженом Гийомом, членом Французской академии, бывшим управляющим на вилле Медичи.

Стоя перед могилой, обе сестры осознают непоправимую утрату. Им придется жить без утешения и защиты почтенного старца. Будущее без него кажется тревожным. Прекрасные девушки, написанные Ренуаром, уступили место обеспокоенным, неудовлетворенным супругам, одна из которых живет на краю трагедии. В семье о них говорят как о «двух несчастных» — так пишет о них в своих неизданных мемуарах кузина Жанна Лероль, супруга их двоюродного брата Андре Лероля. Смерть свекра еще больше усложняет их жизнь рядом с мужьями, каждый из которых по-своему привередлив.

Когда вскоре после смерти Анри Руара, встает вопрос о дележе наследства, в семье сразу же возникают разногласия. Им удается договориться о недвижимом имуществе: особняке на улице Лиссабон и поместье в Ла-Ке-ан-Бри с прекрасной оранжереей. Но коллекция становится для наследников огромной проблемой: как разделить ее на равные доли? Как распределить эти сокровища? Элен, старшая дочь Анри Руара, вдова Эжена Марена, которую отец так часто изображал за письмом, чтением или погруженной в мечты, опасается, что сделает неразумный выбор, и ее интересы будут ущемлены более опытными и уверенными братьями. Поэтому она вынудит их продать с аукциона все предметы искусства: картины, скульптуры, рисунки, гравюры.

Даниэль Галеви в воспоминаниях о Дега сообщает о своем разговоре с ним 12 декабря 1912 года. «Дега рассказывает мне о том, чем был для него Руар, его сыновья. «Они были трогательными, — говорит он мне, — они согревали меня в моем безбрачии». Он рассказывает о печальном аукционе. Он и не догадывался, что сыновья Руара сделали все возможное, чтобы сохранить коллекцию в целости для продажи. А продали они ее лишь под нажимом сестры. По крайней мере так говорят. Все так боятся за Дега, что избегают заговаривать с ним об этом. Собрав все свои силы, я поговорил с ним. «А…» — произнес он с каким-то безотчетным удовлетворением».

Более пятисот картин старых и современных мастеров будут проданы на трех аукционах, которые состоятся один за другим — 9,10 и 11 декабря 1912 года. Весной следующего года состоится четвертый. Каталог живописных полотен ошеломлял: сорок семь картин Коро, по четырнадцать — Милле и Домье, двенадцать — Делакруа, восемь — Курбе, семь — Джонгкинда, шесть — Прюдона, пять — Сезанна, по четыре — Моне, Дега, Эль Греко, Пюви де Шаванна, Писсарро, по три — Тьеполо, Мане, Ренуара, по две — Филиппа де Шампаня и Фрагонара, по одной — Давида, Пуссена, Гойи, Тулуз-Лотрека, Берты Моризо и т. д. Большая часть полотен — шедевры, а остальные — «просто» очень хорошие картины. Начиная с «Портрета философа Трападукса Курбе» и заканчивая картиной «Зима в Аржантее» Моне, не говоря уже об «Автопортрете» Делакруа и «Брюнетке с обнаженной грудью» Мане.

Около трехсот рисунков и пастелей, составляющие своеобразное собрание внутри большой коллекции Руара, будут проданы отдельно на трех других аукционах — 16, 17 и 18 декабря. В него входили полсотни рисунков Милле, работы Форена, Бари, Домье — когда Анри Руар покупал его произведения, Домье считали всего лишь банальным карикатуристом, — наконец, великолепная серия пастелей Дега — танцовщицы и жанровые сценки («У модистки», «Кабаре», «Песня собаки»). Анри Руар в живописи был настоящим провидцем.

Распродажа коллекции проходит в галерее Манзи-Жуаян, в доме номер 15 на улице Виль-л’Эвек, что недалеко от Елисейского дворца. Аукцион оказывается в центре внимания всех парижских и заграничных — а значит, и американских — торговцев, коллекционеров, директоров музеев и просвещенных любителей. Полюбоваться коллекцией пришли толпы писателей и художников, начиная с Гуго фон Хофманшталя и заканчивая Жаном-Эмилем Бланшем. Марсель Пруст сожалеет, что не может приехать. Он сокрушается об этом в письме к поэту Жоржу де Лори, ссылаясь на усталость и слабое здоровье. «Вот уже целый год, как я желаю только двух вещей: очень хочется увидеть выставку в галерее Манзи, а потом — коллекцию Руара (…). У меня не было возможности сделать это. Мне кажется, что за пятнадцать лет я только дважды смог посетить Лувр». Продажа коллекции Руара, о которой знали, но которой до сих пор любовались только гости его дома, становится крупным событием. О торгах много пишут в прессе. Каждый раз в статьях упоминают свидетельства экспертов — Эктора Брама, оценивающего старых мастеров, и Поля Дюран-Рюэля с сыном, которые оценивают импрессионистов.

На аукционе работали два блестящих оценщика: мэтр Лер-Дюбрей и мэтр Анри Бодуэн — которые сменяли друг друга на протяжении недели. За картины будет выручена баснословная сумма — четыре с половиной миллиона золотых франков. Распродажа всей коллекции, включая рисунки и пастели, принесет более пяти с половиной миллионов. Соланж Тьерри, распорядитель выставки «Семья Руар» в музее Романтической жизни, в 2004 году оценила коллекцию почти в восемнадцать миллионов евро.

Когда еще молодой Анри Руар, получая прибыль от своих изобретений и предприятий, покупал картины Ренуара, Дега или Мане, некий банкир, консультант по имущественным вопросам, с удивлением и даже беспокойством наблюдая, как Руар «транжирит» все сбережения, настоятельно рекомендовал ему пересмотреть подход к управлению состоянием. Мало кто был готов поставить на будущий успех импрессионистов… Находился ли этот банкир в декабре 1912 года в зале, где молоток оценщика раз за разом фиксировал цифру, не в два или три, а иногда в сто раз превышающую стартовую цену картины?

Почти все картины будут проданы дороже, чем предполагали эксперты. Картина Домье «Криспен и Скапен» будет продана обществу «Друзья Лувра» за 60 000 франков, аскетичный «Апостол» Эль Греко — за такую же сумму, два полотна Фрагонара — «Пейзаж» и «Отдых во время бегства в Египет» — за 70 000 и 75 000, «Испанка в серой шали» Гойи отправилась в музей Люксембургского дворца за 142 000 франков. Серия из сорока семи холстов Коро, одна из жемчужин коллекции, побила все рекорды.

Купленная Лувром «Женщина в голубом» ушла за 162 000 франков. Цена «Купальщиц с Баромейских островов» достигла 210 000 франков, при этом атмосфера в зале при продаже этого полотна была накалена до предела. Когда цена картины «Вилла д’Эсте в Тиволи» взлетела до 110 000 франков, зал вздрогнул, ведь из мастерской художника она ушла не дороже четырех тысяч.

Коро оказал влияние на всех импрессионистов, в том числе на Руара. Анри очень уважал его и старался следовать его мудрому совету: «У меня нет ничего, кроме маленькой флейты, но я стараюсь не фальшивить». Пруст с восхищением будет говорить о «полотнах Коро братьев Руар» в предисловии к воспоминаниям о Жаке-Эмиле Бланше, они — часть его ностальгических сожалений об утраченном времени. «Одни только голландцы и французы времен братьев Руар задевают чувствительные струны души, — пишет Пруст. — Это музыка на французский манер, светлая, мелодичная, но такая сдержанная, такая интимная. Она может остаться незамеченной. Именно эта “камерная музыка” без фальши звучала в особняке на улице Лиссабон».

Продажа с аукциона за 31 500 франков «Папит» Гогена, на которой изображены мужчины и дети с острова Таити, срывающие фрукты в саду с красной землей, поразила даже экспертов. Гоген пока еще далеко не любимец публики. Дальновидные коллекционеры Гертруда и Лео Стайн долго считают его картины «безобразными». Однако продажная цена намного превышает самые смелые прогнозы. Лионский музей идет на риск, покупая картину «Наве наве махана» («Счастливые дни»), написанную Гогеном в 1896 году. Это первое произведение Гогена, приобретенное одним из государственных собраний Франции.

Судьба импрессионистов отныне решена: распродажа коллекции Руара, пишет репортер из журнала Illustration , «оставит неизгладимый след». Она повышает статус художников, еще вчера не признанных Академией и отвергнутых музеями.

Мане и Берта Моризо ушли из жизни более двадцати лет назад. Тогда их любила и ценила лишь крохотная группа, состоящая в основном из друзей и некоторых безумных коллекционеров. Теперь же Мане и Моризо увлекают знатоков и любителей новаторской манерой живописи. Анри Руар был одним из тех, кто помогал Моне и Клемансо добиться того, чтобы «Олимпия» нашла свое место в Лувре. Вскоре после смерти Мане, когда его мастерская была продана в пользу его вдовы, Руар заплатил четыре тысячи франков за «Урок музыки». Это тот самый «Урок музыки», который будет продан с аукциона галерее Манзи-Жуаян за 120 000 франков, последовав за «Бюстом обнаженной женщины», чья цена подскочит до 97 000 франков. «Урок музыки», «Бюст обнаженной женщины», а также картина «На пляже», приобретенная за 92 000 франков, уйдут в коллекцию кутюрье Жака Дусе.

Полотна Моне, выставленные сегодня в престижных музеях, уходят по цене от 13 000 («Ярмарка») до 30 000 франков («Зима в Аржантее»). Холсты Сезанна идут подешевле, Писсарро — по совсем скромной цене, картина Моризо «На террасе» оценивается в 17 000 франков. К импрессионистам относятся еще по-разному, но эпохе поруганных художников, над картинами которых посмеивалась публика, пришел конец. Коллекционеры, над которыми подшучивали за то, что они, вопреки мнению Академии и общественности, верили в новые таланты, взяли убедительный реванш.

Удивительно, но коллекция Руара собиралась не из спекулятивных намерений. Ее владелец скупал произведения, руководствуясь исключительно чутьем и упорством. Руару было важно, чтобы произведения искусства радовали его взгляд и привносили в жизнь ни с чем не сравнимое наслаждение. Ему нравилось жить среди игры цвета, необычных и разнообразных образов. Он получал удовольствие от открытия новых имен.

«У меня здесь никогда не было нелюбимых вещей», — говорил он своим гостям. Его коллекция была детищем просвещенного любителя, не затруднявшего себя ни предрассудками, ни соображениями выгоды. Он создавал ее так, как подсказывало ему сердце. Вот почему его дети с волнением наблюдают за тем, как обретают новых хозяев картины, создававшие атмосферу их дома. К тому же многие из них были написаны друзьями отца… У каждой из картин своя, особая история, но все они являлись частью собрания. Отныне оно будет разрознено.

«Ничто не исчезает бесследно, — пишет Арсен Александр в предисловии к каталогу. — То, что было собрано с истинной страстью, остается объединенным духовно. Из далеко унесенного ветром семени вырастает лес». Его добрые слова, возможно, утешают детей Руара. Но от этого не притупляется чувство щемящей тоски, всегда сопровождающее смерть ближнего.

Больше всего страданий приносит продажа картин Ренуара, особенно картины «Утренняя прогулка верхом в Булонском лесу», на которой изображена великолепная амазонка на лошади (Ренуару позировала красавица Генриетта Дарра). Крупноразмерное полотно, отклоненное Парижским салоном 1873 году, было продано за 95 000 франков. В течение сорока лет картина висела в мастерской Анри Руара, над мольбертом, за которым он сам писал. На аукционе «Утренняя прогулка» досталась Эжену Дрюэ, торговцу с улицы Руаяль. Сегодня картина находится в гамбургском Кунстхалле.

Та же самая участь ожидает картины Дега, ставшие «триумфаторами» распродажи коллекции Анри Руара. Уплаченная за «Танцовщиц» сумма оказалась одной из самых высоких за три аукциона. «Репетиция танца» была продана за 150 000 франков, «Танцовщицы в репетиционном зале» — за 100 000 франков, а обычная копия, сделанная Дега с картины Пуссена «Похищение сабинянок», ушла за 35 000 франков. Вершиной продаж становятся «Танцовщицы у балетного станка», изначально оцененные Дюран-Рюэлем в 200 000 франков: молоток из слоновой кости опускается вниз на цене в 435 000 франков! Анри Руар приобрел их за сотню франков (точнее, за двадцать пять луидоров [44] ). Ему пришлось противиться желанию Дега забрать ее для доработки — в частности, для того, чтобы убрать с холста лейку, которая каждый раз раздражала его взгляд. 10 декабря обществу «Друзья музея Люксембургского дворца» пришлось отступить перед Луизой Хавермейер, богатой вдовой американского сахарного магната. Именно она завладеет этой картиной через посредничество Дюран-Рюэля, «хитрая и меланхоличная улыбка которого» не ускользает от репортера из журнала Illustration. Являясь одним из основных продавцов Дега, Дюран-Рюэль особенно наслаждается успехом торгов. Дважды он терпел крупные убытки, слишком рано пытаясь продавать картины импрессионистов, некогда совсем непопулярных художников. Для Дюран-Рюэля триумф продаж означает признание и его заслуг. Через несколько лет Луиза Хавермейер уступит «Танцовщиц у балетного станка» нью-йоркскому музею Метрополитен, где картина находится и по сей день.

Постаревший, согнувшийся под грузом лет Дега — ему около восьмидесяти — сверху, из маленького зала слева наблюдает за распродажей коллекции, которая много лет собиралась у него на глазах. «Потрошение» коллекции разрывает ему сердце.

Каждый удар молотка для него похож на похоронный звон, вызывающий воспоминания и обещающий скорую смерть. Полуслепой, опирающийся на трость, он сидит с отсутствующим взглядом, погрузившись в себя. Расстроенный Даниэль Галеви, заметив Дега, бросается к нему. Вся семья Галеви, за исключением Даниэля, рассорилась с Дега после дела Дрейфуса. «Ему только что сообщили, по какой цене была продана его картина, — вспоминает Галеви. — Он слегка улыбнулся, словно испытывая удовлетворение в глубине души.

“Забавно, — проговорил он, — я продавал эти картины по пятьсот франков…”»

Некая дама, подошедшая к Дега, чтобы «поздравить» его с успехом (и желая поддеть художника), напоролась на остроумный и едкий ответ. «Я думаю, тот, кто это сделал, не дурак, но тот, кто столько заплатил, — дурак», — сказал Дега, в первом случае имея в виду себя, а во втором — покупателя своей картины.

С виллы «Коллетт» в Кань-сюр-Мер лечащийся там от ревматизма Ренуар следит за перипетиями распродажи. Он получил каталог, отправленный ему сыновьями Руара. Поскольку его, так же как и Дега, аукцион касается в первую очередь, в письме от 16 декабря 1912 года, адресованном Поле Гобийар (племяннице Берты Моризо), он замечает: «Вас, должно быть, очень волнует эта сенсационная распродажа, потрясшая весь мир. Это, наверное, весьма увлекательно». Он даже рассказывает, как отразилось это событие на его настроении — никакой ревности с его стороны. «Дега, видимо, продолжает ворчать из принципа, иначе он не был бы Дега. А я радуюсь тому, что могу заочно присутствовать при столь удивительных событиях».

Потомки Анри Руара не выставили на продажу ни одну из картин, ни один из рисунков отца. Анри хранил собственные произведения в большом секрете, «упорно пряча» их в доме, как пишет Арсен Александр, подальше от главных сокровищ коллекции. Его четверо сыновей и дочь разделят работы отца между собой, никогда не выставляя их на продажу. «Из-за скромности Анри его собственное творчество остается в тени. Картины известны только его друзьям и детям», — ранее отмечал Поль Валери, питавший к нему почти сыновнюю любовь. Анри Руар принимал участие в выставках вместе с импрессионистами, но сдержанно относился к своему таланту. До самой смерти он отказывался от предложений выставить все написанные им картины, и даже его другу Полю Дюран-Рюэлю не удалось переубедить его. Распродавая коллекцию, дети Руара доверят Дюран-Рюэлю организовать первую выставку живописи Анри в знаменитой галерее на улице Лафайет.

Один из правнуков художника, Жан-Доминик Рей, околдованный искусством своего предка, метко анализирует нюансы его творчества. «У каждого художника есть любимый цвет, не единственный, но доминирующий, которым он в разные периоды по-разному пользуется. Красный цвет или розовая плоть у Ренуара, голубой у Моне, возможно, коричневый — у Дега. Руара увлекал зеленый».

Ностальгическая нежность цвета на изящных рисунках долгое время будет напоминать о внутреннем мире Анри Руара. Его леса, поля, опушки, окруженные высокими, скрывающими горизонт деревьями, размытые силуэты женщин и всадников, исчезающих в тумане, легкий дымок уединенного очага — все это осталось где-то на полпути от Барбизонской школы [45] к импрессионизму.

Убежищем для души художника была природа, прекрасная и загадочная, спокойная и радостная. Дега, не любивший деревню и писавший, не выходя из мастерской, иронизировал над любовью Руара к пленэру, где, по его мнению, можно разве что простудиться. «Всякие ван Дейки и другие, которых ты видел в Брюгге, рисовали любые цветы, деревья и горы, выглядывая из своего окна», — писал Дега.

Дочь и четверо сыновей Анри Руара поделят на доли его богатое, до сих пор не описанное творческое наследство. На его картинах — виды Анжу и Бретани, Лимузина и ла Креза, Пиренеев, Золотого берега, а потом — Тосканы, Умбрии, Сиены и Флоренции, и особенно Венеции… Венецианские дворцы, их отражения в воде каналов будут соседствовать с лугами и лесами в Ла Ке-ан-Бри, где играли маленькие дети Анри Руара. Лишенные матери, но не ощущения красоты, они всегда жили в атмосфере искусства, которой окружил их отец. Они росли в мире, полном красок, ощущений, пробуждающих мечты.

Коллекция, которую собирал Анри, стала частью их семейной истории, а также свидетельством их былого величия. Нелегко идти дорогой отца и следовать его примеру — продажа коллекции стала сложным этапом в жизни каждого из его детей. В декабре 1912 года его сыновья попытаются выкупить любимые картины — те, к которым они больше всего привязаны. Или те, которые смогут вернуть в ходе аукционов.

Алексис Руар, старший из братьев, основал в 1907 году музыкальное издательство, где печатают партитуры Шоссона и Дюпарка, а также произведения великих современных музыкантов: Сати, Венсана д’Энди, Дюка, Русселя, Бревиля, Турина или Кантелуба. Через год Алексис взял себе в компаньоны Жака Лероля, старшего брата Ивонны и Кристины. Издательский дом Rouart-Lerolle, чья контора расположена в доме номер 40 на бульваре Монпарнас, в очередной раз свидетельствует скрепленный искусством союз двух семей. Большого успеха издательство добьется в 1920 году, когда парижская Опера откроет свои двери перед драмой-мистерией Венсана д’Энди «Легенда о святом Христофоре».

Во время продажи с аукциона коллекции отца Алексис не выкупит ни «Музыкальные инструменты» Шардена (эту картину приобретет Эрнест Руар), ни «Урок музыки» Мане. Он покупает Коро, «Фонтан Французской академии», за 22 000 франков и «По дороге в Бордаген» Гюстава Колена за 1 700 франков.

У Эжена уже есть «Портрет» Анри Руара, написанный Дега (сегодня находится в институте Карнеги в Питтсбурге): на нем его отец в цилиндре позирует на фоне своих заводов. Картина переедет в гостиную Эжена в усадьбе Сен-Капре, в Баньоль-де-Гренад, и останется там до тех пор, пока он, нуждаясь в деньгах, не перепродаст ее в 1930 году своему брату Эрнесту.

Луи покупает два полотна Коро: итальянский пейзаж, «Остров Сан-Бартоломео» (за 51 000 франков) и портрет «Молодая женщина в розовом платье» (за 26 000 франков). А также серию рисунков: Тьеполо, Ланьо, Милле — наряду с Дега и Коро, одним из любимых художников его отца. В молодости Анри Руар часто отправлялся писать в лес Фонтенбло рядом с Милле, автором «Вечернего благовеста».

Кристина, жена Луи, предпочитающая действовать в одиночку, покупает «Аспазию» Делакруа за 5 500 франков, на которой изображена женщина с обнаженной грудью на темном фоне. Для чего она это сделала — чтобы подарить мужу или сохранить для себя? Супруги уже занимают разные спальни, а позже разъедутся по разным квартирам и теперь, на аукционе, по отдельности покупают картины.

Эрнесту Руару, супругу Ивонны, удается выкупить больше картин из отцовского наследства: пять картин Коро, в том числе знаменитое полотно «Вилла д’Эсте в Тиволи» (за солидную сумму — 110 000 франков) и «Мечтательная цыганка», картины «Музыкальные инструменты» Шардена, «Брюнетка с обнаженной грудью» Моне, «Бегство в Египет» Фрагонара, одну работу Николя Пуссена, одну — Юбера Робера, наконец, несколько пастелей Дега, включая картину «В кулисах» и «В кабаре», «Песню собаки», а также картину, изображающую Анри Руара в старости, с камилавкой на голове и опирающегося на трость. Это его последний портрет, написанный Дега.

Поскольку каждый из детей получил свою долю наследства, а также деньги, вырученные на аукционах 1912 и 1913 годов, перед Первой мировой войной каждый из потомков Анри располагает вполне приличным состоянием. Они распоряжаются деньгами в соответствии со своими наклонностями и характерами. Алексис вкладывает деньги в издательство, выпускает Кеклена, Ро-парца, Мануэля де Фалья. Он умер в 1921 году, слишком рано для того, чтобы успеть продолжить начатое дело. «Несмотря на то, что его карьера была недолгой, — скажет Франсис Пуленк, — влияние, которое он оказал на это музыкальную издательскую деятельность, весьма ощутимо. Он навеки останется подвижником своего дела».

Эрнест, женившийся на Жюли Мане, весь отдается живописи. Он молчалив, мечтателен и проводит свои дни за мольбертом, хотя из скромности или стыдливости предпочитает не выставлять своих полотен. Жюли тоже пишет и тоже не отдает свои работы в салоны и галереи. Их работы не получат почти никакого признания.

Эрнест и Жюли вместе с тремя детьми живут как в настоящем музее. В их доме находятся тринадцать картин Мане, бесчисленные работы Моризо, три портрета Жюли, принадлежащие кисти Ренуара, два портрета Анри Руара, написанные Дега (а скоро они выкупят у Эжена третий). С ними соседствуют картина Моне («Вилла в Бордигере»), когда-то подаренная художником Берте Моризо, а также полотна Коро, приобретенные во время продажи коллекции Руара, работы Шардена, Одилона Редона и другие. Коллекция Эрнеста и Жюли, не дотягивая до масштабов собрания Анри Руара, до 1960-х остается великолепным памятником импрессионистской живописи. Ничто не будет продано при жизни супругов. Несколько картин они подарят музеям или передадут на них права собственности, в частности, Лувру, который получит «Портрет родителей» Мане. Позднее дети Эрнеста и Жюли завещают часть коллекции музею Мармоттан и Лувру.

Эжен на юго-западе Франции лихорадочно и безоглядно принимается инвестировать деньги в сельское хозяйство. Он покупает новые земли, вкладывается в саженцы и семена, не получая ожидаемого дохода. Напротив, очень скоро запутавшись в долгах, он вынужден продать доставшиеся ему картины, чтобы рассчитаться с кредиторами. На стенах в Сен-Капре скоро появится много белых пятен.

Луи тратит состояние на удовольствия. Он бросается деньгами, не отказывая себе ни в поездках в Италию с прекрасными дамами, ни в лучших бургундских винах. Дело доходит до крайности — в собственном издательстве L’Art catholique вместо давно ожидаемой инструкции по церковным винам, он выпускает «Новое руководство любителя бургундского» Мориса де Омбьо. Издательское дело приносит ему гораздо больше убытков, чем прибыли.

Он тоже продает картины, чтобы вести привычный образ жизни. Однако до самой смерти он сохранит две работы Коро — «Молодая женщина в розовом платье» (выкупленную у Лувра по просьбе Мальро) и «Остров Сан-Бартоломео» (хранится в Национальной галерее Вашингтона). Злые языки будут утверждать, что дорогие для него картины Коро служили ему «ловушками для женщин».

Глава 17 Война и поэзия

Первая мировая война началась внезапно, как гром среди ясного неба — ясного для всех, но для обеих сестер Лероль-Руар по-прежнему хмурого. В возрасте тридцати пяти и тридцати семи лет, погрязнув в супружеских проблемах, они лишились свежести, которая так радовала Ренуара, писавшего их много лет назад за фортепиано. Ивонна исхудала и озлобилась, а Кристина отяжелела из-за постоянных беременностей. Постарев раньше времени, износившись от разочарований, истощившись от обманутых надежд, они изо дня в день сталкиваются с двумя «одержимыми» — мужчинами, которые, какими бы достоинствами они ни обладали, не наделены главным — спокойным характером, мягкостью и вниманием к ближним. Двум искателям наслаждений брак нужен потому, что он дает им определенный социальный статус, но не мешает искать удовольствия на стороне, одному — в компании юношей, другому — женщин. Вряд ли им приходит в голову мысль о том, что своих жен надо стараться делать счастливыми…

Для Эжена преимущество брака и семейной жизни в том, что они обеспечивают ему видимость упорядоченной жизни, необходимой для поддержания репутации и привлечения голосов избирателей.

Луи скорее любит играть — он любит исполнять роль отца семейства на крестинах или днях рождения, пасхальных или рождественских обедах. Но все это ему быстро надоедает. Ничто не способно конкурировать ни с путешествиями в Италию, ни с ужином в приятной компании. На картинах, написанных Дега в 1904 году, Луи и Кристина уже выглядят полными противоположностями друг другу. На одной из них Луи — высокий, очень элегантный — изображен стоя, читающим книгу, которая поглощает все его внимание. Кристина сидит, у нее отяжелевшее тело и осанка матроны. С поднятым подбородком она смотрится вызывающе. Глядя на нее, думаешь, что она очень требовательна. А Луи сохранил все свое обаяние… Оба смотрят в разные стороны, повернувшись спиной друг к другу. Лишь рука Луи, лежащая на спинке кресла, в котором сидит его жена, как будто еще удерживает расходящиеся корабли супружества..

Война ничего не исправит. В 1914 году Луи, которому исполняется тридцать девять лет, не будет мобилизован благодаря тому, что у него шестеро детей. Седьмой ребенок — Изабелла — родится в 1915 году. Луи станет одним из штатских, которым повезет жить в тылу вдали от опасности и страдания солдат на фронте. В привычках «тыловых» почти ничего не поменяется. Для Кристины это очевидное облегчение — она избежит незавидной судьбы вдов, чьи мужья погибнут на фронте. Однако Луи не может удержаться от того, чтобы не увлечься национализмом в духе Барреса (который, как и он сам, родину не защищал). Луи действительно предпочитает стяг, украшенный геральдическими лилиями, трехцветному знамени.

Поэма Клоделя «Крестный путь», выпущенная издательством L’Art catholique в 1913 году, звучит, как отголосок великого страдания:

Вперед! Все вместе, жертва и палачи,

направляются на Голгофу.

Праведник, которого тянут за шею,

вдруг шатается и падает наземь.

Что Вы скажете, Всевышний,

об этом первом падении? (…)