Верну любовь. С гарантией Костина Наталья

— Ну давай, — наконец согласилась Ольга.

— Никуда мы не пойдем, — приговаривала Дашка, засовывая в гардероб, подальше от глаз, Ольгины шапку и шарф. — Никуда мы не пойдем. Мы сейчас Саше моему позвоним, вот что!

— Скажи своей подруге, чтобы никуда не ходила. Сидите дома, я сейчас приеду. Адрес диктуй. Хорошо. Никому больше не звоните. Пока. — Голос Александра показался Даше каким-то далеким, глухим и чересчур жестким, и она, тихонько вздохнув, сунула трубку в гнездо.

— Сказал, чтобы мы сидели тихо, он сейчас приедет. Да не волнуйся, Оль, он приедет, и все будет хорошо. Он у меня знаешь какой… — Даша замялась.

— Какой?

— Заботливый. Необыкновенный. Он на меня такими глазами смотрит!

— И что ты в нем нашла? Ты с твоими данными могла бы…

— Да ладно! Ты сама прекрасно знаешь, что мною никто никогда не интересовался. Данные! Какие там у меня данные? Просто смешно. А он…

— Потому что ты всегда сядешь, в угол забьешься и молчишь. А ты стихи такие пишешь…

— А что мне, каждому на шею бросаться — посмотрите, мол, какая я замечательная?

— Но он-то, выходит, тебя сразу разглядел.

— Сразу, не сразу… Не знаю я, Оль. Только мне кажется, что все это не со мной происходит.

— Вот и мне так кажется… Пиццу в микроволновке по-быстрому сделать, что ли? У меня лепешки готовые есть. Твой сыщик, наверное, голодный придет.

— А Андрей? — всполошилась Даша. — Он когда придет? Ты ему ничего не говорила?

— Ты что! Как я ему скажу? Какая же я дура! Что я наделала! — Ольга закрыла лицо. Даша тихо обняла подругу и стала нежно гладить ее по волосам.

— Да, интересная история, ничего не скажешь. Мне лично все это не нравится.

— Сядь, Игорь, ради бога, не мельтеши. И без тебя ясно, что дело темное.

Ольга сидела бледная — не ожидала такого наплыва народа, рассчитывала только на одного Дашиного приятеля. И такого града вопросов тоже не ожидала. Хорошо, Андрей сегодня поехал к родителям и вернется поздно.

— Какой адрес там, еще раз напомните? — спросил голубоглазый и остроносый.

Ольга сказала.

— Это тридцать третье отделение. Нормальные ребята. Завтра все и выясню про наш трупик.

Ольгу передернуло. Мрачный мужик, огромный и широкоплечий, назвавшийся Банниковым, что-то неторопливо писал в блокноте и морщил лоб.

— Олечка, давайте еще раз. Вы пошли туда, чтобы вернуть мужа. Там поколдовали, и муж к вам вернулся. Это, конечно же, просто совпадение.

— Ничего это не совпадение, — пискнула Дашка.

— Пока будем считать это совпадением, — покосившись на нее, отрезал Банников. — Пошли дальше. Как к вам попали фотографии этой барышни и адрес? За мужем следили?

— Это в детективном агентстве узнали, — снова встряла Даша. — Очень быстро. За один день.

— Интересное дело, — протянул остроносый. — И много денег взяли?

— Триста долларов всего, — прошептала Ольга.

— Ничего себе! — ахнул Лысенко и засверкал голубыми глазками. — За день работы! Жизнью, наверное, рисковали. Да я за триста баксов… Я вам говорю — давайте уволимся к чертовой матери и откроем агентство. А девочек пригласим на ставку — пиццу делать и кофе варить.

— Вы взяли ее фотографию и адрес и пошли в это… — гнул свое Банников.

— ЧП «Черная магия»! — все никак не мог угомониться впечатлительный Лысенко.

— Она из-за этой стервы ребенка потеряла! И вообще чуть не умерла. Мне сказали…

— Даша! — оборвала Ольга подругу.

— Простите нас, Олечка. — Лысенко, казалось, был само раскаяние. — Ну хотите, я на колени стану? Работа такая. Валандаешься в дерьме, и сам…

— Я понимаю. — Ольга судорожно глотала слезы. — Я все понимаю. Спрашивайте.

— А давайте я сейчас чаю по-своему заварю, — предложил Лысенко.

«А все-таки он обаятельный», — подумала Даша.

— Колька, подвинься! К плите пропустите меня. Кардамон у вас в хозяйстве имеется?

— Есть. — Ольга взяла с полки узкую длинную баночку. — Вот.

— Прекрасно. — Капитан потер руки. — Дайте мне чайник побольше и заварки тоже побольше. А то вон вас сколько!

Обстановка в одночасье каким-то волшебным образом разрядилась. Лысенко, обвязавшись фартуком, колдовал у плиты. Даша убирала грязную посуду и ставила чистые чашки.

— Даш, там в холодильнике еще колбасы и сыра возьми.

— Айн момент! — Лысенко исчез и сейчас же вернулся обратно с большой коробкой конфет. — Так где вы, Олечка, адрес этих самых колдунов злобных взяли, из газеты?

— Нет, не через газету… Это Даша у какой-то знакомой взяла.

— Так, Дарья, имя, фамилию и адрес знакомой, быстро! — Лысенко отобрал у Банникова блокнот.

— Это не моя знакомая, — растерялась Даша, — это Олина соседка. Она заходила муки занять… Или нет, сахара. Она врач. Здесь где-то живет, в этом подъезде. По-моему, на шестом.

— Отлично, далеко ходить не надо. Саша, дуй на шестой этаж. Как ее зовут, соседку эту?

— Вера Ивановна. Полная такая, симпатичная. Лет пятьдесят.

— Вы ее хорошо знаете? — обратился Банников к Ольге.

— Я ее совсем не знаю, — Ольга пожала плечами. — Мы всего год в этой квартире живем. Я только по лестничной площадке соседей…

— Понятно. Ситуация стандартная. Саш, иди на шестой и спроси эту Веру Ивановну, к примеру, можно аспирин маленькому ребенку давать или нет. Она, как врач, не удивится. Скажешь, что сосед. Она соседей тоже не всех знает. И посмотри на нее. А там видно будет.

Когда Бухин вернулся, все уже чаевничали.

— Ну что, видел ты эту самую Веру Ивановну? — спросил нетерпеливый Лысенко.

— Вы, наверное, будете удивлены, но такая Вера Ивановна в этом подъезде не живет. Ни на шестом, ни на каком другом. Конечно, кое-где хозяев не было…

— Как же так! — ахнула Дашка.

У Лысенко заблестели глаза. Банников удовлетворенно хлопнул по столу ладонью.

— Я почти уверен был, что это так.

— Катерина, я тебе еще гостя привел, не выгонишь? — Лысенко пропустил вперед невысокого, склонного к полноте мужчину. — Знакомься, Борис Васильевич Бурсевич. Пожрать и выпить осталось или Бухин с Банниковым раньше нас пришли?

— Обижаешь, Игорек. — Банников пожал протянутую руку. — Привет, Боря. Только вас и ждали. А будешь хамить, в следующий раз тебя ждать не будем.

— Здравствуй, Катюша. С днем рождения. Не узнаешь? Коля, прими к столу на всякий случай. — Он протянул Банникову сверток, в котором легко угадывалась бутылка.

— Дядя Боря! — обрадовалась Катя. — Это вы!

— Гость с бутылкой водки автоматически считается родственником, — заявил Лысенко. — Тем более что это коньяк!

— Ну, сразу «дядя», — усмехнулся Бурсевич. — Какие наши годы! Хотя я вот тоже поначалу твоему отцу «дядя» говорил. Ты смотри, Катюха, выросла-то как! Я помню, как ты в университет бегала. Отец говорил, в мединститут поступать будешь, а ты к нам. Ну, как служится?

— Хорошо служится, спасибо. Давайте все к столу.

— Ну, за хозяйку дома! С днем рождения! Тебе сколько сегодня стукнуло?

— Какие наши годы! — Катя повторила понравившееся ей выражение. — Ужасно рада, что вы все пришли.

— Боря, скажи нам начистоту, не под протокол, а просто под водочку, что там с этой покойницей, Ворониной, ведь не все чисто? Дело-то вы закрыли?

— Слушайте, ну хоть закусить дайте… А ты бы не закрыл? На земле ты, Игорь, никогда не работал? Каждый божий день — то кража, то угон, то малолетки со своими проблемами. Наркота, поножовщина, драки простые, драки семейные, драки праздничные со скидкой. А вчера, например, банду фальшивомонетчиков повязали.

— Это как? — встрепенулась Катя.

— А так. Двое пацанов — девяти и одиннадцати лет — стащили у родителей из заначки стодолларовую бумажку. Дома у них сканер и принтер — они и шлепали, пока бумага в пачке не кончилась. Потом ножницами порезали — аккуратно, между прочим, и пошли в обменку. Там их и прихватили. Стоят, ревут. Все книжки про Гарри Поттера, видите ли, хотели купить. Ну, сержантик и привел. Сначала хотел прогнать, да мало ли куда они еще пошли бы с бумагой этой.

— И что?

— Ну, не дело же на них заводить? На учет даже ставить не стали — пацаны хорошие, мордахи, знаешь, такие симпатичные, смышленые. Родители дали по заднице и домой увели. И так каждый день. А время-то все равно тратить, хоть и на пацанов. Ничего ведь не успеваешь… Так что, сам знаешь, если дело можно закрыть, а еще лучше совсем не заводить…

— Боря, ты нам зубы не заговаривай. Я тебя конкретно по делу Ворониной спросил.

— Мало у нас висяков, теперь еще и Воронина ваша! — рассердился Бурсевич. — Вы дело к себе забирайте, тогда и скажу тебе, Игорек, чисто или не чисто.

— Да видел я, Боря, читал. К тебе лично, Боря, претензий никаких, — расшаркался Лысенко. — Все грамотно. Начальству, конечно, виднее, самоубийство это или нет. А дело, похоже, и так к нам попадет. Хотя наше начальство на него тоже мимики строить будет. Но уж сильно Ольгу эту жалко. Она, дурочка, думает, что Воронину до самоубийства довела. В колдунов верит. И подружка Сашки нашего тоже переживает. А мы за своих сам знаешь, Боря… Ну что, мужики, давайте, наливайте. Даме — коньячок.

— Я лучше чего-нибудь другого, полегче. — Катя закрыла рюмку ладошкой. — Шампанское…

— Катерина, ты что! — Лысенко сделал страшные глаза. — Градус никогда понижать нельзя! У тебя голова потом болеть будет. Как ты с больной головой на работу? Мы тебе чуть-чуть, на донышко. А шампанское свое утром допьешь. Для тонуса.

— Ну, Катюха, удивила ты меня, — сказал Бурсевич. — Будь здорова! Расти большая! Чтоб звания тебе давали и чтоб личное, как говорится, счастье…

Катя едва пригубила рюмку и поставила ее обратно. Больше пить ей не хотелось.

— Ты, Боря, раз сюда пришел, так начистоту давай. Мама Катеринина спит, Бухин красавицу свою провожать пошел, так что посторонних ушей нет, — гнул свое Лысенко. — Чистое самоубийство, да? Классический случай? Записка и все такое. Читал я эту записочку, видел.

— Ну раз видел, тогда что ты ко мне пристаешь? Если все понимаешь, забирай это дело к себе и голову мне не морочь. У нас никто этим заниматься не будет. Не сегодня завтра сдадут в архив. Начальство сказало — самоубийство, значит, так оно и есть.

— Значит, так оно и есть… — протянул Лысенко. — Ладно! Укокошили эту вашу Воронину, тут и к бабке не ходи. Дверная ручка протерта была? Была. Это раз. На голове у трупа что? Гематома от удара тяжелым тупым предметом. Тяжелый тупой предмет искали? Ни хрена не искали. Это два. А ударилась она совсем другим местом, когда упала. Это три. И в акте экспертизы…

Бурсевич от обиды даже покраснел.

— Лысенко, ты такой умный, что аж противно! Хочется тебе это дело раскрутить? Раскручивай! В свободное от работы время.

— Боря, — совершенно трезвым голосом спросил капитана милиции Бориса Васильевича Бурсевича капитан милиции Игорь Анатольевич Лысенко. — Боря, ты веришь, что нам лишнего на свою задницу не надо? Черная магия, блин! Зараза какая-то голову всем морочит. И тебе в том числе. Ты нам поможешь? В свободное, так сказать, от работы время? Ты же на труп выезжал?

— Ну я, — вздохнул Бурсевич. — Вечно я с тобой, Лысенко, влипну в какую-нибудь историю…

— Кать, ты в черную магию веришь? — Саша Бухин откусил пирожок с мясом, отхлебнул солидный глоток чая с сахаром и блаженно откинулся на спинку стула. Хорошо, тепло. Чай крепкий, пирожок вкусный. Опера, как и волка, ноги кормят. Вот он с самого утра и бегал. А на улице сегодня как-то особенно мерзко — сыро, холодно, ветрено.

— Насчет черной магии я тебе, Саня, так скажу, — ответил Лысенко, зашедший на общее чаепитие. — Веришь, не веришь, а что-то такое есть. Вот у меня лично бабка двоюродная была. Так она этой самой магией, не знаю, черной там или белой, прямо людей спасала. Я в детстве заикался ужасно, просто двух слов связать не мог. Не верите? Это я теперь такой…

— Златоуст, — подсказал Банников.

— Что есть, то есть. Так вот. Несколько лет меня по больницам таскали. Даже в Киев возили, к какому-то там профессору. А уж в городе всех врачей обошли — и платных, и бесплатных. Уже в школу записывать, а тут такая беда. Прямо хоть в дефективную. А родители мои коммунисты были. Если бы они меня к ней повели, их бы, как пить дать, из партии поперли. Тогда с этим строго было. Борьба с церковной заразой и прочими пережитками. И я некрещеный был. Короче, взяла меня бабка моя родная, сестра этой самой знахарки, и рано утречком в церковь отвела. Окрестила. Тихонько, чтобы никто не знал. Попу сунула, чтобы никуда не записывал. Раньше, если кто окрестился, сразу сообщали в органы и по месту службы родителей. Церковь вроде и была отделена от государства, но как-то не совсем. Недорезали пуповину между церковью и народом, одним словом. Да, а родителям потом клизму вставляли семиведерную. И партийным, и беспартийным. Ну, — махнул рукой Лысенко, — если б даже и сообщили! С бабки деревенской какой спрос? Она сроду ни в какой партии не состояла. Значит, окрестила она меня, потому как лечат эти знахарки только крещеных. И отвела к своей сестре, значит, на Лысую гору.

— Это где ведьмы собираются?

— Бухин, ты что, на Лысой горе никогда не был? Вон, смотри, из окна видно! Короче, привела она меня, пошушукались они, и говорит мне баба Маруся: «Ты, внучок, ничего не бойся…» А чего мне бояться? Я и сейчас никаких чертей не боюсь. Привела меня в комнату какую-то. Уютная комнатка такая. Травки кругом висят пучками, пахнет хорошо. Огонечек под иконой светится. Положила она меня на пол, на большую черную подушку. Шептала, шептала что-то, ну я и заснул. Просыпаюсь, они чай сидят пьют. Потом моя бабка берет меня за руку и ведет домой. Дома меня тоже в сон потянуло, я и проспал до самого вечера. Как сейчас помню: вечером родители вернулись с работы, сели все ужинать — а я и не заикаюсь. Как стал говорить…

— И по сей день остановиться не можешь.

— Это точно, Коля. Не могу.

— Значит, все-таки что-то есть?

— Есть, Катерина, есть. Ну что, поедем квартирку смотреть, откуда Воронина выбросилась? Бурсевич ключи подвезет.

— Это дело к нам в отдел отдадут?

— Там видно будет, — хмуро сказал Банников.

— А мне с вами можно?

— А у тебя что, своих дел мало?

Катя сникла. Дел, конечно, было невпроворот.

— Ладно. Давай собирайся, поедешь с нами. Один глаз хорошо, как говорил Кутузов…

— Извините, но я тоже с вами.

— Катька пусть опыта набирается. А ты… Ладно, Бухин. Поехали колхозом.

— Ты смотри, какая хата! Интерьерчик… Квартирка эта собственная ее была или съемная?

— Собственная.

— Понятно. А родственники, Боря, у нее есть, не знаешь?

— Мать одна. В Новой Водолаге живет. Спившаяся алкоголичка. Даже за телом не приехала.

— Хороший подарочек будет матери. Ну что, нашли что-нибудь?

— Пепельница, Игорь Анатольич. — Эксперт кивнул на массивную пепельницу литого стекла.

— Тяжелый тупой предмет?

— Точно. Тщательно протерта. Приложим к нашему трупику. А на остальных предметах по квартире полно пальцевых отпечатков покойной. Свежие и давние.

— А посторонние?

— Почти не попадаются.

— Саша, записку ее дай еще раз посмотреть.

— На, Кать, читай. — Бухин подал ксерокопию записки.

«Мне все надоело. Извини, я ухожу. Я устала. У меня больше нет сил вести подобный образ жизни. Прости. Твоя А.»

— К кому она обращается? Мне кажется, обращение здесь к конкретному человеку, который должен часто у нее бывать или даже жить с ней, раз она рассчитывала, что он найдет записку.

— Записочку смотрите? — Лысенко неслышно подошел сзади.

— Игорь Анатольич, листок явно из блокнота. — Бухин ткнул пальцем в ксерокопию. — Формат блокнотный. Поискать бы надо этот блокнотик. Кажется мне, что сверху оборвано обращение. Вот, смотрите. Ну, и Катька, конечно, права. Записки как пишут? Такому-то. А тут просто так, но обращение само собой напрашивается.

— Да, когда от блокнота отрывают, то такие штучки на листе остаются, а тут явно перегнули и оторвали, — заметила Катя. — Кто оторвал?

— Кто шляпку спер, тот и тетку пришил. Молодцы. Глазастые, — одобрил капитан. — Записку, сдается мне, кто надо уже прочитал. Имя свое оторвал, а записочку нам оставил. Чтобы не сомневались. И еще: тело почти сразу после падения обнаружили, ведь так? А записка уже была в таком виде. То есть тот, кто край оторвал, либо пришел непосредственно после того, как она упала, либо, что вероятнее всего, находился здесь же, в квартире. И, судя по всему, этот человек нашу красотку с балкона и выбросил. Блокнотик мы поищем, это ты, Саня, правильно говоришь. Если она прямо на блокноте писала, то там должен быть отпечаток текста. Давайте, давайте, еще думайте. Ищите.

Катя с интересом оглядывалась по сторонам. Квартира была отделана с большим вкусом. Обои, шторы, гардины — все было выдержано в одной гамме: черное, охристо-желтое и белое, с небольшими вкраплениями золотого. Мебель — деревянный массив и натуральная кожа — почти черная, Катя знала, что этот цвет называется «венге». Много книг, дисков с новинками и киноклассикой. В шкафу — полно дорогих вещей. Одних шуб Катя насчитала пять.

— Да, зуб даю, это не ограбление. — Криминалист со знанием дела рассматривал ювелирные украшения. — Ты гляди, какие она цацки носила! Это тебе не дешевка какая-нибудь.

— Это где ж она такие бабки заколачивала? — Лысенко тоже заглянул в шкатулочку.

— Официально нигде не работала. Но при такой красоте, думаю, спонсоры находились. — Банников указал на большую фотографию Ворониной на стене. Фотограф был мастер своего дела. Волосы модели переливающейся волной спадали по обнаженному телу, а само тело скорее угадывалось, чем действительно было обнажено. Огромные темные глаза с поволокой, чувственный рот хорошей формы, длинные ресницы, безупречная кожа. Профессиональное фото в стиле ню.

— Красивая женщина в одежде не нуждается, — заметил эксперт.

— Она, как правило, вообще не нуждается, — ухмыльнулся Лысенко.

— Может, она моделью работала? — предположила Катя.

— Для модели она мелковата. Рост едва-едва сто шестьдесят. Правда, обувь вся на каблуках. Смотри. — Саша Бухин указал на ряд сапожек и ботиночек на нижней полке огромного шкафа-купе.

Катя взяла в руки сапог на тонкой изящной шпильке и заметила:

— Смотри, Саня, вся обувь ухоженная, а у этого весь каблук ободран. Ой! — Катя как-то неловко повернула сапожок, и каблук остался у нее в руке. Она с интересом посмотрела на отвалившуюся часть и попыталась приладить на место. К ее большому удивлению, каблук щелкнул и снова стал одним целым с сапогом.

— Ну-ка, ну-ка. — Бухин забрал у нее обувку. — Как ты это сделала?

— Не знаю… Просто надави в сторону. Нет, не так…

— Точно! Ты смотри! Опять отвалился!

— Чего вы тут нашли?

— Смотрите, Николай Андреич, каблук приставной. Можно снять и на место поставить.

— И на втором тоже?

— Нет, на втором, похоже, обыкновенный. — Катя трясла и вертела второй сапог из пары, но каблук на нем держался крепко.

— Похоже на контейнер для перевозки наркотиков.

— Да ладно, Бухин, какой это контейнер! Каблук тонкий и весь сплошной. Нет, это для чего-то другого сделано. Остальную обувь проверьте и все подозрительное отдайте экспертам.

— Алевтина Ивановна Воронина, двадцати восьми лет, уроженка поселка городского типа Новая Водолага. Нигде не училась и не работала. Имела в собственности двухкомнатную квартиру… Из квартиры этой, предположительно, ничего не пропало. Круг друзей и знакомых убитой сейчас устанавливается…

— Коля, ты мне можешь честно сказать, зачем ты это дело у тридцать третьего забрал и нам на шею повесил? — Подполковник Шатлыгин Степан Варфоломеевич по прозвищу Бармалей, которое он получил на утреннике в детском саду, озабоченно почесал карандашом переносицу. — У нас других дел мало? Или орден тебе за это дадут? Или у тебя какой-то другой интерес?

— Другой интерес, — кратко ответил Банников.

— Я смотрю, у вас тут у всех интерес! Бегаете друг за другом, шушукаетесь, секреты какие-то разводите. Чуть не носом землю роете. Если бы вы все дела так…

— Мы работаем, Степан Варфоломеич. А вот в отделе у нас сотрудников некомплект.

— Ты мне зубы не заговаривай, — отмахнулся Шатлыгин. — Ты про некомплект разговор завел, а сам фактически на отдел еще одно дело повесил. Это как? — Подполковник прищурился.

— Так справляемся же.

— Вот и не проси. Ладно, ладно, я пошутил. — Шатлыгин пошевелил черными бровями, из-за которых, собственно, и получил прозвище. — Нужен, нужен нам хороший человечек. Ты вот, Игорь, помнится, Катериной когда-то недоволен был…

— Когда это я Катериной недоволен был? — Лысенко заерзал. — А что, еще одну бабу… ой, сотрудницу нам решили подбросить? Ладно, давайте хоть десяток, лишь бы людей.

— Десяток не десяток, а одного я тебе дам. Боря Бурсевич к нам переводится.

— Бурсевич? — Лысенко перевел дух. — Бурсевич — это хорошо. Ну, вы меня и напугали вначале!

— Так должность у меня, Игорек, такая. Я один раз в деревне видел, как мужик кур пугает. Они уже спать на ночь садятся, а он что есть духу в стенку стучать начинает. Те вскакивают, шум, переполох. И так каждый день. Сначала думал, что он садист или просто дурак, а потом оказалось, что курица от полученного стресса несется лучше. Вот так и я…

— Да-а-а, Степан Варфоломеич, — протянул Банников. — Значит, вы решили на живых людях попробовать? Как мы снесемся? Давайте лучше мы сбросимся и хомячка вам купим, а?

— Все для вас делаешь, — обиделся Шатлыгин. — Бурсевича с насиженного места переманил. Для кого, спрашивается? Стараешься, а они носом крутят! Не нужен он вам, я тогда его…

— Нужен, нужен! — Лысенко замахал руками. — Тем более работаем мы уже с ним!

— И когда вы только успеваете? — хитро улыбнулся Шатлыгин.

— Катерина, сюда смотри. — Лысенко протянул Кате тоненькую книжечку. — Эту штучку мы нашли у покойницы. Книжка телефонная, зачем она ее спрятала — неизвестно. Я бегло просмотрел — имена сплошь женские. А кто еще может рассказать о девушке все хорошее, как не ее подруги? Значит, прямо сейчас обзваниваешь этих подруг, сюда пока не вызываешь, нечего раньше времени людей пугать, а напрашиваешься в гости. И с каждой подробненько…

— Игорь Анатольич, — возмутилась Катя, — да их тут несколько десятков, если не с полсотни!

— Ну что ты как маленькая, ей-богу! Одних дома не окажется, а тем, кому дозвонишься, с тобой беседовать некогда будет, вот увидишь. Так что человек пять-шесть всего и останется, с кем сегодня-завтра поговоришь, а то и меньше. Так что ты на начальство не кричи, а приступай быстренько к работе. К вечеру чтоб результат был.

К вечеру результат и появился, но несколько странный. Катя добросовестно звонила, начав с обыкновенных, домашних номеров. Но ни по одному из них не оказалось ни Люси, ни Леры, ни Иры. По мобильным отвечали сплошь мужчины, а женщины с такими именами не откликались. Катя уже устала слушать «вы не туда попали» и «здесь такая не живет». В конце концов она пробила через адресную базу адреса тех, чьи телефоны значились под именами «Маша», «Кира» и «Лёля». По каждому адресу проживала супружеская пара, причем имена женщин были никак не Маша, не Кира и даже не Лёля. А вот мужчины оказались Михаилом, Кириллом и Леонидом. Катя задумчиво грызла ручку, когда ее за этим занятием застал Бухин.

— Катька, ты домой думаешь идти?

— Думаю, думаю. Изо всех сил думаю. А что, уже пора?

— Слушай, ночь на дворе.

— Сань, тут у меня путаница какая-то получается. — Катя показала разграфленный листок. — Давай я тебе расскажу, может, что-то прояснится?

— Кать, меня Даша сегодня ждет. Знаешь, мне кажется, что я ее маме не очень нравлюсь…

— Главное, чтобы ты Даше нравился.

— Кать, ты ей не позвонишь, а? Попроси ее к телефону. А то я сегодня уже три раза звонил.

— Ну и что? — удивилась Катя.

— Ну я же тебе говорю — кажется, я ее маме не очень нравлюсь. Так что шифроваться надо.

— А я думала, что ты уже большой мальчик. Хорошо, давай позвоню, хотя у меня от телефона уже уши распухли, да и язык, кажется, тоже…

«Шифроваться, шифроваться», — думала Катя, идя по коридору в сторону выхода. Конечно! «Маша» — это Михаил, он же Миша, Кира — Кирилл, а Лёля — Леонид. Только зачем, если покойная жила одна? Жила бы она с мужем, тогда другое дело. А если не с мужем? Судя по рассказу Литвака, эта Воронина искала себе богатого любовника. Неужели и остальные Веры, Лиды, Инны — это тоже мужики? Ведь если записная книжка с таким обилием мужских имен попадает к другому мужчине, то сразу вызывает реакцию: «кто он?» и «что у тебя с ним?». А женские… Просто подружки. Да, странная была барышня эта Воронина. Катя вынула из сумочки фотографию покойной. Со снимка на нее смотрела очень красивая, улыбающаяся, явно довольная собой и жизнью девушка. Только в самой глубине ее глаз Кате почудилась какая-то глубоко спрятанная тоска.

«Да, Алечка была незаменима», — думал он, сидя в теплом уютном кафе недалеко от офиса. Разумеется, кофе можно было выпить и не сходя с рабочего места, — секретарша и сварила бы, и принесла. Но на службе он не расслаблялся и, следовательно, не получал от кофе никакого удовольствия. Поэтому он давно уже ходил сюда.

«Сколько лет проработали вместе, всегда понимали друг друга с полуслова. Чего ей не хватало? Я же ее, можно сказать, с панели подобрал. Все, все было — и деньги, и шмотки, и побрякушки. И еще было бы. Еще несколько лет поработала бы — и до конца жизни смогла бы себя обеспечить. Сама виновата. Сама…» — Он отхлебнул из чашки. Кофеек варят тут отменный. Алечка вот ничего готовить не умела, а мужики все равно кидались, как коты на валерьянку. Всегда видела, чем клиента взять, чтобы с крючка не сорвался. Для этого одной выучки мало — для этого особый талант нужен. И ведь он у нее был! Дура, не понимала, что с такой харизмой раз в сто лет рождаются. И сколько труда было вложено, чтобы этот талант развить, отшлифовать… Он снова отхлебнул, и в рот ему попала крошка кофейной гущи. Он покатал ее на языке и осторожно снял салфеткой. Да, такой талант только разве у Романа еще. Но Ромке с бабами проще. С мужиками работать куда сложнее. Не всякая сумеет. Аля вот умела. А про остальных и говорить нечего. Хоть бы и Ленка — лучшая из тех, что остались. Но и Ленка против Али слабовата. И молодая слишком. Алечка в самый раз была. И в постели, и поговорить. Это только идиот думает, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Разговор, общение — вот он, главный козырь. А если умная, да к тому же и красивая… Такая, может, одна на десять тысяч попадается. И в хороших руках такая женщина — как ограненный бриллиант. Да, Алечка, Алечка… Жалко, разносторонняя девочка была. На все выставки ходила, даже такие, где от скуки рот на сторону сводило. Но всем интересовалась, чтобы любой разговор поддержать. Даже об игре на бирже четкое представление имела. Аналитический склад ума. А Ленка разве только в постели. И ни на какую выставку калачом не заманишь, ни живопись, ни фотография ее не интересуют. Разве что только порнуха. И тряпки может часами рассматривать. Алька книжки, которые он ей подсовывал, запоем читала. Все. И классику, и научно-популярные, и мемуары. Все. Что в детстве, видимо, недобрала, добирала. Цитаты умненько вставляла. В музыке стала разбираться, оперу он ее научил ценить. А у этой только попса, и боевики по видюшнику. Чтения никакого не признает, только «Космополитен» сама способна купить. И там, похоже, только картинки рассматривает. Мультики тоже смотрит, будто дура недоразвитая. Сядет с чипсами, глаза вылупит и сидит по полдня. Правда, красивая тоже сногсшибательно, как и Аля покойная, хоть и в другом роде. Мужики тоже западают мгновенно. Но на этом сходство и заканчивается. Если от Альки почти никто раньше срока не уходил, то от этой — чуть не половина. Пустышка. Натаскивать ее и натаскивать. И упрямая. То не хочу, это не интересно. Работает все время по одной и той же схеме, как попугай ученый. И клиента ей нужно соответствующего подбирать, попроще, такого клиента, как Аля, она не тянет. А жадная! Все считает, чеки за все бережет, отчеты составляет — куда там и бухгалтеру! За свою долю глотку перегрызет. Хотя в этом деле, может, и хорошо. Этим ее только и держим. Но тоже не факт, что и Ленке в голову какая-нибудь блажь не придет. Человеческий разум — темная штука. Взять хоть любовь. Почему один человек влюбляется, а другой — нет? Феромоны? Химическая реакция в клетках мозга? Мгновенное распознавание организмами друг друга на нейронном уровне? Бьются над этим, бьются. Да, любовь сродни болоту… И у Алечки, видите ли, такая любовь случилась, какая раз в тысячу лет бывает. С ангелами теперь у нее любовь на небесах. Он со стуком поставил чашку на блюдце. Выпить, что ли, еще кофе? Нет, пожалуй, не нужно, решил он. Лишнее перевозбуждение на работе ему ни к чему. Он любил свою работу.

— Так, говоришь, это не бабы, а сплошные мужики?

— Да, Николай Андреич.

— А дома у них, надо полагать, свои бабы имеются.

— Да. Вот три адреса я вчера пробила, а сегодня с утра — еще пять.

— К мужикам у нас Лысенко поедет, — задумчиво произнес Банников, разглядывая список. — А к супружницам — ты. Ты девушка располагающая, тебе они поведают то, чего мне сроду не расскажут.

— А я? — подал голос Бухин.

— Молод ты еще по бабам ходить. А по мужикам — тем более. Шучу. Ты на квартирку Ворониной подъедешь. Как самый аккуратный и внимательный. Посмотреть там кое-что нужно.

Александр Александрович Бухин с детства не любил свою фамилию. Он, конечно, утешал себя тем, что бывают фамилии и похуже. Но вот захочет ли Даша носить такую фамилию? Буквально с первого свидания Саша понял, что Даша Серегина — та самая девушка, с которой он может прожить всю жизнь долго и счастливо. И даже умереть в один день. Хотя умирать никто из них, конечно же, не собирался. Они уже были знакомы месяц, и Саша решил, что это достаточно приличный срок, чтобы сделать предложение.

Накануне он задумал купить ей колечко — чтобы объяснение было красивым, как в кино. Но, придя в магазин, испугался, что затея обречена на провал. Колец было несметное количество. Какое ей понравится? Даша носила на левой руке одно-единственное серебряное колечко, и других украшений он у нее не замечал. Значит, она любит серебро? Но годится ли серебро для обручения? Или только золото? И что лучше — с жемчугом или, может, с сиреневым камушком? Он некстати вспомнил, что «бриллианты — лучшие друзья девушки». Однако, оказавшись в секции, где лежали кольца с бриллиантами, он совсем приуныл. Той довольно существенной премии, которую выдали в конце года, не хватило бы даже на самое скромное. Тогда он вернулся в отдел, где ровными рядами на черном бархате под ослепительным светом ламп лежали кольца попроще. Вот это, с жемчугом, кажется, симпатичное. Надо было взять с собой Катерину… К тому же Скрипковская не отличается болтливостью, и новость о Сашином предложении не достигнет острого как бритва языка Лысенко. По крайней мере не сразу. Ладно, придется как-нибудь самому.

— Девушка, — обратился он к продавщице, — можно колечко посмотреть?

— Ка-а-нечно. — Томная девица с глубоким декольте подошла помочь.

— Вот это покажите, пожалуйста.

— Вам на подарок? — поинтересовалась девица.

«Сам буду носить», — хотел ответить Бухин, но вежливо кивнул.

— На подарок.

— Девушке или женщине средних лет?

— Невесте.

— С жемчугом лучше не дарить, — безапелляционно заявила продавщица и разъяснила: — Жемчуг — к слезам. Примета такая. Сколько вашей невесте лет?

— Как и вам, — сказал Бухин. Девица действовала на него, как удав на кролика.

— Тем более. Жемчуг начинают носить лет с сорока, — посвятила она Бухина в тонкости дела.

— А вот это?

— Александрит. Вдовий камень. Чтобы убрать его отрицательное влияние на судьбу, нужно носить не меньше трех камней. К колечку, кстати, есть и сережки.

Но название «вдовий камень» так подействовало на романтически настроенного Бухина, что от покупки сиреневого колечка он тут же отказался. К тому же на сережки уж точно не хватало.

— А что бы вы посоветовали? — несколько робко спросил он.

— Ну, если невесте… Тогда, ну… хотя бы вот это. Какой у вашей невесты размер?

«Вот это» представляло собой трехэтажное сооружение внушительных габаритов, сплошь в разноцветных камнях, больше всего напоминающее юбилейный торт в миниатюре. К цене этого шедевра он даже не стал присматриваться. И вообще, «вот это» ему не понравилось. Ему по-прежнему нравилось нежное колечко с белым жемчугом и россыпью мелких сверкающих камешков. Он даже мысленно увидел это колечко на Дашиной руке. Оно ей подходило, несмотря на то что жемчуг полагалось носить только после сорока и почему-то «к слезам». А вот какой размер? Действительно, размеры тут разные. У Даши такие тонкие пальчики. Что же делать? На свой мизинец примерить, что ли? Он покосился по сторонам. Саму девицу примерять колечко он почему-то не хотел просить. У витрины шушукались две девушки, с виду студентки. Вот у той, которая повыше, руки очень похожи на Дашины.