Звезда сыска Кузьмин Владимир

18

С Петей мы встретились возле книжного магазина Макушина, откуда и мне, и ему до наших домов было совсем недалеко. Опять же если кто задержится, то найти более интересное место для ожидания, чем огромный книжный магазин, затруднительно. Петя был взволнован и донельзя доволен собой. Причины этих взволнованности и самодовольства он мне и изложил. И надо признать, что причины были весьма любопытны. Рассказывал он немного сбивчиво, да и я его отвлекала вопросами, притом не всегда к месту. Поэтому весь разговор пересказывать нет смысла, а суть рассказа сводилась вот к чему.

Сегодня, сразу после уроков в гимназии, он отправился в тот самый магазин, возле которого мы сейчас и стояли. Сделав нужные покупки и выйдя из магазина, он решил вернуться домой не по прямой, то есть не по Дворянской улице, а по параллельно ей проходящей Почтамтской. Чтобы выйти на эту улицу, достаточно было пройти шагов пятьдесят по переулку. Так вот, на углу Благовещенского переулка и Почтамтской стоит очень красивое здание, в котором располагается торговый пассаж купца Второва, а второй этаж занимает тому же купцу принадлежащая гостиница «Европейская». Петя уверял, что сам он никаких особых причин пойти именно этим путем не имел и если бы не случай, то ничего бы и не приключилось. Но, дойдя до угла, он замедлил шаг, засмотревшись на витрины (там и впрямь есть на что посмотреть, это я по себе знаю, сама там всегда прохожу медленно, а то и вовсе останавливаюсь), и в это время из «Европейской» вышел тот самый мужчина, которого мы встретили у трактира Елсукова. Но если у трактира тот выглядел вполне обыденно, одет был в короткий полушубок и шапку, то на сей раз смотрелся просто щеголем: лаковые сапоги, шинель с бобровым воротником, фуражка с кокардой. И держался еще более прямо, может, оттого и казался выше ростом, чем в прошлый раз. А по тому как он, прощаясь со швейцаром, приложил руку к козырьку фуражки, Петя окончательно заключил, что тот офицер в отставке и ушел в отставку совсем недавно. По последнему моменту — ну о том, что в отставку тот офицер вышел недавно — мы даже немного поспорили, по моему мнению, офицеры и в отставке могут долго сохранять выправку и военные привычки. Хотя это было не так уж и важно.

Офицер, выйдя из гостиницы, неспешным шагом направился вверх по улице. Петя увязался за ним, следуя шагах в двадцати сзади. Думаю, что он бы при любом раскладе так поступил, а тут им еще и по пути оказалось, а к тому моменту, как пути эти стали расходиться, он уже увлекся своими наблюдениями настолько, что не смог остановиться. Мужчина зашел в здание почтово-телеграфной конторы, но пробыл там совсем недолго. Скорее всего, спросил, нет ли для него корреспонденции, получил отрицательный ответ и тут же вышел. Иначе, если бы, скажем, отправлял телеграмму или, напротив, что-либо получал, задержался бы там немного дольше. Так или иначе, но и далее он шагал столь же неспешно, прошел мимо архиерейского дома, мимо Троицкого собора, а затем свернул в Верхнюю Елань. Это так один из районов в городе называется и начинается он как раз за Новособорной площадью. В одном из домов Елани и закончилась прогулка, потому что мужчина вошел в него. Вернее, это Петя так решил, что прогулка закончена. Дом был не особо примечательный. Обычный деревянный дом в два этажа, на второй этаж вела отдельная лестница в специально пристроенном деревянном тамбуре. Едва ли не половина домов в городе так устроена. Примечательным было то, как вошел в него наш незнакомец. Уверенно, по-хозяйски поднялся на крыльцо этого самого тамбура, достал из кармана ключ и отпер тем ключом дверь, вошел в тамбур, а после стало слышно, как он поднялся наверх. Вот тут Петя решил, что слежка для него на сегодня завершена безо всякого интересного результата, потому что пришел к выводу, что человек, за которым он следит, попросту решил сменить гостиницу на квартиру и будет теперь проживать здесь. Причин такому поступку даже придумывать нет нужды, потому как квартира стоит не в пример дешевле номеров гостиницы. Особенно такой как «Европейская». Точно так поступают очень многие приезжающие надолго: сперва живут в гостинице, затем подыскивают себе квартиру и съезжают туда. Но пока Петя рассуждал обо всем этом и разочаровывался, что все заканчивается столь прозаически, сверху опять послышались шаги по ступеням, и Пете пришлось спешным порядком прятаться за угол. Незнакомец вновь появился на улице. Но уже не в щегольской шинели, а в давешнем полушубке. Для таких переодеваний тоже можно было придумать подходящее объяснение, но думать Пете стало некогда. Незнакомец теперь зашагал столь бодро, что наш сыщик за ним едва поспевал. Правда, уже через несколько минут Петя догадался, куда держит путь странный постоялец гостиницы «Европейская» — в трактир Елсукова. Петя даже не стал спускаться по Московскому тракту вниз, дабы не привлечь к себе внимания на не слишком людной улице, а дождался, стоя возле университетских клиник, откуда было прекрасно видно, когда объект слежки выйдет обратно из трактира. Ждать, опять-таки, пришлось недолго. А далее все происходило в обратном порядке. То есть мужчина, выйдя из трактира, вернулся в дом, быстро переоделся и пошел в сторону почты. Кстати, на почту он зашел еще раз, похоже, ждал какое-то важное для себя послание. После этого он стал спускаться вниз по улице, а Петя прекратил слежку, так как давным-давно должен был быть дома, а объект столь явно возвращался к себе в номер, что стало даже скучно идти за ним далее.

— Петя, а вы насчет роста ничего еще сказать не желаете? — спросила я юного последователя Ната Пинкертона.

— Какого роста? — не понял меня он.

— Ну, вы сказали, что этот, пусть будет офицер, раз вы настаиваете…

— Я не настаиваю, я лишь доложил вам свои умозаключения и не вижу в них повода для иронии! — с чего-то обиделся гимназист.

— Да я и не иронизирую! Это у меня манера такая разговаривать, так что не принимайте близко к сердцу. Лучше скажите вот о чем: когда офицер выходил из гостиницы, он вам показался выше ростом, чем тогда, у трактира? А когда он вышел переодетым из квартиры, то вам не показалось, что он стал несколько ниже?

Мне понравилось, что Петя не стал отвечать сразу, а всерьез задумался, вспоминая подробности.

— Не буду сочинять и не скажу точно, но, скорее всего, вы правы. В другой раз постараюсь быть внимательнее.

— Не знаю, будет ли следующий раз, но вы при случае особо на обувь взгляните. На каблуки. Хотя думаю, что каблуки бросаться в глаза не будут. Есть такой специальный фасон обуви, когда каблук вроде и невысок, а на самом деле росту прибавляет такая обувь существенно.

— Даша, отчего вас так занимает эта тема? Ну, про каблуки?

— Да оттого, что человек вы наблюдательный и если вам тот постоялец из «Европейской» показался нынче выше, чем вчера, то может и так быть, что он в самом деле был сегодня выше. А единственное объяснение такому явлению — это обувь на высоком каблуке.

— Вот к чему такие ухищрения? — возмутился Петя. — Ходить в такой обуви уж наверно неудобно! Я вон, когда девицу изображал, намучился с этими дурацкими каблуками.

— Не все так рассуждают. Да вам и ни к чему такие уловки. Если вы в пятнадцать лет очевидно высоки, то к восемнадцати будете прямо-таки гвардейского роста!

— Э, мне уже почти шестнадцать, через полгода будет, — простодушно отмахнулся от моего комплимента гимназист. — Вы мне лучше объясните, к чему вы про рост спрашивали столь подробно?

— Есть весомые причины полагать, что убийца был высок ростом, — пояснила я.

— Позвольте, его же никто не видел! Из каких таких соображений ему приписывают высокий рост?

Чуть подумав, я взяла с Пети слово не говорить об этом никому и рассказала, как видела мелькнувшую тень и как по этой тени мы вычислили рост преступника. Петя пришел в полный восторг от столь ярко, по его мнению, показанной в данной ситуации действенности дедуктивного метода. Я спорить не стала, а сказала:

— Всему вами рассказанному, возможно, имеется самое простое объяснение. Хотя возможно, что случай не только выглядит подозрительным и необычным, а таковым и является. Но боюсь, что нам самим до всего этого не докопаться. Как вы относитесь к тому, чтобы рассказать обо всем следователю?

Петя сразу загрустил:

— Если я пойду в полицию, то придется все рассказывать. Боюсь, что вместо «спасибо» может получиться взбучка. Даже если нам и поверят. И совсем уж не дай бог, если до папеньки дойдет! Он-то меня точно по головке не погладит.

— Вас дома наказывают?

— Нет. Отец, когда из-за меня расстроен, перестает разговаривать. Часто запрется в маменькиной комнате и тоскует там в одиночестве. Мне иногда кажется, что лучше бы уж розгами выпороли.

Уж по такому поводу я точно ни в жизнь не стала бы насмехаться, а потому лишь спросила:

— Ну, а мне вы дозволите сходить в полицию?

— А вы мне после расскажете?

— Уж конечно расскажу!

— Мне, право, неловко перекладывать все это на вас!

— Пустяки! Сущие пустяки!

Все эти взаимные проявления вежливости продолжались еще некоторое время и кончились тем, что мы не выдержали и рассмеялись от собственной галантности.

19

Но это я рядом с Петей так уверенно себя чувствовала и считала предстоящую беседу со следователем сущим пустяком. В самом деле, едва оставшись одна, я заволновалась. Конечно же, я верила Петиным словам безоговорочно, а с них выходило, что поведение неизвестного офицера выглядит странно. Может, даже подозрительно выглядит. Но сама же говорила — тому можно найти и вполне обычное объяснение. И если предположить, что такое объяснение существует, то остается лишь забавный пустяк Стоит ли по пустякам беспокоить таких занятых людей, как судебные следователи? У них и помимо этого дела имеется, чем заняться. Может, со мной никто и не захочет беседовать и получится вовсе неловко. Потом я вспомнила, как Дмитрий Сергеевич общался со мной. На первый взгляд и мои умозаключения по поводу роста преступника можно было посчитать вздором, совершенной ерундой. Но он же отнесся к этому с полным пониманием, провел следственный эксперимент и убедился в моей правоте. И его помощники никак не показали, что считают все это ерундой. Была не была, сказала я себе и, чтобы не растерять уверенность, тут же и отправилась в полицейское управление.

Я прошла по Новому мосту на базарную площадь. Уже отсюда прекрасно было видно на ее противоположном конце пожарную каланчу на крыше полицейского управления и само управление. Как раз сейчас оттуда доносился звук небольшого колокола и много всяческого шума, а минутой спустя из распахнувшихся широких дверей выкатили сани, груженные бочками с водой, и другие сани, с пожарным расчетом. Я покрутила головой, поискала дым от пожара, который вызвал такой переполох. И вправду, за Воскресенской горой поднимались вверх клубы дыма. Пожарные тройки лихо развернулись влево — как только не опрокинулись! — и покатили, сверкая начищенными касками бравых огнеборцев. Встречный извозчик столь же лихо откатил в сторону, освобождая дорогу, поднялся в своем экипаже и стал смотреть на пролетавшую мимо него кавалькаду. Вскоре к нему присоединился и пассажир. Один из пожарных продолжал на ходу бить в подвешенный над бочкой колокол. Со стороны все выглядело красиво и даже весело.

Во дворе управления у самого входа мне встретился тот самый полицейский чин, урядник,[40] если я правильно разобралась в его знаках отличия, что приезжал за мной. Я поздоровалась и спросила:

— Скажите, пожалуйста, а господин судебный следователь Дмитрий Сергеевич Аксаков на месте?

— Здравствуйте, барышня. На месте их высокоблагородие, у себя в кабинете работают. А вы с какой надобностью к нему?

— Возможно, мне есть, что сообщить по убийству, которое произошло в театре.

— А не вас ли я подвозил сюда, барышня? Точно, вас! А то я смотрю, лицо знакомое, только шапочка у вас новая, куда наряднее. Так я вас провожу, очень хорошо о вас их высокоблагородие отзывались.

Он и впрямь пошел меня провожать и проводил к самым дверям, даже постучал за меня.

— Да входите же, не заперто, — услышала я голос Дмитрия Сергеевича и вошла в кабинет.

Следователь пребывал в неплохом расположении духа, тепло меня поприветствовал и поинтересовался:

— Ну-с, с чем ко мне пожаловали? Любопытство покоя не дает, не терпится узнать, что нового в ходе расследования? Тут господин Вяткин решил меня измором взять, заходит ежедневно и еще по десять раз на дню телефонными звонками донимает. Впрочем, я на него не в претензии, у каждого своя служба. Да и пишет он хорошо, особенно ловко ему фельетоны даются. И про театр неплохо получается. Один раз, правда, над его рецензией весь город целую неделю смеялся. Я вот не откажу себе в удовольствии пересказать ее вам. Наизусть заучил, благо вся рецензия уложилась в несколько строчек. Два года назад гастролировала у нас в городе труппа господина Прозорова. Слабая, надо сказать, труппа, не чета нынешней. Публика все больше зевала на спектаклях, а то и вовсе расходилась, финала не дождавшись. Так вот господин Вяткин и написал однажды всю правду без обиняков: «Ваш покорный слуга по уважительным обстоятельствам накануне опоздал в театр к первому акту. А второй акт пьесы был таков, что третий и четвертый мы провели в буфете». Вот так, коротко, ясно и абсолютно точно.

Произнося этот небольшой монолог, Дмитрий Сергеевич умудрился помочь мне раздеться, усадить на диван и распорядиться, чтобы нам принесли чаю.

— Слушаю вас самым внимательным образом, — сказал он, усаживаясь напротив меня.

— Меня вот что к вам привело, Дмитрий Сергеевич, — начала я. — Может быть, все это и ерунда, ну да о том вы сами судить будете.

И я рассказала всю историю про постояльца из «Европейской», не упоминая притом Петю. Решила, если станут настаивать, расскажу всю правду, а не станут — то и промолчу.

Следователь выслушал меня предельно внимательно, не перебивая и лишь время от времени кивая головой. После всего этого встал, принес со стола уже приготовленный для нас чай, отдал один стакан мне и только после этого заговорил:

— Слов нег, Даша… — полагаю, наше уже довольно продолжительное знакомство позволяет мне так к вам обращаться? — история весьма странная с виду. Еще третьего дня или даже вчера я бы за нее вынужден был ухватиться. Но вот накануне появился у нас наконец-то подозреваемый. Конкретный, настоящий подозреваемый. Чтобы у вас не было сомнений, я даже позволю приоткрыть вам малый кусочек следственной тайны. Мы занялись проверкой всех мужчин из числа присутствовавших в тот вечер в театре, и в первую голову высокого роста. Три человека из них могли быть в недалеком прошлом людьми военными, то есть вполне способными стрелять столь метко и быстро. Все трое не так давно прибыли в Томск, и нам пришлось проверять их прошлое, рассылая запросы по местам их прежнего проживания. Третьего дня пришли ответы на наши запросы. Так вот, один из этого узкого круга и впрямь в недавнем прошлом служил в армии в чине подпоручика.[41] Более того, внятного объяснения его выхода в отставку не имеется. И еще более того, человек этот, прибыв в наш город, о своем прошлом никому не рассказал ни слова. О настоящем прошлом, потому как при трудоустройстве ему пришлось об этом говорить, но история его оказалась полной выдумкой. Естественно, что нас в первую очередь заинтересовал именно этот человек Я уже получил санкцию на его арест, господин прокурор даже возражать не стал, что за ним редко водится. Но арест не состоялся. Подозреваемый самым непостижимым образом исчез. Сейчас ведется его розыск.

Он помешал ложечкой в стакане, с удовольствием сделал глоток и продолжил:

— Полагаю, нет особой надобности объяснять, что все это означает. А что касается вашего протеже, то в его пользу, несомненно, говорит как раз тот факт, что он-то никуда не скрывается, хотя возможности для того имел и, будь он в преступлении замешан, должен был бы скрыться. Поведению же его существует даже, наверное, некое объяснение. Возможно, романтического характера, к чему я склоняюсь, но, возможно также и криминального. Но пока у нас нет ни малейшей причины заниматься его проверкой.

Пришлось согласиться, что таких причин действительно нет. Тем более что исчезнувший человек и для меня самой выглядел теперь много подозрительнее, чем Петин офицер.

— Могу я все это рассказать человеку…

— Если уверены, что дальше него эти сведения ни куда не пойдут, то можете. А расскажите-ка вы мне, чем сейчас в театре занимаются? До сей поры сожалею, что не видел прошлую постановку, а тут я как раз в субботу свободен буду, так уж не пропущу новый спектакль ни в коем случае.

Я принялась рассказывать, а так как слушали меня с самым искренним интересом, то увлеклась и позволила себе опять передразнить господина Корсакова. То, как он смешно грассировал или пользовался немецким акцентом, репетируя роль Глумова. Дмитрий Сергеевич смеялся до слез.

— Нет, в этот раз никак не позволю себе пропустить такое удовольствие! — заявил он по завершении моего рассказа. — И обязательно приду с супругой, а то она меня забывать стала, столько времени мне пришлось проводить на службе.

— Только, Дмитрий Сергеевич, вы тоже никому не рассказывайте таких подробностей, что я вам доверила. Это, конечно, не следственная тайна, но все же секрет.

— Обязуюсь до самой премьеры не говорить никому ни слова! — шутливо провозгласил следователь, но было ясно, что на слово его можно полагаться.

— Я, должно быть, мешаю вам? — из деликатности спросила я.

— А вот и нет. Сейчас как раз тот редкий случай, когда нет ничего совершенно неотложного.

— Тогда позвольте спросить вас, вам нравится ваша служба?

Не знаю сама, какого ответа я ожидала, но то, что к вопросу моему отнеслись серьезно, меня порадовало.

— Вы, верно, читали рассказы о Шерлоке Холмсе? Мне они тоже нравятся. Но моя служба куда больше похожа на то, что делает инспектор Лейстред, а не на то, чем занимается мистер Холмс. Вот перед вашим приходом сидел здесь один мужик. Приехал на базар, удачно поторговал, весь товар продал. Пошел гостинцы покупать, уж и приценился, за деньгами полез. А тут выясняется, что не один он за его деньгами лезет! Он воришку за руку и схвати! А тот его в лицо кастетом. Злодея сразу повязали, помогли потерпевшему и торговцы, и иные покупатели. И городовой поблизости оказался, но к тому моменту как он подоспел, вору успели уже и голову пробить, и другие увечья нанести. Получилось, что правых совсем не осталось — кругом одни виноватые. А для меня задача: можно совсем все как было записать, но все равно результат разный получится. Весь вопрос в том, когда кастет появился и когда им ударили. Если до того как воришку бить стали, получается, что была кража, а стал разбой. И те, кто разбойника били, почти и невиновны, потому как оборонялись, а разбойнику будет каторга полагаться. Если же наоборот все было, не вор первым ударил, а его самого бить начали, то его лишь за воровство судить надобно. И уже те, кто его изувечил, также наказанию подлежат. И ведь все хитрят, может, закона и не знают в точности, но чуют, что все не так просто, и каждая сторона другую сторону очернить пытается. Да еще у городового синяк образовался, но он о том молчит. Значит, в запале кто-то из тех, кто самосуд вершить пытался, и к стражу порядка успел кулаком приложиться! А позже осознал и откупиться пытается. И городовой подарок возьмет и смолчит. Что тоже есть преступление. Вот такое пустяковое происшествие, а сколько от него головной муки. Опять же и жалко всех, ежели по-человечески. А по-человечески ну никак невозможно, потому как надо по закону!

— И что же вы делать думаете?

— Ну, то, что городовой взятку возьмет, мне не доказать. К тому же в данном случае я его хоть понять могу, ибо и в самом деле ни к чему под суд за такую провинность человека отдавать. Ведь городовой был при исполнении, и наказание в таком случае бывает тяжким. Про остальное? Дождусь, что скажут в медицинской части, сильные ли повреждения у того воришки. Если просто кровь проступила от удара, то это одно, если и вправду череп проломлен, как он сам о том вопит, то совершенно иное. Придется со всем старанием до правды добираться, не по одному разу каждого допрашивать и уж после решение принимать. Но я не ответил на ваш вопрос. Получается, что рутины много и сил тратится столь много на то, на что и тратить их не хочется. Но когда удается раскрыть преступление, пусть не самое серьезное, и тем оказать настоящую помощь людям — украденное вернуть, к примеру, — то ощущаешь самую подлинную радость. И еще встречаются дела попросту весьма любопытные и запутанные. Такие, что распутывать их часто тоже доставляет удовольствие. Если, конечно, распутаешь. Тогда и Шерлоком Холмсом себя чувствовать разрешаешь. Но потихонечку, чтобы сторонним людям это незаметно было. Вот такие пироги получаются.

20

Вроде бы все очень убедительно выглядело насчет того исчезнувшего или сбежавшего подозреваемого, но никак у меня из головы не шел наш с Петей офицер. Я и так, и этак пыталась прикинуть, к чему ему эти фокусы с переодеваниями и проживанием в двух местах? Для романтических свиданий вторая квартира подходила весьма кстати. Но к чему переодеваться? Трактир же и вовсе ни в какие ворота не лез! Ох, как не просто все это! Опять же, с чего это все взяли, что у того человека, что исчез вдруг, не может быть для этого исчезновения иных причин, кроме как прятаться от полиции? Может, как раз у него имеются некие романтические причины?

Дома я попробовала сначала заниматься, но учеба не отвлекла толком от всех этих раздумий. Я принялась разгуливать по комнате, благо места для прогулок доставало. Прошла от двери к окнам, завешанным белыми в синий цветочек занавесками, от шкафа к этажерке с книгами, от ширмы, закрывающей угол с дедушкиной кроватью, к такой же точно ширме у моей постели в другом углу. Жаль, у нас камина нет! Отчего-то мне казалось, что, глядя на огонь, я бы точно до чего-то умного додумалась. Пойти, что ли, у печки посидеть? Да нет. Пора делами заняться.

Я взяла с этажерки томик с пьесами Александра Николаевича Островского, приготовила лист бумаги и карандаш, села поудобнее за стол, принялась читать пьесу и придумывать, что в ней требуется по моей новой должности в театре. Хоть я читала «На всякого мудреца» не в первый раз, но увлеклась так, что не заметила, как добралась до финала. И даже немного разочаровалась, потому как работы для меня было совсем чуть. Ну, можно пару раз обозначить, как карета подъезжает. Первый раз — это когда Мамаев приезжает к Глумову, второй — когда Турусина к себе в дом возвращается. Еще к месту будет звук церковного колокола. Это в сценах с приживалками и странницами[42] у Турусиной в доме. Все едино, крестятся они там не переставая, так будет повод. Все! Остальное оркестр музыкой расцветит. Нет, пожалуй, стоит, чтобы Нил Федосеевич Мамаев колокольчиком пользовался для вызова слуг. Может даже, по забывчивости или чтобы значимость свою показать, лишний раз звонить, даже когда нужные люди рядом. И получится все это очень подходяще к тому, как играет Мамаева Иван Иванович Тихомиров.

Меня эта идея настолько увлекла, что поутру следующего дня я отправилась в театр с таким расчетом, чтобы посмотреть в магазинах пригодный для этой цели колокольчик. Во второвском пассаже я даже растерялась: столько колокольчиков здесь было в продаже. Не меньше дюжины самых разных: больших и поменьше, бронзовых и даже из фарфора. А довершала картину на витрине маленькая игрушечная пушка. Видя мое изумление, продавец пояснил, что эта игрушка предназначена для той же цели, что и колокольчики, то есть подавать сигнал своим слугам или подчиненным, но уже при помощи выстрела. И специальные патроны к ней прилагаются. Мы немного пообсуждали столь оригинальное решение и сошлись на том, что оно относится к юмористическим и служит не столько по прямому назначению, сколько для смеху. И тут у меня в голове тоже что-то стрельнуло: а если не только Мамаев будет пользоваться колокольчиком? Но и Мамаева, и Крутицкий, и Турусина, и даже сам Глумов будет свою мамашу колокольчиком вызывать. И все они будут звучать по-разному! У Мамаева — солидным басовитым звуком. У Мамаевой — звук будет потоньше, вот как у этого, из фарфора. А у Глумова колокольчик должен чуть дребезжать, немного фальшивить. А Крутицкий… Нет, Крутицкий будет пользоваться как раз пушкой! Новшества он только в жизни не терпит, а для забавы и сам рад что-то учудить. Тогда, значит, нужны вот этот, этот и этот колокольчики и пушка. Что будет стоить… Ох, недешевая у меня идея получается.

Тем не менее по приходе в театр я с ходу все изложила Александру Александровичу. Тот выслушал и расхохотался:

— Сударыня, вы не обижайтесь! Я не над вами смеюсь, я вашей идее смеюсь. Право слово, мне понравилось. Хороший ход, забавный и уместный. Возможно, мы даже повторим этот спектакль, — стал вслух рассуждать антрепренер. — Возможно, что сыграем его даже не два, а три раза. Но все равно получается дорого. Вот что, вы пойдите к новому хозяйственному распорядителю Антону Антоновичу — заодно и познакомитесь — и велите ему купить один колокольчик, тот, что вы для Мамаева присмотрели. Да пускай не экономит, а возьмет именно тот, что нужен, пусть у Второва и возьмет. Все ваши остальные предложения остаются в силе, считайте, что я их утвердил.

Я пошла искать нового хозяйственного распорядителя, а на глаза вновь навернулись слезы. Как же жаль, что не стало Михеича. Он бы уж точно сумел придумать, как решить такой вопрос самым недорогим образом, вплоть до того, что соорудил бы игрушечную пушку собственными руками.

Но в театре совершенно невозможно долго грустить. Переговорив с Антоном Антоновичем, я зашла в зал. Арон Моисеевич буквально терзал арфу! Завидев меня, он отвлекся от своего музицирования:

— Сил моих больше нет! То я в поте лица своего разыскивал сей зловредный инструмент, бегая из одного конца города в противоположный. Теперь выяснилось, что никто, кроме меня, на нем играть не может. Я же сам не играл на арфе еще со времен царствования государя-императора Александра II! Хотя сейчас мне кажется, что я на ней и вовсе не играл, с таким трудом все вспоминается. Но предупреждаю, если у меня вдруг не получится, то у нас в театре может случиться еще одно преступление. После всех мытарств я точно на себя руки наложу, но предварительно разделаюсь со своими мучителями.

