Звезда сыска Кузьмин Владимир

24

Дедушка настоял на том, чтобы в четверг меня вовсе освободили от репетиций. Впрочем, по той пьесе, что должна была быть поставлена, мне и делать-то было нечего. Ну что уж такого все находят в драме Ибсена «Нора»? По мне, совершенно скучная вещь. А в водевиле Ленского я и вовсе была не нужна, там было достаточно одного оркестра. Я было предложила, чтобы дверь в водевиле была скрипучая, так и то Александр Александрович тут же решил, что скрип должен быть музыкальным, и что скрипеть его будет Арон Моисеевич. На скрипке, само собой. Они даже чуть повздорили: Арон Моисеевич уверял, что издавание столь немузыкальных звуков унижает и сам инструмент, и того, кто на нем играет. Но Александр Александрович развил в связи с этим такую теорию, что даже несговорчивый музыкант предпочел позорно сдаться.

Так что уроками я занималась куда больше, чем постановкой, и даже в театр ходила не на все репетиции. Да и на репетициях, на которые все ж таки ходила, все больше обсуждала с Екатериной Дмитриевной, что мне надеть на экзамен. Вопрос этот был совсем не вздорный, недаром же говорят, что встречают по одежке. Одевать гимназическую форму, которая у меня имелась с прежних лет и все еще могла бы быть надета, если кое-где немного отпороть швы, сочли неверным, поскольку официально я гимназисткой не являюсь. Из моего гардероба, в конечном счете, было выбрано самое строгое платье, которое Екатерина Дмитриевна поименовала «деловым». Еще было решено заплести мне косы с двумя бантами, что вызвалась проделать Даша Штольц-Туманова. Ленты для бантов у нее сохранились с совсем недавних ее гимназических лет, да и сама она прекрасно помнила, как производить на экзаменаторов благоприятное впечатление. Кстати, порассказала много забавного на эту тему. Так что в четверг вид у меня получился скромный и в меру нарядный одновременно. Пожалуй, что именно так мне и следовало выглядеть, хотя это и было мне слегка непривычно. Привыкла я за последнее время к простой и скромной одежде.

До первой городской мужской гимназии от театра было рукой подать — уже через минуту будешь на месте. Но до порога театра провожала меня труппа едва не в полном составе, будто мне предстоял путь за тридевять земель и на долгие годы. Похоже, не волновались лишь мы с дедушкой. Дедушка был во мне совершенно уверен, а я от этой его уверенности и сама становилась уверенной и спокойной. Дед выговорил себе право проводить меня до дверей гимназии и поклялся, что ждать будет в театре, а не бродить перед входом.

Я уж сказала, что до гимназии было совсем близко, две минуты неспешной ходьбы — и вот она. Огромное и красивое здание красивой фигурной кладки из красного кирпича. Немного неожиданным оказалось, что дверь передо мной распахнул солидный швейцар. Я тут же попыталась представить, как же он открывает двери для целой тысячи учащихся, но пришла к выводу, что швейцар оказывает такое почтение лишь преподавательскому составу. Ну и дамам любого возраста, исходя из своей природной воспитанности. С другой стороны, такие двери мне самой открывать было бы непросто. Серьезные, большие и тяжелые оказались двери. Как только с ними первоклашки справляются? Я махнула деду на прощание рукой и вошла внутрь.

— Здравствуйте, — сказала я швейцару. — Мне назначено явиться к пятнадцати часам для сдачи экзаменов экстерном.

— Я уж предупрежден, сударыня. Извольте пройти в гардероб, затем я вас провожу к нужному помещению.

В гимназии было красиво, торжественно и совершенно тихо. Должно быть, что разошлись даже те из учеников, кто за провинности или за неуспевание был оставлен после уроков. В гардеробной была занята лишь одна из вешалок, на которой висело несколько взрослых шинелей. Я автоматически посчитала их — восемь. Ого, сколько народу меня собирается экзаменовать. Должно быть, по каждому из предметов будет свой преподаватель. Я повесила свою шубку, поправила волосы у зеркала, взяла в руки дедушкину кожаную папку для деловых бумаг, где были сложены нужные документы, и пошла вслед за швейцаром. Он провел меня по лестнице на второй этаж затем по длинному просторному коридору и остановился перед дверями с табличкой «Актовый зал». Вот такая торжественная сдача экзаменов мне предстояла! Пожалуй, эта гимназия была куда богаче и красивее, чем та московская, в которой я когда-то начинала учиться. При том, что и та была далеко не из последних.

— Подскажите, как доложить о вас? — спросил швейцар.

— Экзаменующаяся Дарья Владимировна Бестужева, — ответила я.

Он скрылся за дверью, а я подумала: то-то Петя удивился бы, услышав, как я представилась. Хотя дело выглядело совсем просто. Мой дедушка носил фамилию Кузнецов, а поскольку я была сейчас при нем, то все полагали, что и у меня такая же фамилия. Нам это было только удобнее. Но дедушка был отцом моей маменьки, а фамилия моего отца была Бестужев. Вот и я по документам выходила Дарьей Бестужевой. А раз экзамен дело официальное, то и представляться здесь следовало официально.

— Извольте войти, — предложил швейцар, и я вошла через открытую им дверь. Зал был огромен, пуст и заполнен светом, льющимся через множество высоких окон. У дальней стены стоял массивный и очень длинный стол, за каким могло бы уместиться дюжины две человек, да, наверное, и умещалось в особо торжественных случаях. Шагах в пяти от него стояла выглядевшая сейчас совершенно крохотной обычная гимназическая скамья с чернильницей, ручкой и стопкой бумаги. Я сделала шагов двадцать, прежде чем добралась на такое расстояние, что можно было поздороваться, не особо напрягая голос:

— Здравствуйте, господа.

Голос разнесся столь гулко, что, пожалуй, можно было сказать это от самой двери полушепотом, и то сидящие за столом все бы хорошо расслышали.

— Здравствуйте, сударыня. Прошу вас подойти к нам и передать документы.

Я отдала пачечку своих документов: аттестаты за прошлые классы, свидетельство, удостоверяющее мою личность, квитанцию об оплате в банке предстоящего экзамена. Все бумаги были внимательно рассмотрены и мне объявили:

— Госпожа Дарья Владимировна Бестужева, вы допускаетесь к сдаче экзаменов за полный курс шестого класса, согласно программе, утвержденной для государственных женских гимназий. Прошу вас сесть на скамью, мы передадим вам задание для письменных ответов. На них вам будет отведено три часа с четвертью. После этого мы сделаем перерыв и станем задавать вам устные вопросы. Вам все ясно?

— Благодарю вас, все понятно.

Я села на скамью, и мне передали листы с заданиями.

Трех часов с четвертью оказалось многовато. Семь минут на Закон Божий, чуть больше на русский язык, минут пять на математику, по десять минут на историю и естественную историю с физикой, и совсем быстро французский и немецкий языки. Рука, правда, начала неметь, и, взявшись за латынь (вот чего, спрашивается, заказала еще и латынь, которая совсем необязательна и скучна!), я сбавила темп и даже начала поглядывать в сторону преподавателей. Батюшка и впрямь был очень высок, а видневшийся из-под стола носок ботинка был маловат для человека такого роста. Восседавший в самом центре господин значительного вида был, судя по мундиру, в чине статского советника,[45] а следовательно, занимал пост инспектора народного образования. Впрочем, в таком чине мог быть и директор такой большой гимназии.

Статский советник неотрывно смотрел на меня, видимо, боялся, что я стану списывать. Другие из преподавателей наблюдениями за мной не слишком себя утруждали. Отчего-то учителя считают, что раз они смотрят на тебя, не отрывая взгляда, то списать будет невозможно? Да сколько угодно способов! Была бы необходимость! У меня в карманах платья лежали два носовых платочка и в каждый были вложены тонкие листочки папиросной бумаги с латинскими глаголами, перфектами и плюс к вам перфектами.[46] Найти повод, чтобы достать нужный платочек несложно: соринка в глаз попала, чихнул человек. Ну и между делом, пока платочек разворачиваешь и сворачиваешь, можно многое успеть прочесть. Никто и не подумает заподозрить, что здесь что-то не так. А если уж совсем ответа не знаешь, то всегда можно изобразить убедительный повод, чтобы выйти в туалетные комнаты, хотя это и запрещено. Но кто же запретит тебе, если у тебя, к примеру, кровь из носа пошла? Самые отважные для этой цели заранее ноготь затачивают. Другие используют самодельные баллончики с краской. Но с ними нужно слишком аккуратной быть, да и краска может оказаться не вполне подходящей.

Даже не знаю в точности, захотелось мне один из этих трюков ради баловства проверить или в самом деле засомневалась в латинских спряжениях, но платочек я достала и в шпаргалку заглянула. При этом еще и услышала «Будьте здоровы!»

Наконец я закончила писать, и в очередной раз глянула на свои часики: час и три четверти, господа! Извольте получить ответы! Нет, стоит, пожалуй, проверить, мало ли что, не стоит быть совсем уж самонадеянной. На проверку я затратила еще четверть часа, решила более не тянуть время и сообщила о своей готовности. Батюшка слегка поднял брови в некотором изумлении, остальные сохранили полную невозмутимость.

— Никанор Петрович, пригласите всех, — обратился инспектор к человеку, сидевшему с самого края стола, видимо, секретарю, и тот ушел за дверь позади их стола звать тех, кто вышел курить или, может, выпить чаю.

— Сударыня, вы, ежели устали сидеть, можете прогуляться, не покидая зала, мы же тем временем изучим ваши ответы.

Я поблагодарила и отошла к окну. Оно выходило на небольшую площадь на дворе гимназии, вернее, площадку для занятий спортом и там развертывалась самая настоящая футбольная баталия! Никак не ожидала увидеть футбол в Сибири да еще зимой! На спортсменах даже была форма: бриджи до колен и яркие фуфайки. Темно-зеленого цвета у одной команды, красного — у другой. Вот только шапочки, шапки да варежки с перчатками были у всех какие придется. Иные, несмотря на мороз, обходились без головных уборов и варежек. Я вздохнула: мне вдруг так захотелось посмотреть игру, а не сдавать этот скучный экзамен. Но если меня не станут слишком мучить, то, возможно, я еще и успею что-нибудь увидеть.

Меня и в самом деле не слишком мучили, вопросы задавались каверзные, но немногочисленные. Единственным врединой оказался латинист, который умудрялся не столько слушать мои ответы, сколько пространно задавать скучным и чуть гнусавым голосом собственные вопросы. К моей радости, ответы на все заданные вопросы я хорошо знала. Вскоре меня попросили выйти, а через пять минут позвали вновь.

— …в присутствии комиссии, в составе назначенной показала следующие результаты… из латыни пять, из истории пять… — зачитал поставленные за экзамен баллы секретарь и передал мне заполненный аттестат вместе с теми документами, что были представлены мной вначале.

Инспектор поднялся со своего места и торжественно сообщил:

— Поздравляем вас с успешной аттестацией за шестой класс, госпожа Бестужева. Позволю выразить нашу всеобщую уверенность, что если вы и в дальнейшем будете выказывать такое же прилежание и усердие в учении, то по окончании гимназии перед вами станут открыты многие двери. Если вы сами того пожелаете, конечно. Еще господин Петр Францевич Вибе, преподающий у нас языки, просил довести до вашего сведения его особое мнение, заключающееся в том, что знание французского языка у вас совершенно и что он сам готов брать у вас уроки.

Последние слова привели Петра Францевича в некоторое замешательство, видимо, до такой степени, чтобы брать у меня уроки, его восхищение в мой адрес не доходило, но спорить с начальством он не рискнул, справедливо усмотрев в замечании, ему приписанном, некий упрек в собственный адрес.

Я поблагодарила всех за высокую оценку и за потраченное на меня время, дождалась, пока комиссия скроется за дверью, и едва не выбежала из зала, так не терпелось попасть на футбол.

