Гладиатор по крови Скэрроу Саймон

Раненый вдруг плотно сжал веки, скривился, и тело его напряглось. Пальцы его крепко стиснули ладонь Аякса, пока он сопротивлялся волне боли, вспыхнувшей в его теле. Наконец, боль отпустила Хилона, и тело его обмякло. Жилка на шее его отчаянно билась, капельки пота выступили на лбу. Через некоторое время дыхание его стало ровнее, и взгляд Хилона вернулся к Аяксу.

— Прости…

— Мне не в чем тебя прощать.

— Но я больше не смогу сражаться рядом с тобой.

— Я это знаю. И не забуду тебя. — Аякс помедлил. — Ты спас мне жизнь. Почему?

— Почему? — Хилон нахмурился. — Потому что ты мне как брат.

Аякс неторопливо кивнул.

— Теперь мне пора идти. Вернусь попозже, и тогда мы с тобой поговорим.

— Спасибо тебе. — Хилон посмотрел на противоположную сторону комнаты, на лежавший возле стены кольчужный нагрудник и сложенное рядом оружие. — Но прежде чем уйдешь, прошу, положи все это возле моей постели.

Аякс посмотрел на оружие.

— Зачем?

— Мой меч в римской крови. Если силы вернутся, я хочу почистить оружие.

Пытливо посмотрев на него, Аякс неторопливо кивнул.

— Хорошо. — Забрав оружие вместе с кольчужным жилетом Хилона, он осторожно положил их рядом с постелью умирающего. — Вот.

— Спасибо тебе, — негромко отозвался Хилон, не отводя взгляда от потолка.

С тяжелым сердцем направившись к двери, Аякс остановился на пороге.

— Мы с тобой еще увидимся, брат мой.

— Да, — прошептал Хилон. — В этой… или в будущей жизни.

Выйдя из комнаты, Аякс на мгновение замер, раздумывая, не стоит ли вернуться к Хилону. Чтобы удержаться от этого, потребовалась вся его сила воли. Хилон страдал от мучительных болей, он умирал. И если он решил собственной рукой окончить свою жизнь, пусть так и будет. Ему решать. За это право он отдал свою жизнь. Тем не менее великая тяжесть лежала на сердце гладиатора, превращаясь в горечь и ненависть. Он посмотрел в сторону клетки… детям уже надоело тыкать в узников палками, и они уселись на расстоянии протянутой руки вокруг клетки, наблюдая за римлянами и наслаждаясь их жалким положением.

— Убирайтесь отсюда!

Он направился к ним, и дети поспешно повскакали на ноги и побежали в лагерь. Аякс подошел к клетке, железному сооружению шести футов длиной и четырех в высоту и в глубину. Места в ней было немного, укрытия от стихий — тоже. По ночам пленные мерзли, днем их мучила жара. Одежду у них отобрали, так что теперь они сидели в собственной грязи. Аякс приказал, чтобы им не причиняли вреда, и поэтому их кормили и поили так, чтобы сохранить жизнь. Запах мочи и кала заставил его наморщить нос; положив руку на верх клетки, гладиатор наклонился вперед, так, чтобы видеть обоих пленников, мужчину и женщину, сидевших в ее противоположных концах.

— Ну, и как сегодня чувствуют себя мои гости?

Мужчина молча посмотрел на него; женщина, глядя в землю, плотнее обхватила колени. Аякс одарил обоих улыбкой.

— Вижу, не нравится; считаете, что можно было устроить вас и поудобней? А знаете, когда меня продали в рабство, первый месяц мне пришлось провести в клетке поменьше этой… с двумя соседями. Сейчас вы вполне можете представить, что это было такое. Однако представить — не значит вынести, как вы можете сейчас убедиться.

Никто из пленников не пошевелился, и Аякс какое-то время смотрел на них, пока женщина не пересела к нему спиной. Аякс расхохотался и присел на корточки, чтобы иметь возможность заглянуть в лицо мужчины. Темные волосы пленника склеивала запекшаяся кровь, оставленная полученным во время пленения ударом.

— Как себя сегодня чувствует твоя голова, центурион? Или мне положено теперь называть тебя префектом?

Макрон не ответил.

— Со дня нашей первой встречи ты определенно пошел в гору. Кем ты был… центурионом корабельной пехоты, а теперь есть на что посмотреть. Командир гарнизона Гортины. Впрочем, я превзошел тебя. За считаные дни — из раба в стратеги.

— Какой ты стратег. — Макрон плюнул на землю. — Всего лишь разбойник. И этот сброд ты называешь армией? — Он кивнул в сторону лагеря.

— Ну, мы добились некоторых успехов. И я бы не сказал, что после начала восстания вы, римляне, покрыли себя неувядаемой славой. Неужели станешь спорить?

Макрон ответил ему гневным взором:

— Тебе прекрасно известно, что твой мятеж закончится одним-единственным образом. На Крите высадится войско, которое сотрет в порошок тебя вместе с твоей братией. Пока вам приходилось иметь дело только со вспомогательными когортами, армией второго сорта. Ты не можешь рассчитывать на победу над легионами.

— Посмотрим, — ответил Аякс. — Но в данный момент я владею всем Критом. Или буду владеть, когда Гортина падет и правитель составит вам компанию в этой клетке.

— Что ты намереваешься сделать с нами? — невозмутимым тоном поинтересовался Макрон. — Ты должен понимать, что в качестве заложников мы бесполезны тебе. Семпроний не сдастся, если ты пообещаешь ему сохранить нам жизнь.

— Я знаю это. Вчера я сделал ему такое предложение и получил отказ. — Аякс повернулся к Юлии. — Решение далось ему нелегко, тебе приятно будет это услышать. Я своими глазами видел, как трудно оно далось ему. Нелегкое это дело терять дочь… или отца. — Он посмотрел в сторону дома. — Или друга.

Макрон проследил направление его взгляда.

— Того, который спас тебе жизнь. Как он сейчас?

Резко выдохнув, Аякс ожег взглядом Макрона.

— Умирает или уже умер. Но что до него тебе?

— Мне неважно, кого я убиваю на поле битвы, — пояснил Макрон. — Но теперь мы находимся в другом месте. Он совершил отважный поступок, достойный восхищения. И я с печалью услышу о его смерти.

— Ну конечно, профессиональное солдатское братство. Но ты кое о чем забываешь. Мой друг был рабом, а не солдатом.

— Рабом, солдатом, какая разница? — усталым тоном отозвался Макрон. — Когда человек берет в руки оружие и выходит против тебя в честной схватке, есть ли что-то важней? Уж кому это знать, как не тебе, гладиатор.

— Не смей называть меня так! — вспыхнул гневом Аякс. — Я больше не гладиатор, римлянин. Я сражаюсь за себя самого и за своих людей. Я скорее умру, чем снова выйду на арену сражаться на потеху толпе.

Аякс умолк, стараясь сдержать ярость. Желание разбить вдребезги замок клетки, вытащить римлянина из дерьма и убить его было слишком сильным. Стиснув кулаки, он зажмурил глаза и несколько раз глубоко вздохнул, преодолев, наконец, гнев. Поднявшись, Аякс отошел от клетки.

— Подожди! — окликнул его Макрон. — Ты так и не ответил, что намереваешься делать с нами. Со мной и этой благородной девицей…

Повернувшись через плечо, Аякс холодно усмехнулся:

— Намереваюсь заставить вас страдать так долго, как это только возможно. А когда заточение в клетке поставит вас на грань сумасшествия, центурион, тогда я убью тебя. Самым медленным из всех возможных способов. Я хочу, чтобы ты умирал медленно и чтобы ты ощущал агонию каждого мгновения этой смерти. Что касается женщины… она бесполезна мне, ибо родной отец отказался от нее. Пусть пока страдает вместе с тобой, а потом я отдам ее своим людям. Они успели полюбить плоть благородных римлянок. — Посмотрев на Юлию, Аякс облизнулся. — И, если мне сперва удастся захватить Гортину, я постараюсь, чтобы твой отец, добрый сенатор, присутствовал здесь при поругании своей дочери.

— Ублюдок! — Макрон ударил ногой о прутья клетки. — Проклятый трус! Клянусь всеми богами, что если ты прикоснешься к волоску на ее голове, то…

— Что? Что «то»? — расхохотался Аякс. — Будешь являться ко мне призраком по ночам? Быть может, я и тебя заставлю быть свидетелем этого процесса, и только потом убью.

Макрон стиснул зубы, и в глотке его что-то заклокотало. Он вцепился в прутья клетки и тряхнул их всей своей силой.

— Макрон! — вдруг в разговор вмешалась Юлия. — Макрон! Посмотри на меня!

Оторвав яростный взор от гладиатора, тот посмотрел на девушку.

— Он просто дразнит тебя, Макрон. Не поддавайся. Не доставляй ему удовольствия. Мы должны быть выше его. Сильнее.

Аякс ухмыльнулся:

— Можешь сколько угодно корчить сейчас отважную аристократку, моя милая госпожа, но посмотрим, насколько тебя хватит, когда ты, наконец, попадешь в руки моих парней… Однако довольно. Мне пора идти. Я уже насладился вашей изысканной беседой. Подлинно насладился. И не сомневаюсь в том, что вскоре нам предстоит новая встреча.

Насмешливо помахав своим пленникам рукой в знак прощания, он направился искать коня, чтобы совершить ежедневный осмотр укреплений Гортины.

Когда в середине дня Аякс вернулся на ферму, его уже ждал Кярим.

— Хилон умер, — ровным тоном сообщил парфянин.

Аякс опустил голову и кивнул.

— Он умер от собственной руки?

— Да.

— Этого он и хотел. Где он?

— Внутри. Я было приказал, чтобы труп завернули в полотно для похорон, но потом подумал, что ты, может, захочешь проститься с ним.

Недолго подумав, Аякс отрицательно качнул головой:

— Он мертв, и я его не забуду. Этого довольно. Прикажи, чтобы его похоронили. Выкопайте ему могилу в спокойном месте, где его не потревожат римляне.

Кярим посмотрел на него, чуть приподняв в удивлении тонкие брови.

— Выходит, ты считаешь, что римляне могут победить нас?

— Могут. В этой жизни возможно все, мой друг. И если наше восстание ждет поражение, я не хочу, чтобы его тело стало трофеем победителей. Как и мое собственное. И твое тоже.

— Понимаю.

— Хорошо. А теперь мне надо поесть. Буду в саду, если кто-нибудь станет искать меня.

Кярим склонил голову:

— Да, стратег.

Весь остаток дня Аякс провел в саду на скамье, склонившись, уперев локти в колени и опустив голову на переплетенные пальцы. Размышляя над ходом восстания, он не отводил глаз от небольшого алтаря домашнему божку, устроенному в уголке сада. Мысль о том, чтобы возглавить восстание, даже не приходила ему в голову, когда он получил шанс вернуть себе свободу, бежав из-под обрушившейся крыши дворца правителя. По правде сказать, после прибытия на Крит он мог бежать в любой момент, однако быть в бегах до конца жизни под страхом жуткого наказания после поимки было ему не по вкусу. Землетрясение изменило все. Сначала он подумал, что оно даст ему превосходную возможность раствориться в небытии, затеряться в развалинах вместе со многими другими. Он рассчитывал изменить внешность, выждать время и найти место на корабле, покидающем остров. Но вместо этого вдруг оказался вожаком небольшой банды беглых рабов, и уже совсем неожиданно — вождем армии мятежников. Положение это давало возможностью отомстить Риму, и Аякс теперь понимал, что соблазнился этой перспективой. Вопрос состоял в том, чем на самом деле могло закончиться это восстание…

Засевший в Гортине надменный аристократ отказался вести какие бы то ни было переговоры об освобождении рабов. Но если свободы невозможно добиться, зачем тогда это восстание? Центурион Макрон прав. По прошествии некоторого времени Рим пришлет сюда сильную армию, которая подавит восстание и учинит жестокую расправу над его участниками. С тяжелым сердцем Аякс понял, что должен сказать об этом своим ближайшим соратникам. Если восстанию суждено чего-то добиться, то он должен быть уверен в том, что те, кто видят в нем вождя, понимают и разделяют его цели.

Командиры отрядов собирались у фермы в подавленном настроении. Известие о смерти Хилона быстро обежало станы мятежников, и многие открыто предавались горю. Вступая в сад, они рассаживались на свободных скамьях или садились на корточки широким полукругом перед Аяксом. Кярим и его помощники нашли в одном из сараев небольшую жаровню и развели в ней костер посреди сада. Неяркий свет позволял Аяксу видеть лица своих приближенных. Все они были тертыми жизнью людьми. Среди них были подобные ему бывшие гладиаторы, другие руководили артелями рабов, трудившихся в поместьях, или артелями грузивших корабли колодников, а то и работали в здешних копях и шахтах. Был среди них каменщик, обреченный складывать гробницы богачей, в то время как его самого в конце жизни ждала братская могила. Был среди них и силач из бродячей артели комедиантов, развлекавший своей силой состоятельных римлян, не подозревая при этом, что придет день, когда он будет раскалывать черепа их соотечественников столь же непринужденно, как колол каштаны в своей могучей ладони.

Но как бы ни провели они свою прошлую жизнь, теперь их объединяло общее дело, и все они ждали, что Аякс приведет их к лучшей доле.

Прочистив глотку, бывший гладиатор поднялся на ноги и провел рукой по черным кудрям.

— Друзья мои, сегодня мы потеряли человека, который был братом всем нам. Простите меня, но в сердце моем горе, иначе я приветствовал бы вас вином и мясом, а Хилон, быть может, и спел бы для нас. — На лицах некоторых рабов появилась мечтательная улыбка. — Но Хилона больше нет с нами, а я не в том настроении, чтобы любезничать. Но еще больше сердце мое угнетает необходимость взглянуть правде в глаза. Правде, которой я обязан сегодня поделиться с вами.

Сделав паузу, он вздохнул, прежде чем продолжить речь.

— Римляне никогда не вернут нам свободу. И никогда не оставят нас в покое. В этом можно не сомневаться.

— Тогда мы сами должны вернуть ее себе, — буркнул каменщик Фуск. — И если римляне будут возражать, их придется просто убить.

Раздался дружный хор одобрения, и Аякс кивнул:

— Прекрасная мысль, и до сих пор она верно служила нам, Фуск. Однако я опасаюсь, что на деле мы добились всего, на что могли только надеяться. Мы победили римлян в бою, мы захватили один из их городов, а теперь уцелевшие римляне заперты за своими стенами. Мы стали хозяевами этого острова. В настоящий момент. А сейчас мы должны спросить себя, какова подлинная цель нашего восстания.

— Ты говоришь как философ, — раздался чей-то голос, кое-кто усмехнулся.

Аякс заставил себя улыбнуться.

— Я не философ. Я предпочитаю действовать, а не думать. Но теперь пришло время подумать. Этого нельзя более откладывать на потом.

На лицах некоторые из рабов еще застыло удивление, когда Аякс сложил на груди руки и продолжил:

— Чего вы хотите добиться?

После недолгого молчания кто-то проговорил:

— Свободы, стратег. Ничего другого мы никогда не хотели.

Аякс кивнул.

— И сейчас она есть у нас. Только ненадолго. Римляне не успокоятся, пока не подавят наше восстание, сколько бы солдат и времени на это ни потребуется. Они не знают жалости. Таков их обычай. Я надеялся, что нам удастся оставить остров, выменяв свободу на заложников, однако правитель не захотел сдавать Гортину. Не удастся нам найти и достаточно кораблей, чтобы переправить всех на другие берега. Поэтому мы должны найти решение здесь, на Крите, причем найти его еще до того, как римляне пришлют сюда свое войско. У нас есть не так много времени, чтобы говорить с позиции силы. И за это время мы должны заставить римлян считать нас самой грозной опасностью для себя. Вот почему мы должны взять Гортину как можно скорее. Нам нужно как можно больше римлян-заложников, чтобы было за что торговаться. Братья мои, мы должны идти на штурм.

Слова его были встречены молчаливым неодобрением. Фуск прокашлялся:

— Стратег, мы потеряли слишком много людей в первом штурме. А ведь атака шла только на одни ворота. Чтобы взять город, нам придется атаковать куда большими силами. В таком случае мы потеряем тысячи людей, а не сотни.

— Правильно. Я этого не отрицаю. Но если мы не возьмем Гортину и Рим не захочет вступать с нами в переговоры, тогда всех нас уже можно считать покойниками.

— Но зачем атаковать город? — продолжил Фуск. — Мы можем взять его измором.

— И сколько времени на это потребуется? Или ты думаешь, что они сидели сложа руки, пока мы разбирались с Маталой? На мой взгляд, они должны были свезти в город все продовольствие, до которого смогли дотянуться. Они могут продержаться не один месяц. Достаточно долго для того, чтобы на Крите высадилась армия и сняла осаду. К тому же, чем мы сами будем питаться все это время? Уже через несколько дней мы опустошим все окрестности, и нам придется посылать фуражиров все дальше и дальше… Нет, город следует взять как можно скорее и любой ценой.

На сей раз некоторые принялись качать головами, послышались протесты. Заговорил еще один раб:

— Стратег, ты слишком много хочешь от наших людей. Они храбры и совершили уже многое. Но чтобы взять Гортину, нужна обученная армия. Я не хочу, чтобы мои люди гибли в непродуманной атаке. Но даже если я и соглашусь, не думаю, что все последуют моему приказу.

Его мнение поддержали и другие командиры отрядов, и Аякс с негодованием посмотрел на них:

— Тогда мы можем полностью исключить потери и приготовиться к сдаче в плен. При удаче мы можем выговорить у правителя милостивые условия — если предложим сложить оружие и закончить восстание. Не сомневаюсь в том, что он удовлетворится казнью главарей и всех, кого заметили в преступлениях против своих хозяев. Только дело не закончится этим. Вам известен закон. Если любой домашний раб оказывается виновным в убийстве своего господина, тогда к смерти приговариваются все рабы дома. Уцелевшие могут считать, что им повезло, если отделаются поркой, прежде чем их вернут владельцам. — Аякс с негодованием обвел собравшихся взглядом. — Итак, пойдем ли мы этим путем, братья мои?

Собравшихся охватило напряженное молчание, наконец Фуск осмелился ответить. Нервно глотнув, он обратился к гладиатору:

— Стратег, похоже, ты обещаешь нам выбор между смертью сейчас и смертью потом. Наши люди живут мгновением. Каждый день свободы для них драгоценный дар. Неужели тебя удивляет, что они слишком дорожат и такой жизнью, чтобы рисковать ею при штурме Гортины?

Аякс ощутил, что внутренности его сжались в комок. Ему хотелось кричать на этих тупиц. Разве они не шли раньше на огромный риск, разве не приносили великие жертвы? Ситуация требовала заново вдохнуть в них отвагу. Он заставил свой голос оставаться спокойным.

— Не сомневаюсь в том, что и Хилон считал свою жизнь драгоценной. Тем не менее он отдал свою жизнь ради восстания и умер без сожаления.

Потупившись, Фуск проговорил:

— Я не Хилон.

— Понятно. А как насчет остальных? Вам его подвиг ни о чем не говорит?

Никто не ответил ему, и Аякс не стал нарушать мучительное для всех виноватое молчание. Он не знал, что делать, не знал, что сказать… Ему пришлось сжать кулаки за спиной и постараться подавить гнев, желание излить на них свою ярость, устыдить их. Какое-то мгновение он был готов отправиться на штурм города в одиночку. Он пойдет к стене с мечом в руке и увидит, кому хватит отваги последовать за ним и исполнить клятву, которую дали они друг другу, объединившись в восстании против Рима.

Но тут в двери дома показался силуэт командира одного из разъездов, которые Аякс рассылал в разведку по всему острову. Он тяжело дышал, на коже его блестел пот.

— Что случилось? — спросил Аякс.

Разведчик обвел взглядом собравшихся командиров и вновь посмотрел на Аякса.

— Говори, — приказал тот. — Докладывай.

Разведчик кивнул, облизнул пересохшие губы и начал:

— Мы нашли корабли, стратег. Целый флот. Они находятся в бухте в трех днях езды отсюда.

— Корабли? Флот? — Аякс поднял бровь. — Военные корабли?

— Нет, стратег. Торговые. Огромные торговые корабли, набитые до отказа зерном. Мы поймали одного из моряков и допросили его. Эти корабли принадлежат к хлебному флоту, везущему зерно в Рим. Они попали в сильный шторм. Два корабля утонули, остальные получили повреждения и зашли в бухту для починки. Там мы и застали их, ожидающих древесины, канатов и парусов, чтобы починить корабли и продолжить плавание в Рим.

Аякс не тратил времени на раздумья.

— А скоро ли они завершат свой ремонт?

— Не слишком, господин. Допрошенный нами моряк утверждал, что им потребуется несколько дней, чтобы найти необходимое и доставить в бухту…

— А где этот моряк?

Разведчик чиркнул себя ногтем по шее.

— Прости, стратег. Я подумал, что так будет лучше.

Аякс кивнул, уже осознавая все значение этой новости.

Улыбнувшись, он пробормотал себе под нос:

— Хлебный флот…

Волнение округлило глаза Фуска.

— Видят боги, мы сумеем прокормить наших людей почти целый год, если сможем захватить этот груз.

Аякс усмехнулся:

— Ты не понял главного, Фуск. Это зерно нужно не нашим людям. Оно нужно Риму. Если хлебный флот не придет, они будут голодать. Там, в Риме, нужно накормить миллион ртов. Как долго, по-твоему, император сумеет не обращать внимания на голодающую толпу? — Гладиатор кивнул в такт своим мыслям. — Наконец мы получим оружие, которое можно будет приставить к самому горлу врага…

Глава 26

Экипажи военных кораблей оставили в Матале хоронить убитых, а Фульвий повел свою колонну на Гортину. Терзаемый тревогой за друзей, Катон ехал впереди с турмой конной когорты. Он вел всадников к столице провинции галопом по пыльной дороге, заранее ужасаясь тому, что может увидеть возле стен города. Новоиспеченный трибун разрешил отдохнуть коням и людям только тогда, когда и те и другие предельно устали… Только тогда он приказал вести коней в поводу, пока животные не отдохнули в достаточной мере, чтобы везти людей.

Все это время в голове его кружился вихрь видений. Его воображение рисовало дымящиеся руины Гортины, улицы, заваленные мертвыми телами по всей дороге к акрополю, где… На мгновение Катон с силой зажмурил глаза, чтобы изгнать из воображения это видение, и обратился к молитве, безмолвно умоляя богов пощадить Юлию, Макрона и всех остальных. Если они окажутся в безопасности, Катон поклялся стать слугой — что там, рабом богов — и жить только для того, чтобы угождать им. Если ему надлежит оплатить жизнь своих друзей собственной… что ж, да будет так.

Внутренний голос тем временем настырно корил его за ханжество. С каких это пор он решил настолько довериться божественному вмешательству? Ощутив два раздиравших душу противоположных порыва, Катон решил обратиться к мыслям о мести. Если Аякс уже убил их, молодой центурион поклялся не успокаиваться, доколе гладиатор не будет пойман и убит, чего бы это ему ни стоило. Сердце его захлестывала ненависть, наполнявшая все его существо желанием уничтожить Аякса, истребить всякую малую частицу его существа. До сих пор ему еще не приводилось испытывать подобного стремления к мести, и на короткое мгновение некая часть его разума, еще способная на рациональное мышление, напомнила ему о том, что в точности такое же пламя ненависти бушует в сердце гладиатора.

— На хрен этого Аякса, — пробормотал Катон себе под нос сквозь стиснутые зубы.

Декурион, ведший своего коня за повод рядом с Катоном, посмотрел на него.

— Господин?

— Что тебе? — Катон ожег его яростным взором.

— Мне показалось, что ты что-то сказал. Что-то вроде приказа.

— Нет. Ничего такого. Совсем ничего. — Катон подошел к боку коня. — По коням!

Лошади еще тяжело водили боками, и готовый протестовать декурион с неудовольствием посмотрел на Катона, но передумал. Усталые всадники турмы поднялись в седла и взяли поводья.

— Шевелитесь! — рявкнул Катон на самых медлительных. — Если мы опоздаем, одни только боги сумеют помочь вам.

— Господин, — декурион подвел своего коня ближе к Катону и понизил голос, — парни устали.

— Мне-то что! Нам нужно как можно быстрее попасть в Гортину. Понял?

— Господин, особого смысла торопиться в Гортину нет. — Он показал на своих людей. — Нас всего тридцать. Если там рабы, мы ничего не сможем поделать с ними. Если они уже взяли город, тогда… — он поежился, — тогда мы не сможем отменить случившегося.

— Плевать, — буркнул Катон. — Командую я, и если нам придется загнать коней для того, чтобы поспеть в Гортину до темноты, пусть будет так. Понял?

Декурион глубоко вздохнул и кивнул.

— Тогда поехали. — Катон поднял руку вверх и, указав ею вперед, послал коня с места рысью. — Вперед!

Переведя коней на галоп, турма загромыхала по дороге.

Ближе к вечеру, когда тени стали расти, милевые столбы указали на близость города. Урожай по обе стороны дороги был убран, а садовые и масличные деревья обобраны начисто — словно по ним пронеслась туча саранчи. Попадались и распростертые возле телег и повозок трупы людей, не сумевших уйти от рабов. Свидетельства жестокости прошедшей здесь армии Аякса заставляли нутро Катона сжиматься в кулак. Ужас перед тем зрелищем, которое должно было вот-вот предстать перед ним у стен города, доводил его до грани безумия.

Затем они миновали последний милевой столб, и дорога пошла на подъем. Когда всадники оказались наверху и перед ними открылся город, Катон осадил коня.

— Стой!

Под фырканье лошадей и тяжелое дыхание всадников он, сощурясь, начал осматривать окрестности. Местность вокруг Гортины несла на себе следы огромного лагеря. Сотни костров опалили землю и оставили после себя невысокие кучки пепла. Ни дерева, ни куста… мелкие строения разобраны на топливо и растопку. Там и сям виднелись груды дочиста обглоданных костей животных, на которых копошились птицы и крысы, добиравшие с них последние остатки. Виднелись несколько сортирных канав, однако те, кто стоял здесь лагерем, по большей части пользовались отведенными для этого участками, теперь украшенными оставленными ими кучками. Около стен города можно было видеть несколько человек, еще больше людей находилось на стенах и башнях.

— Наши или нет? — пробормотал декурион.

— Есть только один способ определить это, — ответил Катон, сжимая поводья.

Декурион бросил на него резкий взгляд.

— Если это рабы, то усталые кони не смогут спасти нас.

— Тогда помолись богам, чтобы это оказались наши люди. — Движением руки Катон послал колонну вперед и перевел коня на рысь. Турма приближалась к городу. Приближение всадников отметил тонкий звук трубы, и люди, находившиеся у стен, заторопились к ближайшим воротам и калиткам. Оказавшись в четверти мили от западных ворот, Катон велел знаменосцу турмы поднять повыше значок, чтобы тот был виден находящимся в крепости.

Декурион указал на людей, расположившихся над воротами.

— Точно наши, господин.

— Рано говорить, — ответил Катон. — Мятежники вооружались захваченным у наших людей снаряжением. Смотри внимательнее.

Когда конь Катона шагом приблизился к запертым воротам, из-за парапета высунулась поднявшая руку фигура.

— Стой! Ты, первый, приблизься и назови себя.

Прищелкнув языком, Катон послал коня вперед.

— Я — трибун Катон! Вернулся из Александрии с подкреплениями. Открывай ворота!

— Да, господин, — ответил дежурный оптион с явным облегчением.

Мгновение спустя створки ворот повернулись внутрь, и Катон во главе турмы въехал в город. Проехав под сводом ворот, он соскочил с коня и, подойдя к оптиону, ткнул большим пальцем в сторону равнины.

— Похоже, что во время моего отсутствия у вас побывали гости.

— Да, господин. Много тысяч гостей.

— И много ли хлопот они вам причинили?

— Ходили на приступ, как только пришли к городу, и дорого заплатили за наглость. А потом решили взять нас измором.

— И где же они сейчас?

Оптион покачал головой:

— Не имею представления, господин. Уже сегодня утром их не было. Должно быть, ушли ночью и оставили горящими костры, чтобы мы ничего не заподозрили до первого света. Правитель послал разъезды — чтобы отыскать их и понять, куда они направляются.

— Правитель? — нахмурился Катон. — А где префект? Где Макрон?

— Его нет с нами, господин.

— Нет? — Катон шагнул к оптиону и схватил его за ремни обмундирования. — Что это значит — нет?

— Попал в плен, господин.

— Макрон в плену? Не верю. Как это случилось? Ты же сказал, что атака была отбита.

— Это случилось не во время приступа, господин. Потом, когда он пытался увезти дочь правителя из города в безопасное место.

Катон судорожно глотнул, не мигая, заглянул в глаза оптиона и негромко спросил:

— Значит, дочь правителя тоже в плену?

— Да, господин.

— Откуда тебе это известно?

— Вождь мятежников, этот гладиатор, вывез их к стене в клетке, когда пытался уговорить правителя сдать город.

В сердце Катона появилась надежда.

— Так, значит, они живы!

— Да, господин. Во всяком случае, были живы тогда, когда гладиатор показывал их правителю. Это случилось несколько дней назад, господин. С тех пор их никто больше не видел.

Ужас объял Катона. Поглядев на свои руки, он заметил, как побелели костяшки пальцев, которыми он вцепился в обмундирование оптиона. Выпустив ремни, центурион заставил себя отступить на шаг и указал на своих всадников:

— Проведи этих людей в конюшню во дворце правителя. Позаботься, чтобы людей и животных накормили, и найди им место для отдыха.

— Да, господин.

— Правитель по-прежнему находится в своей резиденции на акрополе?

— Да, господин.

— Отлично. — Катон глубоко вздохнул, чтобы снять накопившееся в груди напряжение. — Исполняй, оптион.

Оставив своего коня на попечение декуриона, он направился пешком по улицам к воротам акрополя. Горожане, мимо которых он проходил, были заняты приготовлением вечерней трапезы и не удостоили его и взгляда. Усталость, напряжение и уныние читались почти на каждом лице. Одни только дети проявляли какую-то живость и довольство, беззаботно играя между грудами битого камня и уцелевшими домами.

Мимолетное облегчение, которое Катон ощутил, узнав, что Макрон и Юлия живы, теперь уступило сознанию того, что они по-прежнему находятся в руках Аякса. В качестве заложников они имеют какую-то ценность, но тот момент, когда враг решит, что никакой пользы из них извлечь невозможно, станет последним в их жизни. Но что еще хуже, если Аяксу взбредет в голову отомстить за смерть отца, то Макрону и Юлии предстоит испытать самые жестокие пытки и мучения, прежде чем им будет дарована великая милость — смерть. От одной мысли об этом Катону сделалось тошно, и он даже на мгновение остановился, прежде чем продолжить путь наверх к акрополю.

Добравшись до резиденции, центурион застал сенатора в его кабинете. Семпроний сидел у окна и пустыми глазами взирал на город. На столе стоял кувшин с вином, в руке сенатор держал кубок… Катон постучал в дверной переплет.

— Ну что еще там? — отозвался Семпроний полным усталости голосом. — Потом, мне кажется, что я приказал не тревожить меня.

— Это я, господин, — негромко проговорил Катон.

Семпроний немедленно повернулся и с явным облегчением проговорил:

Страницы: «« « ... 1314151617181920 » »»