Семь колодцев Стародубцев Дмитрий

Предупреждение автора

Первую распечатку этой книжки я вручил одной знакомой эстетствующей девушке с филологического факультета, скромной владелице несметного количества добродетелей, которая долго меня умоляла дать почитать что-нибудь мое неизданное. Она так меня допекла, что я решил (против своих правил) уступить. Однако, как человек веселый и глубоко порочный, я подсунул этому сущему ангелу не ля-ля-ля и не бла-бла-бла из раннего, а аж «Семь колодцев».

На следующий день она прибежала ко мне с таким видом, будто ее всю ночь насиловали в казарме Таманской дивизии. Вернув мне с брезгливым видом, словно что-то совершенно непотребное, прочитанную за ночь от корки до корки рукопись, она поспешила перечислить длинный список всех моих не только литературных, но и личных качеств. Графоман, извращенец, алкоголик, демагог — оказались самыми беззлобными достоинствами моей неунывающей героической личности.

А я-то и не догадывался!

В заключение своего драматического спича она заявила, что больше не хочет со мной знаться, и потребовала, чтобы я при ней стер из своего мобильника номер ее телефона.

Памятуя об этом случае, я решил дополнить «Семь колодцев» следующим весьма актуальным предупреждением:

Дорогой друг! Эти страницы содержат материалы, которые могут быть неадекватно восприняты, не приемлемы или даже опасны для некоторых категорий граждан.

Продолжая чтение, ты тем самым подтверждаешь свое соответствие следующим требованиям:

1. Я уже давно в теме, чтобы читать книги, ориентированные главным образом на продвинутую аудиторию.

2. Я, как дееспособный гражданин, имею неотъемлемое право обойтись без сопливых — читать то, что сам выбрал, и утверждаю, что страницы подобного рода не содержат оскорбительных или неприемлемых для меня материалов, а также не будут таковыми мной впоследствии истолкованы.

3. Я несу полную ответственность за возможные последствия этого чтения и не собираюсь переносить ее на автора (как девушка, о которой сказано выше).

4. Автор снимает с себя всякую ответственность, если данный материал станет доступным, по моему недосмотру, наивным ангелам, добродетельным личностям, а также ханжам, чистюлям, критиканам и людям впечатлительным, с несформировавшейся или неустойчивой по жизни психикой.

Если вы не согласны хотя бы с одним из вышеперечисленных пунктов, пожалуйста, закройте навсегда эту книгу и читайте мое ля-ля-ля и бла-бла-бла из раннего!

Та милая девушка дулась на меня примерно полгода. Однако вскоре она отказалась от очков, закурила, стала довольно сносно ругаться матом. Что помогло ей так измениться? Прочитанная рукопись, филологический факультет или просто жизненные обстоятельства — не знаю.

Я встретил ее в три часа ночи в модном клубе в сопровождении прирученного блондина из какого-то микроскопического европейского государства. Узнав меня, она вдруг восторженно бросилась мне на грудь.

Мы хряпнули по жгучему Б-52. Блондина тоже угостили, чтобы перестал скулить. Потом повторили.

«Знаешь что, — сказала она с хмельной развязностью, когда настало время прощаться, — я горжусь тем, что первая прочла тогда эту твою гребаную книгу!»

Дм. Ст.

1

Я загорелся желанием сразу, как только ЕЕ увидел. Странно. В ней вроде бы не было ничего примечательного: лет двадцать семь, крашеная, невыразительные черты… В общем, совсем не то. И все же ее формы, а чуть позже все ее движения и повадки и низкий голос с притягательным тембром, показались мне необыкновенно сексуальными. И этот якобы безразличный взгляд, на самом деле цепкий, опытный, ищущий. Он поначалу представился мне уж очень надменным, но одновременно чрезвычайно порочным…

«Похотливая сучка!» — ласково подумал я.

Она была создана не для высоких чувств, а для жаркой любовной схватки. Она вся излучала эту плотскую жажду. Она была сам соблазн. Ее незаурядное сексуальное обаяние было настолько вопиющим, что я даже оглянулся. Но, в отличие от меня, никто из посетителей-мужчин ничего особенного не замечал.

— Что вы хотите? — наконец спросила она требовательным голосом, когда мое присутствие вблизи ее стола слишком затянулось.

— Я много чего хочу, — шутливо начал я, — но не уверен, что вы сможете… вернее, захотите мне помочь…

Она явно не была расположена флиртовать с первым встречным. Весь офис, частью которого она была: кожаные диваны, картины по стенам, основательный дядька-начальник в стеклянном кабинете, компьютеры и импортная канцелярия, в конце концов, строгая бирка на ее груди, — настраивали исключительно на делопроизводство. Но ее глупый вопрос заранее предполагал такой же несуразный ответ, которому я по привычке придал ироничную и пошловатую форму.

Она бросила на меня почти бесчувственный взгляд и отвечала очень громко, настолько громко, что ее слова услышали все, кто в помещении находился.

— Здесь туристическое агентство, молодой человек. Путевку будете брать?

«Удивительно, почему сегодня меня все принимают за какого-то проходимца?» По магазинам я не любил ходить, одевался, как придется, поэтому не все угадывали во мне героя нашего времени, способного запросто купить не только несчастную путевку, но и все это турагентство вместе с кожаными диванами, компьютерами и прелестным персоналом.

— Буду. Собственно, я за этим и пришел.

На шум из стеклянного кабинета выглянул начальник. Дорогой костюм и шелковый галстук с пальмами. Интеллигентный. У него был очень умный вид, как у профессора-математика. Про себя я его почему-то обозвал Мозгоправом.

Она ошиблась. Это был явный непрофессионализм. Она не угадала во мне потенциального клиента, решила, что я случайно сюда забрел, ведь этот офис располагался внутри многолюдного торгового центра, и теперь заметно смутилась.

Она кивнула начальнику: все в порядке, я справлюсь, потом очень мило мне улыбнулась и поспешила указать на стульчик напротив своего стола.

— Меня зовут Вера. Я буду вас обслуживать. (Как же удачно она это сказала!) На самом деле, у нас есть замечательные путевки в Сочи, — и она, качнув тугим бюстом, вытащила из ящика стола и вывалила передо мной пачку буклетов.

— Сочи меня не интересует. — Я кашлянул и покосился на пепельницу.

Мой ответ окончательно заинтриговал ее, она разрешила курить и предложила кофе.

«Послушайте, Вера! Раз вы решили меня обслуживать… Встаньте, повернитесь ко мне задом и предъявите вашу попку. Знаете ли, я очень хочу как следует ее рассмотреть. Мне ужасно интересно, какая у вас попка. Если она плоская и угловатая, я буду страшно разочарован. Мой интерес к вам пропадет, и я, пожалуй, встану и уйду. Но если она той формы, которой я ее уже наделил в своем воображении, ведь в паре с таким потрясающем бюстом должна быть соответствующая попка, держитесь…»

— Послушайте, Вера! — обратился я, отгоняя похабщину, которая крутилась в голове. — Меня интересует что-нибудь эдакое, экзотическое. Может быть, индивидуальный тур куда-нибудь на необитаемый остров.

— Вау! — ляпнула она.

В этом нечаянно соскользнувшем с ее губ возгласе было и удивление, и восхищение, и все-таки недоверие.

— Ведь у вас же написано в рекламе: любые путешествия, насколько хватит вашего воображения?

И я предъявил качественный цветной буклетик, который сегодня утром вытащил из своего почтового ящика. В буклете был вложен купон на пятипроцентную скидку.

Вера сосредоточилась: не разыгрываю ли я.

— Индивидуальные туры очень дорогие…

— Не сомневаюсь…

Она впервые постаралась меня рассмотреть. Я, как мартовский кот, размяк под воздействием магии ее распутных глаз. Блаженствовал в лучах ее неподдельного любопытства.

От ее пристального взгляда наверняка не ускользнули и несколько существенных деталей: краешек тяжелых золотых часов из-под манжеты рубашки, да и сама белоснежная рубашка с темным итальянским галстуком в проеме только что распахнутой куртки.

— Одну секундочку! — Голос ее теперь был совершенно другим: заискивающим, почти томным.

Она кокетливо поднялась и направилась к стеклянному кабинету. Я жадно впился глазами в ее заднюю часть. Как я и предполагал, ее ягодицы были великолепны: тугие, правильной выпуклой формы. Оттопыренная попка полностью соответствовала фигуре, глазам, всей той притягательной сексуальной ауре, которая ее обвивала.

Я облизал губы.

Она вернулась через несколько минут. Видимо, получила от Мозгоправа подробные инструкции.

— Я уточнила: мы располагаем всем необходимым, чтобы вам помочь. Но для того чтобы выбрать наилучший вариант, я хотела бы задать несколько вопросов. Если, конечно, вы не возражаете…

Я не возражал. С чего мне возражать? Я давно мечтал о необитаемом острове. С детства. И вот сейчас, благодаря неожиданно пробудившимся во мне предпринимательским талантам, я был в силах осуществить свою заветную мечту.

— Вы действительно хотите на необитаемый остров или ограничитесь просто островом? Знаете, у нас договор с великолепным пятизвездочным отелем на острове Крит. Если есть желание, вы можете арендовать самый дорогой номер, с индивидуальным бассейном…

— На Крите я уже был. Два раза… — Я скривил губы. — Мне хочется именно на необитаемый остров. Чтобы там никого не было…

— Хорошо, — она постучала пальцами по столу. Вернее, не пальцами, а длинными ногтями, покрытыми темно-вишневым лаком. Клац-клац. — Вы поедете… один?

— Ну что вы… Я и две дамы. Нет, три: Маринку я тоже возьму…

Она поверила.

— Шучу, не пугайтесь!

— Чего мне пугаться? На самом деле, мы обеспечим любую вашу прихоть.

Я вздрогнул. «Любую прихоть! Здорово!» В ее устах подобные словечки воспринимались особенно пикантно.

Я посмотрел ей в лицо, оценил лоб, нос, губы. Оттолкнувшись от подбородка, мой взгляд съехал, как на санках с горы, — на грудь, подпрыгнул на этом олимпийском трамплине и опустился на голые коленки, нарочито выставленные напоказ. Показывать было что.

— Любую прихоть?

В моем вопросе, вернее, интонации был намек. Такой крохотный, крохотный. Но конкретный.

— Да, любую, — запнувшись, подтвердила она.

— А если я хочу поехать с вами?

Теперь это был не только официальный разговор. Я с бесцеремонностью афганского контрабандиста перешагнул хрупкую границу, отделявшую деловую сферу от личной. Дело за пограничниками.

«…Что скажет товарищ Жжуков?»

Я бы не стал утверждать, что мои слова явились для нее уж слишком большой неожиданностью. Я не первый такой и не последний. И все же Вера явно запуталась в своих привычных заготовках, долго подбирала нужные слова.

— Я еду в другую сторону!

Фу, как грубо. Невоспитанная девочка! Так можно и клиента потерять. Пограничники поймали нарушителя, заломили руки и дали прикладом автомата по башке.

«…Я думаю, товарищ Сталин, что враг получит достойный отпор!»

— Я могу вам чем-то помочь?

К столу подошел благожелательный Мозгоправ.

— Вера, прими, пожалуйста, уважаемых клиентов. — Он указал на вошедшую уже немолодую пару.

Она с готовностью устремилась навстречу новым посетителям. Я с сожалением проводил взглядом подвижные половинки попы. Очень сексуальная штучка!

Мозгоправ занял Верино место и инициировал долгий и нудный диалог. Этот мужчина был пластичным, находчивым, дружественным, невероятно покладистым. Он готов был всю свою жизнь посвятить организации моего отдыха. А взамен ему не требовалось почти ничего: он только тогда получает удовлетворение от своей работы, когда его клиенты довольны. В подтверждение он предъявил несколько благодарственных факсов.

Грамотная логичная речь, доказательные доводы. Действительно, мозгоправ. Однако я всегда очень тонко чувствовал людей, и сейчас уловил в его словах и поведении какую-то заученную неискренность. Скорее всего, это игра. Игра убедительная, по Станиславскому, но все же игра. Впрочем, любой бизнес и есть игра. Чем достоверней играешь свою роль, тем больше зарабатываешь…

Мозгоправ всецело меня поддержал. Он и сам давно мечтает о необитаемом острове. Вот это настоящее путешествие!

Вскоре мы обо всем договорились.

2

Они ушли ранним утром. Было часов пять, наверное…

Вот уже две недели Вовочка, его нынешняя подруга Лена — по паспорту еще молодая женщина, когда-то имевшая все: и дом, и мужа, и детей, и работу, а теперь бездомная алкоголичка со спитым и старым лицом, и двое их знакомых: Петя и Жанна — точно такая же бедовая парочка, — жили на даче у Деда. Дом был запущенный, но достаточно большой. Все они, включая хозяина дачи, были последними пропойцами и помышляли только об одном: сначала, как бы выпить, потом, как бы похмелиться. Потом опять, как бы выпить… И так до бесконечности. День за днем.

Деньги давно кончились, но голь на выдумки хитра. «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих!» — как любил говорить в минуты вдохновленного просветления Вовочка, пересыпая фразы густым, но не очень выразительным матом, свойственным людям, не обремененным высоким интеллектом. С утра до вечера новоиспеченные «дачники» слонялась по поселку и близлежащим деревням в поисках живительной влаги.

Дед по своей немощности никогда не сопровождал гоп-компанию, лежал на продавленном топчане, укрывшись стеганым одеялом, тяжело кряхтел и терпеливо дожидался возвращения «жильцов».

Ближе к ночи компания появлялась. Всегда вдугаря и всегда с несколькими бутылками водки или трехлитровой банкой белесой, будто смешанной с молоком, самогонки.

Деду достаточно было двух стопок, чтобы брякнуться с копыт, и происходило это всегда одинаково: он внезапно терял сознание. Причем, даже если в этот момент он писал в ведро, которое заменяло ему ночной горшок, он все равно, словно подстреленный, валился замертво на пол и при этом, в большинстве случаев, ведро с грохотом опрокидывалось… Однако проспиртованные насквозь, словно в кунсткамере, гости из города могли продержаться намного дольше немощного старика и, несмотря на происшествие, гуляли обычно еще часа три-четыре. Просто брали Деда за руки, за ноги и враскачку, заливаясь гоготом, швыряли его на топчан.

Праздник жизни продолжался. Пили, слушали сквозь дребезжащие колонки раскуроченного магнитофона Пугачеву и Машу Распутину, играли в карты, громко ругались. Иногда дрались, оставляя друг другу на утро синяки и отшибленные бока, и тут же мирились. Допивались до такого состояния, что все вместе попадали в какой-то диковинный мир измененного сознания, где возникающие иллюзии становились намного ярче и достовернее, чем сама матушка-реальность.

Нередко дело доходило до секса. Поднимались на мансарду, расстилали на полу одеяло и пытались трахаться. Долгие возлияния, конечно, самым печальным образом сказывались на мужских способностях, но благодаря неутомимым на выдумку женщинам иногда что-то получалось. Особенно тогда, когда пользовали извращенные формы совокупления или менялись парами…

В этот день из колоды приключений творец раздал честной компании исключительно козыри. Как только мрачный Вовочка и его обезвоженные собутыльники вышли за калитку дачи, им навстречу попался низкорослый подвыпивший мужичок, бредущий со стороны железнодорожной станции и разговаривающий сам с собой. Было странно в шесть утра в этом захолустье встретить такого удивительного типчика. Мужичок носил перебитый нос и большие наполненные каким-то мистическим страданием глаза. У него в сумке что-то заманчиво позвякивало.

Опытный аферист Вовочка сразу раскрутил этого заморыша на знакомство, тем более что тот и сам жаждал с кем-нибудь пообщаться. Вскоре выяснилось, что у него с собой три бутылки цивильной водки. Вовочка вцепился в него мертвой хваткой: весь заулыбался, стал называть «дружбаном» и «братишкой», застрочил автоматной очередью свежих анекдотов. А уж слушал своего собеседника так внимательно, как не слушал бы нотариуса, который зачитывает ему завещание умершего в Канаде дяди-миллиардера.

Новые знакомые мужичка вели себя весьма дружелюбно и были необычайно веселы, несмотря на весь свой помятый вид и тяжелейший колотун, который их сотрясал. Это не могло не прельстить. Мужичок решил их немного похмелить. Вскоре первая бутылка водки была взахлеб опустошена и с хрустом и чавканьем заедена водянистым соленым огурцом, величиной с кабачок. За первой бутылкой последовала вторая, а затем и третья. Пили водку, как воду: жадно, крупными глотками, будто много дней скитались по пустыне без капли влаги и вдруг встретили среди барханов колодец.

Мужичок с перебитым носом поплыл и разговорился, словно на допросе в НКВД. Тут выяснилось, что у него еще остались бабульки, в смысле деньги, и вся компания вприпрыжку направилась в продмаг.

День задавался серый, грязный, пустопорожний.

У магазина встретили знакомых: такую же синюшную шайку, из местных. Кто-то из них продал чуркам из палатки женские сапоги, и на руках было рублей триста. И пошло, закрутилось…

Уже к восьми утра Вовочка, Лена, Петя и Жанна стояли на полусогнутых и, чтобы немного передохнуть, завалились в гости к тому самому невзрачному мужичку, с которым с утра познакомились. Тот был горожанином, но «ра-зосрался», как он выразился, с женой и с горя решил нажраться, а заодно посетить свой деревенский дом, в котором родился и прожил первую часть жизни. В доме была полуглухая бабка, которая с кудахтаньем выставила на стол подсохшие пироги и пузырь поддельного крепленого вина.

В полдень проснулись. Надавила суровая действительность. Что, блин, делать?! Вновь отправились на охоту. Все, как вурдалаки: с выпученными огненными глазами. Мужичок с перебитым носом был уже «пустой», и его хотели «кинуть», но он, чувствуя, что сам не найдет опо-хмела и в одиночестве умрет от тоски, жалостливо увязался. Из доброты непомерной временно приняли мужичка в свое сплоченное братство. (Может быть, помогли его «страдающие» глаза?)

Все тряслись, Вовочка еле шел, тяжело дышал, часто останавливался. Наклонялся, едва не теряя сознание от прилива крови к голове, снимал перевязанные веревками бесформенные ботинки, двумя размерами меньше своей ноги, и разминал набухшие пальцы с желтыми скрюченными ногтями. Лена визгливо материлась, подгоняла его сильными пинками, за что однажды заработала крепкую мужскую затрещину.

Часа два ничего не происходило. Все были в отчаянии. Выпить хотелось до одури. Казалось, нет сил больше держаться. Каждый готов был отдать все, что угодно, за полбутылки любой бормоты. Хоть тело продать на органы врачам-убийцам, хоть душу заложить дьяволу.

Но козыри, выпавшие сегодня на долю собутыльников, еще не были до конца скинуты. В соседнем дачном поселке попались хохлы-строители. Одолжить «до завтра» они наотрез отказались. Пришлось прибегнуть к последнему аргументу. Вовочка переложил нож из потайного кармана в рукав и отправился на переговоры:

— Если я не вернусь — считайте меня коммунистом!

Хлопцев было двое, вот уже три месяца они безвылазно работали на одном из садовых участков. Справиться с «одиночеством» им помогал журнальный разворот с обнаженной полногрудой блондинкой, которой украсили внутреннюю стенку двери уличного сортира, а по выходным дешевая местная шлюха Лера. Однако глянцевая блондинка давно приелась, а деревенская красавица вот уже две недели не показывалась. Кто-то сказал, что Леру покалечили заезжие бандиты — те самые, которые под видом ментов шарили по всей округе на тонированной «девятке» и обирали строителей из ближнего зарубежья. Сейчас она в районной больнице и неизвестно, когда появится, и появится ли вообще.

Вовочка отсутствовал почти час. Его ждали с чувством обреченности. Вернулся он радостный, со свежим запахом десертного вина изо рта.

— Я договорился! — сообщил он не без гордости. — Лена, иди отсоси у обоих за сто рублей.

Сто рублей — около трех бутылок местной водки. Полная реабилитация. Праздник с фейерверком!

— Ты что, бля, офонарел?! — оторопела Лена. — Свою бабу продавать?! Пошел к черту, козел! Если хочешь, иди, подставь им свою грязную жопень, пидор гнойный!

Мужичок с перебитым носом расстроился, но остальные, зная Лену не первый день, уловили в ее гротескном поведении фальшь.

— Че ты дергаешься, манда? Матюгальник свой поганый разеваешь! А по зубам?! Ты же знаешь, что я за тебя любого загрызу! — взревел Вовочка, и на его глазах навернулись слезы.

Перепалка продолжалась недолго. Все боялись, что хохлы успеют передумать и похмедрон не свершится.

— Делов-то, взять в рот! — встряла Жанна. — Пять минут работаешь — всю ночь тащишься. Тем более, мальчики молоденькие… Давайте я пойду.

Мужчины пришли в восторг, однако Лена почувствовала, что переиграла и инициатива выскальзывает:

— За тебя они и десяти рублей не заплатят, соска потная… Ладно, я сама…

И она с таким героическим видом двинулась вперед, будто перед ней вражеская амбразура, которую нужно закрыть собственной грудью.

— Сама ты вафлерша обоссанная! — огрызнулась ей вслед Жанна.

Лены не было минут двадцать. Пришла надменная, с блеском в глазах. Подвиг совершен! Отдала Вовочке сто двадцать рублей — больше, чем договорились.

— А за что двадцать? — подозрительно спросил он.

— За то, что глотала…

Вечером хохлы отыскали их у продмага. Завидев недавних «клиентов», Вовочка почувствовал недоброе и опять полез в карман за ножом.

— Мы все уже пропили, денег нет! — выпалил он приближающимся парням.

— Да нет. Мы еще хотим…

Пошли в лесок. Парни немного выпили и повели Лену в кусты. Ставки росли. На этот раз нужно было отрабатывать триста рублей. Лена с прежней решимостью и завидным самообладанием принесла себя в жертву горячим украинским жеребцам. Безразлично, будто ничего не чувствуя, принимала их одного за другим, остальные стояли в пяти шагах и сначала с любопытством прислушивались к возне и вздохам, однако вскоре принялись за водку и теперь уже громко о чем-то спорили, перебивая друг друга.

Лену сменила Жанна (еще двести рублей). Часов в одиннадцать вечера сильно пьяные хохлы чего-то не поделили, схватились друг с другом в жарком кулачном бою и после, помирившись, опухшие, в изодранной одежде похромали восвояси.

Мужичку с перебитым носом тоже захотелось женской ласки — бесплатно. Он давно уже делал Лене недвусмысленные намеки, притирался к ее попе, под шумок хватал за мясистую грудь. Он напомнил присутствующим, что с утра поил всех за свой счет и потратил на угощение все, что имел. Теперь он совершенно официально требовал компенсации. Лена к тому времени едва ворочала языком, онемевшим после тяжелых трудов и заплетающимся из-за выпитого, и все-таки нашла в себе силы подначить своего кавалера:

— Вова, он что, за проститутку меня держит, козлина мелкий?

Вовочка страшно разозлился и крепко поколотил негодяя. Разбил ему лицо, выбил зуб. Крови было много — наверно, Вовочка повредил мужичку его слабый нос.

С незадачливого компаньона стащили почти новые джинсы, бросили несчастного в кусты и отправились «на базу». По дороге купили водки. Несколько бутылок распили в компании расхристанных местных ментов с автоматами. Вовочка окончательно затуманился, и последние метры до дачи Деда его пришлось волочить. Звонкое эхо канонадой разносило по погрузившемуся в сон дачному поселку изощренный московский мат.

3

Они ушли ранним утром. Было часов пять, наверное…

Вовочка очнулся от сильного стука в груди. Испуганно открыл глаза и прислушался к себе. Сердце долбило, словно молотом по наковальне. Вместе с этим стуком по всей груди разливалась ноющая боль.

Он с трудом приподнялся и огляделся: лежит одетый на дедовском продавленном топчане. Ни Лены, ни Пети с Жанной. Да и Деда нет. Только посреди комнаты в луже мочи опрокинутое ведро.

Вовочка прислушался — тихо. Во всем доме пусто.

«Ушли! Без меня, — с тоской подумал он. — Наверное, отправились продавать джинсы… Но где Дед? Он же с нами никогда не ходил? А наверное, его заставили! Только он знает, кому можно предложить шмотки… Но почему же меня не взяли?!»

Вовочка не знал, что его пытались разбудить. Зажимали нос, поливали водой. Наконец, по сигналу Лены, оставили его в покое, быстро собрались, не забыв пихнуть в рюкзак вчерашний трофей — джинсы побитого мужичка, и ушли. А Дед сам навязался. Уж больно не терпелось ему похмелиться. Ведь он вчера набрался так, как никогда раньше.

Головная боль, помойка во рту, тупая резь в боку. И загнанное, из последних сил трепыхающееся сердце.

Весь этот смрадный дух мочи, старых вещей и протухшей пищи, который забивает ноздри.

Вовочке стало невыносимо пусто.

Он попробовал подняться, долго разминал онемевшие ступни. Еле встал, доплелся до двери, но подумал, что не знает, куда ОНИ направились и поэтому их не найти. Да и ноги совсем не ходят.

Опираясь о стену, поплелся назад. По пути глотнул из заварного чайника заварки. Почувствовал на языке отвратительную кислоту, тут же стошнило, прямо на пол. Вспомнил, что вчера всю ночь сам же бросал в заварник бычки. Этого крепчайшего чифиря, настоянного на вонючих окурках «Примы», и довелось отведать.

Вовочка вернулся на топчан. Целый час лежал без движения, только прислушивался к собственным ощущениям. Тупая боль постепенно захватила всю левую часть груди. То вроде как проходила, то возвращалась и усиливалась.

«Господи! Спаси, помоги, святая Богородица! Все отдам за стакан водки!»

Вовочка знал, как укротить сердце. Он знал, что всего лишь двести граммов излечат его от всех недугов, вернут былую силу и настроение. Он будет бодр, полон свежих идей!

Но, Боже! Как трудна ноша тяжкого похмелья!

Если бы здесь еще кто-нибудь был… Например, Дед. Вдвоем всяко легче мучиться.

Чувство страха усиливалось. Угнетала боль, одиночество, безысходность.

Вовочка свернулся калачиком, словно беззащитный ребенок, и заплакал навзрыд. Никогда еще не было так плохо и телу и душе.

Сердце не отпускало. А потом добавился странный жар в центре груди. И липкий ком в горле.

Впервые за прошедшие развеселые дни вспомнил он о Сашке, Александре Владимировиче. Своем, наверное, единственном настоящем друге. Сашка был новым русским, с которым связывала старая добрая школьная дружба. А еще много всяких удивительных историй.

«Сашка бы помог!» — мелькнуло в голове.

Боль обострилась. Будто сердце сдавили раскаленными щипцами. Вовочка задергался, попытался подняться. Почувствовал, что не в силах даже пошевелиться, и стал звать на помощь. Орал изо всех сил.

Что-то хрустнуло в левой половине груди. Боль сразу ушла, и одновременно теплая волна разлилась внутри. Это было странное ощущение. Почти философское. Невероятное облегчение — испытания закончились, и при этом ясное понимание того, что и жизнь закончилась. Потому что произошло непоправимое. Сердце лопнуло, и горячая кровь разлилась по всему телу.

Внутри все затрепетало, он стал задыхаться. Опять вспыхнула боль. Грозная, всеобъемлющая. Будто тело пронзили тысячи игл.

Сильно затряслись руки.

Пропал голос.

Ужас не отпускал.

Вовочка подумал об умершей недавно матери и об отце. Потом опять вспомнил Сашку, вспомнил его слова, которые тот неоднократно повторял: «Когда ты отбросишь коньки, поскольку жить тебе осталось недолго, наш ты ликеро-водочный, я закачу потрясные похороны. Целый грузовик водки подгоню. И всех твоих дру-зей-алканавтов приглашу. И будут все пить, сколько душе угодно. Но только тебя там, увы, не будет!..» И Вовочка действительно подумал: «Как жаль, что меня там не будет!»

4

Дело в том… дело в том, что я графоман, как справедливо заметила однажды одна молодая девушка. Я не могу не писать. Зуд в одном месте такой, что хоть волком вой.

Эта книга ни о чем и одновременно обо всем. О моей жизни, о людях, которые встретились на моем пути. Это экспромт, без плана и набросков. Просто пишу, о чем хочется писать, и тем манером, как Бог на душу положит.

Название «Семь колодцев»? Об этом позже…

Много грязи зачерпнуто с самого дна?

Хочешь, читай, а не хочешь — отвали. (Не в обиду!)

Много мата? Опять же смотри предыдущий совет. Это, знаешь, как в военном уставе:

1. Командир всегда прав.

2. Если командир не прав, смотри пункт 1.

Так вот: автор всегда прав, чтобы он ни написал, пусть он даже графоман. И зарубите себе это на носу!

А вообще, что такое графоман? Любая мысль — отражение духовной составляющей человека — и эта мысль, сколь бы банальна она ни была и как бы невежественно ни была сформулирована, хотя бы кому-то непременно покажется свежей, интересной.

Ты, конечно, скажешь, что не графоман, то бишь писатель, это человек, который владеет словом, то есть обучен ясно выражаться, потом еще мастерски заправляет сюжетом, в общем, знает определенные принципы, внутренние механизмы, без которых невозможно компетентно выполнить задачу.

И я с тобой, конечно, где-то соглашусь… Но… Но ведь в наш век всеобщей грамотности таковыми являются практически все. И потом человеку, как высшему биологическому существу, то есть существу относительно совершенному, свойственно быстро самообучаться. А ведь за свою жизнь мы прочитываем сотни книг. Неужели, пролистав даже всего десяток современных детективов, типа «Неистовое безумие», «Кровь и расплата», «Смертельное убийство», мы с вами не поймем, по каким законам они существуют, каким довольно простым набором-конструктором пользуются их авторы, в принципе нахально нас дурача. Я уверен, к примеру, что ты, лично ты, если чуть-чуть поднапряжешься — напишешь более-менее сносную книжку, ну а что не получится — жена-муж подскажет, друг подсо-ветует, редакторы подрихтуют, издатели подлакируют. И получится на выходе вполне съедобный продукт.

Так что к какому я веду тебя выводу? Дело совсем не в словосочетаниях и не в сюжетных конструкциях. На прилавках сейчас тысячи и тысячи авторов. Во всем мире — миллионы. Шаблоны душат, издательства дурят, зевота решительно грозит стать самой заразной человеческой болезнью. Книги похожи одна на другую, как пирожки у бабы Маши. Впрочем, не будем бабу Машу обижать…

Это я иду, значит, как-то по Афинам. Как раз у них там время свободной торговли на центральных улицах. Ну там маечки всякие, другие шмотки, жратва кустарная, аппаратура китайская. И кругом какие-то негры, азиаты, арабы, турки. Я и говорю своему другу Димке Газину: «Ну, блин, три дня мы с тобой уже в Греции, а ни одного чистокровного грека так и не видели. Кто мне покажет хоть одного настоящего грека, — кричу, — сто долларов дам!» Он мне и говорит: «Вон впереди бабка идет в национальном греческом костюме — она наверняка стопроцентная гречанка. Приготовь мои сто баксов! Только без лажи!» Мы догоняем, значит, эту бабку, собираемся обогнать, чтобы хорошенько рассмотреть, и вдруг она оборачивается и кричит нам в лицо во все горло: «А вот пирожки с мясом и с капустой!» И акцент такой рязанский…

Ну так вот… Мы с тобой приходим к выводу, что мастеров пера так много, что это уже совсем не мастера, а просто такие же люди, как и мы. И никакими особыми знаниями они не обладают. Так? А? Так что же у нас остается?!

МЫСЛЬ! Здесь-то мы и возвращаемся к началу логической цепочки, как бы замыкая ее в бесконечный круг. Важна только мысль — в любом виде, вся ее творческая безграничность, бесцеремонность, откровенность, лживость, пафосность, пусть даже хаос этой мысли, а все остальное — полное фу-фу. Поскольку же каждый человек — существо мыслящее — за редким исключением, конечно, — например, вряд ли можно считать таковым Юра-сика из соседнего подъезда, — то графоманов просто не существует в природе — это выдумки издателей, которыми движет одна только нажива — им нужен повод, с помощью которого они отделываются от талантов, чьи работы, возможно, даже гениальны, но не приносят прибыли.

Окончательно подытоживая свои рассуждения, скажу, что графоманом, скорее всего, надо считать человека, который не может не писать, — все прочие тонкости не важны. Возможно, даже это психическая болезнь, которая когда-нибудь будет всерьез изучаться медиками. Так вот именно с этой точки зрения я — графоман.

Долгое время я шел к некой цели. Я посвятил ей, по сути, всю жизнь. Эта была большая и сложная работа. Кропотливая и часто кажущаяся бесполезной. Наконец я добился результата. И теперь, утвердившись на личном пьедестале всецело исполненного перед самим собой долга, «с чувством глубокого удовлетворения», потому что жизнь моя теперь приобрела некий законченный смысл, с чувством беззаботности, потому что более не вижу перед собой других важных целей, и с гнетущей тоской в груди, потому что собственно все уже, ёпрст, невозвратно позади, я могу полностью отдаться лености, порочной мысли и темпераментности свободного пера, не знающего правил и меры.

Это ли не кайф?!

Истории, которые ты прочтешь в этой книге, перемешаны во времени так, что сложно не запутаться, да еще и связаны с большим количеством разных людей. Но зато объединяет эти сюжеты моя жизнь, моя душа, мои чувства и главное — моя МЫСЛЬ, и в этом я вижу основополагающий смысл написанного.

И еще. Несмотря на то что эти страницы — чистейшая и даже документальная правда, все совпадения имен героев повествования с реальными людьми за редким исключением случайны. Честное слово, никого не хотел обидеть! Я вас всех люблю! Даже мужчин. Аминь!

Короче, если будут вопросы — звоните мне на сотку — я всегда на связи! Или заходите в «Сити-Гриль» на Маяковской — я там два раза в неделю кушаю карпаччо из лосося с укропно-горчичным соусом.

Стоял я как-то у магазина обоев и раздраженно ждал свою подругу. Не люблю я магазинов! Она — эта совсем юная, блондинистая, очень ухоженная шлюшечка, за которой я имел глупость поприударить, решила в очередной раз обновить гостиную своей съемной квартиры и никак не могла выбрать нужную фактуру и расцветку обоев. Я со скукой наблюдал сквозь витринное стекло магазина, как она, прячась за распахивающиеся рамы с образцами, флиртовала с симпатичными мальчиками-консультантами — с одним, с другим, — возможно, договаривалась с ними не только о покупке обоев… потом расплачивалась у кассы моей кредитной карточкой VISA-gold, вновь возвращалась к мальчикам и опять вела бесконечные «консультации»…

«Шустрая попалась», — подумал я с равнодушным отвращением.

Узбеки у метро нагло жарили свою абракадабру, бестолковая мясная вонь обволокла все вокруг, сбивая с пути истинного множество прохожих.

Солнце зависло над самой головой и плавилось. Асфальт проминался.

Хорошенькие женщины смотрели на меня с неподдельным интересом, но я никогда не умел и до сих пор не умею знакомиться на улице. Мне оставалось лишь ненасытно ловить их таинственные взгляды, глаза в глаза, передавая свои беснующиеся флюиды, и потом с легким сожалением, к которому давно привык, провожать их милые фигурки в бесконечное прощай.

Интересно, почему женщина никогда не подходит первой? Вот было бы здорово! Стоишь себе, балдеешь, а к тебе одна за другой подваливают всевозможные «варианты»… Ах, какие бы открылись возможности! Разве стал бы я тогда терпеть со своим горячим глубоким взглядом, мягкими чувственными губами, настежь распахнутым широким сердцем, щедрым кошельком и замечательным кое-чем еще (по мнению посвященных) эту циничную стервочку, которая считает из-за каких-нибудь…цати лет разницы, что я всего-навсего спонсор — грязный навозный жук, взобравшийся на тонкий прелестный едва тронутый цветок. Я, видите ли, должен быть бесконечно благодарен за одно то, что мне позволили оплатить огромный счет в бутике, сопроводить в модный клуб, представить друзьям. Я уже не говорю о сексе! Кто кому, черт возьми, должен быть благодарен?!

А я любить хочу! И хочу быть любимым!!!

Да ну вас всех со всеми вашими говорящими взглядами, прическами, голыми пупочками, стрингами под белыми, почти прозрачными штанишками, упругими попочками, проступающими сквозь одежду сосочками грудей…

Я отошел от витрины магазина обоев и вновь закурил, скорее по привычке — на жаре курить совсем не хотелось.

Вдруг я обратил внимание на рыжую девочку лет двенадцати в коротком топике и набедренной юбке. Нет, не подумайте ничего плохого — я детьми в этом смысле не интересуюсь, но девочка была уж очень выразительна и противоречиво непосредственна.

Во-первых, в ее руке был красный воздушный шарик.

Ну и что? — скажешь ты. Мало ли в городе девочек с красным шариком в руках, тем более летом?

Согласен. Но я не видел ниточки, за которую она его держала! Шарик будто сам парил рядом с ней, словно был домашним летающим песиком!

Во-вторых, она была невероятна худа, как палка, и очень-очень длиннонога.

В-третьих, у нее на голове пылал целый пожар жгуче-рыжих волос, отчаянно рыжих, а о ее глазах, обрамленных щедрой горстью веснушек, я подумал так: две звездочки, а почему так подумал — ума не приложу.

При всей своей неказистости, угловатости, дистро-фичной тонкости ручек и ножек она была заметно крепка, настолько крепка, что мне показалось, что ее не сможет обидеть даже взрослый.

Конечно, она была такая удивительная, смешная в своей подростковой переходности, и все же этого мало… Отчего она вызвала во мне такое острое любопытство?

Рыжая девчонка тем временем в своей детской наивной задумчивости, чуть кривляясь, гримасничая, нарочито мешая прохожим, приблизилась к автобусной остановке и было села в подошедший «Икарус», но в последний момент передумала и осталась стоять у дороги. Воздушный шарик был рядом.

Окончательно заинтригованный, я выбрал место в тени, с которого удобнее всего наблюдать.

Забавная такая!

Внезапно рыжая девчонка резко повернулась и быстрым шагом направилась прямо ко мне. Я сделал вид, что впервые ее вижу.

— Ты что, педофил? — нарочито громко спросила она. — Думаешь, я не вижу, как ты за мной исподтишка наблюдаешь?

— С чего ты взяла, девочка?! — испуганно зашипел я. Я так удивился, что на мгновение мне показалось, что все это мне только кажется.