Смерть Ахиллеса Акунин Борис

Глава девятая,

в которой Фандорина ждут новые потрясения

В себя Эраст Петрович приходил постепенно, чувства оживали по очереди. Первым включилось обоняние. Пахло кислятиной, пылью и порохом. Потом воскресло осязание — щека почувствовала шероховатую деревянную поверхность, запястья саднили. Во рту солонило — не иначе как от крови. Последними вернулись слух и зрение, а вместе с ними, наконец, заработал рассудок.

Фандорин понял, что лежит на полу лицом вниз, руки скручены за спиной. Приоткрыв один глаз, коллежский асессор увидел заплеванный пол, шмыгнувшего в сторону рыжего таракана и несколько пар сапог. Одни были щегольские, хромовые, с серебряными оковками по носку и что-то уж очень маленькие, будто на подростка. Чуть дальше, за сапогами, Эраст Петрович увидел такое, что разом все вспомнил: прямо на него смотрел мертвый глаз Ксаверия Феофилактовича. Пристав тоже лежал на полу, и лицо было недовольное, даже сердитое, словно желающее сказать: «Ну уж это совершенная ерундовина вышла». Рядом виднелся залитый кровью черноволосый затылок Масы. Эраст Петрович зажмурился. Хотелось снова уйти в черноту, чтоб ничего больше не видеть и не слышать, но резкие, мучительно отдававшиеся в мозгу голоса не позволили.

— …Ну, Абдул — голован! — говорил один, возбужденный, с сифилитической гнусавостью. — Как этот по фене заботал, я уж думал не тот, а Абдул как хрясь гирей-то!

Неспешный голос с татарским проглатыванием окончаний пробасил:

— Как ж не тот, дурь твоя башка! Сказан ж было — который с косоглазым китаезом, того и бей.

— Дык этот не китаеза, а киргизец.

— Сам ты киргизец! Мног у нас тут по Хитровке косоглазых-то ходит? А и ошибся бы — невелик беда. Скинули бы в рек, да дел с концом.

— Фиска-то какова, — заговорил третий голос, вроде бы искательный, но с истеричной ноткой. — Кабы не она, дедок этот нас всех порешил. А ты, Миша, говорил, их двое будет, а, Миш? А их, Миш, вишь, трое. И Ломтя вон продырявили. Кончается Ломоть-то, Миш. Всю внутреннюю он ему пулей прожег.

Услышав имя «Миша», Фандорин окончательно передумал уходить в черноту. Болел ушибленный затылок, но Эраст Петрович отогнал боль, загнал ее в пустоту, в ту самую черноту, откуда недавно вынырнул. Не до боли сейчас было.

— Тебя бы, Фиска, кнутом по роже, чтоб не пила, — вяло, с развальцей, произнес фальцет. — Но заради такого случая прощаю. Ловко легаша одарила.

Подошли два алых сафьяновых сапожка, встали напротив хромовых.

— Можно и по роже, Мишенька, — певуче пропел хрипловатый женский голос. — Только не гони. Третий день тебя, соколика, не видела. Истосковалася вся. Приходи нынче, поласкаю.

— После поласкаемся. — Щегольские сапожки сделали шаг и приблизились к Фандорину. — А покамест поглядим, что за жук такой припожаловал. Вертани-ка его, Шуха. Ишь, глазом высверкивает.

Эраста Петровича перевернули на спину.

Вот он каков, Миша Маленький. Ростом цыганке чуть выше плеча, а против «деловых» и вовсе недомерок. Лицо тонкое, дерганое, уголок рта подрагивает. Нехорошие глаза, будто не человек, а рыба смотрит. Но в целом, пожалуй, красавчик. Волосы поделены пробором ровнехонько пополам, на концах курчавятся. Неприятная деталь: черные усики точь-в-точь как у самого Эраста Петровича, и подкручены точно так же. Фандорин немедленно дал себе зарок, что усы фиксатуарить больше никогда не станет. Тут же подумалось: а больше, пожалуй, и не придется.

В одной руке бандитский король держал «герсталь», в другой — стилет, который Фандорин носил у лодыжки. Выходит, обыскивали.

— Ну и кто ж ты такой будешь? — спросил сквозь зубы Миша Маленький. Если смотреть снизу, он казался вовсе не маленьким, а совсем напротив — прямо Гулливером. — С какой части? С Мясницкой, что ль? Верно, оттуда. Все мои гонители там собрались, вампиры ненасытные.

Эраст Петрович, во-первых, удивился «гонителям» и «вампирам», а во-вторых сделал себе на будущее пометочку, что в Мясницкой части, кажется, взяток не берут. Полезная информация. Если, конечно, доведется воспользоваться.

— Почему вас трое пришло? — задал Миша не вполне понятный вопрос. — Или ты один, а те сами по себе?

Был соблазн кивнуть, но Фандорин решил, что правильнее промолчать. Посмотреть, что дальше будет.

Дальше было скверно. Коротко размахнувшись, Миша ударил лежащего ногой в пах. Эраст Петрович видел замах и успел подготовиться. Представил, что с размаху прыгает в прорубь. Ледяной водой обожгло так, что по сравнению с этим удар кованым сапогом показался сущим пустяком. Фандорин даже не охнул.

— Крепок старый, — подивился Миша. — Видать, придется повозиться. Ну да ничего, так оно даже антиресней, да и время имеется. Киньте его, ребята, покамест в погреб. Закусим чем бог послал, а тама и покуражимся. Распалюся-разыграюся, а Фиска меня после охолонит.

Под визгливый женский хохот коллежского асессора за ноги проволокли по полу за стойку, потом каким-то темным коридором. Скрипнула дверца погреба, и в следующий миг Эраст Петрович ухнул в кромешную тьму. Кое-как подобрался, но все равно ударился боком и плечом.

— Держи клюшки свои, горбушка! — крикнули сверху со смехом. — Погуляй там, милостыньку пособирай!

На Фандорина один за другим упали оба его коротких костылька. Тусклый квадрат наверху с треском исчез, и Эраст Петрович закрыл глаза, потому что все равно ничего не было видно.

Изогнув кисть, он пощупал пальцами путы, стягивавшие запястья. Ерунда — обычная веревка. Нужна мало-мальски твердая, желательно ребристая поверхность и некоторое количество терпения. Что это там такое? А, лесенка, о которую он только что ударился. Фандорин повернулся к лесенке спиной и принялся быстро, ритмично тереть веревку о деревянный стояк. Возни было, пожалуй, минут на тридцать.

И Эраст Петрович стал считать до тысячи восьмисот — не для того, чтобы скоротать время, а чтобы не думать о страшном. Но отсчет не мешал черным мыслям вонзаться иглами в бедное сердце коллежского асессора. Что же вы натворили, господин Фандорин! Нет вам прощения и теперь уже не будет никогда.

Как можно было притащить в этот зверинец своего старого учителя! Добрейший Ксаверий Феофилактович поверил своему молодому другу, обрадовался, что еще может послужить на пользу отечества, а вон как все вышло. И не судьба виновата, не злой рок, а неосторожность и некомпетентность того, кому отставной пристав доверял, как самому себе. Ждали, ждали хитровские шакалы Фандорина. Точнее, того, кто придет с «китаезой». На верную казнь вел близких людей бездарный сыщик Фандорин. А ведь предупреждал Грушин, что у Миши Маленького вся полиция куплена. Проболтался кому-то из своих людей несимпатичный Хуртинский, а тот послал весточку на Хитровку. Куда как просто. Потом, конечно, выяснится, что у них там в секретном отделении за иуда такой, но ведь Масу с Грушиным не вернешь. Непростительная оплошность! Нет, не оплошность, преступление.

Эраст Петрович застонал от нестерпимой душевной муки, заработал руками еще быстрей, и веревка раньше ожидаемого вдруг поползла, ослабла. Но не обрадовался коллежский асессор, а только закрыл освободившимися ладонями лицо и заплакал. Ах, Маса, Маса…

Четыре года назад, в Иокогаме, спас Фандорин, второй секретарь российского посольства, жизнь пареньку-якудза. С тех пор Масахиро стал верным — да что там — единственным другом и не раз спасал жизнь падкому на приключения дипломату, однако по-прежнему числил себя в неоплатном долгу. Ради чего, господин Фандорин, притащили вы сюда, за тридевять земель, в чужой мир, хорошего японского человека? Чтобы он нелепо, по вашей же вине, погиб от подлого удара душегуба?

Горько, невыразимо горько было Эрасту Петровичу, и если не разбил он себе голову о склизкую стену подвала, то лишь благодаря предвкушению мести. Ох, как безжалостно отомстит он убийцам! Ксаверию Феофилактовичу как христианину это, может, и все равно, а вот японская душа Масы в ожидании следующего рождения наверняка возрадуется.

За собственную жизнь Фандорин больше не опасался. Был у Миши Маленького хороший шанс прикончить коллежского асессора — там, наверху, когда тот лежал на полу оглушенный, связанный и безоружный. А теперь извините, ваше бандитское величество. Как говорят игроки, карта легла не в вашу масть.

Медный крест на цепи и чудные звездчатые вериги по-прежнему висели у бывшего горбуна на шее. Да эти болваны еще и подарок преподнесли — клюшки в погреб швырнули. А это означало, что в распоряжении Эраста Петровича был целый японский арсенал.

Он снял с шеи вериги и разъял их на звезды. Пощупал краешки — отточены, как бритва. Звезды назывались сяринкенами , и умение метать их без промаха входило в самую первую ступень подготовки ниндзя. В серьезном деле кончики еще и отравой смазывают, но Фандорин рассудил, что ладно будет и без яда. Теперь оставалось собрать нунтяку — оружие пострашнее любой сабли.

Эраст Петрович снял с себя крест на цепочке. Сам крест отложил в сторону, а цепочку разомкнул и приладил к ней свои костыльки — к одному концу и к другому. Оказалось, что на деревяшках для этой цели имеются специальные крючочки. Молодой человек, не вставая с земли, высвистел нунтякой над головой молниеносную восьмерку и остался вполне удовлетворен. Угощение готово, дело за гостями.

Нащупывая в темноте перекладины, поднялся по лесенке. Уперся головой в люк — заперто с той стороны. Что ж, подождем. Овес к лошади не ходит.

Он спрыгнул вниз, опустился на четвереньки, зашарил руками по полу. Через минуту наткнулся на какой-то раскисший рогожный куль, от которого невыносимо несло плесенью. Ничего, не до нежностей.

Эраст Петрович откинулся головой на импровизированную подушку. Было очень тихо, только шныряли во тьме юркие зверьки — наверное, мыши, а может, и крысы. Ох, скорей бы, подумал Фандорин и сам не заметил, как провалился в сон — минувшей-то ночью поспать не довелось.

Проснулся от скрежета открываемой дверцы и сразу вспомнил, где находится и почему. Неясно только было, сколько прошло времени.

По лесенке, покачиваясь, спускался человек в поддевке и юфтевых сапогах. В руке он держал свечу. Эраст Петрович узнал одного из Мишиных «деловых». Следом в люк влезли знакомые хромовые сапожки с серебряными оковками.

Всего гостей было пятеро — сам Миша Маленький и четверо давешних. Для полного удовольствия не хватало только Абдула, отчего Фандорин немного расстроился и даже вздохнул.

— Вот-вот, легаш, повздыхай, — оскалился жемчужной улыбкой Миша. — Щас ты у меня так заорешь, что крысы по щелям упрячутся. С дохлятиной обжимаешься? Энто правильно. Скоро сам такой будешь.

Фандорин посмотрел на куль, служивший ему подушкой, и в ужасе сел. С пола на него пялился проваленными глазницами давний, разложившийся труп. «Деловые» заржали. У каждого кроме Миши Маленького в руке было по свечке, а один еще и держал какие-то клещи или щипцы.

— Нешто не пондравился? — глумливо поинтересовался недомерок. — О прошлую осень шпичка поймали, тоже с Мясницкой. Знакомый ай нет? — Снова хохот, а мишин голос стал ласковым, тягучим. — Долго мучился, сердешный. Как стали мы ему кишки из брюха тянуть, и мамочку, и тятеньку вспомнил.

Эраст Петрович мог бы убить его в эту самую секунду, в завернутых за спину руках было зажато по сяринкену. Но поддаваться неразумным эмоциям недостойно благородного мужа. С Мишей нужно было потолковать. Как говорил иокогамский консул Александр Иванович Пеликан, к нему «накопились вопросы». Можно, конечно, сначала обезвредить свиту его хитровского величества. Уж больно удобно стоят: двое справа, двое слева. Огнестрельного оружия ни у кого не видно, только Миша все играется ладным «герсталем». Но это не страшно — про кнопочку он не знает, а с неснятым предохранителем револьвер стрелять не будет.

Пожалуй, лучше попытаться что-то выведать, пока Миша Маленький чувствует себя в силе. А то неизвестно, захочет ли потом говорить. По всему видать — малый с норовом. Ну как заартачится?

— Портфельчик я ищу, Мишутка. А в нем деньжищщы, аграмадные тыщщы, — пропел Фандорин голосом незадачливого мошенника-горбуна. — Ты его куды подевал-то, а?

Миша изменился в лице, а один из его подручных гнусаво спросил:

— Чего это он полощет, Миш? Какие такие тыщи?

— Завирает, сука лягавая! — рявкнул «король». — Клин промеж нас вбить хочет. Ну да ты у меня, падла, щас кровью закашляешь.

Выдернув из сапога узкий, длинный нож, Маленький сделал шаг вперед. Эраст Петрович сделал выводы. Портфель взял Миша. Это раз. В шайке об этом не знают, а, значит, делиться добычей он не намерен. Это два. Испугался разоблачения и сейчас заткнет пленнику рот. Навсегда. Это три. Нужно было менять тактику.

— Ты постой-постой, я дедок-то непростой, — зачастил Фандорин. — Ты меня в тычки, я в молчки. Ты ко мне с лаской, и я к тебе с подсказкой.

— Погоди его кончать, Миш, — схватил главаря за рукав гнусавый. — Пущай погутарит.

— От Петра Парменыча господина Хуртинского нижайшее, — подмигнул Маленькому коллежский асессор, так и впиваясь ему глазами в лицо — верна ли гипотеза. Но на сей раз Миша и глазом не повел.

— А дедок-то под малахольного куксит. Парменыча какого-то приплел. Ничего, мы ему щас мозги-то на место поставим. Кур, ты садись ему на ноги. А ты, Проня, клещи дай. Запоет кочетом, ворон поганый.

И понял Эраст Петрович, что ничего интересного ему хитрованский монарх не скажет — слишком своих стережется.

Фандорин глубоко вздохнул и на миг прикрыл глаза. Радостное нетерпение — самое опасное из чувств. От него много важных дел срывается.

Открыл Эраст Петрович глаза, улыбнулся Мише и выбросил из-за спины правую, а за ней и левую ладонь. Шших, шших — свистнули две маленькие вертячие тени. Первая вошла в горло Куру, вторая Проне. Те еще хрипели, брызгая кровью, еще шатались, еще толком не поняли, что умирают, а коллежский асессор уж подхватил с земли нунтяку и вскочил на ноги. Миша Маленький не то что предохранитель, и руку поднять не успел — деревяшка стукнула его по темечку: не слишком сильно, только оглушить. Ражий парень, которого он давеча назвал Шухой, едва разинул рот и тут же получил мощный удар по голове, от чего рухнул навзничь и более уже не шевелился. Последний из «деловых», клички которого Фандорин так и не узнал, оказался ловчее своих товарищей — от нунтяки шарахнулся, выхватил из голенища финку, увернулся и от второго удара, но беспощадная восьмерка перебила руку, что держала нож, а затем проломила резвачу череп. Эраст Петрович замер, регулируя дыхание. Двое бандитов корчились на земле, суча ногами и тщетно пытаясь зажать разорванные глотки. Двое лежали неподвижно. Миша Маленький сидел, тупо мотая головой. «Герсталь» посверкивал в стороне вороненой сталью.

Фандорин сказал себе: «Я только что убил четырех человек и ничуть об этом не жалею». Очерствел душой коллежский асессор за эту страшную ночь.

Для начала Эраст Петрович взял оглушенного за ворот, хорошенько тряхнул и влепил две звонкие оплеухи — не из мести, а чтоб побыстрее очухался. Однако затрещины произвели совершенно магическое действие. Миша Маленький вжал голову в плечи и заныл:

— Дедушка, не бей! Все скажу! Не убивай! Жизнь молодую не губи!

Фандорин смотрел на плаксиво скривившуюся смазливую мордочку и только диву давался. Человеческая натура не уставала поражать Эраста Петровича своей непредсказуемостью. Кто бы мог подумать, что разбойничий самодержец, гроза московской полиции, так расклеится от пары пощечин. Для эксперимента Фандорин чуть покачал нунтякой, и Миша сразу прекратил нытье — зачарованно уставился на мерно покачивающуюся окровавленную деревяшку, втянул голову в плечи и задрожал. Надо же — сработало. Крайняя жестокость — оборотная сторона трусости, философски подумал Эраст Петрович. Что, в сущности, неудивительно, ибо это две наихудшие черты, какие только бывают у сынов человеческих.

— Если ты хочешь, чтоб я тебя доставил в полицию, а не умертвил прямо здесь, отвечай на вопросы, — своим обычным, не юродским голосом сказал коллежский асессор.

— А отвечу — не убьешь? — пугливо спросил Миша и шмыгнул носом. Фандорин нахмурился. Что-то здесь все-таки было не так. Не мог этакий слизняк держать в страхе весь преступный мир большого города. Для этого требуются железная воля, недюжинная сила характера. Или что-то, с успехом эти качества заменяющее. Что?

— Где миллион? — мрачно спросил Эраст Петрович.

— Где был, там и есть, — быстро ответил Маленький. Нунтяка снова угрожающе качнулась.

— Прощай, Миша. Я тебя предупреждал. Мне оно и лучше, расквитаюсь с тобой за своих товарищей.

— Я честно, как перед Богом! — Щуплый, перепуганный человечек закрыл голову руками, и Фандорину от всей этой сцены вдруг стало невыносимо тошно.

— Я, дедушка, по-честному, вот Христом-Богом. Слам как был в портфеле, так и есть.

— А портфель где?

Миша сглотнул, подергал губами. Ответил едва слышно:

— Тут, в каморке потайной.

Эраст Петрович отшвырнул нунтяку — больше не понадобится. Поднял с пола «герсталь», рывком поставил Мишу на ноги.

— Идем, показывай.

Пока Маленький лез по лесенке, Фандорин снизу тыкал его стволом в зад и продолжал задавать вопросы:

— Про «китаезу» от кого узнал?

— От них, от Петра Парменыча. — Миша обернулся, поднял ручонки. — Мы ведь что, мы люди подневольные. Он наш благодетель, он заступник. Но и спрашивает строго, и забирает, почитай, половину.

Славно, скрипнул зубами Эраст Петрович. Куда как славно. Начальник секретного отделения, правая рука генерал-губернатора — шеф и покровитель московской преступности. Теперь понятно, почему этого объедка Мишу никак поймать не могут и почему он на Хитровке такую власть забрал. Ай да Хуртинский, ай да надворный советник.

Вылезли в темный коридор, пошли по лабиринту узких, затхлых переходов. Два раза свернули влево, раз направо. Миша остановился у низкой, неприметной двери, стукнул в нее хитрым условным стуком. Открыла давешняя Фиска — в одной рубашке, волосы распущены, лицо сонное и пьяное. Гостям ничуть не удивилась, на Фандорина вообще не взглянула. Прошлепала по земляному полу до кровати, плюхнулась и тут же засопела. В углу стояло щегольское трюмо, явно позаимствованное из будуара какой-то дамы. На трюмо чадил масляный светильник.

— У ней прячу, — сообщил Маленький. — Она дура, но не выдаст.

Эраст Петрович крепко взял заморыша за тонкую шею, притянул к себе и, глядя ему прямо в круглые, рыбьи глаза, спросил — чеканя каждый слог:

— А что ты учинил с генералом Соболевым?

— Ничего. — Миша трижды мелко перекрестился. — Чтоб мне на виселице околеть. Знать про генерала ничего не знаю. Петр Парменыч сказали, чтоб портфель с сейфа взял и чтоб сработал в аккурате. Сказали, не будет там никого и не хватятся. Ну, я и взял, дело плевое. Еще они говорили, как поутихнет, деньги пополам, и меня с чистыми бумагами из Москвы отправит. А если что — из-под земли достанет. Петр Парменыч достанет, он такой.

Миша снял со стены коврик, изображавший Стеньку Разина с княжной, открыл в стене какую-то дверцу и зашарил в ней рукой. А Фандорин стоял, покрывшись холодной испариной, пытался постичь весь чудовищный смысл услышанного.

Не будет там никого и не хватятся? Так сказал своему подручному Хуртинский? Значит, знал надворный советник, что Соболев живым в «Дюссо» не вернется!

Недооценил Эраст Петрович хитрованского владыку. Непрост был Миша, и не такой уж жалкий слизень, каким прикинулся. Оглянувшись через плечо, он увидел, что сыщик, как и следовало ожидать, ошарашен сообщением и руку с револьвером опустил. Шустрый мужчинка резко обернулся, Эраст Петрович увидел наставленное на него дуло обреза и едва успел ударить по нему снизу. Ствол жахнул громом и пламенем, обдал лицо жарким ветром. С потолка посыпалась труха. Палец коллежского асессора непроизвольно нажал на спусковой крючок, и снятый с предохранителя «герсталь» послушно выпалил. Миша Маленький схватился руками за живот и сел на пол, тоненько заойкал. Памятуя о бутылке, Эраст Петрович оглянулся на Фиску. Но та на грохот и головы не подняла — только ухо подушкой прикрыла.

Вот и объяснилась нежданная мишина покладистость. Ловко сыграл, усыпил-таки бдительность и привел сыщика туда, куда хотел, Откуда только ему было знать, что быстротой реакции Эраст Фандорин славился даже среди «крадущихся»?

Вопрос — здесь ли портфель. Эраст Петрович отодвинул ногой дергающееся тело, сунул руку в нишу. Пальцы нащупали бугристую кожаную поверхность. Есть!

Фандорин наклонился над Мишей. Тот часто мигал и судорожно облизывал побелевшие губы. На лбу вспыхивали капельки пота.

— Дохтура! — простонал раненый. — Все расскажу, ничего не утаю!

Ранение тяжелое, определил Эраст Петрович, но калибр у «герсталя» маленький, так что, если быстро доставить в больницу, возможно, и выживет. Надо, чтоб выжил — такой свидетель.

— Сиди и не дергайся, — сказал Фандорин вслух. — Пригоню извозчика. А попробуешь уползти — из тебя вся жизнь вытечет.

В трактире было пусто. Сквозь мутные полуоконца проникал тусклый свет раннего утра. Прямо посередине, на грязном полу, обнявшись, валялись мужик с бабой. У бабы был задран подол — Эраст Петрович отвернулся. Больше вроде бы никого. Нет, в углу на скамье спал вчерашний слепой: под головой котомка, на земле посох. Трактирщика Абдула — того, с кем Фандорину очень надо было повидаться, — не видно. Но что это? Вроде кто-то похрапывает в подсобке.

Эраст Петрович осторожно откинул ситцевую занавеску, и отлегло от сердца — вот он, паскуда. Раскинулся на сундуке, борода торчит кверху, толстогубый рот приоткрыт.

Прямо в зубы коллежский асессор и сунул ему дуло. Сказал задушевно:

— Вставай, Абдул. Утро вечера мудреней. Татарин открыл глаза. Они были черные, матовые, лишенные какого бы то ни было выражения.

— Ты побрыкайся, побеги, — попросил его Фандорин. — А я тебя тогда убью, как пса.

— Чего нам бежат, — спокойно ответил убийца и широко зевнул. — Не малец бегат.

— На виселицу пойдешь, — сказал Эраст Петрович, с ненавистью глядя в маленькие равнодушные глазки.

— Это уж как положен, — согласился трактирщик. — На все воль Аллах.

Коллежский асессор изо всех сил боролся с неудержимым зудом в указательном пальце.

— Ты еще об Аллахе, мразь! Где убитые?

— А чуланчикам пока прибрал, — охотно сообщил нелюдь. — Думал, после речк кидал. Вон он, чуланчик. — И показал на дощатую дверь..

Дверь была заперта на засов. Эраст Петрович скрутил Абдулу руки его же кожаным ремешком, а сам с тоскливо ноющим сердцем отодвинул засов. Внутри было темно.

Помедлив, коллежский асессор сделал шаг, другой и вдруг получил сзади мощный удар ребром ладони по шее. Ничего не понимая, полуоглушенный, рухнул лицом в пол, а кто-то навалился сверху, горячо задышал в ухо:

— Гдзе гаспадзин? Убивачи собака!

С трудом, с запинкой — удар-то был нешуточный, да и во вчерашнюю шишку отдался — Фандорин пролепетал по-японски:

— Так ты все-таки учишь слова, бездельник?

И не выдержал — разрыдался.

Но и на этом потрясения не кончились. Когда, перевязав Масе разбитую голову и отыскав извозчика, Фандорин вернулся за Мишей Маленьким в Фискину каморку, цыганки там не было, сам же Миша уже не сидел, привалившись к стене, а лежал на полу. Мертвый. И умер он не от раны в живот — кто-то очень аккуратно перерезал бандитскому королю горло.

Эраст Петрович с револьвером наизготовку заметался по темному коридору, но тот разветвлялся и уходил в кромешную сырую тьму. Тут не то что найти кого-то — дай Бог самому не заблудиться.

Выйдя из «Каторги» наружу, Фандорин зажмурился от выглянувшего из-за крыш солнца. Маса сидел в извозчичьей пролетке, одной рукой прижимая, вверенный ему портфель, а другой крепко держа за шиворот связанного Абдула. Рядом торчал бесформенный куль — обмотанное одеялом тело Ксаверия Феофилактовича.

— Пошел! — крикнул Эраст Петрович, вскакивая на козлы рядом с ванькой. Поскорей бы из этого проклятого Богом места. — Гони на Малую Никитскую, в жандармское!

Глава десятая,

в которой генерал-губернатор пьет кофе с булочкой

Вахмистр, дежуривший у дверей Московского губернского жандармского управления (Малая Никитская, дом 20) взглянул на странную троицу, вылезавшую из извозчичьей пролетки, с любопытством, но без особого удивления — на таком посту чего только не насмотришься. Первым, споткнувшись на подножке, слез чернобородый татарин со связанными за спиной руками. За ним, подталкивая пленника в спину, спустился какой-то косоглазый в драном бешмете, белой чалме и с богатым кожаным портфелем в руке. Последним не по годам легко спрыгнул с козел старик-оборванец. Малость приглядевшись, вахмистр увидел, что у старика в руке револьвер, а у узкоглазого на голове вовсе не чалма, а намотанное полотенце, местами запачканное кровью. Дело ясное — секретная агентура с операции вернулась.

— Евгений Осипович у себя? — спросил старик молодым барским голосом, и жандарм, опытный служака, никаких вопросов задавать не стал, а только взял под козырек:

— Так точно, полчаса как прибыли.

— Вызови-ка, б-братец, дежурного офицера, — немного заикаясь, сказал ряженый. — Пусть оформит арестованного. А там, — он мрачно показал на коляску, в которой остался какой-то большущий куль. — Там наш убитый. Его пусть пока отнесут на ледник. Грушин это, отставной пристав следственной части.

— Как же, ваше благородие, отлично помним Ксаверия Феофилактовича, не один год вместе служили. — Вахмистр снял кепи и перекрестился.

Эраст Петрович быстро шел по широкому вестибюлю, Маса едва поспевал за ним, помахивая пузатым портфелем, кожаное чрево которого чуть не лопалось от пачек ассигнаций. В управлении по раннему времени было пустовато — да и не такое тут место, где толпятся посетители. Из дальнего конца коридора, где на закрытой двери красовалась табличка «Офицерский гимнастический зал», доносились крики и звон металла. Фандорин скептически покачал головой: тоже еще жизненная необходимость для жандармского офицера — на рапирах фехтовать. С кем, спрашивается? С бомбистами? Всё пережитки прошлого. Лучше бы дзюдзюцу изучали или, на худой конец, английский бокс.

Перед входом в приемную обер-полицеймейстера сказал Масе:

— Сиди тут, пока не позовут. Портфель сторожи. Голова-то болит?

— У меня голова крепкая, — гордо ответил японец.

— И слава Богу. Смотри у меня, ни с места.

Маса обиженно надул щеки, видимо, сочтя указание излишним. За высокой двустворчатой дверью оказалась секретарская, откуда, судя по табличкам, можно было попасть либо прямо, в кабинет обер-полицеймейстера, либо направо, в секретную часть. Вообще-то имелась у Евгения Осиповича и собственная канцелярия, на Тверском бульваре, однако его превосходительство предпочитал кабинет на Малой Никитской — поближе к потайным пружинам государственной машины.

— Куда? — приподнялся навстречу оборванцу дежурный адъютант.

— Коллежский асессор Фандорин, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе. По неотложному делу.

Адъютант кивнул и бросился докладывать. Через полминуты в секретарскую вышел сам Караченцев. При виде нищего бродяги замер на месте.

— Эраст Петрович, вы?! Ну и типаж. Что случилось?

— Многое.

Фандорин вошел в кабинет и затворил за собой дверь. Адъютант проводил необычного посетителя любопытным взглядом. Встал, выглянул в коридор. Никого, только напротив двери сидит какой-то киргиз. Тогда офицер на цыпочках подошел к начальственной двери и приложил ухо. Слышался ровный голос чиновника для особых поручений, время от времени прерываемый басистыми восклицаниями генерала. К сожалению, только их-то и можно было разобрать. Реплики звучали так:

— Какой такой портфель?

…

— Да как вы могли!

…

— А он что?

…

— Господи!

…

— На Хитровку?!

Тут дверь из коридора распахнулась, и адъютант едва успел отпрянуть — сделал вид, что как раз собирался постучаться к генералу, и недовольно обернулся на вошедшего. Незнакомый офицер с портфелем подмышкой успокаивающе вскинул ладонь и показал на боковую дверь, что вела в секретную часть: мол, не беспокойтесь, мне туда. Быстро прошел через просторную комнату, исчез. Адъютант снова приложил ухо.

— Кошмар! — взволнованно воскликнул Евгений Осипович. А минуту спустя ахнул:

— Хуртинский? Это невероятно!

Адъютант так и распластался по двери, надеясь разобрать хоть что-то в рассказе коллежского асессора, но здесь, как назло, влез курьер со срочным пакетом и пришлось принимать, расписываться.

Еще через две минуты из кабинета вышел генерал — раскрасневшийся, взволнованный. Однако судя по блеску генераловых глаз новости, кажется, были неплохие. За Евгением Осиповичем шел таинственный чиновник.

— Надо покончить с портфелем, и тогда займемся нашим Ванькой Каином, — сказал обер-полицеймейстер, потирая руки. — Где он, ваш японец?

— В коридоре д-дожидается.

Адъютант выглянул из-за створки, увидел, как генерал и чиновник останавливаются перед оборванным киргизом. Тот встал, церемонно поклонился, приложив ладони к ляжкам.

Коллежский асессор о чем-то встревожено спросил его на непонятном наречии.

Азиат снова поклонился и ответил что-то успокоительное. Чиновник повысил голос, явно негодуя.

На лице узкоглазого отразилась растерянность. Кажется, он оправдывался.

Генерал вертел головой то на одного, то на другого. Рыжие брови озадаченно насупились.

Схватившись рукой за лоб, коллежский асессор повернулся к адъютанту:

— Входил ли в приемную офицер с портфелем?

— Так точно. Проследовал в секретную часть.

Чиновник весьма грубо оттолкнул сначала обер-полицеймейстера, а потом и адъютанта, бросился из секретарской в боковую дверь. Остальные последовали за ним. За дверью с табличкой открылся узкий коридор, окна которого выходили во двор. Одно из окон было приоткрыто. Коллежский асессор перегнулся через подоконник.

— На земле отпечатки сапог! Он спрыгнул вниз! — простонал эмоциональный чиновник и в сердцах двинул кулаком по раме. Удар был такой силы, что все стекло с жалобным звоном высыпалось наружу.

— Эраст Петрович, да что случилось? — переполошился генерал.

— Я ничего не понимаю, — развел руками коллежский асессор. — Маса говорит, что в коридоре к нему подошел офицер, назвал его по имени, вручил пакет с печатью, взял портфель и якобы понес мне. Офицер, действительно, был, да только вместе с портфелем выпрыгнул через это вот окно. Какой-то кошмарный сон!

— Пакет? Где пакет? — спросил Караченцев.

Чиновник встрепенулся и снова залопотал по-азиатски. Халатник, проявлявший признаки чрезвычайного беспокойства, достал из-за пазухи казенный пакет и с поклоном протянул генералу. Евгений Осипович взглянул на печати и адрес.

— Хм. «В Московское губернское жандармское управление. Из отделения по охране порядка и общественной безопасности санкт-петербургского градоначальства». — Вскрыл конверт, стал читать. — «Секретно. Господину московскому обер-полицеймейстеру. На основании 16-ой статьи Высочайше утвержденного положения о мерах по охранению государственного порядка и общественного спокойствия и по соглашению с санкт-петербургским генерал-губернатором, воспрещается повивальной бабке Марии Ивановой Ивановой ввиду ее политической неблагонадежности жительство в Санкт-Петербурге и Москве, о чем имею честь уведомить Ваше Превосходительство для надлежащего сведения. За начальника отделения ротмистр Шипов». Что за чушь!

Генерал повертел листок и так, и этак.

— Обычная циркулярная писулька. При чем здесь портфель?

— Чего ж тут не п-понять, — вяло проговорил переодетый коллежский асессор, от расстройства даже начав заикаться. — Кто-то ловко воспользовался тем, что Маса не понимает по-русски и с б-безграничным почтением относится к военной форме, в особенности если видит саблю на боку.

— Спросите его, как выглядел офицер, — приказал генерал.

Чиновник немного послушал сбивчивую речь азиата, да только махнул рукой:

— Говорит, желтые волосы, водянистые глаза… Мы д-для него все на одно лицо. Он обратился к адъютанту:

— А вы разглядели этого ч-человека?

— Виноват, — развел руками тот, слегка покраснев. — Не присмотрелся. Блондин. Рост выше среднего. Обычный жандармский мундир. Капитанские погоны.

— Вас что, не учили наблюдательности и словесному п-портрету? — зло поинтересовался чиновник. — Тут от стола до двери всего десять шагов!

Адъютант молчал, покраснев еще гуще.

— Катастрофа, ваше п-превосходительство, — констатировал ряженый. — Миллион пропал. Но как, каким образом? Просто мистика! Что же теперь делать?

— Ерунда, — махнул Караченцев. — В миллионе ли дело? Найдется он, никуда не денется. Тут дела поважнее. Петру Парменычу драгоценному визитец надо нанести. Ох, фигура! — Евгений Осипович недобро улыбнулся. — Он нам все вопросы и прояснит. Надо же, как интересно все сложилось-то. Ну-с, теперь и нашему Юрию Долгорукому конец. Пригрел на груди гадюку, да как сердечно!

Коллежский асессор встрепенулся.

— Да-да, едемте к Хуртинскому. Не опоздать бы.

— Сначала придется к князю, — вздохнул обер-полицеймейстер. — Без его санкции невозможно. Ничего, я с удовольствием посмотрю, как старый лис будет крутиться. Дудки, ваше сиятельство, не открутитесь. Сверчинский! — Генерал взглянул на адъютанта. — Мою карету, да поживей. И пролетку с арестной командой — пусть к генерал-губернаторскому дому за мной следует. В статском. Пожалуй, хватит троих. Я думаю, в данном случае обойдется без пальбы. — И он снова плотоядно улыбнулся.

Адъютант бегом бросился исполнять приказ, и пять минут спустя запряженная четверкой карета уже неслась во весь опор по булыжной мостовой. Следом мягко покачивалась на рессорном ходу коляска с тремя агентами в штатском.

Проводив кортеж взглядом из окна, адъютант снял телефонный рожок и крутанул ручку. Назвал номер. Оглянувшись на дверь, вполголоса спросил:

— Господин Ведищев, это вы? Сверчинский.

Пришлось дожидаться аудиенции в приемной. Секретарь губернатора, почтительнейше извинившись перед обер-полицеймейстером, тем не менее весьма твердо заявил, что его сиятельство очень заняты, пускать кого-либо запретили и даже докладывать не велено. Караченцев взглянул на Эраста Петровича с особенной усмешкой: мол, пусть старик покуражится напоследок. Наконец — прошло никак не менее четверти часа — из-за монументальной, раззолоченной двери донесся звук колокольчика.

— Вот теперь, ваше превосходительство, доложу, — поднялся из-за своего стола секретарь.

Когда вошли в кабинет, выяснилось, каким таким значительным делом занимался князь — кушал завтрак. Собственно, с завтраком уже было покончено, и нетерпеливые визитеры застали самый последний этап трапезы: Владимир Андреевич приступил к кофею. Он сидел, аккуратно подвязанный мягкой льняной салфеткой, макал в чашку сдобную булочку от Филиппова и вид имел чрезвычайно благодушный.

— Доброе утро, господа, — ласково улыбнулся князь, проглотив кусочек. — Уж не обессудьте, если ждать пришлось. Мой Фрол строг, не велит отвлекаться, когда кушаю. Не подать ли и вам кофею? Булочки отменные, просто во рту тают.

Тут губернатор пригляделся к спутнику генерала повнимательней, удивленно заморгал. Дело в том, что Эраст Петрович по дороге на Тверскую отцепил седую бороду и парик, однако лохмотья снять возможности не имел, поэтому вид у него, и в самом деле, был непривычный.

Владимир Андреевич неодобрительно покачал головой и откашлялся.

— Эраст Петрович, я, конечно, говорил вам, что ко мне можно запросто, без мундира, но это уж, голубчик, того, чересчур. Вы что, в карты проигрались? — В голосе князя зазвучала непривычная строгость. — Я, конечно, человек без предрассудков, но все-таки попросил бы впредь в таком виде ко мне не являться. Нехорошо.

Он укоризненно покачал головой и снова зашамкал булочкой. Однако выражение лиц обер-полицеймейстера и коллежского асессора было настолько странным, что Долгорукой перестал жевать и недоуменно спросил:

— Да что стряслось, господа? Уж не пожар ли?