Гость из прошлого Баринова Наталья

Глава 1

Рабочий день подходил к концу. Прохаживаясь по кабинету, Александра перебирала в памяти сегодняшних посетителей. Все, как на подбор, истерики и пессимисты. Обычный набор, изредка разбавляемый персонами с тонкой душевной организацией. Их проблема в том, что они не выдержали натиск равнодушной цивилизации, надломились от предательства и черствости близких. Они приходят за помощью в состоянии глубокой апатии и разочарования, плохо формулируя причину того, что привело к такому итогу. Их настроение и способность воспринимать мир описывались одним словом – катастрофа. Катастрофа маленького человека, незаметная для окружающих. Поэтому зачастую эти несчастные, согнувшиеся под грузом проблем, приходили с опаской, без надежды, с единственной просьбой: никогда и никому не говорить о том, что они были здесь. Александра терпеливо объясняла, что это первое правило их общения – даже настоящее имя называть не обязательно. Главное – без утайки, подробно рассказать о том, что привело их в этот кабинет.

За годы практики Александра научилась воспринимать их проблемы спокойно, абстрагированно, поставив между собой и посетителем невидимую стену. А несчастный должен пребывать в уверенности, что его невзгоды, ошибки, разочарования постепенно растворятся в череде их неспешных диалогов, выстраивания новой модели поведения. Непросто убедить человека сломленного в том, что в большей степени решение всех его проблем зависит только от него самого. Достучаться и вытащить его из пропасти собственных ошибок, ненавязчиво, но убедительно показывая путь из сложившейся ситуации, – задача, которую Александре приходилось решать изо дня в день. Выбрав эту профессию, она не предполагала, насколько много сил придется на это тратить, но это был ее выбор. Желание совершенствоваться и быть лучшей перевешивало трудности и периодические сомнения.

Последний клиент выжал из Александры все соки. Этот мужчина требовал невозможного: он хотел, чтобы следующий сеанс проходил у него дома. Объяснить ему, что это противоречит правилам, оказалось задачей не из легких, но мужчина настаивал. После нескольких попыток убедить посетителя встретиться в рабочей обстановке кабинета Саша решила сменить тему. Она применила хорошо проверенный способ – лучезарно улыбнулась. Опыт показывал, что улыбка обычно обезоруживает, делает собеседника более сговорчивым. Разумеется, о поездке домой к клиенту не могло быть и речи, но озвучить это незыблемое правило нужно было максимально деликатно. В самом разгаре, казалось бы, прекрасно аргументированной речи мужчина резко выбросил руку вперед.

– Хватит морочить мне голову! – грозно заявил он. – Если в следующий понедельник вы не приедете ко мне домой, во вторник я покончу со всей этой канителью раз и навсегда! У вас есть эта чертова неделя, чтобы… Ну, вы поняли! На этом разрешите откланяться.

Инициатива явно перешла в руки клиента, а этого Александра допустить не могла. Она поднялась со своего кресла и окликнула того, кто решил изменить правила игры. Очередной взмах его руки уже на ходу, по-видимому, означал безоговорочное окончание общения. Мужчина поспешно, слишком громко закрыл за собой дверь, оставив своего психолога в напряженно-недоуменном состоянии. Вывод напрашивался сам собой: пока ей не удалось наладить с ним контакт. Впереди долгая и кропотливая работа. С одной стороны, это было интересно, но с другой… вот в этом и заключалось самое неприятное. Саша заметила, что в последнее время любимая работа перестала занимать ее так, как это было раньше. Разнообразие проблем сузилось в примитивный круг ревности и психозов на сексуальной почве. Причем наблюдалась неутешительная тенденция: материальное благополучие пациентов обратно пропорционально их сексуальной активности и удовлетворенности. Доказательств тому много, и этот истеричный мужчина, все сеансы сверливший ее недоверчивым, порой насмешливым взглядом, не исключение. Уж не затем ли он хочет сменить место встреч, чтобы предложить вместо доверительного разговора непринужденный секс? Его жесты порой выдают рвущееся наружу желание. Что может быть хуже неосуществленной фантазии?

Александра достала сигареты, включила систему очистки воздуха. Курение – слабость, с которой по-настоящему бороться не хотелось. Альтернативный вариант порицанию и терзанию себя – красивый мундштук, дорогие сигареты – всего пару штук, но находящихся в изящном портсигаре. Внешне картина меняется. Никакого впечатления зависимости – некая отрешенность, легкое потакание слабости, бороться с которой пока не имеет смысла. Саша знала, что выглядит неотразимо, волнующе, загадочно. Важно было сохранить именно последнее, потому что без этого сексуальность плавно перейдет в вульгарность.

Подойдя к большому овальному зеркалу, Александра взглянула в него. Она пыталась быть максимально объективной, критически всматриваясь в свое отражение, но придраться было не к чему. На нее смотрела очень красивая, уверенная, полная энергии женщина. Без сомнений, это не могло не радовать! Саша профессионально переключилась с неприятных мыслей о последнем клиенте на эмоции, приносящие удовольствие. Еще никто не возражает против того, чтобы отлично выглядеть, но если в двадцать это легко, то после сорока красивая обложка нуждается в тщательной проработке. Кажется, ее усилия не прошли даром. Хороша! Пожалуй, сейчас она более эффектна, чем в юности. Тот случай, когда гадкий утенок превращается в изящного лебедя.

После сеанса самолюбования Саша включила громкость телефонного звонка. Она делала это всегда сразу после окончания приема. Обычно в это время она назначала встречи с новыми людьми, нуждающимися в ее помощи. Когда-то размещенное в газете объявление сделало свое дело. Александра никогда не забудет, с каким волнением она встретила первого посетителя. Ей казалось, что стук ее сердца заглушает слова. Как же она старалась не выдать себя. Она, от которой должна была исходить уверенность, чувствовала себя как на экзамене. Постепенно она не то чтобы очерствела, просто примерила маску спокойной рассудительности, а позднее по-настоящему научилась держать себя в руках. От нее требовались помощь, реальные советы, а как она могла дать все это, не научившись управлять собственными эмоциями?

Год за годом Александра расширяла круг клиентов, стараясь не переоценить свои возможности. У нее должно было быть достаточно времени на каждого, кто переступал порог ее кабинета. Никакой спешки, никакого конвейера. Пусть она поможет единицам, но это будет по-настоящему, личностно, глубоко проработано. Ей советовали нанять секретаря, чтобы не отвлекаться на мелочи. Но разве в ее работе они есть? Нет, секретарь – плохая идея. Она сама должна слышать голос клиента, по нему пытаясь составить его портрет. Это помогало ей понять, насколько она разобралась в типаже, прочувствовала сложность предстоящей работы еще до того, как увидит его. Настали времена, когда даже при максимально продуманном рабочем графике Саше все чаще приходилось просить извинить ее за то, что в данный момент она не могла оказать нужную помощь. Она не хотела подходить к делу формально. Быть может, даже сама иллюзия оказания помощи могла быть необходимым и достаточным условием успеха, но Александра ничего не делала в полсилы.

Убедившись в том, что у нее все получается, утопая в благодарностях тех, в чьих глазах она снова видела искру надежды, ожидания счастливого будущего, она сама воспарила. Это было не поддающееся контролю разрастающееся ощущение собственной значимости, превосходства. Оно захлестывало, превратившись однажды в комплекс незаменимости. Один из клиентов прямо сказал, что она напоминает ему вампира, питающегося чужой болью. Это случилось лишь один раз, но Александра задумалась: она такая же, как и те, кто нуждается в ее помощи. Просто пока у нее получалось управлять своей жизнью. Эйфория от собственной важности навсегда отступила, освободив место здравому смыслу, уверенности в себе, дающей основания оставаться внутренне спокойной, собранной.

Но сегодня, когда этот взбалмошный истеричный мужчина угрожал суицидом, Александра почувствовала, как по телу пробежала неприятная волна неуверенности в себе. Состояние на грани страха. Оно длилось всего минуту, но этого было достаточно для того, чтобы снова задаться вопросом: на своем ли ты месте, милая?

Телефонный звонок помешал получить всю полноту ощущений от самобичевания.

