Гладиатор по крови Скэрроу Саймон
— Катон! А я уже думал, что больше не увижу тебя. Входи, мой мальчик. Садись!
Язык его слегка заплетался, и Катон не мог понять, что тому причиной: утомление, горе или вино. Опустив чашу на стол, Семпроний наполнил ее и пододвинул к Катону. Немного вина выплеснулось через край, и тонкая красная струйка потекла по боку кубка. Сенатор подпер голову руками:
— Ну, и что же ты хочешь сообщить мне?
— Господин, я уже слышал о том, что произошло с Макроном и Юлией.
Семпроний сразу поник.
— Да.
— Нам придется надеяться на то, что они все еще живы.
Правитель кивнул, и какое-то время двое мужчин смотрели друг другу в глаза, разделяя горе, которое нельзя было выразить словами. Наконец Семпроний кашлянул и, поглядев вниз, на собственные ладони, произнес:
— Докладывай, будь добр.
— Да, господин. Легат Петроний предоставил почти все то войско, о котором ты просил. Сегодня утром мы высадились в Матале. Я выехал вперед основных сил. Подкрепления придут в Гортину завтра к вечеру.
— Хорошо.
— В Матале также находятся военные корабли и корабельная пехота, на которую мы можем рассчитывать. Подкреплениями командует примипил центурион Фульвий из Двадцать Второго легиона.
— Фульвий? А почему не ты, как я просил?
— Легат Петроний решил, что я слишком молод для подобного командования. Он приказал Фульвию привести подкрепление в Гортину и там передать людей под твою ответственность. Я думал, что командование примет на себя Макрон.
— Да, конечно, но теперь это невозможно. Нам потребуется другой командир. — Семпроний посмотрел на Катона. — Документ, наделяющий тебя правами трибуна, еще при тебе?
— Да, господин. — Катон потянул за кожаный шнурок на своей шее и извлек из-под одежды кожаную трубочку и протянул ее правителю. — Он здесь, вместе с твоим кольцом.
Взяв в руки кожаный чехол, Семпроний снял с него крышку и вывалил содержимое на стол. Надев на палец фамильное кольцо, он взял пергаментную трубочку и постучал ею по столу.
— Макрона с нами более нет. Поэтому командование переходит к тебе, Катон.
— Ко мне? — Центурион в удивлении затряс головой. — Ко мне? Но, господин… я…
Семпроний пододвинул лежащий на столе документ в сторону Катона.
— Вот. Твое назначение остается в силе, а это значит, что по званию ты превосходишь Фульвия. Командование войском Гортины переходит к тебе. Таково мое решение и мой приказ. Когда прибудут подкрепления, я хочу, чтобы ты принял командование над ними, нашел Аякса и уничтожил его армию. Это твоя первая обязанность, Катон. Но ты не должен допустить, чтобы на твои приказы влияли другие соображения.
— Господин?
— Никаких переговоров с мятежниками не должно быть. Никаких сделок в отношении заложников. — Семпроний глотнул. — Моя мысль понятна тебе?
Катон кивнул:
— А если при исполнении твоего приказа мне представится возможность освободить заложников?
Семпроний посмотрел на него полными слез глазами и трясущимися губами прошептал:
— Тогда ты вернешь мне мою дочь, слышишь? И спасешь своего друга Макрона.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти их обоих, — ответил Катон. — Клянусь собственной жизнью.
Разъезды, посланные на поиски и преследование армии рабов, вернулись в Гортину на следующий вечер, как раз тогда, когда центурион Фульвий вступал в город вместе с пропыленной и утомленной переходом колонной легионеров и ауксилариев. Как только все люди были размещены в городе, Фульвий и командиры были приглашены в резиденцию правителя на акрополе, где ожидали их Катон и Семпроний.
Пока центурионы легиона и префекты ауксилариев размещались на скамьях, поставленных перед столом правителя, выделенные на то дежурные подавали каждому из них чашу подкисленной лимоном воды. Едва они утолили жажду, Семпроний шлепнул ладонью по столу, призывая внимание собравшихся к себе.
— Господа, понимаю, что вы устали, поэтому буду краток. Вас прислали на Крит, чтобы подавить восстание рабов, которым руководит гладиатор Аякс. Согласно последним полученным нами сведениям, его войско идет на восток острова. Он располагает примерно двадцатью тысячами вооруженных мятежников, примерно столько же идет за войском в обозе.
Оценив шансы, офицеры обменялись озабоченными взглядами. Семпроний кашлянул:
— Однако это еще не все. Лишь часть его людей вооружена надлежащим образом, и только горстка имеет военную подготовку или хотя бы боевой опыт. Ваши солдаты без труда победят их, в том случае если вы сумеете остановить рабов и принудить их к сражению. Когда они будут разбиты, все остатки боевого духа в рабах должны быть уничтожены без милосердия… — Сенатор сделал паузу, чтобы дать присутствующим осознать его слова. — Вопросы будут?
Фульвий кивнул:
— А нам известно, почему они сняли осаду и пошли на восток?
— Пока нет.
— А знаем ли мы, куда они направляются?
Семпроний покачал головой:
— Нет. Мне сообщили, что на выбранном ими пути нет городов и крупных портов. Тихий берег возле покинутого города Оло.
— Быть может, они договорились с какими-нибудь кораблями… чтобы те зашли за ними в бухту возле Оло, — добавил Катон, кивая в сторону карты острова, висевшей на дальней стене.
— Но найдут ли они корабли? — спросил Фульвий. — Я думал, что большая часть их разбита волной.
— Рабы награбили много золота, серебра и других ценностей, — ответил Катон. — Не думаю, что им придется долго искать кораблевладельца, наделенного скорее жадностью, чем моральными принципами, и согласного послужить их делу. Однако мы располагаем эскадрой военных кораблей в Матале. Если послать их к Оло, то мы сумеем зажать мятежников между нашими кораблями и солдатами. В таком случае у них не будет другого выхода, кроме как повернуться к нам лицом и принять бой.
— Отлично, — Фульвий кивнул. — Я пошлю приказ кораблям выступить. Мои люди могут завтра, с первым светом выступить на Оло.
Семпроний приподнялся в кресле.
— Не стоит труда, центурион. Необходимые приказы может отдать и мой старший офицер.
— Что? — удивился Фульвий. — Но ведь Макрон, как мне сказали, в плену.
— Да. И потому я предпочел остановиться на другой кандидатуре. — Семпроний указал рукой на Катона. — Трибун примет на себя общее командование здешними войсками и твоим подкреплением.
— Он? — Фульвий посмотрел на Катона. — Господин, я должен заявить протест.
— Ты получил четкие инструкции, центурион. Ты должен передать мне командование, как только придешь в Гортину. И вот ты здесь. Я назначил трибуна Катона командовать общими силами. Ты будешь выступать в качестве его заместителя.
Фульвий покачал головой:
— При всем уважении, господин, трибун еще слишком молод и неопытен, чтобы командовать таким войском.
— Ну да? — Семпроний откинулся назад в кресле и, глядя на Катона, принялся загибать пальцы. — Возведен в оптионы во Втором легионе. Участвовал во вторжении в Британию, где получил награду за отвагу. Вместе с Макроном спас семейство полководца Плавта. Участвовал в пленении вражеского вождя Каратака[52] и в последующем разгроме его войска. Потом служил во флоте Равенны, занимавшемся преследованием и уничтожением пиратской эскадры, базировавшейся на побережье Иллирии. После чего служил в Иудее, где подавил восстание. Потом — когда я познакомился с ним в Пальмире — удержал крепость до подхода нашего войска, а затем победил парфян в пограничном сражении. — Семпроний посмотрел в глаза Катону. — Ничего не забыл?
— Ничего, господин. Однако во всем этом нет моей исключительной заслуги.
Фульвий посмотрел на Катона откровенно восхищенными глазами и тут же повернулся обратно к Семпронию.
— Впечатляющий послужной список. Однако с учетом того, что центурион Макрон попал в плен, мне следовало бы обговорить этот вопрос с моим легатом, господин.
— Довольно! И ты, и Катон получили приказ. Больше обсуждать нечего. Я приказываю вам обоим найти и уничтожить мятежников. Военный совет закончен. Трибун?
Катон напрягся.
— Что, господин?
— У тебя есть работа, действуй. — Семпроний поднялся из кресла, и все офицеры поспешно стали навытяжку, провожая правителя взглядом к двери.
Как только Семпроний оставил комнату, Катон расслабился, и охваченные неловким молчанием офицеры принялись переводить взгляды то на него, то на Фульвия. Катон проговорил:
— Итак, ситуация понятна всем, господа. Пусть люди ночью хорошо отдохнут. В ближайшие дни нас ждут серьезные испытания. — Он чуть улыбнулся. — Все свободны. Центурион Фульвий, останься.
Фульвий кивнул и замер на месте, пока остальные офицеры цепочкой выходили из комнаты, и последний из них прикрыл за собой дверь.
Катон занял кресло, покинутое Семпронием, и невозмутимо посмотрел на своего собеседника.
— Не думаю, что решение правителя слишком обрадовало тебя.
— Не спорю, не обрадовало, — не стал лукавить Фульвий. — Надеюсь, твой послужной список действительно настолько хорош.
— Это так.
— Значит, ты великолепный молодой офицер, — продолжил Фульвий. — И я уверен в том, что ты далеко пойдешь… со временем. Но спроси себя сам, тот ли это момент, когда позволительно предпринимать такой риск и предпочитать молодость опыту?
— Как мне кажется, правитель достаточно убедительно доказал, что я обладаю всем нужным опытом, — отрывисто ответил Катон. — В любом случае, вопрос о том, кто из нас должен командовать, имеет чисто теоретическое значение. Правитель назначил меня. И, конечно, в ходе кампании я всегда буду рад услышать от тебя любые предложения, которые ты захочешь сделать.
Фульвий кивнул, и Катон решил, что следует убедиться в том, что его собеседник не воспримет эту фразу как приглашение подорвать его авторитет:
— Учти одно, Фульвий. Я не потреплю попыток противоречить мне перед другими офицерами и солдатами. Понятно? Если ты не согласен с любыми моими решениями, спорить будем наедине…
— Понятно.
Катон глубоко вздохнул:
— И начиная с этого мгновения, ты будешь называть меня господином.
Справившись с раздражением, Фульвий ответил официальным приветствием:
— Да, господин.
— Хорошо.
Катон испытывал облегчение от того, что конфронтации в настоящий момент удалось избежать. На самом деле он не сомневался в том, что для предстоящей работы трудно найти более подходящего человека, чем Фульвий, не говоря уже о Макроне. Однако способа избежать ответственности, которую возложил на него Семпроний, просто не существовало, если только не передать всю власть центуриону Фульвию, а он не мог пойти на это, пока Юлия и Макрон находились в руках мятежников. Катон молча улыбнулся, осознав, что именно по этой причине Семпроний и возложил на него верховное командование. Сенатору нужен был такой человек, который не станет подвергать риску жизнь его дочери. Единственным человеком, для которого жизнь Юлии была столь же дорога, как и для ее отца, был Катон. Обращение к его послужному списку было всего лишь уловкой, предназначенной для того, чтобы заслужить уважение Фульвия, без особой радости осознал молодой человек. Но, так или иначе, он сделает все, что в его силах, чтобы подавить восстание и спасти Юлию и Макрона.
Фульвий проявлял признаки нетерпения, и Катон прогнал прочие мысли, сосредоточившись на деталях предстоящей кампании.
— Нам нужно спланировать наступление и скоординировать его с военными кораблями. Пошли кого-нибудь за членами твоего штаба. У нас впереди долгая ночь.
— Да, господин. — Фульвий поднялся, отсалютовал и вышел из комнаты.
Катон проводил его глазами, вздохнул и протянул руку к чистой восковой табличке и стило, чтобы сделать заметки по порядку продвижения его войска.
Колонна уже находилась на марше, когда рассвет осветил восточный горизонт водянистым розовым светом. Две турмы всадников ехали на полмили впереди первой когорты легионеров. Конники разъехались широкой полосой, чтобы заранее исключить возможность засад и ликвидировать любых соглядатаев, которых рабы могли оставить на дороге на Оло. Катон разъяснил декурионам каждой турмы, что ему нужны пленные для допроса. И более чем обо всем остальном, он хотел знать, живы ли Макрон и Юлия. Сомнений в том, что именно этим путем прошло войско рабов, не могло быть. Местность на пути римской колонны была опустошена врагами, оставившими на ней сожженные дома, трупы и следы костров. Катона по-прежнему интриговала причина, заставившая Аякса внезапно уйти от Гортины и направиться к восточному побережью.
Сидя верхом на коне возле городских ворот, Катон следил за тем, как длинная колонна легионеров, за которыми следовал обоз и ауксиларии, вытягивалась змеей по дороге, уходившей вверх, к невысоким холмам на горизонте. Через несколько часов военные корабли в Матале также получат приказ и начнут двигаться вдоль южного берега. Но хотя войску нужно пройти всего шестьдесят миль через хребет острова, а флоту предстоит проплыть, по меньшей мере, в четыре раза больше, корабли придут первыми и, согласно приказу, перекроют вход в бухту, не позволяя другим судам ни войти, ни выйти из нее. Если мятежники намеревались бежать с острова морем, путь этот будет закрыт для них, а приближение войска Катона оставит им очень ограниченное пространство для маневра, особенно если учитывать численность их безоружного обоза.
Когда хвост колонны покинул городские ворота, Катон увидел Семпрония, прошедшего через небольшую калитку и направившегося к нему.
Катон отсалютовал.
— Доброе утро, господин. Ты пришел проводить нас?
Семпроний ответил на приветствие рукопожатием:
— Да сохранят боги, Катон, тебя, Юлию и Макрона.
Центурион кивнул:
— Я сделаю все возможное, чтобы освободить их.
— Я знаю это. — Семпроний выпустил его ладонь, отступил на несколько шагов, и Катон уздой и пятками послал коня рысью вперед вдоль вереницы отягощенных походным снаряжением ауксилариев, углублявшихся в облако пыли, поднятой передовыми отрядами.
На переход до горного городка Литт ушло два дня усердного марша. Землетрясение разнесло в щебенку его стены, и мятежные рабы ограбили город, предав мечу почти всех уцелевших жителей. Горстка стариков, женщин и детей с неподвижными лицами бродила между развалин. Катон приказал накормить их и выделил пару десятков солдат, чтобы проводить уцелевших в Гортину. Затем, пока солдаты сооружали походный лагерь из битого камня и устраивались на ночлег, Катон присоединился к Фульвию и его штабу в небольшом храме Афины, уцелевшем в уголке форума. Один из писцов уже зажигал масляные лампы и раздавал их коллегам, сидевшим, скрестив ноги, на полу, приготовясь к обычной писанине — отчетам о численности подразделений и расходовании рационов. Пока Фульвий подписывал каждый из отчетов, Катон начал читать ежедневные сообщения разведчиков, которых Семпроний отправил за войском восставших рабов. Все они подтверждали, что Аякс по-прежнему направляется на восток, в сторону Оло. Катон удовлетворенно кивнул. Теперь вражеское войско уже должно было оказаться на берегу моря, в расставленной западне. Трудно было поверить в то, что Аякс мог совершить такую ошибку, и на какое-то мгновение Катон погрузился в тревоги и сомнения. Здесь крылось нечто непонятное для него. Какая-то причина, объясняющая очевидную как будто ошибку гладиатора.
Закончив с чтением, Катон уже собирался пожелать Фульвию доброй ночи, когда по камням форума перед храмом простучали копыта. Один из солдат, охранявших храм, спросил пароль, и Катон оглянулся. Через какое-то мгновение в храм вбежал разведчик. Посмотрев по сторонам, он увидел красный плащ на плечах Катона, торопливо подошел к нему и отсалютовал.
— Разреши доложить, господин, у меня срочное донесение от моего декуриона.
— Он уже присылал сегодня свой отчет.
— Да, господин. Но с тех пор мы продвинулись дальше, и от нашего лагеря стала видна армия мятежников в Оло.
— И что же?
— Господин, бухта полна грузовых кораблей. Больших кораблей, господин. Почти все они повреждены… поломаны мачты и все такое. Некоторые вытащены на берег, для ремонта, должно быть.
Катон нахмурился. Откуда мятежники могли взять такое количество кораблей? Судя по всему, целый флот. И вдруг его осенило: во всем восточном Средиземноморье в этот самый момент имелся только один такой флот… На мгновение прикусив губу, он спросил:
— А какие-нибудь значки на кораблях вы видели?
— Да, господин. Видели. Пурпурный вымпел на каждой мачте.
Резко вздохнув, Катон посмотрел на Фульвия.
— Ты слышал?
— Да, господин.
— Тогда ты понимаешь, что это означает, — проговорил Катон, ощущая, как по телу пробежал холодок. — Аякс захватил хлебный флот.
— Но если это так, какого Аида флот делает в этой бухте? — спросил Фульвий. — Ему уже надлежит подходить к Остии.
— Это все та же самая буря, — пояснил Катон, — которая разразилась через несколько дней после того, как хлебный флот вышел в море. Должно быть, шторм унес корабли с привычного маршрута, какие-то из них потопил, а другие повредил. В бухту они зашли для ремонта.
Фульвий щелкнул пальцами.
— Так вот почему они сняли осаду! Аякс получил известие о том, что хлебный флот застрял в этой бухте.
Катон кивнул.
— И теперь в его лапы попал хлеб всего Рима. Можно не сомневаться, что если мы не сделаем то, что ему угодно, он уничтожит флот вместе с зерном. А если это случится, через какой-нибудь месяц плебс разнесет Рим на куски.
Глава 27
Макрон смотрел сквозь прутья клетки вдоль склона холма на залив. Время близилось к полудню, и солнце заливало своими лучами клетку, бросая резкие тени на мрачное ее нутро. Вокруг них рабы устраивали новый лагерь по склонам холмов. Аякс предпочел поставить свои шатры на узком скалистом полуострове, защищавшем залив от открытого моря. Люди из его собственного отряда вместе со своими женщинами и детьми расположились широким кольцом вокруг, и Макрон не мог представить себе, каким образом можно ускользнуть из лагеря в том случае, если ему с Юлией удастся выбраться из клетки. Вонь, исходящая от грязных тел, немедленно привлечет внимание преследователей… Их обнаружат и поймают сразу же, как только будет объявлена тревога.
Он видел, что внизу, на противоположном берегу бухты мятежники спешно возводят укрепления вокруг вытащенных на берег кораблей. Грубый частокол ставили на некотором расстоянии от берега, через равные промежутки его разделяли башни. Экипажи хлебного флота и небольшой отряд корабельных пехотинцев, которым надлежало защищать флот от пиратов, были помещены в загородке, устроенной в центре главного лагеря. Сами корабли находились теперь под внимательным присмотром мятежников. Те из них, что получили наиболее тяжелые повреждения во время шторма, находились на берегу, остальные были сцеплены вместе и стояли на якоре в бухте. Аякс справедливо не желал рисковать ценной добычей. Повернув голову, Макрон мог видеть море в промежутке между двумя шатрами, образовывавшими ставку предводителя мятежников. В миле от берега можно было видеть несомненные очертания трех римских военных кораблей. Это уже нечто, решил он. Да, Аякс захватил хлебный флот, однако он не в состоянии воспользоваться кораблями, чтобы покинуть остров.
Взгляд Макрона переместился на Юлию, вжавшуюся в противоположный угол клетки. Она уронила на грудь голову со слипшимися, спускавшимися до плеч прядями.
— Ты не спишь? — негромко спросил Макрон. — Юлия?
Девушка неторопливо подняла голову, лишь две блестящие полоски на грязном лице были свидетелями ее слез. Глотнув, она облизала пересохшие губы.
— Пить хочется, — проскрипела она.
— Мне тоже.
Воду им давали на рассвете, в полдень и в сумерках, вместе с миской жидкой и жирной каши. Так было с самого начала, когда их только посадили в клетку; так было в каждый день перехода после того, как армия мятежников неожиданно ушла от Гортины. Аякс приказал, чтобы его пленников кормили точно так, как рабов в сельских поместьях. В одно и то же время к клетке подходили двое: старуха и крепкий парень из числа телохранителей вождя мятежников. Процесс кормления всегда происходил одинаковым образом. Парень приказывал им перебраться на противоположный край клетки, после чего отпирал дверь для старухи. Она торопливо ставила перед ними два мятых медных котелка с ложками, кашей и водой и отходила от клетки. В первый день даже железный желудок Макрона возмутился от мерзкого запаха варева из тухлых хрящей с салом и ячменем. Однако голод умеет укрощать строптивых, и он скоро привык ценить то малое количество пищи, которое ему доставалось. С каждым днем все более ценной становилась вода, а день превращался в сущую муку пересохшего горла и языка и растрескавшихся губ.
Отсутствие уборной делало их жизнь неизмеримо жуткой, так как жить приходилось посреди собственных экскрементов и полчища мух. Если даже Макрону было не столь уж приятно сидеть нагишом против Юлии и жить в подобных условиях, то девушке никогда не приходилось не только переносить подобное бесчестье, но даже представить себе возможность столь нетерпимого бытия. Макрон пытался помочь ей всеми возможными способами: он отворачивался, когда ей требовалось облегчиться, и намеренно избегал смотреть на нее, только в глаза. К счастью, приносившая пищу старуха дала девушке рваный плащ. Она бросила эту тряпку в клетку, и Юлия немедленно схватила ее и укуталась в вонючую драную ткань. Впрочем, получив столь минимальное утешение, она скоро покорилась мрачному унынию и надолго погружалась в молчание. Макрон взирал на ее страдания с растущей скорбью. Молодая и прекрасная, она не заслуживала подобной участи.
Когда Макрон вспоминал о друге, печаль его еще более увеличивалась. Девушка была дорога Катону более всего на свете. Утрата ее разобьет сердце молодого человека. Кроме того, Макрону хватало здравого смысла, чтобы понимать, что и его собственная смерть станет для Катона тяжелым ударом. Они были близки, как два брата, хотя подчас Макрон видел в нем скорее сына и боялся, что парень пойдет на неоправданный риск, обнаружив, что их обоих взяли в плен. Если только Катон еще жив, останавливал он себя.
Аякс устроил их мучение совершенным образом, думал Макрон. Им была оставлена жизнь, но в остальном они были лишены всякого достоинства, уподоблены животным… нет, хуже, чем животным. Не имея возможности бежать или получить свободу в результате переговоров, они ожидали мрачного будущего, того дня, когда Аякс пресытится их мучениями и предаст обоих в руки своих мясников. Но до этого часа Макрон караулил любой шанс и, насколько это было возможно в столь ограниченном пространстве, упражнял свои мышцы, чтобы тело не обмякло и не одеревенело в тот час, когда ему придется мгновенно перейти к действию.
Повернувшись к Юлии, он заставил себя улыбнуться.
— До полудня уже недолго.
— Время не движется, — шепнула женщина, откинув голову к прутьям и щурясь на копья ослепительного света, разившие пленников с неба. Закрыв глаза, она на некоторое время умолкла и заговорила не сразу. — Сколько дней мы уже находимся здесь?
Макрону пришлось на мгновение задуматься. Хотя он и вел подсчет, однако припомнившееся число озадачило его самого. Он принялся пересчитывать для проверки.
— Кажется, шестнадцать. Да, шестнадцать, я в этом не сомневаюсь.
— Шестнадцать дней, — вздохнула Юлия. — А мне кажется, шестнадцать лет… Я хочу умереть.
— Ну, не надо так говорить, — ответил Макрон заботливым тоном. — Пока живы мы сами, жива и надежда.
Девушка хрипло усмехнулась:
— Живы? И ты считаешь такое существование жизнью?
— Да, считаю. — Макрон постарался по возможности распрямиться и посмотрел на Юлию. — Мы выйдем из этой клетки, Юлия. Не оставляй этой мысли. Я клянусь тебе в этом именами всех богов. Мы выйдем отсюда.
С надеждой посмотрев на него, она кивнула с полной печали улыбкой:
— Ты прав, не спорю. Нас вытащат из этой клетки, чтобы убить. Или, быть может, просто оставят умирать здесь, и однажды кто-нибудь вытащит наши трупы отсюда и бросит в канаву — на потеху крысам, воронам и псам.
— Прекрати! — рявкнул Макрон, заставив себя мило улыбнуться. — Во мне пробуждается голод.
Внимательно посмотрев на него, Юлия расхохоталась. Макрон присоединился к ее веселью, с облегчением радуясь тому, что искорка прежней Юлии еще не погасла. Горстка находившихся неподалеку мятежников прислушалась к веселью, доносившемуся из грязной клетки, после чего один из телохранителей гладиатора подошел к ним и ткнул тупым концом копья в спину Макрона.
— Тихо, ты!
— Отвали на хрен, — отозвался Макрон, и раб ударил еще раз, уже сильнее, больно задев ребра Макрона. Глотнув воздуха, тот скрипнул зубами, стараясь перетерпеть боль. Страж удовлетворенно хрюкнул, плюнул сквозь прутья и неторопливо удалился в тень корявой маслины.
— Макрон, с тобой все в порядке? — Юлия с тревогой посмотрела на него.
— Жить буду. — Он дернулся. — В отличие от этого ублюдка — после того как я окажусь на свободе.
— Слова…
— Я сдержу свое слово. Я возьму это самое вот копье и вгоню ему в жопу, так что изо рта его вылетят гребаные зубы… прости мой галльский, госпожа, опять забылся.
Юлия покачала головой:
— Не стоит извиняться. Как мне кажется, за последние две недели мы с тобой существенно переросли светские условности.
— Но тебе это было труднее, чем мне, надо думать.
— Да… — Юлия переменила позу и негромко простонала, пытаясь найти более удобное положение спиной к прутьям.
Отвернувшись, Макрон снова принялся рассматривать происходящее в заливе. Внушительные и тяжеловесные торговые суда были полностью беззащитными против римских военных кораблей. Тем не менее мятежники заранее узнают об их приближении. Протяженность полуострова составляла чуть менее двух миль, и заканчивался он узким, открывающимся в море проливом. Люди Аякса немедленно увидят римские корабли, если они приблизятся к входу в бухту. И получат достаточно времени, чтобы сжечь или потопить весь хлебный флот.
Макрон вдруг услышал негромкое всхлипывание и, повернувшись, заметил, что Юлия вновь пытается скрыть слезы. Он открыл было рот, чтобы попытаться чем-нибудь утешить девушку, однако понял, что сказать ему нечего. Утешения не было. Никакого. И быть не могло.
— Макрон?
— Да, госпожа?
— Подчас я жалею, что ты не убил меня там, в ущелье, когда у тебя была такая возможность.
Слова ее заставили Макрона устыдиться. Были такие мгновения, когда он и сам жалел о тогдашних колебаниях… нужно было убить Юлию коротким уколом меча, после чего обратить клинок против себя самого. Однако он презирал себя за одну только эту мысль, ибо шанс спастись и отомстить существует всегда, каким бы ничтожным ни кажется. Он хмыкнул.
— Я сделал бы это, но меня успели вырубить еще до того, как я успел ударить. Быть может, боги пощадили нас не без причины.
— В самом деле? И чего ради они нас пощадили? Чтобы посмотреть, сколько мы сумеем выдержать вот это? — Юлия зашлась сухим смешком, закашлялась и умолкла. Наконец она вновь заговорила полным тревоги голосом: — И ты в самом деле думаешь, что Катон будет любить меня, если мы пройдем через все это?
— Конечно! С чего это ты вдруг усомнилась в нем?
Прикусив губу, Юлия посмотрела на собственное тело.
— Посмотри на меня. Я отвратительна. Я превратилась в грязь. Эта… мерзость въелась в меня настолько, что, наверное, я навсегда пропиталась ею.
— Нет ничего такого, что нельзя было бы отмыть в хорошей бане, — бодрым тоном ответил Макрон. — Сама увидишь. Когда все это закончится, сядешь в ванну, отмоешься, хорошенько поешь, и мир сделается совершенно другим. И Катон будет рядом. Говорю тебе: ты станешь утешением для его скорбных глаз.
— Но есть кое-что такое, такая грязь, которую не отскребешь никакой мочалкой, Макрон. — Девушка коротко глянула на центуриона. — Я не дура, и тебе это известно.
— Я никогда не считал тебя дурой.
— Тогда не надо утешать меня. Если — то есть когда — Аяксу надоест держать нас в клетке, он отправит нас на муки, так ведь?
Молчание Макрона оказалось достаточно красноречивым, и Юлия продолжила:
— Однажды ночью, вскоре после того, как нас поймали, я подслушала беседу наших стражников. Они говорили о женщине, которая сидела в этой клетке до нас. О жене Гирция. Когда Аяксу наскучило смотреть на ее унижение, он отдал ее рабам. — Юлия поежилась. — Они насиловали ее всю ночь всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Она уже молила убить ее, но никто не обращал внимания на ее мольбы, насилие продолжалось, и в конце концов ее бросили истекать кровью. Макрон, я не переживу этого. Даже если мне удастся сохранить жизнь, я никогда не смогу жить с мужчиной. Никто не захочет меня. Даже Катон отвернется. Я буду обесчещена, и он с презрением в глазах отвернется от меня. — Чувства заставили ее задохнуться, и продолжила она столь тихим голосом, что Макрон едва расслышал ее: — Я все могу пережить, но только не это. Не разлуку с Катоном.
— Ты недооцениваешь его, молодая госпожа. Катон тебе не какое-нибудь чучело. Он обладает истинным пониманием чести и умеет сочувствовать. В первые годы нашего знакомства я пытался выбить из него всякие высокие переживания, только он ведь упрямец. Был им и остается. Он любит тебя, и только это будет для него важно, когда вы снова соединитесь с ним.
— Ты и в самом деле так думаешь?
Девушка посмотрела на него с надеждой в глазах.
— Я знаю это. Так что довольно плакать. — Макрон повел головой в сторону ближайшего сборища мятежников, собравшихся вокруг кострища, в котором над грудой углей на толстой ветке обжаривался молочный поросенок. — Эти ублюдки должны видеть нас сильными и бесстрашными. И ты способна на это, госпожа. Просто вспомни о том, что ты римлянка из знатного рода. Тебе приходится блюсти фамильные традиции.
— Но я боюсь.
— И я тоже, — признался Макрон. — Но ты можешь не позволить им использовать против себя твой собственный страх. Только таким образом мы с тобой можем сейчас досадить Аяксу. Поэтому выше нос, и не обнаруживай робости перед этими сукиными детьми.
— Попытаюсь…
Макрон ощутил, как на плечо его легла тень, на ухо ему шепнул голос:
— Отлично сказано, центурион. Но мы посмотрим, сколько отваги останется в тебе, когда я сделаю с тобой то, что ты сделал с моим отцом.
Аякс обошел торец клетки и уселся на корточки так, чтобы его могли видеть оба пленника. В руке его была куриная ножка, и он поднес ее ко рту, чтобы откусить, однако тут нос гладиатора наморщился, и он небрежно отбросил ножку в сторону. Почти немедленно на кусок мяса налетела пара чаек, принявшихся драться из-за куска.
— От вас воняет, мои друзья. Так несет, что даже есть не хочется. — С насмешкой оглядев своих пленников, Аякс продолжил: — И кто способен поверить в то, что два столь отвратительных образчика человеческой породы принадлежат хозяевам великой римской империи? Вы подобны свиньям, валяющимся в собственном дерьме. Интересно, что сказал бы этот ваш император, увидев вас такими? А ты, женщина, скажи, что подумает твой отец-правитель, увидев тебя такой, какой вижу я? Я не стал бы осуждать его в том случае, если бы он отрекся от тебя. В конце концов, ты просто не имеешь никакого отношения к приличному обществу. И это еще до того, как я спущу на тебя своих молодцов.
Макрон заметил, как вздрогнула Юлия при этих словах, как вжалась она в дальний угол клетки. Заметив это движение, Аякс расхохотался, и Макрон ощутил, как ярость забурлила в его жилах.
— Оставь девчонку в покое, ублюдок! Если надо поиздеваться, издевайся надо мной. Она беспомощна перед тобой. Другое дело я, центурион и легионер. Вот тебе подходящая мишень для насмешек, Аякс. Попробуй-ка достать меня, если посмеешь.
Аякс с приятным удивлением на лице выслушал слова возмущенного Макрона и с насмешкой покачал головой:
— А я так и думал. Наилучшим развлечением для меня станет смерть дочери правителя здесь, перед твоими глазами. Чтобы тебе было над чем поразмыслить, центурион, пока мои люди не пришли за тобой. И потом, когда тебя оставят гнить на кресте, тебе хватит времени, чтобы вспомнить ее участь. Тем более что ты знаешь, что все происходящее — дело твоих собственных рук. Если бы ты не убил моего отца и не продал меня в рабство, никого из нас не было бы здесь сегодня.
— Начнем с того, что если бы твой драный ублюдок-папаша не был бы пиратом и убийцей, мне не пришлось бы распинать его, — ухмыльнулся Макрон. — По делам и честь, не так ли, солнышко?
На мгновение черты Аякса исказила жгучая ненависть. Наконец он со свистом втянул в себя воздух и, скрывая чувства, медленно улыбнулся:
— А знаешь что, Макрон… Я как раз подумал, что лично займусь вбиванием гвоздей в твои руки и ноги. Мне кажется, что это занятие будет приятным…
— Неужели ты держишь нас в клетке ради такого примитивного удовольствия? А я-то думал, что ты захочешь использовать нас в качестве заложников.
— Ну да, я и сам так думал сначала. Однако отец этой девицы решил, что неразумное упрямство дороже ему отеческих чувств. Но теперь я располагаю заложниками, неизмеримо более ценными, чем вы оба. — Аякс чуть повернулся и указал на захваченные корабли. — Теперь я могу или накормить Рим, или заставить его умирать с голода. Как только император узнает, что я захватил хлебный флот, ему придется вступить в переговоры со мной.
Теперь издевка прозвучала уже из уст Макрона:
— А с чего это ты решил, что он станет утруждать себя общением с тобой? Выход из бухты караулят римские военные корабли. Торговые суда не смогут пройти мимо них, а если они останутся в заливе, ты не сможешь защитить их. Флотские выждут нужный момент, без смущения войдут в бухту и отберут у тебя хлебные корабли.
— Ну да? Ты, должно быть, решил, что я родился только вчера, — с насмешкой бросил Аякс. — Эти твои триремы не посмеют войти в бухту, потому что в тот самый момент, когда они сделают это, я прикажу сжечь хлебный флот. Так что, мои дорогие друзья, ситуацию можете оценить сами. Я держу вашего императора за яйца. Увы, как ни прискорбно, этот факт превращает вас всего лишь в мелкую подробность, в развлечение… И то время, когда вы больше не потребуетесь мне, уже не за горами.
Глава 28
Когда колонна завершила четвертый дневной переход, Катон приказал, чтобы лагерь поставили на высоком берегу над Оло. Спустившись немного по склону, ауксиларии образовали заслон, под прикрытием которого легионеры избавились от походной ноши, взяли кирки и лопаты и принялись вгрызаться в каменистую почву. Под жарким солнцем работа казалась особенно тяжелой после утомительного дневного перехода, однако в походе она составляла часть ежедневного распорядка дня, и легионеры делали свое дело старательно, хотя и не без ворчания. К тому времени, когда солнце опустилось на западе за холмы, лагерь окружал ров, за ним выросли вал и частокол, вполне достаточные для отражения внезапного нападения.
Как только строительные работы были закончены, в лагерь созвали ауксилариев, и римское войско устроилось на ночлег. Ночь выдалась безлунная, и хотя звезды слепили своим блеском, окрестности окутывала тьма. Памятуя о стремлении врага перехватить инициативу, Катон удвоил стражу и выставил к палисаду целую когорту, наблюдавшую за подходами к лагерю. Вдвоем с Фульвием они проинспектировали всю оборону и только после этого возвратились к себе, в шатры, находившиеся в самом центре лагеря, на небольшой горке, поднимающейся над валом и открывавшей вид на вражеский стан. Костры мятежников широкой дугой обрамляли темные воды залива, размером своим посрамляя аккуратный стан римлян. На море поблескивали три фонаря — три триремы караулили выход из залива. Остальной флот находился в уютной гавани в нескольких милях к северу, и Катон послал за командовавшим кораблями навархом, пригласив его на следующий день явиться с отчетом.
— Что-то многовато этого сброда, — пробормотал Фульвий, обозревая вражеский стан.
Катон пожал плечами.
— Не столь уж важно, сколько их там. Наши люди лучше, а позиция — выгоднее. Если они нападут, им придется подниматься по склону, после чего преодолеть ров и палисад. Наши люди расправятся со всяким, кто сунется к ним, если дело дойдет до рукопашной.
— Надеюсь, что ты прав, господин, — пробормотал Фульвий. — Но что мы имеем сейчас? Полное равновесие… тупик? Мы можем отразить любую атаку, однако, скорее всего, нам не хватит сил, чтобы захватить их лагерь.
— Мы располагаем позиционным преимуществом и перекрыли единственную дорогу, ведущую от Оло внутрь острова. Флот перекрывает доступ в море, рабы находятся в ловушке. Наша главная проблема заключается в снабжении водой и провиантом. Наших запасов хватит еще на пять дней, после чего придется посылать за припасами людей и возы в Гортину. У мятежников такой проблемы не будет, так как они захватили хлебный флот. Располагая им, они не будут нуждаться в еде много месяцев. Учитывая текущие с гор ручьи, они не будут испытывать и нехватки воды. Тем не менее ситуация такова, что теперь их очередь сидеть в кольце осады.
Охваченный сомнением Фульвий указал на холмы, окружающие залив.
— Если они захотят уйти, то могут сделать это достаточно просто.
— Если захотят. Но зачем им уходить? Здесь у них телеги и возы с добычей, здесь хлебный флот. То есть единственный шанс договориться с Римом. Вот почему Аякс не покинет эти корабли. — Умолкнув, Катон обозрел линию факелов, отмечавшую частокол, защищавший вытащенные на берег корабли. — Нам надо найти способ отогнать мятежников от кораблей. И действовать придется без промедления. Хлебный флот и так запоздал. Скоро имперские кладовые опустеют, и Рим окажется в тисках голода. Словом, если мы не сумеем вовремя освободить корабли…
Катон отвернулся и направился в свой шатер. Фульвий поскреб щеку и после недолгого раздумья последовал за командиром. Оказавшись в шатре, Катон расстегнул застежку плаща и швырнул его на постель. Положенных старшему офицеру удобств в его палатке нельзя было увидеть, так как в Гортине их неоткуда было взять. Потом, отправляясь преследовать взбунтовавшихся рабов, Катон в последнюю очередь думал о себе, и поэтому в шатре был только походный стол и несколько сундуков, в которых хранились платежные ведомости, рапорты о численности находящихся в строю и чистые восковые таблички. Зевнув, он расстегнул пряжки на своем обмундировании, стянул с себя через голову кольчужный жилет и опустил снаряжение на землю. Марш под жарким солнцем и усталость одарили его головной болью, и он отказался от предложенной Фульвием чаши вина, налитой им из кувшина, оставленного кем-то из приставленных к командирам слуг.
Пожав плечами, Фульвий налил себе вина почти до краев кубка и со вздохом опустился на сундук.
Читать бесплатно другие книги:
