Витязь особого назначения Кириллов Кирилл

— Да верю, верю, — ответил десятник и снова перевел взгляд на Ягайлу, девицы для него словно бы и не существовало. — Смотрю, тяжко вам пришлось. Никак с поляками зарубились, — оглядел он бурые брызги на рукавах Ягайлы и ногу девицы, опухоль и синеву которой едва прикрывал подол платья.

— Было дело, — признался витязь. — А вы тут что сторожите, ежели не тайна?

— Да знать бы… — посетовал главный. — Отправили сюда, велели в оба глядеть, а на что глядеть, не сказывали. Вот, может, на начало новой войны посмотрим.

Ягайло лишь тяжело вздохнул и потупил взор, мол, и такое быть может.

— А вы куда путь держите? — спросил десятник.

— Нам бы до «Укрины» добраться поскорей.

— Так вы уже тут, — удивился начальник лесной стражи.

— Не, нам не землю, нам до трактира надо. Человек нас там ждет, — пояснил Ягайло.

— Не тот, который монахом-паломником, из византийских земель возвращающимся, представляется? — хохотнул десятник. — Ясно. Ты когда встретишь, передай ему, что от него службой княжеской да силой богатырской за версту разит, и клобук да ряса то не скрывают отнюдь.

— Передам. И вам счастливо. Думаю, не будет войны, — успокоил дозорных Ягайло. — В ближайшие день-два.

— И то хлеб, — улыбнулся десятник.

Ягайло улыбнулся ему в ответ, взял Буяна за стремя и повел к трактиру, ориентируясь по просветам в кронах деревьев. Шорох за его спиной возвестил, что дорога снова пустынна на вид.

Вопреки опасениям хозяина и Евлампии, трактир не захирел. У его коновязи под навесом стояло лошадей ничуть не меньше, чем когда Ягайло наведался сюда в первый раз. Двери были открыты настежь, и из них доносились веселые голоса и запахи свежеприготовленной еды, от которых у путников засосало под ложечкой, а рот наполнился слной.

Витязь свел коня к коновязи, помог девице спуститься на землю и усадил на валяющуюся неподалеку чурку. Снял с Буяна седло и подвел к стойлу мимо дремлющего — интересно, просыпался ли он когда-нибудь вообще? — сторожа. Конь сделал пару глотков из стоящей там кадушки с водой и, сунув голову в ясли, радостно зачавкал свежим овсом. Витязь перекинул через плечо сумы, одной рукой подхватил седло, другой — Евлампию и поволок их к дверям. Девица, как могла, старалась облегчить витязю ношу и поминутно кривясь, подпрыгивала на одной ноге.

Хозяин уже ждал их почти в дверях. Его сгорбленная спина и опущенные плечи выражали полную покорность судьбе, но взгляд черных глаз таил недоброе.

— Таки вег’нулись? — вместо приветствия бросил он.

— А тебе, старый хрен, было б спокойней, если б мы Богу душу отдали? — накинулась на него Евлампия.

— Шо ты, милая, шо ты? — замахал на нее ладошками хозяин. — И в мыслях такого не дег’жал.

— Ладно. Ты нам тут руками не маши, ветра не нагоняй, — проговорил Ягайло. — Лучше комнату приготовь, видишь, прилечь ей надо.

— Конечно, конечно, — засуетился хозяин и, с радостью сбежав от неприятного разговора, понесся вверх по лестнице, зовя по дороге кого-то на неизвестном наречии.

Ягайло потащил Евлампию за ним следом, по ходу оглядывая зал. Публика была самая разношерстная. Чернявый парень в расстегнутой до пупа заграничной рубашке с огромным нательным крестом навыпуск. Несколько серых, угрюмых мужиков из мастеровых, наверное, везущих продукты своего труда на какую-нибудь ярмарку, вездесущие личности в широкополых шляпах и… О да, паломник. Здоровенный, длинноволосый, рыжебородый детина в явно маленькой для его широченных плеч и округлого брюшка рясе. Монашеский посох с окованными железом концами, и не посох даже, а просто какое-то бревно. Оловянная кружка с хмельным медом теряется в огромных ручищах. Совсем обалдел Святослав Иванович — на тайные дела таких приметных людей посылать. Да и рожа какая-то пухлая слишком, с маленькими глазками над литыми щеками. Хотя взгляд зеленых глаз не глупый. Не осоловелый после обильных возлияний. Цепкий такой взгляд. Жесткий.

Ягайло почти на себе втащил Евлампию наверх и отвел к комнате, на которую любезно указывал хозяин. Завел. Помог, не тревожа ногу, лечь на жесткий топчан и сбросил рядом свой скарб.

— Как ты? — Он хотел погладить девицу по покрытой платком голове.

— До свадьбы заживет, — зло бросила она, отстраняясь. — Сам рек.

— И то верно, — легко согласился витязь, давно привыкший к взрывам ярости в ответ на его неуклюжие проявления заботы и ласки. — Я вниз пойду, а тебе распоряжусь воды принести, тряпку какую обтереться да мыла, если найдется, ну, или золы плошку. Помощи даже и не предлагаю.

— И правильно, — ответила Евлампия. — Пусть воду тащат, да погорячее, да снеди какой брюхо набить.

Ягайло кивнул, спустился вниз. Поймав за ворот безрукавки хозяина, передал тому просьбу девицы, подкрепив ее полновесной монетой, заказал себе жбанчик кваса и, не таясь, направился к княжьему посланцу. Сел на лавку супротив него. Откинув крышку незаметно появившегося у локтя сосуда с напитком, приник к деревянному краю. Долго пил, запрокинув голову и дергая кадыком. Наконец, осушив его больше чем наполовину, отставил в сторону, утерся и взглянул на посланца:

— Здрав будь, добрый человек. Чем порадуешь?

— И тебе не хворать. И рад бы, да порадовать особо нечем, — спокойно ответил тот. Голос у него был под стать фигуре — густой, басовитый. — Княжью дружину пришлось под Можайск отправлять. Митька Московский послал войска воевать и грабить за участие смолян в разорении Московской волости с Ольгердом заодно. Да еще Михаилу Тверскому войну объявил. Ох, неспокойно сейчас там, — покачал головой посланец. — Дмитрий взял и пожег Зубцов и Микулин, а также села все, до каких смог добраться.

— А Михаилу-то за какие грехи?

— Вестимо, за то, что Ольгерда уговорил на Москву походом идти. Осерчал Михаил, когда после суда неправедного насилу с боярами своими из узилища вырвался, да и то не сам, а ордынские князья за него попросили. Особенно Карач-Мурза за него старался, ну, который в православном крещении Иван Васильевич, сын законного князя Карачевской и Черниговской земель. У Дмитрия на то семейство зуб, а злопамятен князь Московский сверх меры.

— Будешь тут злопамятен. Мало что Орда указывает, что делать, так еще князь Литовский чуть город приступом не взял да окрестности все пограбил, — покачал головой Ягайло.

— Да посады с городищами вокруг Белокаменной Митька сам пожег, чтоб, значит, ворогу ничего не досталось. А сам за стенами каменными отсиделся.

— Дальновидно он их построил, выходит.

— То да, но построил-то вокруг своих хором, остальных не пустил. Закрыл ворота наглухо.

— А скольких Ольгерд в полон увел? Да скота сколько забрал, да птицы домашней? — даже не спросил, уточнил Ягайло.

— Какой там полон, он людей уводил, чтоб не померзли зимой, да еды давал. Да лес валить разрешал, чтоб избы ладить. В убытке пребывал. А ведь мог всех в Орду продать и мошну свою набить.

— И полки заслонные на Тростенском озере побил?

— Да полков там было… Мужики сиволапые из москвичей, коломенцев и дмитровцев. Они как Ольгердовых ратников в доспехах сверкающих завидели, так и драпанули. А воевода их, Дмитрий Минин с Онкифом Шубой, за всю рать встали, — солидно ответил посол.

— Так и погибли вместе с боярами всеми.

— Погибли, да, но как достойные мужи, а не как тетерки пугливые.

— Ладно. Не о том разговор, — оборвал посланца Ягайло. — Так что Святослав сказал, не будет войска?

— В ближайшие дни будет. Надобно Можайск прикрыть, а как шакалы московские назад отступятся, так выделит он воинов, хоть и малость.

— И велика ль будет та малость?!

— Дюжины две, может, три, — со вздохом ответил посланец.

— И как я с двумя дюжинами крепость буду брать? — понизил голос Ягайло, вдруг сообразив, что орет на весь зал.

— То мне неведомо, — ответил посланец. — Ты у нас первый на княжество витязь, вот и придумай что-нибудь.

— Но ведь сын княжий…

— Ты рукав-то отпусти, воин. — Мужчина выдернул рукав из крепких пальцев Ягайлы. — Не зверь князь, сына своего любит. Но ты даже не выяснил, там ли Глеб, да и был ли? Хотя тебе такое поручение давали, ежели я правильно князя понял. Давали?

Ягайло молча кивнул.

— Вот то-то. А вороны московские на Можайск слетаются зримо. Знаешь, сколькие погибнут, если приступ будет?

— Прав ты, ой прав. — Ягайло с трудом разлепил белые пальцы и согласно покивал головой. Взял жбанчик, открыл крышку и опорожнил до донышка.

— Пойду я, — сказал княжий человек, поднимаясь. — Да и вам тут оставаться не след. Темные люди какие-то кругом шныряют. За тебя я не сильно беспокоюсь, а вот девицу твою причпинькнут, глазом не моргнут. Отвези ее куда-нибудь лучше отсюда.

— Да куда ж я ее?.. Слушай, а не мог бы ты ее с собой в Смоленск забрать? Она ж княжьего двора приживалка. Вот бы и вернул в стойло лошадку молодую, так сказать.

— Не, не смогу. Дела у меня еще, — ответил лжепаломник. — Да и не помню я что-то на княжьем дворе такой приживалки.

— Я такого монаха, как ты, тоже в княжьем тереме не припомню что-то, — в тон ему ответил Ягайло.

— То верно, — улыбнулся посланец. — Правда, я не в тереме, в монастыре все больше обитаю, но это дела не изменит. Все равно не могу с собой ее взять, в другую сторону иду. А тебе удачи, витязь.

Он развернулся и пошел к двери. По его нетвердой походке, по чуть перекошенной фигуре Ягайло понял, что монах, никак, и правда настоящий, да и ранен. Тяжело. И возможно, даже не раз. Вот ведь…

Подождав, пока обтянутая черной рясой спина исчезнет за дверью, он встал, вышел во двор. Вдохнул прохладного вечернего воздуха, посмотрел на далекие равнодушные звезды и пошел к коновязи. Погладил по холке меланхолично дожевывающего вторую порцию овса Буяна. Поплескал на лицо и шею студеной воды из кадушки и вернулся обратно в трактир. Поднялся по лестнице, дошел до комнаты, постучал и зашел, не дожидаясь ответа.

Евлампия возлежала на топчане, как римский патриций, набив под спину подушки со своей и его кровати. С точно таким же меланхоличным выражением, как у Буяна, она обсасывала косточки индюшачьего крылышка. Тушка птицы «без рук без ног» сиротливо лежала посреди огромного блюда, поставленного на стол.

— Что мрачный такой, витязь, закуси вот, развейся, — поприветствовала его девица.

— Да что-то всю охоту к еде отбили.

— Кто это тебя так?

— Посланец княжий. Не будет дружины пока, стало быть, и крепостица пока обождет. Еще предупреждал, что тебе тут опасно оставаться, и тут согласен я с ним. Так что кончай трапезничать да собирайся.

— Куда на ночь глядя? Зачем? — всполошилась та. — Не хочу я, устала, и нога болит, и вообще… Не хочу.

— Тебе тех покойников, что мы тут в прошлый раз за собой оставили, мало? Еще хочешь?! — взбеленился в ответ Ягайло. И тут же смягчился. — Я ж о тебе, дуре, забочусь. За себя-то как-нибудь уж постою, а вот тебя могу и не успеть прикрыть. Так что собирайся давай.

— И куда?

— Мыслю я к Никишке тебя отвести. Он мужик хоть и не видный, но справный. Если не оборонит, так укроет.

— А сам ты куда собрался? — подозрительно спросила Евлампия.

— Я-то? Да вот подумал, пока ты немощна, а княжья подмога идти не спешит, в Орду наведаться.

— В Орду? — вытаращила глаза Евлампия. — Зачем в Орду?

— Ты ведь сама говорила, в крепостице ордынцев видела. Может, там что про Глеба знают, да и по другим делам проведать надо кое-кого.

Про другие дела Ягайло соврал для солидности и тут же укорил себя за это, правда мысленно.

— Витязь, ты не бросай меня, — просительно сложила руки перед собой девица.

— Да я б не бросил, но надо мне, а тебе с такой ногой куда ж? Я вот пока съезжу, все подзаживет, спадет опухоль, и…

— Что «и», витязь? Примешь меня в боевые подруги, аки валькирию норманнскую? Да не смеши.

Ягайло понурил голову, не найдясь, что ответить. Посидел на топчане, водя пальцем по оставленным прежними постояльцами грязным разводам, и поднялся на ноги.

— Собирайся давай, — грубо бросил он. — А я пока пойду Буяна обратно заседлаю.

— Да чего мне собираться? Нет же скарба никакого, — бросила девица в удаляющуюся спину. И уже себе под нос: — Руки разве помыть, чтоб платье дальше не гваздать, и так вон как тряпка стало.

Витязь вернулся минут через пятнадцать. Молча подхватил успевшую кое-как почиститься Евлампию с топчана. Почти не давая опираться на больную ногу, снес ее по лестнице и вывел на крыльцо. Буян уже стоял под седлом, недовольно жуя недоуздок. На крыльцо выкатился хозяин, закрутился юлой:

— Неужели уезжаете уже? Так ског’о?

— А ты и рад? — рявкнула Евлампия, давно проникнувшаяся к нему животной ненавистью.

— Шо ви, шо ви, просто комната и еда впег’ед оплачены…

— Да не боись, денег взад не отберем, — успокоил его Ягайло, верно уловив причину беспокойства. — Но зато уже если вернемся, то стребуем кров и пищу в размере ранее оплаченного.

Хозяин в ответ закивал, как китайский болванчик, чуть не клюя носом истоптанные многочисленными посетителями доски.

Прямо с крыльца витязь подсадил девицу в седло, взял коня за повод и вывел со двора. Свернув вдоль болот, повел по темной дороге, ориентируясь на свет выкатившейся в зенит луны. Он намеренно шаркал ногами по земле, нащупывая ямы и выбоины, чтоб не дать коню в них споткнуться. Окаймляющий болота густой подлесок скоро закончился, и справа потянулись настоящие топи. Засветились зеленым гнилушки, забулькали, лопаясь, поднимающиеся со дна пузырьки, потянуло удушливым серным запахом. Ветер побежал по кочкам, играя жирными стеблями болотной травы. Тревожно зашелестел камыш.

— Страшно-то как… А вроде уже и привыкнуть должна была, — пробормотала с седла Евлампия.

— К такому трудно привыкнуть, — ответил Ягайло. — Болота, подземелья, пустыни песчаные — не для человека. Сторониться их надо.

— Отчего так?

— Издревле повелось. Раньше людей мало было, не то что нынче. Вот и селились только в райских кущах, все неугодное стороной обходя. А мир пустоты не терпит. Там, где человек есть, он его собой наполняет. А где человека нет, там мир наполняет нечисть.

— А как же домовые всякие, они ж с человеком живут? — спросила девица.

— Домовые — не то чтоб нечисть. Так, серединка на половинку. А вот избу али терем оставить, чтоб он, зиму, скажем, перестоял, так к весне там такое заведется, что не приведи Господь. Сама знаешь.

— А если построен дом, но никто там не жил, говорят, еще хуже заводится, самая отборная нечисть, злобная и коварная. Правда то?

— Да я с нечистью как-то… — начал Ягайло.

Из болота глухо заухала выпь. Ягайло и Евлампия вздрогнули.

— Тьфу, пропасть, — сплюнул витязь. — Заканчивать надо такие разговоры, не доведут они до добра.

— Как бы до анафемы не довели. Ежели батюшка какой наши разговоры про домовых да лешаков услышал бы, такую бы епитимью наложил, век бы не отмолились.

— Да, сильны в нас корни, то верно, — кивнул Ягайло. — Как напоказ, так крестимся, а как до дела дойдет, так нечисть языческая сама в голову лезет.

— О, смотри, приехали, кажись, — ткнула пальцем Евлампия в вырисовывающийся в предрассветных сумерках большой терем о трех этажах за высоким забором. — Вроде про это место Никишка сказывал.

— Место-то вроде это, но уж дом-то больно богат. Нешто наш Никишка в таких хоромах обретается?

— Да, не беден. Но телега вон во дворе дареная стоит, — молвила Евлампия, заглядывая с коня во двор через глухой забор. — Точно. Никишкин дом.

Ягайло согласно кивнул и решительно направился к крепким воротам.

— Витязь, ты куда это? — подала голос с седла Евлампия.

— Так это… Постучать хочу, — удивленно ответил тот, занося кулак.

— Да погоди, спят все. Даже первых петухов еще не было.

Ягайло замер с поднятой рукой. Немного подумав, опустил. Огляделся. Нашел большую ветку и с размаху забросил ее через забор. С той стороны раздался захлебывающийся собачий лай.

— Вот теперь мы как бы и не виноваты, — улыбнулся он. — Если брехучих собак заводишь, будь готов к тому, что они тебя разбудят.

— На все-то у тебя ответы есть, — покачала головой Евлампия.

— На том стоим, — ухмыльнулся Ягайло, прислушиваясь к случившемуся во дворе шуму.

— Кто там балует? — донесся из-за забора хриплый со сна, но такой знакомый голос. — А ну пади, не то стрельну как!

— Из чего стрельнешь-то? Из палки? — захохотал Ягайло. — Никишка, хватит пужаных пужать, отворяй ворота.

— Ягайло, ты ль? — донеслось из-за ворот недоверчиво.

— Я, я, открывай. Да не один, с девицей Евлампией, если помнишь такую.

— Как не помнить, помню, — донеслось из-за ворот. — А пожаловали с чем?

— Да хватит уж гостей перед дверьми томить, открывай давай. — Ягайло для убедительности стукнул кулаком в ворота, отчего те заходили ходуном.

С той стороны задвигались тяжелые засовы. Заскрипели петли. Одна из створок распахнулась, на пороге возник Никишка в исподней рубахе до колен и босой. В одной руке он держал короткое ухватистое копье с широким, как лист, наконечником, другой вздымал над головой масляный фонарь.

— Так с чем пожаловали? — сварливо спросил он. — Отчего дом весь перебудили?

— Так помнишь, ты слово давал девицу у себя приютить, коли надо? — спросил Ягайло.

— Помнить-то помню и от слова не отказываюсь. Только не помню, чтоб уговор был до первых петухов являться. А вот про мзду помню, — по-купечески хитро и выжидающе прищурился Никифор.

— Так и я от своих слов не отказываюсь. По рублю за каждые три дня дать готов. — Витязь похлопал себя по тому месту, где у богатых людей обычно висит кошель.

— По рублю за три? — задохнулся Никифор.

— А ты кумекал по рублю в день содрать, песий сын? — подала голос молчавшая до того Евлампия.

— Никишенька, что ты, как татарин, незваных гостей в воротах держишь? — раздался из темноты мягкий женский голос. — Заводи их во двор, пусть все у коновязи оставляют да в горницу идут. У меня тесто уже поднялось, скоро хлеб будет свежий, а пока кваском напои.

В свет фонаря вступила женщина в длинном, до пят платье и замужнем платке. Высокая, почти на голову выше щуплого Никифора, плавная в движении и голосе. В крупных ее чертах таилась удивительная красота, неподвластная слову никакого Бояна.[24]

— Конечно, Настенька. Сейчас. — Из голоса Никифора пропали резкость и задиристость.

Он ткнулся головой женщине в плечо, блаженно, словно кот, зажмурил глаза, постоял так мгновение и отошел в сторону.

Ягайло перешагнул черту, оставленную на земле створками, и ввел во двор коня, на котором восседала Евлампия, привычно закатавшая подол.

— Господи, — всплеснула руками Анастасия, — девочка же ранена!

Ягайло ждал, что Евлампия по склочности характера брякнет что-нибудь гадкое, но магия этой красивой, светлой женщины, казалось, подействовала и на строптивую девицу умиротворяюще. Да и самому Ягайле в ее присутствии стало как-то удивительно легко и спокойно.

Женщина, взмахнув рукой, как лебедь крылом, повернулась к дому, попутно усмирив ласковым словом двух брехливых псов с драными ушами, и исчезла из виду. Никифор завозился с тяжелыми замками. Он провел коня, куда было сказано, бросил поводья подскочившему белоголовому мальчугану, отчаянно трущему спросонья глаза. Принял на руки соскочившую с седла Евлампию и понес ее в дом. Поднялся по крутому крыльцу большого деревянного терема, обмазанного глиной и побеленного известью. Стараясь не зацепить о косяк, внес девицу в холодные сенцы, завешанные вениками и заставленные какими-то кадками и ведерками под крышками. Сквозь заботливо отворенную хозяйкой дверь пронес в горницу и усадил на большой ларь, покрытый волчьей шкурой со слепыми дырами на месте глаз.

Стены горницы тоже сплошь были покрыты шкурами разных зверей, изредка перемежающимися пучками лечебных трав для взваров и луковыми косицами. Несколько волков, огромный кабан-секач с явно приделанными позднее бивнями. Шкура медведя, еще совсем свежая, даже блеск в мехе еще сохранился. Ягайло провел рукой по жестким волоскам.

— Никишка, неужели ты его сам? — обратился он к вошедшему хозяину.

— А кто ж еще? — Тот гордо выпятил цыплячью грудь.

На печке заскреблись, завозились.

— Вот ведь, малявку разбудили, — смирил голос хозяин. — Ну, теперь весь дом на ногах.

Закрывающий полати полог откинулся. Маленькая девочка, сверкая пятками из-под длинной рубахи, умильно кряхтя, сползла на выскобленный пол. Протопала к стоящей в углу бадейке, зачерпнув полный ковш воды, испила и, повернувшись к путникам, отвесила им поясной поклон.

— Здравствуйте, гости дорогие, — чинно поприветствовала их.

Протопала обратно к печке, сопя, залезла обратно и задернула полог. Сверху, с полатей раздалось сонное сопение.

— Ух ты, серьезная какая, — улыбнулся Ягайло. — Двое их у тебя?

— Трое. Сын старший коней на выпас увел, совсем большой уже.

Ягайло подивился, насколько меняется Никифор, когда речь заходит о семье. Куда только деваются его язвительность, хамские манеры и сверхмерная скаредность?

Дверь скрипнула, и в горницу вошла Анастасия, отчего вся комната словно бы засветилась новым светом. Возможно, тут виноват был и сильный фонарь, который она несла в руках, но внимания на него никто не обратил. Женщина расставила по столу глиняные тарелки, выложила деревянные ложки, обтерев их предварительно чистой тряпицей. Принесла из холодного подполья жбанчик с квасом. Сняла у печи чело[25] и вытащила рогатым ухватом несколько горшков. Обняв вышитым полотенцем за крутые бока, перенесла на стол. Поснимала крышки. У путников захватило дух. Рассыпчатые каши, жаркое из птицы, томленое молоко источали непередаваемые ароматы. У не успевшего потрапезничать в трактире Ягайлы захватило дух, и даже у успевшей отведать индюшатины Евлампии потекли слюни.

— Вот гости дорогие, откушайте, чем Бог послал, — широко повела рукой Анастасия. — Это пока, хлеб подовый чуть позднее созреет, да Петюшка капустки свежей да брюковки с огорода натаскает.

— Ну, чего уставились? — улыбнулся Никифор. — Кушайте уже. Моя хозяйка готовит так, что ни в каких хоромах такого не отведаете. А Настенька, — он ласково взглянул на жену, — растирание пока приготовит из трав целебных. Хворь ушибную как рукой снимает.

Анастасия кивнула и вышла за дверь. Гости налегли на угощение, присоединился к ним и Никифор, усевшийся в красный угол, под образа, едва видные меж травами и шкурами. Некоторое время за столом было слышно только молодецкое чавканье. Наконец большинство горшочков опустело. Хозяин и гости откинулись к стенам, выпятив сытые животы. Посидели. Помолчали. Голова Евлампии начала клониться на плечо. В конце концов она сползла по стенке, свернулась калачиком и задремала. Дверь открылась, в горницу вошла Анастасия, неся в руках глиняную ступку, распространяющую вокруг себя терпкий аромат. Никифор встал из-за стола:

— Пойдем, витязь, на крыльцо выйдем, пусть уж женщины тут по-свойски разбираются.

— Да, пойдем, — ответил витязь.

Он пружинисто поднялся на ноги, долгим взглядом посмотрел на лицо спящей Евлампии и погладил по спутанным волосам. Кивнув хозяйке, вышел в сени. Никифор поспешил за ним. На крыльце они остановились.

— Что, не будешь прощаться-то? — спросил мужичок витязя.

— Долгие проводы — лишние слезы, — буркнул тот в ответ. — Да и будить неохота, а ждать, пока проснется, — так я уж за сто верст к тому часу уеду.

— Куда собираешься на этот раз?

— До Орды хочу съездить. Лето сейчас, Хасан-хан должен недалеко от Киева быть, а то холода начнутся, он тогда в Команию[26] откочует, ищи его.

— Удивляюсь я тебе, Ягайло, — проронил Никифор. — Двужильный ты, только от поляков вернулся, уже в Орду собираешься, даже не отдохнув.

— Это я тебе удивляюсь, Никишка.

— Да Господь с тобой, — махнул рукой мужичок. — Я-то чего? Не воин, не монах, что тихие подвиги во имя Божье творит. Простой мужик земский.

— Семья у тебя, жена-красавица, детишки, дом, хозяйство. Ты им единственная надёжа и опора. Тебе и перед людьми, и перед Богом ответ за них держать. Не то что я. Тут саблюкой махнул, там саблюкой махнул. Один как перст по земле скитаюсь, ни за кого не в ответе. За Евлампию вот разве что, да и то… Вишь, как ей со мной? В этот раз выжила, а в следующий, кто знает, как обернуться может?

— У каждого свой крест-то, — раздумчиво заметил Никифор. — Мне детей растить, тебе… Да, пожалуй, тебе меня и охранять, раз ты ратник княжеский. Иди и помни, что, как бы оно ни сложилось, я за тобой, семья моя, да еще таких же мужиков сотни и тысячи. Так каждый на своем рубеже стоять и будем.

— Прав ты, Никишка, ой прав, — хлопнул его по плечу Ягайло, так что мужичок аж присел. — Все, поеду. Да и вот. — Он отсчитал горсть сребряников и пересыпал в натруженную ладонь Никифора.

— Ты чего, витязь, много тут, — отстранился тот.

— Бери, бери. Деткам леденцов на ярмарке купишь, жене обновку какую. А мне князь еще отсыплет, сколько пожелаю.

Не слушая более стенаний Никифора, он сбежал с крыльца. Взлетел на спину нерасседланного Буяна. Принял из рук мальца поводья и тронул конские бока коленями.

За его спиной с лязгом сошлись тяжелые створки ворот.

Глава седьмая

Ягайло второй день ехал по оставленному в степи следу. Огромная, шириной в несколько верст, перепаханная копытами и колесами полоса, усеянная мусором, обрывками войлока, обглоданными костями поверх до корней объеденного ковыля. Бескрайнее однообразие нарушали лишь изредка попадающиеся сложенные пирамидками камни — могилки подданных Хасан-хана.

Татарские дозоры видели его, но не останавливали, даже не подъезжали. Большой отряд всадников их бы заинтересовал, а одинокий витязь никому не был страшен, а подорожных они все равно проверить не могли, потому как грамоты не разумели поголовно. Наконец впереди показались дымки стойбища. И кому пришло в голову называть селения кочевников стойбищами? По его мнению, так это были целые города на колесах, медленно ползущие по степи. Зимой на юг, в более теплые места, летом на север, где попрохладнее.

Дома кочевников были поставлены на огромные, выше человеческого роста, деревянные колеса. Основой служили длинные ивовые прутья, установленные торчком и сходящиеся к верхнему кольцу, служившему и дымоходом, и единственным окном. Стены по кругу обтянуты войлоком. Иногда простым, иногда пропитанным известкой, белой землей или порошком из костей, чтобы он сверкал на солнце и был заметен издалека. Многие дома были расписаны охотничьими и военными сценами, красивыми девицами и тучными стадами. В остальном же то был обычный город, с развешанным на просушку бельем, путающимися под ногами курами и гусями, кричащими детьми, переругивающимися с повозки на повозку хозяйками. Только драк и поножовщины не было, за такое Хасан-хан неукоснительно карал смертью — и зачинщика, и того, кто ответил на вызов.

И пьяных не было, если кто перепил кумыса, так тихо отлеживался в своем доме, а то ведь одно неосторожное движение — и ты под колесом, а если оно наедет, то с рукой или ногой можно попрощаться. За некоторыми домами-возами ехали другие возы, поменьше. На их платформах были установлены плетеные ящики, покрытые войлоком, пропитанным салом или снятым овечьим молоком, чтобы не проникали редкие дожди. В таких ящиках хранилась почти вся утварь кочевников. У знатных татар за большими домами ехали иногда колесницы поменьше, разрисованные птицами, виноградными лозами и украшенные разными безделушками — от гирлянд просверленных монеток до звериных и человеческих черепов. Это были дома жен. У многих из них не было возниц. Впряженные в эти дома быки были привязаны к задкам предыдущих телег и двигались за ними, как утята за матерью. Медленно и размерено, как одно большое животное о многих ногах.

Ягайло помахал рукой часовым городской стражи, постоянно скачущим вокруг города на маленьких косматых лошадках, и поравнялся с крайним домиком. Подмигнул чумазым узкоглазым ребятишкам, высыпавшим на служащий фундаментом их хижины деревянный помост поглазеть на гостя, и погнал Буяна вперед, к огромному куполу снежно-белого войлока без всякой росписи, двигающемуся в самом центре каравана. Несколько раз ему приходилось останавливаться и объезжать приткнувшиеся вплотную друг к другу повозки или остановившуюся пощипать травки отару овец. Но его это не раздражало. Дело привычное, в городе на колесах он бывал не первый раз.

Ханский дворец поражал размерами. Деревянная платформа, сколоченная из бревен внахлест, была толщиной локтей в шесть. В ширину пять косых саженей, а в длину двенадцать. Под платформой — восемь колес в косую сажень высотой, каждая пара на специальном поворотном механизме. Как корабль под белоснежными парусами, медленно двигалась повозка по степи, среди «лодок» посерее. А влекли ее по степи двадцать два — Ягайло не поленился счесть — круторогих быка. Белоснежный шатер занимал ровно половину, другая же половина была занята разными устройствами для ханских утех. Там был и столик с резными креслами под сенью пальмы в кадке, и гимнастический зал с глиняно-соломенными чучелами для сабельной рубки, и даже небольшой бассейн, наполненный чистой водой, которой, вполне возможно, не хватало подданным и их стадам.

На платформе перед главным шатром стояли еще несколько, поменьше. Один ивовый каркас вместо войлока оплетали лозы дикого винограда. Другой, в рост человека, был обмотан тончайшим шелком с нарисованными на нем срамными сценами, на которых мужчины и женщины заплетались в какие-то странные узлы. Единственной одеждой у многих были высокие шапки или легкие платки, а у некоторых синие лица. Назначение шатра было понятно без дополнительных разъяснений, тем более что за дворцом владыки неотступно следовал караван бессчетных повозок с женами. Их окуривал густой, жирный дым из кухни, установленной на корме сухопутной ладьи их повелителя.

Ягайло подвел Буяна к одному из спусков с платформы, около которого дежурили два коренастых воина в меховых шапках и генуэзских панцирях. В руках они держали короткие древки с насаженными на них кривыми широкими лезвиями в руку длиной. Ягайло нацепил поводья Буяна на специальный колышек, приделанный к резным перилам, и прямо с седла перескочил на «трап». Воины оглядели его внимательно, но даже не попытались остановить. За их спинами неизвестно откуда нарисовался худенький старичок и, протянув сухонькую руку, ткнул Ягайло в грудь.

— Откута приехал, витясь, и чито тепе нато? — прошамкал он беззубым ртом.

— С Хасан-ханом повидаться хочу, — ответил Ягайло, с трудом преодолевая желание схватить эти желтые пальцы и вывернуть из суставов.

— А он снает, чито ты этого хошешь?

— А ты пойди доложи, мол, Ягайло приехал, он и узнает, — ответил витязь, шагая вперед.

Почувствовав силу и уверенность гостя в своей правоте, старичок попятился, поклонился и нырнул под полог шатра. Ягайло остался на месте. Гулять по ханскому ковчегу не стоило, мало ли что могло показаться диковатым, но верным как собаки лучникам, во множестве попрятавшимся среди шатров и ящиков.

Старик вышел из шатра, кланяясь пуще прежнего и поводя руками, как молодуха в танце. Ягайло кивнул ему и откинул полог. За ним был коридорчик, где сидел на свернутой кошме молодой воин, гибкий как лоза и быстрый как змея. Он с ног до головы окинул Ягайло пронзительным взглядом черных глаз и кивнул головой разрешительно. Витязь вошел в самый главный зал этого подвижного города.

Хасан-хан, маленький, пухленький татарин с круглым животиком, лоснящимся лицом и глазками, почти не видными в складках между бровями и щеками, утопал в роскошном ложе из ковров и подушек. Над его головой висела войлочная кукла, называемая братом хозяина, его оберег и защитник. Кругом — такие же куклы поменьше. От разных сглазов и недугов и для разного звания людей размещались они по кругу.

Вокруг хана суетились несколько слуг, что-то подавая, поправляя и поднося. Рядом на небольшом возвышении сидела выбранная на сегодняшнюю ночь жена в пышном красном с золотом наряде.

— Якайло, — раскинул руки хан в символическом объятии. — Рат витеть тебя, допрый друк. Чито привело тепя в наше скромное шилище?

— И ты, хан, здравствуй на долгие годы. Есть дельце одно…

— Пакати о телах, давай сначала посидим, выпьим. Пакаврим. Тем поле устал веть с тороки непось?

— Да, хан, устал. Так что и поесть, и выпить не откажусь. Только вот без даров я. — Витязь почесал в затылке, задним умом вспомнив, что хан не любит пришедших с пустыми руками.

— Что ты, воин, потарки, потати, тани — это для поттанных и союсников, ты ше мне труг и… — он неопределенно махнул унизанной огромными перстнями рукой. — А я топро не сапываю и сам к тепе толжен потношения телать.

— Полно, хан, было, прошло и быльем поросло. Давай и правда выпьем для беседы да поедим чего, а то пузо совсем подвело.

Хан два раза хлопнул в ладоши, слуги засуетились, забегали, расставляя на невысоком помосте блюда, тарелки и чашки. Один, донельзя толстый и важный, не иначе ханский кравчий,[27] разлил из бурдюка кумыс по пиалам тонкого фарфора. Прежде чем передать посудины с кислым пойлом в руки господ, слуга обошел вокруг зала, сбрызнув немного сначала на куклу над головой хозяина, потом на все остальные по старшинству. Зала наполнилась кислым духом, который, впрочем, тут же вытянуло сквозь отверстие в крыше. Затем слуга забрал бурдюк и вышел на улицу.

Ягайло знал, что, прежде чем начнется трапеза, толстяк должен покропить кумысом трижды на юг, преклоняя каждый раз колена для выражения почтения огню.

После того повторить то же, оборотясь на восток, в знак выражения почтения воздуху; после он обращается на запад, выражая почтение воде; и на север — в память умерших. И только после этого два служителя понесут заготовленную еду на стол.

Ягайло и хан терпеливо дождались конца церемонии и наконец принялись за еду. Пища была приготовлена на диво искусно и пахла одуряюще. Перед мысленным взором витязя возникли чумазые ребятишки, ловящие мышей и крыс между медленно вращающимися колесами, но он поспешил отогнать от себя этот образ. От веку так повелось, и не в его силах менять их жизненный уклад.

Они выпили по первой кумыса. Хан занюхал кислое пойло привезенным с далекого юга фруктом. Ягайло впился зубами в полоску бараньего мяса, варенного в виноградном соусе. Заел творогом с пряными травами из молока то ли овцы, то ли кобылицы, отведал дичи, потом фиников под вторую пиалу кумыса, потом плова, потом, под третью… Потом… Потом…

Насытившись, витязь отвалился на подушки. Хан с улыбкой посмотрел на его блаженное лицо и погрозил коротким толстым пальцем. Ягайло вопросительно поднял бровь.

— Тумается мне, не просто так ко мне пошаловал ты, витясь. Тело какое есть?

— Прав ты, хан, — ответил Ягайло, приподнимаясь на подушках. — Есть дело. Да не знаю, как сказывать. — Черты его вновь затвердели и приобрели чеканную резкость.

— Как есть скасывай, витясь. Мы фоины, нам опман и хитрость посольская не к лицу.

— И то верно, хан. Дело такое: у князя Смоленского Святослава Ивановича пропал сын старший, Глеб. Подозревали разное. И что его болотники утащили. И что польские князья тут замешаны…

— Польские? — переспросил хан и хитро прищурился. — А смерть наслетника польского престола не твоих ли рук тело?

— Ну… Да, — не стал опираться Ягайло. — Но он первый начал. Так вот, поляков можно в расчет не брать, если они и поучаствовали, то не впрямую, Глеба у них нет. До болотников не добраться пока. Остается только Орда.

— Меня потосрефаешь?

— Нет, хан, не подозреваю, прямо спрашиваю, как воина. Ты али не ты? — Ягайло прямо и твердо посмотрел в глаза хана.

— А если я? — улыбнулся тот.

Страницы: «« « 345678910 » »»