Любовница Фрейда Кауфман Дженнифер

Глава 42

Минна лежала голая на столе в кабинете у доктора, ее тело прикрывала лишь белая простыня. Рано утром она получила записку, в которой врач предложил до отъезда провести первичный осмотр, поскольку все медицинские услуги полностью оплачены. Минна чувствовала себя совершенно разбитой, слабой, и у нее нестерпимо болела голова. Полночи она то впадала в дрему, то просыпалась, прислушиваясь к вздохам и стонам ветра за окном.

Как она скучала по Зигмунду, ей до слез хотелось услышать его голос, но, может, это и к лучшему, что сейчас его здесь нет, и некому оспорить ее решение.

Она наблюдала за медсестрой, которая наполнила прозрачную стеклянную бутылку хлороформом и поставила ее на металлический столик рядом с каким-то деревянным ящичком.

— Нам известно, какой у нас срок?

— Ну, шевеления пока не было, около двух месяцев.

— Вам повезло, вас ведет доктор Герринджер. Он весьма избирателен, пользует только состоятельных дам. И он очень тактичен.

— О…

— Некоторые женщины сначала пробуют можжевеловое масло, это очень опасно, — продолжила медсестра, задвигая занавески. — Я видела, как они страшно мучились и умирали. И, скажу я вам, тела после смерти источают ядовитый запах можжевельника.

— Наверное, тут какое-то недоразумение, — сказала Минна, пытаясь не выдать своего ужаса, — я отменила процедуру. Разве доктор вам не сказал?

— Полно, дорогая, полно. Вы нервничаете — это в порядке вещей, — ответила медсестра и принялась извлекать инструменты из выстланного бархатом дубового футляра, который казался Минне похожим на крошечный гробик.

Стальные инструменты с эбеновыми ручками — узнать их было нетрудно: скальпель, акушерский крючок, пара пинцетов и иглы всевозможных размеров. Там же была катушка шелковых ниток для сшивания разрывов и еще какой-то инструмент в виде стальной изогнутой иглы.

— Просто расслабьтесь. Когда вы проснетесь, ваша маленькая неприятность будет уже позади.

Минна резко села на столе.

— Простите, но у меня нет никакой «маленькой неприятности». Я просто пришла на первичный осмотр.

— Успокойтесь, фройляйн.

— Я хочу видеть доктора!

— Как вам угодно, — произнесла сестра и вышла, хлопнув дверью.

Через несколько минут появился доктор в белом полотняном халате, который сидел на нем, точно смокинг. У него было доброе лицо с глубоко посаженными глазами, он мягко взял Минну за руку, и она сразу ощутила, что находится под надежной защитой.

— Я прошу прощения, фройляйн Бернайс, виноват — не счел нужным предупредить сестру о том, что вы передумали. Ну-с, давайте-ка посмотрим, что у нас?

Минна отвернулась к стене и сосредоточенно принялась изучать грубые мазки на картине, висевшей в докторском кабинете, чувствуя, как гладкие пальцы врача ощупывают ее живот, а потом холодное металлическое зеркало вошло между ног. Она постаралась сдержать крик, ощутив острую боль внутри.

— Все хорошо, дорогая. Похоже, прошло уже полных восемь недель, еще вполне безопасный срок для процедуры, если вы вдруг передумаете. Но не тяните с решением.

— Я не передумаю. Мое решение окончательно.

Последующие несколько дней Минна обдумывала свое путешествие в Америку. Она написала брату письмо с просьбой прислать ей билет, не вдаваясь в подробности, почему. Вот уже несколько лет подряд брат настойчиво приглашал ее к себе, значит, обойдется без лишних расспросов. Минна составила список того, что придется сделать перед отъездом. Конечно, она предпочла бы просто исчезнуть, но нужно было многое уладить. Необходимо выправить документы. И молить Бога, чтобы оформление не затянулось. Брат упоминал вскользь, что есть некий ускоренный способ. Она подумала о своем дорожном сундуке, который все еще стоял на полке в чулане у Фрейдов, о комнате, где остались ее вещи. Надо будет как-то попасть туда, когда Фрейд будет на лекциях. В любом случае она никогда не простит себе, если уедет, не попрощавшись с детьми. Засыпала она беспокойно, мучимая плохим предчувствием. Может, просто метались в голове наспех составленные планы — так часто бывает, когда ты в беде. Как предусмотреть все предстоящие трудности? Нет, наверное, всего не предвидишь.

Минна проснулась, дрожа от холода, сердце бешено колотилось, и она решила, что это последствия ночных кошмаров. Ей было трудно дышать, в пояснице и внизу живота появились тянущие боли, которые отдавались в ноги, сползая сверху вниз. Она потянула звонок у кровати, вызывая сиделку. Та явилась, предложив горячий компресс и чай.

— Это, наверное, ложные схватки, — пояснила она, — обычное дело. Длятся несколько часов. Они изнурительны, но не опасны.

Сиделка положила подушечку из конского волоса Минне под колени, раздвинула шерстяные шторы и отворила окна. Она повторяла, что всему виной усталость, перевозбуждение или, вероятно, кишечные колики, от которых она рекомендовала бы столовую ложку касторового масла и два стакана теплого ячменного отвара.

— Вам нужен свежий воздух, поспите немного, и скоро вы почувствуете облегчение.

Через несколько часов Минна проснулась — она дрожала так, словно кто-то тряс кровать. Тело свело судорогой, накатила невыносимая тошнота. Минна схватилась за поясницу, пытаясь унять стреляющую боль, и побрела к комоду. Последнее, что мелькнуло в ее ускользающем сознании, когда она уже падала на пол: «Только бы ребенок не пострадал!»

Глава 43

— Давно ты здесь? — спросила Минна.

— Не знаю. Несколько часов, — ответила Жюстина, отложив рукоделие.

Она встала с кресла, сунула ноги в атласные лодочки и прошла через комнату к прикроватному столику Минны. Густые светлые волосы Жюстины были аккуратно сколоты шпильками, она уже не казалась такой легкомысленной, как прежде, зеленые глаза глядели сосредоточенно. Жюстина зажгла свечку и укутала Минну в одеяло. Выяснилось, что пять дней Минна провела в плену тяжелого сна, возникшего из тошнотворной смеси лекарств и страдания.

— Ты выглядишь лучше. Лицо порозовело.

Минна уставилась на Жюстину, и вскоре до ее одурманенного наркотиком сознания дошло, почему она лежит в постели. Она подняла брови и попыталась собраться с мыслями. Минна вспомнила, что потеряла ребенка, и боль утраты ударила ее с такой силой, словно это случилось только что.

Жюстина сражалась с металлической грелкой для постели, засунув ее под простыни и подоткнув одеяла вокруг. Затем она причесала Минне волосы, открыв лицо. Она уже хотела сказать, что, мол, пора подниматься, но Минна казалась такой слабой, лежала совсем без сил, с темными кругами вокруг глаз, и у Жюстины просто язык не повернулся.

— А я только что дочитала «Джейн Эйр», — сообщила она, пытаясь развлечь Минну. — Вот уж не думала, что книга ничуть не хуже, чем…

— Мне не хочется говорить о книгах.

Несколько минут они сидели молча.

— Минна, ты должна выкарабкаться из этого.

— Ничего я не должна.

— Ты не можешь оставаться здесь вечно.

— Как будто я хочу… Видишь ли, я собираюсь в Америку. У меня уже все распланировано.

— Я знаю, ты говорила.

— Неужели?

— Дважды.

— Наверное, из-за лекарств. Не угостишь меня сигаретой?

— Курение запрещено, — улыбнулась Жюстина и достала из кармана платья две тоненькие египетские папироски.

Она протянула одну Минне, помогла прикурить и смотрела, как та глубоко затягивается.

— Ничего не получится.

— О чем ты? — спросила Минна.

— Об Америке. Это совсем не то, что ты думаешь. Нью-Йорк и Бостон — отвратительны. Они терпеть не могут иностранцев, разведенных женщин, не выносят богему. Такая женщина, как ты, обречена там на жалкое существование.

— Я тебе не верю.

— Но это правда. Я там бывала. И слышала немало историй. Городские трущобы, люди со странной речью, ужасная еда, банды гангстеров и трупы, плывущие по реке Гудзон, будто дохлая рыба.

— Что ж, тогда поеду на запад.

— И кого ты там надеешься встретить, кроме дикарей и фермеров? Добывать себе пропитание на бесплодном клочке земли среди богом забытых прерий…

— Ты закончила?

— Не совсем… — Жюстина сияла, смакуя каждую деталь нарисованной ею картины. — Было бы чудом, если бы ты и твой ребенок пережили там зиму, не умерев от тифа или оспы и не став после смерти добычей голодных стервятников.

— Ну, спасибо, утешила, — усмехнулась Минна.

— Стараюсь, как могу. — Жюстина поправила шпильки в волосах.

— Чуточку переигрываешь.

— Слушай, сегодня утром я говорила с твоим врачом. Я заявила ему, что они не могут требовать с тебя платы за пребывание здесь, поскольку выкидыш явился следствием его грубого осмотра.

— Ты так и сказала? Не может быть!

— Он, конечно, все отрицал. Но позже я справилась в канцелярии, и мне сообщили, что доктору Фрейду вернут деньги.

— Зигмунд обрадуется.

— Еще бы! Я на собственном опыте убедилась, что большинство докторов… — Она запнулась и выгнула брови. — Как бы повежливее выразиться? Дешевые ублюдки.

Раздался громкий надрывный кашель — кто-то из пациентов прогуливался возле приоткрытой двери в комнату Минны.

— Господи Иисусе! Что за люди? Хоть бы ради приличия рот прикрывали! — воскликнула Жюстина, с грохотом захлопывая дверь.

— Не знаю, что мне делать, — произнесла Минна после долгого молчания.

— Я бы поехала домой.

«Домой, — думала Минна. — Где он, этот дом? У матери? Боже упаси».

У сестры? Как ей вернуться туда после всего случившегося?

— Впрочем, — добавила Жюстина, закуривая, — я не самый опытный советчик.

Минна медленно спустила ноги с кровати и набросила халат. Преодолевая легкое головокружение, она вышла на балкон и села в шезлонг, глядя на растекающееся над горизонтом лиловое зарево. Жюстина накинула Минне на плечи шерстяную шаль и присела рядом.

— Завтра утром я уезжаю, — сообщила Жюстина, — уже несколько дней, как я должна находиться в Вене, но мне хотелось убедиться, что с тобой все будет хорошо.

Голос был глубокий, утешающий. Минна расслабилась в кресле и закрыла глаза. Она чувствовала наплыв эмоций, но стыдилась плакать.

— Я не тешу себя надеждой, что мы увидимся снова, — ласково промолвила Жюстина.

Минна взяла ее руку и прижала к своей щеке, а потом положила к себе на колени.

Две молчаливые женские фигуры на фоне гаснущего дня.

— Хочешь, я позову сиделку?

— Нет.

— Может, вечером напьемся?

— Я бы с удовольствием.

Жюстина откинулась на спинку кресла и пускала в воздух колечки дыма.

— Ну и отлично.

Глава 44

Вена, ноябрь 1896 года

Дорогая Минна!

Мне очень горько сообщать тебе печальные вести, но вчера мы похоронили Якоба, он умер после очередного отека легких. И хотя мы все знали, что это неизбежно, Зигмунд безутешен. Минночка, он просто сам не свой! Сидит один в своем кабинете и смотрит в стену или бродит по дому как неприкаянный. На днях застала его в гостиной — он сидел, уставившись в никуда. Кажется, Зигмунд совершенно утратил интерес и к практике, и к своим исследованиям.

Вчера он узнал, что некий коллега из университета порочил его как консультанта, рассказывая другим, что Зигмунда нельзя принимать всерьез. Это, естественно, очередной сокрушительный удар по его репутации.

Ты знаешь, какие у него бывают в таких случаях приступы ярости. А теперь он просто посмотрел на меня и пожал плечами. Похоже, Зигмунд забросил все дела и сутками напролет читает о Бисмарке, который, как он говорит, родился в один день с Якобом.

Минна, дорогая моя, это еще не все. Должна сообщить тебе, что мне придется оставить детей и отправиться в Гамбург. Матушка больна, она засыпала меня письмами, умоляя приехать, чтобы ухаживать за ней. И вот, вместо того, чтобы просить тебя позаботиться о ней (и я заранее знаю ответ), я написала, что приеду. Зигмунд сказал мне, что тебе уже гораздо лучше, поэтому будет справедливо, если ты приедешь к нам и займешься детьми.

Я просмотрела расписание бреннерской линии Центральной железной дороги Мурано и заказала для тебя билет на четырехчасовой поезд в четверг. Если получится, я тебя встречу.

Жаль, что нечем тебя порадовать. Но все так, как есть. Я буду счастлива, когда жизнь наладится и мы снова будем вместе.

Твоя любящая сестра Марта.

Минна не могла не заметить, как предсказуемо сестра разделила обязанности. Несмотря на ласковый тон письма, Марта ясно давала понять, что отказ Минны она сочтет попыткой уклониться от исполнения семейного долга.

Вот оно — решение. Преподнесенное ей на серебряном блюде. Если бы все было так просто! Да, она должна вернуться к своим обязанностям, но это значит — вернуться к Фрейду. Однажды ее сестра уже распахнула перед ней двери своего дома, и она его разрушила. На сей раз Минна не повторит прежних ошибок.

Глава 45

Минна сошла с поезда на венском вокзале Вестбанхоф и сразу увидела на переполненной платформе Марту. Сестра куталась в бордовую накидку с капюшоном, волосы у нее, как обычно, были стянуты в небольшой, аккуратный узел на затылке. Марта заметила сестру сквозь клубы пара, и лицо ее просияло.

— Марта! Вот так неожиданность! — воскликнула Минна, голос ее потонул в грохоте тележек с чемоданами, которые волокли носильщики, и разговорах пассажиров, спешащих мимо.

Она расплатилась с носильщиком и взяла у него из рук свой небольшой саквояж.

— Не надо было приходить — и так у тебя столько проблем. Я могла бы и сама добраться на омнибусе.

Налетел порыв ветра, неся едкий запах дыма и гари, и Минна продрогла в своем тонком шерстяном жакете и прогулочной юбке.

— Я хотела увидеться с тобой, прежде чем уеду к маме, — сказала Марта, целуя Минну в обе щеки, и подхватила ее сумку. — Господи, какая тяжесть! Тебе ведь нельзя много поднимать. Я уезжаю в Гамбург пятичасовым поездом, так что у нас мало времени. Как ты, сестричка? Как твои легкие, очистились?

— Не волнуйся, Марта, все хорошо.

— Я вижу. У меня есть время выпить с тобой кофе.

Марта взяла сестру под руку и повела через здание вокзала в кафе. Предвечернее солнце струилось сквозь длинный сводчатый коридор, и Минна зажмурилась от яркого света. Кажется, она забыла в поезде шляпу.

Путь из Мерана был долгим и утомительным, она не спала ни минуты — вагоны трясло и дергало от станции к станции, где их то блокировали, то разблокировали. И едва ли она удостоила хоть взглядом пейзаж, проплывавший за окнами.

Минна села в первый поезд — в шесть утра и надеялась, что обнимет детей, перекинется с ними парой нежных слов и, сославшись на утомление, сразу ляжет в постель. Но Марта была начеку, и при ней было невозможно отмолчаться. Минна почувствовала себя в западне, когда сестра принялась рассказывать о состоянии матери (просто кошмарном), а затем пустилась в описание подробностей распорядка домашних дел на ближайшие несколько недель.

Такого Минна не ожидала. Она надеялась, что Марта побудет дома хотя бы несколько дней, прежде чем ей придется остаться с Зигмундом наедине. Господи! Ей придется общаться с ним уже сегодня вечером. Что она ему скажет? Что решила родить ребенка. Что она все-таки решилась оставить его. А выкидыш положил конец всему.

— Марточка, неужели тебе обязательно уезжать сегодня? Дай мне хотя бы отдышаться. Мама и так долго ждет, несколько дней ничего не решают.

— Это очень жестоко, дорогая. Особенно, учитывая ее состояние. В любом случае все уже решено. У меня куплен билет, и я уезжаю.

Не стоило даже пытаться переубедить сестру. Марта никогда не меняла своих планов, разве что кто-нибудь оказался бы при смерти.

Они присели за столик неподалеку от компании модно одетых дам в широкополых шляпах и заказали кофе по-венски с ликером и взбитыми сливками. Затем Марта снова подозвала официанта и велела принести две порции штруделя.

— Мне не надо, — сказала Минна, — я ела в поезде. — Одна мысль о тепловатом сочащемся штруделе заставила ее желудок болезненно сжаться.

— Глупости. Два штруделя, — повторила Марта официанту. — Ты осунулась. Минна, ты ведь справишься, правда? — Она внимательно изучала лицо сестры. — Ты сможешь за всем присмотреть, пока я не вернусь?

— Разумеется.

— Я составила подробный список дел и положила у тебя в комнате. Софи теперь надо водить к логопеду не по вторникам, а по четвергам. Репетитор Матильды приходит ежедневно в четыре часа. Мартин будет проситься на каток, но ты его не пускай.

— Я справлюсь, это несложно.

— Не сомневаюсь. Но если ты еще слаба, то я могу попросить Эдну позвать в помощницы ее сестру. Хочешь? Тебе нельзя перенапрягаться.

— Спасибо, не нужно.

— У тебя измученный вид, — заметила Марта.

Они помолчали, пока официант подавал кофе со штруделем. Минна ковыряла вилкой свой кусок.

— Ты не спросила о Зигмунде, — произнесла Марта, осторожно касаясь темы, вокруг которой они вот уже битых полчаса ходили кругами.

— Ну и как он? — тихо промолвила Минна, не поднимая головы.

— Все еще в волнениях. Но теперь его тревогам конец. Фрау Андреас-Саломе упорхнула на прошлой неделе, и расставание не было полюбовным.

— О, как это плохо.

— Правда? Ты тоже так думаешь? — улыбнулась Марта. — Эта женщина оказалась истеричкой, и не в клиническом смысле. Слезы были настоящие. И, конечно, Зиги скрылся в неизвестном направлении, так что пришлось мне с ней самой разбираться.

— Ты указала ей на дверь?

— Да, но очень мягко.

— Не сомневаюсь.

На мгновение их глаза встретились.

— Минна, — серьезно сказала Марта, — я волнуюсь, потому что сейчас Зигмунд подавлен. Он снова потащит тебя к себе в кабинет, но для тебя это чересчур. Шестеро детей. Слишком напряженный распорядок, даже если бы ты была совершенно здорова и полна сил. Я надеюсь, что ты сократишь общение с ним ради своего же блага.

— Я возвращаюсь вовсе не затем, чтобы…

— Конечно, нет, — перебила Марта, — но когда на него находит, а это непременно случится, он опять берется за старое… Ты меня понимаешь?

Как тут не понять? Минна кивнула.

— Я же вижу, как ты расстраиваешься, когда он тебя игнорирует. Наслаждайся его обществом, когда он цивилизованный человек, и не обращай внимания на его неотесанность и грубость. А что нам с тобой еще остается?

Минна замерла. Она терялась в догадках: что именно известно Марте? По крайней мере, она знает об истинных чувствах своей сестры к Зигмунду, но считает ли она Минну его любовницей? Или же она для Марты — всего лишь одна из многих отвергнутых им наперсников и наперсниц?

Минна внимательно смотрела сестре в лицо, пытаясь понять, но лицо у той было непроницаемо, не зарумянилось, не побледнело. Марта всегда обладала уникальным даром — непогрешимой душевной самодостаточностью, качеством завидным и пугающим. Она владела собой, несмотря на убийственные факты, и предлагала сестре следовать ее примеру.

— Марта, пока ты в отъезде, я за всем прослежу и все сделаю. Но я могу остаться лишь на несколько недель.

— Давай не будем обсуждать это с тобой сейчас, ты сама не своя. Но я хочу сказать, что мы не должны позволять эмоциям властвовать над нами. А в частности — нет никаких причин для того, чтобы все бросать из-за такой мелочи.

— О чем ты?

— Да о том, что ни для кого из нас не секрет — Зигмунд ранил твои чувства. Он это делает постоянно… Переступи через свою обиду.

Минна не сводила глаз с лица сестры. Слезы потекли по щекам Минны прямо за воротник.

— Не плачь. Я больше не буду говорить об этом, да и ты тоже. Мы обе переволновались.

Марта протянула руку через стол и сжала руку Минны, успокаивая и себя, и ее. Они обнялись на прощание, и сестра уехала, а Минна осталась в кафе и сидела там в одиночестве, созерцая небо, затянутое облаками. Она вдруг ощутила боль одиночества и подумала о сестре. Ей все еще чудился голос Марты, исполненный податливой гибкости, радушия и обещания всего самого лучшего, стоит только им хорошенько постараться, поступать во благо и заботиться друг о друге.

Деревья вдоль проспекта уже начали терять листву, и вскоре им суждено обнажиться. И тогда взору предстанут серые фасады доходных домов по ту сторону дороги. Похоже, за время ее отсутствия в Вену пришла осень. Так много всего случилось с тех пор, как Минна уехала. Ее не оставляло ощущение, будто прошли не недели, а годы.

Она расплатилась за кофе, надела пальто и отправилась искать экипаж. Минна дышала полной грудью, прислушиваясь к ветру, шелестящему в ветвях деревьев. Ее ждут дома. Наверное, она останется. Пока останется.

Эпилог

Лондон, февраль 1941 года

Минна приехала в дом номер девятнадцать по Берггассе молодой женщиной и осталась там на сорок с лишним лет. Теперь она умирала.

Пасмурным утром Марта поднялась по лестнице в комнату, чтобы проведать сестру. Сад слегка припорошило свежевыпавшим мокрым снегом, тяжкие клубы тумана заволокли город. Марта поняла сразу, что осталось недолго.

Сестра лежала, молитвенно скрестив руки на груди, дыхание у нее было затрудненным и хриплым. Доктор сказал, что последние несколько дней состояние Минны ухудшилось, сердцу уже ничем нельзя помочь, осталось только ухаживать за ней до конца.

Минна почти не выходила из своей комнаты с тех пор, как умер Зигмунд — это случилось год назад. Он вел долгую, изнурительную борьбу с раком горла, и Виржиния Вулф, посетившая Зигмунда незадолго до смерти, сравнила его с наполовину потухшим вулканом. А сам он всегда говорил, что, подобно королю Макбету, предпочитает умереть в доспехах. Так он и сделал. До последнего дня сидел в кабинете, работал, читал в своем любимом кресле у окна. А последние часы Фрейда Минна и Марта вместе провели у его постели. И разве могло быть иначе?

Марта накрыла сестру еще одним одеялом и подвинула поближе радиатор, который зашипел и застучал. Марта думала, что Минна не заметила ее присутствия, но та чуть повернула голову и улыбнулась. День на день не приходится, может, сейчас она будет в настроении поговорить. Вчера она даже села в кровати и немного почитала.

Марта слышала отдаленные взрывы, от них дребезжали оконные стекла. Авианалеты теперь совершались постоянно, каждую ночь приходилось соблюдать светомаскировку. Уснуть было невозможно, и всякий раз при звуке сирены Марта бежала наверх, проверить, как там Минна. Да, чтобы оставаться в этом городе, нужно иметь железные нервы.

Перед тем как Фрейды уехали в Лондон, жизнь в Вене резко ухудшилась. Канцлер подал в отставку, и гитлеровские войска вошли в Австрию. Марта смотрела в окно гостиной, как нацисты маршировали по Рингштрассе под приветственные крики толпы. Она закрыла дверь на засов, боясь погромщиков, которые врывались в дома и конторы, принадлежавшие евреям.

Состоялся аншлюс, и Зигмунд был объявлен врагом государства. Гестапо провело в их доме обыск и конфисковало все паспорта. Анна побывала под арестом, один за другим начали исчезать друзья. В конце концов Зигмунд согласился с тем, что им надо бежать, но было поздно. Только благодаря поддержке высокопоставленных друзей, сочувствующих организаций и должностных лиц, в числе которых послы Америки в Париже и Берлине, президент Рузвельт и госдепартамент США, семья Фрейда получила разрешение на выезд. Правительству Германии ясно дали понять, что всякое посягательство на ученого с мировым именем вызовет международный скандал. В те времена добытая тяжким трудом репутация Фрейда уже не вызывала ни малейшего сомнения.

Новости из Европы по-прежнему приводили в ужас. Четырех младших сестер Зигмунда бросили в концлагеря, и Марта боялась, что случилось наихудшее. Но ей даже в страшном сне не снилось то, что произошло в действительности.

— Минна, хочешь горячего чаю? — спросила она. — Горничная сейчас принесет.

Минна кивнула, и Марта осторожно усадила ее в постели, подложив под спину подушки.

— Поговори со мной, дорогая. Я очень плохо спала ночью, а ты? Снова бомбили. — Марта заботливо укутала шалью плечи сестры.

— Это никогда не закончится? — произнесла Минна.

Вопрос человека, который отказался от этого мира и уже уплывал в мир иной.

— Становится только хуже. В соседнем доме выбило все стекла. Слава богу, что наши пока целы. Иногда я удивляюсь, что наш дом еще стоит.

Марта смотрела на худые плечи Минны, на ее скулы, ввалившиеся глазницы. Она казалась такой хрупкой, истаявшей, изжелта-бледной, словно кровать вытягивала из нее все соки, поглощала ее. Минна всегда была худенькой, а теперь просто скелет. Кто она — эта старуха? Марта думала о том, что навсегда теряет сестру — единственного человека в целом мире, с которым делила все. Они так долго жили вместе и столько пережили! И всегда их было трое. Безмолвно она сражалась с противоречивыми чувствами: благодарностью, печалью, ревностью, любовью — их столько, намного больше, чем она могла вынести. Но если бы небу было угодно дать ей возможность прожить жизнь с начала, она знала, что поступила бы так же.

Горничная тихо постучала в дверь и внесла поднос с чаем и печеньем. Марта приняла у нее поднос и поставила на тумбочку. Она подала Минне чашку, придвинула кресло и села рядом с ней.

— Кушай печенье, — попросила она сестру.

— Я не голодная.

— Минночка, нужно же хоть чем-то заполнить желудок. Оставлю я его тут, может, потом захочешь, — сказала Марта, помолчав. — Знаешь, я прибиралась в кабинете у Зигмунда. Составила каталоги для книг и антиквариата, подшила важные бумаги. Надо сохранить все.

— Прости, что не могу помочь тебе. Наверное, тяжело заходить туда?

— Да, нелегко, но нужно. Ты же знаешь, там все валяется повсюду. По крайней мере, у меня есть кое-что для тебя.

Марта вытащила из кармана юбки толстую пачку пожелтевших конвертов, крест-накрест перетянутых шпагатом. Было ясно, что долгие годы никто к ним не прикасался.

— Это твои письма Зигмунду. Он хранил их все это время, — произнесла Марта.

Минна нерешительно взяла письма и вдруг уронила их на тумбочку, словно они жгли ей руки. Она пытливо вглядывалась в лицо сестры, ища в нем признаки гнева или ревности.

— Странно, — промолвила Минна, и голос ее дрогнул. — Я думала, они были уничтожены еще в Вене. Он сказал, что сжег личную переписку.

— Видимо, не всю. Тебе, наверное, захочется перечитать их.

Марта сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Она говорила об этих письмах, словно они являлись частью утренних дел, пустяком. Столько лет прошло, что даже если и осталась хоть какая-то обида, то теперь она исчезла. Марта попыталась улыбнуться, поправив сестре подушки, подоткнув одеяла.

Минна следила за ней немигающим взором.

— Помнишь того молодого американца, который приезжал в Вену и предлагал Зигмунду контракт на издание его автобиографии? — спросила Марта. — Когда же это было? Лет десять назад?

Минна кивнула.

— По-моему, это случилось летом, мы собирались на отдых. Стояла жара. Помню, мне было так жаль бедного юношу — на нем был теплый шерстяной костюм. Зигмунд был недопустимо резок. Я вообще не понимаю, зачем он согласился на эту встречу. Он никогда не собирался писать ничего подобного.

— Они просто мало предложили ему.

— Вовсе нет. Он заявил мне, что это станет предательством по отношению ко всем: к семье, друзьям, врагам. Вот поэтому Зигмунд всю жизнь уничтожал письма. Утверждал, что все биографии — бесполезное вранье, и с его стороны это была бы такая бестактность, последствия которой трудно даже представить.

— Разве что для его пациентов, — заметила Минна.

— Да, только для его пациентов, — кивнула Марта. — А теперь, может, отдохнешь немного?

Минна смотрела в окно, лицо у нее было отстраненное. Потом она торжественно взяла письма, лежавшие на тумбочке, и окликнула сестру:

— Марточка, не могла бы ты распорядиться ими за меня?

— Ты не хочешь читать их? — удивилась та.

— Нет, — ответила Минна, — и никакой исторической ценности они не представляют.

Марта опустила письма в карман и вышла из комнаты. Она всегда свято верила: кое-что в этой жизни должно оставаться тайной. Она сделает все, чтобы защитить репутацию мужа. Марта знала: Минна поступила бы так же.

Им приходилось идти на бесчисленные компромиссы. Никто об этом не упоминал, никто ни в чем не признавался, и время сгладило возможные последствия, но это не означает, что ничего не было.

И не означает, что она никогда ни о чем не догадывалась.

От авторов

История публикации писем началась в 1972 году, когда младшая дочь Фрейда Анна пересмотрела решение передать значительное количество писем в отдел рукописей библиотеки конгресса. В частности, отказалась передавать некоторые из них под предлогом того, что это личные письма и не могут быть выставлены на всеобщее обозрение.

Они оставались в тайнике на Маресфилд-Гарденс в Лондоне, где Фрейд прожил последние годы (в настоящее время там находится музей З.Фрейда), пока спустя четыре года после смерти Анны директор архива Фрейда лично не перевез письма в Соединенные Штаты.

Питер Гэй [37] писал, что он сидел в просторной комнате для рукописей, в растерянности уставившись на знакомый готический почерк Фрейда, ошеломленный внезапной неудачей. Казалось, в собрании писем имелась существенная брешь, и Гэя вдруг осенило, что в исчезнувших письмах было нечто странное. Кто-то в свое время взял на себя труд пронумеровать каждое письмо, и номера с девяносто третьего по сто пятьдесят седьмой были изъяты и пропали бесследно. Утраченные письма охватывают период с 1895 по 1900 год — то самое время, когда, по слухам, у Минны и Фрейда была любовная связь. Слухи обрели вещественное подтверждение через полвека, в 1957 году, когда швейцарский психиатр и бывший последователь Фрейда Карл Юнг заявил, будто Минна Бернайс якобы признавалась ему, что состоит в любовной связи с Зигмундом Фрейдом. Это откровение опубликовали в интервью журналу «Андовер Ньютон куотерли»:

Вскоре я познакомился с младшей сестрой жены Фрейда. Она была весьма хороша собой и прекрасно разбиралась не только в психоанализе, но и вообще во всем, чем занимался Фрейд. Через несколько дней я посетил лабораторию Фрейда, и его свояченица вызвала меня на откровенный разговор. Она была весьма озабочена отношениями между ней и Фрейдом и чувствовала свою вину. От нее я узнал, что они с Фрейдом любили друг друга, и отношения между ними были очень близкими. Это признание шокировало меня, и даже теперь я не могу без содроганий вспоминать о нем.

Страницы: «« « ... 89101112131415 » »»