На спортивную площадку я прибежала к самому завершению матча. Из разговоров довольно многочисленных болельщиков, среди которых было немало особ женского пола, стало понятно, что играют команды первой и второй гимназий, и матч этот весьма принципиален оттого, что по числу побед вторая гимназия явно превосходит первую. Играли в командах учащиеся старших классов, но среди них я, к некоторому своему удивлению, увидела и Петю. Причем, судя по тому, как его поддерживали болельщики, как он позволял покрикивать на своих старших товарищей и по многим иным признакам, игроком он был авторитетным. Но притом счет был не в пользу первой гимназии, игравшей в зеленом: в их ворота было забито два мяча, сами они смогли забить лишь один.

Прозвучал свисток, игроки пошли к скамьям, служившим трибунами, где им тут же накинули на плечи шинели или пледы. Команда первой гимназии тут же затеяла спор об игре, пришлось пережидать, пока Петя освободится.

— Здравствуйте, Петя, — сказала я, когда он наконец отвлекся от оживленного обсуждения. — Случайно увидела, что вы здесь играете, не удержалась, захотелось посмотреть. Тем более что футбола на снегу я никогда прежде не видела.

— А как же иначе? Лето-то у нас короткое. Слышали, верно, присказку, что в Сибири двенадцать месяцев зима, а все остальное лето?

Поговорить нам не дали. У Пети было еще немало забот со спортивной экипировкой и по прочим поводам, а меня ждал дедушка, да и многие другие люди за меня беспокоились. Так что дожидаться его я не стала, а пошла в театр.

25

Вечером мы отметили успешный экзамен, в пятницу я уже была полностью занята предстоящей премьерой, в субботу мы играли спектакль. Вновь получился аншлаг, что меня искренне удивило, поскольку пьеса мне не нравилась. Сыграли хорошо, но все же успех был не таков, как на «Гамлете» или на «Мудреце». Повторного спектакля не ожидалось, так что воскресенье выдалось для меня свободным. Стало жаль, что в суете после матча мы не сговорились с Петей погулять сегодня. А подумав о Пете, я вспомнила о нашей с ним разыскной деятельности и вновь задалась вопросом: идти с ее результами в полицию или не идти? Прямо Шекспир получался: быть или не быть? А еще получалось, что надо идти. Пусть нам и достанется за самостоятельность. Вот я и пошла.

В первый раз в полиции я была с провожатыми, в другой раз мне встретился знакомый полицейский. Я втайне надеялась, что и в этот раз встречу его, но не получилось. Понятно, что дорогу до кабинета я нашла бы без проблем. Вот только эту дорогу мне заступили. Оказалось — я прежде и не заметила этого — что сразу за порогом полицейской управы дежурит специальный полицейский чин. И говорил он со мной отнюдь не любезно. Вежливо, но очень нелюбезно. Кое-как я втолковала ему, что мне надобен Дмитрий Сергеевич, и надобен по делу.

— Нету его. Уехали их высокоблагородие вместе с помощниками. А куда, вам и знать не положено.

— Да я о том и не спрашиваю, — ответила я и уже развернулась уходить, но дежурный, наконец, смилостивился:

— Если дело срочное и отлагательств не терпит, так пройдите к господину следователю Янкелю. Ему все и изложите. Его кабинет на втором этаже, напротив кабинета вашего Дмитрия Сергеевича.

Я поблагодарила и поднялась на второй этаж. Из-за указанной мне двери был слышан совершенно неблагообразный крик:

— Так что же ты, сволочь, врешь? Изволь отвечать на вопросы! Ты, паскудник, портсигар украл? По глазам вижу, что ты!

Было совершенно ясно, что кричать так мог лишь хозяин кабинета, а никак не посетитель, и мне в единый миг расхотелось с этим хозяином встречаться. Я развернулась и пошла прочь. Крик был слышен даже на лестнице. Выходя во двор, я услышала слова дежурного, он их произнес как бы себе под нос, но так чтобы и мне было слышно:

— Барышня, видать, решила, что в богадельню пришла. А здесь не богадельня.[47] Здесь полиция!

Я чуть постояла у выхода со двора управления на площадь, полюбовалась каменным мостом, украшенным колоннами с рострами, наподобие тех, что стоят в Петербурге, часовней Пресвятой Иверской Богоматери, собором и биржей. Перевела взгляд далее, за площадь, на пассаж Второва, на аптекарский магазин Щепкина и Сковородова. Отчего в этом городе все так устроено? Вон какой красоты храмы и иные здания, а вокруг бывает грязь непролазная, сейчас, правда, снегом прикрытая. И люди такие же разные. Даже среди полицейских. Дмитрий Сергеевич и сам господин полицмейстер со мной беседовали вежливо и почтительно. Сегодня же никто впрямую не нагрубил, а чувство такое, словно грязью облили. Или тот же Петин отец. Можно сказать, второе лицо в городе после самого губернатора. Но держится со всеми не ровней, конечно, но с искренним уважением, отчего общаться с ним легко и приятно. А в той же гимназии меня хоть и хвалили, но высокомерно и снисходительно. Интересно, как бы они заговорили, если бы узнали…

Додумать я не успела, потому что самым чудным образом рядом оказался Петя.

— Здравствуйте, Даша. Как славно, что я вас встретил.

— Здравствуйте! Вы, конечно же, случайно шли мимо и…

— Зачем же я стану придумывать? Я как раз к вам заходил, хотел пригласить на прогулку. Но мне сказали, что вы уже сами ушли гулять и смогли лишь показать, в какую сторону. Так я в ту же сторону пошел. А как увидел здание магистрата и полицейский дом, так подумал, что вы решили все же рассказать о нашем последнем поступке Дмитрию Сергеевичу. Вот и подошел сюда. А вы здесь стоите, с улицы и не видать. А что Дмитрий Сергеевич сказал? Не ругался на нас?

— Дмитрия Сергеевича нет сейчас в городе, — ответила я, и Петя украдкой вздохнул с облегчением. — Вы сказали, что желали прогуляться? Тогда ведите меня на прогулку.

