Божьи куклы Горюнова Ирина
Позвала меня бабушка в гости и, закрыв все двери и окна, торжественным шепотом произнесла:
– Я хочу тебе доверить страшную тайну, внученька. (Ей-богу, так и было). В нашей семье есть клад. Поклянись хранить молчание и не говорить об этом ни одной живой душе.
– Клянусь, – сказала я, думая про себя, что старушка немного не в себе от страха перед операцией или по каким-то другим причинам, но тем не менее стало интересно. Какие такие тайны водятся в нашей семье?
– У нас в семье есть величайшая ценность – скрипка Страдивари.
С этими словами она начала разматывать странный кулек, завернутый в десятки газет, каких-то самостоятельно сшитых жалобных сумочек и тряпочек. Наконец на свет появилась скрипка, достаточно рассохшаяся, с порванными струнами и абсолютно невпечатляющая. Еще бы, пролежать в гараже лет сорок или больше, в таком неподходящем для нее климате, где постоянная смена температур, высокая влажность и вообще черт знает что. Как ни странно, присмотревшись поближе, я действительно обнаружила внутри скрипки надпись ANTONIO STRADIVARI. Это меня подкосило.
А скипочка-то действительно могла быть: дедуля всю войну прошел, мог и помародерствовать в разрушенном Берлине или еще где, да скрипочку-то и взять бесхозную, до воровства он не унизился бы, а так, зачем добру пропадать? Лежит себе где-то, гниет, хозяев нет и не предвидится. Может, конечно, истинной цены ей не знал (лежала бы она тогда в гараже!), а по привычке купеческой прихватил: в хозяйстве, мол, все пригодится!
Понятно, что с этим надо было долго и осторожно разбираться, но бабушка боялась обмана и не хотела ее (скрипку) оценивать. Кто знает: либо подменят, и ищи потом правды – ничего не докажешь, либо проследят и обворуют, если не зарежут – не за такие вещи убивали, а Страдивари о-го-го сколько стоит, только значки доллара в глазах мелькают, как у дядюшки Скруджа. Перевозить ее надо в Америку, там знаменитые аукционы, Sotbis, например, на которых права владельцев соблюдаются и меньше шансов, что тебя облапошат. Вот только как? На таможне остановят, и выцарапывай потом скрипочку… Не вернут же гады, ой не вернут!
Позвонила я маме, и ее муж, Арни, тут же решил ехать в Москву и пытаться что-то сделать. У американцев вера в свои возможности безгранична. Правда, они все законопослушны до одури, но это не распространяется на другие страны и на такие суммы.
Бабушка к тому времени благополучно выздоровела, и Арни мы встречали вместе.
Пару дней со всеми предосторожностями носились по знакомым и не очень знакомым специалистам в области антикварных музыкальных инструментов. Антиквары ничего сказать не могли – бабушка скрипку из рук не выпускала и отдать ее на экспертизу отказывалась. В итоге, чтобы не напороться на неприятности, было решено вывезти скрипку в Америку. Каким образом? А совершенно по-идиотски, по русскому обычаю – надеясь на авось! Вы спросите меня, как два взрослых и неглупых человека (каждый с высшим образованием) решились на это? Остается только развести руками и ответить:
– Вот так! И на старуху бывает проруха, $ в глазах у всех прыгали, смотреть нечем было, да и мечты сладкие мозг туманили.
Поехали в аэропорт. Арни с каким-то маленьким чемоданчиком да с дешевой авоськой в руке. На таможне часто вообще не досматривают, чемоданы не проверяют (надо было ее в чемодан засунуть). А тут интересно стало: импозантный такой человек, одет хорошо и… с авоськой. Таможенники, хоть и не большого ума (не все, конечно, некоторые), но не насторожиться просто не могли.
– А ну-ка, – говорят, – развяжите, пожалуйста, господин DAVIDOFF, вашу авоську.
Арни и развязал, а что ему было делать? Тут сразу все набежали, Арни под белы рученьки и в сторонку – до выяснения. На самолет он, понятное дело, опоздал, да тут быть бы живу. Кстати, не повезло господину Davidoff просто колоссально. За месяц до описываемых событий НАСТОЯЩУЮ скрипку Страдивари украли из музея Глинки.
А по всему Шереметьево-2 слухи ползут, что на таможне скрипку нашли Страдивари. Держали Арни там несколько часов, скрипочку забрали на экспертизу, а господина Davidoff временно отпустили.
Поехали домой. Арни с горя просидел всю ночь в казино и оставшиеся доллары спустил – ну, тут уже миллионом больше, миллионом меньше – какая разница?
Через некоторое время Арни разрешили уехать… без скрипочки.
Бабуля же еще долго ходила и пыталась скрипочку вернуть.
Вернула.
Отдали.
Почему?
А ПОТОМУ, ЧТО ЭТО НЕ STRADIVARI.
А что написано было?
Да мало ли что где пишут, на заборах, например, а тут на скрипке хохмач какой-то написал STRADIVARI.
Игра
Эту историю мне рассказал Петр Иванович Васильчиков, генеральный директор ООО «…», впрочем, не будем называть компанию, которая денег за PR мне не платила, и, честно говоря, Петр Иванович даже не подозревал о том, что я журналист. Мы случайно познакомились с ним в самолете. Просто он жутко боится летать и поэтому перед полетом основательно принимает на грудь, ну а потом его тянет рассказать кому-нибудь о своих подвигах, похвастаться умом, смекалкой и сообразительностью. Вот я и подвернулась под руку, весьма удачно для нас обоих. Слушать – одно из главных моих достоинств. Так что история эта получена из первых рук и абсолютно достоверна.
…Налоговую мы ждали давно, но она все как-то не приходила и не приходила. Вроде бы и документы подчистили, а все уж лучше бы побыстрее, знаете ли, с глаз долой – гора с плеч (Петр Иванович спутал вторую часть пословицы, в оригинале она звучит: «С глаз долой – из сердца вон», но я предпочла стилистику его речи оставить. Уж очень самобытно звучит). Девушки наши из бухгалтерии уже расслабились, к тому же у главбуха, Марьи Леонидовны, день рождения наступил, и она по этому поводу кучу снеди нанесла в офис и некоторое количество спиртных напитков. Я иногда на это глаза закрываю, сам не без греха, тем более что Марья Леонидовна человек незаменимый, просто виртуоз в своем деле, единственный ее недостаток – это габариты, под ней все офисные кресла дольше месяца не живут, а это тоже, знаете ли, определенная статья расходов. Но я терплю, оно того стоит. К тому же корпоративный дух надо соблюдать, чтобы команда была сплоченная. Марья Леонидовна в силу своих габаритов на пейнтбол с нами не ездит, на конные прогулки тоже – лошади шарахаются от ужаса, а вот выпить любит, хотя и дело знает. Дама она веселая, компанейская, может и анекдотец смешной рассказать, соленый, и беседу поддержать – уважают ее у нас, со всех сторон профессионал.
Так вот, в самый разгар застолья, уже под вечер, часам к пяти, заявляется к нам налоговая проверка, и – что бы вы думали? – выискивают-таки какие-то недостатки и недостачи, они же везде пролезут, пронюхают, изобретут, пусть мелочь, а все равно неприятно. Там мелочь, тут мелочь – в итоге кругленькая сумма набегает, а копейка, как известно, рубль бережет. Вы что думаете? Коли б я не был таким бережливым да изворотливым, сделал бы я карьеру? Вот-вот! Правильно киваете, значит, понимаете. Я в ваших глазах сразу ум увидел. Я вообще проницательный. И штрафов я не люблю. А они мне тут как начали строчить да перечислять нарушения, да так ловко, что прямо цифры перед глазами замелькали, мне даже показалось, что у меня в кошельке купюры стали шевелиться – вот-вот выпрыгнут.
Ну, я, не будь дурак, решил их развести. Дай, думаю, попробую, попытка не пытка.
Прихожу я, значит, в бухгалтерию, где моя Марья Леонидовна с налоговиками сидит, штрафы считает, а она мне докладывает: так, мол, и так, уважаемый Петр Иванович, вот штрафы. Конечно, у нас с ней давно договоренность была о том, что если что пойдет не так, то мы тут сценку-то и разыграем душераздирающую, что я ее вроде увольнять хочу и что-то в этом роде, чтобы на жалость несколько надавить. Русский человек, он, знаете ли, на жалость податлив, будь он хоть налоговик, хоть кто. Это только на киллеров и президентов не действует, а на остальных вполне можно применять, попробуйте при случае.
Так вот. Я тут же свирепею – да причем натурально, о деньгах же дело идет, накрутить себя мне несложно в такой ситуации – и начинаю устраивать разнос.
– Ах, Марья Леонидовна, – говорю я тихо и эдак вкрадчиво, – вы, голубушка, куда смотрели, а? Вы здесь, милочка, для чего сидите? Я вам, лапушка, зачем зарплату плачу?
А жещины-то налоговички – дамы в возрасте. Одна такая интеллигентная, с пучочком на голове, в очках квадратненьких с черной каемочкой, синей юбочке ниже колен, плотных колготах, чтобы вен видно не было, наверное, да и туфли без каблучков, как раньше говорили, лодочки. Что вы думаете, я даже такие вещи подмечаю! Так у той сразу в глазах жалость заплескалась. Всполошилась она от моего тона, от затаенной угрозы, начала рукой рукав свой теребить, ниточку из него тянуть. Готова, думаю. Другая покрепче оказалась. Сначала усмешечка презрительная на губах искривилась типа «заливай нам, дружок, как же, как же…» Даже ногу на ногу закинула и руки скрестила. Мимика и жесты – это же все о многом говорит, даже наука целая есть – физиогномика, да не она одна. Я специально изучал, знаю. Так вот вторая дама, хотя и в возрасте, но явно не промах. Причесочка волосок к волоску, серьги золотые с бриллиантами, маникюр, одежда со вкусом подобрана, сумка и обувь не из дешевых – такую провести посложнее.
Но я так разошелся, что мне уже море по колено. А главбух-то моя уже слегка отметить успела день рождения-то, так что про наш уговор по поводу сценок для налоговой как-то и позабыла. У нее уж в глазах слезы набухают, щеки кармином окрасились, побагровели и трясутся, как желе.
– Ах, Марья Леонидовна, не ожидал я от вас, не ожидал. Вы что же, хотите фирму подвести? Не получится, дорогая, я все эти штрафы на вас повешу, голубушка. Придется вам на диету сесть и поясок потуже затянуть, потом еще и благодарить будете, да. Оно вам полезно.
– Петр Иванович! – взмолилась Марья Леонидовна. – За что же?
– Как за что, голубушка? Вот за это все! За штрафы эти. Посудите сами, не из своего же кармана я их платить буду! Вы тут сидите да еще выпиваете, а у нас нарушения. Это же безобразие. Я человек мирный, но с меня тоже спросят. Учредители. Что я им скажу? Что Марья Леонидовна у нас человек некомпетентный, да еще явно нетрезва была, да?
– Я… у меня… а это…
– Да что «я»? – повышая голос до громового, с грозными перекатами обертонов закричал я, теряя вкрадчивую мягкость и интеллигентность и переходя на более простой язык. – Ответишь ты, вот что. Уволю без выходного пособия. Фирму мне тут позоришь. Мало того, что я тебя тут терплю, когда от твоего веса стулья ломаются, так еще и штрафы я платить должен? Какое мне дело до твоих проблем? Это твои проблемы! Будь добра на работе быть собранной и профессиональной и не пить! День рождения у нее!
– Пощадите, Петр Иванович! – грузно бухнулась на колени Марья Леонидовна. – Дома муж-пьяница, вы же знаете. Дочь школу заканчивает в этом году. Я у них кормилица.
– Во-о-о-о-о-н! Чтоб духу твоего завтра тут не было! На жалость давить! Не выйдет! Пиши заявление об уходе.
Марья Леонидовна бухнулась в обморок, да так натурально, что по комнате гул прошел. Мне даже показалось, что головой она стукнулась довольно сильно. Молодая стажерка из бухгалтерии (она не в курсе была наших договоренностей) обеспокоенно закричала: «Ой, надо врача вызвать, у нее инфаркт!» – и убежала звонить в «Скорую».
– Ну что же вы так сурово, Петр Иванович? – молвила женщина с пучком. – Нельзя так к людям, надо почеловечнее, подобрее.
– Как же тут почеловечнее? Вы сами очень человечно все делаете. Вот и гордитесь. Это отчасти и из-за вас тоже.
– Ну, мы можем как-то немного пересмотреть штрафы. Правда, Валя? Пойти вам на некоторые уступки задним числом. Вы уж не увольняйте своего главного бухгалтера, – сказала первая женщина, обеспокоенно похлопывая Марью Леонидовну по щекам.
Вторая, Валя, с ненавистью глядя на меня, поднесла моей бухгалтерше стакан с водой, смочила ей виски и заставила глотнуть воды.
– Все вы такие! – сквозь зубы процедила она. – Лишь бы выкрутиться. Повесил все на нее. Испортил человеку день рождения. Уменьшим мы штрафы. Давайте бумаги.
– Так вот, милочка, – обратился Петр Иванович ко мне, – учитесь жить на моем примере, пригодится. Может, еще карьеру хорошую сделаете. Я по вам вижу, что мои слова в душу запали, значит, и семя в добрую почву посеяно, взрастет оно в колос, не плевелы же это, да.
– Петр Иванович, а главбух-то играла или по-настоящему испугалась?
– Конечно, по-настоящему, я же тебе сказал, что она забыла про игру, выпила лишнего и забыла. Ей потом даже врачи микроинсульт поставили. Но тут уж она сама виновата, я же предупреждал, что ругать буду! Выдержанность, расчет и осторожность – вот главное в жизни, голубушка. А вы по профессии кто будете?
– Э-э-э, журналист я.
Петр Иванович обиженно сморщился, как ребенок, сильно сопнул носом, укоризненно на меня посмотрел и проговорил:
– Ах, как нехорошо, лапочка! С вашей стороны это было так некультурно. Что обо мне люди подумают? Такая милая с виду девушка – и журналист.
Он недоуменно поворочал плечами, немного помялся, думая, стоит ли просить ничего не публиковать из рассказа, но промолчал. Пересаживаться куда-то в другое кресло было ниже его достоинства, тем более что надо было просить об этом стюардессу, поэтому он просто закрыл глаза и пробормотал:
– Ну совершенно нет прохода от этих папарацци!
Доню
Вера Степановна Львова была дамой мощного телосложения, если не сказать больше, и к тому же служила пожарником или пожарной. Она сама всегда затруднялась с терминологией, поскольку женщин-пожарных до сих пор, кроме как в зеркале, не видела. Да и немудрено. Тем не менее служила она справно и, совершенно естественно, была из тех русских женщин, которые и коня на скаку остановят, и в горящую избу войдут. Входила она и в избы, и в дома, и в квартиры, и в общежития, а также на заводы и фабрики с длинным пожарным рукавом, в каске и противогазе – во всем обмундировании и тушила огонь – все как положено. Огня она не боялась, остерегалась разумно – это да, молокососов зеленых учила уму-разуму.
Снисходительно глядя на накачанную мускулатуру Васьки или Петьки, на чуть пробивающийся пушок волос над верхней губой, Вера Степановна деловито басила:
– Ты прежде чем дверь открывать, милок, сначала ее потрогай, как женщину, нежно, осторожно – горячая ли, потом на пол ляг, послушай – звук огня всегда особый, слышный. Потом воздух понюхай и, лежа уже, дверь приоткрывай. А то обратная тяга пойдет, если стоять будешь и дверь откроешь – сгоришь вмиг, ни волоска, ни кожи не останется, одни косточки обугленные. И не боись огня-то! Он все чувствует. Остерегаться надо, голову нельзя терять, мыслить четко и все по инструкции исполнять. Испугался, чуть в сторону отошел – считай, помер.
– Вера Степановна, – спрашивал молодняк, – неужели вам не страшно? Вы же женщина!
– А что женщина? – удивлялась та. – Огонь каждой божьей твари страшен, разум затмевает и заставляет нестись сломя голову. Мы же люди, должны помнить, что только разум спасти может, паника – гиблое дело.
– А вы когда-нибудь боялись?
– А как же! Вот, помню, шинный завод горел. Огонь был черный-пречерный, и дым такой же. Куда идти, что делать – ничего не видно. На ощупь шли, по рукаву. А огонь, зараза, не тушится, сколько воды ни лей, никакого эффекта. Словно живой – насмехается. Я тогда его так обложила матюками с перепугу, никогда не забуду. Ничего, погасили.
Работу Вера Степановна любила, чувствовала свою нужность и важность, это добавляло ей весу – морального, конечно, на телесный сетовать не приходилось – хватало. Муж Веры, Виталий Антонович, был мужчиной на удивление хрупким, если не сказать тощим. Работал он там же, в пожарной части, бухгалтером. Единственным его недостатком, если это можно посчитать за недостаток, было то, что он страшно боялся воды. Даже мылся бедняга исключительно под проточной водой, не закрывая затычку, потому что вид наполненной жидкостью ванны будил в нем скрытую фобию и буквально доводил до тошноты. Жену Виталий Антонович боготворил. Успевал и в магазин забежать, и картошечки начистить-нажарить, и сарделечек сварить, и хрусткую кислую капустку маслицем залить, сахарком засыпать. Да на стол все это русское великолепие вместе с зеленюшкой да пупырчатыми солеными огурчиками подать как раз к нужному моменту – когда раздобревшая после душа розовая супруга вплывала на кухню в любимом коротком халатике с жар-птицами китайского происхождения.
Муж смотрел на Веру влюбленными глазами и нежно спрашивал:
– Доню, может, добавочки?
Доню, как правило, соглашалась и после вкусной еды охотно миловала супруга в постели – по заслугам. В общем, жили они душа в душу, дружно и не бедствовали. Ласковое прозвище «Доню» унаследовал Виталий Антонович от родителей Веры, называвших так всегда свою кровиночку-доченьку. Одна беда постоянно преследовала бедного Виталия – Вера Степановна была любительницей экстрима. Словно на работе ей не хватало той бешеной дозы адреналина, которая поступала в кровь, а постоянно надо было придумывать что-то еще, испытывать себя на прочность, переступать через еще один барьер, брать новую высоту. И то, что бедного супруга пугало до дрожи в коленях, у милейшей дамы вызывало радостный хохот и прилив жизненных сил.
На отпуск Вера Степановна собственноручно взяла путевки в Египет. Она давно мечтала заняться дайвингом, и эта мечта подзуживала ее, не давала спокойно пить и есть, так что госпожа пожарная даже потеряла в весе граммов 700, чего с ней давненько не случалось.
И вот наконец вожделенное Красное море, Шарм-аль-Шейх, предвкушение дайвинга. Египтяне, правда, очень долго искали для Веры подходящий по размеру водолазный костюм, а потом еще половина отеля сбежалась смотреть на нее, затянутую в черный, плотно прилегающий к телу латекс. Надо вам сказать, что Вера Степановна потрясала. Потрясала мощной грудью, другими, не менее впечатляющими частями тела, когда для пробы залезала в бассейн для тренировки во всем обмундировании и с баллонами за спиной, шумно вздыхала, всплывая наверх и освобождаясь от загубника.
– Доню, Верушка, может, не надо? – спрашивал несчастный муж, с опаской нарезая круги возле бассейна, но не рискуя приближаться ближе чем за пять шагов к краю.
– Надо, Виталий! – отвечала Доню и опять шумно погружалась в бассейн.
Наконец настал тот день, когда должно было состояться настоящее погружение – к чудесам Красного моря, к его фантастическим рыбам, дивным кораллам, огромным удивительным ракушкам и прочим прелестям. На бедного супруга было тяжко смотреть – от морской качки и непередаваемого ужаса он позеленел и тихо лежал на полу яхты столбиком, закатив глаза. Жизнерадостная Вера восторженно оглядывала морские просторы. Прибыв к месту погружения, все начали одеваться. Муж слегка ожил и по стеночке пополз к жене. Там он всем мешался под ногами и тихо завывал:
– Доню, пожалей меня, вдруг что случится? Я не переживу! Доню, не надо!
– Надо, милый! – отвечала Доню и тихо оттирала любимого плечиком в сторонку: – Ты пока посиди в тенечке под тентиком, отдохни.
– Доню, прошу тебя, не оставляй меня!
– Вы бы, сударь, не мешались попусту, а дали мне возможность проинструктировать вашу супругу перед погружением. А ну-ка идите на корму и молчите! – вмешался измученный причитаниями Виталия Антоновича инструктор.
Бедный супруг поплелся на корму и уже оттуда вытягивал цыплячью шею, высматривая свою бо€льшую половинку.
Вере Степановне не терпелось. Она вполуха слушала последние наставления. Темно-синяя прозрачная гладь моря манила тайнами, которые вот-вот должны были стать зримыми и доступными. К тому же к поясу дамы были прикреплены грузики для того, чтобы Вера тут же не всплыла наверх как пробка. Грузиков было много, и Веру уже шатало и клонило к земле, вернее, за борт. Наконец отмашка, и мужественная Вера Степановна скакнула за борт. Это произошло так быстро и неожиданно даже для нее самой, что от удивления она выпустила загубник и быстро пошла ко дну. Загубник со шлангом вился где-то вверху, изгибаясь причудливой змеей. Целая струя пузырей отмечала ее катастрофический путь вниз. Все – и инструкторы, и дайверы – в шоке стояли у борта и молча смотрели на небывалое погружение.
– Вера, любовь моя, я иду! – крикнул Виталий Антонович и рыбкой метнулся за тонущей женой вниз.
Поднять ее он не мог – вес жены и грузиков был настолько отличным от габаритов самого супруга, что ничего сделать было нельзя. Опомнившийся инструктор первым делом вытащил отважного супруга, который отчаянно сопротивлялся и пытался опять нырнуть за женой. Потом, уже втроем, инструкторы вытащили Веру на поверхность.
– Доню, моя Доню, – кинулся к ней Виталий Антонович, – слава богу, живая!
Доню выпустила струю воды изо рта, отплевалась и виновато пробасила:
– Как же я облажалась! Ну ничего, завтра опять попробую!
Странные истории
Мечта
Жил да был странный суслик с большими синими глазами. Он очень хотел увидеть море, хотя и не знал, что это, но он бредил морем. И однажды суслик собрался в дальний путь и пошел на его поиски. Долго скитался странный суслик по миру, истрепал свою красивую шелковистую шкурку, так что она висела на нем лохмотьями и от всей красоты у него остались только огромные синие глаза. Но один раз, подойдя к краю скалы, суслик наконец увидел море. Оно было огромным, безбрежным и красивым, как сама жизнь. И суслик остался на этой скале, чтобы каждый день видеть это море: то ласковое и тихое, как поцелуй мамы, то грозное и бушующее, как рык льва. Изо дня в день любовался суслик морем и был счастлив.
Но однажды к подножию скалы приплыл прекрасный дельфин. Его кожа серебрилась в лунном свете, и он казался каким-то сказочным, мифическим существом.
– Привет, – сказал дельфин.
– Привет, – ответил суслик.
– Что ты тут делаешь?
– Живу. На море смотрю.
– Хочешь, я покатаю тебя на своей спине по волнам?
– Хочу.
– Прыгай ко мне. Я поймаю, – предложил дельфин.
– Но я разобьюсь… – испугался суслик.
– Ты не разобьешься, я поймаю тебя! – успокоил дельфин.
– Нет. Я боюсь, – покачал головой суслик.
– Жаль, – ответил дельфин и уплыл.
Суслик долго смотрел на море и вздыхал, из его прекрасных глаз катились огромные соленые слезы. И тут суслик понял, что у каждого обязательно должна быть мечта: ведь если тебе больше не о чем мечтать, значит, ты уже не живешь… Собрал тогда суслик маленький мешочек со своим нехитрым скарбом да и ушел обратно, туда, где жил раньше. Когда же у суслика появились дети, он часто рассказывал им про море и дельфина, и в синих глазах маленьких сусликов великой мечтой плескалось синее-пресинее море.
Львиная страсть
Жил да был на свете мудрый и прекрасный лев. Ему было очень скучно, потому что он обладал даром пророчества и знал многое из происходящего на земле. Он видел, как сталкиваются и тонут корабли в море, как ликующие птицы танцуют в воздухе любовный танец и вдруг внезапно одна из них падает, подстреленная безжалостной рукой умелого охотника, а другая кидается на острые скалы грудью, чтобы покончить с безбрежной тоской отчаяния… Многое, очень многое видел мудрый лев, однако сердце его было холодным, как камень. Лев убивал животных, чтобы насытить себя, и никогда не плакал над своими жертвами, но никогда не убивал он ради развлечения. «Просто так устроена жизнь, – думал лев, – и в этом нет совершенно ничего противоестественного». Однажды он встретил грациозную серну и не убил её, потому что как-то совершенно «не вовремя» посмотрел в её прекрасные, влажные, полные страха глаза и влюбился. Серна же дрожала от ужаса.
– Не бойся.
– Почему?
– Я полюбил тебя.
– И ты не убьешь меня?
– Нет.
– Никогда?
– Н-никогда, – чуть-чуть запнувшись, ответил лев.
Серна посмотрела льву прямо в глаза и поняла, что он говорит правду. Ей льстило то, что такой могучий и сильный зверь отдал ей свое сердце, и она осталась. Лев сочинял ей стихи, и его гордый влюбленный рык разносился далеко-далеко, оповещая всех о великой любви, такой странной и неожиданной. По ночам они вместе смотрели на звезды, и серна засыпала, доверчиво положив нежную голову на сильное плечо могучего царя зверей.
Однажды, когда лев был на охоте, серна встретила прекрасного оленя с ветвистыми рогами и влюбилась в него. Олень тоже полюбил молодую грациозную серну. Они ушли вместе.
Когда лев вернулся, то сразу понял, что его обманули. О, этот рык был поистине страшен! Лев рычал так, что содрогались деревья, а окрестные звери тряслись от ужаса в своих ненадежных убежищах.
Прошло время. Лев охотился. Ему очень хотелось есть. Загнав молодую серну, он прыгнул и приблизил свою страшную пасть к ее шее, туда, где теплится и бьется под кожей кровь, пульсируя и перетекая упругой жизненной силой. Он посмотрел жертве глаза и увидел свою бывшую возлюбленную.
– Ты сказал, что никогда не убьешь меня, – прошептала в ужасе серна.
– Я солгал, – усмехнулся лев и впился ей в горло зубами. – Я солгал, любимая.
Последний подарок
Старой обезьяне было грустно и одиноко. Она стыдливо прятала свою потертую и облысевшую спину в тени листьев дерева, на котором притулилась, стараясь стать маленькой и незаметной. Она понимала, что зажилась в этом мире, но ничего не могла с этим поделать и влачила свое существование как умела. Молодые обезьяны не считались с ней, предпочитали дразнить и делать какие-то мелкие пакости. Стараясь не доводить молодое поколение до греха, обезьяна пряталась на окраине, в густых и разросшихся листьях вековых деревьев, которые помнила еще ребенком, а это было очень давно. Теперь ей с трудом удавалось добывать себе еду, так как старые лапы дрожали и иногда срывались с веток, не удерживая потяжелевшее и обрюзгшее тело, да и покрасневшие подслеповатые глаза подводили все чаще и чаще. А молодые шалуны, как нарочно, ловили момент, когда обезьяна с трудом добиралась до вожделенного банана или другого плода: они с хохотом срывали его, ловко выделывая кульбиты и мгновенно уносясь прочь. Что ж, молодость бывает жестока.
В животе постоянно ныло. Шел сороковой день засухи, в лесу почти не осталось еды. Многие умерли, кто-то ушел в поисках пищи в другие места. Оставались только пожилые обезьяны, которые не были способны на долгие путешествия, и матери с детьми. Маленьким обезьянкам было тяжелее всего. Глядя на своих мам печальными глазенками и молча перебирая потрескавшимися губами, они, обреченные, словно бы вспоминали вкус еды.
Старой обезьяне повезло. Медленно и тихо перетекая с ветки на ветку, она обнаружила в глубине пальмы большое и сочное манго, которое уже слегка подгнило, но еще держалось на ветке, норовя вот-вот упасть на землю. Под слегка помятой кожицей переливался сладкий, томящий сок. Жадно схватив плод сморщенными худенькими лапками, обезьяна поднесла его ко рту и откусила кусок. Решив растянуть блаженство, обезьяна спустилась на ветку ниже и удобно устроилась на широкой, разлапистой ветке дерева. Предвкушая удовольствие, она посмотрела на плод, а потом настороженно огляделась. На соседней ветке тихо сидела молодая обезьяна с малышом на руках, который жадно и обреченно смотрел на манго. Они не шевелись, не пытались отнять его, они просто смотрели. Старая обезьяна судорожно сглотнула и прижала к себе драгоценный плод. Молодая отвернулась. Малыш не сводил взгляда с потекшего и одурманивающе пахнувшего фрукта: он пах жизнью.
Страх и жадность вскружили голову старой обезьяне, рванулись в ее мозг. В желудке заурчало, требуя пищи. Обезьяна попыталась перелезть на другую ветку, чтобы не видеть больше этих детских глаз. В ее сердце внезапно созревало решение, которому она противилась всей своей звериной сущностью, мечтающей выжить. Зажмурившись, все еще не веря себе, старая обезьяна подползла к малышу и протянула ему манго. Маленькие ручонки цепко схватили неожиданный подарок. Обезьяна отвернулась и тихо поползла вниз. Она не видела одной-единственной слезы, скатившейся по щеке матери малыша, не видела и взгляда маленькой обезьянки, которая смотрела ей вслед, смотрела восторженно и благодарно.
Старая обезьяна шла умирать.
Как делаются воргушонки
Жила да была на свете лягушонка. И все у нее было хорошо: солнышко светило, грело ее ласково, дом у нее был, друзья – в общем, чего еще можно пожелать? Лягушонка этого, наверное, не знала, поэтому ничего больше и не желала. А радовалась тому, что у неё есть, песенки пела, когда пелось, прыгала, когда прыгалось.
Жил да был на свете воробьишка. У него тоже все было хорошо. Ну, настолько, насколько это вообще возможно в его воробьиной жизни. У него тоже были друзья, дом, и его тоже ласково грело солнышко, а когда не грело, то по крайней мере светило. И он тоже и пел, и прыгал, и радовался, когда было чему.
А потом лягушонка и воробьишка случайно встретились, посмотрели друг на друга, познакомились и разошлись по домам. И стали тосковать, потому что поняли, что хотят быть вместе. Но вроде как лягушонки с воробьишками семей не создают, не было еще такого в природе. И стали над ними окрестные лесные жители потешаться. Сороки во все стороны сплетни разносят, стрекочут, даже зайцы и те по кустам шепчутся, хихикают, хвостиками от смеха пошевеливают. Друзья и знакомые отговаривают: «Что это, мол, за глупости? Диво дивное, чудо чудное, небывалое, неслыхалое». Долго ли, коротко ли, но решили наши лягушонка и воробьишка не слушать советов добрых друзей и соседей, а пойти искать волшебную страну, такую, где бы их никто не осуждал и никто над ними не смеялся. Взялись они за руки и ушли. И никому ничего не сказали. Нечего было потешаться. Тут друзьям стыдно стало, да поздненько они спохватились.
А лягушонка с воробьишкой, говорят, с той поры в волшебной стране живут. Домик у них там свой пряничный на берегу кисельного озера, и они на шоколадной лодочке по озеру плавают, конфетных рыбок ловят. А еще у них детки появились – воргушонки. Смешные такие, зеленые, с крылышками, а лапки у них в перепоночках. Очень симпатичные. И, самое главное, все они очень счастливы. На то она и волшебная страна!
Соловьиный Бог
Однажды гордый сокол пролетал над лесом и услышал дивную песнь соловья, который пел о любви, о любви к недосягаемому и великолепному соколу, в чьих объятиях даже смерть будет прекрасна. Сокол спустился пониже, сел на ветку и стал слушать песню. И так она ему запала в душу, что он решил посмотреть на чудесного певца. Увидев же его, он страшно удивился, потому что певцом оказалась маленькая невзрачная птичка: ее тоненькое горлышко было напряженно устремлено к небу, именно оттуда лилась эта чарующая песнь любви, торжествующая и прекрасная.
Когда песнь окончилась, сокол подлетел поближе и спросил:
– Ты пел о любви ко мне?
– Да, – ответил соловей.
– Ты такой маленький и невзрачный, я могу растерзать тебя своими мощными когтями и крепким клювом в одно мгновение, но ты поешь так прекрасно, что мое сердце замирает, правда, я все равно хочу растерзать тебя и посмотреть, как ты устроен и откуда в тебе этот чудесный дар.
– Растерзай, если тебе угодно, – ответил соловей, – я так люблю тебя, что для меня нет ничего прекраснее смерти в твоих объятиях.
– Нет, – сказал сокол. – Я не буду этого делать, по крайней мере пока. Я хочу слушать твои песни и наслаждаться твоей любовью. Я хочу, чтобы ты пел мне.
И соловей пел соколу о своей любви, о свободе и счастье полета, о том, что когда восходит над землей солнце, то первые его лучи касаются края неба и освещают облака, листья деревьев так же, как освещает душу маленького соловья любовь сокола. И сокол полюбил соловья. Неистово и страстно, как могут любить только свободные и гордые птицы. Но потом в гордости своей и необузданности сокол сказал:
– Я люблю тебя, но я хочу создать тебя заново, хочу, чтобы ты смотрел на мир моими глазами, дышал моим дыханием, чтобы весь мир для тебя был – Я.
– Да, мой повелитель, – ответил соловей.
И соловей стал смотреть на мир глазами сокола, отныне даже дыхание его было священным для маленького певца: сокол стал богом. Вскоре такое обожание пресытило сокола, да и песни соловья стали настолько хвалебны и однообразны, что набивали оскомину. И в один прекрасный день сокол сказал:
– Я улетаю. Ты мне наскучил. Ты стал сер не только снаружи, но и изнутри. Я больше не люблю тебя. – Он взмахнул крыльями и взлетел к небу.
Но тут он внезапно замер, ибо раздалась такая песнь, которой он еще не слышал ни разу. Бедный маленький соловей пел о том, что жизнь жестока и что любимые боги могут искалечить маленькое сердце, которое не способно выдержать муку настолько неистовую, что смерть в когтях любимого была бы большим благом. Сокол устыдился и полетел вниз, но увидел под деревом лишь маленькое бездыханное тельце чудного певца, из которого вместе с любовью ушла и жизнь.
Принц-лягушка, или Превращения
Жил да был на свете принц-лягушка. Был он очень нежным и романтичным принцем и все ждал, когда же наконец придет к нему принцесса и расколдует своим поцелуем. Принцессы время от времени захаживали, но целоваться не умели, так что принц по-прежнему оставался лягушкой. Со временем это ему страшно надоело, и он начал думать, что сказок с хорошим концом не бывает, так что если уж и сидеть в болоте, то надо бы уж и семьей обзавестись для приличия. А сказки про две половинки – это ведь только сказки для маленьких и глупых головастиков, которым не дает ночью покоя огромная тревожная луна, льющая свой задумчивый свет на болото, меняющая очертания предметов, заставляющая трепетать сердца ожиданием небывалых историй и приключений, загадочных и прекрасных сказок, которые рассказывают им по вечерам бабушки, монотонно стуча спицами и раскачиваясь в креслах-качалках.
А в это время на другом конце света жила-была принцесса, которая, в общем-то, никогда и не думала о том, что в ней есть что-то принцессочное. Так просто, девушка – и все. Только ей постоянно страшно кого-то не хватало: душа ее маялась и томилась ожиданием чего-то неведомого. Время от времени принцесса целовала разных принцев, но они сразу превращались в лягушек, квакали и упрыгивали в поисках подходящего болота. И принцессе опять становилось грустно.
А потом пришли сны. Принц-лягушка видел в своих снах принцессу, а она – его, и им стало казаться, что они обязательно должны найти друг друга. Но они думали, что все это только сны, сны – и ничего более. Но сны оказывались единственно желаемой реальностью, а настоящая реальность была слишком облачная и мглистая.
И тогда во сне принцесса пошла к своему принцу-лягушке и поцеловала его. И он стал настоящим принцем. Каким и полагается быть сказочным принцам. И так сильна была любовь принцессы, что, проснувшись, принц обнаружил себя принцем, но… посреди болота с лягушками. Тут он испугался и подумал, что теперь ему надо искать свою принцессу, а этот процесс может растянуться на долгие годы. А еще придется преодолевать и дремучие леса, и высокие горы, и быстрые реки… А может, еще сражаться с каким-нибудь страшным чудищем или драконом. «А ну ее, эту принцессу, – подумал принц и превратился обратно в лягушку. – Дома как-то спокойнее, привычнее. Пусть сама идет, если ей так надо. Я лучше как-нибудь тут, на родной кувшинке подожду». Посмотрел он на себя радостно в воду, квакнул, потянулся и сладко заснул.
А принцесса еще долго ждала своего принца, но он так и не появился. Не пересек дремучих лесов, высоких гор и быстрых рек и не приехал на белом коне, а женился на соседке-лягушке с неплохим приданым, и появилось у них много маленьких лягушат. Иногда он, правда, выползал ночью на кувшинку, смотрел на звезды и вздыхал, но от этого его быстренько излечила дражайшая супруга – оплеухами.
А принцесса? А что принцесса? Про это никому неведомо. Исчезла она как-то утром, а куда делась, никто не знает. Может, в лягушку превратилась, а может, принца нашла достойного…
Камасутра для страуса
Жил да был одинокий страус. Гулял он как-то по живописному оазису, который находился в самом центре пустыни Муби, и вдруг встретил суслика, вернее сусличиху, или суслицу. Ну, в общем, вы поняли. Встретил он ее и понял, что полюбил ее на всю оставшуюся жизнь. Но поскольку страус наш был мужчина не промах, то для начала он решил изучить этикет и Камасутру, чтобы не ударить в грязь лицом перед столь любимым объектом своих страстных мечтаний.
С этикетом проблем не возникло: страус очень быстро понял, как надо себя вести в присутствии дамы, что говорить и когда снимать шляпу. Правда, шляпы у него не было, но он решил быстро исправить неловкость – тут же выписал себе отличный цилиндр из какого-то модного каталога.
С Камасутрой было сложнее. Прочитав всю книгу любовных премудростей, страус решил потренироваться и стал пытаться принимать описанные в книге позы. Попытавшись завернуть одну из пяток за ухо, бедный страус шлепнулся носом в песок и больно ударился. Последующие попытки окончились так же плачевно. Тогда страус решил залезть на дерево (не знаю, зачем ему это понадобилось, вроде в Камасутре таких поз нет), но поскольку страусам несвойственно лазить по деревьям, даже если это любимые пальмы, то у него опять ничего не получилось. На дерево-то он в итоге залез, но потом спикировал оттуда головой вниз и долго лежал, засунув голову в песок и приходя в себя. Отдышавшись, страус решил поискать что-нибудь попроще и для начала намерился принять позу лотоса – просто для того, чтобы войти в нужное состояние медитации и правильно осмыслить изученный материал. Ноги у страуса гнулись плохо, поэтому заплетал он их долго и мучительно, а когда наконец все-таки заплел, то понял, что расплести их ему не под силу. Тогда страус горько заплакал и стал проклинать свою несчастную любовь к прекрасной сусличихе. Та как раз проходила мимо и, остановившись, долго пыталась понять, чем же это таким интересным занимается этот ненормальный страус. Тот сделал вид, что все путем, и попросил не мешать ему в его медитации. Суслица прониклась уважением и на цыпочках ушла прочь. Страус продолжал плакать. Так в позе лотоса провел он бессонную ночь, глядя на звезды: тут ему и открылась истина, он понял, что страусы и Камасутра – вещи несовместимые, так же как страусы и суслики, а тогда и этикет тоже не нужен. Расплел страус свои онемевшие ноги, сладко растянулся на песке в тени листьев банановой пальмы и заснул.
А когда проснулся, то надел свой новый цилиндр и пошел совершать ежедневный моцион по вечернему оазису. Встретив прекрасную суслицу, страус вежливо приподнял цилиндр, раскланялся и произнес:
– Здравствуйте, дорогая, и до свидания.
Он повернулся к суслице задом и решительно зашагал прочь.
Бабочка и скорпион
Бабочка летала над поляной с чудными яркими цветами, столь похожими на ее крылья, наслаждаясь солнцем и счастьем. Когда ей хотелось есть, она присаживалась на облюбованный цветок и пила его нектар, засовывая свой хоботок в самую сердцевину соцветия, дарившего ей эту небесную манну. Она была счастлива.
На старой коряге неподалеку от мака, на который приземлилась в очередной раз бабочка, сидел старый скорпион и задумчиво смотрел на нее.
– Скажи, – спросил он, – чему ты радуешься?
Бабочка удивилась:
– Как чему? Меня греет ласковое солнышко, цветы раскрывают для меня свои бутоны и дарят мне пищу, с друзьями мне очень весело кружиться в воздухе в озорных танцах. Мне хорошо. Я радуюсь жизни.
– А тебя не пугает, что жизнь твоя скоротечна и что любая пролетающая птица может съесть тебя в любую секунду? Ведь ты так слаба и ничего не можешь с этим поделать.
– Нет, – ответила бабочка. – Если я не могу это изменить, то почему я должна страдать? Мне хорошо, я и радуюсь.
– Но жизнь жестока.
– Нет, жизнь прекрасна!
– У меня есть жало, которым я могу убить быка, человека, оленя. Я могу защитить себя. Я самый сильный, и меня все боятся.
– Ты счастлив?
– Что такое счастье? – спросил скорпион и тут же ответил: – Счастье – это сила. Поэтому я счастлив.
– Нет, – воскликнула бабочка. – Счастье – это свобода и радость. Счастье – это любовь.
– Глупости, – ответил скорпион и, сердито пыхтя, залез под корягу.
Бабочка все летала по поляне да радовалась тому, что дарит ей жизнь. Потом у нее появились детки. Конечно, сначала они были гусеницами, а потом превратились в куколки, недвижно и тихо висевшими на листьях деревьев. А старый скорпион по-прежнему сидел на облюбованной коряге и грел свои старые антрацитовые бока на солнышке. В один из таких дней он и увидел, как его старую знакомую съела какая-то птица.
– Вот тебе и счастье, – сокрушенно пробормотал он, – я же говорю, счастье – это сила, а значит, яд! – и угрожающе приподнял хвост высоко вверх.
И тут он увидел, как с листьев деревьев одна за одной стали вспархивать бабочки, прекрасные, словно нежные цветы. Они кружились в воздухе разноцветным листопадом, танцуя и радуясь своему земному существованию. Старому скорпиону стало грустно, на мгновение он тоже захотел стать бабочкой, чтобы точно так же кружиться в этом пестром хороводе, взмывая вверх с потоками воздуха или наслаждаясь сладким нектаром душистых цветов. Он даже залез на корягу и приподнял свои клешни вверх, однако потом одумался и сконфуженно уполз вниз, в свое жилище.
– Все это одни глупости, – упрямо бормотал он. – Яд – вот и все, что нужно в жизни для счастья.
А бабочки кружились и порхали, образуя разноцветную радугу, перекинувшуюся через всю цветочную поляну, и им совершенно не было дела до старого скорпиона и его силы.
Заячья душа
Жил да был на свете заяц, большой, матерый, с красивыми карими глазами и пушистым хвостом, а еще у него были веснушки. Да-да, не удивляйтесь, самые настоящие веснушки. И это ему очень шло, потому что вид у него был задорный и какой-то весенний, солнечный. Заяц был умный и много чего знал, поэтому к нему часто шли за советом, и звери относились к нему с уважением, даже волки, а это уже вообще исключительный случай. Но так бывает, хотя и очень редко. У зайца была большая семья: жена-зайчиха и тринадцать маленьких зайчат, причем все дочки. Наверное, именно поэтому заяц был философом и предпочитал прогуливаться по лесу и меньше бывать дома: от галдежа у него сразу начиналась мигрень, болела спина – попробуйте сами покатать на ней тринадцать дочек-зайчишек, тогда сразу поймете почему! Конечно, зайчиха постоянно ворчала из-за отлучек мужа, хотя он – главный добытчик в семье: в подвале всегда был запасец кореньев, морковки, яблок – всего и не перечесть. Но жена есть жена, ей пилить мужа по статусу положено, вот и пилила. А попробовала бы она не попилить – тут бы все соседки-подружки заудивлялись: как же так? Надо же порядок в доме поддерживать! Так что все шло своим чередом: заяц уходил в лес, а жена ела его поедом.
Как-то раз шел заяц по лесу, и вдруг ему навстречу – маленькая грациозная белочка.
– Привет, белочка! – поздоровался заяц.
– Привет, заяц! – улыбнулась белочка.
– Ты такая прекрасная! – восхитился заяц.
– А у тебя очень красивые глаза! – ответила белочка и смутилась.
– Давай гулять по лесу вместе? – предложил заяц.
– Давай, – обрадовалась белочка.
И они стали гулять вместе. Каждый день. Они читали друг другу стихи, бегали наперегонки, бросались шишками. Им было очень хорошо вместе. Белочке очень нравились стихи зайца и его глаза, а тому очень нравилась белочка и то, что она на него не кричит, а наоборот. Что наоборот, заяц даже самому себе признаваться не хотел. А белочка была влюблена, но никак не могла сказать об этом зайцу, потому как очень стеснялась и считала, будто в отношениях первым должен делать шаг мужчина. Так прошло лето, наступила осень, а за нею и зима пришла. Стало холодно и зябко. Заяц поменял шкурку и стал белым, чтобы сливаться со снегом, а белочка оставалась все такой же рыжей, ну просто как маленький огонек. Только вот глаза белочки с каждым днем становились все грустнее и грустнее – ей было непонятно, как к ней относится заяц: то ли он просто ее друг, то ли…
А один раз белочка не пришла. Заяц искал ее, искал, но так и не нашел. Потом его закрутили дела, поиск пищи для семьи, и он забыл про свою маленькую подружку. Когда же пришла весна и все расцвело, запестрели поляны бабочками, задурманились ароматными запахами цветов, заяц увидел на поляне озорного солнечного зайчика, так похожего на его маленькую белочку. И зайцу стало грустно, потому что он вдруг понял, что оставаться философом не всегда правильно, иногда надо ощущать себя романтиком и обладать смелостью – смелостью говорить то, что думаешь, и быть чуточку счастливее, чем ты есть, смелостью дарить счастье и тому, кто тебе дорог. А когда заячья душа находится в пятках, а не в сердце – это не жизнь.
Звездный дождь
Вы когда-нибудь видели звездный дождь? Нет? Вы много потеряли, потому что звездный дождь – это что-то особенное. Иногда бывают очень урожайные ночи, особенно в августе, когда звезды сыплются с неба одна за другой, только успевай собирать и складывать их в корзину. Тогда можно загадывать желания и запускать звезды обратно в небо, они взлетают и от загаданных желаний опять «прикрепляются» обратно. Еще звезды можно дарить любимым, тогда у них начинают сиять глаза, они становятся красивыми, начинают писать стихи и петь песни. Звезды можно класть на ночь под подушку детям и возлюбленным, и тогда они начинают рассказывать удивительные сказки про странные и загадочные миры, про прекрасные и удивительные страны, про многое необычайное, такое, что вам и не снилось. А еще звезды можно использовать как ночники – они дают такой мягкий и нежный свет, что в доме со звездой никогда не случается ничего плохого и никто никогда не ругается, все живут дружно и любят друг друга. Звездами можно украшать платья и делать из них ожерелья, можно плести из них венки или вешать на елку, можно добавлять их в вино или в чай по вкусу… Много чего еще можно делать со звездами! Если не верите, приезжайте ко мне в гости, я угощу вас великолепным звездным вином и даже подарю книгу своего собственного сочинения, которая называется «Звездная кулинария. Секреты мастерства», если вы ее еще не читали.
Нет?
Снеговик
Снеговик радовался жизни и жмурился от яркого январского солнышка. Солнышко осветило своими лучами пелеринку снеговика, казалось, на ней сверкают прекрасные бриллианты, рассыпая дивные сказочные блики.
– Ах, – сказал снеговик, – как я счастлив! Кругом только одна красота. Холод и красота. Как меня любит яркое прекрасное солнышко, если от его лучей я так свечусь и блистаю!
– Кар! – сказала ворона. – Кар! Какой же ты глупый!
– Почему? – удивился снеговик.
– Потому что солнышко к весне станет светить жарче, и ты растаешь.
– Растаю? А что это такое?
– Когда узнаешь, будет уже поздно, – ответила ворона и улетела.
Снеговик подумал, что ворона просто позавидовала ему, ведь общеизвестно, что вороны падки на все блестящее и сверкающее, а ничего прекраснее себя снеговик еще не видел. С каждым днем он радовался солнышку всё сильнее, а если погода была пасмурная, тосковал и грустил. Он сочинял солнцу серенады и стихи и был счастлив, когда оно освещало его своими лучами.
Но вот наступила весна, и солнышко стало пригревать сильнее. Снеговик почувствовал в груди какое-то странное волнение – что-то тяжело ворочалось в нем и словно бы просилось на волю. Снеговик начал часто вздыхать и сопеть, а из его глаз стали потихоньку капать слезы.
Ворона сидела на ветке напротив снеговика и наблюдала за ним.
– Ты таешь, – констатировала она.
– Таю, – согласился снеговик.
Читать бесплатно другие книги:
