Страшный дар Коути Екатерина
– Мистер Хант, право же, я на вас обижена. – Агнесс надула губки и погрозила пальчиком. Врать так врать! – А где же гостинец для меня?
Ее настойчивость смутила гостя.
– Простите, мисс, я запамятовал…
– В таком случае, мне придется отнять у дядюшки ваш подарок, дабы он напоминал мне о вас, когда по вечерам я буду открывать свою Библию, – сладко пропела Агнесс. – Дядюшка, не жадничайте и отдайте пюпитр.
Джентльменам не пристало облегченно вздыхать, избавляясь от трудностей, кои, безусловно, закаляют характер. Поэтому пюпитр дядюшка отдал ей не сразу, но когда отдал, в его взгляде читалось: «Спасибо». «А вам за скатерть!» – одними губами сказала Агнесс. Пюпитр она поставила на стол рядом с собой. Ей он, по крайней мере, совсем не мешал.
2
– Джентльмены, вы не откажетесь от чая? – любезно предложила Агнесс.
Как по команде, Джеймс Линден и Джон Хант присели по обе стороны от нее, и пастор прочел молитву перед едой, что случалось не так уж часто. Из-за вечных опозданий племянницы они с ней редко начинали трапезу одновременно, а если начинали, каждый молился про себя. Агнесс зажурчала чайником, и дядюшка почти сразу ополовинил свою чашку, но мистер Хант даже не пригубил ароматный напиток. И кекс не взял, но как раз это Агнесс не расстроило. Им же больше останется. Она привыкла к бережливости, так что воскресный ростбиф всю неделю появлялся на столе в разных ипостасях: то забирался в пирог, то плавал в супе, и это было неизбежным злом, как замерзшие пальцы зимой и сенная лихорадка летом. Зато растянуть на неделю кекс было бы идеей недурной. И Ронана хватит угостить.
О Ронане она не забывала ни на минуту. Вот бы выведать для него что-нибудь полезное, например, что2 мистер Хант хранит в том сундуке, из-за которого он когда-то чуть не убил сына. И где оный сундук находится. Но все это, наверное, не столь уж важно. До сих пор Ронан не отважился навестить дом в Харроугейте. Опасался, что если его схватят, то матушка обречена, но Агнесс начинало казаться, что он просто привык к жизни в пещере. Там ему было хорошо. Когда стало понятно, что ничто уже не вырвет Мэри из тисков безумия, что ее разум затерялся в непроглядной тьме, Ронан как будто успокоился. Тем более что в последнее время Мэри не кричала и не рвала на себе одежду, потому что у них закончился холст и одевать ее стало не во что. Дни напролет она дремала на лежанке, и ее апатия сулила стабильность. Поэтому Агнесс не торопила Ронана. Ей тоже не хотелось ничего менять.
Она вынырнула из размышлений и прислушалась к беседе джентльменов, но они говорили о скучных вещах. В основном о грядущих выборах, на которых мистер Хант собирался предложить свою кандидатуру в палату общин. Он очень рассчитывал на голоса избирателей из Линден-эбби, о чем и сообщил мистеру Линдену. Тот слушал его с непроницаемым лицом. Совладав с мертвящей скукой, которую на нее навевали разговоры о политике, Агнесс прислушалась повнимательнее. Ведь если отец Ронана станет членом парламента, он не просто получит возможность бесплатно отсылать свою корреспонденцию, но и обретет иные полномочия. Тогда он развернет полномасштабные поиски беглецов, подумала Агнесс, и от этой мысли ей стало дурно.
Но как Агнесс ни пыталась уловить нить беседы, она терялась среди словесного тумана. Речь шла о каких-то людях, в чьих жилах текла кровь двух рас. О полукровках. Мистер Хант ратовал за то, чтобы поставить их на учет и заставить их носить какие-то опознавательные знаки. Например, браслет на руке. На вопрос пастора, из какого же материала будет изготовлен браслет, гость отвечал уклончиво: все зависит от индивидуального случая. Полукровка полукровке рознь. Неплохо было бы также создать для них что-нибудь вроде работных домов, где они могли бы приносить пользу обществу, пока общество ведет за ними всякого рода наблюдения. Этот замысел показался Агнесс довольно абсурдным, но она поймала себя на мысли, что к любой затее мистера Ханта отнеслась бы пристрастно. Уж очень он ей не нравится. С другой стороны, вдруг среди этих полукровок попадаются отпетые типы? Мало ли какая у них кровь понамешана.
Пока беседа окончательно не затерялась в горних высях политики, Агнесс поспешила вставить словечко. Не с пустыми же руками возвращаться к Ронану.
– Не сочтите мой вопрос нескромным, сэр, – обратилась она к мистеру Ханту, который не сразу ее расслышал, – но по кому вы носите траур? Боюсь, что слишком расплывчатые соболезнования не приносят утешения, но если бы я знала…
Мистер Хант снисходительно улыбнулся, приоткрывая желтоватые зубы.
– Пустое, мисс Тревельян, не нужно оправдываться. Я ценю вашу дружескую заботу.
– Так кто же причина вашей скорби?
– Мой сын Роберт.
Агнесс показалось, будто в столовой резко потемнело, как если бы разом опустились все шторы. И одновременно с этим почувствовала толчок в грудь, такой сильный, что на миг словно бы вылетела из своего тела… И откуда-то издалека услышала свой голос – он совсем истончился и дребезжал, как треснувший колокольчик:
– Ваш сын?
– Месяц тому назад я отправил его служить юнгой на торговое судно, но, к несчастью, Роберт подхватил лихорадку. Он скончался, когда корабль огибал мыс Доброй Надежды. Его похоронили в море, – отвечал мистер Хант, словно цитируя некролог.
