Кладбищенский смотритель (сборник) Градов Игорь

Элвис жив!

— Итак, Элвис…

Начальник небесной канцелярии сверился с записью в гроссбухе:

— … ваша просьба удовлетворена. Вы пробыли у нас почти сорок лет и имеете право на отпуск. Целых тридцать дней. Где вы собираетесь провести его?

— В Грейсленде, конечно, — откликнулся Элвис, — дом, милый дом. Сами понимаете…

— Видите ли, — слегка нахмурился начальник канцелярии, — как бы это сказать… В общем, вы умерли, и ваше появление на публике, а тем более в Грейсленде будет воспринято… Ну, скажем так, несколько неадекватно. О вас и так разные слухи ходят, а тут явитесь вы, своею собственной персоною… Скандал, опять скандал!

— Значит, нельзя?

— Категорически.

— А Мемфис?

— Тем более! Вот представьте: идете вы себе по улице, и вдруг навстречу — какой-нибудь журналист. А потом такое в газетах напишет!

— А куда тогда можно? — недоуменно спросил Элвис.

— Как вы относитесь к Вегасу?

— Великолепно, выступал не раз…

— Значит, решено, — кивнул начальник небесной канцелярии, — Лас-Вегас. Вот ваше водительское удостоверение, карточка соцстраха — все, как положено. На выходе отдадите пропуск Петру, он вас выпустит. Ну, все, ступайте! Отдыхайте, развлекайтесь, но помните: ровно через месяц — назад.

Элвис радостно схватил документы и поспешил к выходу. У ворот, как всегда, нес свою нелегкую службу строгий, седовласый Пётр.

— Так-так, — заглянул он в бумаги, — значит, в отпуск едете, молодой человек?

— Да, — улыбнулся Элвис, — наконец-то. И давай, старик, не тяни, а то у меня и так всего тридцать дней. А столько надо успеть!

— Хм… — критически осмотрел Элвиса Пётр. — Позвольте спросить, молодой человек: вы что, прямо так, в хитоне и сандалиях, на Землю решили отправиться?

— А что? — удивился Элвис. — Здесь все так ходят, к тому же белый цвет мне идет…

— В Лас-Вегасе сейчас ноябрь, — пояснил Петр, — и вечерами бывает довольно прохладно. Я бы советовал вам выбрать что-нибудь более практичное.

— А что сейчас в моде? — заинтересовался Элвис.

Пётр слегка прищурился:

— Думаю, вам пойдет классика. Слегка расклешенные брюки, белая рубашка, широкий пояс, кожаная куртка с длинной бахромой, мягкие ботинки. И, конечно же, темные очки. Куда же без них! Ну, как-то вот так… Нравится?

Элвис критически осмотрел себя — вроде бы ничего. И тут же озабоченно наморщил лоб:

— А деньги? Я, пока в отпуске, должен же на что-то жить?

— С этим проблема, — тяжело вздохнул Пётр, — бюджет опять урезали, мировой кризис, говорят. В общем, придется вам, молодой человек, самому о себе позаботиться…

— Но ведь я богат! — вспомнил Элвис. — У меня был круглый счет в банке, да и дочке своей, Лизе, я немало оставил. Не откажет же она своему папке, подкинет деньжат!

— Элвис, — строго произнес Петр, — я не советую вам встречаться со своими родственниками. И особенно дочерью. Для них вы давно мертвы, как и для всех остальных людей. Отпеты, похоронены, оплаканы. Вы теперь легенда, миф, кумир. Вот представьте: являетесь вы к Лизе и с порога заявляете: «Хай, дочка, я вернулся! Отстегни-ка мне пару сотен, а то я по дороге немного поиздержался…» Что она на это скажет?

Элвис пожал плечами.

— Не знаю…

— А решит, что вы или очередной попрошайка, — произнес Пётр, — или, что гораздо хуже, псих. В первом случае вы окажитесь в полиции, а во втором — в сумасшедшем доме. Где и пробудете до конца отпуска. А оно вам надо?

— Нет, — честно признался Элвис, — у меня несколько иные планы.

— Вот и хорошо, — кивнул Пётр, — значит, договорились — вы ищете деньги сами. Слава Богу, руки-ноги у вас имеются, голова тоже. Выкрутитесь как-нибудь. И не опаздывайте назад, у нас с этим строго. Загремите, сами знаете куда!

Пётр легко взмахнул рукой, и Элвис исчез. Чтобы через секунду оказаться совсем в другом месте…

Он стоял в центре Лас-Вегаса, рядом с каким-то сверкающим казино. По улицам неслись автомобили, спешили по делам люди, переливалась яркая реклама. Но никому не было дела до странного парня, удивительно похожего на бывшего короля рок-н-ролла…

У Элвиса заурчало в животе — захотелось есть. И то правда — сорок лет во рту маковой росинки не было. Он пошарил в карманах — нет ли чего? Но ничего, разумеется, не нашел. «Вот жлобы, — подумал Элвис, — даже пару баксов на дорогу не дали!»

Он грустно посмотрел по сторонам, затем побрел, куда глаза глядят. А глядели они в основном в витрины ресторанов, где были выставлены самые привлекательные блюда. И пахло оттуда…

Через час, изрядно уставший и продрогший (ноябрь все-таки!), он остановился у небольшого кафе. На его ступеньках сидел молодой, лохматый парень и негромко бренчал на гитаре. Перед парнем лежал футляр, в котором уже блестело несколько мелких монеток.

Элвис прислушался — это была его песня. Сорок лет не слышал! Парень фальшиво тянул хриплым, прокуренным голосом: «Люби меня нежно, детка, сделай меня счастливым!» Элвис скривился — вот врет, гад, ни в одну ноту не попадает! Что за неумеха!

— Слушай, друг, — обратился он к парню, — ты хоть ноты-то знаешь? А то вопишь, как мартовский кот…

— Не важно, — отмахнулся парень, — не на концерте. Как могу, так и пою. Главное, чтобы люди деньги бросали.

— Немного пока у тебя, — скептически заметил Элвис.

— Брось доллар, будет больше, — ухмыльнулся парень.

— Нет у меня…

— Тогда вали отсюда, — грубо ответил парень. — Не видишь — я работаю!

И снова забренчал на своей гитаре. Элвис постоял еще немного, послушал, а затем предложил:

— Слушай, а давай я вместо тебя немного поиграю. А то от твоего кошачьего воя уши вянут. Может, дело лучше пойдет…

— Валяй, — неожиданно согласился парень, — мне давно курить охота.

Он достал сигареты и закурил, а Элвис начал настраивать гитару. Дерьмо, конечно, тупая деревяшка, но другой-то все равно не было.

Кое-как настроил, взял первые аккорды. И сразу же накатило — вот он на сцене, а перед ним — толпа молоденьких девиц, визжащих от восторга. Элвис улыбнулся и потихоньку запел: «Я так одинок, крошка, так одинок…»

Это была его любимая песня — «Отель разбитых сердец». Возле них тут же притормозила немолодая дама, послушала, достала из бумажника доллар и бросила в футляр.

— Спасибо, молодой человек, вы так замечательно поете! Почти как сам Элвис. Под эту песню, кстати, муж сделал мне предложение. Как давно это было!

Дама ностальгически вздохнула и побежала дальше, а Элвис запел громче, уверенней. Возле него начали останавливаться другие прохожие, и вскоре образовалась небольшая толпа.

— Эй, люди, — вылез вперед владелец гитары, — мы тут не просто так стоим, а работаем! Кидайте-ка монетки!

В футляр полетели деньги, а Элвис уселся повыше, чтобы всем было хорошо видно, и запел очередную песню. Слушатели стали подтягивать — им явно нравилось.

— Отлично, ребята, — улыбнулся Элвис, — а теперь давайте что-нибудь повеселее, а то стало прохладно…

И лихо забацал «Джонни Би», а сразу потом — «Охотничью собаку». Публика стала хлопать, топать, свистеть, в футляр дождем полетели монеты. Наконец Элвис исполнил свою ударную — «Голубые замшевые ботинки».

Из толпы вынырнул пожилой мужчина в дорогом костюме:

— Слушай, сынок, я Том Паркер, продюсер шоу «Двойники», что в казино «Вавилон». Знаешь, где это?

Элвис кивнул — как же, сам там не раз выступал. В прошлой жизни, конечно. Вслух же он этого, разумеется, не сказал — а то и вправду сочтут за психа.

— Ты похож на Элвиса, — заметил Паркер, — и поешь вроде бы неплохо. Если подучить — сойдешь за его двойника. Вот тебе визитка, приходи сегодня вечером в «Вавилон». За каждое выступление — двадцать баксов плюс бесплатный ужин. Устраивает?

Элвис кивнул — конечно, надо же с чего-то начинать. Он доиграл последнюю песню, вернул парню гитару, и они по-братски разделили заработок. На каждого вышло почти по десять баксов. Немного, конечно, но на ужин вполне хватит.

Элвис погремел в кармане мелочью и пошел в кафе — есть и отогреваться. А заодно готовиться к вечернему выступлению. «Здравствуй, Америка, я вернулся!» — тихо произнес он.

Грустная песнь палача

Когда я вхожу в комнату (неважно, где и в какую), люди обычно отодвигаются от меня подальше. Или стараются вообще покинуть помещение, если есть такая возможность. Я уже привык к этому и не осуждаю их: быть изгоем — часть моей профессии. Профессии палача. Никому не хочется находиться рядом со мной, а многим — просто невыносимо. В нашем высокогуманном и человеколюбивом обществе профессия палача популярностью не пользуется. Как можно лишить человека жизни?! Пусть даже самого последнего и по приговору суда…

Впрочем, справедливости ради стоит сказать, что мои клиенты редко бывают отъявленными мерзавцами или негодяями. Чаще всего — это люди, совершившие непоправимый поступок и приговоренные за это к смерти. Расследование по их делу обычно бывает долгим и дотошным — чтобы, не дай бог, не допустить ошибки. Но когда все суды и инстанции пройдены и все апелляции отклонены, то приговор вступает в силу. И тогда вызывают меня — привести в исполнение. Или приглашают кого-то другого из наших, кто больше подходит.

Без палача не может обходиться ни одно общество, даже самое гуманное. За смерть у нас обычно наказывают смертью, хотя мне лично кажется это не совсем правильным и справедливым. Гораздо логичнее было бы оставить человеку жизнь, но сделать так, чтобы страдал и мучился. Долго, очень долго. Но нет: принцип человеколюбия требует, чтобы преступника непременно казнили, однако при этом предоставили возможность защитить себя. Такой парадокс — приговоренный имеет право сражаться за свою жизнь. И даже отстоять ее на честной дуэли. Если получится — он будет жить, нет — один смертник убьет другого смертника. Что справедливо и честно. И даже по-своему изящно.

Такая грустная мысль в очередной раз пришла мне в голову, когда я добирался до Сулы. Дальняя, провинциальная планета находилась на самой окраине освоенной нами Вселенной, но, тем не менее, она входила в Галактический союз и, следовательно, попадала под его юрисдикцию. И на ней действовало правило — «убей палача». Преступник, приговоренный к смерти, мог выбрать дуэль, чтобы отстоять свою жизнь. А правительство обязано предоставить ему выбор оружия и найти достойного соперника. И проследить, чтобы все было по закону.

На этот раз моим клиентом оказался некий Боб Дорел, примерный отец и отличный семьянин. Но однажды он не вовремя вернулся с работы и застал свою жену с молодым любовником. В припадке ревности убил обоих, а затем хладнокровно зарезал всех своих детей — чтобы не страдали без любимой мамочки. Такой вот любящий отец… А также еще он застрелил двух полицейских, вызванных бдительными соседями. За все это по совокупности его и приговорили к казни. А исполнителем приговора должен был стать я.

Мне приказали прибыть на Сулу и совершить правосудие. Билеты на межпланетный лайнер и шаттлы были заказаны, мое имя, как всегда, внесено в список пассажиров, а потому я отправился немедленно: чем быстрее сделаешь свою работу, тем быстрее освободишься. Если останешься жив, конечно. Ведь палач — тоже смертник, когда-то кого-то убивший и приговоренный к казни. И его жизнь — лишь отложенная на время смерть.

Я добрался до космопорта и пересел на шаттл — до орбитальной станции, а затем на ней — в космический лайнер. Две недели в стазисе — и вот я на Суле.

Вошел в планетный катер и сел в последнем ряду. Рядом со мной имелись свободные кресла, но их никто не занимал. Пассажиры осторожно косились в мою сторону и делали вид, что не замечают. Хотя не заметить меня довольно сложно — из-за белого балахона, который я ношу. Он закрывает меня целиком, оставляя лишь щелочки для глаз и прорезь для рта. Балахон выполняет две функции — во-первых, скрывает меня от посторонних глаз во время выполнения служебных обязанностей (чтобы родственники не вздумали отомстить), а во-вторых, предупреждает: «Не подходите, здесь убийца!»

Все верно, так оно и надо. Я действительно убийца, но одновременно — и жертва. Мои белые одежды напоминают о том, что я тоже совершил преступление и сейчас расплачиваюсь за него. Я обязан носить балахон до конца своей жизни, пока кто-то не убьет меня. Когда это может случиться? Не знаю. Может, через год, а может, сегодня, если мой противник окажется хитрее или чуть-чуть удачливее меня.

Между рядами кресел пошли стюардессы, разнося напитки. Они вежливо просили пассажиров не отстегивать раньше времени ремни и не вставать с места. Одна из них, стройная, миловидная блондинка, почти подошла ко мне, но, заметив белый балахон, резко повернулась и двинулась в обратном направлении. Я невесело усмехнулся — в принципе, я имею те же права, что и все прочие пассажиры, но на самом деле… Белые одежды делают меня неприкасаемым. Впрочем, так даже выгодно — никто не лезет с расспросами и нудными разговорами…

Пока шаттл летел к Суле, я просматривал местные новости. В них, как всегда, не было ничего интересного. Самая заурядная, скучная планетка, бывшая колония, однако нынче независимая. И очень этим гордая. Самым серьезным преступлением на ней, кстати, считается неуплата налогов…

Преступление же, совершенное Бобом Дорелом, наделало в свое время немало шума, но о нем вскоре позабыли. Правильно — люди не хотят помнить страшное и плохое, предпочитают помнить хорошее. Поэтому ожидаемая казнь никакого ажиотажа на планете не вызвала. Да и вообще не привлекла к себе никакого внимания. Кроме соответствующих служб, конечно.

Перед посадкой наш шаттл попал в вихревой поток, несколько раз сильно тряхнуло, но все, к счастью, обошлось. Пассажиры радостно захлопали в ладоши — слава богу, сели. Засуетились, потянулись к выходу. Я сидел и ждал. Наконец в салон вошли двое местных стражей порядка — в серой униформе, при оружии. Первый, высокий, седой мужчина лет пятидесяти, проверил сканером мой браслет и убедился, что я — это тот, кого они ожидали. После чего сухо кивнул и попросил следовать за собой. Второй, молодой белобрысый парень, откровенно меня разглядывал — судя по всему, видел палача впервые. Нас ждал аэрокар — чтобы доставить прямо в тюрьму. Быстро и удобно, и главное — скрытно. Незачем людям знать, что на планету прибыл палач. Это не та новость, о которой будут кричать в теленовостях. И интервью у меня тоже никто брать не будет…

Мы загрузились в аэрокар, пилот мягко поднял машину в небо. Внизу промелькнул какой-то город. Много я их уже повидал, и почти все — вот так, с высоты. На экскурсии меня не водят и местные достопримечательности не показывают. Зато всегда сопровождают блюстители закона. То ли меня охраняют от людей, то ли их — от меня…

«Скажите, сэр, вы на самом деле умеете убивать голыми руками?» — обратился ко мне молодой полицейский. Старший неодобрительно нахмурился — с палачами разговаривать не принято. Хотя и не запрещено. Я усмехнулся — сколько баек ходит о нас! «Нет, — покачал я головой, — я не мастер рукопашного боя, скорее, специалист по старинному стрелковому оружию. Потому меня и пригласили».

На лице парня отразилось разочарование. «У каждого палача своя специализация, — начал объяснять я, — кто-то, допустим, мастер по ножам и кинжалам, кто-то — по боевым бластерам, а я вот — по старинным пистолетам. Никто не знает, какое оружие выберет приговоренный, это его право, чем и как защищать свою жизнь. Правительство же обязано предоставить выбор и дать соперника. Вот так все и получается. А дальше — как фишка ляжет. Точнее — как распорядится судьба. Если победит палач, то приговор будет считаться приведенным в исполнение, если же победит приговоренный — то он сам станет палачом и получит право жить. Но также — обязанность убивать других. И отказаться от этого он уже не в силах, таковы наши законы. Не захочешь драться — тебя сразу убьют, и уже без всякого выбора…»

Парень удивился: «А разве нельзя убежать, скрыться? Вы живете свободно, деньги за работу хорошие получаете. Улетели бы куда-нибудь подальше и спрятались». Я показал свой браслет: «Видал? С ним меня не пустят ни в один космопорт, а попытаешься скрыться — пошлют сигнал и убьют. Нервный шок, остановка сердца. Снять же браслет нельзя — мгновенный паралич. С ним меня, видимо, и похоронят. Точнее, кремируют — палачей не принято предавать земле, тоже традиция». Парень понимающе кивнул и замолчал.

До места мы добрались довольно быстро. Внизу я увидел большое, серое, ничем не примечательное здание — местная тюрьма. У входа в нее нас встретил начальник — рыхлый, толстый дядька в черной униформе. Меня проводили внутрь и разрешили снять балахон. Начальник ознакомил с условиями дуэли. Боб Дорел выбрал шестизарядные револьверы. Довольно необычное оружие, надо сказать. Думал, наверное, что специалиста по нему не найдут, и он еще поживет… Но ошибся — я как раз был мастером по этим штукам.

По условиям поединка, мы должны были драться в полной темноте (условия Боба), но временами включается яркий свет — на две-три секунды. Стрелять можно, когда захочешь — хоть сразу, хоть потом. Схватка продлится до тех пор, пока один из нас не будет убит.

Я кивнул — понятно, и попросил банку черного гуталина. Начальник тюрьмы понимающе хмыкнул и велел принести. Я разделся догола и тщательно намазал все тело. Немного неудобно было со спиной, но тут помог один их охранников — добрая душа! С его помощью я стал черным, как негр. Через полчаса все было готово, нас с Бобом провели к месту дуэли — в одну из офисных комнат тюрьмы. Поставили у разных входов, дали по одному заряженному револьверу, и вперед!

Охранник распахнул дверь, и я нырнул в комнату. Перекатился, замер на месте, привыкая к темноте. С противоположной стороны послышался шум — это ввалился мой соперник. Он тяжело дышал — видимо, сильно нервничал. Еще бы, драться за свою жизнь, да еще впервые. Не то, что я…

Я уже было решил стрелять, но тут внезапно вспыхнул свет. Да такой сильный, что сразу же ослепил меня. Тут же грохнул выстрел — это вступил в дело мой соперник. Пуля прошла в нескольких сантиметрах от моей головы, и я инстинктивно нырнул за какой-то стол. Но успел заметить, что у Боба на лице были надеты черные очки. Вот черт, об этом я и не подумал! Теперь стало понятно, почему он выбрал бой в темноте: рассчитывал, что свет ослепит меня (что и произошло), и он получит некоторое преимущество. Хитер, однако…

Лампы погасли, я стал осторожно пробираться — туда, где в комнате стояли стулья. На ощупь взял один из них и бросил, а сам резко отпрыгнул в сторону. Грохнуло два выстрела, оба, к счастью, мимо. Боб явно мазал. Это было хорошо. Я ответил выстрелом и, кажется, попал — раздался короткий вскрик. Так, начало положено. Но тут опять зажегся свет, и мне пришлось нырять под стол. Боб пальнул и промахнулся. Мазила!

Свет погас. Боб замер и почти не дышал — боялся, что я услышу. Он ждал света — чтобы поразить меня наверняка. Медлить было нельзя, и я пополз вдоль стены. И в этот момент вновь вспыхнули лампы. Что за невезуха! Боб снова выстрелил, и его пуля содрала кожу на моем виске. Вместе с волосами.

Больно-то как! Зато я теперь точно знал, где он находится. И когда свет потух, выстрелил три раза. Пули вошли в тело Боба, а последнюю я выпустил ему в голову. Контрольный выстрел.

Вновь зажглись лампы, вошли охранники, начали составлять протокол казни. Чтобы все было по закону, с соблюдением формальностей. Врач осмотрел тело Боба и констатировал смерть. А я в это время сидел на полу возле и тянул старинную, заунывную песню, которая зовется «Плач палача». Это наша традиция, некий ритуал. Эту песню поют, когда провожают в последний путь казненного. Или же его палача. Как получится, как фишка ляжет. Когда-нибудь ее пропоют и над моим бездыханным телом. Грустную песню палача.

Реки, текущие вспять

Он появился у меня в декабре, когда снег уже лежал вокруг дома большими, рыхлыми сугробами. Наглый рыжий кот.

Я обычно приезжаю в деревню на выходные — поработать. Мне хорошо пишется на даче, а издательство как раз торопило с рукописью — надо было успеть до Нового года. Роман же, как назло, не шел — я с трудом вымучивал две-три странички, после чего закуривал и с горечью говорил Музе: «Когда же ты прилетишь и осенишь меня своими чудесными крылами? Сколько можно мучиться?»

Но вредная Муза молчала, и я продолжал тупо бить по клавиатуре. Долбил и долбил, почти не вчитываясь в текст. Хотя понимал, что это совсем не то, что ждут от меня в издательстве. А что было делать? Три месяца назад я подписал договор и обязался сдать рукопись к концу декабря. Времени, в принципе, было достаточно, но коварная Муза вдруг куда-то упорхнула, и я застрял.

Спасала только дача, где за два дня я выдавал неплохую норму. Пять дней в неделю я честно пахал на толстый литературный журнал, зарабатывая на кусок хлеба (правда, без масла), а по выходным укатывал за город и творил. Только этим и жил. Вот и в эту пятницу я, как обычно, сел на поезд и уже через час был на своей станции. Затоварился в местном магазинчике и поспешил в дом — работать!

Кот ждал меня на крыльце. Толстый, рыжий, с круглыми зелеными глазами на явно бандитской морде. Однако домашний — судя по упитанности и чистоте шерсти.

— Привет, — поздоровался я с ним, — как дела? Потерялся или просто в гости зашел?

— Мяу, — неопределенно ответил кот.

— Ладно, заходи, гостем будешь.

И впустил кота в дом. Тот побежал осматриваться, а я занялся ужином. Растопил печь, поставил на огонь сковородку. Кот вернулся и уселся рядом, нетерпеливо поглядывая на стол. Типа — когда кормить будешь?

— Погоди, дружок, — улыбнулся я, — вот сварганим яичницу, тогда и поедим. Яичница — самая наша холостяцкая еда, быстро и вкусно. И, самое главное, посуду потом мыть не надо.

Кот согласно мяукнул. Ему я положил кусок яичницы на блюдечко — как подобает есть приличному коту, а сам же умял ее прямо со сковороды. За окном было темно, в трубе гулко выл ветер — началась метель, а мне было хорошо и уютно. Кот залез на печку и замурлыкал нескончаемую песню. Перед сном я вышел на крыльцо покурить. Ветер бросал в лицо колючий снег, было холодно и страшно. Да, наметет к утру…

Я в три затяжки докурил сигарету и юркнул домой — греться.

На даче я обычно встаю рано утром, чтобы успеть до завтрака поработать. Так было и на этот раз. Умылся и сразу же за ноутбук. Но меня отвлекли — кот, мяукая, попросился за дверь. Воспитанный, знает, что и где можно делать. Я выпустил его, а сам вернулся к роману. Но вскоре кот попросился обратно — требовательно поскребся снаружи. Я открыл дверь, а он недовольно фыркнул — чего, мол, так долго, замерз уже…

— Прости, дружок, — развел я руками, — заработался.

И это была чистая правда. Привередливая Муза наконец-то соизволила посетить меня, и я работал, как проклятый. За утро накатал целую главу, что было весьма недурно. Поэтому и пребывал в очень хорошем настроении, даже что-то напевал. Кот между тем подошел ко мне и требовательно мявкнул. Очевидно, это означало: «Приятель, а не пора ли нам позавтракать? Не видишь, что ли — бедное животное голодное?»

Что ж, пора так пора. Я снова приготовил яичницу (не охота заниматься разносолами), а затем оделся и отправился в деревню — узнавать насчет кота. Животинка-то домашняя, вдруг кто ищет? Кроме того, надо было пополнить запасы еды — с такими темпами нам с котом до конца выходных точно не хватит.

В сельмаге было пусто — деревенские сидели по домам и смотрели телевизор. А что еще делать зимой в деревне? За прилавком скучала продавщица Клава. Я знаю ее уже лет десять — с тех пор, как купил здесь дачу. Крепкий деревянный дом отдавали за сущие копейки — старики умерли, а молодые не захотели жить в деревне. У меня же в то время вышла книга и имелись кое-какие деньги. Вот и решил: а вложусь-ка я в недвижимость! Со временем переберусь на природу и буду творить в тишине и покое.

Как же, разбежался! На гонорары от книг не проживешь, вот и приходится горбатиться на журнал…

— Как торговля? — улыбнулся я Клавдии.

— Какая, к черту, торговля! — хмыкнула она. — Дачники разъехались, а наши, деревенские только водку берут. И то пока мало — денег-то ни у кого нет. Может, ближе к Новому году пойдет…

— Ладно, сделаю тебе выручку. Дай-ка мне пару банок тушенки, яиц десяток, колбасу и хлеб. Да, еще сайры банку.

— Ждешь гостей? — оживилась Клава. — Тогда возьми еще водки. У меня хорошая, не паленая, честное слово.

— Нет, хватит одних продуктов, — решительно отказался я. — Кстати, ко мне тут на дачу кот зашел — рыжий такой, домашний. Может, знаешь, чей он? Потерялся, наверное.

— Ничего, жрать захочет, сам домой дорогу найдет, — уверено произнесла Клава. — Коты — они как мужики, нагуляются и обратно. Только кормить их надо хорошо да время от времени по пузику гладить. Тогда никуда они, милые, не денутся.

Я улыбнулся, признавая женскую правоту Клавдии, заплатил за покупки и пошел к себе на дачу. Кота я дома не застал — видимо, ушел по своим делам. Правда, непонятно как — дверь-то была заперта, а окна все закрыты. Может, через чердак? Но думать об этом мне было некогда — меня ждала работа.

Я промучился час — почему-то снова не писалось, потом плюнул и вышел курить. И тут же увидел кота. Он шел через занесенный снегом сад. Проваливался по самое брюхо, недовольно фыркал, но упорно пробирался к дому. На рыжей морде явно читалось — не люблю я этот снег. Наконец кот достиг крыльца и требовательно мяукнул — чего ждешь, впускай. Куда ходил, зачем — разумеется, ни слова…

Я вернулся в комнату, а кот пошел на печку греться. Когда синие сумерки заползли в дом, я заканчивал уже следующую главу. Неплохо, однако. Что же, пора ужинать. Коту я открыл банку сайры, а себе сварганил макароны с тушенкой. Поел, покурил и задумался: завтра мне возвращаться в город, а что делать с котом? Не брать же его с собой! Чужой ведь… Но пока ничего не решил.

Наутро было тихо и спокойно, снег лежал вокруг дома сверкающими сугробами. Хорошо — мороз и солнце! Я оделся потеплее (свитер, овчинный тулуп, шапка-ушанка, валенки, настоящий деревенский мужик!) и вышел на крыльцо. Кот тоже выскочил наружу. Постоял минуту, осмотрелся, затем побежал к калитке. Обернулся — ты идешь или нет?

— Ну, ладно, — пожал я плечами, — давай прогуляемся.

Кот уверенно побежал в сторону леса. Интересно, зачем? Что делать коту в лесу зимой? Однако он упорно пробирался в самую гущу. Минут через двадцать мы были уже довольно далеко от дома. Тропинка сделалась совсем узкой, почти незаметной. Видно, по ней давно не ходили. Я проваливался в снег почти по колено, а кот — так вообще по самую макушку. Но упорно шел вперед, показывая дорогу.

Наконец добрались до какой-то полянки. Я оглянулся — никого, одни снежные ели кругом. Так и хотелось спросить кота: «Куда ты завел нас, проклятый старик?» Но он уже куда-то пропал. Просто мистика какая-то… Ладно, дома разберемся.

Я уже собрался поворачивать назад, как из-за елей неожиданно показались двое мужиков. Оба бородатые, в старых, заплатанных зипунах, подпоясанных какими-то веревками. Один постарше, второй — помоложе. Тот, что постарше, держал в руке топор на длинном топорище, молодой — деревянные вилы.

— Что, на медведя собрались? — приветливо улыбнулся я незнакомцам. — Так он, наверное, еще спит. И вдвоем вам с ним никак не справиться. Третьим возьмете?

— Ты, барин, откеля такой веселый взялся? — спросил мужик постарше и подозрительно посмотрел на меня.

— А вы сами-то откеля-то? — ответил я вопросом на вопрос.

Не люблю таких — к незнакомому человеку, и сразу на «ты».

— Мы-то со Звонового, — чуть помедлив, ответил мужик, — а вот тебя, барин, раньше не видели…

— Так я из Москвы.

— А, так вон оно что, — кивнул мужик, — тогда понятно. От Бонапартия, значит, спасаешься?

— От кого? — не понял я.

— От Бонапартия, — повторил мужик. — Да ты не думай, барин, здесь таких, как ты, много. Бегут, значит, от французиков…

Я на всякий случай кивнул. Странные они какие-то, мужики эти, про Наполеона говорят… Война с ним была двести лет тому назад… Однако спорить с ними я не стал — а вдруг сумасшедшие, из дурдома сбежали? А топор-то у них настоящий, да и деревянные вилы тоже.

Старик между тем продолжал:

— Бежит, народ от Бонапартия, спасается. А мы за ним, наоборот, охотимся. Вот, Денис Васильич послал нас дорогу разведать, а тут, значит, и ты…

Ему, видимо, хотелось поговорить, но тут из-за деревьев послышался длинный, пронзительный свист. Старик резко обернулся:

— О, зовут нас, пойдем, барин. Денис Васильич с тобой наверняка потолковать захочет.

Спорить с ненормальным я не стал, поэтому кивнул и пошел следом. Мы продрались сквозь густые ели и оказались на круглой полянке. Прямо на снегу горело несколько костров, вокруг лежало и грелось человек тридцать-сорок. Все при оружии, но каком-то старинном — ружья и пистолеты с длинными стволами, а еще вилы, топоры, рогатины…

Меня подвели к центральному костру.

— Вот, Денис Васильич, в лесу барина нашли, — представил меня мужик.

— Кто таков? — обернулся ко мне бородатый, круглолицый мужчина с пронзительными черными глазами.

Одет он был весьма своеобразно: сверху — мужицкий кафтан, а под ним — гусарский мундир. Теплая меховая шапка и кавалерийские сапоги дополняли столь необычное одеяние. Отлично, сейчас все выясним.

— А ты кто сам таков? — нагло ответил я незнакомцу.

— Подполковник Давыдов, — ничуть не обидевшись, представился гусар.

— Как, неужели сам Денис Давыдов? — сделал я удивленное лицо. — Герой-партизан?

Везет мне, однако, сегодня на психов…

— Да, — улыбнулся Давыдов, — командир летучего партизанского отряда.

Понятно, ряженые, понял я, или, по-нашему, ролевики. Это объясняло всё: и мужиков с вилами, и «гусар» в мундирах. Играют ребятки в войну 1812 года, развлекаются. Хотя, с другой стороны, почему бы и нет? Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось.

Что-то, однако, смущало меня в облике Давыдова, что-то явно не соответствовало времени. Я пригляделся — борода! Гусарам она не положена. Усы — да, но борода… Заметив мое удивление, Давыдов хмыкнул:

— Что, не по форме выгляжу? Так это понятно: наши ведь крестьяне французов никогда не видели, вот и принимают иногда нас за них. Пока всё объяснишь… А с бородой и тулупом все ясно — свои. Да и бриться в лесу, сами понимаете…

— А что вы здесь делаете? — спросил я.

— Обоз французский караулим, а еще фуражиров и дезертиров ловим. Французам в Москве голодно, вот и посылают по деревням за провизией и фуражом. А мы тут как тут. А сейчас караулим обоз из Смоленска, пройти должен. У Сосновки его видели, а мы его здесь перехватим. Только, видишь, метель разыгралась, вот и заплутали мы немного. Послал мужиков дорогу на Сосновку разведать, а они вас привели. Кстати, вы так и не представились.

Я назвал свою фамилию, Давыдов задумался:

— Ваш брат, случаем, не в Арзамасском полку служит?

— Нет, — покачал я головой, — наверное, просто однофамилец или, может, дальний родственник. Фамилия-то довольно распространенная.

— Да, — согласился Давыдов, — распространенная. Ну, а вы чем занимаетесь?

— Пишу о поэзии и поэтах, — сказал я, — для одного литературного журнала.

— А, это дело хорошо, — улыбнулся Давыдов, — я и сам, знаете ли, поэзии не чужд. Может, слышали что-нибудь из моего?

Я кивнул — а как же! И тут же процитировал:

Вот оно, преимущество филологического образования! Сразу выдал нужные строчки. Давыдову мои знания явно понравились — он благодарно кивнул и затянулся короткой, кургузой трубки. Потом задумчиво произнес:

— Да, помнится, кутили мы с Бурцовым… Весело было, ах, весело! Сейчас уже не то — людишки не те… Если бы не эта война, то не знаю, чем бы я еще и занимался. Ладно, брат, уважил ты меня. Не думал я, что вирши мои так славятся…

— Что вы, — подыграл я ему, — их многие знают. И в нашем журнале они тоже печатаются. Хотите, номер вам с оказией пришлю? Вы только куда скажите…

— Буду весьма признателен, — церемонно поклонился гусар, — только действительно — куда? Наше дело, сам знаешь, военное, сегодня здесь, завтра там. Вот когда кампания закончится… А ты садись, брат, выпей со мной вина. Не обижайся, что я с тобой на «ты», так у нас принято. По-простому, по-гусарски.

Ладно, пусть будет по-гусарски…

— Эй, Ванька, — махнул рукой Давыдов, — притащи бутылку. Пунша, брат, к сожалению, нету, но винцо кое-какое имеется. У помещика местного позаимствовали, на военные нужды. Надо же греться в лесу! Сейчас с тобой выпьем, поговорим о поэзии. Я тебе что-нибудь новое почитаю…

— Спасибо, — ответил я, — только мне домой надо. Идти далеко, до темноты бы успеть…

— Жалко, — явно огорчился Давыдов, — впрочем, брат, ты прав — нам тоже пора, обоз будем караулить. Кстати, ты дорогу до Сосновки не знаешь? А то мои мужики что-то заплутали…

— Не заплутали мы, — обиделся старик, — а своротили не туда. Надо было в левую руку брать, а ты, Денис Васильич, велел прямо, через лес. Вот и сбились мы!

— Хорошо, скажу, — согласился я, — здесь, в принципе, недалеко. Если идти к речке, то прямо через мост и до Сосновки…

Вскоре наш маленький отряд тронулся в путь. Собрались партизаны быстро — закидали костры снегом, оседлали лошадей, построились в некое подобие колонны. Я шел впереди, показывая путь. Прямо как Иван Сусанин. А хорошо ребята играют, думал я по дороге, натурально, даже придраться не к чему… Через час мы были у моста. Я показал — вам туда, прямо до Сосновки.

— Спасибо, брат, — поблагодарил меня Давыдов, — выручил. А ежели хочешь, давай с нами. Вижу, ты не из робкого десятка…

— Нет, мне домой, — покачал я головой.

— Ну, как знаешь, — огорчился Давыдов. — Ладно, прощай, может, еще и свидимся…

Он приподнялся в седле, громко крикнул: «За мной, ребята!», — и первым поскакал к мосту, за ним потянулись все остальные. Через пять минут на дороге уже никого не было. Лишь легкий снег серебрился на зимнем солнце. Я постоял, покурил, а потом развернулся и пошел к дому. Интересно, где кот?

Он ждал меня на крыльце. На рыжей морде явно читалось: «И где тебя, друг, носило так долго? Я уже замерз!»

— У-у-у, предатель, — сказал я коту, — бросил меня одного! А вдруг бы меня волки съели или медведи задрали? Не по-товарищески это!

Кот ничего не ответил, лишь мяукнул — открывай скорей. Я впустил его в дом и затопил печку. Пока грелся чайник, позвонил в редакцию и попросил пару дней в счет отпуска. Раз так хорошо работается, нужно ловить момент. Иначе до Нового года точно не успеть…

Мы пообедали, а затем каждый занялся своими делами — я писал, а кот грелся на печке. Работалось мне очень хорошо. Кот, без сомнения, приманил мою Музу. Что, впрочем, было понятно: она же женщина, а они любят усатых-полосатых. Особенно таких толстых и пушистых.

…Интересно, что будет завтра? Новые приключения?

Я не ошибся. Утром все повторилось так, как вчера: кот попросился за дверь, а затем позвал меня с собой. Я вздохнул и пошел одеваться потеплее. Посмотрим, что будет в этот раз…

Дорога в лес была уже знакомой, и я шел довольно быстро, кот бежал следом. Было тихо и снежно.

Одно было странно: я нигде не находил наших вчерашних следов — будто нас вчера и не было. Снег лежал девственно-чистый, нетронутый. И еще одно: чем дальше мы углублялись в лес, тем холоднее становилось, причем весьма заметно. В деревне морозец был градусов пять-шесть, а тут уж точно градусов двадцать…

Снег хрустел под ногами и ярко искрился на солнце, выглядывающим из-за низких, лохматых туч. Мороз забирался под тулуп, еще немного, и я окончательно задубею. Вот и знакомая поляна. Так, кто на этот раз?

Я обернулся, высматривая очередных ряженых, и тут меня окликнули:

— Эй, товарищ!

Под деревьями снова стояли двое. Но уже не партизаны 1812 года, а бойцы Красной армии. В шапках-ушанках с красными звездами, коротких полушубках, в ватных брюках и, разумеется, валенках. Поверх формы — белые маскхалаты. С оружием: у одного — пистолет на боку (очевидно, командир), у другого — винтовка за плечами.

Командир подошел ко мне и произнес:

— Вы, товарищ, из какого села будете?

— Из Покровского, — ответил я.

— Немцы у вас стоят?

Я посмотрел на его молодое, серьезное лицо и решил отвечать в том же духе. Кто их знает…

— У нас нет, а вот в Сосновке, я слышал, стоят…

— Где она, Сосновка? — спросил командир. — Покажите на карте…

Красноармеец в это время тревожно всматривался в небо и к чему-то напряженно прислушивался. И вдруг сказал:

— Летит, товарищ младший лейтенант, точно летит! Немец!

И верно — из-за низких туч вынырнул самолет и прошел над нами. Да так низко, что я четко разглядел черные кресты на крыльях и характерные продолговатые обтекатели на шасси.