— Это с кем же? — не поняла я.

— С Александром Александровичем и с арфой! С кем же еще? А что, сударыня, вы уже слышали, какую мы польку в спектакле играть будем? И как вам оно?

— Превосходно! — не поскупилась я на похвалу. — И с арфой вы справитесь, я вот ничуть не сомневаюсь.

Репетиция в этот раз затянулась, и все единодушно решили не расходиться на обед, а все намеченное на сегодня завершить без долгого перерыва. Поэтому рабочий день закончился раньше обычного, но на улице меня уже дожидался Петя.

— Иди, Даша, прогуляйся, — сказал мне дедушка, угадав все без слов. — Только помни, что до экзамена всего неделя осталась, а потому не задерживайся.

Мы пошли гулять с Петей вокруг собора и разговаривать.

Петя полностью согласился со сказанным Дмитрием Сергеевичем. И со мной тоже согласился. То есть он тоже считал, что наиболее вероятным виновником является тот человек, что сбежал, но так же, как и я, полагал, что и поведение постояльца из «Европейской» все же подозрительно.

Мы обогнули собор и вышли к городскому саду. Сегодня был будний день и плату за вход не брали, потому мы и решили продолжить прогулку по его заснеженным аллеям.

— Вот, кстати! — чуть ли не закричал Петя. — Вы будете свободны в воскресенье?

— В первой половине дня точно буду.

— Тогда я вас приглашаю в другой наш сад. В Буфф-сад! Там построили отличные горки, и в воскресенье будет их открытие. Полковой оркестр будет играть. А санки у меня очень хорошие, голландские. А еще скоро можно будет на коньках кататься, тут неподалеку каток заливают, через неделю готов будет.

Мы разговорились на тему этих зимних увеселений, но вскоре снова вернулись к прежней теме.

— Нет, в трактир я больше ходить не предлагаю, — сказал Петя. — Ничего интересного мы там больше не увидим. Да и в первый раз, должен признать, нам просто повезло. Вы мне вот что скажите, Даша, вы знаете, где проживал господин Шишкин?

— Нет, но могу легко узнать.

— Может, стоит зайти в квартиру и посмотреть? Вдруг мы там обнаружим что-то значимое? Только вы не говорите мне, что полиция там наверняка обыск делала. Я и сам про то совершенно определенно знаю: делала! Но они же не искали что-то конкретное?

— А что такого конкретного станем искать мы? — не поняла я.

— Сам не знаю. Но я вон и когда за офицером пошел, ведь тоже не знал, что из этого получится? Может, и на квартире господина Шишкина также выйдет?

Я слегка поворчала по поводу того, что вполне взрослый человек стремится в сыщиков-разбойников играть. Петя это ворчание слушал молча, догадался, что не всерьез эти ворчания.

— Ладно, — сказала я в конце концов. — Сходим мы на квартиру господина Шишкина. Но только через три дня, в понедельник.

— Там до понедельника новый жилец может появиться, — разочаровался Петя.

— Может, он уже там появился? Две недели прошло как-никак! — перебила я его. — Хотя, думаю, не скоро там новые жильцы объявятся. Не любят люди в домах покойных селиться. Время должно пройти, забыться все должно. А человек он был одинокий, так что и на родственников никакой надежды нет, чтобы их там встретить. Так что извольте терпеть до понедельника.

21

По моему мнению, Петя зря расстраивался ожиданием. Три дня пролетели совершенно незаметно. Для меня уж точно. Всю пятницу мы репетировали с утра до самого позднего вечера. Субботнее утро было по традиции отдано генеральной репетиции. Вечером же состоялась премьера. Театр и в этот раз был полон, проданы были все билеты до единого. Хоть кое-кто из наших актеров, а больше из актрис, по своему суеверию и говорил, что удача после столь печальных событий от нас отвернется, что публика перестанет ходить на спектакли совершенно. Более того, уже через день после начала продажи билетов стало ясно, что на этот раз нам одним спектаклем не обойтись, пришлось объявлять дополнительный на воскресный вечер. Так и на него почти все билеты скупили загодя.

Тихомиров-Мамаев неоднократно сорвал аплодисменты, в том числе и за колокольчик Он столь важное лицо делал, так изображал погружение в размышления, что было совершенно очевидно, что Мамаев все это изображает, чтобы казаться хотя бы и рассеянным человеком, но обремененным кучей проблем. Потому становилось ужасно смешно. А уж когда он звонил в свой колокольчик, чтобы позвать стоящего рядом Глумова, а тот пятился на цыпочках к дверям и уж оттуда вопрошал с французским акцентом «Чего изволите?», хохот и аплодисменты становились просто оглушительными. И Екатерина Дмитриевна прекрасно сыграла Мамаеву. И Леночка Никольская хороша была в роли Машеньки. И все прочие актеры. А про господина Корсакова и говорить не приходится. Как это у него получается молодеть лет на пятнадцать, играя роли Гамлета или Глумова? И все его задумки по поводу иностранных акцентов сработали. На спектакле так у него каким-то непонятным образом получалось, что в разговорах с Крутицким у него еще и церковнославянский выговор вдруг проявлялся, хотя вроде старинных слов он и не употреблял.

По окончании все ждали и побаивались приглашения на фуршет. Но господа купцы, и Кухтерин, и Второв, и младшие Королевы, и все прочие, кто считал обязательным устроить застолье после удачного спектакля, проявили такт и не стали в этот раз ничего подобного организовывать. Слишком свежо было в памяти всех артистов событие двухнедельной давности, потому и веселья не получилось бы. Зато цветов было в изобилии. Почти каждой актрисе, а также господину Корсакову и господину Тихомирову по букету преподнесли. Были и иные подарки, хотя спектакль и не был бенефисным. Мне тоже преподнесли коробку конфет. На этот раз не было нужды гадать, от кого, потому как преподнес ее мне сам Корсаков и сказал, что это от всей труппы поздравление с премьерой и дебютом. Очень приятно было, хотя с моей стороны участие в спектакле получилось весьма скромным. Только вот вспомнилось о предыдущей коробке — от кого она была и куда пропала? Ведь и в самом деле пропала, хотя я лишь сейчас о ней и вспомнила. Так я и стояла в задумчивости возле дедушкиной и Михеича — царство ему небесное! — а теперь уж по полному праву и своей каморки с коробкой конфет в руках, на крышке которой томная дама подносила ко рту конфету, а ниже было написано «Шоколадная фабрика „Бронислав“». Точь-в-точь, как и на той коробке. Вот я стояла и никак не могла от созерцания этой коробки отвлечься. Вернее, от тех мыслей, которые она навеяла. Впрочем, не одна я стояла. Многие актеры стояли в коридоре или туда-сюда бродили, успокаивались после триумфа. Иные беседовали друг с другом или с теми из зрителей, кому было дозволено проходить за кулисы. Елена Никольская и вовсе стояла точно так же, как я, в раздумьях. С той лишь разницей, что в руках у нее были цветы, а не конфеты. Вот взглянув на нее, я и опомнилась — чего я здесь стою, спрашивается? — и прошла в каморку. Одевшись, я собралась выходить из театра и вновь оказалась в коридоре. И увидела мужчину, выходящего из него в фойе. Через ту самую дверь. Видела я его со спины, но чем-то его силуэт показался мне знаком. А главное, тень от головы мужчины падала точно в то самое место. Очень мне захотелось рассмотреть его поближе, но, пока я дошла до дверей, мне несколько раз заступили дорогу, так что, распахнув дверь, я увидела лишь пустое фойе. Дальше бежать за незнакомцем не было смысла. Стоило отправляться домой, тем более что дедушка меня уже заждался. Проходя мимо гримерных, я вновь увидела Никольскую, в руках которой было уже два букета.

22

Утром я проснулась поздно, потому что дедушка не стал меня будить. Он справедливо полагал, что раз человеку спится с удовольствием, то и будить его без особой необходимости не нужно. Хорошо выспавшись, человек после сам все упущенное наверстает. Я, пожалуй бы, и проснувшись еще чуть в постели понежилась, но меня привлек звук разговора из гостиной. Говорили мой дедушка и Мария Степановна. Порой и Пелагея слово вставляла. Все это было обычно. А вот еще один голос в эту привычную картину не вписывался, потому как принадлежал он Григорию Алексеевичу Вяткину. Спрашивается, с чего это журналист пришел к нам в гости с утра пораньше? Верно, что не так уж просто пришел, верно, повод к тому имел.

Я быстро привела себя в порядок, вышла в гостиную и поздоровалась со всеми присутствующими.

— Здравствуй, Дашенька! Садись к столу завтракать, — позвала меня хозяйка. — Мы тут без тебя начали.

— Правильно сделали, что меня не дожидались. Мало ли, сколько времени я могла еще проспать.

— Отчего не поспать, вон вы вчера как поздно заявились, — добродушно сказала Мария Степановна.

Журналист же сделал хитрое лицо и посмотрел на меня:

— Вы, верно, недоумеваете, с чего это я с раннего утра в гости напросился? А я вот сюрприз приготовил и не удержался, чтобы его прямо к вам на дом доставить. Вот, прошу принять свежий номер «Сибирской жизни». Прямым ходом от типографского станка.

Я взяла протянутую мне газету, от которой сильно пахло свежей краской и чуть-чуть горячим железом.

— Извольте вторую полосу открыть, — посоветовал господин Вяткин.

На второй полосе в нижнем углу была напечатана заметка о нашем спектакле. Общий ее тон сводился к тому, что замечательная труппа под руководством господина Корсакова вновь порадовала томскую публику отменным и даже превосходным спектаклем. И, поскольку спектакль по просьбам зрителей будет повторен еще и сегодня, то рецензент не станет рассказывать подробностей, а лишь отметит, что великолепна была вся труппа без единого исключения. Но особо он хотел отметить дебют юной госпожи Кузнецовой, заменившей в театре трагически погибшего Григория Михайловича Фадеева. Из дальнейших слов получалось, что госпожа Кузнецова, то есть я, не только превосходно справилась со своей основной задачей, но и «подсказала некоторым исполнителям весьма привлекательные ходы, позволившие им расцветить свои роли неожиданными, но радующими взор, слух и душу зрителей приемами актерской игры». Подписано было «Заядлый театралъ», но всем давно было уже известно, что это псевдоним господина Вяткина, который подписывает им все написанное в связи с театром.

— Так! — сказала я, закончив чтение. — И кто же это проболтался?

— Да уж не я, — весело откликнулся дедушка.

— Право слово, даже мысли не держал, что это может быть секретом, — воскликнул Григорий Алексеевич. — Я после спектакля кинулся расхваливать господина Тихомирова, особо отметив те фокусы с колокольчиком, что он выделывал. Так он мне сразу и сообщил, что идея эта исходила от вас. И господин Корсаков подтвердил и очень вас хвалил. Вот я и позволил себе.

— Спасибо большое. Мне очень приятно. И секрета здесь, конечно, нет никакого. Это я просто растерялась.

— Видимо, раньше про вас в газетах не писали? — полушутя спросил журналист.

Я посмотрела на дедушку, ища его поддержки, и он не растерялся, выручил меня:

— Так-то уж точно никогда не писали. Это вам не заметка вроде «Попал под лошадь». Такая похвала искренне приятна, — сказал он и перевел разговор на вчерашний спектакль. — А как вам оркестр, Григорий Алексеевич?

— Превосходно! В прежние годы у нас оркестр использовался лишь для аккомпанемента куплетам или другим вокальным номерам. А тут очень удачно музыка возникает по ходу драматического действия.

Мария Степановна тем временем велела Пелагее подать очки и внимательно прочла всю заметку:

— Надо и мне эту газету приобрести, — заявила она. — Буду после знакомым показывать, какие у меня постояльцы квартировали.

— Не извольте беспокоиться, — вскинулся Григорий Алексеевич. — У меня при себе есть еще один номер. Позвольте мне его вам презентовать в знак благодарности за гостеприимство и угощения. Я же себе позже возьму в редакции.

Мария Степановна буквально растаяла от этого подарка и понесла его прятать в шкатулку, где хранились разные памятные для нее вещицы. Это при том, что театр, как уже говорилось, она не слишком жаловала, да и газет не читала, считая тратиться на них пустым занятием.

А сюрпризы на этом в то утро не закончились. Раздался стук в двери, и вскоре Пелагея ввела в комнату немного смущенного Петю.

— Доброе утро, — поздоровался он. — Позвольте мне пригласить вас, Дарья Владимировна, и вас, Афанасий Николаевич, на открытие зимнего сезона в Буфф-сад. От моего лица и от лица моего папеньки. Сани ждут у крыльца.

Видя наше изумление, он перестал смущаться и заулыбался, довольный произведенным эффектом.

— Очень приятно, — наконец смогла я заговорить. — Как-то неожиданно получить приглашение от самого градоначальника. Ой! Здравствуйте, Петя!

— А папенька за кофе прочел заметку о вчерашнем спектакле и сказал, что там про вас, Даша, написано и что неплохо будет, если я вас приглашу в Буфф-сад. Я сказал, что уже пригласил. А он велел взять наши сани и ехать прямо за вами. И не забыть позвать вашего дедушку, про которого хоть в газете и не написано, но стоило написать, потому что от него тоже многое зависит на театре и что он человек глубоко положительный и культурный. А адрес ваш он по телефону у господина Корсакова спросил. Вот я и приехал.

— Петр Александрович, — сказал дед, выбираясь из-за стола, — мы тогда сию же минуту начинаем собираться, а вы, может, чаю отведаете? Пироги сегодня потрясающе вкусны.

— С удовольствием. Я, конечно, завтракал, но когда катаешься по морозу, аппетит снова появляется очень быстро.

Пелагея и Мария Степановна, пришедшие в полный восторг от того, что в гостях у них, ни много ни мало, сам сын градоначальника, да еще и ведущий себя просто и скромно, захлопотали вокруг Пети, а мы пошли собираться на прогулку. Я еще успела услышать слова Григория Алексеевича:

— А что, Петр Александрович, не найдется ли в ваших санях место для еще одного человека? Мне ведь как раз поручено написать в газету об открытии зимнего сезона в Буфф-саду.

Судя по тому, что журналист вышел из дому вместе с нами, место для него нашлось. Да в таких санях можно было рассадить и целую дюжину народу. Просторные были сани и запряжены тройкой! С бубенчиками под дугой и лентами в гривах лошадок! На таких катиться — чистый праздник.

Вот только господин журналист неожиданно вздохнул:

— Эх, в нашем городе еще и дороги в порядок привести! А то весной и осенью просто срам один. Вон даже Антон Павлович Чехов о том написал. А по прошедшей весне купец Голованов, тот, у которого торговый дом на Конной площади, автомобиль приобрел. Двух кварталов по нашему бездорожью чудо техники не выдержало. Смех и грех! Зато сейчас сплошное удовольствие. Эх, надо было Чехову к нам зимой завернуть!

И то правда! Сани мягко скользили по плотно укатанному на дороге снегу. Их чуть заносило от скорости на поворотах и тогда все сидящие наваливались друг на друга, отчего становилось еще веселее. Мимо проносились деревянные терема, ставшие зимой прямо-таки сказочно красивыми, и особняки красного кирпича, тоже выстроенные красиво, с фигурной кладкой, нередко со вставками из желтого камня. Тройка лихо взбежала на гору по Дворянской улице, промчалась со звоном мимо Петиной гимназии, вдоль ограды городского сада и свернула на Еланскую улицу, чтобы удальски замереть у входа в Буфф-сад.

Из Буфф-сада доносились звуки музыки, народу там собралось уже великое множество, хотя за вход и нужно было платить по пятидесяти копеек с человека.

Сад был расположен на вершине, на склоне и у подножия невысокого холма и оттого выглядел очень живописно. И несколько павильонов были устроены очень красиво. На проводах между столбами и прямо на деревьях были развешаны разноцветные лампы и фонари наподобие китайских фонариков, по вечерам должна была включаться нарядная иллюминация.

Народ собрался по большей части с санками. Были здесь санки на высоких полозьях, в которых можно сидеть как на стуле или в кресле. В таких мамаши и няньки катали детей, а кавалеры — порой наперегонки — своих дам. Но многие несли в руках или катили за собой салазки. Такие, весьма просторные двухместные прихватил с собой и Петя. На устроенные по склону горки пока никого не допускали. Наконец оркестр, расположившийся в ротонде,[43] кончил играть марш, музыканты поснимали с труб мундштуки и попрятали их в карманы — греть, чтобы потом не примерзнуть к ним на морозе губами. Наверху, возле начала горки, появились несколько человек. Я сразу узнала Петиного отца и Алексея Евграфовича Кухтерина. Остальных я не знала и спросила про них Петю.

— Тот, что потолще и повыше, ресторатор Морозов. У него здесь ресторация вон в том павильоне. Рядом с папенькой господин Пушников, купец первой гильдии и хозяин сада. Остальных я и сам не знаю.

Купец Пушников взял в руки рупор и для начала со всеми поздоровался:

— Здравствуйте, дамы и господа, здравствуйте, почтеннейшая публика. Мы решили не произносить сегодня длинных речей, а всех, кто поучаствовал в приготовлении нашего праздника, вы сможете поблагодарить позже. Если сочтете, что есть за что благодарить. Ну а чтобы вы не сомневались в благонадежности устроенных нами горок мы их первыми и опробуем.

Публика засмеялась и захлопала в ладоши. Сам же Пушников, господин Морозов и господин градоначальник уселись на санки и съехали вниз под бурные аплодисменты и туш, сыгранный оркестром. Александр Сергеевич и купец благополучно преодолели весь маршрут, но ресторатору повезло меньше: на полпути он опрокинулся (готова об заклад побиться, он это специально сделал!) и вниз катился уже помимо салазок, то есть на собственной спине. Все это привело публику в полный восторг, а обновившие горку приняли по поданной им рюмке, выпили и стали всех звать кататься и призывать к соблюдению порядка.

Мы скатились раз десять, а может, и больше. Снизу горка не казалась высокой, зато сверху она выглядела куда выше и круче, а скорость достигалась такая, что дух захватывало. Несколько раз мы опрокинулись, отчего стало еще веселее. Катались и стар и млад. Дедушка тоже не отказал себе в удовольствии, когда ему предложили воспользоваться санками. Несколько раз съехал и господин Вяткин. Были здесь и многие актеры из нашей труппы.

Устав, мы стали прогуливаться, съели блинов с медом, потом блинов с икрой, выпили горячий сбитень.[44]

На прощание Петя напомнил мне о нашем намерении побывать на квартире Шишкина, и мы условились встретиться подле театра. А еще Петя не удержался и сказал вновь комплимент по-французски. Ох, с чего бы это?

Воскресный спектакль выдался не менее удачным, чем накануне. Игралось господам актерам в удовольствие, безо всякого напряжения. Да и я свое дело исполняла много спокойнее, уже видела все, вокруг меня происходящее, и не боялась вступить не вовремя. Оказалось, что из моего закутка в дальнем углу сцены видно много забавного. Александр Александрович совершенно распоясался и, повернувшись спиной к залу, делал смешные гримасы Мамаевой, то есть Екатерине Дмитриевне, конечно. Та в долгу не осталась и в сцене, когда она прячется в доме Глумова, пока тот беседует с Голутвиным, стоя за кулисами, стала делать господину Корсакову непонятные знаки, а после якобы упала в обморок. Уж не знаю, поверил ей Александр Александрович или тоже притворялся, но лицо у него сделалось испуганным.

Когда началось уже последнее действие, ко мне обратилась Леночка Никольская:

— Даша, вы же в данную минуту свободны? Не окажете ли любезность пройти до моей уборной, я там веер забыла, а сама боюсь опоздать с выходом. Можно, конечно, и без веера, но лучше, если вы его принесете.

Я зашла в грим-уборную и сразу же увидела нужный веер. Рядом же с ним на столике лежала коробка конфет с томной красавицей на крышке и надписью «Шоколадная фабрика „Бронислав“». Я приоткрыла крышку, коробка была почти пуста, оставалось всего три конфеты пралине в шоколаде. Мелькнула у меня в голове в тот миг одна мысль, но я ее тут же прогнала и побежала на сцену.

23

В понедельник первую половину дня мы с Петей занимались уроками. Он в своей гимназии, я с дедушкой у нас на квартире. После обеда я отправилась в сторону театра, но пошла на этот раз не привычным маршрутом по Почтамтской, а по той же Дворянской улице, по которой мы так красиво прокатились накануне на тройке. И угадала, потому что, едва поднявшись в гору, повстречалась с Петей. Он шел со стороны Монастырской улицы и Юрточной горы, увидев меня, замахал руками и едва не с той стороны улицы закричал:

— Ну-с, и куда мы должны направляться?

— На Лесную улицу.

Петя чему-то удивился, даже почесал затылок, отчего фуражка его сползла набекрень, и вид у него сделался потешный. Но раз он сам ничего не сказал, то и я спросила его о другом:

— А вы из дому?

— Да, мы тут рядом проживаем, за тем углом, — он махнул рукой, указывая направление. — Хорошо, что мы здесь встретились, а то нам прямо надо, а к театру идти крюк получился бы.

Он повел меня почти вчерашним маршрутом мимо ограды городского сада, и я принялась его как бы невзначай расспрашивать про гимназию, хотя на самом деле мне было интересно, строгие ли там преподаватели:

— Я смотрю, вы урокам не так много времени уделяете? Вас, верно, нередко после занятий оставляют?

— Еще чего? — возмутился Петя. — Я, можно сказать, из лучших учеников. Нет, конечно, меня порой и оставляют после уроков, ну так это из-за поведения. В последний раз на прошлой неделе наказан был, заигрался на уроке в перышки, не заметил, как латинист подкрался.

— Так отчего вы урок не слушали?

— Да с чего мне слушать, как он бубнит, если я из латыни не меньше его знаю? Я дома из учебника быстрее все выучу, чем его слушать.

— А другие преподаватели строгие?

— Если хорошо готов, то и не строгие вовсе. Папенька говорит, что нам с учителями повезло, ему, когда он сам учился, куда хуже приходилось. Да мы уже пришли, вот она, Лесная улица. Нам в какой дом?

Нужный нам дом был в один этаж и если чем выделялся среди прочих, то простотой и скромностью наличников и ставен, из которых большинство оказались закрытыми. Мы подошли к крыльцу в четыре ступеньки, и тут Петя задал вопрос, который я давно ждала:

— Как же мы в дом попадем?

— А отчего вы о том не подумали, когда сюда собирались? Ладно уж, не стану вас терзать, вот смотрите!

Я поднялась на крылечко и сунула руку за притолоку. Вчера, когда я расспрашивала Михалыча, где проживал господин Шишкин, у которого якобы должна была остаться одна из наших книг, тот сам сказал, где ключ может находиться. Он там и находился. И к замку подошел. Дверь открылась, но нам все же пришлось чуть собраться с духом, прежде чем переступить через порог. Еще раз мы задержались на пороге двери, ведущей из сеней в комнаты. В комнатах было сумеречно, я уж подумала, что неплохо открыть хоть одну из ставен, но глаза уже приспособились к полумраку, и я решительно шагнула вперед. Комнат в квартире оказалось три: одна проходная, из которой в остальные, служившие спальней и кухней, вели распахнутые настежь двери в две створки каждая. И повсюду царил полнейший разгром. Получалось, что не мы одни приходили сюда, чтобы искать неведомо что.

— Может, это полиция обыск проводила? — высказал свое мнение Петя. Но высказал он его совсем уж неуверенно.

— Сомневаюсь я, что полиция такой погром бы стала устраивать. С чего бы им все переворачивать и разбрасывать? Полиция, конечно, здесь была, обязаны они были здесь все осмотреть. Но было это сразу после убийства. А погром учинен неделей спустя.

Петя уже собрался было спросить меня, с чего я все это взяла, но промолчал и стал внимательнейшим образом осматриваться.

— Понял! — возрадовался он. — Вон та подушка, когда ее бросили, оставила след в пыли. А поверх этого следа снова пыль легла. Значит, когда здесь весь этот кавардак устраивали, пыль уже успела скопиться, потому как хозяина не было и уборка не делалась. А там где стерли, снова успела набраться. Так?

— Так! И еще следы от ног. Полицейские в одиночку сюда бы не пришли. Хотя бы вдвоем. А так как сейчас истоптано, так явно одним человеком, все следы одинаковые.

— Надо бы следы эти изучить, — предложил мой спутник по авантюре и присел, подобрав полы шинели, возле ближайшего из следов обуви, четко отпечатавшегося на пыльном полу.

Изучал он его прилежно, потом перешел к следующей цепочке отпечатков и вновь на них уставился. Я даже скучать начала, хотя в это время и сама старательно, хоть и стоя на одном месте, изучала обстановку. Ну, мебель там, разбросанные предметы и прочее. Ничего интересного! Наконец Петя разочарованно сообщил как раз то, что и у меня в голове вертелось:

— Ничего особо интересного. Ни каких-нибудь подковок особенных, даже каблуки не сбиты. Мужской сапог среднего размера. Скорее всего, и человек был роста среднего, хотя и это не наверное. У нас в гимназии Закон Божий преподает батюшка роста просто отменного, а нога у него маленькая. Обыск будем делать?

— Нету в этом никакого смысла. Тот, кто все здесь расшвырял, скорее всего, искал нечто определенное, и то не нашел. А мы и сами представления не имеем, что нам искать.

— А почему вы решили, что злоумышленник так ничего и не нашел?

— Потому как вещи разбросаны везде и всюду. Не станет же человек продолжать рыться, если уже нашел нужное? Могло, конечно, случиться и так, что он обнаружил искомое в последний момент. Или оно на части поделено и в разных местах запрятано. Но с чего бы ему тогда тарелку об стену колотить? Смотрите, как следы идут. Во многих местах злоумышленник, как вы изволили его назвать, ходил и поверх своих же следов, но в целом направление общее просматривается. Сначала в ту комнату, из которой он подушку швырнул, затем в кухню, в последнюю очередь рылся в этой комнате. И когда уже собрался уходить, на глаза ему попалась расписная тарелка, висевшая на стене. Так он ее сорвал, даже гвоздик погнулся, и разбил об стену. И ушел. Все шкафчики распахнуты, посуда со всех полок скинута, постель вверх дном, даже из печи зола насыпана, он и там ковырялся. Ума не приложу, куда нам еще заглядывать?

— Получается, зря мы сюда приходили. Хотя нет, не зря. Раз здесь кто-то был и такой разгром устроил, значит, и мы правильно рассуждаем. Недаром думали, что не так прост господин Шишкин, что-то кроется за всем этим.