Проклятая звезда Спотсвуд Джессика

8

Финн ждет меня в полночь у садовой калитки, на его плаще и волосах снежинки.

— Какая неожиданность! Как ты тут оказалась?

Криво улыбнувшись, он берет мою руку, и мои пальцы сплетаются с его, упрятанными в перчатки. Вопреки гадкой погоде, у него бодрый голос и легкая походка.

— Ты опять забыла перчатки.

У меня не хватает смелости сказать ему, что ничего я не забыла, просто хотела дотронуться до него, не ощущая никаких преград.

— Пойдем в оранжерею, — предлагаю я, дрожа.

Порывы ветра бросают в лицо мелкую снежную пудру, заставляя щуриться. Мы идем по саду, и мои сапожки дюймов на шесть проваливаются в снег. Когда мы наконец добираемся до восьмиугольного стеклянного строения, полы моего плаща, подол платья и сорочки — все это в снегу. Я плету отпирающие чары, и мы входим. Очень хочется сбросить плащ, но я неподобающе одета: на мне нет ни корсета, ни нижней юбки. Когда я собиралась, Рилла только-только заснула, и я боялась разбудить ее вместе с ее неуемным любопытством.

В оранжерее под полом шипят трубы парового отопления. Стеклянные стены запотели от теплого воздуха. В центре помещения тянутся грядки перистых папоротников и растут призовые орхидеи сестры Эвелин. За ними усеяны мелкими яркими плодами лимонные и апельсиновые деревья. В этом оазисе весны и надежды посреди тоскливой нью-лондонской зимы пахнет влажной землей и зеленью.

Финн протягивает ко мне руки и запечатлевает поцелуй на моих холодных губах. Швырнув перчатки на один из столиков, он наклоняется, чтобы получше рассмотреть красный фаленопсис. Я принимаюсь вертеть в пальцах тонкий стебель белой каттлеи.[3]

— Какая красота! Как же это называется? — спрашивает он.

Я знаю о садоводстве больше, чем Финн. Это — исключение; как правило, его знания обо всем на свете куда обширнее моих. Я веду его по проходу.

— Это онцидиум, их еще называют «танцующая леди», потому что они похожи на дамские юбки. А это — дендробиумы.[4] Они не такие капризные, как остальные орхидеи, и поэтому сестра Эвелин разрешает мне помогать ей ухаживать за ними.

Остановившись за моей спиной, Финн обвивает меня руками.

— Тебе тут нравится, правда же?

Мне действительно тут нравится. Огромное облегчение — сбежать сюда от чужих глаз и сплетен, неотступно преследующих меня внутри монастыря, хотя тут я почему-то всегда чувствую себя немного виноватой, будто изменяю с этими тепличными орхидеями маминым розам.

— Это мое самое любимое место в Нью-Лондоне. Особенно зимой, когда слишком холодно, чтоб садовничать под открытым небом. — Я крепче прижимаюсь к нему. — А тебе удается находить время для твоих переводов?

— Редко. В промежутках между заседаниями Совета, проповедями и церемониями я постоянно занят. Брат Ишида представляет меня каждому встречному-поперечному, да так, словно я его любимая домашняя зверюшка. Очень противно.

— Правда? Ты выглядишь довольно бодрым, — подозрительно спрашиваю я.

— Ну, во-первых, это потому, что я счастлив тебя видеть. А во-вторых, у меня есть план. — Он разворачивает меня к себе лицом. — Не хотел тебе говорить, пока все не решено официально, но сегодня я встречался с братом Жимборским, главой Национального Архива. Я подал прошение: хочу получить в Архиве должность клерка и думаю, что у меня неплохие шансы.

— Ты хочешь остаться тут, в Нью-Лондоне? — спрашиваю я. В голове барабанным боем гремит предложение сестры Инесс.

— С тобой. — И он выжидательно смотрит на меня.

— Это просто великолепно. Я очень рада, — выдавливаю я, но мой голос звучит безжизненно. Дерзну ли я после этого просить его стать шпионом Сестричества?

Его улыбка исчезает.

— Что-то ты не выглядишь довольной.

Я отворачиваюсь и выдергиваю сорняк.

— Но ты же всегда мечтал быть учителем. И что без тебя будет с твоей матерью и с Кларой? Я не хочу, чтобы потом ты возненавидел меня за то, что остался.

— Этого не будет. Дело не только в тебе, Кейт. — Улыбка смягчает эти его слова. — Отчасти, конечно, я хочу быть с тобой. Но вот по поводу учительства… Преподавать, ни на шаг не отступая от утвержденного Братьями учебного плана, никогда не было моей мечтой. Тут, в Архиве, мне хотя бы не придется арестовывать ни в чем неповинных девушек. Буду регистрировать и хранить книги — некоторые из них сохранились во всей Новой Англии лишь в единственном экземпляре.

Он уже так много сделал ради меня. Как можно просить его снова пожертвовать собой? Я перехожу к следующей грядке.

— Мне кажется, все складывается просто замечательно для тебя.

— Скажи лучше, для нас. — Финн ловит мои запястья, остановив мою лихорадочную деятельность. — А если ты не хочешь, чтоб я остался в Нью-Лондоне, лучше дай мне знать об этом прямо сейчас.

Я выворачиваюсь из его рук.

— Конечно же, я хочу, чтоб ты был ко мне поближе.

Он внимательно смотрит на меня.

— Послушай, Кейт. Все записи Братьев хранятся в Архиве. Местные Советы шлют туда отчеты о каждом аресте. Если я стану там работать, у меня будет доступ к информации, которая может пригодиться Сестричеству.

— Ты… ты сказал сейчас, что хочешь для нас пошпионить? — хохочу я.

Финн неуверенно кивает.

— А что в этом такого смешного?

— Ничего смешного нет! Просто когда я в прошлый раз возвращалась в монастырь после нашей встречи, меня застукала сестра Инесс. Она видела нас вместе. Может, надо было заставить ее все забыть, но я этого не сделала. Она предложила, чтоб ты нам помог. В Совете есть и другая вакансия, брату Денисову, члену Руководящего Совета, нужен секретарь, и сестра Инесс хочет, чтоб ты занял эту должность.

Финн облокачивается о столик.

— Ну да, я понимаю, информация из Руководящего Совета может очень даже пригодиться.

В Руководящий Совет входит сам брат Ковингтон и одиннадцать его ближайших советников. Заседания проходят в обстановке строжайшей секретности, и никто не знает, где и когда состоится очередное из них. Кто именно входит в число этих одиннадцати, доподлинно неизвестно, хотя, конечно, слухов на эту тему ходит предостаточно.

Я отряхиваю влажный от растаявшего снега плащ.

— Это безумно опасно. Если тебя поймают…

— Я все равно буду в меньшей опасности, чем ты, — заверяет Финн, поглаживая пальцем кожу моего запястья, и у меня моментально начинает частить сердце.

— Но я-то с этим родилась, у меня не было выбора. А потом, мне кажется, в Архиве ты мог бы быть счастливым.

— Я лучше буду полезным. Я знаю Денисова. Ну, как минимум, кое-что знаю о нем. И меня ничуть не удивляет, что он в Руководящем Совете. — Лицо Финна вдруг становится мальчишески беззащитным, даром что у него щетина на подбородке. — Независимо от того, какую должность я займу, — ты огорчишься, если я останусь в Нью-Лондоне?

Я трясу головой:

— Конечно, нет! Я хочу видеть тебя часто, очень часто, так часто, как только возможно. — С этими словами я обвиваю руками его шею. У него болит голова: я почувствовала это, едва его коснувшись. — У меня до сих пор не было случая тебе сказать, но я стала очень умелой сестрой милосердия. К примеру, могу сказать, что сейчас у тебя голова болит.

Он морщит нос:

— Это все Ишида. Этот человек трещит без умолку.

Мы соприкасаемся лбами, и я вижу его боль: это красная дрожащая дымка, которая медленно оседает под воздействием моих чар. Головная боль — ничто. Я хотела бы защитить его от всех страданий земной юдоли.

— Так лучше? — спрашиваю я, и он кивает, пораженно глядя на меня. Мир начинает кружиться, и я вцепляюсь в его плечи. — Я и серьезные раны могу лечить, только потом побочные эффекты мучают. Чувствую себя немного… ватной.

— Ватной? — Он поддерживает меня за талию.

— Со мной все в порядке. Чтобы убрать головную боль, сильно напрягаться не надо, на это множество ведьм способно. А вот вчера я одной женщине жизнь спасла, — говорю я, удивляясь, чего это вдруг начала хвастаться своим колдовством. Раньше, помнится, я ненавидела собственную ведьминскую сущность, а теперь импульсивно продолжаю: — Я постоянно практикуюсь, и у меня все лучше получается. Мне лучше всех эти чары даются, ну, кроме сестры Софии, она наша преподавательница целительства. А мне нравится лечить. Я люблю помогать людям. В Харвуде я чувствовала, что делаю что-то полезное, хорошее.

— В Харвуде? — возвышает голос Финн. — Ты была в Харвуде?

Я киваю и слегка отступаю, чтобы лучше видеть его лицо. Он морщит лоб, карие глаза за стеклами очков смотрят мрачно.

— Я там была не одна. Раз в неделю сестра София возит туда послушниц поработать сестрами милосердия. А мне нужно было встретиться с моей крестной Зарой. Твоя мама когда-нибудь о ней упоминала?

— Сестры позволили тебе поехать в Харвуд? — Кажется, его на этом заклинило.

— Это было абсолютно безопасно, — уверяю я. — Сестра Кора, наша настоятельница, попросила меня расспросить Зару о прорицательницах, которые были раньше. После сожжения Великого Храма и перед Бренной их было две.

— А что с ними сталось? — осторожно спрашивает он.

— Это печальная история, — вынуждена признать я.

Такое облегчение — рассказать ему о пытках, экспериментах, безумии и о страданиях Томасины. Мне не хотелось волновать Мауру и Тэсс, но прошлой ночью мне приснилось, как Братья наступают на меня, грозя старомодными факелами. Впереди всех с мерзким гоготом шел Ишида. Это было очень страшно.

— Боже мой. — Руки Финна теснее смыкаются на моей талии. — Как можно мучить девочек и при этом называть себя людьми Господа?!

— Если девочка — ведьма, это как бы не считается. — Мой голос срывается, и я прижимаюсь щекой к его плечу. — Ты слышал что-нибудь о девушках, которых держат в подвале здания Национального Совета?

Финн гладит меня по голове.

— Слышал. Их сейчас девять.

С тех пор как было написано шифрованное письмо, узниц стало на одну больше.

— Я не знаю, как мне быть, — признаюсь я. — Маура и Тэсс сейчас тут. Маура винит сестру Кору за то, что она ничего не делает, чтобы защитить девушек. И Бренну она винит — Бренна сообщила Братьям, что новая пророчица сейчас в Нью-Лондоне. Маура считает, что Бренну надо убить, пока она не прорекла еще что-нибудь для нас опасное.

— А ты сама что думаешь? — спрашивает Финн, отступая, чтоб лучше меня видеть.

Я так рада, что Финн тут, со мной, и что с ним можно поговорить. Когда мы вместе, чувство вины за то, что я пока не знаю всех ответов, отступает.

— Я даже рассматривать такой вариант не хочу. Но она действительно может привести Братьев в монастырь, а я не знаю, как этому помешать.

Финн сжимает челюсти.

— Хочется выкрасть тебя отсюда прямо сейчас. Я уже наполовину готов это сделать. Уехать в какое-нибудь захолустье, где никто нас не найдет. Если бы я знал, что ты согласна…

Чтобы противостоять соблазну, я крепко зажмуриваюсь.

— Я не могу. Я должна позаботиться о Мауре и Тэсс. Что если ведьма из пророчества — не я? Вдруг это одна из них?

— Для меня это стало бы огромным облегчением, — севшим голосом говорит Финн. — Ты беспокоишься о сестрах, Кейт, но я-то в первую очередь переживаю за тебя. Кто-то должен и о тебе побеспокоиться. Ты готова в любую секунду принести себя в жертву, лишь бы они были живы и здоровы. Ты готова пожертвовать нами обоими.

Его слова повисают между нами как напоминание о том, что уже случилось однажды.

— Не знаю, могла бы я снова так поступить или нет, — искренне говорю я. — Я понимаю, для тебя опасно тут находиться, и я должна бы отослать тебя, но мне ужасно этого не хочется.

— Вот и хорошо. Побудь эгоистичной.

Финн приникает к моим устам в страстном поцелуе, и в мире не остается ничего, кроме его рук, его губ, его языка. Потом он отстраняется, чтобы скинуть плащ, под которым оказывается накрахмаленная белоснежная рубашка, серый жилет и брюки ему под стать — очень щеголеватый наряд, модный и красивый. Вот только в нем он не похож на моего Финна, взъерошенного неловкого школяра.

Сперва я запускаю пальцы в его густую шевелюру, а потом расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки, ослабляя воротничок. Мои губы тем временем движутся по направлению к его шее. Его руки инстинктивно смыкаются у меня на спине, и прижимают к себе, и не дают двинуться с места. На мне нет жесткого корсета, и поэтому пуговицы его жилета впиваются мне в живот. Я нашариваю верхнюю, расстегиваю ее и перехожу к следующей. Финн прихватывает зубами мочку моего уха.

— Ты меня раздеваешь?

Задрожав от его дыхания у себя над ухом, я расстегиваю третью пуговицу:

— А ты возражаешь?

— Нет. — Его голос кажется несколько осипшим.

Я снимаю с него жилет и бросаю на пол рядом с плащом. Мои руки снова обвивают его шею, и я ощущаю кончиками пальцев упругие мускулы любимых плеч.

Интересно, думаю я, как он выглядит без этой рубашки?

Как он выглядит вообще… без ничего?

Если бы я не вступила в Сестричество и осталась в Чатэме, мы, наверное, были бы уже женаты и каждую ночь делили бы постель. Руки Финна пробираются под мой плащ, но я лишь крепче прижимаюсь к любимому. Мне так сильно хочется быть с ним, что я даже краснею от стыда.

Потом дверь с грохотом распахивается, и мы шарахаемся в разные стороны.

В дверях, припорошенная снегом, стоит Маура.

— Я хотела спросить, чем это вы тут занимаетесь, но это и так очевидно, — едко говорит она.

Отчаянно покраснев, я пытаюсь привести в порядок свои растрепанные волосы. Финн отворачивается и поднимает с пола жилетку.

— А мне не спалось что-то, и я решила посмотреть на снег. Я, конечно, видела вас в окошко… но все гораздо серьезнее, чем я даже могла вообразить! Что ты себе думаешь, Кейт? Вас мог заметить кто угодно!

Незачем ей выглядеть настолько шокированной!

— Маура, со мной все в порядке. Возвращайся в постель.

— Ты что, думаешь, я оставлю тебя тут в таком положении? С ним? — гневно шипит Маура, и до меня доходит, что ее беспокоит вовсе не моя добродетель. — У тебя осталось хоть немного здравого смысла? Хоть чуть-чуть гордости?

Натягивая плащ, Финн бросает на меня уязвленный взгляд:

— Ты ничего не рассказала сестрам?

— Я не рассказала никому, — оправдываюсь я.

— Я понимаю, как это должно выглядеть, — говорит Финн, — но уверяю тебя, Маура, у меня по отношению к твоей сестре самые благородные намерения.

— Ну, может, моя сестра такая дурочка, что верит в это, но я не поверю. Кейт, он ведь нарушил все свои клятвы, которые давал тебе. Он же теперь член Братства!

Дверь с грохотом захлопывается за спиной Мауры, когда она подходит ближе, указывая на серебряное кольцо на пальце Финна.

Финн резко поворачивается к Мауре, взметнув полы своего черного плаща. Даже в этой одежде, которая символизирует то, что я всю жизнь ненавидела больше всего на свете, он умудряется выглядеть почти привлекательно, не знаю уж, как ему это удается.

Подозреваю, для меня он будет выглядеть привлекательно в любом виде.

— Я вступил в Братство, только чтобы помочь Кейт. И чтобы она могла выйти за меня замуж, — заявляет он.

Маура смеется.

— Кейт, пожалуйста, скажи мне, что не веришь в эту чушь. А если он погубит тебя, что тогда? Предполагается, что Сестры должны быть целомудренны. Тебя же арестуют, если кто-нибудь узнает, что это не так! Ты подвергаешь себя опасности из-за нескольких поцелуев, ты подвергаешь опасности всех нас! Ты когда-нибудь думаешь о ком-нибудь, кроме себя?

— Я?!

В чем она пытается обвинить меня, за что пристыдить? Финн — единственная часть моей, и только моей жизни, у меня больше нет ничего совсем своего. Маура хочет, чтобы я отказалась от него? Она всегда видит во мне только самое плохое и так скора на осуждение!

Гнев и смущение сталкиваются во мне, и от этого столкновения во мне вздымается моя магия, неразрывно связанная с этими чувствами. Маура отлетает на несколько шагов и ударяется о стеклянную стену оранжереи. Удар не настолько силен, чтобы поранить сестру, но достаточно внезапен, чтобы ее ошеломить.

Прежде я никогда не использовала против нее магию, но сейчас хочу, чтобы Маура понимала: я с ней не шутки шучу.

— Заткнись, Маура, и дай нам возможность все тебе объяснить.

— Что ты делаешь? — взвизгивает сестра. Рыжие пряди повыбивались из ее растрепавшейся косы, а с сапожек течет на пол.

— Он всегда знал, что я ведьма. Он все обо мне знает. Я могу доверить Финну свою жизнь. Мало того, я могу ему доверить ваши жизни.

Маура ахает:

— Ты с ума сошла! А что, если он шпионить будет?

Финн берет меня за руку:

— Да, я буду шпионить. Для Сестричества.

— Что? — Синие глаза Мауры расширяются.

Я шарахаюсь от Финна:

— Ты уверен? А как же работа в Архиве?

— Я уверен, — отвечает Финн, запуская руку в волосы. — Если для Сестричества полезнее, буду работать в другом месте. Что хочет узнать сестра Инесс?

— Сестра Инесс знает, что вы видитесь? Она это одобряет? — Маура сползает по стеклянной стене, и из-под ее нового черного плаща показывается мокрый подол синей ночной рубашки.

— Она считает, что Финн будет ценным союзником, — объясняю я.

— И ты в нее влюблен, — говорит Маура Финну. Вся ее воинственность внезапно испарилась, она выглядит теперь ужасно юной с этими ее рыжими кудряшками вокруг бледного личика. — И готов рисковать ради нее жизнью.

— Да, — со всей серьезностью отвечает ей Финн. Это очень впечатляет, уж я-то знаю. — Для меня важно что-то делать. Я был не согласен с политикой Братьев еще до того, как полюбил Кейт. Я постоянно вижу, сколько у мужчин ненависти к ведьмам и как мало они уважают женщин. Они вечно говорят о том, как поступали бы с ведьмами, дай им волю. — Его лицо омрачается. — Если я не буду с этим бороться, что я за человек?

Он хороший человек. Честный. Я смотрю на него, в очередной раз поражаясь, как мне повезло.

Маура впитывает в себя все происходящее.

— Ты никогда не говорила, что влюблена в него, — произносит она тоненьким несчастным голосом.

Я делаю несколько шагов в ее сторону.

— Я должна была рассказать тебе все с самого начала. Прости меня.

Маура качает головой, и в ее синих глазах мерцают слезы.

— Тебе все так легко дается, Кейт. Это нечестно.

И не дав мне времени ответить, оспорить очевидную несправедливость этого утверждения, она подхватывает юбки и вылетает за дверь в снежное буйство.

Спрятав лицо в руках, я снова поворачиваюсь к Финну. Я еще вчера должна была рассказать Мауре и Тэсс правду о наших с ним отношениях. И сколько бы Маура ни распространялась о том, что она покончила со своими чувствами к Елене, я ей не поверю. Это неправда, иначе она не страдала бы от того, что видит свою сестру счастливой.

Финн кладет руку мне на плечо.

— Догонишь ее?

— Нет. Я соберусь с силами и поговорю с ней завтра. В ее жизни было… разочарование. Похоже, она еще не настолько справилась с ним, как хочет показать.

Как случилось, что все происходящее превращается в соревнование между мной и Маурой? Каким образом мои отношения с Финном могут нанести ей хоть какой-то ущерб?

— Иногда лучше дать себе и другим время остыть, — соглашается со мной Финн. — Может, до завтра все обиды забудутся.

Почему-то я в этом сомневаюсь.

— А вы с Кларой часто ссоритесь?

Финн, скривившись, кивает:

— Часто. Она обвиняет меня в том, что я — умник, который вдобавок любит командовать, можешь себе представить?

— Ни за что! — смеюсь я и беру его за руку. — Я хочу еще немного поговорить с тобой об этом шпионаже. Мне не совсем спокойно…

— Что бы ты сделала, если бы я запретил тебе ездить в Харвуд? — перебивает он, поднимая брови.

— Ты никогда не станешь ничего мне запрещать, — говорю я, наморщив нос. Это одно из тех качеств Финна, которые мне особенно нравятся.

— Вот именно! Я надеюсь, что могу рассчитывать на такое же уважение с твоей стороны, — говорит он.

— Конечно же, я тебя уважаю. Не глупи! Ты же самый умный из всех, кого я знаю. Ну, может быть, исключая Тэсс. — Я делаю глубокий вдох, поправляя на нем жилет, который он в спешке застегнул не на ту пуговицу. — Я просто боюсь. Я не хочу тебя потерять.

— А ты и не потеряешь. Но ты должна позволить мне рисковать, Кейт, так же, как рискуешь ты сама.

Он тянет меня в свои объятия, и на этот раз я прижимаюсь к нему. Тревога распускается во мне черным страшным цветком. Не думала, будто что-то может сравниться для меня со страхом потерять сестер, но потерять Финна я боюсь не меньше. Что, если я никогда больше не услышу теплый шелест его смеха, не смогу поговорить с ним, поцеловать его?

Страшная картина мира, в котором нет Финна Беластры, потрясает меня. Я люблю его. Я это знаю. Я оплакивала наш несостоявшийся брак, боялась, что Финн никогда не простит меня или что мы не встретимся много-много лет. Но я знала, что в Чатэме он вне опасности, я могла представить, как проходят его дни, как он учит мальчишек, сидит в церкви рядом с Братом Ишидой, ужинает вместе с сестрой и матерью. Я могла воссоздать в уме всю его жизнь, пусть даже не являясь больше ее частью. Но ужасный образ мертвого бледного Финна, похороненного, как мама, на каком-нибудь кладбище, я вынести не могу.

От внезапно подступившей паники я не могу дышать, не могу думать. Я не могу потерять его. Просто не могу.

— Кейт!

Финн одним пальцем приподнимает мой подбородок, и я целую любимого. Я целую его так, словно разобьюсь на тысячу осколков, если этого не сделаю, словно мои губы могут защитить его от любых опасностей. Когда Финн отстраняется, у меня на глазах выступают слезы, и я опускаю голову, чтобы он ничего не заметил.

— Тебе пора, — говорит Финн. — Мы скоро увидимся, обещаю.

Я цепляюсь мизинцем за его мизинец. Цепляюсь за малюсенький кусочек теплой веснушчатой плоти.

Я киваю, притворяясь, будто верю ему. Но он не может обещать ничего подобного. Ни один из нас не может.

9

На следующий день мы с Алисой и Мэй отправляемся раздавать продукты беднякам. Во всех семьях, которые мы навещаем, прочно поселилось недовольство. Матери выглядят издерганными и обеспокоенными. Роптать в открытую они не смеют, лишь рассуждают вслух, сколько их семьи протянут на супах из этих овощей. Девушки, которые еще на прошлой неделе работали продавщицами, зыркают на нас и, еле сдерживаясь, отложив свое шитье, выбегают вон.

Понимая, что в конце недели некоторые из этих людей лягут спать голодными, я ощущаю укол вины. При всех моих тревогах на их месте мне никогда не быть. Что еще мы можем сделать, чтобы помочь им? Станет ли их семьям легче, если мы ввяжемся в войну с Братьями?

Если дома мужчины, то они не молчат. Отцы жалуются на тяжкую долю, возмущаются брешью, которую пробили в семейном бюджете новые вердикты Братьев; убеленные сединами деды отпускают шуточки насчет того, что им придется вернуться на работу. Не раз и не два при нашем появлении люди засовывают за диванные подушки газету, и я знаю, что это — вовсе не рупор Братьев «Нью-Лондонский Страж». С одной стороны, я боюсь за этих людей, но с другой — их недовольство внушает мне надежды на перемены. Быть может, они наконец-то увидели жестокость Братьев.

— Благодаря десятине, которую мы платим, в казне предостаточно денег! — Мистер Брук обычно весел, несмотря на сломанную ногу, из-за которой он не может ходить на работу на завод, — но только не сегодня. Он сидит в крепком синем кресле, больная нога вытянута на оттоманку, за спиной в углу стоят деревянные костыли. Его семья занимает половину дома из бурого песчаника на задворках торгового района.

— Заметьте, я не считаю, что девушки должны носиться по городу или работать в неподобающих местах. Моя Молли работала в цветочной лавке сразу за углом, знаете ли. А то, что она немножко льстила мужчинам, которые своим женам цветы выбирали, так это ж чтоб торговля лучше шла, разве нет? Так она и продавала больше любой другой девчонки.

— Папа, хватит! — вступает Молли, пригожая девушка с испуганными васильковыми глазами. — Хочешь, что ли, чтоб меня арестовали?

— Мы никому не скажем, — обещаю я, и она снова принимается стучать вязальными спицами.

Мистер Брук хмурится.

— Я ничего такого не имел в виду. Молли — хорошая девушка.

— Конечно, хорошая, — улыбается Мэй.