Продавец мечты Стародубцев Дмитрий

Глава 12

Но вернемся в кабинет партайгеноссе Миронова. Владелец глянцевого портрета Президента и пистолета спецназа «Носорог» поведал мне совершенно невообразимую историю о том, что сегодня поутру Расторгуев без приглашения заявился домой к Лайме Гаудиньш и едва ее не изнасиловал. Он объяснялся ей в любви, плакал, обещал бросить семью, приставал и склонял к «грязным интимным отношениям»… «Бедняжку» выручил один из водителей медиа-холдинга, некий Васнецов, который был послан к ней на квартиру для срочного подписания «горящих» документов.

— Я уже позвонил генералу Круглякову на Петровку. Он обещал, что в течение суток Расторгуева арестуют. А Васнецов пойдет свидетелем! — закончил свой зловещий триллер Сергей Львович.

— Минуточку! — подпрыгнул я. — Вы это о Расторгуеве? О Грише Расторгуеве? Не смешите меня! Расторгуев мухи не изнасилует! Вы ничего не перепутали?!

Я обливался липким потом ужаса, в груди бешено колотилось недавно подрихтованное сердце.

Миронов, с перекошенным лицом, приподнялся в кресле:

— БЕЛАЗЁРАВ!!! Я похож на человека, который может что-то путать?!

Его рука вновь потянулась к ящику с пистолетом.

— Никак нет! — поспешил ответить я кротко и слюняво. — Но что-то здесь не так… Сергей Львович, поверьте, я знаю Гришу пять лет, я уверен в нем, как в себе самом!

Миронов:

— Я тоже был уверен в своем двоюродном брате, когда открыл на Кайманах счет на его имя и перевел туда пол-лимона. С тех пор я не видел ни брата, ни своих денег… Ты забыл, как я тебя уже однажды предупреждал по поводу Расторгуева? Когда «пробил» его по «конторе». Помнишь, я рекомендовал тебе избавиться от него? Ты меня не послушал! А я о тебе был лучшего мнения! Еще Макиавелли (1469–1527) сказал, что об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает!..

Этим нравоучением за время нашего знакомства Сергей Львович уже оперировал раз двадцать; это от него я заразился нездоровой привычкой цитировать надгробные мысли всяких давно почивших зануд. Впрочем, когда я бросил ругаться матом, мне эта мутотень весьма помогла: слово мое, потерявшее без сквернословия свой яд и свою чудодейственную власть над паствой, вдруг, вооруженное афоризмами, расцвело новыми вопиющими красками. И дел-то: я заучил два десятка высказываний великих, которые стал ловко вставлять в любую свою речь сообразно с ситуацией. С тех пор меня — человека, который до двадцаи лет, кроме букваря, не открывал ни одной маломальской книжки, — считали образованным, начитанным интеллектуалом, да еще и превосходным оратором…

Ну, так вот… Что мне было делать? Признаться Миронову, что на месте насильника Расторгуева должен был оказаться я? Что это я, опасаясь общаться с Лаймой на ее территории, предусмотрительно подослал вместо себя своего заместителя, который вообще не при делах? Что вчера ночью Лайма позвонила мне, когда я нежился с Вики в джакузи, поливая ее чудную головку шампанским «Cristal», и сообщила, что серьезно заболела, что у нее температура под сорок, еле ходит, кровь из носа, ей тоскливо, бесконечно одиноко и ей срочно нужны витамины, а позаботиться о ней некому? Что она ныла в трубку, растирая сопли по щекам, до тех пор, пока не вытащила из меня обещание, что я завтра же ее навещу? Или рассказать ему, как его дражайшая любовница преследовала меня все это время, лапала в своем кабинете, как последнюю шлюху, склоняла к сожительству, шантажировала тем, что выкинет из телебизнеса, если я такой «дистрофик бессердечный»? Перечислить ему все эпитеты, которыми однажды она наградила его (Миронова)?..

Примерно месяц назад, еще до больницы, я заехал после работы пожрать в «Мон-кафе» на Тверской-Ямской. Почему именно в «Мон-кафе», а не в любой другой из тысячи ресторанов вдоль той же упирающейся в Кремль улицы? Просто я ухитрился возле него припарковаться — если, конечно, можно назвать «парковкой» заезд на узкий пешеходный тротуар, да еще и при наличии целой когорты запрещающих знаков. Ведь у нас в Moscow-city как: останавливаешься не там, где тебе надо, а где умудришься остановиться.

Сначала я хотел позвонить Вики, чтобы она — «ноги в руки» и подгребала сюда; но, поднявшись на «антресоль», заметил на низком кожаном диване хохочущую Лайму Гаудиньш в окружении подвыпивших телепузиков из «Дорожного патруля». Год назад прозорливый Миронов купил эту загибающуюся телепередачку в интересах 16-го канала и поручил своей помощнице приглядеть за «мальчиками». Я было развернулся на 180°, чтобы дематериализоваться, но эта симпатишная дрянь уже заметила меня инавострила улыбу и приподнятые тугим лифом буфера в мою сторону. Я вынужден был испепелить ее ответной восторженностью. Боже мой, я просто в восторге!