Петя на этот раз совсем не растерялся и тут же предложил подняться на Воскресенскую гору и посмотреть оттуда на город.

Мы свернули влево, пересекли Магистратскую улицу и стали подниматься вверх по улице, ведущей к тому месту города, где в прежние времена стоял кремль. Подъем был довольно крут, и на ходу разговор не получался. Зато как мы поднялись вверх, Петя сразу начал объяснять:

— Это у нас костел католический. Есть и кирха для лютеран, и мечеть, и синагога. Но их отсюда не видать. А костел вот он, прямо здесь. А кремль стоял как раз напротив, пойдемте туда, оттуда самый лучший вид открывается.

То, что вид был самым лучшим, оценили не только мы, но и пожарные, построившие здесь свою каланчу, и фотограф, спрятавшийся сейчас под покрывалом своего аппарата.

— Вот смотрите, мы сейчас на Воскресенской горе стоим. А та гора, в которую поднимаются Почтамтская, Дворянская и Спасская улицы — Юрточная. А от нас вправо и вниз, там, где вы проживаете, будет Болото.

Я кивнула, потому как по осени там и было настоящее болото.

— Собор видите? — продолжил мой гид. — Жаль, что ваш театр Управление железными дорогами загораживает. Но как вниз от театра, да и от всей горы, так то Заисточье будет.

— А сзади нас будут Белое озеро и Заозерье, а вниз отсюда — Пески, — услышали мы сзади знакомый голос.

Фотограф выбрался, наконец, из-под своего черного покрывала и оказался нашим знакомым, Коленькой Массалитиновым.

— Здравствуйте. Несказанно рад нашей с вами встрече. Петр Александрович оказался неплохим гидом, не правда ли, Дарья Владимировна?

— Здравствуйте, барин! — неожиданно послышался крик с пожарной каланчи.

Господин Массалитинов помахал в ответ рукой, снова повернулся к нам и, не удержавшись, засмеялся.

— Что же такого смешного случилось? — не удержался от вопроса Петя.

— Да забавное у меня знакомство сложилось. С нашими доблестными пожарными.

— Так расскажите.

— Ну, хорошо, извольте, — не стал отнекиваться Массалитинов. — Я, как видите, фотографическим делом увлекся. А поскольку город наш в последнее время очень быстро меняется, то я и решил не менее четырех раз за год — летом, осенью, зимой и весной — подниматься сюда и те изменения запечатлять на фотографические пластинки. Так вот, по весне я немного припозднился, солнце уже садилось, но от этого пейзаж стал еще интереснее. Вот и пришло мне в голову закат тот снять. На цветную пластину. У них же свойство такое, что затвор нужно держать открытым длительное время. Уже и аппарат полностью приготовил, но в тот момент, когда затвор открыл, один из пожарных, которому взбрело в голову прогуливаться здесь, прошелся прямо перед объективом. Я ту пластину, хоть и дорого, все же проявил: закат прекрасен, но по всему снимку размазанная тень. А второй кадр снять уже не успел, село солнце. Все это я еще в тот момент понял. Ну как тут было не выругать того пожарного? Я же грязных ругательств не выношу на дух, в какой-то мере и здесь сдержался и обругал пожарного разными химическими терминами, что мне в тот момент в голову пришли. «Ах, ты, — говорю, — ангидрит натрия, перекись водорода и двуокись углерода. Что ж ты мне, сульфит калия, снимок испортил?» Вы бы видели, какие глаза у него сделались! Зато в другой раз слышу, как он прохожих от меня отгоняет: «Вы, ваши благородия, господину фотографу не мешайте. Он человек интеллигентный, но коли ему помешать, материться начинает просто виртуозно. Мне таких ругательств отродясь слышать не доводилось!» Ну и при встрече считает обязательным меня поприветствовать.

Я посмеялась от души, а Петя с чего-то стал спрашивать разрешения самому при случае употребить эти выражения, будто Николай Осипович их запатентовал в таком неожиданном качестве. И вдруг осекся. Я проследила за его взглядом и увидела выходящего из костела мужчину, того самого офицера, что проживал в «Европейской».

— Вот не знал, что поклонник нашей госпожи Никольской католик! — сказал Коленька Массалитинов.

— Так вы его знаете? — едва не хором воскликнули мы с Петей.

— Знаю, что видел его в театре с госпожой Никольской, да у себя на службе, а знакомства с ним не заводил.

— А где же вы служите? — спросила я, потому как была уверена, что Коленька Массалитинов ничем, кроме театра, заниматься не может. Глупо, конечно, что так считала, но что было, то было.

— Я служу в архиве. Вот этот господин как раз и заходил ко мне посмотреть некоторые документы.

— А можно мы к вам тоже зайдем? Если это вам удобно, — попросила я, еще толком не зная, для чего это делаю.

Похоже, что Массалитинов удивился такой просьбе, но ответил согласием:

— Если вам интересно, заходите. Буду только рад. Самое правильное время с двух до пяти часов пополудни. И найти меня совершенно просто. Видите рядом с полицейским домом магистрат? Так вам надо с Магистратской улицы войти во двор, оттуда всего два входа, вам нужно будет в левый. А там спросите, и меня пригласят. Хотите, я ваш снимок сделаю? Лучшее место трудно подыскать.

— И фотокарточки сделаете? — немного наивно спросил Петя.

— Само собой, — улыбнулся Николя. — Для каждого из вас и себе на память, если позволите. А иначе зачем снимки делать?

Снимков было сделано два: на первом мы с Петей, а затем и все втроем. Оказалось, что у Коленькиного аппарата имеется специальное устройство, нажмешь на спуск, а затвор открывается спустя несколько секунд, чтобы сам фотограф успел встать перед объективом.

После этого наш фотограф заторопился по своим делам, а мы решили еще прогуляться.

— Ну и куда направился наш подозреваемый? — поинтересовалась я, как только мы остались вдвоем. — Вы вслед ему головой вертели так, что я боюсь, как бы снимки не испортили.

— Нет, когда снимали, я спокойно стоял, — серьезно ответил Петя. — А тот господин прямиком в гостиницу направился. Отсюда даже видно было, как он туда вошел. Надо бы как-то его личность установить.

— А еще важнее узнать, зачем он в архиве был. Очень уж он не похож на бескорыстного любителя старых документов.

Петя кивнул в знак согласия, но спросил невпопад:

— Нам в пятницу на уроке немец все уши протрындел про то, какая чудная барышня накануне экзамен сдавала. Все в пример ставил, насколько хорошо она по всем предметам ответ держала. А уж по-французски, если ему верить, говорит просто превосходно. Вы с ней, случаем, не знакомы?

Посмотрел он на меня при этих словах столь подозрительно, что сама не знаю, как я тот взгляд выдержала. И смех стал разбирать, и смущение, и даже виноватой себя стала чувствовать за свой обман. Потому сразу и спросила:

— А фамилию ее он не называл?

— Называл, — тяжело вздохнув, сказал Петя. — Я фамилию не запомнил, но точно не Кузнецова.

— Так как же мне тогда сказать, знакомы мы или нет? И с чего эти вопросы?

— Больно она мне одного человека напомнила, — отчего-то Петя стал совершенно мрачным и добавил по-французски: — Vous avez me revient en premier bieu.[48]

— Ну вот, опять вы по-французски изъясняетесь. Я же вас просила!

— Я сказал, что сразу про вас вспомнил, — на этот раз он перевел совершенно честно, хотя и эти слова вполне могли посчитаться за комплимент. — Среди моих знакомых нет иных девушек, столь умных.

— Спасибо за добрые слова и за то, что обо мне вспоминаете. Но когда же мы в архив пойдем?

— Да хоть завтра, если вам будет удобно?

— Завтра суббота, у нас в театре спектакль. А по воскресеньям архив не работает. Получается, в понедельник?

От нашей прогулки и от общения с приятными людьми на душе сделалось совсем легко. И с чего я в полицейском управлении привязалась к этому городу, с чего он мне стал казаться неприятным? Здесь, как и всюду, есть разные люди. Можно подумать, в Москве, в Лондоне или Париже мне одни только приличные и приятные люди встречались. А вот перед Петей неудобно. Может, стоит ему рассказать, что это я сдавала экзамены? Но ведь если сказать «а», то следует сказать и «б»? Соображает Петя отменно, а сложить два и два и без его соображения можно. Станет расспрашивать про французский язык, придется рассказать про Париж Тут же футбол припомнится, следовательно, и про Лондон говорить придется. А главное, придется говорить про родителей, отчего погиб папа, почему я при живой маменьке с дедушкой разъезжаю по неведомым краям. А уж обо всем этом мне по-прежнему разговаривать тяжело. Опять же, отчего-то в разговоре столь запутанные истории несерьезно выглядеть начинают. По жизни драма, а то и вовсе трагедия. А в разговоре выходит фарс, а то и хуже того — водевиль с куплетами. Можно, конечно, отказаться отвечать на такие вопросы, но тогда и вовсе не стоит ни о чем говорить.

Нет, хватит о грустном. Что мне, голову нечем занять?

26

В субботу в театре произошло… Если говорить коротко, то я сначала вполне могла лишиться своего дедушки, который сперва едва не задохнулся, а чуть позже получил сильный удар по голове. Да я и сама едва не умерла, притом в числе многих других людей из числа присутствующих на премьере. На счастье, никто не пострадал и даже театр уцелел.

Это если говорить коротко. А если рассказывать подробно, то случилось вот что.

Началось все днем на репетиции. Это была репетиция пьесы господина Шпажинского, автора, на мой вкус, скучного, но отчего-то модного. Александр Александрович оцарапал ногу торчащим из декорации гвоздем. Понятно, что это привело его в дурное расположение духа, и он потребовал тут же убрать этот гвоздь. Испуганный его гневом рабочий гвоздь тут же и выдернул, отчего вся декорация едва не обрушилась на головы господ актеров. Но дело быстро поправили, а Екатерина Дмитриевна тем временем принесла склянку с какой-то мазью и прямо здесь же на сцене смазала царапину Александра Александровича.

Вскоре все успокоилось, и репетиция завершилась без новых эксцессов.

Но склянка с мазью была благополучно всеми забыта на сцене возле самой будки суфлера и неподалеку от рампы. Да еще с неплотно закрытой крышкой. Едва начался спектакль, как под лучами ламп мазь растаяла и обратилась в жижу наподобие масла. Но это было еще полбеды. Беда случилась, когда наш трагик Петр Фадеевич Белоконь, читая на самом краю авансцены свой монолог, нечаянно ту склянку пихнул ногой, и она опрокинулась. Масло потекло, и по большей части стало стекать прямо в суфлерскую будку. Мало того, что оно залило дедушке брюки и сюртук, так от источаемого им запаха ему вскоре едва не стало плохо. Но приходилось терпеть.

Запах, хоть и в меньшей мере — поток воздуха из хорошо прогретого зрительного зала шел в сторону сцены, а не наоборот, — распространился и в партер. Дамы в креслах первого ряда стали морщить носы и усиленно обмахиваться веерами.

Далее происходило следующее. Произнеся слова:

• — Но столь страшна ли бездна моего паденья,
• Коль падаю в нее я бесконечно?.. —

Петр Фадеевич по замыслу должен был повернуться, сделать несколько шагов в глубину сцены и уже оттуда закончить свою реплику. Но, оборачиваясь, он нечаянно наступил в пролитую на сцену мазь, поскользнулся и грохнулся всем весом на ту самую ширму в форме раковины, что скрывает голову суфлера от зрителей.

Публика застыла от неожиданности, господа актеры, ожидающие своего выхода в кулисах, попросту онемели. Но главное было еще впереди. Дело в том, что актер Белоконь был опытным трагиком, артистом старой закалки, приученным к тому, что независимо ни от каких осложнений роль должна быть доиграна до самого последнего слова, до финальной ее точки. А потому, несмотря на то что в данный момент он сидел на сломанной раковине суфлерской будки и, по сути, на голове самого суфлера, он произнес следующую фразу своего текста:

— Но, буду честен пред собой, я низко пал!

Дедушка, в первый момент остолбеневший от неожиданности происшествия, тут уже почувствовал, что он больше не в состоянии удерживать на своей голове такую тяжесть, потому как Белоконь весит никак не менее пяти пудов, а то и больше. Вот дедушка и убрал потихоньку свою пострадавшую голову. В первые мгновения, картон, из которого была сделана раковина, хоть и расплющившийся, но опирающийся на края люка, показался способным самостоятельно, то есть без подпорки его головой, держать вес актерского тела. Но уже во второе мгновение он все же проломился окончательно, и на словах трагика, все еще продолжавшего свою роль:

• — Разверзлась бездна ада подо мной! —

останки раковины и сам трагик окончательно провалились в люк То есть не совсем окончательно: ноги и голова не пожелали проскользнуть в «разверзшуюся пред ним бездну» и остались торчать над рампой. Чуть позже с помощью дедушки ему таки удалось полностью покинуть сцену.

Это рассказывать долго, а так все случилось за неполную минуту. И вот тут все в театре: актеры за кулисами, зрители в зале, служители в проходах, истопники и буфетчики, подглядывающие через занавеси на дверях зала, все осознали суть происшествия. По театру прокатилось землетрясение, он буквально содрогнулся от хохота, переходящего в истерику. Мне и самой едва не сделалось дурно, а в ложах, говорят, и вовсе дело доходило до обмороков.

Господин Вяткин свою газетную заметку о происшествии в театре так и озаглавил «Искусство истребовало свои жертвы, или Двенадцать обмороков в конце трагедии».

Да, вот еще. Александр Александрович, прочитав эту заметку, вполне благожелательную и правдоподобную, неожиданно позвонил в редакцию и потребовал напечатать опровержение. На том конце провода его не дослушали до конца, но нагоняй за неточность подачи фактов господину рецензенту учинили. Тот примчался в театр и потребовал объяснений. Господин антрепренер очень мило объяснил ему, что с написанным он целиком и полностью согласен, но требует увеличения числа обмороков как минимум вдвое, потому как по поступившим лично ему сообщениям их было никак не меньше двух дюжин. Недоразумение было улажено, противники решили окончательный мир промеж себя закрепить дружеским ужином, за которым вновь едва не поссорились, но уже по совершенно иному поводу.

27

В понедельник с утра я ходила с Пелагеей на рынок. Мороз ударил самый настоящий, сибирский, ветви деревьев покрылись толстым слоем инея и сверкали в неярких лучах съежившегося (может, тоже от мороза?) солнца, словно бриллианты чистой воды. Выходила я из дому с некоторой опаской, хоть и обулась в валенки да укуталась шалью, вдруг у меня сразу щеки и нос белеть станут, застынут от такого холода? Но оказалось все совсем не страшным. Может, это и банально, но в голову сами собой пришли строчки:

— Мороз и солнце! День чудесный!

Наши с Пелагеей пуховые платки мигом опушились от дыхания инеем, лица разрумянились. Стало весело и бодро.

И базар шумел, невзирая на мороз. Мы начали осмотр с рыбных рядов, расположенных возле башенки ресторана «Славянский базар». Рыбой торговали прямо с саней. Полюбовались осетром-богатырем, чья голова упиралась в облучок,[49] а хвост при том свешивался с заднего края саней. Потом пошли делать покупки. Мелкая рыба на морозе смерзалась плотными кучами, так те кучи рубили топорами на куски, кому какой надобен. Экземпляры покрупнее были разложены по отдельности. Мы приобрели двух налимов и двух стерлядей средней величины. Средняя величина по здешним меркам, это в руку длиной! Налимы должны были послужить для варки рыбного супа, особо при этом ценилась налимья печень. Ну а из стерляди можно было готовить, что душа пожелает. Моя душа желала расстегаев с вязигой. Или кулебяку с гречей и рыбой. Или…

Потом мы прошли дальше, прикупили по мерке замороженных ягод клюквы, брусники. Мимо многих товаров проходили не задерживаясь. Грибов во всех видах — сушеных, соленых, в маринадах — и дома было в достатке. Молоко, которое продавалось здесь замороженными в мисках брикетами, нам доставляли на дом в свежем виде. Мед тоже имелся в запасах. Про овощи и говорить нечего — погреб полон!

Зато в рядах, где торговали птицей, мы пробыли долго. И чего здесь только не было! Рябчики, тетерева, глухари, всевозможные утки и чирки и прочая дичь. И домашней птицы тоже немало продавалось. Дичь, само собой, была битая, то есть убитая из ружья или в силки пойманная, а домашняя птица по большей части продавалась в живом виде. Хотя тоже имелась и забитая, и даже ощипанная. Пелагея и та пришла от всего этого в некую озабоченную задумчивость и какое-то время переводила взгляд с гусей и уток на рябчиков. И что-то шептала, а еще правильнее сказать, шевелила губами. Считала, видимо, расходы. Итогом этих подсчетов стал длинный и оживленный торг. Я больше смотрела по сторонам, чем прислушивалась, но разговор, кажется, был веселым:

— Почем за птицу-то грабите? Почем? Сшутил тоже!

— Да вы сами не белены объелись, такие цены смешные заворачивать?

Завершилось дело тем, что к нам в сумки перекочевали полдюжины рябчиков.

Помимо всяких разных других покупок Пелагея приобрела бараний бок, и у меня зародились некоторые подозрения. Не разрешило их даже посещение винного магазина. Там Пелагея купила бутылку церковного вина, нежинскую рябиновую настойку и бутылку смирновской водки. Я не сдержалась и невинным тоном спросила:

— Не иначе, у нас праздник намечается?

— Это с каких таких щей ты удумала? — столь же невинно отвечала она.

— Пелагеюшка, ну будь ласкова, будь добренька, скажи, что за праздник?

— Ох, неугомонная. У Марии Степановны именины! У хозяйки нашей! Именины и день рождения. Она вас сама намеревалась пригласить, вот я и помалкивала. Еще придут ее друзья старинные по мужниной службе. Прокоп Игнатьевич, когда еще жив был — царство ему небесное — так они семьями дружили. Да и сейчас друг дружку не забывают. Вот все тебе знать надобно! На базар со мной увязалась, вызнала обо всем. Тебе теперь и неинтересно станет. Ты, небось, уж и про все блюда, что я готовить собралась, вычислила?

— Ага, вычислишь их, как же. Ты из чего угодно сто разных блюд напридумаешь, одно вкуснее другого, да таких, что раньше и представить невозможным казалось, — сказала я чуть ворчливо, но Пелагея похвалу оценила, заулыбалась, сверкнув белоснежными зубами.

За чаем мы с дедом и впрямь получили официальное приглашение. Приглашение было с благодарностью принято, потому мы и заторопились уходить: надо было по пути в театр с подарком определиться.

Дедушка не стал мелочиться, скорее даже пошиковать решил, потому как выбрал все в том же второвском пассаже красивый чайный сервиз на шесть персон. Фарфор был высокого качества, тонкий, с чистым звоном и белоснежный, а на каждом из предметов была нарисована белка и еловая ветвь с шишками.

— Не разоримся ведь? — подмигнул он мне, принимая от приказчика посуду, упакованную в коробку и обернутую в красивую бумагу. — У нас же теперь два жалованья на семью.

Я от таких слов даже растерялась. О жалованье я как-то не задумывалась до этой минуты, а ведь оно мне должно было быть положено, раз работу я исправно исполняю! Стало очень интересно, какой же будет сумма? Хотя чего гадать, жалованье должны были выплатить не сегодня так завтра, вот все и узнаю.

С вопросов этого самого денежного оклада и начался мой день в театре. Наш новый бухгалтер и кассир, Иннокентий Иванович, поймал меня на самом входе и потребовал, чтобы я прошла за ним для подписания контракта! Вот даже как!

И причитающаяся мне сумма была впечатляющая: одиннадцать рублей ежемесячно! Понятное дело, что высокие чины получают в разы больше, до тысячи рублей за год. А вот тот приказчик, что нас только что в магазине обслуживал, вряд ли зарабатывает заметно больше. Я сразу стала прикидывать, что можно будет себе позволить из первого моего жалованья, но в голову лезли всякая ерунда и мелочи вроде шоколада и прочих сладостей. Надо с дедушкой посоветоваться, он что-нибудь толковое предложит. Эх, жаль, мне бенефиса не положено!

28

Задержавшись в театре, я едва поспевала встретиться с Петей возле магистрата. Пришлось нанимать извозчика, потому что очень не хотелось заставлять его ждать на таком сильном морозе. Я была отчего-то уверена, что он станет дожидаться меня именно на улице. Усевшись в сани, я начала себя корить: вот, жалованья я еще не получила, а тратиться уже начала! Но мчаться по городу, закутавшись в теплый полог, было настолько чудесно, что угрызения совести были мигом забыты. В итоге мы подошли к месту встречи единовременно с Петей.

— Побежали в тепло? — сразу предложила я, а Петя уверенно распахнул передо мной заиндевелые двери.

В архиве было тепло и совершенно не пахло пылью. Мне отчего-то казалась, что там непременно должно пахнуть пылью. И не простой, а пылью веков!

Мы сообщили сидящему за конторкой чиновнику, кто нам нужен, тот вежливо покивал и нажал кнопочку электрического звонка. Через полминуты объявился Коленька Массалитинов, помог нам раздеться в гардеробной, устроенной при входе, и повел за собой.

— Чувствую, что у вас есть некий повод прийти сюда, но полагаю, что и встреча со мной не последнее дело для вас? Тогда я вам покажу, как обустроен архив, а после вы уж изложите остальные причины? Вот, извольте заглянуть в основное хранилище документов.

Ровные ряды одинаковых полок были столь многочисленны, что образовывали самый настоящий лабиринт. На подавляющем большинстве полок были расставлены коробки из картона разного цвета: на одних синего оттенка, на других желтого, на третьих зеленого.

— Вы бы видели, какой здесь был бедлам и беспорядок! — воскликнул Николай Осипович. — Я сам не смею назвать себя аккуратным, но здесь пришлось столько работы проделать, чтобы навести порядок, что порой не верю, как справился. Сам я ничего особенного не изобрел, все здесь организовано согласно предписанию о деятельности архивов. А вот новые удобные стеллажи да специальные коробки разных цветов для большего удобства я предложил. У нас здесь главная проблема состоит в том, что многие документы можно отнести в несколько разных разделов одновременно. Раньше было много путаницы, если искали некий документ в одном месте, то он непременно оказывался в ином. Сейчас снимаем с полки коробку, а в ней вложен список не только тех документов, что там хранятся непосредственно, но и тех, что имеют отношение к данному предмету, но по каким-либо причинам находятся на других полках. С указанием, где их искать, само собой.

Мы немного поговорили о том о сем, связанном с работой в архиве, сочли, что она не столь уж скучна, как может казаться со стороны. Похвалили Коленьку за его разумные предложения.

— Одно плохо: раньше все знали, что для того, чтобы найти документ, требуется множество времени, и не слишком жаловали сюда приходить. Сейчас же от посетителей отбою нет, — сказал Коленька со вздохом, но и не без гордости. — В присутственное время для всех желающих порой места не хватает, хотя зал для работы с документами мы тоже расширили. Потому я вас позвал приходить во второй половине дня, когда посетителей уже не допускают. А теперь говорите, что вас ко мне привело? Мне надо сегодня сделать все, что намечалось до конца недели, иначе меня в театр репетировать не отпустят.

Мы с Петей переглянулись, и я честно сообщила, что нам крайне интересно узнать, какие документы представляли интерес для поклонника Елены Никольской.

— Так-с! Был он у нас довольно давно, потому помню лишь то, что его интересовала архитектура. Ну да не беда, возьмем журнал выдачи документов и посмотрим. Вот извольте, месяц тому назад господин Микульский заказывал архитектурные планы нескольких зданий, построенных по проектам господина Лыгина и других томских градостроителей. Тут помечено, что документы отложены отдельно на случай необходимости повторного к ним обращения. Идем к нужному стеллажу и берем нужную нам коробку.

Коленька проводил нас в зал для изучения бумаг, из деликатности, а может, из-за своей занятости не стал задавать никаких вопросов и удалился по своим делам.

— Ну вот, теперь нам и имя нашего подозреваемого стало известно, — сказал Петя.

Он взял второй стул из-за соседнего столика, мы уселись рядом и открыли коричневую коробку. В ней оказалось четыре папки. Три из них были толстенные, четвертая много тоньше. На трех толстых было написано «Торговый дом г. Голованова Г. М.», «Доходный дом г.г. Кухтериных Е. Н. и А Е.», «Аптекарский дом фирмы „Штоль и Шмит“». А везде ниже было написано «Архитектурный проект г. Лыгина К К». Четвертая папка также была архитектурным проектом, но всего лишь «Жилого дома по заказу г. Кухтерина Е. Н. Автор архитектурного проекта г. Княжин С. А».

Не надо быть великим сыщиком, чтобы сразу понять, что как раз эта папка и нужна была господину Микульскому С. Е. Остальные он явно брал для отвода глаз. А открыв папку и развернув в несколько раз сложенный чертежный лист, мы лишь упрочились в своих предположениях. Изображен на нем был фасад того самого дома, где изволил квартировать господин Микульский.

— Вот те раз! — воскликнул Петя, когда, рассмотрев получше чертеж, мы догадались об этом. — С чего бы ему план своей квартиры понадобился?

— Давайте смотреть дальше и очень внимательно. Может, и поймем.

В папке было еще множество чертежей, таблиц и описаний. От их рассмотрения для нас ничего не прояснилось. Может, потому, что мы были не слишком привычны к изучению столь сложных чертежей.

— Давайте еще раз с самого начала и не столь бегло, — предложила я.

Фасад. Ничего интересного. Два чертежа с пометкой «Вид сбоку справа», «Вид сбоку слева». Опять ничего.

— Постойте, Даша, кажется, я стал догадываться. Ну-ка откроем «Вид сзади». Точно! Нету здесь того тамбура, что ведет на второй этаж С фасада его и не должно быть видно, но с боков и сзади должен быть нарисован! А его нет!

— То есть дом был перестроен позднее! — высказала я вполне очевидное. — И становится понятным, зачем этому господину понадобился старый план дома!

— Вы хотите сказать, что он снял ту квартиру не для проживания, а лишь с целью что-то в ней найти?

— Конечно, раз он так и не съехал из гостиницы. А квартиру снял, потому что знал нечто об этом доме. И раз ему понадобился старый план, то…

— …то он, скорее всего, желал там что-то найти! И найти нечто ценное. Спрятанный клад.

— Возможно, что не клад, а некие документы. Но представляющие для него ценность.

— В любом случае речь идет о тайнике! И он его нашел! Раз брал эти бумаги лишь один раз.

Я уже собралась чуть остудить не в меру разгорячившегося партнера по полицейскому розыску, высказаться в том смысле, что уж больно склонны мальчишки радоваться всяким там тайникам и кладам, но обнаружила, что у самой сердце забилось чаще, что и меня охватывает азарт. Потому постаралась для начала успокоиться сама.

— Нам первым делом надо поискать здесь хоть какую-то зацепку, где бы мог тайник располагаться. Это раз.

— И узнать, что же в нем могло находиться, — это два! — поддержал меня Петя.

Мы принялись вновь рассматривать чертежи, но вынуждены были сдаться. Решили для начала спросить у Коленьки, не подскажет ли он, кому принадлежит этот дом. Но, складывая папки в коробку, обнаружили застрявший в ней листок бумаги. Даже не листок, а небольшой клочок, неровно вырванный из блокнота или из записной книжки. На нем карандашом в несколько строк были нарисованы палочки и галочки наподобие латинской буквы V.

— Загадка «Пляшущих человечков»![50] — задумчиво произнес Петя, разглядывая улику. То, что он был оставлен здесь Микульским, сомнений у нас не было. И то, что его можно было посчитать уликой, мы уже тоже не сомневались. — Возьму-ка я его с собой. Вдруг удастся расшифровать?

Поняв, что дальше смотреть на чертежи нам все одно уже бессмысленно, мы пошли к господину архивариусу.

— Так-с! — вновь, как дело дошло до исполнения его обязанностей, Коленька в качестве междометия использовал это выразительно звучавшее «Так-с!» — Пройдемте, господа и дамы. Уверен, что в этой коробке мы найдем ответ на интересующие нас вопросы. Пожалуйте! Интересующий вас дом был построен по заказу купца первой гильдии Евграфа Николаевича Кухтерина и передан для проживания госпоже Окуневой на основе безвозмездного и бессрочного пользования. То есть жить в нем госпожа Окунева могла сколько душа пожелает, но собственницей не являлась. Затем дом перешел в собственность старшему сыну купца Алексею Евграфовичу Кухтерину, с коим все мы неплохо знакомы. Но он практически сразу продал дом мещанину[51] Лопатину Н. Д., который и по сей день им владеет. Что еще? Господин Лопатин запрашивал разрешение на перестройку дома и получил его. Все, господа!

— А вы не знаете, кто такая госпожа Окунева?

— Увы! Я в те отдаленные времена только и успел на свет появиться. Но думаю, что вы можете просветиться на сей счет из газет, тогда издаваемых. Что-то можно найти в Бесплатной библиотеке, но лучше пойти в библиотеку Петра Ивановича Макушина.

— Николя, вы позволите нам зайти еще раз? — спросил Петя, одеваясь.

— Теперь уж не раньше следующей недели, в ближайшие дни я буду занят в театре.

Мы еще раз поблагодарили и выбрались на свет божий.

— Петя, прошу меня простить, но мне надо спешить домой. У нашей хозяйки сегодня день рождения и мы с дедушкой приглашены. Неловко опаздывать.