– Здравствуйте, слушаю вас! – дежурная фраза, произнесенная приподнято-радостным голосом. Это восторженно-приветливое звучание отрабатывалось годами. Еще с тех пор, когда Саша только собиралась стать психологом. Уже тогда она интуитивно чувствовала, что первое впечатление о человеке, которого не видишь, зависит от тембра его голоса, интонации. Нужно говорить так, чтобы на другом конце провода были уверены – именно этот разговор самый важный, самый долгожданный.

– Шурочка, я вовремя?

– Мама?

Договоренность – никаких звонков в рабочее время – была нарушена. Мама не относилась к числу тех, кто нуждался в профессиональной помощи психолога. У Риммы Григорьевны на все свое мнение. Она умело маневрировала среди норм, приличий, умудряясь жить по собственным правилам. Это не была насыщенная, наполненная праздниками жизнь. Скорее, существование, ограниченное природной впечатлительностью и склонностью к панике. Пытаться переубедить Римму Григорьевну в том, что ее взгляды на мир нуждаются в корректировке, – напрасная трата времени. В бесконечной веренице сбывшихся и всегда ожидаемых неприятностей Римма Григорьевна хотела видеть рядом с собой человека, на которого можно опереться, который не оттолкнет, не отмахнется.

Выбор пал на единственную дочь. В конце концов, по мнению матери, она должна воздать по заслугам той, которая родила и воспитывала ее, забывая о собственных нуждах. Это было одним из краеугольных камней жизненной философии Риммы Григорьевны: сколько в детей вложено, столько должно быть отдано. И не важно, что ребенку уже за сорок. Он все еще в долгу. Он должник до самого последнего вздоха, своего ли, родительского – не важно. Дети платят по счетам и не должны скупиться на проценты. Одно радовало Римму Григорьевну: все причитающиеся дивиденды достанутся только ей одной, потому что проходимец-отец бросил их еще до появления дочери на свет.

Его никто не искал. За все эти годы Олег Васильевич Лесков не дал о себе знать. Они так и не расписались, но Римма с чистой совестью дала дочери фамилию и отчество несостоявшегося супруга. Воспитывала дочь одна. Воспитывала так, как считала нужным. Краснеть за Сашу не приходилось. Только вот той близости, о которой мечтала Римма Григорьевна, не получилось. Сначала ей нравилось, что не по годам развитая и самостоятельная девочка словно и не нуждается в ее опеке и заботе. Маленькая взрослая женщина не совершала необдуманных поступков, хорошо училась, мечтая стать актрисой. Драмкружок при доме школьника, танцевальный ансамбль – на спектакли и выступления Римма Григорьевна приходила тайно. Саша категорически просила ее не делать этого.

– Не нужно приходить, мам. Если я увижу тебя в зале, я собьюсь. Я тебе потом все расскажу. Договорились?

Римма Григорьевна напрасно ждала подробностей очередного успешного выступления дочери. Александра ограничивалась общими фразами, приносила фотографии. Ей и это казалось лишним. Девочка давно привыкла к тому, что мама занята собственными проблемами. Поиск второй половинки затянулся. Очередное разочарование делало мать раздраженной, необоснованно грубой. Срывалась на Саше, потом чувствовала вину, пыталась ее загладить. Убеждая себя, что ребенок ни в чем не виноват, с некоторых пор все чаще видела в дочери причину своего одиночества: мало настоящих мужчин способно искренне любить и принять женщину с чужим ребенком. Или это ей так не везло по жизни, если даже отец Саши испугался.

Уставшей от одиночества Римме Григорьевне не хотелось видеть причиной своих несчастий себя. Да, она слышала умное высказывание на этот счет, но оно ее не устраивало. Оно не вписывалось в канву ее мироощущений. Желая любви мужчины, она год за годом теряла взаимопонимание с дочкой, но долгое время это ее не беспокоило. Она считала, что та должна любить ее и заботиться, несмотря ни на что. Какие бы претензии и незаслуженные обиды ни приходилось Саше выносить, она – ее единственная дочь. Она должна быть благодарна только за факт своего появления на свет. Римма Григорьевна не знала, что поначалу Саша обижалась, а позднее научилась спокойно воспринимать как внимание, так и игнорирование с ее стороны.

С годами материнское сердце почувствовало прохладу, скрыть которую не могли дежурные улыбки, фразы о родительской любви и дочернем долге. Все переплелось в запутанную теорию с теоремами, не требующими доказательств. Саша вела себя предсказуемо, как будто и придраться не к чему, но Римма Григорьевна чувствовала себя неспокойно. Чем дальше, тем яснее она понимала, что ее планы под угрозой: единственная дочь все больше выходила из-под контроля. Так можно и не дождаться выплат по счетам.

В этом предчувствии была достаточно большая доля правды. Александра росла с уверенностью, что никому ничего на этом свете не должна. Это была реакция на долгие годы борьбы с ощущением собственной ненужности. Трудности первой любви, первого предательства, неискренней дружбы ей приходилось преодолевать без чьей-либо помощи и поддержки. В какой-то степени это ее закалило, в какой-то – сломало. В результате за спиной один фиктивный брак, другой – неудачный, разбитое сердце, два аборта и профессия психолога, благодаря которой Александра пыталась убедить себя, что ее проблемы ничто в сравнении со страданиями ее клиентов. Убегая от своих комплексов, Саша активно и довольно успешно помогала другим избавляться от «тараканов». Этот процесс настолько захватывал ее, что в какой-то момент она словно переставала существовать в своей реальности.

Ушли в прошлое детские обиды на мать, потускнели несбывшиеся мечты и первые невинные поцелуи, как и мальчишка из класса – ее первая любовь, Саша старалась изменить все, что напоминало бы о неудачах. Со временем сменила квартиру, ушла из районной клиники, открыв свой частный кабинет, меняла партнеров, влюблялась, жила одним днем, не строя планов.

В какой-то степени она вела себя по-мужски. Ей нравилась независимость, интрига нового дня. Ничего хорошего в замужестве, детях, будничных заботах она не находила. Сказала себе, что сыта семейной жизнью, и дала себе слово наслаждаться каждым прожитым днем. Она делала это в меру своего опыта, понимания счастья и удовольствий. Ей нравилась жизнь без обязательств, жизнь хозяйки, полностью владеющей ситуацией. Все, как говорится, под контролем, но одного Саша так и не смогла изменить. Римма Григорьевна вдруг вспомнила о существовании дочери. Настойчивость, с которой мать начала проявлять интерес ко всему, что происходило с ней, раздражала наверняка так же сильно, как в далеком детстве Римму Григорьевну злило желание дочери завладеть ее вниманием. Доходило до того, что Александра вводила телефонный номер матери в «черный список», но тогда учащались незапланированные визиты.

Саша пыталась деликатно объяснить, что на этом этапе ей не нужна новая подружка, а ничего более глубокого она предложить не может. Момент налаживания близких отношений упущен безвозвратно. Для Александры это было настолько очевидно, что оставалось удивляться наивности и настойчивости матери. Тем не менее она выполняла обязанности дочери: стоило Римме Григорьевне о чем-то ее попросить, Саша бросалась выполнять поручение. Ей не хотелось со временем мучиться от чувства вины, но и злоупотреблять своей мягкостью Александра не позволяла. Давая понять, что поезд задушевного общения давно ушел, настаивала на сокращении звонков, встреч и участии в жизни друг друга.

– Мы прекрасно живем в параллельных мирах, – улыбалась Саша, прямо глядя в васильковые глаза матери.

Очередная просьба прозвучала несколько дней назад. Римма Григорьевна упорно не желала примиряться с тем, что раньше было для нее в порядке вещей. Отчуждение дочери теперь, когда Римме Григорьевне перевалило за шестьдесят, казалось трагедией. Но Сашу все устраивало, поэтому ей периодически приходилось напоминать о неписаных правилах их общения: «Давай не будем ничего менять, мам, чтобы потом ни о чем не жалеть. Ведь раньше все было хорошо без этих каждодневных пустых разговоров, сводящихся к тому, что тебе нужно помочь сделать генеральную уборку или срочно навести порядок на антресолях, а у тебя болит спина…»

Сколько раз она говорила об этом? В разных вариациях, по разным поводам – сколько? Неужели придется снова повторяться? Александра подкатила глаза к потолку. Незапланированное общение с матерью – не самое лучшее окончание рабочего дня. Оставалось надеяться, что только исключительная причина заставила Римму Григорьевну нарушить неписаное правило. Она не желала понять, что за последнее время отношения между ними разладились. Саша грустно усмехнулась – они перестали, а скорее, никогда и не понимали друг друга. Встречи свелись к редким показательным выходам, телефонные звонки – к общим фразам. И сегодняшний звонок вызвал у Александры приступ раздражения. Легко справившись с ним, она постаралась вложить в свои интонации максимальную дипломатичность и гибкость.

– Что ты хотела, мам? У меня мало времени.

– Шурочка, извини. Я знаю, ты не любишь, когда я звоню тебе на работу.

– Знаешь, – улыбнулась та. У нее не было желания задавать вопросы, проясняющие ситуацию.

– Я не хотела тебя рассердить, но обстоятельства вынуждают меня, и еще я подумала, что ты можешь узнать слишком поздно.

– Поздно. – Саша села за стол, скрестив ноги. Она отвечала автоматически, применяя один из своих приемов: повторение услышанной информации повествовательной интонацией. Как ни странно, это называлось активным слушанием.

– Прошло столько лет, многое изменилось, забылось. Все, конечно, могло сложиться иначе, но тогда это была бы другая история.

– Конкретнее, ради бога.

– Надеюсь, ты не примешь это близко к сердцу. Ничего не поделаешь – судьба.

– Вступление удалось. Переходи к сути. Что случилось? – Александра насторожилась. Нервно стряхнув пепел в фаянсовую пепельницу с рисунком из пестрых павлинов, она замерла в ожидании. Кажется, на этот раз это звонок женщины, не страдающей от скуки. Мама знает что-то убийственное. Как хорошо знаком Саше этот вкрадчивый, чуть усталый голос.

– Шурочка, это ужасно…

– Мама, ты достаточно меня подготовила. Я слушаю. – Александра вздохнула, закрыла глаза и глубоко затянулась. Внутри что-то оборвалось, разделяя жизнь на ту, что была до этого звонка, и ту, что начнется после. Было совершенно очевидно, что случилось Нечто. Даже предполагать было страшно. В какой-то момент захотелось бросить трубку, чтобы нежданная новость не нарушила размеренного хода событий, но это было бы верхом наивности полагать, что таким образом судьба изберет иной путь. Да и мама, похоже, любой ценой хотела донести до нее информацию.

– Шура, у Прохорова умер сын.

– У Дмитрия Ильича? – сигарета выпала из оцепеневших пальцев. – Господи, когда? Почему? Да ему же еще двадцати не было.

– В июле исполнилось бы.

– А что произошло? – идиотский вопрос. Как будто ответ на него мог что-то изменить.

– Разное говорят. Одни – сердечный приступ, другие – наркотики, передозировка.

– Мама, это точно?

– Да. Такие новости распространяются быстро.

– Ему конец… – прошептала Саша, не замечая, как от тлеющей сигареты расплавляется файл с документами. – Он был для него единственной надеждой. Он был для него всем. Ему конец…

– Ты так утверждаешь?.. Откуда ты можешь знать, ведь вы давно не общались?..

Дочь не удостоила ее ответом. Тогда Римма Григорьевна снова спросила: – Ты поедешь на похороны?

– Да. А ты?

– Нет. – Ответ прозвучал мгновенно.

– Вы ведь знакомы больше двадцати лет!

– Нет, я не могу.

– Человеку нужно хотя бы сочувствие.

– Эти слова соболезнования ничего не меняют. – Римма Григорьевна не выносила никакого давления. – У него достаточно широкий круг друзей и знакомых. Вместе они смогут пережить утрату.

– Послушай себя!

– Не настаивай. Ты же знаешь, я тяжело переношу такие моменты. Я боюсь покойников. Все равно ничего уже не исправить. Кстати, ты тоже не обязана.

– Я поеду.

– Тогда я узнаю время и перезвоню.

– Спасибо.

– Ты только держи себя в руках, Сашенька. В конце концов, это был его ребенок, его жизнь.

– Да, конечно, – автоматически произнесла Александра и положила трубку.

Запах тлеющей целлюлозы распространился по кабинету, но Лескова его не ощущала. Она почувствовала, как горячий, обжигающий комок подступил к горлу, и, закрыв лицо руками, заплакала. Слезы полились неудержимыми потоками. Стоило ей представить встречу с Прохоровым, как очередной спазм железной хваткой перехватывал горло. Как это должно быть страшно – потерять ребенка. Как будто отмирает часть тебя самого. Неужели после этого можно есть, спать, ходить по магазинам, встречаться с друзьями, чего-то желать? Как можно пережить похороны единственного сына, а потом заставить себя жить дальше?

В свои сорок три Саша так и не рискнула обзавестись детьми. Первый раз вышла замуж ради хорошего распределения, о ребенке не могло быть и речи. Она переспала с «мужем» просто так, из благодарности. Во второй – сначала ничего не получалось, а потом получилось, но с другим мужчиной. Элементарная измена, в которой она додумалась признаться своему благоверному. Зачем призналась? К тому же ребенка оставлять не собиралась, сделала аборт. Муж заявил, что простить не сможет. Развелись тихо, без скандала. Тогда Саша не ощущала вины. Ситуация казалась ей комичной. Просто немного не рассчитала с циклом, расслабилась – таких ошибок природа не прощает. Вот и муж не простил.

Оставшись одна, не грустила. Заводила мимолетные романы, как будто только это и имело смысл. Не использовала еще одну возможность стать матерью. И по возрасту было в самый раз, но мужчина, от которого забеременела, не настолько ей нравился, чтобы оставить ребенка. Саша легко пошла на очередной аборт, зная о том, чем могут закончиться такие эксперименты. Она уговаривала себя, что все должно быть по-настоящему, все еще впереди.

Только после того, как появилась своя практика, пришло ощущение пустоты. Чем больших успехов Александра достигала, чем большему количеству людей помогала, тем явственнее осознавала, что не имеет морального права советовать, направлять, корректировать. Она попросту самоутверждалась, вытаскивая других из глубоких депрессий. Люди, нуждающиеся в ее помощи, видели в ней человека, знающего ответы на все вопросы. Каждый раз у Александры была новая задача: возродить надежду, разбудить самолюбие, избавить от комплекса, помочь обрести уверенность. Разве все перечислить.

Ее благодарили, награждали такими эпитетами, что порой становилось не по себе. Она просила верить и доверять, настаивала на откровенности и открытости – залоге успешного взаимодействия. Она протягивала руку помощи, и за нее хватались с рвением обреченности, постепенно сменявшейся светом надежды. Проблемы разрешались, пациенты ощущали мгновения эйфории от сознания освобождения и способности жить дальше, дыша полной грудью. Наступил момент, когда после очередного выражения благодарности со стороны улыбающегося клиента Саша боролась с сознанием собственной ненужности. Эти запутавшиеся люди сами совершали чудесное превращение. Они даже не подозревали, что полученный результат – плод их кропотливого каждодневного труда. Она же выступала поводырем – только и всего. Ослепленные обидами, озлобленные, раздраженные, они нуждались в крепкой руке, уверенно ведущей к цели. Она с удовольствием протягивала им свою, зная, что каждая возрожденная душа и ее спасение.

Особенно радовалась Саша, когда удавалось наладить разлаженные отношения между родителями и их детьми. В таких случаях у нее создавалось впечатление искупления вины перед теми, кого она лишила шанса появиться на свет. Помогая примириться, найти общий язык, сближая поколения, какое-то время Саша чувствовала облегчение. Пустота отступала, давая свету и теплу проникнуть в самое сердце. Наступало ощущение праздника, которого не было ни в одном календаре. Именно за такие дни Саша любила свою работу.

Сегодня с самого начала все шло не так. Что-то невидимое витало в воздухе и отравляло привычную атмосферу откровенных бесед, которые велись в этом кабинете. Саша еще не знала, что случилось, но терзалась необъяснимым предчувствием плохого, непоправимого. Она мастерски настраивалась на волну очередного клиента, но, едва за ним закрывалась дверь, все внутри болезненно сжималось. В этот день Саше впервые захотелось исчезнуть из кабинета. Раствориться в пропитанном напряженным ожиданием воздухе мегаполиса и наблюдать за происходящим со стороны. Никакой ответственности, никакого участия, словно тебя и нет вовсе.

Теперь после звонка матери все стало ясно. Вот она – причина внутреннего напряжения. Где-то в пространстве Вселенной существуют невидимые нити, навсегда связывающие нас с людьми, с которыми когда-то шли одной дорогой. Отношения оставляют след в вашей памяти. След легкий и светлый, поверхностный или глубокий, а бывает кровоточащий, словно рана. Александра никогда не применяла подобные сравнения в беседах с пациентами. Хотя ей самой так и не удалось избавиться от одной из таких незаживающих ран. Разве можно быть хорошим психологом, когда знаешь за собой такое… Ее боль носит вполне конкретное имя – Дмитрий Ильич Прохоров.

Время от времени Саша вдруг вспоминала о нем, пыталась представить, как-то ему живется? Она видела его счастливым и несчастным, довольным собой и обозленным на весь мир. Тогда, много лет назад, ей бы доставило удовольствие узнать о его страданиях, о том, что без нее смысл его жизни утерян. Такие мужчины не могут оставаться одинокими по той простой причине, что их хотят заполучить многие, и, устав от борьбы с собой, они обычно сдаются той, что понастойчивей. Даже когда они еще были вместе, рядом с Прохоровым была другая женщина. Эта другая, не раздумывая, родила от него ребенка. Живое голубоглазое доказательство того, во что Саша отказывалась верить. Она отказывалась воспринимать любую негативную информацию, считая ее проявлением элементарной зависти. Ведь тогда она знала, что Дмитрий любит ее. Ей было двадцать, и в этом нежном возрасте она была уверена, что, если любят, не изменяют. Правда, к тому времени она поняла, что не хочет за него замуж. Так она чувствовала тогда.

Мама, обычно равнодушная к ее личной жизни, пыталась уберечь от ошибки. Твердила, что Прохоров – хороший выбор, не стоит играть с чувствами взрослого мужчины. Саша должна была выбрать его, поверить ему. Она знала, что все зависит от ее решения. Она могла обрести настоящего друга, преданного, верного, щедрого. Что теперь вспоминать. Нет ничего более разрушительного, чем копание в прошлом, в котором уже ничего нельзя изменить. Молодость безрассудна и эгоистична. Отказавшись от Дмитрия Ильича, она не испытала чувства потери. Жизнь била ключом. Задумываться о том, как пережил их разрыв Прохоров, Саша тогда не стала. Ей было все равно, как сложится судьба Прохорова в дальнейшем…

Прошлое промелькнуло, оставив неприятный соленый привкус. Лескова давно так не плакала, но чувство облегчения не приходило. Она уже забыла, что можно так беззвучно, горько проливать слезы. Саша оплакивала ушедшую молодость, совершенные ошибки, непростительную жестокость. Телефон звонил, но Александра не могла ответить. Она не хочет ни с кем говорить. Ей нужно побыть с собой наедине.

Почему она чувствовала себя виновной в трагедии, произошедшей с сыном Дмитрия Ильича? Никакой логики. Это была глупость, необоснованное обвинение. Но какой бы ни была причина гибели Илюши, Александра знала, что все могло сложиться иначе. Если бы только можно было все вернуть. Одно-единственное желание, которое она бы загадала фее, волшебнику, золотой рыбке. Не три – одно: быть вместе с Дмитрием, не оттолкнуть его.

Их судьбы могли сплестись в один жесткий узел, если бы тогда, много лет назад, она не поддалась минутному порыву. Она сделала выбор, и с того момента все пошло наперекосяк. Зачем скрывать? Должна же она хотя бы наедине с собой быть откровенной. Все сложилось не так. Нужно было еще двадцать лет, чтобы окончательно это осознать. Приятнее и спокойнее жить в самообмане, надеяться и заговаривать рвущуюся изнутри пустоту, врачевать раны других. Отвлекаться на их проблемы и боль. От этого не становилось легче, просто время просачивалось день за днем, год за годом. Но в жизни все подчинено своим жестким законам. Саша оставляла открытым вопрос о справедливости такого хода событий, зная только, что рано или поздно придется платить по счетам. Саша вытирала слезы – кажется, она может оказаться банкротом.

Глава 2

Первая любовь Риммы оказалась ее самым сильным разочарованием. Не она первая, не она последняя обожглась на всю жизнь. Познав то, что называют «любовью без памяти», девушка очень скоро начала ловить на себе косые взгляды соседей, осуждение всех, кто мог хоть что-то знать о ней, о ее родителях. В коммуналках не может быть секретов, здесь особая территория, где все обо всех известно. Улей всезнающей кухни гудел от известий о каждом, кто вел себя подобающим образом или, напротив, нарушал нормы приличия того времени. Здесь говорили намеками и прямо в зависимости от объекта внимания.

В какой-то момент именно Римма и ее молодой человек стали самой главной темой воркующих хозяек. Все видели красивую пару, все ждали свадьбы. Родители Риммы уже несколько раз принимали жениха в доме, оказывали ему всяческое внимание, но история закончилась весьма тривиально. Жених вдруг пропал, как будто и не было его вовсе. Римма с каждым днем становилась все бледнее, тише. Родители видели, как переживает дочь, успокаивали, но дело было не только в тоске по любимому. Пришло время признаться в том, что девушка позволила себе больше, чем предписывали неписаные правила морали. Римма была беременна.

Ребенка решили оставить. Надежда Петровна – мать Риммы – сначала плакала, а потом взяла себя в руки и на людях не показывала, как тяжело на душе. Единственная дочь опозорила, осрамила, но что поделаешь. Ходила с гордо поднятой головой, на коварные вопросы «доброжелателей» не отвечала. Отец вначале за ремень схватился, хотел исполосовать мерзавку, но, справившись с гневом, рассудил здраво:

– Что случилось, то случилось. Благо, отсюда мы скоро переедем. Будем надеяться, что молва за нами не потащится. – Григорий Романович погрозил дочери увесистым кулаком. – Квартиру нам государство выделило. Думал, заживем как короли, а ты нам в подоле ляльку. Тьфу, дура девка.

– Да оставь ты ее, Гриша, – вступилась за дочь Надежда Петровна, – на ней и так лица нет.

– Лица нет? Зато пузо скоро будет.

– Ничего, справимся. Главное, ты, дочка, на новом месте-то говори, что погиб муж. Трагически погиб, мол, и без подробностей. Люди сначала поспрашивают, а потом успокоятся, в душу ж не заглянешь. Здесь мы переморгаем, недолго осталось.

Родившаяся девочка удивительным образом вобрала в себя все от отца. Несмотря на протесты родителей, Римма с чистой совестью записала ее как Александру Олеговну Лескову. Отец настаивал, чтобы внучка носила его фамилию и отчество, но всегда мягкая и уступчивая Римма проявила несвойственное упрямство.

– У нее есть отец, – тихо, но тоном, не допускающим возражения, произнесла она. – Может быть, он одумается.

Она, действительно, какое-то время ждала. Но Олег и не думал возвращаться. Его судьба осталась для Риммы неизвестной. Вопросов ей больше не задавали. Осуждающие взгляды соседей постепенно сменились жалобными комментариями:

– Вот не повезло девке. Заморочил голову паршивец.

– Ох уж эти мужики. Ребенок – его копия, а ему, лиходею, все равно.

Лесков был мужчиной видным, так что на маленькую Сашеньку смотрели с восхищением. Прелестный ребенок вызывал восторг у всех, кроме ее матери. Видя в ней предавшего ее любовь мужчину, Римма была сдержанна в чувствах. Нет, она никогда не желала дочери зла, но ее материнская любовь всегда была приправлена щедрой порцией раздражения, вспыльчивости, контролировать которые Римма себя не утруждала.

Переезд на новую квартиру решил часть проблем: здесь никто не знал Кудрявцевых, никому не было дела до отца Саши. Жизнь в многоквартирном доме кипела. Жильцов сотни, поздоровались друг с другом – уже хорошо. Правда, версию о гибели Лескова все же пришлось озвучивать. Соседям, с которыми сложились хорошие отношения, Надежда Петровна сказала, что зять был завидный, но не пришлось дочке пожить всласть. Смерть она ведь всегда лучших забирает.

Вот так Римма похоронила Олега. Версия о его трагической гибели настолько часто повторялась, что в какой-то момент в нее поверили и сами создатели. На молодую интересную женщину с ребенком смотрели с уважением. Вот ведь какая верная – столько лет тоскует по мужу. Никому не приходило в голову, что Римма отчаянно пыталась найти спутника жизни, но серьезные отношения не складывались. Нравилась она – не нравились ей, она сгорала от чувства – к ней оставались холодны. Особенно непредсказуемой была реакция, когда Римма признавалась, что у нее есть дочь. Некоторые претенденты на руку и сердце исчезали сразу, другие пытались выглядеть благородно и даже знакомились с Сашей, но не более того. Шоколадки, куклы – заигрывания с ребенком длились одно-два свидания, после чего любовный пыл улетучивался, отношения заканчивались. К тридцати годам Римма не хотела мириться с одиночеством, не переставала надеяться.

Когда Саше исполнилось пятнадцать, бабушка и дедушка окончательно переехали жить в деревню. Уйдя на пенсию, они все чаще говорили, что городская суета сокращает их жизнь, вот и решились, наконец. Дом в деревне был небольшой, но с огромным садом и казавшимся бесконечным огородом. Раньше родители Риммы проводили здесь все выходные и праздники, возделывая благодатную землю. Теперь, когда переехали сюда жить, решили завести птицу, поросят.

– Вот вам здоровая, экологически чистая еда, – всякий раз приговаривал Григорий Романович, приезжая к дочке с гостинцем. Он явно получал удовольствие от того, что взращивал собственными руками.

– Ну, что ты, батя, тяжесть такую тащил. У меня холодильник от продуктов ломится, – недовольно бурчала на отца Римма, но все равно чмокала его в щеку. – Спасибо, конечно.

До рождения Саши она успела окончить техникум общественного питания, получить специальность. На работу решила выйти, едва Саше исполнилось полтора года. Ясли были для Риммы настоящим спасением. Благо, все рядышком, буквально через дорогу. Малышку в детский сад, а сама летела в магазин. За прилавком она чувствовала себя богиней. Покупатели мужского пола были щедры на комплименты. Эти знаки внимания всегда поднимали Римме настроение. На многие хотелось откликнуться, но сдерживал опыт неудавшихся отношений с отцом Саши. Со временем вела себя свободнее, решив, что не стоит вести монашеский образ жизни только потому, что первый мужчина оказался подлецом. Ей было все труднее справляться с периодами, когда ее женская природа начинала властно требовать эмоций, удовольствий.

Позднее, сменив несколько мест работы, Римма устроилась в универсам в центре города, практически сразу получив должность заведующей секцией. Никому не рассказала о том, что продвижение стало возможным благодаря близкому знакомству с директором магазина. Римму такое положение вещей устраивало. Зарплата хорошая, премиями не обижают, холодильник полон продуктов. Только вот родители не понимают и продолжают по старинке снабжать ее своими сельскими деликатесами: салом, мясом, яйцами.

– Бери, дочка, пока можем. Да и Сашку нужно откармливать – кожа и кости, прости господи.

Когда Григорий Романович произносил что-то в этом духе, Римма злилась. Отец не замечал косых взглядов дочери, потому что его приезду всегда радовалась внучка. В ее смеющихся карих глазах дед купался, как в теплых волнах прогретого июльским солнцем Азовского моря. Там он несколько лет подряд отдыхал с женой и Сашей. Кажется, это были самые счастливые времена. Теперь на поездку нет ни сил, ни средств. Покушать, как говорится, пожалуйста, а вот на излишки не скопили. Отдыхать по-людски стало не по карману, а уговорить Римму оздоровить дочку никак не получалось. У той, видите ли, свои планы, а Саша может прекрасно проводить лето у них в деревне. Как ни странно, Шура с удовольствием уезжала из душного города от равнодушия матери. Отдыхая друг от друга, они не успевали соскучиться за летние каникулы. Хорошее всегда быстро заканчивается. Так пролетало долгожданное лето, и снова наступала вереница серых будней, режим каждодневного выживания, в котором обе существовали сами по себе.

Они так и не стали подругами, как это случается у матерей с их взрослеющими дочерьми. Не было общих теплых воспоминаний, были лишь затаенные обиды и претензии друг к другу. Никаких советов, долгих задушевных разговоров по вечерам. Общение Риммы Григорьевны с Шурой зачастую ограничивалось обсуждением покупок, меню, распределением обязанностей по дому. Саша привыкла к тому, что мама не слишком вмешивается в ее жизнь. У подружек были другие отношения с родителями, более теплые, открытые, но в какой-то момент Саша поняла, что в таком положении вещей у нее есть свои преимущества. Одно из них главное, определяющее – свобода выбора. Что хорошего, когда каждый твой шаг контролируется? Ей казалось, что заботливые мамы переходят границу в своей опеке, внимании. Саша видела, как ершились ее подруги, тяготясь избыточным проявлением материнской любви, и думала о том, что в отношениях детей и родителей трудно достигнуть золотой середины.

К моменту окончания Сашей средней школы Римма все еще находилась в поиске своего идеала. Она снова сменила место работы – ушла из универсама, одно изменение автоматически повлекло за собой другие – новые знакомства, один любовник за другим. Ничего серьезного. Отражение в зеркале все чаще огорчало, а вот дочь, как назло, с годами расцветала, хорошела, становясь точной копией своего отца. Наступил момент, когда Римма не выдержала и сказала:

– С такими данными в актрисы бы надо попробовать, а?

Саша удивилась тому, как точно мать угадала ее заветную мечту. Вроде бы и не разговаривали об этом серьезно, а ведь попала в яблочко. Римма видела, что училась Саша ровно. Никаких проблем с точными науками, но любовь к лицедейству – это было то, от чего у девчонки замирало сердце. В драмкружке, постановки которого Римма смотрела тайком, Саше всегда давали главные роли. Она прекрасно справлялась с ними. Римма удивлялась: откуда у дочери такая способность перевоплощаться? Когда Саша подала документы в институт искусств, мало кто сомневался, что она не пройдет по конкурсу. Но ее актерская карьера так и не состоялась: два года Саша поступала, два раза тяжело переживала неудачу. Переживала сама – у мамы каждое лето была особенно горячая пора – любовная горячка, поездки на юг, разочарования, истерики. А провалы дочери на вступительных экзаменах маячили где-то на втором плане. Это был жалкий серый фон, от которого Римма пыталась избавиться, с головой окунаясь в водоворот страстей.

В результате, к всеобщему удивлению, Саша поступила в медицинский. Свой выбор она объяснила желанием доказать, что и в этот институт порой попадают без блата.

– Теперь у нас будет свой семейный доктор, – радовалась бабушка.

– Тебе очень пойдет белый халат, – заметила мать.

– Парни хорошие есть? – поинтересовался дед.

Веселый студенческий коллектив будущих медиков сложился сразу. В Сашиной группе что ни личность, то заводила и лидер, оспаривающий право быть в центре внимания. Немного циничные, очень уверенные в себе, не желающие заглядывать и на день вперед, они проживали каждый день как последний. После окончания лекций частенько собирались в небольшом уютном кафе неподалеку. Здесь все было не слишком дорого и достаточно вкусно. Студенты окрестили заведение «Кухней».

– Сегодня соберемся в «Кухне»?

– Подтягивайся в «Кухню»…

– Покуховарим после занятий?

Саша проводила здесь много времени, особенно в холодное время года, когда погода «радовала» проливными дождями, осенней сыростью, зимними морозами. Согревались дешевым портвейном, который тайком приносили с собой и осторожно разливали под столом в чашки из-под чая. Опытная барменша давно поняла, почему эта шумная компания очень редко заказывает кофе: после него нужно мыть чашки, не с гущей же вино попивать, а после самого крепкого чая, приправленного шутками-прибаутками, – нет. Эта ватага будущих медиков создавала особую атмосферу в заведении, поэтому барменша сквозь пальцы смотрела на выкрутасы весельчаков. Без них ее смена была бы просто скучной.

Посиделки в «Кухне» со временем становились все более редким мероприятием – увеличивались нагрузки в институте. Учиться с каждым годом становилось, с одной стороны, легче, с другой – труднее. Легче, потому что уже не чувствовала себя новичком, отпустили воспоминания о беззаботной школьной жизни. Труднее, потому что зачетные недели требовали все большей отдачи, а сессии – нервного напряжения. Лескова хотела стать хорошим врачом. В ее зачетке были оценки за знания, хотя сплошь и рядом студенты изворачивались, выкручивались, облегченно вздыхали, получив средний балл. Сашу это не устраивало. Она все чаще думала об ответственности за выбранную профессию, потому что в какой-то момент поняла серьезность выбора. Клятва Гиппократа неожиданно приобрела новые оттенки глубинной необратимости. Теперь это были не просто слова, произнесенные в эйфории от начала нового этапа, ожидания новых впечатлений. Она стала членом одной большой команды, где от каждого зависит успех всех. Правда, поделившись своими ощущениями с одногруппниками, Саша наткнулась на добродушное удивление.

– Ты, мать, не перегибай. Переучилась, по всему видно. Пора тебе на секс переключаться, а то крыша поедет, – вынесла вердикт староста группы Карина Звягинцева. С ней Лескова сдружилась и искренне считала, что та – ее первая настоящая подруга. Не то что в школе, драмкружке.

– Точно, вот на меня посмотри внимательно. Соберись и прислушайся к ощущениям, рождающимся пониже пояса… Что чувствуешь? – Сережа Абрамян, слывший первым ловеласом на факультете, обнял Сашу за талию. – Лескова, я ж в тебя безумно влюбленный!

Очередная посиделка в «Кухне» проходила под лозунгом спасения заблудшей души. Объектом спасения была Саша. Она уже жалела о своей излишней откровенности, хотя не могла не признать: пора заводить романы. Когда же еще? Слава последней девственницы факультета не слишком согревала. Только пока у Александры не было на примете того, кто, по ее мнению, достоин такого бесценного подарка. На последней дискотеке присматривалась. Тщетно. Даже разозлилась на себя. Мол, чего тебе, дурище, надо? Кого ищешь? Саша ждала, что сердце подскажет, но оно молчало. Даже мама, обычно соблюдавшая неписаную договоренность о невмешательстве, не выдержала:

– Шура, ты бы меня со своим мальчиком познакомила, что ли. Третий год учишься, пропадаешь целыми днями, а домой свою зазнобу не приводишь.

– Нет зазнобы, мам. – Саша совершила оплошность, признавшись в этом. У Риммы Григорьевны появился повод для насмешек. Она не упускала случая уколоть дочь, которая пока никак не воспользовалась авансом природы. – С такими данными и без провожатого. Позоришь ты меня, дочка.

– А я вот не считаю, что ты меня позоришь, – не выдержала Саша, – то с одним провожатым, то с другим.

Римма Григорьевна была вне себя от ярости. Ответила что-то обидное, но это не помогло успокоиться. Дочь, чертовка, права: ничего у них обеих не складывается. Только одна устала от поиска, а другая не спешила к нему приступать.

– Бойкая ты на язык стала, Сашенька.

– Растем-с. – Обычно, чтобы ссора не разгорелась, Шура ретировалась в свою комнату.

– Вот приедут бабушка с дедушкой, я им на тебя пожалуюсь! – это был последний козырь матери, действовавший на дочь убийственно. Сашка обожала стариков и меньше всего хотела огорчать их.

– Давай договоримся, мам, их в наши разборки не впутывать, – выглянула из комнаты Александра.

– Хорошо, – Римма Григорьевна неожиданно словно увидела дочь в другом свете. Не такая она уж и эгоистка, какой пытается выглядеть. Хорошая девочка, чувствительная. Ершится, так это проделки возраста. Все пройдет. – Давай разбираться в узком семейном кругу. Только знай, я очень хочу его расширить. Я устала от одиночества. Одна, столько лет одна…

– А я? Как же я, мам? – Саша не могла скрыть обиду.

– Я люблю тебя, Шурка. Только ты уже совсем взрослая. Иногда мне кажется, что моя любовь и забота тебя тяготят.

– Ты ошибаешься. Я их попросту не чувствую…

– Ты несправедлива ко мне, Александра. Я стараюсь, как могу. Да, я такая как есть, и можешь осуждать меня… Но другой я уже не стану.

Все произошло, как это часто бывает, неожиданно. Римма Григорьевна решила изменить стратегию и отдохнуть зимой. Летние приключения который год заканчивались плачевно. Может, зимой отдыхают мужчины посерьезнее? Купила путевку в Прикарпатье.

– Поеду, водички целебной попью. Говорят, там очень хороший источник.

– Конечно, мам, – Саша помогала матери паковать сумки. – Тебе нужно отдохнуть.

– Нам нужно отдохнуть, – поправила ее Римма Григорьевна, – друг от друга. Правда?

– Тебе виднее.

– Ты здесь посиделки не устраивай, хорошо? – в день отъезда мать нервничала, все время давала указания, предостерегала. Создавалось впечатление, что она волнуется из-за того, что Саша остается одна.

– Мам, ты не переживай, – Шуре было даже приятно. Редкие знаки внимания матери проявлялись по-разному. Чаще в виде колкостей, а на этот раз ее словно подменили. Она на самом деле нервничала.

– Я знаю, что говорю.

– Ну что со мной случится? С голоду не умру, в грязи не утону. Дорогу переходить умею.

– Я не о еде. Ты же понимаешь…

– Все будет нормально, мам.

Саша вздохнула с облегчением, проводя взглядом такси. Оно увозило мать на вокзал, а это означало начало трехнедельного рая. О том, что она временно одна на хозяйстве, Саша сказала Карине не сразу. Призналась мимоходом, в одну из посиделок в «Кухне».

– Ну, ты даешь, подруга! Уже семь дней такого кайфа, а ты ни гу-гу. Вот характер! – Звягинцева сделала вид, что обиделась, и тут же получила приглашение в гости. – Ну, это другое дело.

В этот момент Саша уже представляла, как завтра после занятий они приедут к ней домой, приготовят что-нибудь вкусненькое, а потом будут дурачиться допоздна. Может, Карина и заночует у нее. Пусть. Так даже веселее. Они будут смотреть телевизор, слушать музыку, пить чай с абрикосовым вареньем – оно особенно удавалось Римме Григорьевне – и болтать о планах на будущее, мечтать. Недели одиноких пробуждений и укладываний спать Сашке хватило, чтобы теперь мечтать об обществе подруги. Но в назначенный день Карина извинилась, сказав, что не сможет воспользоваться приглашением.

– Что случилось, Карина?

– Просто у меня… свидание.

– Свидание? – Саша почувствовала укол ревности. Звягинцева никогда не афишировала свою личную жизнь. Потом вдруг выяснялось, что у нее роман с пятикурсником, или непростые, по ее скупым словам, отношения с мужчиной много старше. Из нее приходилось вытягивать информацию по крупицам. – И с кем, если не секрет?

– С Юркой Будинцевым. Да, ты видела его на последней дискотеке в общаге.

– Что-то не припоминаю, – солгала Саша.

– Ну, ты ж тогда торопилась, я вас и познакомить не успела.

На самом деле Лескова прекрасно понимала, о ком идет речь. На дискотеке этого парня она выделила сразу. Внешне он был точной копией Юрия Антонова. Невысокий, смазливый, с очаровательной улыбкой, делающей его похожим на беззащитного ребенка, Будинцев понравился Саше с первого взгляда. Не успела она порадоваться долгожданному чувству, как ее ждало разочарование: к Юре подошла Карина и, поцеловав, совершенно бесцеремонно повисла у него на шее. Это было явной демонстрацией собственности. Саша болезненно поморщилась, отворачиваясь, чтобы не видеть откровенного поцелуя. Она не должна думать об этом юноше. Он на крючке у ее лучшей подруги, сияет, как начищенный самовар. Звягинцевой всегда удавалось отхватывать первоклассных парней.

– Когда же вы договорились? – Саша не могла скрыть огорчения. Запланированный вечер срывался.

– Да только что. Замотанный он – забот выше крыши. Учеба, работа – время в сутках не растянешь. Сама понимаешь, я должна воспользоваться моментом, – многозначительно улыбнулась Карина. Увидев, что Саша хмурится, поспешила ее успокоить: – Маман твоя еще не скоро вернется, не дуйся, еще подевичничаем.

А после занятий Карина вдруг всплеснула руками, хлопнула себя по лбу. Она выглядела так, словно только что открыла закон, по своей важности не уступающий открытию Ньютона. Как будто ей только что на голову свалилось то самое яблоко.

– Слушай, Шурка, а можно мы с Юрой к тебе в гости вечером приедем?

– Что? – вытянувшееся лицо подруги не предвещало положительного ответа. Саша была застигнута врасплох.

– Он такой юморист, обхохочемся! Оливье сообразим, котлет нажарим. Чего-нибудь для настроения примем, не возражаешь?

– Приезжайте. – Саша ненавидела себя за мягкотелость, Карину – за наглость.

Договорились на шесть вечера. Долго принимая душ, Саша думала о том, что ее квартира сегодня – место для самого настоящего свидания, что она здесь будет лишней. И как с этим быть, пока не знала. В голову лезли самые отвратительные мысли. Зависть к счастью подруги легко затмила трехлетнюю дружбу. Чтобы отвлечься, Саша возилась на кухне. Она приготовила столько еды, что хватило бы на роту. В кухне громко работало радио. Шура нервничала, но подпевала, пританцовывала, хотела настроиться на веселый лад. Но, чем больше она пыталась расслабиться и не нервничать перед предстоящим знакомством, тем сильнее стучала кровь в висках, тем неистовее билось сердце. Стоило только представить, что вот-вот Юра переступит порог ее дома, как в горле перехватывало дыхание. Все попытки вразумить себя заканчивались полным провалом, Саша поняла, что влюбилась.

Угораздило же ее. Обидно, что ничего не получится. Ей придется играть роль радушной хозяйки, с завистью наблюдать за влюбленными голубками. Карина может быть спокойна – Саша твердо решила не мешать счастью подруги. Хотя совершенно объективное отражение в зеркале не могло скрыть, что она гораздо красивее, эффектнее Звягинцевой. Что толку? Пускать в ход свое обаяние Саша не собирается. Так будет честно и правильно.

Саша вздохнула. Пока ее удел – терпеть ухаживания учителя физкультуры. Настырный, уверенный в себе, он уже несколько месяцев добивался ее внимания. Сейчас это казалось унизительным. Раньше Саша только посмеивалась и делала вид, что ничего не замечает. Девчонки с курса подшучивали над ее незадачливым ухажером, но Саша не обижалась. Девчонки делали это не со зла. Им было даже жаль ее, уставшую от внимания мужчины, к которому она была совершенно равнодушна. Она знала, что рано или поздно не выдержит и скажет что-то резкое. Пусть это закончится для нее неприятностями, зато она покончит с похотливыми взглядами и намеками. Почему за ней ухаживает коротышка с хорошо наметившейся лысиной на макушке? Она не давала повода. Ему ведь уже за сорок! Неужели в таком возрасте можно надеяться на ответное чувство?

Вот Юра Будинцев – другое дело. Он хоть и не под два метра ростом, но молод, красив и вообще – само обаяние. Везет Карине. Только что он в ней нашел? Сколько раз Саша слышала о своей подруге: «ни кожи, ни рожи», но, как показывал опыт, такие девчонки очень часто заполучали самых классных парней в институте. Самые эксклюзивные экземпляры попадали на крючок к вылитым крокодилам с кривыми ножками. Лескова уже не раз думала о том, что берут такие девы не внешностью, а тем, на что сама Саша пока не отважилась. В ее жизни еще не было серьезного романа. Горячие поцелуи, крепкие объятия, уговоры и просьбы возбужденных, сгорающих от желания юношей – ей так нравилось распалить и не дать, что вскоре за ней закрепилась слава «девицы-динамо».

Такая репутация в медицинском институте считалась позорной. Однако до поры до времени Шура не напрягалась по этому поводу. Она с детства знала, что всем не угодить, а ей самой нет никакого резона потерять девственность по пьянке в общаге, на чьей-то не слишком чистой постели, чтобы потом подробности интима витали по этажам. Всегда найдутся те, кто обо всех все знает и видел. Добрая половина девчонок из ее группы не была столь щепетильной и получила первый сексуальный опыт именно на скрипучих кроватях общаги, в маленьких комнатах, имеющих глаза и уши. Нет, это не для нее. У нее все будет не так. И пусть придется подождать. Сашка пока не видела причин, чтобы спешить.

Глава 3

Александра не знала, как она выдержала эти похороны. Невероятное количество скорбящей молодежи, отрешенное посеревшее лицо Дмитрия Ильича, его рыдающая жена. Горе изменило ее до неузнаваемости. Саша даже не сразу поняла, что именно эта женщина в черном платке – Светлана. В их последнюю встречу она выглядела иначе. Это была пышная крашеная блондинка с наглым прищуром прозрачных зеленых глаз. Грациозные движения и подчеркнутая уверенность в себе делали ее привлекательной. О таких женщинах обычно говорят – нельзя не заметить, но теперь это описание не имело к ней никакого отношения. Исхудалая, посеревшая, волосы давно не крашены, а глаза – они погасли.

Сжимая четыре красные розы, Саша никак не могла отважиться подойти к гробу, оставить цветы и попрощаться с Илюшей. Она понимала, что после этого нужно высказать соболезнования Дмитрию, Светлане, а это еще тяжелее, чем молча проститься с их сыном. Наконец Саша собрала нервы в кулак. В конце концов, она – психолог, она справится с собственными эмоциями, иначе – грош ей цена.

Несколько шагов дались Александре с трудом. Казалось, притяжение земли действует сильнее обычного. Ватные, тяжелые ноги едва ступали. У гроба никак не могла заставить себя посмотреть на Илью. Взгляд скользил по цветам, устилавшим белое покрывало. А потом она все-таки увидела неестественно желтое, застывшее лицо юноши. Казалось, она смотрит на него чужими глазами, это было похоже на фильм. Даже вздрогнула и тут же подумала, что в нем нет ни единой черты от отца. Как же он похож на свою мать. Аккуратно, бережно положив цветы поверх остальных, Александра задержалась у гроба. Она не замечала недоуменных взглядов. Она не могла отвести взгляд от лица умершего: решила обязательно найти в покойном что-то от его отца. Тщетно. Говорят, у него были Димины глаза… Она никогда не сможет в этом убедиться. Одно очевидно, это был красивый мальчик. И еще она знает, что он хотел стать врачом, как его отец.

– Прими соболезнования… – Вот она уже обнимает Прохорова. Он смотрит на нее непонимающими испуганными глазами. Кажется, он далек от происходящего. Узнает ли? – Держись, Димочка…

– Спасибо, – едва слышно, одними губами ответил Дмитрий Ильич.

На мгновение взгляд его стал жестким. Саша внутренне сжалась: в этом долгом тяжелом взгляде она почувствовала обвинение. Лескова понимала, что сейчас для него все недруги просто потому, что никто не поймет его боли. У всех, кто подходит и пытается утешить, нет такой глубокой раны в душе. Они могут говорить что угодно, но слова так и останутся словами. Александре захотелось провалиться сквозь землю, не знать, не чувствовать, не быть. Еще немного, и она не сможет сдвинуться с места. Она уже сама поверила в то, что виновата. Господи, помоги! Во рту пересохло, а ведь нужно повернуться и выразить соболезнования Светлане.

– Все слова – пустое, – осипшим голосом сказала Лескова, обращаясь к ней, – крепитесь. Крепитесь, Светлана Николаевна.

Прохорова ничего ей не ответила. Она уже не вытирала бегущие слезы, сопливый нос. Застонав, снова закачалась из стороны в сторону, закрыла лицо руками. Саша положила руку ей на плечо. Вздрогнув, женщина замерла. Потом резко дернула плечом, сбрасывая руку. Лица так и не открыла.

– Соболезную… – чувствуя неловкость, прошептала Александра и на негнущихся ногах направилась в толпу.

От подступивших слез все слилось в размытую серо-зеленую картину. Серость пасмурного дня, яркая свежая июньская трава. Какая несправедливость: природа оживает, а этот мальчик больше никогда не увидит цветущих кустов шиповника, не услышит пения птиц, не почувствует капли дождя на щеках. Для него все кончилось. Глядя на обезумевших от горя родителей Ильи, Саша подумала, что и для них – тоже. Их нет. Эти двое уже никогда не свяжут себя таким емким местоимением «мы». Есть он и она. Тот, кто связывал их, кто был смыслом их жизни, больше не нуждается в их заботе, любви, внимании. Он на пути в вечность и скоро предстанет перед самым справедливым и самым суровым судом. Наверняка ему нечего стыдиться, нечего бояться. Он просто не успел совершить то, за что другим придется держать ответ. В сдержанном шепоте, прорывающемся сквозь напряженную тишину, Саша только и слышала, какой прекрасный, воспитанный, умный, порядочный мальчик был Илюша. Слова сливались в бесконечный поток, поток – в волну, разрушающую волну, потому что того, о ком говорили, больше не было серди живых.

– Какая несправедливость, – вздохнул кто-то слева, – такой молодой. Пожить не успел. Пьянчуг, прости господи, которые и себя, и других мучают, плюют на свет, не забрать, а такого умницу…

Саша не стала больше слушать. Трагизм происходящего не укладывался у нее в голове. Если она чувствовала себя настолько подавленно, что творится в душе у Дмитрия и Светланы? Врагу не пожелаешь. Словно в ответ на мысли Саши, Прохорова запричитала, завыла. Мороз по коже, и вот уже несколько голосов слились в один страшный гул. Нельзя разобрать слов, никто не пытался их разобрать. У Саши сжалось сердце. Она уже жалела о том, что не послушалась матери: не стоило ей приходить сюда. Никому не легче от ее сочувствия. Дмитрию все равно, а Светлана… Она ее ненавидит и даже не попыталась скрыть этого даже в такой момент. Зачем же так? Ведь Саша не была ей соперницей. Не была в том смысле, в котором молодая девушка может конкурировать с опытной женщиной. Это было так давно, но Саше казалось, что время на миг вернулось вспять. Это было разрушительно и очень больно.

На кладбище Саша не поехала. Она решила, что просто не выдержит того, что там будет происходить. Заполненный автобус, наконец, уехал вслед за катафалком, а Лескова все еще не могла найти силы сойти с места. Достала сигареты, долго клацала зажигалкой, наконец автоматически дала кому-то прикурить, а сама так и не закурила. Зажав сигарету между зубами, пожевывала ее, бессмысленно глядя вдаль. Только теперь она почувствовала, как сильно разболелась голова. Нужно как-то дойти до машины – в аптечке есть обезболивающее. Снова ноги не слушаются. Эти двадцать метров показались Саше марафонской дистанцией. Ватное тело слабо реагировало на команды, во рту пересохло.

Тяжело опустив тело на водительское сиденье, Лескова открыла бардачок. Достала растворимый панадол-экстра, стаканчик, бутылку минералки без газа. Теплая «Моршинская» с «приправой» в виде лекарства показалась отвратительной. Опершись о подголовник затылком, Саша закрыла глаза. На черном фоне заплясали цветные языки, словно тлеющий костер. Обычно хватало нескольких минут, чтобы пришло облегчение. Но на этот раз боль была слишком сильной, до тошноты. В висках стучало – наверняка поднялось давление. Давно пора сделать энцефалограмму, заняться собой.

Кто-то постучал в закрытое окно. Александра вздрогнула, открыла глаза. От резкого движения кровь с утроенной силой застучала в висках. Машинально потирая их кончиками пальцев, Лескова увидела за стеклом мужчину лет шестидесяти с покрасневшими глазами. Он виновато улыбался и жестом просил открыть окно. Лицо знакомое, но имени Саша вспомнить не могла. Она нехотя опустила стеклоподъемник.

– Здравствуйте, Александра.

– Здравствуйте, – она ответила так, чтобы человеку стало ясно: его не узнали.

– Не помните меня? Аркадий Семенович… – улыбка сошла с его лица. – В те далекие времена я представлялся без отчества, а вот вы стали больше похожи на маму.

– Ах, да, конечно. – Лескова нехотя вышла из машины и протянула ему руку. Надо же было именно теперь встретиться. – Здравствуйте, Аркадий Семенович.

Прошло больше двадцати лет. Не мудрено, что Саша его не узнала. Давно, словно в дурной жизни, этот мужчина ухаживал за Риммой Григорьевной. Отношения не сложились. Тогда Саша не понимала, почему приятный во всех отношениях мужчина раздражал маму. Та говорила, что от Аркадия исходит приторный запах правильности. Римма Григорьевна не смогла избежать стереотипа, когда хорошим девочкам нравятся плохие мальчики. Аркадий Семенович был слишком воспитанным, слишком деликатным, чтобы на чем-то настаивать, проявлять инициативу. Ожидать от него чего-то непредсказуемого, горячего было ни к чему. Он слишком дозированно выдавал свои чувства. Принимать его ухаживания было скучно, но какое-то время Римма Григорьевна ждала пробуждения собственного здравого смысла и не отказывалась от встреч. Хватило ее не надолго. Впоследствии говорила, что ни о чем не жалеет. Александра не была уверена в искренности такого признания.

От густой шевелюры Аркадия Семеновича остались одни воспоминания. Теперь ее отсутствие маскировалось очень короткой стрижкой. Лицо, испещренное морщинами, бледное, усталое, очень отдаленно напоминало розовощекого энергичного мужчину, каким он остался в памяти Александры. Время безжалостно – эту истину Лескова открыла для себя давно и получала подтверждения на каждом шагу. Саша боялась, что ей не удастся скрыть свое разочарование. Владеть собой – одна из главных составляющих ее профессии, но сегодня Александра чувствовала себя опустошенной, обессиленной, к тому же – головная боль.

– Столько лет прошло, а я сразу узнал вас, – преданно глядя ей в глаза, произнес Аркадий Семенович. Осталась его вежливо-приторная манера общения, что вызвало у Саши очередную волну неприятия. По правде говоря, она не хотела разговаривать сейчас даже с папой римским, а этот мужчина заискивает и жеманно улыбается в надежде на ответную порцию открытости. – Помню, Сашенька, как мы в первый раз с Димой пришли к вам в гости. Как вчера было, честное слово. Я взял его с собой, так сказать, для поддержки. Я совсем не предполагал, что у него возникнет такая симпатия к вам, Сашенька.

– Простите, сегодня не самое удачное время для воспоминаний.

– Да, вы правы. Жаль, что после стольких лет мы встретились при таких печальных обстоятельствах.

– Прошу прощения, но я не очень хорошо себя чувствую. Я заставляю себя соображать. Эта панихида… она отняла все силы.

– Да, да. Разделяю ваши ощущения. Все это ужасно. Единственный ребенок, надежда родителей. Знаете, мне даже показалось, что Дима немного не в себе.

– Любой на его месте предпочел бы сойти с ума… – неожиданно сказала Саша. Страшно, что она на самом деле так думала. Наверное, она судила по себе. Такое горе ей помогло бы пережить лишь беспамятство. Хотя о чем это она? Забыла об абортах, жалостливая какая. – Не дай бог, конечно, жить в беспамятстве.

– Вы не знаете, о чем говорите, дорогая Александра Олеговна.

– А никто не знает… кроме Дмитрия Ильича… Светланы Николаевны…

– Никогда бы не подумал, что судьба поставит Диме такую подножку. Хотя, если разобраться, не первый раз спотыкается мой друг, не первый. – Аркадий Семенович многозначительно посмотрел на Сашу. – Давно его неприятности начались, очень давно.

– Вы давно знакомы, значит, знаете о нем немало, но сегодня не самый лучший день для воспоминаний, – нервозно заметила Александра.

– Вы тоже в курсе, Сашенька. Мне бы не хотелось говорить прямо…

– Извините, мне сегодня не до намеков.

– Тогда я скажу: он очень переживал, когда… когда у вас ничего не получилось.

– Опять вы! Нашли время, честное слово! Невозможно просто! Простите, мне нужно ехать, – Лескова уже не скрывала раздражения. Голова все еще раскалывалась, а общение с другом Прохорова не способствовало облегчению состояния. Снова сев за руль, Саша выглянула в открытое окно. – Кстати, вы почему на кладбище не поехали?

– Сердце, милая, барахлит, боюсь, не выдержу. А с Димой я разберусь. Он поймет.