Вскоре мы сидели вдвоем, друг против друга: Лайма в полулежачей позиции лишь помешивала трубочкой пойло в коктейльном бокале, а я с внезапно пропавшим аппетитом лопал жирные устрицы «Черный жемчуг» по 280 р. за шт., используя при этом лимон, уксусно-чесночный соус и ломтики обжаренного черного хлеба.

— Что с тобой, Рафаэль Михайлович? — спросила Лайма. — Выглядишь замудоханным.

Я шумно всосал очередную устрицу, запил ее сытным пивом и вытер салфеткой мокрые пальцы:

— Устал, как загнанная лошадь! Пристрели меня, амиго!

— Хочешь, снимем номер в «Мариотте», оттянемся? У меня, правда, прессуха через два часа, но я ее передвину на попозже.

Лайма по случаю охрененного августовского дня была обтянута в нечто радостное, просвечивающее, оголенное. Ее вышколенное диетами и тренингом сухое, подтянутое тело невольно притягивало глаз; каждый ингредиент этого тела, если рассматривать его в отдельности, был хорош сам по себе, волновал всеми своими линиями и качеством плоти. Правда, мне все это было до лампады: тысячи московских куколок выглядят ничем не хуже, а многие из них наделены такой природной красотой, что тридцатипятилетней Лайме ни за что за ними не угнаться, и при этом обладание ими не стоит миллионного бизнеса и дырки от пули над переносицей.

Рафаэль:

— Прессуха?

— Пресс-конференция. Давай соглашайся, Белозёров! Хватит на моих нервах играть! Закажем тебе устриц, лобстеров, пива, коньяка, что пожелаешь. Поставим свежий фильм, в кроватке поваляемся… Пупсен, слышишь? Ты сможешь сделать со мной все, что захочешь!

Ее худое, нервическое лицо и ушлые глазки мне нравились, но это был не повод становиться врагом г. Миронова (а следовательно, и всего человечества). И не повод — хотя, конечно, это мелочь по сравнению с пунктом 1.1 — изменять Вики… то есть Насте… то есть…

— А как же Сергей Львович? — спросил я вертлявую сучку, прикидываясь наивным придурком.

Лайма:

— А что Сергей Львович? Да ты совсем его не знаешь! Он мне весь мозг высосал! Он такая сволочь — один на миллион!

— Странно, — наморщил я лоб, старательно выказывая мыслительные потуги, — я полагал, что Сергей Львович такой весь праведный, великодушный, храбрый, справедливый, заботливый…

— Ты с ума сошел! С чего ты взял?! Он ВОР, ШИЗОИД, ОТМОРОЗОК, ИЗВРАЩЕНЕЦ! Если б я тебе рассказала, что он со мной в постели вытворяет, ты бы его проклял!..

Лайма Гаудиньш в тот день потерпела в завоевании моего сердца очередное фиаско и в дальнейшем, оставаясь внешне приветливой обаяшкой, полюбас затаила на меня непреходящую обиду…

Ничего этого я, конечно, не решился донести Миронову, поскольку такая паранормальная информация могла привести к непредсказуемым последствиям. Хрупкий баланс интересов и противоречий, который мне пока удавалось поддерживать и который позволял мне под шумок набивать карманы звонкой рентабельностью, можно было нарушить всего одним неловким чихом.

— Ты можешь говорить тут все, что угодно, но факт на лице! — продолжал разыгрывать вселенский катаклизм Сергей Львович. — Я тебе клянусь, Белозёров: я сделаю так, чтобы твой Расторгуев сегодня же оказался на нарах в Бутырке и больше никогда оттуда не вышел. Я его так нагну — проклянет, что на белый свет родился! На его месте я сделал бы себе харакири!

В этот момент дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге выросла собственной запыхавшейся персоной Лайма Гаудиньш — серая, помятая, заплаканная, явно не в адекватусе, будто ее огрели на лестнице пыльным мешком; и при этом на лице у нее красовалась антибактериальная маска. Заметив меня, она струсила и звонко сглотнула слюну. Мы пересеклись смущенными взглядами — ведьма что-то скрывала в глубине своих серых, с золотыми блестками глазенок.

— Как здоровьице? — поинтересовался я у «едва не изнасилованной».

— Спасибо, сейчас сдохну! — бросила она с упреком, будто бы я был виновником ее недомогания, и извлекла из сумочки упаковку с медицинскими масками. — Наденьте, а то заразитесь!..

Выяснилось, что Миронов специально послал за «пострадавшей» машину, чтобы я из первых уст услышал историю о «подвигах» Расторгуева. Интересно, Грише икалось в этот момент? Я бы на его месте, может, и не точил бы короткий самурайский меч, но по крайней мере давно бы уже корчился в приступах икоты.

Напряженная Лайма, не выпуская из рук бумажного носового платка, рассказала в подробностях об утреннем происшествии — примерно то же, что я уже слышал от Сергея Львовича, но на полтона ниже, не сгущая настолько краски.

— Уф, ну и жуть! — выдохнул я трагически. — Честное слово, прямо зоопарк какой-то!

Я стал исподтишка задавать Лайме один вопрос за другим, уточняя детали, — и в конце концов, благодаря, казалось, несущественным штрихам, «почти изнасилование» незаметно превратилось всего-то в «наглое домогательство». Наваристая риторика уголовного кодекса сменилась на жиденькую водицу неприглядного нравственного проступка. Миронов слушал нас нехотя, не скрывая разочарования, — похоже, смертная казнь Расторгуева опять откладывалась, палачи с Петровки вновь останутся без работы. Но он по-прежнему жаждал сатисфакции:

— Как вы мне все надоели! Пустопорожнее переливаете туда-сюда! Меня все эти подробности не интересуют! И вообще, Белозёров, на кой ты мне сдался со всеми своими проблемами? От тебя и так толку никакого: товар у тебя — дрянь, сценарии тупые, денег несешь мало, сотрудники твои — дерьмо на палочке! Где твой «Терминатор» хваленый? Ты месяц назад обещал мне снять про него ролик!.. Тоже мне, партнер нашелся! Вон, видал в приемной Саймона?

Я вспомнил иностранца в дорогом костюме, который самоуверенно и в высшей степени недальновидно утверждал, отвечая на мое приветствие, что у него все отлично. Так вот он каков, этот прославленный англичанин. Миронов, Гаудиньш и Расторгуев про него мне все уши прожужжали…

Он появился на горизонте несколько лет назад, сразу скупил втридорога «тонны» эфира и принялся посредством прямой телевизионной торговли контейнерами сбывать сомнительные товары китаёзского производства. Сначала мне показалось, что он — полный лузер, очередной «смертничек», но время шло, а ролики Саймона продолжали изобретательно охмурять аудиторию телеканалов. Когда бы я ни включил телевизор, все равно на каком канале, я неизбежно натыкался на короткие зажигательные споты англичанина, снятые непонятно где, когда и кем. Я стала меньше на семь сантиметров! Не могу в это поверить! Или: Мне нравится ручка «Гет Э Грип», она крепится везде, где мне нужно!

Куда бы я ни приходил, в каких бы останкинских кабинетах ни общался, речь неотвратимо заходила о моем мифическом конкуренте: «Саймон обещал заплатить больше», «Саймон только что вышел», «я жду Саймона с минуты на минуту», «монтажка арендована Саймоном до конца дня»… Он стал моей вездесущей тенью, которая стремглав бежала за моим бээмвэшником, преследовала меня на лестнице, заскакивала вслед за мной в лифт, наступая на пятки, пряталась ночью за шторой… Я просыпался в холодном поту… И вот наконец я встретил его — человека, который давно уже стал для меня легендой, который сжимал в кулаке трубку к моей кислородной маске, человека, который обложил меня красными флажками и который отравлял всю мою и без того тошноцкую жизнь…

— Видал, — ответил я Миронову с натянутым безразличием. — Что-то сегодня он плохо выглядит — наверное, опять всю ночь тусил в «Паче».

Сегодня мы покажем Вам, как избавиться от этой надоевшей проблемы раз и навсегда!

— В какой «Паче»? — изумился Миронов и сверился глазами с не менее удивленной Лаймой. — Ты что, знаком с ним?

— Клуб такой ночной на Никольской, — объяснил я. — Конечно, знаком, я там квасил с ним пару раз. Он, когда пьяный, такой смешной: напьется и давай к девчонкам молоденьким приставать. Однажды по морде за это получил. Представляете, дободался до Анастасии Приходько… А вообще неплохой чувак, с пониманием — жаль только, по-нашему не парле-франсе!

Ошарашенные Сергей Львович и его пассия с минуту не могли выговорить ни слова. Лайма даже перестала шмыгать носом.

— Это его личное дело! — наконец выдавил Миронов. — Так вот, я подумываю о том, чтобы приостановить сотрудничество с тобой. Ни для кого не секрет: оно для меня убыточно, а Саймон гарантирует с того же количества рекламного времени, которое я предоставляю тебе, пятикратное увеличение доходности! Сечешь, Белозёров?

Рафаэль:

— Ваше право, Сергей Львович! Только подумайте, стоит ли перечеркивать всю нашу многолетнюю кропотливую работу, губить бизнес, который достался нам такими усилиями, такой дорогой ценой!

Миронов посмотрел на свои часы «Bovet» за двести тысяч долларов. Только лучшее достаточно хорошо (Only the best is good enough). Наверное, я ему надоел.

— Губить? Я его не собираюсь губить! Не забывай, что телемагазин «HBS» фактически мой, а ты всего-навсего наемный директор, которому я плачу зарплату и проценты. Я просто назначу другого директора!

Первое, что пришло мне в голову, — это сразу метнуть на стол переговоров свои крупнокалиберные козыри, которые я до сих пор прятал в рукаве. Сообщить этому заигравшемуся в «крестного отца» японоведу, который считает себя пуленепробиваемым, что логотип нашего телемагазина «HBS» зарегистрирован на меня, а также сайт и спутниковый телеканал, что весь бизнес обеспечивают мои люди, структуры и мои юрлица, что товар на складе тоже принадлежит мне — впрочем, как и права на все отснятые видеоролики — и т. д. и т. п. Но, слава богу, мне хватило ума не заниматься саморазоблачением, ведь, скорее всего, именно такого шага от меня и ждут эти яйцеглисты-провокаторы. К тому же, встав на путь мятежа, я мгновенно утрачу право заходить в этот кабинет, и даже в это здание, потеряю весь по-настоящему эффективный эфир и приобрету могущественных врагов, которые, несомненно, меня раздавят, пусть и со временем. Поэтому, пораздумав минутку, я отвечал Сергею Львовичу, оседлав, как это часто со мной бывает, совершенно противоположный вектор:

— Да, вы — начальник, я — говно! Как решите, так и будет! Я смирюсь с вашей резолюцией, какой бы она ни была. Я пришел ниоткуда и уйду в никуда! Еще древнегреческий философ Демокрит (460–360 до н. э.) сказал, чтонет ничего в мире, кроме атомов и пустоты! Но имейте в виду, что ваш горячо любимый Саймон разыскивается Скотланд-Ярдом по подозрению в мошенничестве и неуплате налогов. Я проверял…

Я давно заметил, что чем круче вранье, тем охотнее в него верят. Конечно, завтра меня наверняка разоблачат и, возможно, отправят на дыбу, но сегодня я желаю побеждать, со мной моя Вера, моя Любовь и обнюхавшийся коксятины диджей Джедай.

— Не может быть! — воскликнул Миронов и даже сорвал с лица антибактериальную маску. — Что же ты раньше мне не сказал?

— Я думал, вы в курсе, — пожал я плечами, наслаждаясь его замешательством. — И к слову: он мне как-то говорил по пьяни, что потерял в России на телемагазинах два с половиной миллиона. Его замучили бандиты, фээсбэшники и налоговые, единственная его мечта — вернуть свои бабки и рвануть на фиг куда-нибудь подальше отсюда, например, в Сингапур, где телемагазинный оборот в десятки раз круче нашего. Так что если хотите работать с Саймоном — ради бога, работайте, но когда он вас подставит или обчистит, не говорите потом, что я вас не предупреждал!

Сергей Львович почему-то посмотрел на Лайму, да еще с таким видом, будто собрался забить ей в лоб 150-миллиметровый строительный гвоздь. Воцарилось гробовое молчание; стало слышно, как секретарша Аллюсик за стеной отвечает по телефону. Президент позади Миронова тоже растерялся — прикусил губу и хмуровато задумался.

В этот лихой момент я почувствовал, что одерживаю верх, что до полной нирваны мне не хватает какого-нибудь малюсенького аргументика — последнего удара под дых этим жалким и жадным койотам. Тут я и вспомнил об идиотском хабаровском «ДиЕТПЛАСТе» и поспешил с интригующим прищуром выложить его перед Сергеем Львовичем.

— К слову, о моем «дрянном» товаре. Вот…

Миронов прочитал надпись на коробке:

— «DiETPLAST». Что это?

— Это БОМБА! — ответил я и перешел на таинственный шепот: — Новейшее изобретение в области диетологии! Пластырь для похудания из Америки. Там сейчас такой ажиотаж вокруг него — мама дорогая!

Мой ликующий вид вряд ли отличался от вида человека, сорвавшего многомиллионный джекпот.

Лайма:

— И что же такого в этом диет… пластыре?

Рафаэль:

— Как вам сказать… Мы полгода изучали его, исследовали в лаборатории, проводили опросы целевой аудитории — в общем, провернули колоссальную работу. Я пришел к выводу, что «ДиЕТПЛАСТ» — самый эффективный курс похудания из всех существующих и к тому же обладает всеми признаками превосходного «телевизионного» товара. Актуальность темы, вес упаковки и ее габариты, подача материала, стоимостные возможности и прочее… Думаю, надо быстро снимать видеоролик и срочно ставить его в эфир, пока какой-нибудь делопут не пронюхал фишку и нас не опередил. Время не ждет!

Миронов:

— А что ты от меня хочешь?

Рафаэль:

— Я хочу узнать ваше мнение об этом проекте. Как лучшего специалиста России в области телевизионной торговли…

Черты Миронова наконец обмякли, подразгладились, явив мне уже не оголтелого гестаповца, а заботливого добряшку. Таким я его видел не часто. Он нажал на кнопку внутренней громкоговорящей связи:

— Аллочка, извинись перед мистером Саймоном Бруксом, я сегодня не смогу его принять…

Мы говорили о «ДиЕТПЛАСТе» полтора часа. В ход пошел французский коньяк пятнадцатилетней выдержки. Сначала я путался и едва не попался на вранье, но затем, захмелев, взял за жабры такие весомые доводы, так развоевался, что Лайма не сводила с меня восхищенного взгляда, а высокочтимый Миронов принялся судорожно подсчитывать собственные барыши, и меньше миллиона долларов чистыми в месяц у него никак не выходило. Что до президента России с лакового плаката, то он, казалось, вообще полез в кошелек, чтобы поскорее затарить пару упаковочек для своей располневшей на госхарчах жены.

Рафаэль:

— Я два месяца с американцами торговался. На одни телефонные переговоры потратил состояние! В принципе, они готовы подписать со мной контракт на поставку товара и даже дать мне эксклюзив на Россию и страны СНГ. «Револьверная» оплата, по шесть американских рублей за упаковку…

Миронов (не выпуская из рук калькулятора):

— А продавать почем будем?

Рафаэль (размахивая руками):

— Да почем угодно, Сергей Львович! Это не какая-нибудь жопа типа велотренажера или дачного душа. Стоимость «ДиЕТПЛАСТа» заключена не в груде железа и даже не в какой-нибудь нанофигне, а в некоем нанесенном на пластырь «волшебном» веществе, при помощи которого якобы худеешь не по дням, а по часам. Ценность этого вещества на глазок не определишь, результат его воздействия на организм условный, зависит от многих факторов, поэтому потребительские свойства пластыря можно с помощью действенной рекламы вознести до небес. «Многократно повторенная ложь становится правдой». В. И. Ленин (1870–1924). Думаю, будем накручивать процентов пятьсот-шестьсот, не меньше!

Лайма:

— Сережа, может, стоит попробовать?

Миронов:

— Давай так, Рафаэль. Хочешь рисковать — рискуй. Подписывай с поставщиком договор, только учти: под свою личную ответственность. Пишите сценарий, цеплялки, снимайте материал. Тебе на все про все две недели. Но только при одном условии… Чтоб Расторгуева я больше не видел и не слышал. УВОЛЬ ЕГО!

Глава 13

«Итак, подведем итоги сегодняшнего дня. Мне угрожали, в меня стреляли, мне признавались в любви; я задобрил Хабара, утихомирил г. Миронова, опорочил Саймона (ничего личного) и спас жизнь Гришке Расторгуеву — с него, паскуды, причитается! Я заработал, по совокупности своих деяний, $74’920, часть которых в данный момент, пребывая в моем нагрудном кармане, греет зону в области сердца, а остальные пришвартовались в моем деловом портфеле „Louis Vuitton“. Конечно, толикой этих слащавых бумажек придется поступиться в пользу владельцев рекламного времени, поставщиков товаров и кредиторов, но львиная доля этого кеша ляжет пухлыми пачками в мой сейф или поступит на мои секретные банковские счета. Затраты: полбака бензина, около литра алкоголя, полторы пачки сигарет и пара ссадин. Совсем неплохо для казанского сироты, дистрофика-недоучки из парижских трущоб, алкоголика-инфарктника и отпетого лежебоки. Бывшего проводника поезда, наркодилера, расклейщика объявлений, дворника, брокера, менеджера турагентства, дилера казино, пляжного ловеласа, администратора сауны, брачного афериста, официанта, безработного и рекламного агента…»

Рафаэль наконец закончил подсчеты, убрал калькулятор в портфель, а бумажку, на которой только что чиркал циферки, сжег в пепельнице. С полчаса назад, где-то в 21:40, он поставил машину на Кузнецком мосту возле ЦУМа, прошел пешком по улице Неглинной до Рахмановского переулка и вдруг юркнул в неприметную подъездную дверь. Большеротому охраннику, перегородившему потеющей тушей вход в парадную, он бросил более чем странную фразу: «В Вегасе опять дождь» — ту самую, которую с утра прочел в пришедшем на его коммуникатор сообщении, и двинулся по витиеватому коридору мимо дверей с надписями: «Нотариус. Только по записи!», «ООО „Чип и Дейл“», «ТЖС и РСУ» в самый конец, к двери с табличкой:

Дирекция единого заказчика

Рафаэль нажал на дверной звонок, ему тут же ответили, а он в свою очередь вновь повторил загадочную фразу: «В Вегасе опять дождь». Сразу щелкнул открывшийся замок, и он оказался в самой обыкновенной бюрократической конторе: столы, компьютеры и навалы замызганных папок серого картона. Казалось, тут еще пару часов назад трудился целый выводок канцелярских крыс. Пожилая вахтерша за столом — чай, бутерброд, переносной телевизор с «Кармелитой» — едва обратила на него внимание; он прошел в дальний закуток, сунул в неприметную прорезь пластиковую карту — и тут же бесследно исчез.

Рафаэль очутился в фойе некоего помпезного заведения, где все было торжественно и в то же время успокаивающе мягко: гасящее шаг густое ковровое покрытие, пышная обивка стен, поглощающая звуки, безмятежный убаюкивающий свет и едва касающаяся уха безропотная чарующая мелодия.

— Здравствуйте, Рафаэль Михайлович! Мы очень рады снова вас видеть! — встретила гостя Нина — хостес безукоризненных апартаментов.

Эта необыкновенная женщина всегда так замечательно улыбалась Рафаэлю, словно дарственную на себя выписывала. От ее изумительной улыбки у него щемило в груди, и потом долго еще упоительно тосковалось и мечталось. Бывало, он появлялся здесь только затем, чтобы насладиться мгновением этой превосходной улыбки. Наверное, именно так должна улыбаться Марина. Что ж, он понимал, что все это попросту иллюзия, что она радуется не ему, а его деньгам, но каждый раз он принимал ее улыбку за чистую монету и вдохновлялся, дрожал от счастья, напитывался новой чувственностью. Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!

— Будете играть или сначала перекусим? — поинтересовалась Нина.

— Перекусим. Составите компанию?

— Увы, не могу, вы же знаете!

Рафаэль:

— Тогда улыбнитесь мне еще раз! И я обещаю, что сегодня буду играть по-крупному!

Нина вновь улыбнулась — щедро, искренне, обезоруживающе, одарив его новой сочной волной тончайших переживаний. Потрясающий природный дар! Вкалываешь годами, затрачиваешь мегатонны усилий в погоне за элементарным благополучием, а вот такой артисточке достаточно разок улыбнуться — и самое лучшее качество жизни к ее ногам…

К ним подрулил скелетон Тараканов — главный менеджер сего заведения. Когда-то он весил за сто сорок кэгэ, но внутрижелудочный баллон за полгода превратил его сдобное рыло в обтянутую кожей черепушку.

— Боже, Рафаэль Михайлович! Как чудесно! Мы только пять минут назад вас вспоминали! Как ваше сердце?

Рафаэль:

— Пока стучит…

— Ха-ха! Вы еще всех нас переживете! Ой, у меня предчувствие, что сегодня вы обязательно выиграете! Вам накрыть в отдельном кабинете или в общем зале?..

Это было подпольное казино, которое Рафаэль посещал с тех пор, как в Москве запретили азартные игры. В прошлый раз он оставил здесь сорок три штуки наличными (!) и сегодня рассчитывал на сатисфакцию.

В «общем зале», а вернее, в просторной комнате, где Рафаэль расположился, отдыхали человек десять. Знакомый немолодой немец в компании стеснительной модельки (Xw/21/4) подзаряжался перед игрой шнапсом и дымил сигаретами, как мазутная котельная. Девчонка неплохо шпрехала на Deutsch, но все же, видимо, на троечку, поскольку собеседник частенько ее переспрашивал. Немца звали Курт, он промышлял редкоземельными металлами, и у него было вырезано одно легкое. Старый кутила утверждал, что принадлежит к древнему тевтонскому роду, и был всегда неудержимо весел, будто внутри у него поселился аскаридой неугомонный паяц. Остальных Рафаэль не знал — какие-то понтовитые коммерсы и слуги народа вперемешку с дорогостоящими куртизанками.

Рафаэлю принесли аппетитно оформленные закуски и мартини, все за счет заведения. Только он запасся ломтиком свежеиспеченного чесночного хлеба, только макнул его в пахучий оливковый соус, размазанный по тарелке, только насадил на вилку колечко кальмара, половинку микроскопического помидорчика, веточку рукколы и очищенную креветку, как услышал над ухом:

— Белозёров, жрешь без меня!

Он вздрогнул, креветка соскочила с вилки, упав на скатерть.

За его столик присела переодетая в вечерне-сексуальное и изощренно накрашенная Лайма Гаудиньш. И вы выглядите значительно моложе! Ее обволакивало тягучее, волнующее благоухание с выразительным шлейфом шика и таинственности. Он узнал этот парфюм — новые духи «Gucci by Gucci» (стоимость бренда «Gucci» оценивается в 8 миллиардов долларов, 41-е место в рейтинге «Best Global Brands»), которые он преподнес Лайме на 8 Марта с разрешения Сергея Львовича. Но в этом превосходном аромате, превращающем в восторг все, с чем бы он ни соприкоснулся, Рафаэль неожиданно уловил нечто тревожное, гнетущее. Возможно, запах этих духов в его сознании так тесно переплелся с образом помощницы Миронова, что уже не мог восприниматься сам по себе.

Курт, да и остальные самцы, — все на пару мгновений забыли о своих не менее привлекательных спутницах.

Три месяца назад, после настойчивых требований Лаймы, Рафаэль поручился за нее перед Таракановым, после чего Лайма стала полноправным членом этого нелегального игрового клуба и получила пароль и пластиковый ключ. С тех пор она и здесь не оставляла его в покое…

— Миронов «пробил» Саймона по своим каналам! — напрямки сообщила Лайма, не стесняясь быть услышанной всеми.

В ее широко раскрытых глазах поблескивали золотые искорки.

Рафаэль взял двумя пальцами упавшую креветку, подул на нее и положил в рот. На скатерти осталось жирное пятнышко.

— И что?

Он решил, что его самонадеянные враки про англичанина развенчаны, что все низвергнуто в тартарары и что эта мироновская подстилка явилась сюда только затем, чтобы пропеть глумливый реквием у надгробия его надежд.

Лайма насыпала из солонки на пятно толику соли.

— Короче, мы все в ауте! — сообщила она со свойственной ей мимикой. — Выяснилось, что Саймон не только разыскивается лондонской полицией, но и числится в реестре Интерпола по поводу организации кражи блокнота Пикассо из парижского музея художника!

— Невероятно! — пробормотал Рафаэль. — Чудеса!

— Мы два раза перепроверяли. Все сходится: Саймон Брукс, и фото — не ошибешься!..

Часом позже в игровом зале Рафаэль безучастно подкидывал фишки мелкого номинала на зеленое сукно рулетки, а Лайма, сидя рядом, лишь цепко наблюдала за его игрой. Она разменяла две тысячи рублей и спустила их в первые пять минут, делая ставки, как и любая мадемуазелька, просто на понравившееся число. Аромат ее духов по-прежнему не отпускал сознание Рафаэля.

За тем же столом потомок тевтонских рыцарей Курт вдохновенно натаскивал свою модельку-симпатяшку на правила игры, уделяя первостепенное значение соотношению между ставкой и выигрышем:

— Meine Liebe, das heit eine direkte Wette. Fnfunddreiig zu eins. Ein hbscher Batzen Geld!

(Моя любовь, это называется «прямая ставка». Тридцать пять к одному. Очень хороший куш! — нем.)

Фройляйн все время кивала, но, похоже, изрядно подзапуталась в немецких оборотах. Надо было лучше учиться в школе!

Рафаэль:

— Kurt, leave the poor girl alone, she is about to cry![4]

Немец так безудержно рассмеялся, будто я отчебучил шутку века. Туго же у них в Тюрингии с юмором, если они ржут, только пальчик покажи!

Дилер рулетки:

— Ставки сделаны!

Курт:

— Let her cry! Her tears are diamonds for me![5]

Запущенный шарик интригующе кружил в колесе рулетки, приготавливаясь кого-то озолотить, а кому-то показать жирный кукиш. Все гениальное просто!

Рафаэль:

— I would have been an oligarch years ago had I been able to turn my women’s tears to diamonds![6]

Курт в изнеможении откинулся на спинку стула. Долго еще его плечи сотрясали приступы рыдающего смеха.

Рафаэль наклонился к уху Лаймы:

— Зачем ты опустила Расторгуева?

Лайма:

— Ты с ума сошел? Это он меня обидел!

Рафаэль:

— Лайма, не рассказывай сказки! Тебе далеко до Андерсена!

Лайма:

— Хорошо, пойдем поговорим…

У барной стойки Лайма гневно прикурила. У нее мелко задергалось веко, она его прижала пальцем и растерла.

— Тут читал в Интернете, — заметил Рафаэль, — ученые обнаружили, что в сигаретах до фига бактерий и даже каких-то червячков. Те микроорганизмы, которые выживают после «температурной обработки», поселяются в наших легких…

— С Расторгуевым — это было последнее мое тебе китайское предупреждение! Ты никогда за собой не замечал, что смотришь не на меня, а сквозь меня? — выпалила Лайма Гаудиньш, со злостью раздавив сигарету в пепельнице. — Когда ты со мной разговариваешь, у тебя холодные, стеклянные глаза! Ведь я для тебя — пустое место, мироновский хвостик! Ты обо мне думаешь так: толку от нее нет, она ничего не решает, ни в чем не шарит, да и срок годности ее окорочков давно истек! Чего с ней вообще разговаривать? Тебе только послать меня осталось до кучи!

— С чего ты взяла?!

— Не спорь, пупсеныш, ты еще слишком глупый, необстрелянный! Если тебе случайно удалось попасть в кабинет Миронова — это совершенно не значит, что априори жизнь удалась! Как попал, так и выйдешь, только без копейки в кармане! Это всего лишь значит, дорогуша, что тебе дали малюсенький шансик, позволили поставить на «зеро» и еще подумают, что с тобой делать: взять в команду, чтобы было кого с утра до вечера нагибать раком, или сожрать с потрохами! Ты их пока не прочухал, поверь мне, они недочеловеки, каннибалы! Ты вообще кем себя возомнил? Гением рекламы, пожирателем женских сердец, самым крутым челом на планете? В реале ты — наивный барабашка, в твоей попе один ветер свищет! Все твои поступки — необоснованная самонадеянность, недальновидная рисовка! Я вижу тебя как на ладони! Я знаю о тебе все!

«Знакомая фраза! Уж не она ли написала то утреннее письмишко про любовь и все такое?» — подумал Рафаэль, а сам сказал с обидой в голосе:

— Наговорила сорок бочек арестантов!

— Что?!..

Здесь Лайма завелась еще больше и говорила бы, наверное, до второго пришествия, если б Рафаэль, пропустивший внутрь, пока суд да дело, два раза по пятьдесят, не остановил ее измученным восклицанием:

— Постой! Чего ты хочешь?!

Лайма перевела дух, посчитав первый раунд мордобоя выигранным, попросила у бармена выпивки и огляделась. Их мог подслушивать вот этот басурман с неприятным «запашком» финского акцента или вон тот нефтяной обдолбыш, прилетевший в Москву «Тюменскими авиалиниями» на парочку дней, чтобы выпустить пар по полной. Но вряд ли их стоило опасаться, ведь завтра воспоминания обоих будут такими же смутными, как и представления о том, куда они спустили накануне такую прорву денег.

Лайма:

— Рафаэльчик, я хочу не так уж и много. Чтобы ты слегка делился со мной доходами от телемагазина — ну, на свое усмотрение, и чтобы обратил на меня внимание как на женщину. Согласись, не так уж и много по сравнению с тем, что ты получишь от меня взамен!

Рафаэль:

— По деревне цирк пошел!

Лайма:

— Ты без меня никто! Если хочешь, я тебе прямо сейчас это докажу! Или ты думаешь, я не вижу, как ты обкрадываешь Сергея Львовича?!

Рафаэль:

— Твоими устами… Пока убытки на убытках и убытками погоняют!

Лайма:

— Я посмотрю, что ты запоешь, когда я скажу Сергею, что ты оболгал честного предпринимателя Саймона Брукса! Я просто подменила факс, который ему прислали из ФСБ. Для тебя, Рафаэльчик, старалась! Я скажу ему, что ты мне угрожал и я вынуждена была сфальсифицировать сведения. А если этого будет недостаточно, я расскажу Миронову про твои связи с мафией. Фамилия Хабаров тебе знакома?.. И, конечно, свой грандиозный «ДиЕТПЛАСТ» ты никогда в жизни не поставишь в эфир 16-го канала! Я уж постараюсь!

Рафаэль махнул рукой знакомому и опрокинул рюмку.

— А нельзя обойтись деньгами «на свое усмотрение»?

— Нельзя, я продаюсь только в комплекте! И хватит меня унижать! Я тебе не какая-нибудь шалава малолетняя, как твоя Вики!

Эту женщину, это чудовищное турбулентное явление, Рафаэль явно недооценил. Она прижала его к стенке, как маньяк девочку в темном переулке.

— Откуда ты про неезнаешь?

— Я же сказала: я все про тебя знаю! Так что, пожалуйста, определи место для меня в своем графике!

Рафаэль, собственно, считал себя мальчиком весьма пронырливым, поэтому, после короткой паузы, ответил Лайме Гаудиньш с нездоровой искренностью:

— Ты вот тут чихвостишь меня направо и налево, а я, между прочим, давно хотел тебе предложить то же самое! Только боялся Миронова, выжидал…

Лайма:

— Он ни о чем не узнает! Точка!..

Через час в privat-room того же подпольного казино обнаженная Лайма Гаудиньш вышла из ванной и принялась проворно одеваться. Ее силуэт в полумраке комнаты, заставленной изящными формами спального гарнитура «Louis XIV» (со слов Тараканова), смотрелся очень даже декоративно: чуточку барокко, капельку романтизм, местами минимализм, немного возрастного деконструктивизма, но в целом комильфо и одобрямс.

— Пупсен, скажи своему пиписону, что у него теперь новая хозяйка! Еще раз будет отлынивать, накажу! — сказала она ласково.

— Обязательно! — ответил Рафаэль, пытаясь с кровати дотянуться до столика, чтобы поставить початую бутылку.

— Я шучу! Я все понимаю: ты устал, на нервах, не можешь расслабиться. Ничего, потихоньку ко мне привыкнешь, и все будет ошеломиссимо, как ты говоришь. Правда?.. Мамочка тебя не даст в обиду! — Она погладила Рафаэля по голове, почесала за ушком. — Пойдем с тобой на «Золотой граммофон»? Расторгуев тебе передал билеты?