Агнесс втянулась обратно в себя и тупо уставилась на блюдце. Всего-то несколько капель пролила. Наверное, мистер Хант не догадался, почему у нее задрожали руки. Решил, что это еще одно проявление женской слабости. Вот и хорошо. А сейчас она отпросится у дяди и пойдет к Ронану. Вместе они решат, что делать с новыми сведениями. Главное, не показывать, как ей страшно, а просто встать и уйти…
Но язык ей уже не повиновался, и Агнесс услышала, снова со стороны, как она произносит с тщательной, выверенной злобой:
– Какое горе, сэр! Я искренне соболезную вашей потере. Роберт, наверное, был лучшим из сыновей. Мужественным, добрым, честным во всем. Возможно, ему, как и другим юношам, были присущи горячность и резкость, но он перерос бы их – если бы прожил дольше. Наверное, он был опорой своему отцу…
– …и благословением для своей матери, – добавил мистер Линден.
– Что вы сказали? – моргнул мистер Хант.
– Bendith y Mamau – так это звучит по-валлийски, – пояснил пастор и кивнул Агнесс, выражая уважение к ее корням.
– Быть может, он и был благословением для своей матери, но уж точно не опорой своему отцу. Нельзя злословить о тех, кто…
– …покинул мир людей.
– Истинно так, – согласился мистер Хант и облизнул губы, блеклые, в сухих чешуйках. – Он был юношей по-своему неплохим, но природный изъян души, нечто такое, что невозможно устранить воспитанием, перечеркивал все его достоинства.
– Какой изъян, сэр? – спросила Агнесс.
Мистер Хант наклонился к ней так близко, что она разглядела каждую красную прожилку в его глазах. Выглядел он таким усталым и печальным, что на мгновение она поверила, будто он и правда кого-то потерял. Будто черная лента на его руке была знаком скорби, а не смертным приговором Ронану.
– Он был лжецом.
Откинувшись на стуле, мистер Хант щелкнул суставами пальцев и продолжил:
– Он утверждал, будто я третирую его мать, хотя я обращался с ней со всем тем уважением, на которое она могла рассчитывать. В ее-то обстоятельствах. Но вместо того, чтобы платить добром за добро, мальчишка жаловался на меня соседям, как-то раз даже констебля домой привел, чтобы он со мной побеседовал. Констеблю потом пришлось извиниться за то, что поверил выдумкам лживого мальчишки, но, так или иначе, мы оба были поставлены в крайне неудобное положение. С годами к его скверному, невыносимому поведению прибавились другие проступки: неряшливость и леность, дерзость по любому поводу, мелкие кражи, побеги из дома… даже поджоги, – осекся мистер Хант.
В его молчании Агнесс не почувствовала притворства, и ей вдруг захотелось, чтобы прав оказался он, а не его сын. Чтобы ничего из того, о чем рассказывал ей Ронан, никогда не происходило на свете – ни с ним, ни с его матерью. «Всего лишь досужие выдумки», – подхватил тихий голосок, отвечающий за сохранность нервов, и цепляться за правду сразу стало труднее. Правда обжигала и разъедала, будила среди ночи, стояла над душой, как строгая наставница, и мешала развлекаться. И как не податься навстречу лжи, если улыбка ее так участлива, а вкрадчивые пальцы врачуют рубцы, оставленные бичом ее соперницы?
«Быть может, Ронан не лгал, но, конечно, преувеличивал», – продолжал напевать голосок.
– Я делал для него все что мог. Я дал ему образование, он рос как маленький джентльмен, хотя далеко не всякий пэр счел бы джентльменом меня, его отца, и впустил бы меня в парадную дверь. Потому как мой отец был башмачником, а мне, чтобы заработать денег на обучение, приходилось в отрочестве рыть каналы. Зато Роберт всем был обеспечен. Мой сын… если это вообще был мой сын! – выкрикнул он с внезапной злобой.
Вздрогнув, Агнесс сделала рывок, выбираясь из сладостной, умиротворяющей пучины. И все раны открылись и начали кровоточить.
– Простите, мисс Тревельян, мне не стоило…
– Отчего же, продолжайте, – милостиво разрешил мистер Линден. – Агнесс, положи мне еще кексу.
То ли его предложение, то ли его аппетит, абсолютно неуместный в данных обстоятельствах, но что-то в поведении пастора окончательно разозлило мистера Ханта. Он даже вскочил.
– Вы совсем выжили из ума! О таком нельзя говорить в присутствии барышни.
– Правда?
Мистер Линден сложил ладони под подбородком и погрузился в раздумья, но минуту спустя вздохнул разочарованно.
– Мистер Хант, я прокрутил в голове все возможные варианты, как избавиться от мисс Тревельян, но ни один из них не кажется мне удачным. Вот смотрите: если бы у нас был званый ужин, я бы выдворил ее из-за стола и позвал обратно уже к десерту. Но у нас чаепитие, не так ли? Кто-то должен разливать чай. Так что без услуг мисс Тревельян мы с вами не обойдемся. Досадно, но что поделаешь.
– Вы насмехаетесь надо мной, сэр?
– Что вы, сэр, что вы! Я о вас забочусь. Агнесс, налей нашему гостю еще чашечку. Хотя он так ничего и не выпил. Тогда не наливай.
Скрипнул стул. Мистер Хант опустился на место и продолжил, стиснув под столом скатерть.
– Горько говорить такое о своем сыне, но, возможно, он был предназначен к погибели. Знаете ли, мисс Тревельян, я был воспитан в вере, что некоторые создания Божии по самой своей сути лишены благодати, что они прокляты еще до своего появления на свет. В порыве безрассудства мне случилось восстать против этих постулатов… потому что они казались мне несправедливыми, – сказал он едва слышно. – Потребовалось немало лет, прежде чем я вновь уверился в их правоте.
– Как можно определить, что кто-то предназначен к погибели?
– В точности это знает только Бог, однако смерть человека может поведать о многом. Если он умрет дурной смертью, корчась от боли, проклиная весь свет, не раскаявшись в своих грехах…
Легкие Агнесс обледенели, подернулись инеем изнутри. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– У Роберта была дурная смерть? – просипела она.
– Очень дурная, – кивнул мистер Хант.
– Ему было… больно?
– Его мукам не было конца.
Агнесс вскочила, и на нее тут же посмотрели две пары внимательных глаз.
– Мне нехорошо, – прошептала она. – Мне нужно прилечь.
Но поспешила она не в спальню, а к воротам, не захватив ни капора, ни шали, и побежала так быстро, что слезы не успевали стекать по щекам – их сдувало ветром.
3
Вопреки ее опасениям, Ронан ничуть не испугался, услышав, что отец уже похоронил его у берегов Африки. Единственным его огорчением было то, что тетушка Джин, которой он уже успел придумать эпитафию, даже не думала устраивать рандеву со святым Петром.
Но, так или иначе, дальше ждать было нечего. Видение лечебницы для умалишенных, со вбитыми в каменный пол цепями и визжащими узницами, в одночасье стало картиной идиллической, почти что пасторалью. Мистер Хант приготовил для Мэри другую расправу. Совсем скоро в «Таймс» появится некролог миссис Хант, наверняка краткий, потому что для клише вроде «примерная жена и мать» там не будет места. Пора бежать. Но перед окончательным побегом Ронан собирался навестить отчий дом.
Мысли о сундуке, в котором спрятаны бумаги, приоткрывающие завесу тайны над прошлым Мэри, не давали ему покоя. От возражений Агнесс он отмахивался. Бесспорно, отец выставит охрану и у ворот, и у всех входов-выходов, а у двери кабинета посадит мастифа. Окна, конечно, давно уже закрыты железными ставнями. Это ничего. Если понадобится, он пророет под забором подземный ход, спрыгнет с крыши, передушит охрану голыми руками или еще что-нибудь сымпровизирует в последний момент.
Агнесс слушала его рассуждения с грустной улыбкой, не прерывая их, но и не поддакивая. Ведь все эти воображаемые тревоги, которых хватило бы на несколько приключенческих романов, служили одной цели. Среди них легко было затеряться самому главному и самому приземленному страху – что никаких документов в сундуке нет, потому что мистер Хант давно уже их сжег. Или потому что их там не было никогда.
Когда Ронан закончил живописать, как он выдавливает глаза из чьих-то глазниц, Агнесс попросила его об одном. Не лететь навстречу опасности очертя голову. Как следует выспаться на этой идее. Подождать до завтра. Ронан хрипло дышал, как будто уже разбежался, а его вдруг дернули за уздечку, но в конце концов согласился. В свою очередь Агнесс пришлось дать обещание, что она посидит с Мэри, пока его не будет. А если он вообще не вернется…
– Я подыщу ей надежный приют, – заверила его Агнесс и погладила спящую Мэри по голове. Волосы ее так засалились, что на перчатках Агнесс остался грязный налет.
– Твой дядя не позволит, чтобы его покой нарушали крики.
– Нет, ее возьмет к себе моя подруга леди Мелфорд.
– С какой стати леди будет с ней возиться?
– Потому что она добра и не боится людской молвы, – уклончиво отвечала Агнесс, решив не упоминать о приглашении Лавинии и о том, в каких обстоятельствах оно было дано. Вряд ли Ронана обрадует ее откровенность. Сам он никому не доверял. Кроме Агнесс, конечно. Ей очень хотелось в это верить.
– Но ты все равно вернешься, правда?
– Куда я денусь, – хмыкнул он. – Все, хватит нюни распускать.
Его быстрый, даже поспешный поцелуй разочаровал Агнесс, и она завздыхала, когда Ронан склонился над котелком, выливая в него конопляное масло, воск и скипидар. Этим зловонным варевом он решил смазать ботинки, чтобы не промокли, если придется пробираться через топи.
– Проводить тебя? – опомнился он и посмотрел виновато.
Из низин уже поднялся зеленый полумрак, вытесняя запоздалые лучи солнца, стылый воздух теснился у входа в пещеру. Агнесс еще не случалось возвращаться домой поздно вечером, она немного трусила и обрадовалась, когда Ронан подхватил ее на руки и понес, ловко перепрыгивая через поваленные стволы и лишь поднимая повыше, если путь им преграждали заросли боярышника. С ним было так спокойно. Вот если бы он еще не нашептывал ей на ухо различные способы, которыми будет убивать отцовских прихвостней… Но Агнесс была уверена, что он не способен никого убить. Его грубость еще ни разу не оборачивалась настоящей жестокостью. Лишь бы сам остался цел.
4
Попрощавшись с Ронаном у проселочной дороги, Агнесс добежала до дома и собиралась уже юркнуть к себе, как вдруг заметила яркий свет в столовой. Неужели мистер Хант еще не ушел? О чем они с дядюшкой разговаривают дотемна? Да еще и при лампах Арганда, которые Агнесс клятвенно пообещала не зажигать надолго. Получить нагоняй за истраченное спермацетовое масло – воистину это стало бы достойным завершением сегодняшнего дня. По сравнению с испытаниями, выпавшими на ее долю, похождения Тезея в лабиринте казались приятными каникулами на ферме в Суррее. Два привидения, ссора и примирение с Лавинией, коварные планы мистера Ханта, трюки, которыми ее развлекал дядюшка в течение суток – она ничего не забыла? Ах да, еще испорченная скатерть. Последнее особенно удручало Агнесс.
Прижимаясь к стене, девушка одним глазком заглянула в столовую и увидела, что гость успел уйти. Пастор сидел в одиночестве, сгорбившись на стуле и вцепившись в подлокотники. С соседнего стула свисал уже знакомый ей кнут. В ярком свете ламп серебряный шарик сверкал, как пристальный глаз, и высматривал новую жертву. Агнесс успела и перепугаться, и разозлиться на себя за этот детский испуг.
– Я стучался к тебе в спальню, но ты не отвечала, – негромко сказал мистер Линден, услышав шорох юбок. – Где ты была?
– На прогулке, – призналась Агнесс.
Отвечать – так за все сразу.
– Да, хороший моцион.
– В лесу, – добавила Агнесс, стряхивая с подола труху и дубовые листья.
– И правда, красивые у нас места, – рассеянно прокомментировал мистер Линден.
– Сэр?
Внезапно потухший свет не вывел его из раздумий. Агнесс зажгла свечу и прикрыла огонек рукой, чтобы тени на лице дядюшки не казались резкими и страшными.
– Может так получиться, что тебе скоро придется поехать в Лондон, – заговорил мистер Линден. – Поживешь в нашем доме в Мейфере.
– В Лондон? Нет, сэр, я никуда не поеду!
– Понимаешь ли, Агнесс, тут вырисовывается прескверная история. Которая к тебе вообще никаким боком не относится, но которая и тебя заденет по касательной. Пока ты гуляла, этот Хант к тебе посватался.
– Он ведь женат.
– О чем и речь. По его словам, миссис Хант при смерти и скоро отойдет в лучший из миров, а как только истечет срок траура, он с тобой обвенчается. До тех же пор ты должна жить в его особняке, под присмотром какой-нибудь порядочной особы из Общества по искоренению пороков.
– Так он приходил просить у вас моей руки? – запоздало догадалась племянница.
– «Требовать» больше подходит по смыслу.
Она обернулась и увидела на скатерти пятно, огромное, как материк, и с такими же неровными контурами. Если дядюшка откажет, мистер Хант разболтает всем, что он колдун. Или кто он там на самом деле.
Мистер Линден поднялся и начал застегивать фрак.
– Куда вы, сэр?
– К Ханту, куда же еще? Мы с ним не договорили. Он ушел слишком быстро и даже не попрощался. Это только на балах позволительно уходить не простившись, а у нас, в провинции, не терпят такой спешки.
– Что же вы ему ответили?
– Ничего не ответил. Вот кнут взял, чтобы гнать мерзавца через весь приход.
Племянница прыснула.
– Зря я погорячился, – приговаривал дядюшка, сворачивая кнут. – Надо было сначала объяснить, что я думаю о его затее. Ну да вечер долог, еще успею.
– А разве вы не должны подставить щеку и все такое?
– Так он же не меня оскорбил. Своим гнусным предложением он замарал твое имя. Долг джентльмена за тебя вступиться.
– С кнутом?
– Наш Господь замечательно орудовал им во храме, – сообщил пастор о прецеденте. – Что я скажу негодяю, я уже решил. А что передать от тебя?
– Передайте ему…
Агнесс чувствовала, как между ними скручивается– свивается ниточка, совсем иная связь, не как у дяди и племянницы, опекуна и протеже, даже не как у пастора и прихожанки, которая благоговейно принимает из его рук хлеб и вино. Стало так же легко, как минувшей ночью, когда они беседовали у руин церкви, возле размазанного по траве соляного круга.
Но тогда Джеймс обрубил эту нить.
Теперь настал черед Агнесс.
– Передайте мистеру Ханту, что для начала я хочу осмотреть его особняк, – сказала мисс Тревельян.
И все закончилось.
5
Уснуть в эту ночь Лавиния не смогла. Мучительные воспоминания, угрызения совести, ревность, ненависть терзали ее то все вместе, то поочередно, и когда утром она взглянула на себя в зеркало, то ужаснулась: выглядела она скверно. Бледна, темные круги под глазами, глаза красные, как если бы она прорыдала полночи… На самом деле она и правда рыдала. Может, не полночи. Может, только под утро, когда совсем ослабела под грузом всего, что на нее обрушилось…
И все же она старательно выбрала наряд: строгий, лиловый.
И так же старательно выбрала оружие: многозарядный кольт «Паттерсон», великолепное, надежное оружие, привезенное из-за океана как диковинка. Стрелять из него было легко. И спрятать среди подушек на диване – проще, чем ружье.
Хант заметил, как плохо выглядит Лавиния, и не преминул отметить это.
– Здравствуйте, миледи. Хорошо ли почивала ваша милость? – сочувственно осведомился гость.
– Благодарю, мистер Хант. Полагаю, мы можем обойтись без лишних любезностей. Я пригласила вас сюда, чтобы заключить с вами договор. Я нашла то, что вы ищете. И я могу вам это отдать. А вы дадите мне слово джентльмена, что покинете Линден-эбби и… и вообще графство Йоркшир. Что вы не вернетесь сюда никогда. И не станете тревожить нашего пастора своими… нелепыми домыслами, – голос Лавинии звучал чуть хрипловато, не так мелодично, как всегда, и она не пыталась придать лицу надменно-снисходительное выражение, и даже не следила за тем, чтобы не хмуриться, чтобы между бровями не появилась морщинка…
«А если ты нарушишь свое слово и вернешься, я тебя убью собственноручно, и пусть меня повесят», – думала Лавиния, но вслух этого говорить не стала: ей казалось достаточным то, что она произнесла. Зачем угрозы, если Хант даст слово джентльмена… Ну, а если не даст – угрозы тоже незачем, ей придется убить его сегодня.
Его клочковатые, словно побитые молью, брови поползли вверх.
– То, что я искал, уже у вас? Я могу увидеть это прямо сейчас?
– Нет. Но я укажу место, где это находится.
– Я даю вам такое слово. Как только моя пропажа вернется ко мне, я уеду из Йоркшира, – заверил ее мистер Хант, подрагивая от нетерпения.
Лавиния кивнула и взяла со стола топографическую карту Линден-эбби, на которой уже был нарисован жирный крест в том месте, где, по предположению Лавинии, находилась та самая пещера. Это была не единственная подходящая для жизни пещера, но единственная, рядом с которой пролегала река.
– Ваша жена и ваш сын живут в пещере. Возле реки. Забирайте их и уезжайте.
Мистер Хант поморщился, недовольный ее прямолинейностью.
Лавиния смотрела на него пристально. Не так, как подобает леди благовоспитанной и смиренной. И у нее дрожали руки. Чуть-чуть, но все же это сделалось заметно, когда она протянула ему карту.
– Хорошо, – сказал он. – Однако на сборы понадобится время. Я задержусь в Йоркшире еще два дня. Потом уеду.
– Два дня. После вы уедете и никогда не вернетесь. И начиная с этого мгновенья – и до конца вашей жизни – вы не потревожите преподобного Линдена. Никогда. – Против воли Лавинии в ее голосе прорезалось какое-то рычание, и брови Ханта снова удивленно поползли вверх, и он поглядел на нее как-то иначе, как-то слишком пристально, неприятно пристально, и она поспешила завершить аудиенцию. – А теперь, полагаю, мы можем попрощаться, мистер Хант.
– Прощайте, миледи, – коротко поклонился Джон Хант. – Больше вы меня не увидите. Но если вы обо мне еще услышите, с этим я поделать ничего не могу.
– Прощайте, мистер Хант.
Странно: даже когда Хант ушел, унося с собой карту, Лавиния не испытала облегчения. Ни малейшего облегчения. На сердце у нее лежала ледяная тяжесть. И ей было страшно. Очень, очень страшно. Она не понимала почему, и от этого становилось еще страшнее.
Глава одиннадцатая
1
Карета катилась по просторному тракту. Он сидел спиной к лошадям, как истинный джентльмен, она изредка посматривала в окошко и возвращалась к пяльцам, как истинная леди. Оба молчали, но молчание не было натянутым или неуклюжим. Как ловкий распорядитель банкета, знающий, где кого посадить, дабы избежать конфуза, молчание помогало им сосуществовать вот уже второй день. Просто два человека, которым не о чем больше говорить.
Агнесс приноровилась к ритму и споро вышивала, по стежку между каждым толчком. Плавное скольжение иголки убаюкивало, и мистер Линден закрыл глаза, но не уснул, а вернулся к разговору, который так и не успел закончить.
– Как вы догадались про моего сына? – спросил Хант, когда Агнесс покинула столовую.
– Я сразу понял, что ваша ненависть ко мне… ко всем нам имеет личную подоплеку. И злоба в ваших глазах, сэр, – я видел ее прежде.
– О, вы, несомненно, ее видели! Надо полагать, что розог из рябины вам тоже доводилось отведать?
– Лорд Линден придерживался иных воспитательных принципов, – отвечал Джеймс. – По крайней мере, в отношении меня.
Еще в раннем детстве он понял, что он не родной сын лорду Линдену. А Уильям – родной. Оба мальчика почтительно называли отца «сэр», что отчасти сглаживало углы, но слишком явной была разница в его отношении к старшему и младшему отпрыску. Лорд Линден мог задать Уильяму эпическую порку, но мог и угостить сигарами у себя в кабинете, куда Джейми заказан был путь, мог захватить в свой клуб, подарить ему лошадь в комплекте с новым седлом и новым грумом. А какой праздник граф устроил для арендаторов, когда наследнику исполнился двадцать один год! Реки пива чуть не смыли Линден-эбби, пирогов хватило бы, чтобы накормить всех жителей графства начиная с англосаксонских времен. Уильяму доставались и ласки, и строгости, Джеймсу – ничего.
Тем удивительнее, учитывая, что холодность не была свойственна десятому графу. То был помещик старой закалки, любитель охоты, сельских празднеств и таких обедов, чтоб потом сюртук трещал по швам и пуговицы от рубашки отлетали. У пылающего камина находилось место для всех – и для увальня Уильяма, и для хрупкой, обидчивой племянницы Эверины, для соседей и путешественников, приехавших осмотреть старинную усадьбу. Для всех, кроме Джеймса. К нему лорд Линден относился с подчеркнутой вежливостью, словно к маленькому гостю. «Ну, как ты сегодня?» – спрашивал поутру лорд Линден. И, услышав: «Все благополучно, сэр», не заговаривал с мальчиком до вечера, пока тот не приходил пожелать ему доброй ночи. Так продолжалось из года в год. Просто визитер, тихий и безупречно воспитанный, но слишком уж загостившийся. Поскорее бы его забрали, чтобы можно было расслабиться в кругу семьи. Гость, а не сын.
Возможно, граф не выпускал бы Джеймса из детской, а потом из библиотеки, где тот буквально проглатывал старинные фолианты, если бы не настойчивость старшего сына.
Уильям не просто обожал младшего брата. Уильям перед ним преклонялся.
Познакомились они так: юный наследник сидел в одной из гостиных и вслух размышлял о том, как же больно его выдерет гувернер за помарки в латинском упражнении. Вот бы объяснить мистеру Бартлетту, что у любого джентльмена бывают дни, когда все идет наперекосяк. Перо не желает скользить плавно, кляксы веером разлетаются по странице – ну что за напасть? Словно кто-то под локоть толкает! Но строгий гувернер едва ли внемлет его объяснениям. Сразу розги замочит.
За каминным экраном притаился Джеймс, самозабвенно играя с Ноевым ковчегом. Ковчег был размером с корыто, и к нему прилагалось полсотни раскрашенных зверей. Наступил ответственный момент – загрузить в ковчег каждой твари по паре, прежде чем потоп поглотит всех и вся. Тут главное – быстрота. Джеймс схватил двух слонов и скомандовал остальным зверям забираться в ковчег самостоятельно. Много чести с ними возиться. И они пошли. А птицы полетели. Когда у Джеймса впервые получился этот фокус, малыш обрадовался и показал его няне Элспет. Та слегка удивилась, глядя, как ее гребень выписывает круги вокруг люстры, но в целом была довольна. Лишь попросила, чтобы Джеймс никогда так не делал при других людях. А если не сдержится, надо сказать, что это сквозняк.
Один из деревянных пеликанов сбился с пути и со стуком врезался в каминную полку, но Уильям не обернулся на шум. Для джентльмена тринадцати лет от роду было бы постыдно не только возиться со своим трехлетним братишкой, но даже замечать его присутствие. Но Джеймсу как-то сразу стало скучно. Оставив животных на милость гневного Бога, он подошел к брату и помахал рукой над тетрадным листом. Уильям отскочил так, что опрокинул чернильницу. Пришлось помахать еще раз.
Уильям во все глаза таращился на тетрадь, где вместо неряшливых букв вперемешку с кляксами виднелись ровные строчки. Да еще и без единой ошибки.
– Как ты это делаешь? – прошептал он.
Джеймс отвечал, что не знает, оно само получается.
– Ух ты! Слушай, а ты можешь вообще все за меня написать? – пьянея от своей наглости, спросил Уильям.
Джеймс отвечал, что не может, потому что не умеет писать.
Зато он может прогнать чудище, которое толкало Уильяма под локоть.
Чудищем оказался лаббер, завсегдатай старинных аббатств, гоблин, который пожирает запасы в кладовых и пакостит по мелочам. Хозяевам усадьбы он достался в наследство от бывших насельников Линден-эбби. Заплывшая жиром тварь, белесая, как мучной червь, оказалась на удивление прыткой. Два месяца мальчики выслеживали лаббера по всей усадьбе, пока не загнали в погреб, где вымотанный погоней гоблин принял свою видимую форму, после чего Уильям схватил его за уши-трубочки, хорошенько вздул и выбросил в пруд.
Когда Джеймс подрос и сменил платьице на мужские штаны, дело пошло быстрее. От зари дотемна мальчик сидел в библиотеке, где в необозримых высях терялись полки с книгами. Водились здесь и переписанные от руки пергаменты, и бестиарии, населенные причудливыми тварями, и пособия по вызову демонов и ведению с ними успешных переговоров.
Второй граф Линден, прозванный Грамотеем, увлекался алхимией и оккультными науками и начал сотнями покупать книги еще в те времена, когда библиотеки аристократов ограничивались Библией и молитвенником.
Джеймс был благодарен второму графу, пускай тот и не был его предком. И лорду Линдену был признателен настолько, что решил не надоедать ему своим присутствием. Со временем к младшему сыну пришло понимание, что нет таких поступков, таких подвигов и свершений, которые расположили бы к нему лорда Линдена. Держаться от графа подальше – лучшая плата за благодеяния. Вместо того чтобы завоевывать его сердце, Джеймс бросил все свои силы на учение.
Уильяма мало интересовали книги, зато его интересовал Джеймс. Раз и навсегда решив, что в младшем брате сосредоточено все волшебство мира и скучно с ним никогда не будет, он не отпускал от себя мальчика. Несмотря на разницу в возрасте, Уильям держался с братом на равных, поверял его во все свои секреты, не исключая амурных.
И лишь один вопрос приводил его в замешательство…
2
– Между прочим, я мог бы держать тот пюпитр еще долго, – сказал Джеймс, небрежно кивая на подарок, который Агнесс забыла на столе.
– А что вы при этом почувствовали? – заинтересовался мистер Хант. – Боль?
– Нет.
Не в его правилах было откровенничать, тем более с врагом, но даже при желании он не смог бы описать это чувство. Ближе всего к нему был страх, сродни тому, что подгоняет животных во время лесного пожара.
– У вас занятная физиология, сэр, как, впрочем, и у других полукровок. Будет крайне любопытно изучить ее в анатомическом театре.
– Вы рассчитываете, что я завещаю свое тело науке?
– Вашего позволения не потребуется. После вашей смерти оно будет передано в Королевский колледж хирургов, так же как и тела висельников и бродяг. Это один из параграфов нашего билля, который будет вскорости представлен парламенту.
– Билль о полукровках фейри? И вам поверят?
– А это смотря как преподнести аргумент, милейший сэр, – в тон ему отвечал Хант. – Наши современники уже утратили набожность, воспламенявшую костры, на которых корчились ведьмы и колдуны. Колдовства нынче боятся разве что полуграмотные крестьяне – к слову, многие из них получили право голоса после недавней реформы. Господа более образованные опасаются иных материй. Например, деградации. Смешения крови с иными, более варварскими расами. Как это сделала ваша мать.
3
Хотя Уильяма, как и Джеймса, вскормила Элспет Крэгмор, старший сын лучше помнил леди Абигайль Линден. На момент ее то ли смерти, то ли исчезновения ему исполнилось десять лет, а Джеймсу всего лишь неделя. «Какая она была?» – жадно спрашивал младший.
Но Уильям, и без того плохой рассказчик, сразу краснел и умолкал. Говорил только, что она была красивая. Очень красивая и очень странная. То целый день бродила среди холмов, то неделями не выходила из своих покоев. И лишь однажды, залпом выпив бутылку бренди, Уильям признался, что прокрался к ней в покои и притаился за гардиной – захотелось узнать, что же мать делает одна. Графиня сидела перед камином, на коленях у нее лежал венок, от которого она оторвала лист и бросила в пламя. Когда листок вспыхнул, она тихонько засмеялась и осела в кресле. Незваный гость едва не завопил. Уж очень испугался, что она упала в обморок или того хуже – умерла. Но она была жива, только в глубоком трансе. Глаза закрыты, на губах трепещет улыбка, грудь под тонким шелком сорочки вздымается от дыхания, становящегося все более прерывистым. А потом мать застонала, скрюченными пальцами комкая подол сорочки, поднимая его все выше… а потом Уильям опрометью выбежал из спальни.
Этим сведения о матери ограничивались. Даже Элспет прикусывала язык, когда молочный сын подступался к ней с расспросами. О том же, чтобы упомянуть леди Абигайль в присутствии графа, не могло быть и речи. Когда жены не стало, он сжег ее портреты.
Должно быть, он любил графиню так пылко, что любовь выкипела из его сердца до последней капли, и всем тем особам, что подступались к не старому еще вдовцу, доставался осадок – высокомерие, равнодушие, скука, все то, что прежде таилось на дне, чтобы не оскорблять своим видом красавицу Абигайль. Для нее граф сцеживал прозрачную воду, но Абигайль сочла ее слишком пресной. А кроме Абигайль никто был ему не нужен.
Когда истек срок траура, в Линден-эбби наперегонки понеслись дворяне, чьих дочерей не разобрали за три лондонских сезона, вдовы в скрипучих шелках и в огромных тюрбанах, задевавших притолоку в гостиной, и несколько весьма самонадеянных купцов, предлагавших графу «союз короны и короба». Но лорд Линден не спешил украсить чью-нибудь прелестную головку золотыми земляничными листьями. К женскому полу он относил безучастно. Даже когда племянница Эверина пустилась в бега с каким-то валлийским шаромыжником, дядюшка со скучающей миной вычеркнул ее из завещания и продолжил прерванную беседу о кормовой свекле. Однако та беседа имела неожиданные последствия, поскольку к ее концу у графа появились сомнения в честности своего управляющего. Проверка отчетов подтвердила худшие опасения графа: управляющий Слоутон занялся спекуляцией и был рассчитан с позором.
Новый управляющий прибыл в усадьбу в первых числах марта, когда природа еще не решила, замереть ли ей в ожидании новых заморозков или поверить шепоту первого теплого ветерка. На лугах, с которых едва сошел снег, появлялись нарциссы и неуверенно распускали желтые лепестки, готовясь стиснуть их поплотнее при любом намеке на иней. Ягнята переступали дрожащими растопыренными ножками и пятились обратно в хлев. Птичьи песни обрывались на середине ноты. С Линден-эбби еще не сошло зимнее оцепенение, парк выглядел уныло, пруд казался огромной лужей, до краев полной слякоти, туман цеплялся за голые ветви деревьев. Однако семейство в составе мистера, миссис и мисс Брайт завороженно глядело по сторонам, пока карета, любезно присланная графом, катилась по центральной аллее. После Брэдфорда, где не стихал лязг станков, усадьба поражала величавым покоем. Из своей спальни, выходившей окнами на задний двор, Джеймс мог видеть, как лакеи подхватывают багаж Брайтов и заносят во флигель. Под ногами у взрослых вертелась белокурая девочка, не утратившая бойкости даже после затяжного путешествия. На вид она казалась почти ровесницей Джеймса, разве что чуть младше, лет десяти-одиннадцати. Матушка попыталась подтолкнуть ее в направлении флигеля, но девочка рассмеялась и исчезла в саду. Тем же вечером Джеймс увидел ее вновь, теперь уже через анфиладу: мистер Брайт представил своих женщин лорду Линдену и его наследнику, но младшего сына на торжественную церемонию не позвали. Он прохаживался в соседней гостиной, уткнувшись в книгу, и время от времени наталкивался на вазы, притворяясь полностью погруженным в чтение. Отсюда он мельком увидел кромку ее кисейного платья и ее локоны, запрыгавшие, когда она рассмеялась, ничуть не смущаясь графа.
Лицом к лицу он столкнулся с ней на следующее утро.
По своему обыкновению, Джеймс забрался в кресло, скрестив ноги по-турецки, и погрузился в «Remigii Daemonolatreia» инквизитора Николя Реми, делая выписки по ходу чтения. Свой почерк Джеймсу никогда не нравился, поэтому писать он старался без помощи рук – перо самостоятельно окуналось в чернила и скользило по бумаге, рядом суетилось пресс-папье и заботливо промокало ровные строчки. Оглядываясь назад, Джеймс понимал, что бездумно транжирил волшебство, словно юный богач, швыряющий своим псам не кости, а отбивные. Но молодости свойственна расточительность.
За спиной Джеймса послышались крадущиеся шажки, и мальчик насторожился. Прислуга не показывалась в библиотеке, если там обретался молодой господин, лорд Линден не расхаживал по своим владениям на цыпочках, а Уильям топал, как гренадерский полк. Перо застыло в полете, и с него впервые сорвалась клякса. Это могла быть только она! Но разве дочь управляющего посмеет пробраться в хозяйскую библиотеку?
Высокая спинка кресла скрывала Джеймса от посторонних глаз, и он прислушался, гадая, какую книгу выберет девочка. Интересно узнать ее предпочтение. Как жаль, что он не сможет подарить ей эту книгу, потому что в Линден-эбби ему ничего не принадлежит, зато во время поездки в Йорк он подберет что-нибудь ей по вкусу. Слышно было, как девочка прохаживается вдоль книжных шкафов и тихо бормочет, разбирая буквы на темных корешках. Потом она затихла надолго, и Джеймс в конце концов решил, что она уже выскользнула из библиотеки. Экая досада! Он выглянул из-за спинки и спрятался обратно. Девочка никуда не уходила. Приоткрыв алый ротик, она стояла перед шкафом, но смотрела не на книги, а на старинный мушкет, занимавший одну из верхних полок. В библиотеке было полным-полно диковинок, как заморских, так и выкопанных на графских землях: турецкие ятаганы покоились рядом с римскими шлемами, проржавевшими насквозь. Но дочку управляющего занимало огнестрельное оружие. И как раз в этот момент она собиралась рассмотреть его поближе. Задумчиво поглаживая подбородок, девочка поискала этажерку, но не обнаружила, потому что двумя днями ранее Джеймс запнулся о нее, испепелил со зла и еще не придумал, как бы объяснить ее пропажу. Но трудности не останавливали мисс Брайт. Подоткнув кромку платья под розовый кушак, девочка начала карабкаться вверх по полкам, словно покоряла вершину где-нибудь в Озерном крае. От одного взгляда на ее батистовые панталончики, выглянувшие из-под короткой нижней юбки, у Джеймса надолго померк свет в глазах, а когда к нему вернулась способность связно мыслить, девочка добралась до верхней полки. Потянулась к мушкету, рассчитывая, вероятно, зажать его под мышкой и спуститься тем же маршрутом. Но ладошка, цеплявшаяся за полку, заскользила и сорвалась. От толчка туфельки тоже не устояли на полке, и девочка, нелепо раскинув руки, полетела спиной вниз, прямо на застекленный столик с безделушками…
И зависла в воздухе.
Тяжело дыша, чувствуя, что сердце превратилось в желе и противно подрагивает в груди, Джеймс перепрыгнул через подлокотник и бросился к ней. Неужели не успел?
Нет, не задела стекло. Не ранена. Жива.
Девочка во все глаза смотрела на своего спасителя, но даже после такой встряски сумела отличить его сюртук от ливреи.
– Мастер Джеймс! – сказала она заученно. Утром матушка втерла почтительность в ее хорошенькое личико и вплела в тугие косички, объяснив по ходу дела, что хотя львиная доля уважения принадлежит лорду Уильяму, с достопочтенным мистером Линденом тоже нужно считаться.
– Я бы поклонилась вам, но мои ноги не касаются пола.
Как только шелковые туфельки опустились на несколько дюймов, Джеймс увидел обещанный реверанс. Опомнившись, девочка расправила юбку.
– Лавиния Брайт, к вашим услугам, сэр.
«Коль женщина она, то добивайся! Коль женщина она, бери ее! И коль Лавиния – любви достойна», – пришли на ум шекспировские строчки, хотя при всем желании он не мог вспомнить, из какой они пьесы. Сейчас он имя правящего монарха назвал бы с третьей попытки. Хотя, если задуматься, и свое тоже.
– Благодарю вас, мастер Джеймс, – еще раз сказал девочка, чтобы заполнить паузу.
– Эм-м-м… просто Джеймс… эм-м… Джейми.
– Джейми, ты не мог бы достать мне тот мушкет? Я не успела его как следует разглядеть, – сказала девочка так, словно просила передать солонку за столом.
Мушкет понесся вниз и закружился, пока Джеймс лихорадочно оглядывал библиотеку в поисках подноса или хотя бы подушки. Передавать что-то из рук в руки, наверное, слишком большая вольность. Но Лавиния схватила мушкет и победно улыбнулась, готовая взять что-нибудь приступом.
– Кстати, там перо что-то пишет само собой, – сообщила она.
«Что за напасть?» – удивился Джейми. Он давно уже ничего не диктует! Резко изменив траекторию полета, перо принялось зачеркивать уже написанное, но Лавиния схватила листок, пачкая пальчики о свежие чернила, и поднесла его к свету.
Джеймс понял, что сейчас ему нужно умереть. Желательно прежде, чем она дочитает. Он зажмурился, призывая быструю смерть, но услышал:
– Я тебя тоже.
Они были неразлучны еще семь лет.
Лавиния только ночевала в своей тесной спаленке во флигеле, все ее дни проходили в усадьбе. Миссис Билберри была права, полагая, что стремительный взлет мисс Лавинии был связан с побегом Эверины. Права, но лишь отчасти. Лавинии не нужно было втираться в доверие графа, она и так обладала тем легким нравом, который он ценил в женщинах. В отличие от скованной Эверины, которую тяготило положение приемыша, Лавиния смеялась над грубоватыми остротами графа и принимала подарки, не отнекиваясь и не жеманничая. Кроме того, девочка была отличной наездницей – сказывались уроки брата-кавалериста, – а за умение держаться в седле женщинам прощали даже отсутствие родословной. Сначала Лавинию начали звать в гостиную, затем оставлять для нее прибор за графским столом, а когда она освоила пианино, приглашать на званые обеды. Родители радовались за дочку, хотя и обижались слегка, что Дик никогда не удостаивался такой чести, – несколько раз граф принимал его в кабинете и даже не предложил сесть.
Ревновал ли ее граф к Джеймсу? Или радовался, что младший сын сосредоточил на ней все внимание и стал попадаться ему на глаза еще реже? Однажды лорд Линден застал влюбленных, когда они обнимались у грота, но прошел мимо, не говоря ни слова. Потом за ужином он не сводил с девушки взгляда, но не гневного, а печального. Возможно, он чувствовал себя старейшиной, который отправляет прелестное дитя на съедение Минотавру, чтобы не слышать рычание получеловека-полутвари.
Читать бесплатно другие книги:
