Продавец мечты Стародубцев Дмитрий

Глава 14

Наверное, все началось существенно раньше, когда я вышел из очередного запоя и окончательно расплевался с первой женой. Точнее, это она меня навсегда выплюнула из своей нарисованной барби-жизни, выставив при помощи папы-генерала за бронированную дверь. До нее, этой механической куклы, кривляющейся «sexy anime 3D», известной клубной тусовщицы, обожающей «экстазик», дошло в конце концов, какого беспонтового прощелыгу она приютила в своей генеральской квартире на проспекте Мира и в своем инфантильном сердце.

Я со всеми своими смехотворными пожитками оказался на мокром асфальте в продуваемой насквозь куртчонке и с парой крепких проклятий на устах. Пахло поздней осенью, густо надвигался мрачный вечер, а желудок так громогласно и мелодично урчал, что ему хотелось подпевать. Все мои жизненные индикаторы повисли на нуле, в мозгах — полная декомпрессия. Я уже было решил прицепиться к какой-нибудь мясистой жабе и — клянусь! — в два счета, с моей внешностью, обаянием и расторопностью, получил бы ночлег, хлебосол с пивком и, возможно, кое-что средневозрастное и желеобразное на десерт. Однако здесь к подошве моего скособоченного ботинка самым судьбоносным образом прилип паршивый газетный огрызок, в котором меня скучновато впечатлило типичное для тех лет объявление: зарплата от $5’000 в месяц, свободный график… Так меня забрили в рекламные агенты. Но это отдельная песня…

А скорее всего, все началось еще раньше, когда я приехал в Москву из… По честноку, я не из каких-то там Парижей и тем более никогда не похлопывал по бронзовым попкам brazilian sexy girls на развратных пляжах Рио-де-Жанейро. Я также не работал гондольером в Венеции, тореадором в Барселоне, инструктором по погружению на Сейшелах и даже не имел своей прогулочной яхты на острове Крит, как любил с пикаперской перфорацией внушать сплошь доверчивым девушкам у метро «Пушкинская». Увы, скажу по секрету: я персонаж самый заурядный, родился и вырос в одном чудесном и наитухлейшем российском городе — Дзержинске. Оставь надежды всяк здесь живущий.

Отец нас бросил, когда я еще сопли на горшке жевал, — смылся в Москву из-за женщины-разведенки, с которой повадился в Крыму хавать цыпленка табака, цедить кофе по-восточному на набережной и делать, так сказать, шпили-вили в арендованной на полдня моторной лодке. Он даже прихватил с собой нашу семейную заначку, надежно спрятанную под грудой постельного белья.

Зато мама — бывший партаппаратчик, принципиальный коммунист, начальник отдела загранпоездок, прежде чем ее разрезал пополам стальной трос, при помощи которого (и посредством тягача) по распоряжению нового мэра-демократа пытались завалить памятник Ленину у здания администрации города, — сделала из меня изнеженного соню-эгоиста, обожающего в зеркале свой симпатичный фейс, также более-менее сносно обучила английскому и испанскому, но главное — отмазала от армии, вывалив на стол районному военкому все, что накопила за годы «принципиальной» работы.

А потом я взял билет до Москвы, сел в «боковой» плацкарт напротив икающей челночницы с заячьей губой и спустя пару сотен километров уже входил в громадное здание «Соверо» («Sovero», бывшая Внешторгреклама), Малая Пироговская, дом 14, строение 1, — в прошлом самого крутого рекламного монстра на всем советском «материке».

Отца я нашел в четвертом корпусе, в занюханном подвале с подтекающими стенами, где он, тесно соседствуя с троицей совершенно бухих гамадрилов, делал легкими, этакими эксклюзивно-манерными движениями набросок макета нового алкогольного напитка в пластиковой банке. Пикантный слоган беззастенчиво искушал:

На облезлых столах дружно толпились опустошенные «образцы» того же «настоящего кайфа».

— Не, а что? Вполне концептуально! — кивал грушеобразным подбородком один из сотрудников этой странной шарашки, оценивая то ли лозунг, то ли рисунок в целом.

— Вы все — пьяные укурки! — визжал Xm/50/2 с высохшей трясущейся рукой. — Заказчик никогда не согласится с этой паршивой халтурой!

— Спорим на сто баксов, что согласится? — кинул в оппонента комок бумаги гамадрил с грушеобразным подбородком. — И вообще, сколько платят, на то и сочиняем! Десять лимонов американских пусть отслюнявливают, я им такое отмазерфачу — Канны содрогнутся!

Заметив меня, отец пугливо цыкнул глазами по сторонам (впрочем, гамадрилы лишь безразлично повели носами), схватил меня за шиворот и утащил в еще более мрачный подвал.

Здесь моему взору предстали трубы водоснабжения, промятый топчанчик, пропахший плесенью и мочой, и пустой цветочный горшок с утрамбованными окурками. В облаке синеватого технического освещения обстановка показалось мне этакой художественной прелюдией к головокружительной тарантиновской интриге. Я скромно присел на шаткий табурет и приготовился услышать страшную тайну — например, о холсте с нарисованным очагом, за которым прячется дверь, ведущая к несметным богатствам…

У него были неизлечимо гнилые зубы, трехдневная щетина, а из рыхлых ноздрей мерзко торчали пучки волос. Густые нечесаные брови нависали над заплывшими глазами, старательно избегавшими встречного взгляда. Он был безнадежно стар и немощен, он был испит почти до дна, как та банка с «кайфом» у него на столе, — я это вдруг понял со всей очевидностью. Вот это нахер-бахер: ехал к отцу — по слухам, модному рекламисту с квартирой в центре Москвы и двумя любовницами-фотомоделями, набивающему брюхо исключительно черной икрой; приперся, блин, в надежде на работу, жилье и, конечно, безбедное прожитье, — а застал…

Рафаэль:

— Папа!

Отец:

— Какой я тебе папа? Называй меня просто Миша.

— Миша, почему ты не приехал на похороны матери?

— Я болел… очень сильно болел…

С этими словами он извлек откуда-то из-под трубы запечатанную бутыль явно паленого коньяка и сделал пугающе внушительный глоток. После этого он протянул пузырь мне, но я брезгливо отвернулся.

Разговор был долгим, тихим, вязким; млели в полумраке дрожащие огоньки сигарет. Один за другим отец Миша срывал с меня покровы моих надежд, которыми я еще с утра был укутан с головы до ног, — словно женщину раздевал — и в конце концов оставил меня морально абсолютно голым. Я поежился от холода…

Отец изначально был профессиональным художником. Кстати, отсюда и мое редкое и для некоторых смешное имя — Рафаэль. Его повсеместно считали разносторонней, одаренной личностью, любое застолье почитало за честь иметь Мишу в числе приглашенных. Он много читал, особенно о рекламе и маркетинге, скупая у спекулянтов редчайшие переводные книжки американских авторов — Огилви, Хопкинса, Ривза… даже пытался написать какую-то там диссертацию. Новая жена (с которой он делал шпили-вили в Крыму, в моторной лодке) поселила его в собственной трехкомнатной берлоге и стала называть его «мой капитан». Благодаря своим торгашеским связям она устроила его сразу аж в «Соверо». Это был единственный на весь Союз рекламный концерн, разгонявший внутри страны маховик потребления («покупайте», «пейте», «ешьте», «курите», «храните», «пользуйтесь», «летайте»…) и представлявший «за бугром», то есть на Западе, все передовые достижения развитого социализма. Тамошний генеральный директор ездил на охоту с министрами.

— Но времена Советского Союза давно канули в лету. Сегодня «Соверо» — это ни о чем, — грустно пожал плечами отец. — Лучшие специалисты разбежались, структуры развалились или были мелкими кусками приватизированы. Все растащили подчистую, как вандалы Рим в 455 году, а 9/10 здания сдали в долгосрочную аренду. Банки, страховые общества, иностранные представительства… Впрочем, в то время подобный вандализм царил на всем постсоветском пространстве.

Группка друзей-собутыльников во главе с Мишей зарегистрировала свое рекламное ООО, арендовала дешевенькое техническое помещение и пыталась изначально творить рекламную «нетленку» за огромные бабки, а потом просто-напросто выжить. Делали макеты постеров, календарей, буклетов, не гнушались визитками… рисовали логотипы, создавали фирменный стиль… сочиняли слоганы, тексты, сценарии к радио- и телерекламным роликам… Зарабатывали от случая к случаю, иногда раз в полгода…

С той «крымской» москвичкой Миша расстался по причине затяжного безденежья и хронического пьянства — был «списан на берег», то есть со скандалом спущен с лестницы. Теперь он являлся не только директором РА, но и отчаянным бездомным — собственно, здесь, среди этих труб, он и обитал…

Вот она — страшная тайна папы Карло! Нарисованный очаг, может, и существовал — у каждого рекламщика есть свой нарисованный очаг, без этого клиента не нахлобучить, но за ним никакой волшебной двери, никакого двадцать пятого кадра не оказалось…

Его речуга меня окончательно разозлила.

— Зачем ты всех обманывал? — возмутился я, чувствуя, как по скулам разливается краска. — Я потратил все деньги на билет до Москвы!

Миша пошарил по карманам:

— Извини Рафаэль, ни копейки… А знаешь чего? У нас тут ресторан есть крутой, там все боссы жрут. Иногда олигархи захаживают с бабами. Чаевыми швыряются, как из брандспойта. Туда сейчас официантов набирают. Знаешь сколько сейчас самый обычный официант заколачивает? У-ух!

Он закатил хмельные глаза и завистливо щелкнул языком.

— Да иди ты к черту!

Я вскочил и бросился к железной двери, ведущей наверх.

— Постой! — растерялся Миша.

— Козел ты! — ответил я ему, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вернуться и не пересчитать ему последние зубы. — Мать бросил без копейки, свою жизнь просрал! ТЫ ДОВОЛЕН, СТАРЫЙ ПЕРДУН?!

— Подожди секундочку! Умоляю! — Миша зачем-то поднял тяжелый люк в полу и сунулся в открывшийся подпол с головой.

Я нехотя задержался у двери, переминаясь с ноги на ногу. От голода кишки слиплись: ранее я наивно рассчитывал, что отец перво-наперво меня накормит.

Наконец он с одышкой извлек зачуханный полиэтиленовый пакет и с грохотом захлопнул люк, из-за чего в ногах заструилась вздыбившаяся многолетняя пыль.

— Рафаэль… — Миша извлек из пакета толстую заляпанную тетрадь. — Возьми вот это, пригодится!

Рафаэль:

— Что это? Записки неудачника? Оставь себе — задницу подтирать!

Миша:

— Послушай меня, мальчик мой! — В глазах у него появились пьяные, с отеческой грустинкой, слезы. — Ты думаешь, я ни о чем не жалею? Я любил твою мать! Охапками ей розы носил — по крайней мере, первые пять лет супружеской жизни. Я тысячу, миллион раз проклял себя за тот свой поступок! Но жизнь не карточная игра — по новой не раздать! Иди сюда, садись, я сейчас тебе все объясню!

Вся эта канитель мне порядком надоела. На зубах хрустела пыль, я даже сплюнул. И все же я вернулся и сел на прежнее место. Подлый табурет попытался брякнуться на бок, но я ловко удержал равновесие при помощи своей вертлявой задницы. Отец опять протянул мне бутылку, и на этот раз я сгоряча намертво к ней присосался.

Миша допил остатки и сунул пустую посудину под топчан — из-под него звякнуло целое братство уже складированной там тары.

— Рафаэль, давай оставим в стороне все наши жизненные перипетии. Что произошло, то произошло. Вот тетрадь, держи, открой ее. Над этим я работал тридцать лет. Это тебе!

Я безучастно зашелестел пожелтевшими страницами: убористый неразборчивый почерк, странные таблицы, формулы, рисунки…

Рафаэль (возвращая тетрадь):

— Что мне с этим делать? Мне дадут за это хотя бы пару кусков?

— Ты не понимаешь! — подбросило Мишу, и он кругами забегал по подвалу, поднимая клубы пыли. Его психомоторика уже не внушала мне доверия. — Это ФАВ!

— ФАВ?

— Да, Формула Абсолютного Внедрения. На этом ты можешь сделать не то что пару кусков — миллионы, миллиарды! Ты можешь управлять всем миром! Пойми, Рафаэль, в твоих руках оружие самой разрушительной силы на свете! Никакие ядерно-водородные бомбы и новейшие лазерные системы не сравнятся с моим изобретением!

Давненько я не слыхивал подобной отморозовщины!

— Миша, ну и что мне с этим делать? — криво усмехнулся я, чувствуя на языке дрянной привкус спиртовой коньячной смеси. И всего за несколько секунд коктейль готов! — Податься к военным?

Миша:

— Не дури, Рафаэль! Я вижу, ты неглупый мальчик. Ты знаешь, что я всю жизнь занимался рекламой. Да, я рисовал в Дзержинске плакаты для новогоднего вечера в клубе «Солнышко» и театральные афишки для гастролирующего Пермского академического театра, но я любил рекламу, я постоянно думал о ней. Как сделать так, чтобы каждое мое рекламное обращение, написанное или произнесенное, не просто о чем-то сообщало, не просто вызывало вялый интерес у одного-двух процентов аудитории, а являлось для всех, едва прочитавших или увидевших его, прямым руководством к действию, приказом, который невозможно не исполнить? Когда я попал в Москву, в «Соверо», я получил доступ к таким данным, которые не снились и американцам — родоначальникам рекламы. Я читал, я прочитал все книги до последней точки, я выдирал страницы из секретных документов, я изучал НЛП, слушал, вникал, размышлял. Я сотрудничал с военными из отдела массового информационного воздействия… Прошли годы, я давно отчаялся. Но однажды — клац-бац! — я вывел эту формулу. Совершенно случайно! Это было нечто! Помню, в тот день я напился так, что явился домой в пять утра совершенно голый…

— Очень интересно, — заскучал я, подперев руками внезапно отяжелевшую голову. — А почему ты решил, что оно работает, это твое изобретение?

— Когда я вывел свою формулу, я сразу понял что это оно. Это было для меня столь же очевидным, как день и ночь, земля и вода, водка или пиво. Нет, конечно, я жаждал практического применения, и долго ждать мне не пришлось. Одна компания завезла в страну пятьдесят тысяч китайских компьютеров устаревшей модели. Требовалось их распродать хотя бы за год. Воспользовавшись своими новыми знаниями, я сочинил короткое рекламное радиообращение, и мы прогнали его всего-то раз сто по разным радиоканалам. Затраты — ни о чем по сравнению с партией товара на пятьдесят миллионов долларов. Они продали все компы до единого за неделю! Представляешь? За неделю! Правда, мне так и не заплатили, но разве в этом дело? Формула работала, она оказалась проста и надежна, как теорема Пифагора, как автомат Калашникова. Нажимаешь на спусковой крючок — и вот уже миллионы слушают тебя, открыв рты, готовы по первому твоему зову купить все, что угодно, за любые деньги, хоть прошлогодний снег…

Рафаэль:

— Почему же ты не нагрел на этом деле хотя бы квартиру?

Миша был уже пьян, он развалился на своем топчанчике, раскинув в стороны ноги, и уронил на пол свою заветную тетрадь.

— Я запил, чертовски запил… — он почти бредил. — Потом остался без жилья… Посмотри на меня! Кто меня сейчас будет слушать, кто доверит мне более-менее достойный рекламный проект? А вот ты… В тебе бьется мое сердце! Ты — часть меня, моих мозгов, души. Рано или поздно ты станешь рекламщиком, какие бы планы ты ни строил, и вот тогда-то эта тетрадь тебе пригодится…

Миша засыпал: армянская коньячная бурда очень быстро оборвала его связь с действительностью. Он что-то говорил во сне, вроде про «настоящий кайф»…

В конце концов он повернулся ко мне спиной и захрапел — прерывисто, со стонами. В заднем кармане его брюк я заметил выглядывающую тысячерублевку. Я незамедлительно присвоил ее и двинулся было к выходу, но тут вспомнил про тетрадь…

На улице я опомнился и вдруг окончательно уразумел, что отца — рекламного олигарха с роскошной квартирой в Москве и фотомоделями в постельке — у меня больше нет, но есть алкоголик Миша с навязчивой шизоидеей покорения мира силой рекламной мысли. И мне вдруг стало так беззащитно и душно, так сперто в горле, что я расплакался, как самый последний ботан. Слава богу, пацаны с Нижней Гороховской не видели! По пути встретилась урна — и я не задумываясь швырнул в нее отцовскую тетрадь…

Такая позорная непруха! Что мне теперь оставалось делать? Повеситься на рее? © Когда дерзкие ослепительные мечты в мгновение ока превращаются в растворяющийся призрак, на сердце навсегда остается глубокий рубец.

Впрочем, мне было всего семнадцать, я был заносчив, жаден, самовлюблен, завистлив, честолюбив и приветствовал только один жизненный принцип: «Veni, vidi, vici» («Пришел, увидел, победил», Юлий Цезарь (100 или 102 до н. э. — 44 до н. э.)).

Глава 15

Торчал Рафаэль как-то у себя в накуренном кабинете, допивал десятую чашку кофе и терзался этой поганой контрой — «Терминатором». Сценарий давно должен быть написан, ролик отснят, а кассета с его копией должна уже покоиться в ящике стола у г. Миронова, но вместо этого в блокноте Рафаэля, который он использует для почеркушек, лишь пара жалких, неубедительных фразочек. Совершенно очевидно, что этими мыслительными отрыжками впору только прохожих из-за угла пугать, а не продавать тысячи единиц весьма недешевого товара.

В башке — крупнокалиберное решето, будто он всю ночь подрабатывал мишенью в тире, а точнее — похмельный неадекватус; да еще матамары (Марта в розовой юбке, Тамара в голубой — ТЦ «Метрополис», магазин «Intrigue») каждую минуту дергают его по пустякам, раздражая выхолощенной вежливостью и медовыми ужимками. «Писюшки» совсем озверели на ниве рабочего героизма (зря он вчера выдал им зарплатабл сразу за два месяца). А еще эта очередь в приемной из всякого бесполезного люда с челобитными и бесконечные звонки: Вики, Хабаров, Лайма, Миронов… Даже Настя с Канар дозвонилась: через два дня прилетает. Надо бы хорошенько прибраться на даче, замести следы своих шальных похождений. Слава богу, стекло в спальне уже вставили и крышу бассейна восстановили…

От мыслей одни головешки остались — темный лес и много дров. И все же Рафаэль пытается за что-то зацепиться:

Холод… Страдание… Унижение…

Но этим только детей смешить в ТЮЗе…

До каких пор? Почувствуй защищенность!

Тьфу! Самая настоящая лузерщина! Хотя бы какая-нибудь козявочка на ум пришла!

Промочить горло каким-нибудь справным пойлом, конечно, не помешало бы, церемониал был бы восстановлен, но сегодня Рафаэль наложил на себя мучительную епитимью: не пьет.

В кабинете по обыкновению вещают все шесть телевизионных мониторов. По каналам беспощадно гоняют рекламу, традиционно навязывая публике под бой тамтамов и вой фанфар то, в чем она никогда не нуждалась и что ей явно на фиг не сдалось. Правда, шестой телевизор оттеняет всю эту бесовскую оргию убаюкивающей терапевтической передачей про жизнь львов. Рафаэль включает на этом мониторе звук:

«…Отвлекать голодного льва от добычи не стоит…» — поясняет «картинку» уютный, доброжелательный закадровый голос.

Рафаэль тут же представляет себя голодным львом, которого все кому не лень отвлекают от добычи. Пряный тонкий аромат возбуждает аппетит? Все эти бабы, которые только и делают, что роются в его кошельке, все эти замы — Расторгуев, Улыбаба… — которые сами ни на что не способны, но требуют при этом, чтоб им ежедневно швыряли в пасть сочные пудовые куски мяса. Все эти псевдопартнеры, которые первыми вгрызаются в еще трепещущую плоть, перегрызают добыче горло, рвут сухожилия, ощериваясь, растаскивают лучшие шматы, оставляя ему — главному охотнику — одни обглоданные кости.

И Рафаэль начинает постепенно заводиться. Вот уже он тихо рычит, а когда заглядывает Тамара, неожиданно желчно рявкает на нее — и сам пугается своего звериного рыка.

«…Но этот лев-вожак уже стар. Рано или поздно он будет побежден, и тогда ему придется покинуть прайд…» — с деликатным сожалением в голосе разжевывает тему рассказчик.

Покинуть прайд? То есть уйти в никуда? Если кто-нибудь сможет одержать над ним верх в схватке? Но кто способен сегодня его сокрушить? Так размышляет Рафаэль, забросив на стол ноги в ботинках из кожи питона с оттянутым носком («Roberto Cavalli», куплены в Милане, €1’900). Он — сама мощь, сила, молодость, он воистину ЛЕВ КРЕАТИВА, и нет ему пока равных!

Рафаэль вновь избавляется от звука и с трудом возвращается мыслями к своему исчирканному блокноту:

Представляем «Терминатор» — уничтожитель холода. Он здесь, чтобы принести человечеству райское блаженство!

Кокс! Такого отборного поноса он давно уже не измышлял!

В так называемых «творческих мастерских» Рафаэль застает перевозбужденного Расторгуева, приканчивающего моральной удавкой одного из верстальщиков-стажеров, а дальше видит Славика Чайку и его друга Зазу в черных очках — последний в «Lions creative» не числится, но постоянно тут на хрена-то околачивается. Еще здесь целый хорал X, Y и Z — наймитов с высокими ценниками и новомодными должностями: креаторы, художники-макетчики, копирайтеры, неймеры и прочие беспросветные фигляры от рекламного творчества. Все они едва справляются с мелкими тактическими задачами, но делают вид, что сворачивают горы, что уработались до такой степени, точно три оклада и двухмесячный отпуск будут смотреться жалкой подачкой по сравнению с приложенными усилиями.

Гриша Расторгуев теперь уже совсем не Расторгуев, а Куролесов. Эту неразрешимую на первый взгляд проблему можно легко устранить! Расторгуев, как и потребовал г. Миронов, уволен без выходного пособия, зато сразу взят на ту же должность, то есть креативным директором, новый рекрут — некий мгимошник Куролесов. Оба, соответственно, — одна и та же лысая ушастая вывеска. Это ништяковская, хотя и весьма рисковая затея пришла в голову Рафаэлю, а Расторгуев, поддержав ее, нафантазировал себе складную «легенду», а также новую фамилию, над которой постоянно потешается и которой всяко гордится. Чтобы окончательно запутать Миронова — ведь тот, несомненно, будет проверять, как выполняется его «просьба» на сей счет, — и ввести в заблуждение его агентурную сеть во главе с неувядающей Лаймой, Рафаэль провел с «гусеницами» и каждым отдельным лоботрясом взыскательную беседу: кто теперь есть Расторгуев и что нужно отвечать, если кто-нибудь что-нибудь будет про него спрашивать. Рафаэль даже предложил Грише пластическую операцию за счет фирмы, но тот, не разобрав шутки, испугался так, что целый день его уши пылали, как Александрийский маяк.

Находясь на нелегальном положении, будучи галлюцинацией, полтергейстом, Расторгуев-Куролесов заметно оживился и весьма доволен положением вещей — е зря в юношестве мечтал работать во внешней разведке. Он развел вокруг себя такую бурную деятельность — втрое от прежнего, — что Рафаэль с удивлением начал замечать, как быстро приживается новое «помело» Гриши и растворяется в едва заметное мифическое облачко прежнее.

Хотя, если честно, кроме имени, ничего в Расторгуеве не поменялось. Тонкий пиарщик от рождения, он по-прежнему изображает из себя алкоголика и кокаиниста, потому что в обывательском представлении только под каким-нибудь кайфом рекламщик в состоянии выдать гарантированный рецепт завоевания масс. Если на презентации он выпивает бокал шампанского, на следующий день обязательно скажет, что «ужрался в ноль»; если на вечеринке рекламистов в клубе кто-нибудь предлагает ему «дунуть» или «нюхнуть», он с сожалением отказывается: мол, в данный момент проходит дорогой курс лечения от наркозависимости. Пьет Гриша редко и мало, наркотиков и не пробовал, а предпочитает состояние абсолютной трезвости. Да ему и не надо — он так устроен, что его внутренних энергетических ресурсов вполне достаточно, чтобы постоянно находиться в состоянии драйва, будто организм сам периодически вспрыскивает в кровь алкоголь и наркоту.

На самом деле Расторгуев — отнюдь не чернокнижник, ничего оригинального за всю свою жизнь не придумал, но при этом почему-то остается непревзойденным креатором. Наверное, потому, что как никто другой умеет компилировать (то есть присваивать) чужие идеи, а главное — обладает непревзойденным даром эти идеи втолковывать заказчику. Из многого остается главное! Вытаращит глаза и будет с упоением трещать два часа без умолку, пока не убедит кого угодно в чем угодно.

Расторгуев знает, что Рафаэль знает, что он ничего не знает, и что Рафаэль все про него знает. А Рафаэль знает, что Гриша про него много чего знает, только не подает виду. Короче, два редкостных проходимца, оказавшись на волне удачи, всегда найдут между собой общий язык, пусть даже он заключается в гробовом молчании по поводу того, кто что знает…

Одним словом, Рафаэлю и в голову не приходило уволить Расторгуева взаправду. Он, как и прежде, платил ему пять штук долларов в месяц и позволял еще столько же подворовывать…

— Господин Куролесов, что с «Терминатором»? Сценарий написан? — с ехидной усмешкой осведомляется Рафаэль у Расторгуева. — Все сроки прошли!

Тот приподнимает крылышки бровей, делает энергично-удивленный взгляд, но при этом продолжает давить искрометную улыбу:

— Рафаэль Михайлович, вы же сказали, что сами сценарий настругаете? Я уже арендовал павильон на «Мосфильме» под энто дело…

Рафаэль:

— Ах да! Я уже скоро… Почти закончил…

— Рафаэль Михайлович, зацените?

Это обратил на себя внимание Славик Чайка, которого Рафаэль за длинный нос про себя называл «Буратино». Славик-Буратино тыкал ему в лицо масштабированный принт макета политического плаката по заказу ЛДПР (Либерально-демократическая партия России, стоимость партии оценивается некоторыми экспертами в 12 миллиардов долларов). Слоган на фоне нетленного лика Владимира Жириновского гласил:

— Дастиш фантастиш! — воскликнул Рафаэль, в сомнении зачесав рукой волосы над ухом. — В целом одобрямс…

Славик и его бессменный друг Заза, которого Рафаэль подозревал в инфантилизме, когда-то владели собственной дизайн-студией «Голубой слон». Непонятно, почему именно «голубой» — ничего противоестественного Рафаэль за ними никогда не замечал. Высидев полгода без заказов в арендованной под офис бывшей сосисочной, которую они называли «отсосисочной», и разорившись почище «Юкоса», друзья задушили своего голубого слона его же собственным хоботом, вспороли ему брюхо и кинулись наниматься на работу. Новое поколение выбирает твердый оклад!

Славик Чайка понравился Рафаэлю сразу — рыжий скелетон, циничный оболтус, слегка обремененный кое-какими знаниями. Рафаэль сразу почувствовал в нем такого же, как и он сам, приколиста, раздолбая, пьянь, нигилиста и нехристя. Разница между ними состояла лишь в том, что Рафаэль — красавец, а еще упорнее и талантливее в тысячу раз.

Славика Рафаэль на работу взял, а вот его другу Зазе отказал. Впрочем, навещать приятеля не запрещал. Заза давно похоронил в братской могиле креативщиков свои творческие амбиции, зато теперь мечтал стать киноактером и сниматься в боевиках, где много откровенной любви и мясорубки с лужами крови. С многочисленных проб он приносил и всем тыкал в нос кучу фоток, где в кадре всегда присутствовали агрессивного вида тачки и где он обязательно был в черных очках и держал в руке тяжелый пистолет…

— Так как? — нетерпеливо переспросил Славик-Буратино.

Рафаэлю внезапно до смерти захотелось в туалет. Мочевой пузырь напоминал презерватив, заполненный водой до полной растяжки.

— Не годится, — ответил он, — слоган слишком длинный! Жирику не понравится. Здесь нужна какая-нибудь особенная фенечка! Он же вам всем объяснял тогда, на рыбалке: чтобы девиз был — хрясь, как топором по шее! А где здесь «хрясь»?

— Мы прокрутили сто вариантов, — с вежливым возмущением вмешался Расторгуев-Куролесов, — Людей опрашивали. Этот лозунг лучший!

Рафаэль на секундочку задумался.

— Давайте так:

С этими словами он покинул своих растерянных «львов креатива» и поспешил в туалетную комнату.

В коридоре офиса Рафаэль встретил доставщика товаров Майорова и телефонистку Ксюшу. Майорова вызвали в отдел кадров по какому-то вопросу, а у девушки — законный пятнадцатиминутный перерыв. В общем, придраться не к чему, но Рафаэль, проходя мимо, глянул на парочку с такой непримиримой злобой, что оба, уже за спиной начальника, коротко попрощались и разбежались по разным кабинетам. А Рафаэль в который раз подметил исключительную генетику своей юной работницы. Действительно — beautiful girl…

ХОЛОДНО? Включи «Терминатор». Мощная штурмовая волна тепла делает невероятное. Холода как не бывало! Теперь климат в доме под твоим строгим контролем, — спустя час строчит в своем блокноте Рафаэль.

Это обогреватель будущего. «Терминатор heat wave». В квартире, на даче, в конторе, школе и детском саду. «Терминатор heat wave» быстро и эффективно нагреет воздух. Подарит тепло, уют и гармонию. Растопит холод в твоей душе…

Рафаэль чувствует, что у него ничего не получается, что текст беззубый, безграмотный, что нет в нем чего-то заглавного, заветного, какой-то безупречной наживки, которую намертво заглотит телеаудитория. «Банджо» — это единственная наживка, которая в точности повторяет движения маленькой живой рыбки. И все же, ощущая с тоскливой безысходностью творческое бессилие, он продолжает изливать в блокнот чехарду слов и предложений:

Необычайная экономия электроэнергии связана с новейшим техническим решением. Вся энергия — только в тепло. Терминатор — мощный штурмовик и несгибаемый заградитель. Это настоящий уничтожитель холода. Надежная преграда пакостному радикулитному сквозняку!

Телемагазины, мать их!.. Напротив каждой фразы Рафаэль сочиняет раскадровку. Например, около вопрошания «Холодно?» он калякает: «Нагромождение торосов. Пингвиненок жалостливо кричит». Он знает, что Расторгуев в бездонных останкинских архивах накопает любой кадр…

Осенью, зимой, весной и летом тебе нужен «Терминатор heat wave».

Все, пора сушить весла! Это будет всего лишь двухминутный ролик. Времени осталось только на последний удар. В нем должна быть доминанта, в которой следует сконцентрировать все вышесказанное, все основные мысли. Нужен сжатый, словно под пневмопрессом, драматичный, как у Шекспира, убедительный, как голос Кашпировского, могучий, как цунами, прямой посыл в мозг нашей милой, уже избалованной предложениями, уже не слишком доверчивой, но все еще страдающей шопоголизмом домохозяйки.

Климат в доме.

Последнее слово — «Терминатор heat wave» 21 век!

КОГДА НИЧТО НЕ ПОМОГАЕТ, МОЩНЫЙ «HEAT WAVE» ГРЕЕТ, ГРЕЕТ, ГРЕЕТ!

Рафаэль вызывает Марту и устало кидает ей свой блокнот:

— Напечатай и отнеси Раст… Куролесову!

— Хорошо, Рафаэль Михайлович!

Рафаэля терзает стыдливый депрессняк, ибо он опять состряпал очередную подделку, а не изваял рукой Микеланджело сверхновую звезду. Собственно, получился дрянной купаж из всех фишек, которые он до этого уже неоднократно использовал. Конечно, директору завода, этому чревоугоднику, страдающему метеоризмом, все понравится — его наверняка впечатлят красивые расторгуевские картиночки с музычкой и с нагнетающей речугой за кадром, да и Миронов Сергей Львович останется сердито-доволен (об этом позаботится с некоторых пор покладистая Лайма Гаудиньш). Но результат игры предрешен — он будет самым заурядным. Рафаэль вновь выльет горы дерьма на головы россиян, и они возненавидят его с еще большей силой. Что ж, как он ни старается, пока ему не дается то сокровенное слово, та волшебная формула, при помощи которой он разверзнет свои горизонты, вгонит страну в апоплексический экстаз…

Тут-то Рафаэль и вспомнил о тетради, которую ему когда-то отдал отец.

Глава 16

Весь последующий день, борясь с хроническим недосыпом, я рылся в архивных папках своих проспиртованных мозгов, пытаясь вспомнить, куда запропастилась тетрадь Миши. Конечно, если б он был до сих пор жив, я заставил бы его восстановить записи, но мой несостоявшийся батяня вот уже семь лет как курил бамбук на небесах, наверное, запивая его денатуратом. «Смерть человека — неэффективное средство для борьбы с его идеями», — выдал однажды историк и философ Волкогонов Д. А. (1928–1995).

Умер мой старик от разрыва сердца, когда недовольные работой его рекламной шарашки клиенты ворвались в подвальный офис в окружении двухметровых «мальчиков» и потребовали взад шесть миллионов рублей. Последовавшей затем зарубы с побоями и изощренными пытками отец не перенес. В дальнейшем с «пострадавшими» рекламодателями рассчитались бывшие соратники Миши, переписав на них свои хрущебные квартирки, они же его и похоронили на последние деньги. С отцом я не общался, связи между нами никакой не было, поэтому узнал об этом я спустя два года, да и то совершенно случайно, встретив однажды в пригородной электричке того гамадрила с грушеобразным подбородком. Мы с ним помянули моего родителя двумя бутылками «Русского стандарта Platinum». Стиль и успех слились воедино для незабываемого вечера…

На Митинском кладбище, Пятницкое шоссе, 6-й км, на могиле отца, к которой я подъехал прямо на своем бээмвэшнике «999», я застал печальное запустение. Плита просела, да еще и треснула в основании, все было усыпано ветками и перегнивающей листвой. Похоже, за минувшие семь лет здесь так никто ни разу и не появился. Не хотел бы я лежать в таком сраче и в таком гробовом одиночестве!

Я положил к плите купленные у входа на кладбище красные гвоздички, постоял минутку — и пошел шарить кладбищенских работников. Через полчаса я уже официально проплачивал в кассу гранитной мастерской за новую плиту черного мрамора (95’000 рублей), чугунный заборчик и белую мраморную крошку, а некий Васёк, которого мне настоятельно рекомендовали, обещал мне за энную сумму тщательный уход за могилкой в течение года. Мы условились, что по окончании оговоренного срока я пролонгирую наш договор. Тогда мне и в голову не могло прийти, что больше здесь я никогда не появлюсь…

В тот день — мой первый день в Москве — когда я, пообщавшись с отцом, вышел, пьяно рыдая, из здания «Соверо» и выбросил его тетрадь в урну, мне вдруг так подурнело, что я проблевался, а потом протащился метров триста и никакой завалился в кусты. Проснулся я ночью; было тепло и влажно. Я сразу вспомнил происшедшее, поплелся обратно к той урне и зачем-то забрал отцовскую тетрадь. А что было дальше? Куда я ее дел?..

Я ехал с кладбища по Пятницкому шоссе. Машину окутывал гнусноватый осенний вечер. Впереди урчала, курилась выхлопными газами, психовала многокилометровая скучившаяся пробка — такой беспредельной пробкой, верно, можно и кратер извергающегося вулкана намертво заткнуть. Я курил «Dunhill», звонил по телефону, эсэмэсил Вики про «скучаю» и «нежно целую», одновременно посматривая одним глазком в телевизор, где как раз распинался в нашем очередном торгово-рекламном блокбастере припудренный Петрович: «Только в такие минуты я в полной мере понимаю, как прекрасна жизнь!»

И тут я вспомнил… Подрабатывал я как-то у одного хренопуза на даче садовником. У него был свой заводишко по производству тротуарной плитки, жена — Xw/38/1 (лохнесское чудовище), мечтавшая меня изнасиловать, и четыре огромных пса. Тот урод платил мне копейки, но зато у меня было жилье и харч. Правда, сложно назвать человеческой едой специфическое варево для собак, но зато в собаках своих хренопуз души не чаял и нарезал в кастрюлю отборнейшие куски мяса. Вкусно, как в ресторане! Жил я на чердаке, который хозяева называли мансардой, работал, как негр на плантации (Уход за растениями превращается в оздоровительный отдых с прекрасным результатом!), а по вечерам, когда мне запрещалось покидать свою «келью», от нечего делать читал книжки, которыми было засрано полчердака. Это были едва ли не первые книги в моей жизни: Чехов — «Дама с собачкой», Достоевский — «Идиот», Алексей Толстой — «Пётр I», Булгаков — «Мастер и Маргарита», Венедикт Ерофеев — «Москва — Петушки», Акунин — «Азазель», Пауло Коэльо — «Алхимик»… Но прежде всего, конечно, собрание сочинений Джека Лондона…

Ну так вот, тетрадь вместе со всеми моими тогдашними вещами осталась на том чердаке. Когда жена хозяина дачи все-таки до меня добралась, мне пришлось крепко ее «отдубасить» — она визжала на полпоселка, даже собаки завыли. Недаром у меня не было женщины с полгода, не считая опостылевшей суходрочки. Чудовище явилось через день с теми же намерениями, прихватив бутылку водки и запеченного в духовке гуся, но на этот раз вернувшийся раньше с работы хренопуз нас застал, причем прямо за производством classic hardcore doggystyle. Эта целлюлитная жопа с ручками с ходу заявила, что я взял ее силой; владелец заводика поспешил набить мне морду, а потом спустил на меня злобного «кавказца». Я, в чем был, перелетел с олимпийской прытью высокий забор, а далее включил такой форсаж напропалую, что опомнился лишь в соседней деревне, за пять километров от места происшествия. Это значит — сжигается жир!..

Итак, теперь я знал, где искать.

Я развернулся на глазах у оторопевших дэпээсников, наплевав на две сплошные, и погнал по Пятницкому шоссе в обратную, совершенно беспрепятственную сторону — на «аварийках», да еще с таким ревом, что двигающиеся впереди машины спешно прижимались к обочине.

Через час я уже подруливал к нужному мне дачному поселку. Я бросил бээмвэшник на главной дороге, прихватил с собой фонарик из подарочного набора автодорожника и, плутая в мистическом мареве близившейся ночи, подкрался к той самой даче, где когда-то промышлял садовником.

Окончательно смерклось, но я сразу обратил внимание на покосившийся забор, а сквозь щель между досками разглядел неубранный заросший пейзаж, где не было и следа от клумб, кустов роз, туй и японских яблонь, за которыми я когда-то так ревностно ухаживал. Сам дом торчал посреди участка — почерневшая, унылая махина, — и не было в его безжизненном виде ни единого признака присутствия человека. И собаки не лаяли, их и след простыл. Что случилось с хренопузом, его «верной» женой и злыми, прожорливыми псами?

Я с опаской проник на территорию дачи и долго бродил вокруг строения, прислушиваясь и заглядывая в окна. Убедившись, что в доме никого нет, я легко сорвал решетку с окошка цокольного этажа, выбил ногой стекло — и вскоре уже крался по темным комнатам, прогуливаясь мощным лучом фонаря по предметам, обшарпанным стенам и всевозможным задворкам. Я чувствовал себя вором-домушником.

В доме давно никто не жил, все вокруг было разорено и захламлено. На чердаке оказались разбиты все оконца, и там орудовал, пружинисто завихряясь, студеный озлобленный ветер, словно что-то искал. Здесь я обнаружил свалку из битой мебели и отсыревших вещей. Что ж, приступим!..

Тетрадь отца я нашел через час — потемневшую, полусгнившую; поднял брошенный стул, сел на него и, подсвечивая себе фонариком, открыл первую страницу…

Я два раза, с маниакальной ненасытностью, прочел текст, от корки до корки. Сначала я ничего не понимал, но вдруг мрачные расплывшиеся буквы и цифры словно зажглись чародейственным изумрудным светом. В них неожиданно появились жизнь, смысл, лихая корысть. Я выпучил глаза. Я, трепеща, почувствовал ВСЮ ГИГАНТСКУЮ СИЛУ ВЛАСТИ, которая содержалась в изложенных идеях. Ох, это самый настоящий кокс! Как же папаша ухитрился до такого додуматься?! Нет, Миша был отнюдь не шизой, он был НЕПРИЗНАННЫМ ГЕНИЕМ, опередившим рекламную мысль на фиг его знает сколько поколений!

Вдруг внизу послышался лязг, а затем сильные удары. Я выключил фонарь и прислушался. В прихожей уже кто-то топтался, матерясь, а далее шум переместился в гостиную, где у хренопуза когда-то радостно пылал вычурный резной камин. Хозяева? Вряд ли! Кто-то, верно, выломал замок входной двери и проник в дом.

Выждав с полчаса, я решил узнать, что происходит внизу. Я спустился по лестнице на один пролет и осторожно выглянул из-за угла. Сердце долбило так, что, наверное, в НИИ им. Бакулева было слышно. В комнате, прямо на полу, сидели трое бомжар, очень похожих на Сифона и Бороду из «Нашей Russia», разложив перед собой на газетке колбаску, огурчики, неопознанные продуктовые банки и упаковки. В центре событий гордо наличествовала, словно ракета на старте, литровая бутылка водяры, которая, судя по приготовлениям, вот-вот должна была отправиться в увлекательное космическое путешествие.

Подо мной скрипнула половица…

— Значит, говоришь, за тетрадью пришел? — спрашивал, безмятежно закусывая, самый невозмутимый — видимо, предводитель компании.

Я стоял, привязанный к декоративной решетке камина; мой кошелек с рублями, евриками, банковскими карточками и правами давно перекочевал в карман телогрейки старшего.

— Господа, возьмите бабки себе и расстанемся друзьями! Никто ни о чем не узнает! — увещевал я. — Мне нужна только эта тетрадь!

— Господа? Ха-ха! Нашел господ!.. А может, лучше поплескать здесь бензинчиком и разжечь камин? Пока будет разгораться, мы аж до Ивановского доковыляем, — предложил бездомный в ста одежках, со сплющенным носом. — Уж больно бабла у него много! Ну, я понимаю — пять штук нашими, но не сто пятьдесят! Да еще и этих, еврейских, десять тысяч. Если мы его отпустим, он, зуб даю, всех нас вложит, и тогда нас менты из-под земли достанут и за яйца подвесят!

Я первый раз в жизни пожалел, что мой кошелек не оказался пуст.

— А зачем тебе эта тетрадь? — поинтересовался предводитель. — Ну-ка, дай ее сюда!

Он отобрал отцовскую тетрадь, которая торчала из кармана моих брюк, и быстро пролистал.

Предводитель:

— Мура какая-то! Что-то мне кажется, он нам по ушам трет!

И с этими словами он стал медленно, с холодной издевкой выдирать из тетради страницы и рвать их на клочки.

Рафаэль:

— Послушайте, меня, дегенераты!..

Я говорил минут десять, со всей страстью, на которую был способен. Я выстреливал точеными словами, хлесткими мыслями, неопровержимыми аргументами, психологическими установками, расставляя в их нечесаных башках мощные «маячки», протряхивал со звоном остатки их жалких мозгов, переворачивая вверх дном их и без того разлагающийся рассудок. © Каждого человека ожидает свой час X — когда если ты не победишь, то проиграешь раз и навсегда. А еще я рассказал подвыпившей компании о своих бездомных мытарствах, о том, как пахал на этой даче, об омерзительном хренопузе, его похотливой жене, «собачьем» супе, которым меня потчевали, и последовавшей затем кульминации.

— А теперь развяжите меня и налейте мне водки, ЧЕРТ ВАС ВОЗЬМИ! — приказал я.

Предводитель кивнул товарищу в ста одежках, и тот поспешил освободить меня от пут, надышав мне в лицо гнилью рта с чесночной отдушкой. Мои новые amigos усадили меня на самое удобное место, с уважением накинули на плечи плед и затем на равных разделили со мной свою с трудом нажитую трапезу. Вскоре мы все четверо оказались в далеком космосе…

Рафаэль:

— Так, деньги ваши, вы их заслужили. А права и карточки я забираю, они все равно вам не нужны. Я сказал — забираю!

Я, совершенно бухой, ползал по гостиной, собирая клочки изорванной тетради отца. К счастью, предводитель порвал не более трети страниц, поэтому я рассчитывал полностью восстановить записи.

В пять утра, уже у себя на даче, в спальне на полу я играл в пазлы, бережно сопоставляя клочки из тетради Миши и склеивая их кусками скотча. Пьяный, взлохмаченный, в грязной, порванной одежде, но счастливый до бесконечности, я, наверное, выглядел юродивым, которому подали у церкви двугривенный. Нескольких обрывков не хватало, и это меня чудовищно расстроило. Впрочем, я надеялся на свою память — ведь я дважды прочитал содержимое страниц.

Вдруг мне вонзили в спину томагавк:

— Раф, ты самая настоящая сволочь! Почему ты меня не встретил?!

За моей спиной очутилась Настя в розовом спортивном костюме и кроссовках «Louis Vuitton» — ее обычная дорожная амуниция для самолетов, поездов и дальних автомобильных перегонов. Она с коварной ехидцей и презрением смотрела на меня, подперев рукой один бок.

Кто бы мог подумать: за всеми своими сегодняшними похождениями я совершенно забыл, что ночью надо ехать в Домодедово встречать жену.

Рафаэль:

— Масюнь, ну прости, у меня отец умер!

— Чего ты гонишь, пьянь? Ты же говорил, что он у тебя умер семь лет назад!

— Да, но сегодня я впервые побывал на его могиле. Ты знаешь, я расплакался, как мальчишка!

Настя заглянула через мое плечо.

— Что ты делаешь? У тебя, случайно, крыша не поехала?

Рафаэль:

— Что надо, то и делаю, не суй нос не в свою тему!

Она схватила меня за волосы и запрокинула мою голову. Ее жестокие цыганские глаза нависли над моим лицом безжалостной плахой:

— СЛЫШИШЬ, НЕ СМЕЙ ТАК СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ! НИКОГДА! ДРЯНЬ!

— Хорошо! Отпусти!

«В семейной жизни главное — терпение… Любовь продолжаться долго не может», — утверждал Чехов А. П. (1860–1904).

Она отпустила.

— Собирай свои бумажки и вали отсюда в гостиную. Я спать хочу, как сука последняя!

Я не замедлил собрать все, что было разложено на полу, и поспешил к двери.

Настя:

— Постель перестелил после своей Вики? Мне еще не хватало заразу какую-нибудь подцепить!

— Какая такая Вики? — изумился я.

— Такая! Блондинка с крысиной мордочкой!

Она сильной рукой сдернула постель с кровати на пол и сдвинула зеркальную панель встроенного платяного шкафа, собираясь достать чистое постельное белье.

Я аккуратно прикрыл за собой дверь. Такая женщина способна свести с ума!

Глава 17

Страницы: «« « 1234567 » »»