Гость из прошлого Баринова Наталья

Наутро Дмитрий Ильич не помнил, как вошел в квартиру, как оказался на узком диване, укрытый пледом. Он вспоминал, что долго смотрел на потолок, наблюдая, как по нему движутся лучи от фар проезжающих мимо автомобилей. Игра света и тени на какое-то время отвлекла Прохорова от гнетущих мыслей, а потом он все-таки уснул.

На работе все было как обычно. Дмитрий Ильич удивился: вокруг все оставалось по-прежнему. Его сердце разбито вдребезги, а жизнь идет своим чередом. Это показалось ему верхом несправедливости. Словно обиженный ребенок, он насупился и в этот день был непривычно мрачен, немногословен с больными, персоналом. Первой его состояние заметила Светлана Николаевна Круглова – старшая медсестра отделения. Она принесла ему в кабинет чашку горячего кофе. Она делала это каждое утро, только на этот раз она не спешила выйти из кабинета.

– Что? – Прохоров поднял на нее воспаленные глаза. – Вы что-то хотели?

– Да.

– Слушаю вас.

– Чем я могу вам помочь?

– Простите? – он отхлебнул кофе, обжегся и испуганно посмотрел на Круглову. У нее было странное выражение лица. В нем Прохоров прочел сострадание, участие. Никогда он не замечал за этой женщиной сентиментальности, но ее глаза вдруг повлажнели.

– Я вижу, что вам плохо, Дмитрий Ильич.

– Что, очень заметно? – Круглова кивнула. – Ничего, это временно, это пройдет.

– Сами вы не справитесь.

– Откуда такая уверенность?

– Не вчера родилась, Дмитрий Ильич.

– И все-таки я попробую. Привычка – все свои проблемы всегда решаю сам. – Прохоров отхлебнул кофе. – Спасибо, отличный у вас получается кофе.

– У меня еще много талантов. Не хотите убедиться? – с непривычной интонацией произнесла Круглова и вышла из кабинета.

Прохоров остался один на один со своим недоумением. Обычно общение с сотрудниками не выходило за рамки начальник – подчиненный. Это незыблемое правило помогало избежать множества недоразумений и кривотолков. В коллективе, на восемьдесят процентов состоящем из женщин, Дмитрию Ильичу нужно было соблюдать дистанцию и ни в коем случае не впускать в отношения ничего личного. Он сказал себе, что на работе никаких симпатий и, не дай боже, романов. Ничто так не усложняет рабочий процесс.

Зная все это, Прохоров озадаченно пил кофе. Каждое слово, каждый взгляд Кругловой сегодня нес в себе особую информацию. Это было так не характерно для нее. Списав впечатление на счет своего удрученного состояния, Дмитрий Ильич выбросил из головы утренний эпизод. Но к концу рабочего дня, когда они столкнулись в коридоре отделения, в глазах Кругловой он прочел ту же готовность, участие плюс томительное ожидание.

Тогда он впервые взглянул на нее как на женщину. Во всех смыслах привлекательная, она была красива той не похожей на классические каноны запоминающейся красотой. Густые выбеленные волосы цвета спелой пшеницы, чуть раскосые зеленые глаза, кошачья грация при совсем не идеальной фигуре. Эта женщина умела сделать так, что недостатки становились ее достоинствами. Правда, главное, что нужно было бы сказать о Кругловой, укладывалось в три слова: она была замужем.

Два сына-подростка, в меру пьющий муж, старенькая мама, требующая постоянной заботы, – Светлана Николаевна выполняла роль локомотива, тянущего тяжелый состав. Уставшая от устоявшегося быта, она мечтала о всплеске эмоций, празднике, позволившем хоть на короткий промежуток времени вернуть утерянную остроту чувств. Прохоров решил, что она бы ни за что не вела себя подобным образом, если бы, как и он, отчаянно не нуждалась в поддержке, добром слове, ласке. Он вдруг понял, что готов оправдать ее легкомыслие – забыть о детях, семье. Если бы у него самого не было так паршиво на душе, он бы никогда не позволил себе произнести:

– Не выпить ли нам кофе, Светлана Николаевна?

– Где?

– У меня дома, разумеется, – прямо глядя ей в глаза, ответил Прохоров. – Согласитесь?

– С радостью.

Они вели себя безответственно: вместе вышли из клиники, и это никого не удивило. Но утром они вместе пришли на работу, и тогда одна внимательная медсестра заподозрила нечто из ряда вон выходящее. Она не преминула пошушукаться об этом с коллегами и была права в своих подозрениях: в эту ночь Светлана Николаевна осталась у Прохорова. Ее давняя мечта сбылась в один миг. И усилий прикладывать не пришлось. Дмитрий Ильич был необычно покладист, но при этом чем-то крайне удручен. Это чувствовалось в его потерянных взглядах, напрасных попытках выглядеть веселым.

– Со мной не нужно притворяться, – прошептала Круглова в их вторую ночь.

– Спасибо тебе… – Он действительно был ей благодарен, но не более. Саша не шла у него из головы, поэтому Дмитрию Ильичу было совестно. Он считал, что не имел права отвечать на знаки внимания Светланы. Он ничего не мог предложить ей взамен на ее несмелое признание в чувствах. Правда, она поспешила его успокоить:

– Дима, ты только не волнуйся. Это моя проблема. Ты мне ничего не должен.

Он внимательно взглянул в ее зеленые глаза, понимая, каких слов она ждет от него в эту минуту. Прохоров промолчал. Он не хотел лжи. Рана от предательства Саши, боль разбитых надежд – он еще не успел смириться с потерей. Все эти дни он был как в дурмане. Неожиданную близость с сотрудницей воспринял как спасательный круг, брошенный утопающему. Светлана спасла его – он никогда не забудет этого. Только от благодарности до любви бездонная пропасть. Никогда не путать жалость и благодарность с любовью – таково было правило жизни Прохорова. Он вывел его еще в студенческие годы и, кажется, придерживался все это время. Именно поэтому он первым предложил расстаться.

– Нам хорошо вдвоем, Света, – Прохоров пытался объяснить свое решение, – но эти отношения обречены. У тебя семья…

– Если и есть вина, то она только моя. – Ее глаза наполнились слезами. – То, что было между нами, – самое светлое, что случилось в моей жизни.

– Неправда. А дети? – искренне изумился Дмитрий Ильич.

– Дети? Без них никак… Это забота, каждодневный труд.

– Не слышу ничего о радости.

– Радость, это когда рожаешь ребенка от любимого мужчины, а я замуж вышла по глупости. По глупости не разошлась сразу. По дурости родила двоих детей.

– Ты не должна так говорить! – Прохорову стало не по себе. Он впервые слышал, чтобы мать так говорила о своих детях. Это еще больше укрепило его в намерении разорвать отношения.

Круглова поступила умно: она делала вид, что все в порядке. В порядке с ней, ее жизнью. Закончился один из периодов, очень приятный, полный удовольствий. Гнала от себя мысли о том, что больше всего на свете желает его вернуть. Эту боль она прятала в самые потаенные уголки своей души и по-прежнему излучала обаяние, спокойствие. Она не шарахалась при виде Прохорова, не бросала на него гневные взгляды, не пыталась привлечь внимание. Они встречались не чаще, чем раньше, а потом она поняла, что беременна. Жаркая получилась осень. Муж сразу бросился с кулаками. Сыновья, уже взрослые, чтобы не понимать что к чему, приняли его сторону.

Тогда Светлана решилась на развод. Она давно чувствовала себя чужой в этой семье, где каждому от нее был нужен только обед да чистое белье. Как будто ничего плохого, но той близости, общности интересов, о которых мечтала Круглова в этом браке, она так и не нашла. Недовольный своей судьбой муж предпочитал хорошую дозу спиртного любому времяпрепровождению. Театр, кино, выставки – все это было не для него. Он и новости-то слушал в лучшем случае раз в неделю. После работы пропадал в гараже, ремонт обычно заканчивался посиделками с пивком или чем покрепче. На недовольство Светланы реагировал одинаково:

– Вам, бабам, этого не понять!

– Не говори со мной так, Сергей!

Ей было с ним невыносимо тоскливо. Благо, нашла отдушину в любимой работе – Светлану уважали в коллективе, со временем она стала старшей медсестрой отделения. Правда, дома ее повышение восприняли с колкими прибаутками, смысл которых сводился к известной пословице: «Не по Сеньке шапка». Ваня прямо сказал:

– Это твой Эверест, мать.

– Во-во! – осклабился муж. – Предлагаю выпить за многолетнее восхождение!

Сыновья открыто смеялись, хлопая отца по плечу. Панибратство в их отношениях раздражало Светлану. Сама она чувствовала, что Ваня и Леня выросли грубыми, эгоистичными, но не без талантов. Она знала, что оба ее сына смогут твердо стать на ноги. Она была уверена в этом, но ни во что не вмешивалась, ничего не комментировала. К ней бы все равно не прислушались. Чем старше они становились, тем больше разрасталась пропасть между ними. Светлане было очень обидно: почему мальчишки всегда на стороне вечно пьяного отца? Он никогда их не контролировал. Хвалил за любую мелочь, гордо выпячивал нижнюю губу, когда слышал, что сыновья очень на него похожи внешне. Чем больше была доза выпитого, тем меньшей становилась доля участия Светланы в воспитании и взрослении детей.

– Я хочу развестись, – она сказала это, вернувшись из женской консультации. Сомнений в беременности не осталось, в отцовстве – тоже.

– Что ты имеешь в виду? – Сергей мгновенно протрезвел.

– То, что это наш последний ужин вместе.

– С ума сошла? Климакс наступает? – гадливо улыбнулся муж.

– Мам, ты переработала на своем очень ответственном посту, – презрительно сложил губы Иван.

– Мам, ты нас бросаешь? – Леня с вызовом смотрел на нее.

– Я не хочу больше быть женой вашего отца. В любом случае я остаюсь вашей матерью.

– А ты спросила: нужна им такая мать? – Круглов резко встал из-за стола.

В этот же вечер муж и сыновья собрали самое необходимое и уехали. Квартира, доставшаяся Сергею после смерти его родителей, давно пустовала. Светлане было запрещено переступать ее порог. Круглова легко смирилась с запретом – она была влюблена, и все происходящее не казалось ей трагедией. Она смирилась с выбором сыновей, не забыв сказать им, что двери ее дома всегда для них открыты. Правда, они воспользовались ее приглашением лишь по одному разу: каждый перед отъездом за рубеж. Оба знали, что это последняя встреча, но обошлись без лирики и слов любви. Сергея уже не было в живых, Иван, а потом Леонид прощались с матерью, испытывая двойственное чувство. Старший не удержался от вопроса:

– Ты хоть счастлива с ним? – Получив положительный ответ, не смог скрыть разочарования. Тогда Светлана подумала, что скажи она «нет», осталась бы слабая надежда на продолжение отношений, но она не стала лгать. Она слишком долго жила с мужчиной, который смыслом своей жизни провозгласил правду, какой бы горькой она ни была. – Тогда прощай, мать.

Она не почувствовала потери. Расстояние между ней и ее детьми не стало больше. Фактически они перестали существовать как одно целое много лет назад. Может быть, это было даже к лучшему – разрубить узел раз и навсегда. У Светланы осталась ее любовь, ее любимый мужчина и ребенок, в которого она вложила то, что не смогла или не захотела дать двум старшим детям. Она была уверена, что сделала правильный выбор. Как героиня фильма «Москва слезам не верит», Светлана не сомневалась, что после сорока лет, да что там, и в пятьдесят, жизнь только начинается и впереди ее ждут долгие годы счастья.

Глава 8

Обмануть судьбу не удалось. Прохоров все чаще думал об этом. Вернувшись от Светланы в свою квартиру, снова ставшую приютом холостяка, он понял, что больше не хочет поддерживать в ней уют, порядок. Это просто место для ночлега, место, где он может отгородиться от всего мира. В нем Прохорова больше ничто не интересует. Его сына больше нет, зачем пытаться делать вид, что осталось ради чего жить? Бессмысленное существование. Не хочется напрягаться. Он не состоялся по всем статьям: карьера, семья, любовь… Все прошло мимо, к бабке не ходи. Отец говорил:

– Сглазили тебя, сынок, – поседевший, исхудавший, он с жалостью смотрел на сына. Раньше с гордостью, а после того, как Дмитрий приехал знакомить его со Светланой, – с неподдельной грустью. – Сглазили или опоили.

– Не понравилась тебе невестка? – вздохнул Дмитрий, оставшись с отцом наедине.

– Тебе с ней жить, – уклончиво ответил старик.

– Она беременна.

– Сколько ей лет?

– Точно не знаю. Тридцать шесть или тридцать семь. – Прохоров удивился: он на самом деле не знал возраста Светланы. Она немного старше его, но какое это имело значение?

– Не поздновато для ребенка?

– Так получилось, отец.

Дмитрий Ильич впервые задумался о том, что предстоят капризы беременной женщины, потом бессонные ночи с малышом, волнение за его жизнь, за его выбор. Светлана сказала, что родится мальчик. Даже имя придумала – Илья. Она знала, что никто не станет возражать. Шаг за шагом она принимала решения сама: по ее инициативе стали встречаться, она не возражала против разлуки, а теперь поставила перед фактом беременности. У Светланы все ясно и четко. Она легко принимала решения, предоставляя окружающим право принять или не принять их. Одного Прохоров не мог понять: как она могла отказаться от своей семьи, мужа и детей? Почти двадцать лет вместе – и в один миг положить всему конец! Как странно. Он не давал обещаний, не делал признаний. Дмитрий Ильич не собирался уводить Светлану из семьи. Он чувствовал себя неловко, вспоминая, что замужняя женщина остается у него на ночь или поздно вечером возвращается от него домой. Что она отвечала на расспросы домашних?

Для него их отношения были бегством от мыслей о Саше. Прохоров хотел переболеть, переждать, отмучиться. А потом вдруг эта новость о ребенке. Разве у него был выбор? Светлана все решила сама: ни о каком аборте не могло быть и речи. При этом она ни о чем не просила. Светлана не забыла намекнуть, что с мужем последнее время жила в фиктивном браке. Это на тот случай, если бы Прохорову пришла в голову мысль о подлинности своего отцовства. В том, что Круглова его не обманывает, он был убежден. В конце концов, он расценил происходящее как лучшую возможность забыть Сашу.

Она ему снилась. Снилась по-разному: то улыбающейся, то манящей, то отчужденной, равнодушной. В такие дни настроение у Дмитрия было испорчено с самого утра. Эта плутовка сумела пробраться в его сердце. Натворил он дел, думал, что связался черт с младенцем. Кто младенцем-то оказался? Сама Шура не звонила, не искала встреч. Он расценивал это двояко: чувствовала свою вину и не смела или вычеркнула его из своей жизни, потому что никогда особых планов на него не имела.

Времени на воспоминания Прохоров отвел себе до момента переезда Светланы. На этот же период пришлась встреча с Сашей. В тот день шел дождь. Холодный осенний пасмурный день завершался ливнем. Остановившись под навесом над больничным крыльцом, Дмитрий Ильич с неудовольствием отметил, что забыл зонт в кабинете. Возвращаться не хотелось, до машины метров тридцать. Как раз хватит, чтобы промокнуть до нитки.

– Могу предложить воспользоваться моим зонтом.

Он узнал бы этот голос из тысячи. Сразу обернулся и покраснел. Всем своим видом Александра излучала благополучие. Даже подбородок чуть вздернула кверху для довершения образа. Прохоров понял, что вся эта лучезарность сейчас лишь для него одного, как доказательство счастливой и благополучной жизни после их расставания.

– Добрый вечер, – Саша приветливо улыбнулась, как будто встретила старого знакомого, которому рада.

– Добрый вечер.

– Что ты так на меня смотришь, как будто привидение увидел?

– Просто не ожидал.

– Почему? – Саша попыталась изобразить удивление. Ее волосы развевались на ветру. На бледном лице играл румянец. – Мы все еще живем на одной планете.

В этот момент Прохорову стали очевидны две вещи. Первая – он все еще влюблен в Александру. Вторая – он никогда не сможет простить ей предательство. Это означает невозможность возобновления отношений. Впрочем, весьма вероятно, что она и не думала об этом, предлагая ему свой чертов зонт. Взяв девушку за локоть, он деликатно предложил ей отойти от дверей. Саша не сопротивлялась.

– Я же просил тебя больше не попадаться мне на глаза, – Прохоров пошел в атаку, желая таким образом скрыть свое волнение.

– Я здесь не ради встречи с тобой.

– Согласись, ты могла бы не окликнуть меня, – Дмитрий Ильич цеплялся за слова, как за спасательный круг.

– Не могла. Это была единственная возможность сказать тебе, что ты еще тот блюститель нравственности!

– Что ты имеешь в виду?

– Встречаешься с молодой девушкой, даешь ей надежду, а сам на стороне потрахиваешь замужнюю женщину! – Саша говорила тихо, но четко. Так, что каждое слово пощечиной било по багровым щекам Прохорова.

– Да как ты смеешь! – забыв о ливне, Дмитрий Ильич решительно шагнул из-под навеса. Холодные капли обожгли горящее лицо. Казалось, до машины так далеко, а сзади бежала Саша. Он слышал быстрый стук ее каблуков. Она поравнялась с ним, но так и не открыла зонт.

– Ты же говорил о любви, а сам детей на стороне плодил, – Александра щелкнула языком. – Все вы мужики одинаковые. Один в подъезде под юбку лезет, другой – в постели, а суть одна.

– Суть одна, удовольствие разное! – выпалил Прохоров. Он не хотел ввязываться в долгий разговор, потому что был уверен: за ними наблюдают из окон ординаторской. Медсестры доложат Светлане, а той нервничать нельзя.

– Жениться, говорят, собрался?

– Собрался.

– Ей прощать нечего? Чистая и непорочная? – Александра остолбенело уставилась на его гневное лицо. – Пожалеешь, да поздно будет!

Чего она добилась? С Гришей все, как всегда, напыщенно, сексуально, бесперспективно. Сумасшедшие отношения стали тяготить. Отказаться от них трудно, продолжать в том же духе – невозможно. Ни о какой свадьбе не могло быть и речи: оба получали удовольствие от секса. Саша не представляла Григория в роли мужа, он ее – соответственно в роли жены. Однажды он открыто сказал об этом. Александре стоило усилий скрыть обиду. Хотя, поразмыслив, она решила, что все логично: рано или поздно все закончится. Движение в тупик, обезличивание, пустота – вот неполный перечень ощущений, испытываемых Сашей за последнее время.

Разрыв с Прохоровым заставил ее посмотреть на происходящее другими глазами. Ей было невыносимо больно и стыдно, но, самое страшное, если бы предложили все начать сначала, она вряд ли бы отказалась и от коротких отношений с Гришей, и от Будникова с его цинизмом. Александре нравилось это безрассудство, правда, при условии мощного тыла и возможности отступления на хорошо укрепленный плацдарм. Этим плацдармом был Прохоров. То, что она по глупости потеряла его, злило Сашу. Смириться с тем, что он достанется женщине с двумя детьми, повязавшей его своей случайной беременностью, она пока не могла. Эти мысли выедали ей мозг.

Лескова уже много раз подстраивала встречу с Дмитрием Ильичом, но его все время опекала Светлана. Эта дородная блондинка тщательно следила за своим счастьем, охраняла его. Только ее занятость бракоразводным процессом помогла Саше застать Прохорова одного, без сопровождения.

– Что ты на меня так уставился, как будто видишь впервые?! – не замечая, что промокла до нитки, Александра провела пальцем по крыше «Жигулей» Дмитрия Ильича.

– Нам не о чем говорить.

– Так чем же она лучше? – усмехнулась Саша. – О невинности забыла, небось, лет двадцать назад. Представляю, сколько она успела за это время!

– У каждого свой отсчет, – спокойно ответил Прохоров.

Открыв дверцу, сел на водительское сиденье. Дрожащими пальцами попытался вставить ключ в замок зажигания. Получилось не с первой попытки. Саша осторожно постучала пальцем по стеклу. Но машина начала движение. Отступив на пару шагов, Лескова подняла руку и помахала Прохорову вслед. Она не была уверена, что тот смотрит в зеркало заднего вида. Просто автоматически попрощалась со своими надеждами и планами на примирение. Этот мужчина для нее безнадежно потерян. Прохоров на нее нестерпимо зол. Он был готов разорвать ее за пренебрежительное отношение к Светлане, к себе, их будущему ребенку. Она не имеет права никого осуждать, ее мнение его не интересует!

Сколько лет прошло с того дождливого холодного дня? Чуть меньше двадцати. Столько событий… Дмитрий Ильич ощутил всепоглощающую пустоту. Она безжалостно затягивала в свой круговорот его жизнь, его самого. Наверное, и Светлану тоже, но как же он устал от необходимости быть с ней рядом. Он так и не полюбил ее. Даже рождение Илюши ничего не могло изменить. Сердце Прохорова было отравлено любовью к Саше, к ее молодости, красоте, бесшабашности. Все-таки странно, что тогда, стоя на лестнице, он не спустился к ней, не дал о себе знать. Тогда бы ничего не произошло. В том наглом юноше он бы не видел соперника. Просто еще один несчастный, попавший в капкан обаяния очаровательной девушки. Вместо того, чтобы прятаться и трусливо подглядывать, нужно было бороться за свое счастье, а потом, когда она просила простить, почему он уперся? Гордость, достоинство, доверие, уважение, любовь – все это перевесило сердечную муку. Он упал в объятия Светланы, даже не подумав о том, что она может оказаться не такой простушкой, как Александра. Взрослая женщина заполучила его всего, без остатка, не приложив к этому особых усилий.

Маскарад, в котором оба играли примерную супружескую пару, длился почти двадцать лет. Светлана не могла не понимать, что ему никогда не было с ней по-настоящему уютно. Он пытался уговорить себя, но его хватило ненадолго. Разве можно заставить сердце молчать? Но Прохорову удалось невозможное. Он даже почувствовал себя счастливым, когда привел в свой дом Светлану. Не нужно ничего усложнять. Живи и радуйся каждому дню. Любимая работа, жена, ожидание ребенка – чего же еще? Только очень скоро Дмитрий понял, что в работе полный застой, чувство к жене основывается, скорее, на осознании своего долга перед ней, ребенком, а любовь к Илюше стала чем-то вроде неизлечимой болезни.

Мальчик рос, а Дмитрий Ильич пытался остановить время. Он хотел, чтобы его сын как можно дольше зависел от него, нуждался в нем. Он сам купал его, по утрам варил каши, после работы торопился домой, чтобы выйти с коляской и насладиться минутами полного единения. На работе все знали, что о сыне доктор может говорить бесконечно. Он стал его отдушиной, смыслом жизни. Малыш доверчиво и радостно смотрел на него голубыми глазами, и Дмитрию Ильичу казалось, что весь мир принадлежит ему, и этот мир – в глазах его сына.

Светлана сначала очень гордилась тем, что отец так дорожит сыном. Такие близкие доверительные отношения редкость, но со временем она начала ревновать. Илья отнимал у нее мужа, занимая все его свободное время. Прохоров брал его с собой на охоту, рыбалку, во всевозможные походы, а она оставалась дома и ждала их возвращения. Дмитрий Ильич не сразу почувствовал изменения в настроении жены. Понадобилась еще пара лет, чтобы он понял: Светлана потихоньку пьет, заливая спиртным только ей известные проблемы. Сам Прохоров считал, что повода для грусти и отчаяния нет: он хранит верность, заботится о ней, сыне. Разве не ей принадлежат слова, что только с ним у нее появилась настоящая семья. У нее был опыт. Она знала, о чем говорит. Разве можно было от него требовать большего?

Попытки поговорить по душам ни к чему не привели. Невозможные идеальные отношения, о которых мечтал Прохоров, так и не прижились в его семье. А теперь, когда Ильи не стало, нет смысла поддерживать видимость благополучия. Их со Светланой связывал только сын.

Дмитрий Ильич сел за стол и взял в руки фотографию Ильи. Он не знал, что совсем недавно Светлана в пьяном отчаянии прижимала к груди такую же фотографию с траурной ленточкой на углу рамки. И точно так же раздался звонок в дверь, открывать не хотелось, но кто-то был очень настойчивым. Прохоров прижал ладони к ушам. Он никого не ждал, но кто-то был уверен в его присутствии и давил на звонок беспрерывно. Наконец, открыв дверь, Дмитрий Ильич оторопел: шатаясь, на лестничной площадке стояла его жена. Она держалась за перила, что помогало ей сохранять равновесие.

– Не ждали? – громко спросила она и, запрокинув голову, рассмеялась.

– Заходи.

– А я не спешу, – пьяно качая указательным пальцем, Прохорова состроила презрительную мину. – Или ты стесняешься меня, милый? Боишься, что соседи увидят? Хочу постоять здесь!

– Соседи здесь ни при чем. Пришла, так входи или…

– Или уходи, дорогая Светочка, туда, откуда пришла. Да? Хорошо. Я вхожу. Фанфары!

Нетвердой походкой Светлана Николаевна вошла и закрыла за собой дверь. Прохоров помог ей войти в гостиную, а сам вернулся, чтобы проверить, с вещами она или без. На лестнице не было никаких сумок.

– Не спрашиваешь, зачем пришла? – прокричала из комнаты Светлана.

– Ты у себя дома, – Дмитрий сел в кресло напротив.

– Я пьяная, но не настолько. Я у тебя дома!

– Ты так хочешь – пожалуйста. У меня нет сил спорить.

– Я тоже не для дискуссии здесь, – с трудом выговорив трудное слово, Светлана явно была довольна собой. Но Дмитрий не разделял ее восторга. – Слушай, Прохоров, у тебя выпить есть?

– Если и есть, тебе не дам.

– Жадный? Ты всегда был жадный. Считал свою несчастную зарплату горе-врача, пересчитывал.

– Перестань.

– Наш мальчик был очень неприхотливым, деликатным и научился довольствоваться малым. Он мог бы иметь гораздо больше, если бы его отец не был неудачником, – Светлана Николаевна поднялась и медленно прошла через гостиную к бару. Открыв его, поморщилась. – Как пошло: шампанское, мартини. Ты пьешь эту гадость?

– Давай я уложу тебя спать. – Прохоров подошел и взял ее за руку. Как ни странно, но жена не сопротивлялась. Она послушно легла, смахнула с глаз слезы и, не говоря больше ни слова, зажмурилась. Дмитрию она напомнила маленькую испуганную девочку, которая, закрыв глаза, надеется освободиться от страха.

– Ты мне жизнь сломал… – прошептала Светлана.

Прохоров погладил ее по голове, укрыл и вышел из комнаты. Он понимал, что сейчас с ней бесполезно спорить. Завтра, когда она проспится, он скажет ей все, что думает. Пожалуй, ему действительно нужно уехать и как можно быстрее. Все здесь будет напоминать об Илье, о времени, которое они провели вместе, а встречи со Светланой каждый раз будут возвращать его в прошлое. У него нет желания совершать подобные экскурсии. В его жизни больше нет места празднику, счастью. Судьбе угодно отобрать у него самое дорогое. Пришло время быть самим собой. Наконец, он может безбоязненно говорить то, что думает. Теперь правда – его единственная и бескорыстная подруга. Она никому не навредит, кроме него самого.

Утром его разбудил шум на кухне. Уснувший сидя в кресле, Прохоров с трудом распрямился. Потирая поясницу, он заглянул на кухню. Рассыпанная по столу заварка, свистящий чайник – Дмитрий Ильич так и не обзавелся электрическим.

– Задолбал меня этот свист, – стоя лицом к окну, Светлана Николаевна курила, сбивая пепел в единственный цветочный горшок с геранью. Прохоров молча выключил газ. Свист прекратился. – Чай сделай.

– Где сигареты взяла?

– Заначка осталась с давних времен.

– Не кури, я не выношу дыма, ты же знаешь. – Достав чашки, Дмитрий Ильич взял коробку с чаем.

– А я тебя не выношу, но я же молчу.

– Вот уже и сказала… Чай готов.

– Мне две ложки сахара.

– Ты погасила сигарету? – Прохоров стоял к ней спиной. Он не хотел встречаться с женой взглядом. Вчерашняя смелость куда-то подевалась, от решимости жить по законам правды остался пшик. Пристыдив себя, он начал издалека. – Спала?

– Да, представь себе. Только голова раскалывается. Мне бы рюмочку. Только чего-то покрепче.

– Утро нужно начинать чашкой чая. Чай готов. – Дмитрий Ильич не собирался признаваться в том, что все запасы крепких напитков закончились, потому что в эти дни они заменяли ему и чай, и кофе, и компанию.

– К черту чай! Ладно, давай твое дурацкое шампанское. – У Светланы Николаевны был довольно помятый вид. Она злилась на себя за то, что, проснувшись, не ушла, избежав ненужных разговоров с мужем. Они уже все сказали друг другу. Ничего не изменить. Хотя зачем-то же она притащилась к нему вчера.

– Ничего, кроме чая. Я размешал сахар, садись. – Прохоров старался не обращать внимания на ее выпады.

Он совсем не отдохнул за ночь. Это раньше, в молодости, два-три часа сна на скрипучей раскладушке давали ощущение полноценного отдыха. Силы восстанавливались быстро. Еще бы, у Дмитрия была цель: его ждала стремительная карьера лучшего хирурга! Такое будущее пророчил ему его учитель, его наставник, золотые руки – Константин Павлович Дерябин. Это ему Прохоров обязан всем, что умеет… умел. Он так и не стал лучшим. Все в его жизни круто изменилось с появлением Светланы. Ее не интересовали его планы, она посмеивалась над его амбициями, твердя о том, что для мужчины главное – прокормить семью, ответственность, которую он взял на себя, прижимала к земле, не давала распрямиться. Поэтому он бросился в бизнес, стал отказываться от интересных операций. Первые деньги вскружили голову, его пристрастие к коньяку отразилось на твердости рук. Все как-то незаметно, исподволь.

Сначала его понизили в должности, перестав доверять сложные операции. Он ушел из больницы, в которой работал после защиты кандидатской. Кандидатская… Тогда ему едва перевалило за тридцать. Его считали очень талантливым и очень перспективным. Как же ему завидовали, как он был горд собой! Тогда он бы никогда не поверил, что судьба его сложится так серо, буднично. Сначала ушел из коллектива, в котором его ценили, уважали, но в какой-то момент перестали понимать. Он на них не обижался. Порой, глядя в зеркало, он и сам не верил, что видит свое отражение. Этот неизвестный ему располневший, полысевший мужчина с потухшими бледно-голубыми глазами и следами неконтролируемой любви к спиртному отдаленно напоминал того энергичного жизнелюба, каким он был до расставания с Сашей, до встречи со Светланой.

К бизнесу и его законам не имел никаких способностей. Сумасшедшие девяностые одних поставили на колени, других подняли до небес. Прохоров со временем оказался в числе первых – плохо вписавшихся в колорит бурного и безжалостного времени. Первые деньги пришли довольно легко, но и неприятности не заставили себя ждать, когда вдруг куда-то пропала фирма, обналичивающая деньги. Его партнер смог не делать из этого вселенскую проблему и был настроен идти дальше, а Прохоров, споткнувшись, так и не нашел в себе сил и желания продолжать. Из него так и не получилось хорошего бизнесмена.

Вернулся на прежнее место работы. Время было потеряно, ориентиры размыты – хирургу от бога, каким его считали в институте, предлагались лишь самые простые операции. С его квалификацией приходилось оперировать грыжи, вправлять вывихи, диагностировать растяжения. Как же это было скучно. Неужели Светлана не видела, что происходит? Даже Илья однажды, в очередной раз увидев его навеселе, сказал:

– Пап, тебе настолько плохо? Никогда не поздно что-то изменить… – Это в семнадцать-то лет быть настолько прозорливым, настолько тонко прочувствовать ситуацию.

Жена понимала его меньше, чем сын. Она то и дело высказывала свое разочарование жизнью, браком. Поспешив уйти на пенсию, тяготилась домашними заботами. Иногда срывала свою неудовлетворенность на Илье. За это Прохоров был готов ударить ее, но каждый раз сдерживался. Он уже смирился с утверждением Светланы, что ответственность за все их беды, несчастья лежит на нем и только на нем. Вот когда вспоминались слова отца: «Сглазили тебя, сынок, или опоили…» Верно, как в дурмане прожил двадцать лет.

Сейчас Дмитрию Ильичу казалось, что с любой другой женщиной все бы сложилось иначе. С любой из тех, кого он нарочно не замечал, будучи студентом. С любой из тех, кто пытался обратить на себя его внимание в те далекие годы становления. Взять хотя бы Сашу… Наверное, она стала его последней любовью. Ведь с тех пор, как они расстались, в его сердце пустота. В нем, конечно, поселилась любовь к сыну, но даже это нежданное счастье длилось недолго.

– Что ты сидишь, как тюфяк, скукожившись, а? – голос Светланы вывел Прохорова из раздумий. Мутные зеленые глаза были совсем близко. Хотелось отмахнуться от них, чтобы не чувствовать неприятные ощущения.

– Твой чай остыл. – Не реагировать – его излюбленная тактика предотвращения скандала. Многолетний опыт подсказывал, что лучше попытаться все сгладить, даже если обвинения и угрозы ранят тебя больнее самого острого копья. Она пыталась раздуть пламя, а он – не дать ему разгореться.

– Знаешь, Дима, – жена поставила локти на стол, скрестила пальцы. Она снова стала похожа на маленькую обиженную девочку, какой часто представлялась Дмитрию Ильичу, когда он хотел заглушить свою обиду, злость, – знаешь, я в детстве очень любила пенку от варенья, особенно от малинового.

Прохоров вскинул на нее недоуменный взгляд. Совсем голову потеряла. Разве можно обижаться на нее такую. Ее страданий никому не понять.

– Так вот, я всегда ждала, пока мама снимет пенку, – продолжала Светлана, – и с наслаждением ела ее чайной ложечкой. А пока Илюша рос, он никогда не делал этого. Сколько раз предлагала ему – попробует, плечами пожмет, мол, ничего особенного. Меня это злило, как будто от такой мелочи зависело наше взаимопонимание. Сейчас я понимаю, как была глупа. Сколько таких мелочей, пустого… Если бы вернуть все назад… Наши дети никогда не будут такими, как мы. Мы злимся на них, а на самом деле, просто не можем примириться с собой.

Прохорова поднялась, вышла из кухни. Дмитрий с удивлением заметил, что она надевает босоножки.

– Куда ты, Света?

– Домой. – Она вытерла слезы. Ни всхлипов, ни придыханий.

– Поедешь завтра со мной на кладбище?

– Нет, не поеду. Мне от этого не легче. В первые дни было, а теперь – нет, – твердо ответила Светлана, потирая пальцами лоб. – А я вспомнила, зачем приходила.

– Слушаю тебя.

– Когда он родился, я поняла, что меня больше нет.

– Не понимаю!

– Для меня это был такой стресс, как будто это мой первый ребенок. Я растворилась в этом всепоглощающем страхе за него. Мне было наплевать на все, лишь бы у него все сложилось лучше, чем у меня, тебя, чтобы он прожил счастливую жизнь. Еще я ужасно ревновала тебя к нему. Это большой грех. – Прохорова перестала плакать. Лицо ее приняло сосредоточенное выражение. Она вспоминала. Мучительное путешествие в прошлое отбирало у нее последние силы. Прижав ладонь к груди, прошептала: – Господи, оно еще бьется…

– Для меня его появление было праздником. Я растворился в любви и заботе к нему, – тихо произнес Дмитрий Ильич.

– Я заметила. Ты и обо мне забыл. Теперь это не важно. Мы оба остались ни с чем.

Опершись о входную дверь, она несколько раз перевела дыхание, борясь с подступающими слезами. Дмитрий видел, что она хочет еще что-то сказать и собирается с силами. Он не подгонял ее.

– Я не помню свои последние слова. Не помню, о чем говорила с Илюшей в тот день. Сердце ничего не подсказало. Еще один день, еще немного суеты. Так мне казалось тогда…

– Я сказал ему, что будет дождь, чтобы он взял зонт.

– Не пригодился, значит, – дрожащим голосом констатировала Светлана. Она открыла дверь и бросила на Прохорова прощальный взгляд. – Уезжал бы ты. Говорил ведь, что на родину собираешься.

– Уеду, потерпи.

– И разведемся давай, – Светлана поправила сбившиеся волосы. – Ты еще молодой мужчина, женишься, а я доживаю.

– Я не хочу об этом говорить, – твердо произнес Прохоров.

– Обоим легче станет.

– Думаешь?

– Надеюсь, – неуверенно произнесла Светлана. – Хотя какое это теперь имеет значение. Легче или нет. Сколько еще мучиться? По мне бы, скорее покончить со всем этим.

– Нельзя так говорить.

– Нам, людям, которые столько раз спасали жизнь другим, никак не получается помочь друг другу. – Прохорова с силой сжала дверную ручку. – Мне уже под шестьдесят. Все хорошее в прошлом, а как много такого, что хочется изменить. Кажется, все бы отдала, чтобы жизнь сложилась иначе. Что ты смотришь на меня? Думал, Светлана Николаевна уже все мозги проспиртовала? Нет, Дима, я все еще способна мыслить, от чего, собственно, и хочу поскорее избавиться. Вот жизнь… Дима, что это такое?

– Я сейчас не готов формулировать. У меня полный ералаш в голове. А ты можешь?

– Легко.

– Может, не нужно, – попросил Дмитрий.

– Нужно.

– Тогда говори.

– Цепочка событий: никогда не помнишь, когда все началось, и не знаешь, когда это все закончится. Вот тебе мой краткий ответ, – зло прошептала Светлана и закрыла за собой дверь.

Прохорова поразили слова жены. Они не были похожи на бред спивающейся женщины. Кажется, в одном она права: ему нужно как можно скорее уезжать. Оставить все: квартиру, недостроенный дом, работу. Он найдет себе место в родном городке. Там всегда не хватало врачей. За столько лет мало что изменилось. ***орск словно не коснулась цивилизация. И в родительском доме его уже никто не ждет. Никому он на этом свете не нужен. Со Светланой ничего не получится – они утопят друг друга во взаимных упреках. Ему больше некому излить душу. Водка – плохой собеседник. Она развязывает язык, но есть вероятность, что на поверхность вылезет нечто отвратительное, не поддающееся контролю. Нельзя доводить себя до такого.

На кухне Дмитрий Ильич первым делом открыл пошире окно. Ненавистный запах сигарет постепенно вытеснил прогретый летним солнцем воздух. Внезапно Прохоров покосился на свой телефон с определителем номера. Кажется, на нем сохранилась информация обо всех звонках на этой неделе. Поиск нужного номера закончился быстро. Вытирая о рубашку внезапно ставшие влажными ладони, Дмитрий Ильич спросил себя вслух:

– Что ты делаешь, Прохоров? – Произнес и грустно улыбнулся: человеку, разговаривающему с самим собой, срочно нужен психоаналитик.

Глава 9

Извечная занятость помешала Симоне перезвонить подруге в тот же день. У Саши явно что-то случилось, но, как обычно, она темнила, создавала впечатление благополучия. Это была одна из черт характера подруги, за которую Симона ее любила и недолюбливала одновременно. Не всегда нужно быть такой скрытной, не всегда нужно самой себе бросать спасательный круг, даже если ты психолог, очень толковый психолог.

Вот у нее от Александры секретов нет. Зачем? Симоне всегда хотелось иметь подругу, которой можно сказать все. С тех пор как Лескова объявилась с проблемой открытия частной практики, их отношения пережили второе рождение. Симона с радостью вызвалась помочь подруге и искренне гордилась своей не самой последней ролью в профессиональном росте Александры как психолога. Правда, главную роль в разрешении бюрократической волокиты и выделения некоторого беспроцентного кредита сыграл Валерий Скуратов – муж Симоны. В то время он уже имел возможность распоряжаться своими средствами по собственному усмотрению. Он всегда умел заводить нужные знакомства, а на сделки с колоссальными прибылями у него был особый нюх. Поэтому на карьерную лестницу, которую большинство осиливало с трудом, он взлетел неимоверно быстро и, закрепившись наверху, занял достойное место в иерархии большого бизнеса. За помощью к нему обращались многие, но помогал он далеко не всем. Александра входила в узкий круг тех, для кого он сделал исключение, все-таки подруга жены.

– Если бы не ты, я бы перестала бороться, – призналась Саша, когда лицензия на работу была у нее на руках, а кабинет сверкал чистотой свежего ремонта. – Я в долгу. Слов нет. Спасибо тебе, спасибо, Валерка.

– На здоровье, Шура, – улыбнулся Валерий. Обнимая Симону за плечи, он смотрел на Сашу и жену с видом победителя. – Надеюсь, ты не откажешься от новых клиентов, Саня? Среди моих знакомых есть те, кто давно нуждается в рекомендациях психолога.

Скуратовы установили своеобразное шефство над Александрой. Оба, каждый по своим каналам, распространял информацию о талантливом враче, который распутывает самые трудные узлы. Шаг за шагом практика Лесковой получала хорошие отзывы. Клиентура расширялась, что способствовало росту авторитета и соответственно доходов Александры.

Прошло еще пять лет, прежде чем она смогла с уверенностью сказать, что все получилось. Любимая работа позволяла Саше вести образ жизни, о котором она давно мечтала. Теперь у нее была просторная отдельная квартира в престижном районе, одежда, которая нравилась, а не та, на которую хватало средств. Саша ела полезную еду, пила свежевыжатые соки, следила за своим здоровьем, посещала занятия по фитнесу, плавала в бассейне. Учитывая то, что выходить замуж в третий раз Саша не спешила, Римма Григорьевна жестко комментировала заботу дочери о собственном здоровье:

– Ты для кого стараешься? Себя, что ли, настолько любишь?

Александра не снисходила до ответа. Зачем? Она знала, что любой ее ответ вызовет новую порцию вопросов, насмешек. Самовлюбленностью она страдала лишь отчасти и периодически, что считала вполне нормальным явлением.

Гораздо более позитивно к ее увлечению здоровым образом жизни относилась Симона. Она с удовольствием по мере возможностей присоединялась к подруге в ее походах в сауну, тренажерный зал, косметический салон. Незаметно Симона стала большой частью жизни Александры: с некоторых пор телефонные звонки стали каждодневными. Что касается встреч, то здесь дела обстояли не так гладко из-за плотного рабочего графика обеих. Именно занятость помешала Симоне приехать к Саше в тот же день после ее странного звонка. Скуратова чувствовала, что ее ждут, что она нужна, но обстоятельства сложились так, что освободилась она только ближе к полуночи. Уже в машине, устало глядя на знакомый городской пейзаж за окном, она, между прочим, заметила:

– Валера, сегодня Саня звонила. Странный разговор получился.

– Что у нее? На личном переполох? – Валерий всегда спокойно реагировал на подобные заявления жены. Он придерживался мнения, что женская душа – тонкая субстанция, разобраться в которой мужчине не дано. Можно лишь пытаться сопереживать или, напротив, ни во что не вникать, пропускать все мимо ушей. С Симоной он избрал тактику внешней заинтересованности, что давало возможность выговориться ей и создавало иллюзию его участия.

– У нее был такой потерянный голос, Валер.

– Это на нее не похоже.

– Вот-вот! – Симона снова взглянула на часы. – Нет, звонить уж поздно.

– Что ты так распереживалась? Есть еще завтра, послезавтра. Жизнь не заканчивается.

– Как ты можешь оставаться таким равнодушным! – возмутилась Симона.

– Ты несправедлива. Я прекрасно отношусь к Шуре.

– Извини.

– Кто помог ей организовать свой бизнес? Кто направил к ней столько потенциальных клиентов? Кто рекламирует ее при каждом удобном случае?

– Не заводись. Я же извинилась, – Симона закурила. – И все-таки очень жаль, что сейчас я не с ней. У меня душа не на месте. Ты же знаешь, обычно она – само спокойствие. Она умеет владеть собой.

– В конце концов, она помогает людям делать что-то подобное. Я имею в виду справляться с эмоциями, проблемами, трудностями. Это ее работа. Неужели самой себе руки не подаст?

– Сапожник без сапог, – вздохнула Симона.

– Это устаревший штамп. К Александре он не имеет никакого отношения. Ей замуж нужно. Одиночество ее достало.