Зависть как повод для нежности Маховская Ольга
– Не знаю, можно у нас… Только днем, ладно? – робко предложила Поля. Она не хотела мешать подруге, ее экспериментам, чувствам, авантюрам.
– Я даже не знаю, о чем с ним говорить, – успокоила ее Галя.
Как-то некстати он нагрянул. Равновесия сейчас и без того не хватает. Она была немного обижена то ли на Рабиновича, то ли на судьбу за то, что ей пришлось выступать в роли случайной партнерши. Больше она этого не хотела.
– Ну не выгонять же человека… – Поля не понимала, почему Галина еще совсем недавно вспоминала свой тур в Израиль и встречу с Рабиновичем, заливаясь смехом, а теперь вдруг посуровела, стала такой принципиальной, даже агрессивной. Да она и сама не знала, почему ее несло, только обида оказалась на этот раз сильнее любви и слабее гордости.
– О, может, тебе и этот понравился? Только я не сказала… Предупреждаю: он женат. Девушками избалован. Веселый человек, – воздала Галя должное своему возлюбленному, но тему развивать была не расположена. Она думала о будущем, а Рабинович был вчера. И если нет шанса быть вместе, нужно вести себя по-взрослому.
– Я подумала: может, он по тебе скучает, – сказала Полина, помогая распихивать продукты по полкам в холодильнике.
– Может, и скучает. Но замуж не возьмет. Он свое еврейское счастье ни на что не променяет. Я это про них поняла, а у нас своя гордость. Мы тоже семьи хотим, а не блядства.
– А я ему наш адрес сказала… – призналась Поля наконец. Знала, что глупость сделала.
– Да ты с ума сошла! Не верю! Что, вот так взяла и назвала адрес?
В раздражении Галя отбивалась, давая понять, что подруга переходит границы. Села, опустив руки, и аппетит и азарт пропал.
– Вот ты бы смогла увести отца у детей? Знать, что там дети, которые любят своего папу, и все равно увести? – с упреком, глухо спросила, не глядя в глаза.
– Но ты же развелась, своего, получается, не пожалела, а чужих – запросто, – заметила Поля.
– За своего я отвечаю. Кто принимает решение, тот и отвечает. Это справедливо. А когда один принимает решение, а потом ставит перед фактом другого, это нечестно. Не может судьба ребенка зависеть от чужой тети. Что я скажу чужому ребенку, когда он вырастет и спросит: «А по какому праву вы увели моего папу?»
– Скажешь, что вы полюбили друг друга, – нашла простое решение Поля. Она задумала вдруг картошку чистить, чтобы пожарить на ужин.
– Детский сад. Не такое подлое чувство любовь, чтобы обзывать им все подряд.
– Значит, если люди ошиблись однажды, они должны быть вечно прикованы к семье? – провоцировала Полина. Она отвернулась к раковине, а спиной к Гале было говорить спокойнее.
– Значит, что, если есть воздух, чтобы детеныш дышал и радовался, можно и потерпеть. А если он растет, а пространство не увеличивается и перспектив никаких, нужно грести лопастями, толкать его вперед, осваивать новые вселенные. У меня вот в детстве вроде все было, не хуже, чем у других. А когда подрастать стала, тесно как-то, неуютно, страшно, тоскливо стало. Ой, думаю, задохнусь. Ой-ой-ой… еле дождалась, пока школу окончу, и в Харьков умотала. Там хоть побегать по просторам, погулять, поглядеть на что-то новое, поудивляться, руками потрогать. Такая большая планета, а мы живем, как в катакомбах. Почему мы такие темные, а?
– Это у тебя комплекс провинциалки. А мы тут всего наедаемся. И когда вырастаем, нам хочется, чтобы нас в покое оставили. Не все могут этими возможностями и свободами насладиться. Я вот тоже хотела бы на свежем воздухе, в тишине пожить.
– А поедем летом? Только и всего – на поезд Москва – Полтава сесть. Летом вишни сочные, вот такие, как грецкие орехи. Накупаемся. Только тебе скучно там будет. Там петух – самое громкое, а все остальные только шуршат и поют. Эх, все хотят быть счастливыми и праведными, но не у всех получается. Человек всегда хочет невозможного и недоступного, через забор перелезть и посмотреть, что там? Чужие яблоки слаще. Хлеба чужие мягче. И дети чужие умнее и красивее.
– И мужья чужие интереснее… – сокрушалась Поля.
– Да, но красть все-таки нехорошо. Если только кто выбросит за ненадобностью, а? – подмигнула подруга подруге.
– Ну, если так, скажи ему, чтобы не заезжал. Я-то думала, ты будешь рада.
– Послушай, Полечка, мне нужно с тобой поговорить. Как твой Потапов? Вернулся с задания живой?
– Живой, – пожала та плечами.
Уже за столом, жадно жуя, Галя открылась:
– Я про себя поняла, что мне романчики как-то не по фасону, не мой стиль. Ну, гульнула, было сладко. Но не могу я с ребенком так жить, как птичка. Всем нужна, но никому конкретно. Мне с ним встречаться – только душу бередить. Лучше бы и не знать…
– Ты хочешь вернуться к Сергею?
– К Сергею мне уже не вернуться. Это не дело – туда-сюда ходить. Разбитую чашку не склеишь. Я понимаю, всем было бы лучше, если бы я замуж вышла. И мне тоже! Но я не могу, вырвавшись из одного застенка, сразу, не оглядевшись, в другую тюрьму сдаваться. Я пока на других мужчин обижена, чувствую камень за душой, тяжко. Как же можно, я не пойму, видеть перед собой слабую, растерянную женщину и не помочь, не прикрыть? Ведь мы же постоянно заботимся то о детях, то о мужьях. Почему нас кормят и пестуют только для койки? А так, по-человечески, не жалко. Я не знаю, как ты, а я себя скотиной чувствую иногда. Не больше.
Галя откупорила бутылку вина. Поля взяла бокал, спросила:
– Кто тебя сегодня обидел?
– Они не обижают, они не дают развернуться, – пригубила Галя, но и пить не хотелось. – Мне же тоже хочется выкладываться на все сто, показать класс. Но от женщины никто ничего не ждет. Мужчины зевают, уже когда думают о том, что снова придется встречаться. А если ты делаешь или говоришь что-то интересное, первое, что он думает: «У какого мужика она этому научилась? О, у нее хорошая память! У нее кто-то есть…» Я хочу, чтобы мне платили по-человечески за очень хорошую работу. Но им даже в голову не приходит, что я могу делать что-то хорошо. Ну, думает мой начальник, может, где-то она и ничего, в койке, например, но не у меня… Ну и буду ей платить три копейки…
– Галя, тебе не заплатили? – тревожно спросила Полина.
– Да нет. Вот за квартплату, и еще хочу тебе дать на всякие расходы пятерочку. Пока пятерочку. Ты приносишь ужины из детского садика, но можно что-то покупать по дороге. Бери-бери. Да мне правда все оплатили, – подсовывала она деньги. – Я могла бы зарабатывать больше, это же важно. Я даже не знаю, что бы я делала, если бы мне пришлось снимать квартиру.
– Об этом ты можешь не волноваться, у тебя есть дом. – Полине легче было испытывать неудобства, чем признаться в них близкой подруге. В конце концов, не вечно же так будет? Кто-то из них выйдет замуж, и они разъедутся. А пока ей нравилось чувствовать себя немножко мамой и очень серьезной женщиной.
– Ну, давай помою чашки.
Прощупав почву, Галя зашла с другой стороны:
– Я понимаю, что перегибаю палку… И тебе не совсем приятны могут быть мои фантазии. Но отпусти меня в Америку. Я серьезно.
– Прямо сейчас?
– Не сейчас, но через пару недель, не позже. Мне нужно торопиться, я же не могу у тебя все время жить.
– Да живи ты сколько хочешь.
– Понимаешь, мне нужен месяц, чтобы сориентироваться. Я очень хочу взять с собой Светочку. Но он ее так просто не отдаст. И пусть, имеет право. А потом я ее выкраду. И увезу. В Штаты. – Глаза Гали горели, она была одержима своей новой идеей.
Полина ужаснулась. Такая решительность ей даже и не снилась.
– А как же мы? – спросила она, уже не представлявшая своей жизни без них.
– Кто – мы? – уточнила Галя, перестав жевать.
– Я и Потапов? А как же я без Светочки?
– Но если хочешь мое мнение, Потапов для тебя простоват, – досталось и лейтенанту от Гали на орехи. – Надежен, честен, смел, агрессивен – да! Но простоват. Ты у нас девушка особенная, возвышенная, поэтическая. Ты вот думаешь о Луне, а он об уликах. Но, конечно, если станет генералом, можно будет его в театр водить, время появится духовно развиваться.
– Ты думаешь? А кто бы мне подошел, по-твоему? – заинтересованно спросила Полина.
– О… Надо подумать. Ну, Джорж Клуни явно не твой. А вот Джонни Депп уже ближе, он такой, с сумасшедшинкой, космический человек, – стала весело фантазировать Галя. – Мне бы – Джим Керри, мы с ним по темпераменту похожи. Тебе вот Алексей Баталов подошел бы, будь он помоложе. Ну, Ди Каприо в «Титанике». Хотя нет, не то… Ты же такая необыкновенная, Полечка. Смотри, как мы тут хорошо устроились… Светка сразу тебя полюбила. Как свою… – и посмотрела с любовью и умилением.
– Да у меня же до тебя ничего не было, никаких видов на жизнь… Но спасибо, мне приятно. Да лети ты в свою Америку.
Они обнялись. Это было объятие взаимной благодарности. И так стало спокойно оттого, что обе такие умницы, рассудительные, хорошие, с принципами и серьезными планами. С этого вечера Галя стала собирать чемоданы. У нее оставалось недели полторы до вылета, а она еще не знала, куда именно полетит. Но точно знала, что лететь нужно. Сейчас или никогда!
Галя не вылезала из Сети, атакуя сайты знакомств.
Ей приходили панибратские вульгарные сообщения, вроде: «Эй, девочка! Ты хочешь большой и чистой любви?» Она трижды меняла фото в своем профайле. Что-то подсказывало, что ключ к успеху заключается в фотографии. Бог знает почему, одни девушки, вернее их изображения, пользовались популярностью, а другие имели вид одинокий и заброшенный, как портреты на могилах. Сначала Галя поменяла свое фото на паспорт, с лицом строгим и неприступным, на фото, где она с широкой улыбкой в красном открытом сарафане, снимок сделал Рабинович в Эйлате. Теперь попросила Полю снять ее в профиль с распущенными волосами, романтично, мечтательно глядящую вдаль.
За пару недель был составлен условный список кандидатов и сделан неутешительному вывод. На израильскую фотографию реагировали чаще всего, но кто? Казалось, инвалиды всех мастей со всего мира кинулись в ее объятия, чтобы получить хотя бы один поцелуй. Очень толстые, очень старые, очень глупые, очень бедные, очень наглые… Женихи, пережившие естественный отбор, но не прошедшие культурный ценз. Цветные и альбиносы, в основном провинциалы, готовые сменить место жительства, то есть приехать к Гале. На брачной ярмарке было неприятно. Кому понравится выступать в качестве товара? Основными темами для обсуждения были секс и погода. Комбинация хорошей погоды и обширных сексуальных возможностей была наиболее удачной на этой распродаже.
В своих поисках Галя, наконец, обратила внимание на русскоязычные сайты. Многие русские, уехавшие в Штаты, сидели на сайтах городов, в которых жили. А на каждом таком сайте – Русский Бостон, Русский Сиэтл, Русский Лос-Анджелес – работала служба знакомств. Общение со своими пошло легче и было более содержательным. Теперь уже Галя не отказывалась от написания длинных писем, задавала вопросы, отвечала сама, настаивала на встречах, прямо говоря о том, что деньги на билеты ей не нужны. Она не по этой части, да и вообще не представляла, как можно брать деньги с мужчин. Сергей ее этому так и не научил. Но большой трагедии Галя в этом не видела. Здоровая, умная женщина, неужели не заработает себе и дочке?
С того момента как Галина улетела в Америку, прошло всего несколько часов. Полина только разложила на столе материалы для подготовки к занятиям, как на пороге квартиры появились Сергей со Светочкой.
– Мама Поля! – закричала девочка. Коротко, почти наголо стриженная, в мятом платьице, исхудавшая.
– Извините, Полина. Я был груб с вами в прошлый раз. С тех пор я много думал. И решил, что Светочке будет лучше с вами. Я не справляюсь. Девочке нужна мама. Или другая добрая тетя.Так и передайте Галочке.
Света зашла внутрь. Сергей внес сумку с вещами и игрушками. Достал из кармана конверт с деньгами и протянул его растерянной женщине.
– Это на первое время. Спасибо. Я знал, что на вас можно положиться.
И ретировался. Полина кинулась к ребенку.
– Светочка, почему ты так пострижена?
– Чтобы не расчесываться. У папы нет расчески.
– А почему платьице мятое?
– А чем его отгладить? У папы нет утюга.
– А почему ты такая худенькая? Тебя что, не кормили?
– Кормят маленьких, а я уже большая. Еду должна сама брать.
И чтобы продемонстрировать свои новые умения, прошла к холодильнику, открыла его и, схватив кольцо краковской колбасы, откусила со смаком.
– Ах, пивка бы!
Как из колонии вернулась. Полина стала убирать со стола бумаги, приговаривая:
– Моя ты крошка, сейчас мы с тобой пообедаем. Вот мама Галя только что улетела в командировку. Смотри, какую нам шляпу оставила.
Она надела на Свету красную шляпу-трансформер и, счастливая, повела ее мыть руки.
– Грибочек! Я – грибочек-мухоморчик! – радовалась та.
– Ты не представляешь, как мы теперь заживем. Какими мы будем счастливыми!
А вечером Полина и Светочка с кошкой Машкой сидели на подоконнике и смотрели на луну.
– А ты меня больше не бросишь? – Поле так хотелось услышать признание в любви от этой маленькой девочки*, такой родной, смышленой, рассудительной. Она прижала ее к себе, чтобы погладить по стриженой головке, по спинке.
*Комментарий психолога
Инфантильные люди очень привязываются к детям, ждут от них ответных чувств, видят в них самих себя – уязвимых и беззащитных, надеются на понимание. Но не все дети готовы принимать слабого взрослого. Светочка могла: она как раз из тех детей, которые испытывают потребность всем покровительствовать, не видя различий взрослый – ребенок, считая себя уже взрослой. Я вообще прихожу к выводу, что все люди изначально или дети (боятся слов «А теперь давай сам!» и никогда не взрослеют), или взрослые (не знают слов «Нельзя, ты еще маленький!»). Общаясь с детьми, можно понять, какой психологический возраст и статус станет для них самым органичным. Есть маленькие старички лет шестидесяти, есть маленькие стервы лет тридцати, есть вечные трехлетки с вечным испугом в округленных глазах, есть лживые подростки-шалунишки и т. д. Полина была измученной девочкой лет семи, которая старалась услышать добрые, теплые слова от близких ей людей в ответ на свои старания и преданность.
Но та вырвалась:
– Мне некогда. Давай уже, иди спать. А я тебе книжку почитаю.
– И про кого же ты мне почитаешь?
– Про Оракла.
– А кто такой Оракл?
– Как же ты не знаешь. Это язык у компьютера. Вот такой язык, вот, вот! – И Светочка показала язык.
«Понятно, дочери программистов читали, конечно, на ночь руководство по языкам программирования. Компьютерное поколение. Будем исправлять, заражать красотой реального мира!»
– Когда ты ко мне приехала в первый раз, луна была большая круглая, пузатенькая. А сейчас тоненькая-тоненькая, как дынная корочка, – рассказывала Поля.
– А у нас есть дынька? – девочке захотелось ее не только увидеть, но и попробовать.
– Завтра купим. Сладкую-сладкую, как ты. Станем тебя кормить, ты будешь расти. И луна будет расти. Посмотрим еще, у кого быстрее животик вырастет – у тебя или у луны? – интриговала Полина.
– У папы. А у тебя большой животик? – решила проверить Светочка состояние дел.
– Да. Я же хорошо кушаю, – погладила девочку по плечу Поля.
– Там ребеночек?
– Ой! Нет пока, – засмеялась Полина. Все-то она знает.
– Я тоже там была.
– Да? И как там?
– Ничего интересного. Темно.
– А здесь, снаружи, ну, не в животе у мамы – интересно? Тебе нравится? – с надеждой спросила Поля Светочку.
– Ага!
Глава III
Океан
Рожденная в СССР, будь она русской, узбечкой или украинкой, не боится кровосмешения и перемещения. Нет на свете других женщин, которых бы так же мало смущали расстояния и различия.
Если ты росла в колыбели мировой революции, твое место на баррикадах. Больше ни одна женщина не отдает всю себя, без остатка, борьбе. Вы думаете, мы боремся за любовь? Нет, мы боремся за справедливость, согласно которой каждую женщину на территории бывшего Советского Союза обязаны любить во всем мире.
Пока только некоторым из нас удается реализовать свой план. Например, женщине-космонавту Валентине Терешковой. Но, говорят, и она, как только открыли границы, создала свое брачное агентство, чтобы уполномочить какого-нибудь важного господина признать полную и безоговорочную капитуляцию перед красотой и мощью русской женщины.
Мы обращаем внимание на мужчин, только когда они не замечают нас. «Не может быть, чтобы он меня не любил. Или он дурак, или слепой», – вот логика россиянки, которой я советую вам придерживаться. Слепые и дураки нам даром не нужны.
Печальная правда состоит в том, что статистически женщин в России намного больше, чем мужчин. К тому же мужчины серьезно отстали в своих взглядах на половой вопрос и семейные отношения. Некоторые из них еще с XIX века считают, что хорошеньких и кротких девушек в России не осталось, и заведомо ставят крест на своем счастье. Некоторые, наоборот, никак не могут выбрать, каждая следующая девушка им кажется лучше предыдущей. Очевидно, они живут фантазиями, как художник, который именно последнюю из всех написанных им картин считает главным своим творением. Любят они только себя, свой восторг и свою, прямо скажем, физиологию. И что остается? Дюжина-другая эмоционально тупых и интеллектуально неразвитых типов, с небольшой зарплатой, амбициями и эрекцией.
Сегодня каждая россиянка стоит перед перспективой поиска возлюбленного за рубежом.Раньше суженого на коне не объедешь, сегодня до него и на самолете не всегда долетишь.
Галя никогда не была в Штатах, но ей нравились тамошние президенты. Они все производили впечатление веселых, добрых парубков, каких и на Сорочинской ярмарке можно было встретить в хорошие времена, когда еще ценились юмор и приветливость. В американской истории, если судить по портретам на купюрах, до недавнего времени тянулся долгий период правления серьезных, умудренных опытом и убеленных сединами мужчин. Америка набиралась мудрости. А потом вдруг, один за другим, начиная с Рейгана, пошли эксцентричные политики с очевидными актерскими данными. Из глубины Галиной детской памяти всплывал образ красавца в костюме ковбоя, даже лошадь которого очаровывала своей голливудской улыбкой. Сменой стиля правления Америка обязана, как известно, чудесам стоматологии и рок-н-роллу. Здравомыслие и рассудительность сменились драйвом и яркой репризой на публике. Речи президентов напоминали скетчи самых известных комиков. Человек, готовый посмеяться над собой, внушает доверие. Самоирония становится новой искренностью.
Эстрадные способы очаровать публикубыли знакомы Гале с младых ногтей. На Полтавщине было такое детское развлечение, когда все прикидываются клоунами и артистами, переодеваются и красятся, чтобы произвести впечатление, вызвать смех, одобрительные возгласы, желание обняться и что-то подарить в благодарность за доставленное удовольствие, позвать в гости, угостить вкусненьким, поцеловать. Если бы кто-то выяснил и объявил миру, что Буш-младший – потомок запорожских казаков, это было бы неудивительно. Не первая же Галя украинская женщина, отправляющаяся в Америку? Известно, что еще в XIX веке украинцы охотно переплывали океан в поисках работы – хохол всегда ищет работу, другой радости ему и не надо, значит, среди первых переселенцев были запорожские казаки или западноукраинские гайдамаки.
И все-таки Галя отправлялась в неизвестность, открытое плавание, где всякое могло случиться.
О русских эмигрантах – ученых, актерах, писателях – и их достижениях было известно многое. Об украинских – ничего. В отличие от Канады, где украинцы были на особом уважительном положении, в Америке о них никто не беспокоился.Украинцы предпочитали жить скромно, вдали от роскоши и богатства, на довольно скупой канадской земле, рассчитывая лишь на свое упрямство и трудолюбие. Как Киев соотносился с Москвой, так и Канада соотносилась с США. Примерно такая диспозиция сложилась в Галиной голове. Поэтому ее интересовали районы, расположенные поближе к канадской границе, чтобы в крайнем случае можно было перебраться к своим.
Идеальным городом для того, чтобы пустить корни, показался Сиэтл. Ни Нью-Йорк, ни Вашингтон, ни какой-нибудь Лос-Анджелес, куда стекаются авантюристы со всего мира, Галю не интересовали. Как провинциалка, она искала среду поспокойней, место, еще не облюбованное всем миром, там, где людей из бывшего СССР еще не так много, как на Брайтон-Бич. Где женская конкуренция послабее, там легче прорваться в лидеры.Секс в большом городе, конечно, приятная штука, но только по телевизору, а в жизни – замучаешься выходить каждый вечер на подиумы центральных авеню в поисках простого женского счастья.
Смущало, конечно, что Сиэтл стоял на берегу океана, потому что Галя не умела плавать. С детства боялась воды – наверное, кто-то испугал в бессознательном возрасте, может, на крестинах захлебнулась, когда батюшка обливал, и потом кто ее только не учил плавать, бесполезно. «Наверное, я отношусь к разряду неводоплавающих, но млекопитающих, что-то вроде коров». Но ведь не факт, что придется жить в Сиэтле до конца дней, можно и переехать.
Галя хоть и ругала Полину за высокие идеалы, сама тоже была с принципами. Во-первых, как трудоголик, она поклялась себе, что не станет содержанкой ни при каких обстоятельствах.Любовь за деньги не вписывалась в ее картину мира. Деньги отдельно, любовь отдельно, как котлеты и мухи, они не должны совпадать – такое ограничение добавляло азарта и оправдывало все эти приключения в ее собственных глазах. Подарки не в счет, ведь в таком случае она может подарить что-то сопоставимое, то есть вернуть – как будто взяла в долг. Не нужно смешивать бескорыстную любовь и прямое использование.
Но, надо сказать, Гале никто «в долг» и не давал, если не считать смешной шляпы от Рабиновича. Сувенир на память. Рассказы о соболях и бриллиантах казались мифами женщине, в глаза не видевшей ничего подобного. А если бы и увидела, то не смогла бы отличить от фианита или крашеной лисы. Не обучена. В селе на праздники надевают все пестрое, блестящее, но чистое и не заношенное. В Штатах тоже никто соболей не носил, все одевались чисто и просто. Видно было, что здесь много работали и много ели. Очень похоже на то, как живут на Украине.
В общем, Гале в Америке нравилось все. Конечно, звучало такое признание смешно – все равно что сказать: «Вы знаете, видел я эту Мону Лизу, ничего так, мне понравилась!»
Но, с другой стороны, у каждого своя Америка, которую предстоит открыть. Счастливая страна, ее все хотят узнать, о ней мечтают. Россия же казалась несчастной женщиной, которую каждый хочет бросить и сбежать.Почему так? Счастье, даже мнимое, притягивает. А несчастье отпугивает.
Галя понимала, что на историю о женщине из России, без мужа, зато с ребенком, оставленным в Москве на попечении подруги, клюнут не многие. А вот если стать вровень с аборигенами, заявить о себе с самого начала как о личности, это должно понравиться, вызвать симпатию, восхитить. Поэтому она решила активно интересоваться местными обычаями и возможностями, быстро соображать и сразу отказываться от явно проигрышных вариантов.
В аэропорту, в стороне от встречающих, Галя увидела своего героя, художника из Питера. Художник казался ей романтичным, полной противоположностью бывшему мужу-программисту. Хотелось как раз чего-то такого. И если не по национальности, то хотя бы по профессии, телосложению, цвету волос. «Может, Поля, мы не там ищем? Отказываемся от своего божественного предназначения? Выбираем себе подобных. Да и вообще, мы ли выбираем? Или это нас выбирают? Как ты думаешь, мы имеем право на выбор?» Полина пожимала плечами: «Ошибаются все. Думаешь, они не проклинают тот день и час, когда нас встретили?» – «Проклинают. Мой так и кричал: почему я не ослеп в ту самую минуту, когда тебя увидел?» – «Но сами они надеются на то, что мы с благодарностью примем их выбор». – «Спасибо им большое. И большое до свидания!»
Художника Галя выбрала самостоятельно. Так ей казалось. Она сама предложила не тянуть кота за хвост, а увидеться, поговорить. Все, что от него требовалось, так это встретить ее в аэропорту и забронировать гостиницу. Он предложил остановиться у него, но Галя поостереглась. Денег, конечно, было жалко, но гордость и свобода дороже. Она совсем не уверена была, что выбрала художника окончательно, и надеялась, что пообтесавшийся в США русский интеллигент с уважением отнесется к ее желанию быть независимой.
Одного взгляда достаточно было, чтобы понять, что он – не ее герой. Такой, какими были все мужики в России лет пятнадцать назад: в старой, застиранной рубашке в клетку, с длинными немытыми волосами, напряженным взглядом неуверенного в себе самца, который давно оценивал свои шансы на удачу как нулевые, но пока еще испытывал судьбу.
– Алексей, здравствуй.
– Здравствуй, Галина. Пойдем?
На разбитом «Кадиллаке» довез ее до недорогого отеля.
– Покажешь мне город вечером? Я пока немного посплю.
– Давай.
По тому, как загорелись его глаза, она поняла: понравилась.
А он ей – нет.
Определенно больной, алкоголик или шизофреник.
Алексей Маркин был художником, уехавшим из России в полной уверенности, что в Штатах станет известным и богатым. В него верили жена, дети, родственники, друзья и коллеги, которые остались в Москве. Талант его был безусловным, а успех быстрым, как в России, так и здесь, вдали от Родины, но в райских местах. Алексей писал пейзажи. А здесь дождь размывал все до акварельной чистоты. Влага висела в воздухе, оживляя и без того яркие цвета. На европейский вкус цвета экзотических растений Сиэтла казались слишком ненатуральными – ядовито-зеленый, сиренево-багряный, перламутровый, розовый…*
*Комментарий психолога
В Америке вообще искусственная гамма. Одежда, фасады, посуда выкрашены в специфические цвета. Особенно удивляет разлитый всюду чернильно-фиолетовый цвет. Это еще одна причина, по которой новичок будет чувствовать себя неуютно и жаловаться на то, что в этой стране все притворяются. Но Америка – это страна, в которой человек всеми силами старается подчеркнуть свое отличие от животных, а не гармонию с природой.
Может, потому, что природа здесь была такой доступной и впечатляющей, пейзажи расхватывали, но только до тех пор, пока в них звучали российские мотивы, под Левитана, а по мере того, как в картинах стали появляться японские сакуры и знакомые всем виды моря, Маркина перестали покупать. Всякий может выглянуть в окно и увидеть что-то подобное, даже лучше. Удавалось что-то продать по бросовым ценам в галереях Лос-Анджелеса. Но грянул финансовый кризис, и картины вообще перестали интересовать обывателя. Жена, приехавшая за Алексеем в Америку, еще некоторое время поддерживала в нем боевой дух. А он выпивал с такими же непризнанными гениями, художниками из России, проклиная страну, которая разочаровала его и отобрала мечту об американском Монмартре.
Прогулка оказалась недолгой. Алексей был уже навеселе, вел и без того раздолбанный автомобиль неаккуратно, Галю быстро укачало, и она попросила остановиться. Минут десять гуляла вдоль хайвея, соображая, что делать. Потом села, пристегнулась и предложила:
– Поедем к тебе. Посмотрю, как ты живешь, что творишь.
– Предупреждаю, это мастерская. Ты когда-нибудь была в мастерской художника?
– Когда-нибудь была.
– Мы, гении, не любим суеты. Для нас любовь – вдохновение.
«О, понесло!»
– Для нас, программистов, тоже, – Галя решила напомнить Алексею, что в гениях сегодня ходят не только художники. И вообще богема сегодня иная.
А какая разница между немытым программистом и лохматым художником? Одинаково неприятно, когда опустившийся мужик воображает из себя гения и требует безоговорочного признания минут на пять, чтобы потом снова погрузиться в мутные воды своих наваждений.
– Езжай помягче, а то меня стошнит прямо здесь.
Некоторое время Алексей ехал медленнее.
По дороге он произнес роскошную фразу из подросткового репертуара:
– Я как тебя увидел, сразу все ахнуло.
Галя отвернулась, чтобы скрыть досаду.
Мастерской служила пристройка к небольшому дому, который принадлежал пожилой американской паре. Алексей снимал у них эту пристройку, в ней и жил, оборудовав небольшой кухонный уголок с электроплиткой и столиком из куска фанеры. Посередине стоял бильярдный стол. На стенах – несколько картин с безликими натюрмортами и пейзажами, похожими на аккуратные копии других, возможно когда-то гениальных, полотен, от переписывания потерявших свой первоначальный свет. Алексей нервно прошел вглубь, к стеклянной стенке, открыл дверь и пригласил расположиться во внутреннем дворике. Дома он почувствовал прилив сил и уверенности. Не нужно было уже напоминать даме о том, что он – художник, твою мать, а не какой-то там работяга из дока.
Свидетельства артистического величия были повсюду – картины, книжный шкаф с альбомами репродукций, стаканы и баночки с кистями… На столике натюрмортом расположились фрукты, как будто с голландских полотен – крупный виноград, разрезанный лимон и подсохший гранат, а также немного потертая бутылка бренди. Для Гали он откупорил вино и даже откуда-то достал сыр. В довершение композиции на стол были выставлены два разнокалиберных бокала. Один круглый, большой, как аквариум, для вина. Другой – граненый, под бренди.
Становилось интересно. По крайней мере, визуально.
Время шло, бутылка пустела, красноречие художника нарастало. Он был философом вдобавок ко всему…
– Знаешь, что такое эмиграция? – раскачивался Маркин на стуле, подливая себе и Гале. Настроен он был решительно. – Это зона. А на зоне статус определяется силой, властью и сроком отсидки. И по этому кодексу ты – новобранец, салага. А салагу имеют все кому не лень. Может, потом тебе повезет больше, чем остальным, ты замуж выскочишь, разбогатеешь, бизнес свой раскрутишь. Но сегодня ты нуждаешься в своих и будешь делать все, что свои тебе велят. Сегодня у тебя нет ничего, чем ты могла бы удивить мир, детка. Даже если у тебя мультиоргазмия и грудь пятого размера.
– Третьего, – подсказала Галя.
– Ага… Извини, – художник лукаво покосился в сторону. Решил себя не выдавать, но все сканировал боковым зрением.
– Ничего.
– Ты эти фантазии насчет равенства брось. Нет никакого равенства в принципе. Его и не может быть. Все люди разные. И дело не в цвете кожи. Дело в разных возможностях. Тот, у кого их больше, тот и сверху.
– Ну сверху, значит, сверху, – согласилась Галя.
– У тебя нет пока ничего, кроме твоей психофизики и молодости.Но это не преимущества, это – слабые места. Ты – прекрасный кандидат для дедовщины. Любой молодой человек рассчитывает на то, что его выберут звездой, командиром, ахнут оттого, что он осчастливил собой этот мир. А все, чем он интересен миру, – это своим телом, молодостью и красотой. Попытки игнорировать этот запрос вызывают агрессию, – почти зловеще предупредил Маркин.
– Буду иметь в виду.
– Ум и образование – удел немолодых и некрасивых. Вот это и есть справедливость, когда всем, в общем, поровну благ достается. И за это равенство колхозное здесь глотку перегрызут.
Галина не без лукавства слушала, как Алексей путался в показаниях. Он не пугал ее своими заявлениями, предупреждениями и оценками. Наверное, на его глазах вершилось много несчастных судеб, и он имел право на все эти обобщения. Трогала искренность. Когда мужчина говорит жестко и прямо, это подкупает. И не из страха перед его эмигрантским опытом, и не потому, что он вынес ей приговор, а в благодарность за честность, она обняла его, когда он, ни на что не рассчитывая уже, пошел показать ей свою последнюю работу, заброшенную полгода назад. От неожиданности он даже отпрянул, замер, дав ей самой убедиться в том, что она этого хочет, а потом как-то мощно и со знанием дела уложил ее под себя на старый продавленный диван.
И уснул – резко, будто потерял сознание.
– Это хорошо, что ты сопротивляешься. Сопротивление – это шанс, – очнулся он через полчаса, когда Галя уже заварила чай в старом щербатом чайничке и сидела, расслабившись, в продавленном кресле из семидесятых. – А от меня беги. Мне нечего тебе дать. Я весь высох. Пожух. Сыплюсь. Держался, пока жена была рядом. Она долго верила, лет двенадцать от меня чего-то ждала. Я чувствовал, что она ждет, напряженно, трепетно, как олениха в лесу, прислушивается, дрожит от страха, прядет ушами. А потом как с цепи сорвалась. Все, говорит, домой. Там хоть родные, а тут только ты, и то – давно стал чужим.Забрала детей и улетела. А через пару месяцев стала присылать деньги. Молча, без предупреждений и записок. Думал, она дачу продала, мы ее купили на гонорары от моих картин. А потом узнаю от знакомых, что она организует выставки в Центральном доме художника, ездит в Италию, во Францию. Отвозит что-то галеристам, что-то привозит домой. Раскрутилась, детей в хорошую школу отдала. Я за нее рад. Но самое интересное, что она не предложила взять мои картины в Москву. Я было решил отказаться от ее помощи, гордость взыграла, но тогда мне придется и самому вернуться в Россию, а на это у меня еще большая гордость нашлась. Вернуться из эмиграции можно только победителем. А не нищим и состарившимся.
– Но она же смогла.
– У женщин нет гордости. Вас дети оправдывают за все, на всю оставшуюся жизнь. Как война оправдывает за все ветеранов.Мужчине нечем крыть.
– А как же независимость мужская? Когда плевать, что думают другие?
– Это не независимость. Это поза. И позу эту можно принимать, только когда у тебя козыри на руках. Блефуй, как тебе захочется. А когда нечем крыть, блеф усугубляет положение. Так что я молча терплю подачки от своей жены. И в благодарность за это изменяю ей.
– Но…
– И так держусь уже лет пять! – настаивал Маркин. – Может, она и ждала, что я не выдержу, прилечу, будем жить, как раньше, весело и легкомысленно. А я потому не еду, что боюсь ей в глаза смотреть. Опять начнет ждать, по ночам на плече вздрагивать, я сопьюсь. А так она, может, найдет кого-то поперспективнее. Да может, и нашла уже. Она с детства мечтала быть женой художника, музой. Бывают женщины-матери, женщины-стервы, бизнес-леди бывают. А есть музы. Такие, с воображением и рассеянным вниманием. Пока не встретят своего художника, или там писателя, или даже дворника. Придумают ему историю успеха и начнут обращаться с ним так, будто он – нобелевский лауреат. Смотрят на своего мужчину как на бога ошалевшими от счастья глазами. Сумасшедшие. И моя была сумасшедшая. Это я теперь понимаю. А тогда мне это нравилось. В самом начале раздражало. А потом я и сам поверил. Почему нет?
– Может, она была права?
– Гений – это переизбыток таланта. В молодости его легко перепутать с переизбытком сил и сексуальной энергии.Гений обнаруживается, когда человек лишается всего – здоровья, имущества, любви, признания. Если он и тогда продолжает творить и жить. «Пока творю, живу!» – то это и есть гений. А когда тебя не покупают, ты перестаешь писать и спиваешься, то это – не талант, а крах юношеских мечтаний о легком счастье и колоссальном признании.
– И что теперь? Что дальше?
– Буду продолжать мечтать и спиваться. Потому что это максимум, на который я способен. А мужчина всегда стремится к экстремуму.
– Ты так погибнешь. Неужели в Америке нет работы для хорошего мастера?
– Есть. Но меня не возьмут.
– Почему?
– Я не говорю по-английски. Чтобы устроиться на работу, мне нужно что-то говорить. А я не могу. Да и не хочу. Чем с утра до вечера делать то, от чего тебя воротит, лучше уж одному усыхать.
Алексей вздохнул, влил в себя остатки виски и тоскливо посмотрел на Галю:
– Тебе это все не нужно знать. У тебя другая история. Другие виды на жизнь и на жительство. Но меня не забывай, приходи за советом. Я, как монах-отшельник, живу скромно, вдали от цивилизации. Много времени, чтобы думать и медитировать. У остальных сплошной экшен, движуха. Живут как на автопилоте, пока в скалу не врежутся.
Маркин говорил то, о чем думал давно. Галя поняла: это был уже мертвый человек, навеки погрузившийся в свои воспоминания.Не было у него ни планов, ни желаний, ни обид. Влюбить его в себя было невозможно. Он пережил эмоции, достаточно сильные, чтобы потерять чувствительность и интерес к более спокойным человеческим проявлениям. Как контуженный после беспорядочных военных действий, живой памятник по лучшим своим годам. Слезы затуманили ее взор. Жаль стало себя.Если вот так вот придется доживать?
– Я пойду. Не надо меня провожать. Возьму такси. Ложись, поспи. Увидимся! – добавила она для верности, чтобы отстал. А сама надеялась, что больше его не увидит.
Бежать. Просто бежать. Тут уже ничего не поделаешь.
Первый блин, то есть первый американский жених, – комом.
В гостинице, подключившись к Wi-Fi, она написала Полине:
«Поля-Полечка, привет. Мой художник из Питера оказался нищим сумасшедшим из Москвы. Он не очень много присочинил, но упустил главное – живет на содержании у бывшей жены, ничего уже давно не пишет и хотел бы вернуться, да стесняется. Как все сумасшедшие, говорит интересные вещи, например о женщинах-музах, тоже сумасшедших, которые верят в гений своего избранника вопреки фактам и здравому смыслу. Любовь, по его версии, это общий бред, разделенный на двоих, которые в нем заинтересованы.Из такого бреда трудно выйти, потому что он включает в себя все – чувства, мысли, фантазии. Это болото, топь, в которой можно только висеть мертвяком. Вот он и висит. Жена его тоже в бреду, если, воспитывая сама двоих детей в Москве, посылает ему деньги в Америку. Наверное, она на что-то надеется, не понимает, в каком он состоянии. Ей необходимо разобраться в себе и начать, наконец, собственную жизнь. Без комплекса вины. Думаю, лучше ей потратить деньги на хорошего психолога, чем на безнадежного мужа. Я ее найду по Сети и дам твой телефон, пусть сама решает. Не отказывайся. Ты умница, и ей мозг вправишь, и денежку заработаешь».
Та ответила:
«Я знала, Галя, что поиски хорошей жизни за океаном – это проклятие всего женского рода.Художники вообще не вариант для семейной жизни. Как бы мы ни восторгались талантом мужчины, его духовностью, даже я, идеалистка, понимаю, что несчастье – состояние, как ржавчина, съедающее все: мозг, сердце, глаза. Человек без надежды не сможет творить. Я боюсь несчастных людей. Вокруг меня их достаточно. Отец, мать, да и я сама. Береги себя. Правильно, что сбежала. Он найдет кого-нибудь еще, не пропадет».
Галя:
«Непризнанный гений – это же подарок для многострадальной русской женщины,у которой все тогда срастается: она полюбила гения, его не признали. Общее горе заменяет любовь. Я бы так не смогла. Я готова счастьем поделиться, а горе – исключение из правил, не про меня».
Полина:
«Не дождавшись любви, люди ищут ей замену.Человеку нужен оправдательный приговор, легенда о непреодолимых обстоятельствах, которые помешали ему стать счастливым. Чтобы больше не мучиться, не тянуться к солнцу, плюнуть на эту любовь и отказаться от мечты. Думаю, все хотят особенной жизни.Уж лучше быть по-особому несчастным, чем прожить серую жизнь. Так?»
Галина:
«Принуждать к любви несчастного человека – это как заставлять глухонемого петь. Он рвет глотку, потому что ему в детстве рассказали сказку о том, что счастье – петь. А оказалось, что счастье – это молчать вместе с кем-то.
Вот я и ищу того, с кем мне будет так хорошо, как будто я босиком по траве иду. И это должен быть очень довольный жизнью мужчина. Может, и не богатый, но счастливый. Хотя вряд ли такой мужчина будет бедным. Скорее, он будет женатым».
Полина никак не могла понять, кто ей больше нравится. Потапов пугал ее своей профессией, такой немирной, опасной, даже жестокой. Но привлекал преданностью и искренней любовью. Она видела его сияющие глаза, это согревало и успокаивало. Говорил он какие-то глупости, но очень приятным голосом, так что если прищурить глаза и прикрыть уши, то лейтенант становился мелодично вибрирующим облаком теплых и радостных эмоций.
Сергей пугал своей резкостью, внезапностью поступков, смысл которых Полине был не совсем ясен. Как всякая женщина, не видящая темных сторон личности, она пыталась приписать бывшему мужу Галины благородные мотивы, искала в его поступках и словах проявления страданий и любви, но не была до конца уверена в том, что правильно его понимает. Если бы понимала, если бы они настолько совпадали, что не понадобились бы объяснения, Сергей обязательно испытал бы к ней чувство благодарности…
У женщин благодарность – предтеча любви. У мужчин – начало зависимости.Полина об этой разнице пока не знала и не понимала, почему он демонстрирует холодность и раздражение, вместо теплых чувств и восторга? Не мог он просто так ею воспользоваться. Не мог не заметить разницы между ней и Галиной. Не мог мстить ей за жену! Любовь это была или женское тщеславие, зависть, но Полина мучилась. Она старалась быть честной с собой. Завидовала Гале, но не тому, что она в этой заветной для многих людей Америке, а тому, что у нее была такая чудесная дочка и такой красивый муж. Мужчина, который страдает по своей жене, особенно интересен, потому что кажется, что и по тебе он бы тосковал точно так же. Когда перед глазами мечтающей о любви девушки разворачивается настоящая семейная драма, это дразнит воображение, будит желание вмешаться в сюжет и стать главной героиней.Но в том-то и дело, что Полино амплуа не позволяло ей оказаться в эпицентре страстей. В отличие от Гали она боялась проявлять свои желания, к тому же и не знала их толком, потому что отчетливыми и сильными они становились, только когда она их замечала у других людей. Вот тогда и ей хотелось «такого же».
В психологии это называется слабым «Я», о чем Полина не могла не знать. Но в том-то и дело, что даже глубокое знание психологии не спасает от реальных проблем, если они обусловлены характером человека, незыблемым по определению. Характер – если и не судьба, то приговор.
Зато ей нужно было не так много, как Гале, аппетиты которой постоянно нарастали, – иначе бросила бы она вполне нормального по нынешним меркам мужа? Полину совсем не расстроила бы весть о том, что однажды она выйдет замуж за хорошего человека и проживет с ним тихо-тихо всю жизнь. Она переживала, случится ли с ней такая простая с виду, но по-настоящему счастливая семейная история? В отличие от ее родителей, Поля понимала, что даже если повезет, то еще очень многое нужно будет сделать самой.
Отъезд подруги развязал Полине руки и мысли. Она решила пока не сообщать о Светочке, справляться самостоятельно. Поля понимала, что этот ребенок – ее шанс на лучшую жизнь. И что она для нее гораздо важнее мужчины, даже самого замечательного. С ней Поля себя чувствовала полноценной. Девочка была ее индульгенцией и охранной грамотой. Но в то же время Светочка стала для всех испытанием.
Потапов, который был готов на все ради любимой, вдруг резко изменился, посуровел. Он не ожидал, что ему предпочтут краденого ребенка.
– Поля, я должен предупредить, что мы с тобой можем проходить как соучастники по киднепингу. И не могу спокойно смотреть, как родители бросили ребенка и он, без всяких на то юридических оснований, живет у такой хрупкой и беззащитной девушки, как ты.
– Почему это? Галя оставила мне документы. Я Светочку в садик оформила как свою племянницу.
– Они не проверяли ваше родство?
Читать бесплатно другие книги:
