Семь колодцев Стародубцев Дмитрий
Я выкуриваю одну сигарету, другую, мысли крутятся, как белка в колесе. Потом обращаю внимание на график работы библиотеки и смотрю на часы: до конца рабочего дня остается пятнадцать минут.
Немного подташнивает. В башке мутновато. Красные руки с вздувшими пальцами дробно трясутся. Я смотрю на свои загаженные ботинки, на джинсы, забрызганные всевозможной грязью, я представляю, какой у меня сейчас редкостный видок!
В груди зарождается болезненное нетерпение приближающегося похмелья. Я без всякой надежды засовываю руку в задний карман джинсовых брюк и — о счастье! — обнаруживаю там несколько мелких купюр — сдачу с коньяка, которую я в спешке сунул куда попало, а не в кошелек.
И я тут же бросаюсь прочь, растворяясь в мрачной мгле коченеющего города.
Я возвращаюсь к одинокому торговому павильончику, мимо которого только что проходил, вхожу в светлое помещение и покупаю у приветливой молодой продавщицы с задиристой челкой и блудливыми глазками скромную чекушку водки.
Здесь тепло, сухо, пахнет свежим хлебом.
Я мокрый, грязный, насквозь промерзший, с жалобным взглядом. С меня течет на пол, и мгновенно подо мной образуется мутная лужица.
— Можете выпить прямо здесь, если хотите, — позволяет девушка с челкой.
Посетителей нет, она скучает. Острым профессиональным взглядом она быстро оценивает меня и весь мой плачевный вид. «Интересно, что она обо мне подумала?»
— Это очень мило с вашей стороны! — сиплым голосом благодарю я.
Я неумело, будто в первый раз, сворачиваю чекушке «голову» — продавщица хихикает — и, жестоко обжигая горло и стенки желудка, залпом выпиваю содержимое бутылочки. На последнем глотке я сбиваюсь с ритма — кашляю, хриплю, задыхаюсь, корчусь в муках, пытаясь удержать в себе только что выпитое, и из глаз брызжут слезы.
Девушка с челкой некоторое время растерянно наблюдает за мной, потом достает из-под прилавка половинку разломанной плитки шоколада в раскрытой обертке и протягивает мне. Я беру самый маленький кусочек, кладу его на язык, он медленно тает, заливая тягучей сладостью все рецепторы, и вскоре тошнота проходит.
— Упало! — торжественно сообщаю я своей спасительнице. — Большое спасибо! С меня причитается!
Я нехотя пячусь к двери.
— Не за что! — улыбаются блудливые глазки. — Приходите еще!
— Может быть, приду, — бормочу я. — Только одному пить скучно. Вот если бы мне кто-нибудь составил компанию!
Я останавливаюсь.
Продавщица пристально разглядывает мое лицо. Видимо, я все-таки не так уж и плох, поскольку ее глаза двусмысленно блестят и вся она преисполнена женской игривости. Я тоже рассматриваю ее простоватое лицо. В голову вдруг ударяет кайф, и мне тут же становится так жарко, так славно! И это лицо уже кажется таким милым, таким желанным.
— Может быть, кто-нибудь и составит вам компанию! — с намеком отвечает она.
— А вы до каких работаете? — прямиком спрашиваю я.
— Я? До утра.
— Хорошо. У меня сейчас кое-какие дела, но скоро я вернусь…
Я вновь у дверей библиотеки.
Теперь мне значительно лучше, но войти я по-прежнему не решаюсь.
До закрытия пять минут. Изредка входят и выходят люди.
Я вспоминаю лицо Татьяны, ее темные глаза, ее волосы, улыбку… Это такое светлое, такое родное воспоминание! А в душе такая боль, такая тоска! Такое беспросветное одиночество! Боже, как хочется участия, ласки, материнской заботы!
Милая Таня! Я… я так много о тебе думал… Мне… мне столько всего хочется тебе сказать! Знаешь, мы с тобой почти незнакомы, виделись всего-то несколько раз, но ты… ты мой самый родной человечек на свете, ты — моя единственная звездочка, горящая в небе и освещающая мой бренный путь! На самом деле: не было такой женщины в моей жизни…
Тут меня захлестнула волна такой нежности, что я заплакал, а потом зарыдал…
Я не в силах войти. Эта библиотечная дверь какая-то заколдованная! Будто передо мной не хлипкая деревяшка, а монолитная бронированная стена!
Я берусь за ручку двери, но тут же отдергиваю руку, будто обжегся.
«Беги! Беги отсюда! — вещает внутренний голос. — Ты жалок, мерзок, пьян, беден. Ты ничтожен, а она богиня! Ты ничего, ничего не добьешься! Ты только опозоришься и путь сюда тебе будет заказан!»
«И правда, — обессиленно соображаю я, сковыривая носком ботинка с лужи тонкую корочку льда. — Вернусь в палатку, к продавщице с блядскими глазками. Там так тепло, так спокойно, так комфортно. И там меня ценят. Там я нужен! Там меня ждут! Куплю на последние монеты бутылку водки, угощу ее, а потом посмотрим…»
«Молодец! Ты принял правильное решение! — внушает внутренний голос. — Действительно, отправляйся, барин, в магазин! Клянусь чем хочешь, еще до полуночи ты эту маленькую сладкоежку с подкрашенной челкой трахнешь! Прямо на прилавке!»
«Я еще не принял никакого решения! — возмущаюсь я. — Ведь если я сейчас уйду, я уже больше никогда сюда не вернусь, никогда не увижу Татьяну. Никогда! (Я почему-то знаю это твердо.)».
«Ну, как хочешь! — разочарованно буркнул внутренний голос и язвительно прошипел: — Посмотрим, что у тебя получится!»
Без одной минуты. Всего одна минута мне на размышленье. Один круг бега вечно куда-то спешащей секундной стрелки…
Наконец я набираюсь мужества и вхожу. Вхожу!
без номера
Всё это, конечно, замечательно! — скажете вы.
Наваял, так наваял, наш ты Микеланджело Буонарроти. Но при чем здесь «Семь колодцев»?
Вот читаем, читаем и ни хрена не понимаем — где же эти самые колодцы?
Ни семи, ни пяти, ни даже трех!
Хотя бы один колодец в натуре узреть!
Объясни немедленно, тудыть-растудыть твою!
Или ты просто скоммуниздил это название откуда-нибудь, для красоты и заумности?
Постойте, не гоните!
Я попытаюсь ответить на ваш вопрос…
Семь колодцев — это… м-м… Семь глубин познания. Семь философских истин. Семь блестящих заблуждений. Семь этапов жизни. Семь кругов ада. Семь историй. Семь любовных новелл…
Хватит или добавить?
Думаете, это я придумал? Хе-хе, ошибаетесь! Это вы так решили.
Каждый, прочитав мое сочинение, понял название по-своему.
Кто же из вас прав?
Вы скажете: истина одна — ее не может быть две или пять об одном и том же предмете.
Таким образом, прав только кто-то один из нас, а остальные, по меньшей мере, идут лесом, жуют опилки!
Это не бесспорное утверждение, хотя мысль, конечно, интересная, благоразумная.
Но… но понимаете, в чем дело?
Закон относительности восприятия.
Каждый из вас полон собственных впечатлений о жизни.
Собственных понятий, принципов, убеждений. И опыт — сын ошибок трудных… Поэтому каждый воспринимает мир очень лично. Присущим только ему взглядом.
Дешифрует поступающую информацию при помощи только ему известного кода. Поэтому правы все.
То есть истина заключается всецело в индивидуальном восприятии.
Другими словами — у каждого своя истина! Которая в вине…
Я ясно выражаюсь? Что-то не понятно?
Тут открыл я одну книгу и читаю в предисловии: «…Однако специфика художественных коммуникаций, в частности, состоит в том, что код воспринимающего всегда в той или иной степени отличается от кода передающего; это могут быть сравнительно небольшие отличия, определенные культурным опытом личности, спецификой психологической структуры, но это могут быть и глубокие социально-исторические черты культуры, которые или делают художественное восприятие текста невозможным, или глубоко его переосмысливают, потому что читатель, прежде всего, стремится втиснуть текст в привычные представления, подбирая из уже имеющегося у него художественного опыта те внетекстовые структуры, которые, как ему кажется, более подходят для данного случая и которые определены теми социально-историческими, национальными и психолого-антропологическими причинами, которые формируют художественные модели мира».
Это примерно то, что я вам пытаюсь пояснить, только языком другого психолого-антропологического вида…
Один не последний в Москве человек предположил: «Семь колодцев» — это семь канализационных люков на дороге.
Интересная позиция!
Неожиданная!
Вот этот взгляд!
Вот это глубина проникновения в материал! Это он о моей книге, или чего перепутал? И все равно!
Он — этот уважаемый человек — тоже прав.
Повторяю, каждый вкушает действительность под своим углом, видит то, что иному вовсе не доступно, и не видит того, что открыто другому.
В конце концов, каждый видит то, что хочет видеть и способен видеть, пусть даже это всего-навсего семь канализационных колодцев!
Ну хорошо, выкрутился, подонок, скривите вы в отвращении губы, но ты еще не сказал, что есть для тебя самого «Семь колодцев»?
У тебя ведь должно быть собственное мнение.
Ведь ты, ё-моё, зачем-то выдумал это название.
Значит, ты подразумевал какую-нибудь стратегическую идею.
Для меня?
Ну, во-первых, ничего я не выдумывал и не подразумевал.
Во всем виновата та рыжая длинноногая девчонка!
А во-вторых, у меня действительно есть собственное мнение:
Семь колодцев — это «Прощание Славянки». Это погружение «Титаника» в ледяные воды. Это вертолетная атака Монте-Карло.
Не врубаетесь? Хорошо…
Семь колодцев — это Сталинградская битва, где много месяцев миллион упертых мужиков чистят друг другу хари не на жизнь, а на смерть.
Это Хиросима до и после…
Это звездные войны, ворвавшиеся в наш мир из виртуального пространства Лукаса.
Опять не дошло? Что ж…
Семь колодцев — это внезапное защемление полового члена при совокуплении.
Это боль анальной дефлорации.
Это Карабас-Барабас, Буратино, Пьеро и Артамон, насилующие по очереди рыдающую Мальвину.
Ну все, гад, достал! — уже злитесь вы.
Ладно, бог с вами, я вам отвечу, не таясь:
Семь колодцев — это присосавшаяся к самому дорогому месту мелкая крылатая тварь, выпучившая в экстазе свой стереоскопический желтый глаз.
Это остановленные настенные часы и повесившийся в шкафу армейский друг.
Это Азикофф, исчезнувший где-то между Москвой и далеким Норильском.
Это N, сделавшая свой печальный выбор.
Это Кальмар, навсегда погрузившийся в вечную мерзлоту солженицинских и довлатовских зон.
Это железная пластина в голове сошедшего с ума сокурсника Игоря…
И далее:
Это растерянный Алеша, которого крепко держат за яйца две ненасытных бабы, и каждая тянет к себе.
Это испуганная Вера, писающая голышом на толчке с пачкой долларов в зубах.
Это подмигивающий Вовочка в гробу, пропустивший, к своему великому огорчению, собственные похороны, человек, Бегущий от Реальности.
Это я на улице с большим круглым значком на лацкане пиджака: «Хочешь трахнуть весь мир? Спроси у меня как!»
Это, в конце концов, лучшие годы, бесполезно проведенные в кабинете.
Это бесконечная мастурбация одинокого сексого-лика.
Это предательство всех, кто был рядом. Это раздолбанные нервы. Это обнаженные раскаленные мозги. Это оглушительное банкротство всех жизненных устремлений.
И все-таки:
Это харчо на столе — ароматный дымок в лицо, чудесная композиция манящего запаха и задушевного вкуса.
Это трепет женских сердец, под который так легко идти по жизни.
Это козыри, нескончаемо выпрыгивающие из рукава.
Это безбрежное счастье любимой работы.
Это рыжая девочка — мой ангел, мое никому не нужное, но такое сладкое вдохновение!
Это мое торжество!
Это триумф всей моей жизни!
Это и есть «Семь колодцев»!
Ну чего вам еще!
92
Наконец я немного пришел в себя. Потихоньку вычистил квартиру и избавился от назойливых звонков недавних собутыльников.
В голове было пусто и спокойно до немоты, все казалось делами давно минувших дней.
Я не хотел искать правду, бороться, я желал только одного: скорее всё забыть и начать какую-нибудь новую жизнь, пусть бедную и бездарную, но чтобы впредь не подвергать риску ни себя, ни людей, которые меня будут окружать. Потому что никакие деньги не стоят даже одной человеческой жизни.
Вскоре начались неприятности. У меня обнаружились личные долги. Совсем небольшие по старым меркам, но громадные с точки зрения сегодняшнего моего положения.
Когда занимаешься серьезным бизнесом, всегда так: тебе обязательно должны кучу денег и ты тоже должен — чтобы перекрутиться до очередных крупных поступлений, всё время где-то кредитуешься на неделю, на две. Иногда, чтобы упростить операцию, берешь деньги «черным» налом, под личную расписку.
На меня стали наезжать полукриминальные банковские структуры и еще чехи (чеченцы). Их «счетчики» были включены и каждый день наматывали к общей сумме долгов не меньше трех тысяч долларов. Один раз меня вывезли за город, предупредили, что дают мне неделю, чтобы рассчитаться с кредиторами, сильно избили и бросили в кусты. Я пролежал в лесу сутки и еще сутки добирался до Москвы…
Я позвонил Валентину Федоровичу. Ведь эти долги в большей степени имели отношение к Никробрил-продукту.
— Разбирайся сам! Это твои проблемы! И больше мне не звони! — Он отключился.
Вскоре мне пришлось продать свой двухуровневый замок, в котором я провел столько счастливых лет, и вернуться на старую квартиру. Особенно было жалко расставаться с джакузи, с которым было связано столько трогательных воспоминаний. Рассчитавшись со всеми, я остался при небольшом капитале и маленькой однокомнатной квартирке.
Никробрил-продукт продолжали рекламировать и продавать. Чтобы не сталкиваться с ним — а я тяжело переживал любое напоминание, — я месяцами не смотрел телевизор и не читал газет, а также старался не заходить в крупные магазины.
Однажды я получил почтой цветной буклет, где мне предлагалось приобрести Никробрил-продукт со скидкой и с доставкой на дом. С обложки буклета на меня смотрели дружеским коллективным взглядом знакомые мордочки директоров корпорации «Никробрил-продукт»: посередине Валентин Федорович, рядом Вера, Мозгоправ, чуть поодаль Алексей… Я разозлился и поклялся во что бы то ни стало им хоть как-то отомстить.
Месяц спустя я вспомнил о китайце Сэме и послал ему на Тайвань по интернету предложение производить для меня Никробрил-продукт. Он давно уже слышал о «русском чуде», крепко заинтересовался и попросил меня прислать ему рабочую документацию.
Наверное, ОНИ предполагали, что у меня ничего не осталось, но в земле запущенного садового участка, принадлежащего матери, я когда-то на всякий случай зарыл в железном тубусе копию чертежей. Я откопал их и отправил Сэму, не забыв посвятить его во все нюансы, не зная которые невозможно Никробрил «оживить».
Как я и ожидал, Сэм ответил отказом — у него слишком примитивное оборудование, чтобы производить столь технически сложную продукцию, но уже через полгода сначала на Тайване, а потом и в самом Китае стали производить собственный Никробрил-продукт и торговать им по всему миру. Как они только его не называли и сколько новых модификаций не придумывали, черти узкоглазые!
Мой план удался, хунвейбин Сэм, как и в прошлый раз, меня «не подвел».
Россия была завалена дешевым Никробрил-про-дуктом, цены на него упали до двухсот долларов, рынок быстро насытился, и корпорация «Никробрил-продукт» всенародно обанкротилась. Больше я о ней ничего не слышал…
93
Сегодняшний день.
В вестибюле библиотеки мне самоотверженно преградил путь старый гардеробщик, тот самый, которому я однажды дал чаевые за поданное пальто.
— Мы закрываемся! — сообщил он категорично.
— Я по личному вопросу!
Я прямо в куртке хоккейным нападающим скользнул мимо него, чуть не сбив кадушку со старым фикусом, и оказался в зале, перед стойкой, за которой сидела опрятная старушенция надменного вида. На ее носу висели дешевые пластмассовые очки. По залу еще бродило несколько припозднившихся книголюбов. Татьяны не было.
Пожилая библиотекарша подняла на меня глаза. Мой вид, вполне естественно, показался ей неуставным.
— Что вы хотели, молодой человек? — спросила она с явным превосходством в живой силе. — Мы уже закрыты. Приходите завтра. — Она зло прищурилась. — И желательно в трезвом виде и без верхней одежды!
Я сразу узнал этот угрожающий скрипучий голос. Это была та старая злючка, которая наехала на меня из-за невозвращенной книжки. Опять она встала на моем пути! Как ее там бишь зовут? Кажется, Ксения Ивановна, бывший директор школы?
Однако где же моя принцесса?! Почему ее нет? Неужели мне придется уйти ни с чем?! Но этого не может быть! Неужели высшие силы напрасно привели меня к дверям этой библиотеки?! Не может быть!
— Ксения Ивановна, мне нужна Татьяна! — безвольно, но с отчаянием во взгляде промямлил я, уже предвидя допрос, которому немедленно подвергнусь.
Старушка, однако, не спешила приколачивать меня гвоздями к позорному столбу. Может быть, помогло то, что я знал ее имя-отчество? Или моя покорность? Она еще раз внимательно на меня посмотрела, что-то во мне разглядела под наносной расхристанностью, потом немного поразмыслила и вдруг беззлобным голосом сказала:
— Она отошла. Сейчас я ее позову.
— Спасибо…
Старушенция скрылась в подсобном помещении.
Тем временем за моей спиной собрались последние посетители библиотеки со стопками только что отобранных книг — человек пять. Они явно меня опасались — я был разбросан, наэлектризован, ненормален, поэтому держались они от меня на некоторой дистанции и даже не смели пошевелиться.
И я увидел Татьяну — Таню. Она самым мистическим образом материализовалась из архивных глубин и невесомо, пластично, озаренная каким-то розовым сиянием, выплыла мне навстречу, глядя только на меня, и так ласково, так желанно, будто перед ней был долгожданный принц — писаный красавец, а не распоясавшийся грязный пьяный безумец.
Эта родинка на щеке! Ах!
Она была уже рядом.
Я взмок от сильнейшего волнения. Ноги ослабли, мне показалось, что сейчас я просто рухну на пол. — Александр?!
Она сразу меня узнала и, чувствовалось, была несколько сконфужена моим нахальным приходом и моим видом.
За ее спиной мелькнули очки Ксении Ивановны.
Пелена с моих глаз спала. Вблизи она была частью плоти этого порочного мира — вполне земной женщиной с бедрами, грудью, с бесцветным пушком над верхней губой, с чувственным выразительным взглядом, с легким налетом усталости на лице.
— Таня, мне нужно с тобой срочно поговорить!
Она смущенно посмотрела на очередь из читателей, оглянулась на свою напарницу.
— У меня сейчас работа… а вечером я занята… Позвоните мне завтра. Хорошо? Помните телефон?
Она была просто очаровательна, особенно с этими красными пятнами стыда, выступившими на щеках.
Я решил, что она хочет от меня отделаться, что больше ждать нельзя, что время пришло и что дороги назад нет (и не надо!), и вдруг выпалил такое, что все застыли, как на фотографии:
— Выходи за меня замуж!
Я сказал это очень серьезно, хриплым гробовым голосом, так, что ни у кого не возникло и капли сомнений в моей искренности.
— Вау! — нечаянно проронила студентка с лисьей мордочкой и тут же в страхе прикрыла рот рукой.
Была тишина, и было отчетливо слышно, как бьется о стекло толстая библиотечная муха. Все, затаив дыхание, напряженно ждали, что ответит моя брюнетка.
— Разве так бывает? — наконец печально спросила она.
— Как?
— Ну вот так. Мы же с вами едва знакомы. Я о вас ничего не знаю, а вы обо мне…
— Ха-ха, вранье! Мы знакомы целую вечность. — Я обернулся к зрителям: — Мы уже сто лет знаем друг друга — я давно записан в этой библиотеке. И в гостях у нее бывал… Танюша, как мама твоя? Передавай ей привет от меня…
Читатели вопросительно посмотрели на молодую библиотекаршу, требуя взглядами объяснений.
— Это неправда, — кротко возмутилась девушка.
— Как неправда? Разве мы не знакомы минимум два года? Разве я не был у тебя дома? Скажи! Только честно!
Татьяна не знала, куда деть свои глаза.
— Был… но… но ничего не было!
— Ну об этом история умалчивает! — цинично возразил я. — Может не было, а может, и было!
Я понял, что публика на моей стороне, и это придало мне такой уверенности, что я самым наглым образом скинул куртку и бросил ее на библиотекарскую стойку.
Тут вмешалась Ксения Ивановна, которая до этого молча и с острейшим любопытством, как и остальные, наблюдала за происходящим. Я думал, что старая калоша встанет на защиту своей сослуживицы и поднимет шухер, но она села за стол, властно показала рукой посетителям, чтобы подходили к ней — она всех быстро обслужит, а моей смущенной красавице властно изрекла:
— Танюша, иди домой, я здесь разберусь! И возмущенно добавила, обращаясь ко мне:
— Уберите отсюда вашу куртку! И учтите, если вы обидите ее, я лично займусь вами, и тогда вы проклянете тот день, когда родились на свет! Понятно?!
— Понятно!
«Мировая бабка!» — подумал я.
Татьяна посмотрела на меня с сомнением, с упреком. Ее глаза блестели от обиды. Конечно, моя чудесная фея, моя римлянка, мое наваждение не заслужила такого позора — врывается в библиотеку какая-то пьянь, срамит перед читателями и сотрудниками. Но что я, черт побери, мог поделать?!
— Я прошу тебя, удели мне хотя бы десять минут! Мне так много нужно тебе сказать! Я умоляю тебя!
— Не лучше ли поговорить, когда ты будешь трезвый? — вновь попыталась ускользнуть моя золотая змейка.
— Нет! Сейчас или никогда!
Она всё еще стояла в нерешительности.
Тогда я рухнул на колени и произнес пылкий монолог, причем с такой прямотой, на которую ранее не был способен:
— Прости меня, что я в таком виде! Я пьяный лишь потому, что трезвый никогда не решился бы на такой поступок! Вот уже много месяцев я думаю о тебе, не могу ни спать, ни есть… Прежде чем войти сюда, я целый час стоял у двери, курил, плакал… Я уже давно всё обдумал… Самым трезвым образом… И я решил, что ты будешь моей…
Кто-то из читателей согласно кивнул и посмотрел на соседей, по-прежнему увлеченных феерическим представлением, разыгравшимся на их глазах: действительно стоял у входа, действительно курил…
— Ты решил? А ты со мной посоветовался? — Татьяна по-прежнему мягко сопротивлялась, хотя в ее противоречивых интонациях можно было уловить и некоторое расположение ко мне.
— Вот я и пришел, чтобы посоветоваться! — ловко выкрутился я. — Я люблю тебя! Я влюбился в тебя сразу, как только увидел! Ты, наверное, думала, что я очередной прохвост, деляга, новый русский, ищущий себе на ночь развлечение, но я совсем не такой, поверь мне! Да, я тебя совсем не знаю, но мне вполне достаточно того, что я вижу. И больше ничего! Будь моей женой! Я обещаю, что буду всю жизнь любить только тебя одну, я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы ты была счастлива. Сейчас я не так богат, как раньше, когда мы познакомились, но нам хватит, чтобы начать новую жизнь и ни в чем не нуждаться. А потом, я еще в самом расцвете сил! Я еще в бараний рог сверну этот мир, вот увидишь!.. А ты будешь делать все, что захочешь. Хочешь, будешь целыми днями посещать магазины, спортивные клубы и салоны красоты. А захочешь остаться библиотекарем, я куплю тебе эту библиотеку, и делай с ней все, что хочешь!..
Мой натиск был чудовищен. Даже Ксения Ивановна открыла рот от удивления.
«Я бы ни секунды не раздумывала! — шепнула студентка с лисьей мордочкой подружке. — А эта ломается, как целочка, просто противно!» — «Дура, она не ломается, а набивает себе цену! — таким же сдавленным голосом отвечала подруга. — Он все равно на крючке и никуда уже не денется!»
— Хорошо, я подумаю! — еле слышно выдавила Татьяна.
— Нет, я хочу услышать ответ сейчас!
— Таня! — вновь вмешалась старая библиотекарша. — Прекращай этот балаган! Это, в конце концов, библиотека, а не… а не дискотека!
И она решилась.
— Пойдемте! — Она заставила меня подняться с колен и увлекла за собой.
— Извините! До свидания! — бросила она посетителям библиотеки, весьма довольным увиденным.
— До свидания! — ответили те хором.
Читать бесплатно другие книги:
