Дочь Роксоланы. Наследие любви Павлищева Наталья

Казалось всем, кроме Нурбану; та решила, что пришла пора действовать.

Вокруг трона все закручивалось в тугие узлы, которые не развязать, не распутать, оставалось только разрубать. Это понимали все, как понимали и то, что каждый узел – чьи-то головы, которые полетят, стоит султану оставить этот мир.

Единственной надеждой в этом страшном противостоянии всех против всех и каждого против каждого оставался сам Сулейман. Пока он жив, на трон можно только надеяться, но стоит с Повелителем чему-то случиться, и все забудут о родстве, в силу вступит не закон Фатиха как таковой, а страшная сила борьбы за власть, которая пока сжата, словно пружина. Так, можно согнуть гибкие прутья, но распрямившись, они больно ударят того, кто подвернется.

Михримах не могла претендовать на власть после отца, но она понимала, что если султаном станет Мустафа, то ее собственному сыну тоже несдобровать. А если Селим? Приходилось признать, что Нурбану племянника не пощадила бы, случись делать этот выбор.

Оставался Баязид с его Фатьмой, которую сама же и подарила брату?

Пока лежала слепой, словно прозрела, многое увидела другими глазами, над многим подумала. Как иногда хотелось попросить мужа:

– Поедем в Диярбакыр! Пусть там нет роскошных дворцов, но если есть спокойствие для детей, то и дворцов не надо.

Но понимала, что и в Диярбакыре спокойствия нет. Рустем рассказывал о старинной ниневийской крепости на другом берегу Тигра. Для чего ее строили много-много лет назад? Крепости не возводят там, где безопасно, значит, и в далеких землях приходится защищаться. Тогда уж лучше здесь, где все знакомо с детства, с первых шагов и вздохов.

А потом пришла еще одна беда. Оспа и чума – вот две напасти, которые выкосили столько людей по обе стороны Босфора и в султанской семье тоже.

Повелитель считал эти болезни наказанием Аллаха. Наверное, так и было. Но чем провинился маленький мальчик Орхан, который сумел выжить, когда его мать лежала, борясь со слепотой; чем он виноват, за что его забрала у безутешных родителей оспа?!

Михримах с ужасом смотрела на угасавшего малыша. Больше родить ребенка она не сможет; если погибнет и Хюмашах, то лучше уж самой…

Ни Хюмашах, ни Рустем-паша, ни сама Михримах не пострадали. Позже Чичек призналась, что малышке тайно привили оспу, как когда-то сделали и Михримах, боясь нарочного заражения. А Рустем легко переболел в детстве.

Кроме Орхана болезнь унесла и первенца шехзаде Селима маленького Абдуллу.

У Михримах и Рустема оставалась только Хюмашах. Рустем пробовал утешить жену:

– Зато она родит нам много внуков.

Слабое утешение, если вспомнить, что Хюмашах только четвертый год…

У Михримах осталась только одна дочка и много нерастраченных сил. Она не могла, как раньше, носиться верхом по округе, не могла размахивать мечом, даже читать подолгу не могла. Как ни поддерживал Рустем, этого было мало. И Михримах вернулась в Фонд. Уста, управляющая школой для девочек, снова увидела султаншу, только теперь речь о приглашении учителя истории не шла. Михримах решила, что вполне способна рассказывать о величии Османской империи сама.

Рустем-паша, у которого дел привычно невпроворот (второй визирь все равно оставался бейлербеем Анатолии), удивлялся изменениям, произошедшим в жене. Едва встав на ноги, еще слабо видя, к тому же потеряв сына, она пыталась что-то делать. Но эта занятость помогла Михримах не потерять себя. Куда-то делась язвительность султанши; она перестала делать все назло, стала больше думать о других.

Те, кто знал иную Михримах, удивлялись. Те, кто вообще не знал ее раньше, удивлялись удивлению первых.

Они уже пять лет были мужем и женой, когда случилось непредвиденное (как часто в жизни случается это самое непредвиденное!) – во время заседания Дивана в присутствии самого султана что-то не поделили Хюсрев-паша и Великий визирь Хадим Сулейман-паша, да так, что вцепились друг дружке в бороды и схватились за кинжалы!

Повелитель был в ярости! Пашей разняли, но последовало строгое наказание обоих: их удалили в изгнание.

Рустем-паша вернулся домой столь взволнованным, что Михримах даже испугалась:

– Что случилось?!

Пересказав историю ссоры двух уважаемых пашей, Рустем вдруг вынул из потайного кармана государственную печать:

– Михримах, я Великий визирь.

На мгновение она замерла, не зная, радоваться или горевать, но быстро опомнилась:

– Так и должно быть, ты же был вторым визирем. Кому как не тебе стать первым? К тому же ты больше других достоин печати.

Рустем-паша кивнул:

– Это же сказал и Повелитель, но ты же знаешь молву, немедленно приплетут то, что я зять султана.

– Напомни-ка мне, кем были Ибрагим-паша и Лютфи-паша.

– Ты хочешь, чтобы я закончил, как они?

– Я хочу, чтобы мой муж был достойным визирем, каким ты был до сих пор.

Рустем-паша стал прекрасным Великим визирем, что бы потом о нем ни говорили недоброжелатели. Именно он сумел пополнить опустевшую без завоевательных походов казну, не увеличивая налоги. Рустем вел все финансовые операции империи, причем делал это столь ловко, что не обижались даже соперники и враги.

Рустем-паша сумел заключить с австрийским императором такой договор, о котором нельзя было и мечтать. Кроме сохранения желаемых территорий и долгосрочного мира с императором Фердинандом империя получала ежегодную выплату в 30 000 дукатов (огромные средства в то время). Даже император Карл восхитился умением Великого визиря.

И венецианский посол даже после заключения крайне невыгодного для Великолепной Синьоры Венеции договора писал своему дожу, что лучшего советника султану Сулейману не найти, что Рустем-паша просто родился для должности, в которой пребывает.

Рустем-паша пробыл Великим визирем почти девять лет, после чего был формально освобожден в угоду недоброжелателям (при этом оставив все привилегии и даже обязанности Великого визиря, кроме государственной печати), но очень скоро восстановлен и прослужил Великим визирем до своей смерти еще шесть лет. Никто так долго не находился на этом посту.

А злые языки? Они принадлежали тем, кто поддерживал шехзаде Мустафу, ненавидел Хуррем Султан и был обижен невниманием к их мнимым заслугам самого визиря. Рустему-паше оказалось не до стихов Ташлыджалы Яхьи, дружившим с шехзаде Мустафой, потому поэт, не задумываясь, обвинил визиря в гибели своего кормильца. Поэтическая сплетня пошла гулять по свету, обрастая все большими «подробностями», вплоть до романа между Михримах Султан и этим самым поэтом, которого принцесса в действительности в глаза не видела.

Болтунов бесило невнимание визиря к своим стараниям его очернить, ведь ничто не злит больше, чем то, что сделанные гадости не замечают. А ему было просто некогда. Империя ширилась и развивалась одновременно. Строились новые мечети и рынки, больницы и фонтаны, возводились целые архитектурные комплексы и мосты, ремонтировались крепостные стены городов и их системы водоснабжения, налаживались новые торговые пути и подписывались торговые договора со странами… Увеличивался флот, становясь доминирующим в Средиземном море, которое в Европе теперь называли Турецким озером, потому что на верфях строили и строили новые корабли. Архитектурный стиль империи уже стал узнаваем: тонкие иглы минаретов рядом с куполами…

Это был настоящий расцвет, и не последнюю роль в нем сыграли те двадцать лет, которые Рустем-паша работал рядом с султаном не на конюшне, а как визирь.

До стихоплетов ли ему было? Недаром говорят: собака лаяла на верблюда, а тот и не заметил.

Но Рустему-паше и Михримах Султан пришлось еще пережить немало неприятных и даже очень тяжелых дней… Они были не просто рядом, а вместе, даже если находились далеко друг от друга. Больше не было тех сумасшедших страстных ночей, столь горячих объятий, пылких поцелуев, зато были верность, поддержка и доверие, которые дорогого стоят.

…Повелитель снова в походе. Вернее, в походе на персидского шаха Тахмаспа сераскером (главой) назначен Рустем-паша. Это очень трудное дело, потому что султан, воспользовавшись миром на Западе, решил покончить с проблемами на Востоке и для этого поставил под свои знамена всех шехзаде.

Как раз последнее трудней всего. Как свести под одну руку шехзаде Селима, шехзаде Баязида и шехзаде Мустафу, каждый из которых желал бы воевать сам, а еще янычар, которые любят Мустафу, но терпеть не могут Селима и Рустема-пашу, и отправить воевать с неуловимым Тахмаспом, главная стратегия которого – вовремя сбежать, оставив преследователей с носом?

Понимал ли Сулейман, когда назначал зятя сераскером, что Мустафа не подчинится? Наверное, понимал, но все равно назначил. Почему? На что-то надеялся или желал показать успешному Рустему его место? За много лет до того в таком же походе потерял свое положение «неприкасаемый» Ибрагим-паша. Неужели султан желал повторения для столь же успешного Великого визиря?

Думать так не хотелось, но думай – не думай, а проблемы с неподчинением шехзаде никуда не девались. Не известно, чем все закончилось бы, не получи Рустем-паша письма шехзаде Мустафы, адресованные шаху Тахмаспу и подкрепленные печатью, гласившей «султан Мустафа»!

Это открытое предательство и преступление против правящего султана. Когда-то за свои приказы от имени «султана Ибрагима» Сулейман казнил своего друга-зятя. Теперь в письмах к враждебному правителю, с которым шла война, султаном подписывался сын.

Сулейман поспешил в армию сам. Поняв, что еще немного, и ему придется искать убежище за пределами империи, опередил сына и … казнил шехзаде Мустафу!

Некоторое время вся империя находилась в оцепенении, потом в казни привычно обвинили Хуррем Султан и потребовали убрать «ее ставленника» Рустема-пашу; казалось, что если они вместе строят в Стамбуле больницы и мечети, то непременно и заговоры замышляют вместе. Больше всех кричали те, кто лишился кормушки у Мустафы, например поэт Ташлыджалы Яхья, оставшийся не у дел.

Многие недовольные подхватили, ведь болтать всегда легче, чем дело делать. Сулейману пришлось уступить. Он отправил Рустема в отставку с поста Великого визиря, сохранив при этом и привилегии, и обязанности. Рустем с радостью удалился в Стамбул, ему претило лавировать между шехзаде, янычарами и толпой бездельников, норовивших нажиться на войне. Рустем предпочитал наживаться на торговле.

Одно для него самого оставалось неясным…

Дома он пытался объяснить суть Михримах.

Сам Рустем-паша получил письма с печатью «султан Мустафа» от шехзаде Джихангира. Этого шехзаде, уже взрослого, султан сначала отправил править в далекий Трабзон, а потом перевел в Алеппо. Трабзон далеко от Стамбула, но недалеко от Амасьи, где управлял шехзаде Мустафа. Зачем Мустафе, не замечавшему сводных братьев, вдруг понадобился Джихангир, не понял никто, даже Ташлыджалы, но старший шехзаде, якобы жалея больного младшего, пристрастил того к опию. Узнав об этом, отец немедленно перевел Джихангира в далекий Алеппо, но было поздно.

Джихангир прислал Рустему-паше как сераскеру похода письма Мустафы со страшной подписью, стоившей шехзаде головы. Сомнений в подлинности печати не было. Мустафа сам открыто называл себя султаном. Но как он мог столь опрометчиво отправить письмо через больного брата, а потом спокойно идти к отцу, понимая, что может потерять жизнь?

Что-то не складывалось. Рустем-паша не верил в столь откровенную самоуверенность старшего шехзаде. Не настолько глуп или самоуверен Мустафа, чтобы безоглядно рисковать. Главное – зачем?!

Михримах не могла понять сомнений мужа:

– Мустафа просто был уверен, что Повелитель ничего с ним не сделает и тем самым покажет свою неспособность управлять ни армией, ни государством.

– Это понятно. Но можно было бы просто подбросить одно и менее опасное письмо. Зачем ставить печать на нескольких, к тому же бестолковых и почти бесполезных?

– Где эти письма?

– У Повелителя.

…Но еще больше заволновался Рустем-паша, когда султан вернулся из похода едва живым. На сей раз шах Тахмасп все же был разбит, захвачены огромные территории и подписан договор, по которому границы Османской империи значительно отодвинулись на юго-восток до самого Персидского залива, захватив Багдад и даже Басру.

Джихангир после казни старшего брата принял большую дозу наркотика и умер, как говорили от тоски по Мустафе, а в действительности просто от передозировки. Остались только Селим и Баязид. Сулейман уже не на шутку боялся собственных сыновей, а потому спешно отправил Баязида в Эдирне якобы для спокойствия западных границ, а Селима оставил на юге.

Но спокойствия не получилось. В горах Румелии объявился лже-Мустафа, которого удалось изловить и доставить в Стамбул для казни. Султан все это время делал вид, что находится при смерти, в Стамбуле заправляла Роксолана, а гоняться по горам за призраком казненного шехзаде пришлось Рустему-паше, которого на это время на посту Великого визиря сменил другой зять султана – муж его сестры Фатьмы Султан Кара-Ахмед-паша.

Рустему страшно не нравился этот клубок противоречий; он любил ясность, а ее не было.

Лже-Мустафу казнили, Кара-Ахмеда-пашу тоже, султан счастливо «выздоровел», Рустема-пашу вернули на прежнее место. Но ясности все равно не было!

В тысячный раз Рустем задавал себе вопрос: по чьей злой воле произошло столько страшных событий всего за пару лет? Михримах посоветовала:

– Подумай, кому это может быть выгодно.

Он думал.

Уничтожен Мустафа и разбит шах Тахмасп (без участия в походе султана вряд ли тот был бы доведен до конца). Это выгодно слишком многим.

Михримах спрашивала:

– Кто получил больше всего из-за казни Мустафы?

Селим и Баязид, они стали наследниками.

Но Селим наследником был и без того, правда, вторым после Мустафы. Значит, ему старший шехзаде мешал больше.

А смерть султана кому выгодна?

Снова приходилось признавать, что Селиму. Повелитель объявил его первым наследником; это означало, что, умри султан, именно Селима опояшут мечом Османов.

Но Рустем вспоминал ленивого Селима и не верил, что тот мог задумать и осуществить (не его вина, что не все получилось) столь сложную аферу. К тому же он был слишком далеко от Джихангира, чтобы суметь подсунуть тому письма.

Баязид?

Михримах в это не верила:

– Зачем ему, если наследник все равно Селим? Принести трон Селиму, которого Баязид никогда не любил?

Вопросы так и остались без ответа. Жизнь наладилась, закружили другие дела, а потом произошли события, которые отвлекли совсем в другую сторону.

У Повелителя случился роман, а Хуррем Султан заболела, причем нешуточно. Умершего придворного врача Моше Хамона у султана сменил его сын Иосиф Хамон, но ни он, никто другой поделать ничего не могли. Султанша угасала на глазах.

Мать больна, как говорит Иосиф Хамон, больна безнадежно. А у отца новая страсть. Эта самая Каролина не стала наложницей, Гульфем пригласила племянницу в Стамбул якобы для одного из шехзаде, говорили, что для Баязида. Когда Михримах приехала из Эдирне, то ужаснулась; верно писала Хюмашах, Каролина попросту околдовала Повелителя, он как воск в ее руках. Сильный полководец, умный правитель никогда не поддавался власти женщины так, как сейчас. Сколько твердили, что его околдовала Хуррем, но с Роксоланой не было и десятой доли того безумства, которое творилось ныне.

Султан, которому уже седьмой десяток, ходит за этой красавицей, словно привязанный, не занимается делами, готов ехать в Эдирне, только чтобы угодить Каролине, показать ей, как охотятся. Для охоты не время; все понимают, зачем Повелитель везет нежданную гостью.

Михримах ни на минуту не поверила в то, что Каролина девушка и что она племянница Гульфем. Отправилась к бывшей наложнице сама.

– Гульфем Султан, откуда у вас племянница от императора Карла?

Та заюлила, глаза забегали:

– Я… у меня сестра замужем за дворянином, а его дочь стала фавориткой императора Карла…

Михримах резко поднялась, не желая продолжать неприятный разговор:

– Гульфем Султан, я вам не верю. И все узнаю об этой Каролине. Если окажется, что она никакая не принцесса и не ваша племянница, берегитесь!

Гульфем что-то говорила в ответ, но Михримах больше не слушала. Она знала, кого просить о помощи – Иосифа Хамона, у того есть связи по всей Европе. Не так много у императоров фавориток и детей от них не может быть, чтобы Европе не было известно о взрослой дочери Карла.

Михримах видела Каролину почти мельком и не поверила ни в одну из выдумок Гульфем. У Габсбургов знаменитая выступающая вперед челюсть; если бы Каролина была дочерью Карла, то хотя бы чуть на него походила. Рустем верно сказал об этом в первый же день после возвращения жены в Стамбул. Он тоже не верил в благородное происхождение нежданной гостьи, но поделать ничего не мог.

– Касим-ага, позовите ко мне Иосифа Хамона.

– Он у вашей валиде, – поклонился евнух.

– Хорошо, я пойду туда сама, заодно и о здоровье султанши поговорю.

Иосиф Хамон мрачен. Это понятно: он ничего не может сделать с султаншей, та не выдержала нужного режима лечения. Роксолану изнутри съедала какая-то черная болезнь, все прекрасно понимали, что султанше осталось недолго. А Повелитель собрался на охоту в Эдирне. Неужели он не понимает, что, уехав, вернуться не успеет? Михримах охватывало отчаянье.

– Иосиф-ага, нам нужно поговорить.

– О валиде?

– Не только. Я хочу попросить вас кое о чем.

Они ушли в главный сад, Михримах куталась в накидку, хотя не чувствовала холода.

– Я хочу попросить вас разузнать все об этой Каролине. Не верится, что она племянница Гульфем, совсем непохожа; в то, что она дочь императора, тоже не верится. Рустем-паша рассказывал, что у императора и всех его родственников сильно выступает вперед челюсть, а у Каролины нет. Вы не могли бы…

Не договорила, Хамон усмехнулся:

– Уже узнал. Она не дочь императора и не Каролина Бломберг. Это римская проститутка, присланная папой римским, чтобы взять в руки шехзаде Селима. Но Нурбану быстро дала ей отпор, тогда Каролина взялась за Повелителя.

Михримах ахнула:

– Вы знали об этом и допустили, чтобы она приблизилась к Повелителю?!

– Не знал. Узнал сегодня утром.

– Нужно сказать Хуррем Султан!

– Она уже знает.

– И Повелителю тоже нужно сказать! Я скажу.

Хамон осторожно удержал султаншу за руку:

– Они сами разберутся.

Кивок в сторону дальнего кёшка, где очень любили посидеть в тишине и Повелитель, и Роксолана. По дорожке туда твердой походкой шла султанша.

– Хуррем Султан справится. Главное – мы вовремя узнали, завтра могло быть поздно.

– О, Аллах! – только и ахнула Михримах, схватившись за горло.

Казнь Каролины не вернула здоровье самой Роксолане, она еще успела поговорить с Баязидом, который не считал себя менее достойным трона, чем Селим; младший из оставшихся в живых сыновей поклялся матери, что при ее жизни не поднимет оружие против брата и никогда не сделает этого против отца.

(Так и случится. Через два года после смерти матери Баязид все же пойдет войной против Селима, которому отец выделит солидное войско. Баязид проиграет, будет вынужден бежать к шаху Тахмаспу, там будет попросту куплен и казнен вместе со своими четырьмя сыновьями; самого маленького, родившегося уже после смерти Роксоланы мальчика задушат через неделю после отца и братьев – в августе 1562 года.

Роксолана этого не узнала, она умерла на четыре года раньше. Черная болезнь победила, настойка опия, которой ее поили, могла снять боль, но не излечить рак…)

Последней волей Роксоланы-Хуррем была просьба к султану Сулейману… применить закон Фатиха против того из сыновей, который выступит против законного властителя. Понимала ли мать, что это будет ее непокорный любимец Баязид? Наверное. Но она понимала и другое: война между братьями за власть действительно способна разрушить любую сильную империю.

А еще перед ее смертью Сулейман привел к своей любимой православного священника. Крестил ли монах султаншу заново, осталось тайной, но крестик на шею не надел. Этот маленький простенький крестик, освященный у Гроба Господня, султан старательно завернул в ткань и попросил Михримах, не разворачивая, положить в саван матери. Это было последним подарком Сулеймана своей Хуррем.

Михримах догадалась что именно в маленьком свертке, но вопросов задавать не стала. Похоронили Роксолану-Хуррем как мусульманку. Бог един, только пророки у него разные…

Султан сам твердил, что траур положено соблюдать три дня, потом жизнь должна продолжаться. Но отрешиться от мыслей и тоски по ушедшей любимой не мог не только три дня, но все оставшиеся в его жизни годы – восемь лет. Потому и отдала ему письма Михримах, потому он сам дал дочери почитать сохраненные письма ее матери.

История любви этой необычной пары – Повелителя огромной империи, Тени Аллаха на Земле, Халифа всех правоверных и простой девушки, ставшей из рабыни единственной женой всемогущего султана и его главной женщиной, способна научить многому. Но не меньше учит его верность ее памяти в течение следующих долгих тоскливых лет.

Он не умер, не стал развалиной, правил, карал и миловал, брал на ложе женщин, даже казнил Гульфем, якобы посмевшую отказать Повелителю в своей любви, а в действительности попросту сознавшуюся в том, что знала об обмане Каролины и получила за него большие деньги.

Но и казнь Гульфем с ее предательством была забыта, а вот Хуррем нет.

«…Но если и в раю тебя не будет – не надо рая…»

Не к кому прийти посоветоваться, не к кому обратиться за помощью. Хуррем Султан больше не было, а Хюмашах и сама норовила прижаться к материнскому плечу. Ей было о чем переживать, возлюбленный принцессы не слал весточки, словно сквозь землю провалился.

Через три дня после смерти матери Сулейман позвал к себе дочь.

– Михримах, теперь ты отвечаешь за гарем – и тот, что здесь, в Топкапы, и за Старый дворец. У Хуррем как-то получалось соблюдать порядок, не знаю уж как. Следи и ты, ладно?

– Как прикажете, Повелитель.

– Когда мы одни, зови меня отцом. Так человечней.

– Да, отец.

– Аббас-ага просит освободить его. Возьмешь своего евнуха?

– Да, я возьму Касима-агу, он толковый.

– Хорошо, иди.

Возможно, вот эти вдруг навалившиеся хлопоты, постоянная занятость и в гареме, и в Фонде помогли Михримах не выть от горя, по себе чувствуя, что работа не дает тосковать; она попросила Хюмашах помочь. Девушка оказалась толковой (при таких-то родителях!), быстро разобралась со множеством вопросов, взяла на себя ответственность за некоторые дела. Главное – у Михримах была возможность избегать ее вопросительного взгляда.

Это очень трудно – знать, что возлюбленный дочери казнен, и делать вид, что не подозреваешь об этом.

В Фонде по-прежнему помогал Рустем, он освободил Михримах от части хлопот, связанных со строительством и разъездами, делал большие пожертвования, если чувствовал, что собранных женой денег не хватает.

Многие бывшие жертвовательницы, почуяв, что давления султанши Хуррем больше нет, поспешили увильнуть, не желая больше тратить деньги.

– Рустем, у нас снова не хватит на строительство…

– Я внесу недостающую сумму, – успокоил муж.

– Нет, так не годится, скоро Фонд станет твоим личным, а не общим. Я соберу жен пашей, пусть раскошелятся.

– Не время устраивать праздники, Михримах. Как-то нехорошо.

– Траур закончился, но я не собираюсь устраивать праздник, наоборот, соберу всех, кто раньше щедро жертвовал, чтобы рассказать, что построено на их деньги, о чем еще мечтала, но что не успела сделать Хуррем Султан. Помоги мне организовать поездку женщин по Стамбулу.

– Какую поездку?

– Я хочу провезти их, чтобы увидели все сами.

Через несколько дней Стамбул наблюдал странное шествие: множество дорогих карет ехали гуськом мимо имарета Хасеки Хуррем, легкие занавески приоткрывались, оттуда выглядывали любопытные глаза, рассматривали здания мечети и медресе, больницу, фонтаны… Потом вереница закутанных в множество тканей женщин также гуськом, благоухая самыми разными ароматами, прошла в школу для девочек, дом призрения, снова вернулась в свои кареты…

Михримах, показав женам пашей имарет своей матери, пригласила всех во дворец на посиделки. Множество лакомств, тихая музыка, журчание фонтанов… и спокойный голос султанши:

– Хасеки Хуррем больше нет с нами, но ее дела остались. Вы видели то, что построено по воле моей матери и благодаря вашим пожертвованиям в том числе. Я надеюсь, что начинание Хасеки Хуррем не пропадет. Бедным и просто тем, кому нужна наша помощь, в Стамбуле немало. Продолжим дело Хасеки Хуррем, чтобы она радовалась, наблюдая за нами из своей дали.

Михримах сняла массивный браслет и положила на большой поднос.

Увиденное впечатлило женщин, призыв султанши был услышан, на поднос одна за другой следовали драгоценности, каждая из которых стоила небольшого состояния.

– Благодарю вас от имени моей матери, от имени всех, кому будет оказана помощь на эти пожертвования, и от своего имени. Сегодня ювелир Бедестана Кадим-ага оценит все это и назовет сумму, которую готов выплатить. Я всем сообщу, за какое украшение сколько предлагают и сколько выйдет за все. Но если для кого-то отданное украшение почему-либо важно, вы сможете выкупить его за ту цену, которую назовет Кадим-ага. Думаю, это будет справедливо.

Многим женщинам понравилось такое предложение. Они отдавали драгоценности, повинуясь порыву, но вовсе не желали, чтобы красивые вещицы попали в руки других.

– Я готова сразу выкупить свое колье за цену большую, чем заплатила за него при покупке, – объявила жена второго визиря Надине Ханум.

Михримах улыбнулась:

– Хорошо, так и будет. Завтра можно будет забрать все, что пожелаете.

– Только сначала свое! Чтобы не взяли чужое.

– Непременно.

На следующий день вместо украшений поднос был завален золотыми монетами, причем в количестве, куда большем, чем стоили украшения. Женщины, щеголяя друг перед дружкой, щедро выкупали собственные браслеты, колье и перстни.

Рустем, узнав, какую сумму выручила хитрая Михримах, смеялся:

– Просто так тебе не вытрясти бы из них столько денег.

– Рустем, они выкупили и мой браслет с рубинами; помнишь, ты купил в Бедестане у Кадима-аги? На полученные за него деньги можно купить десяток таких браслетов. Знаешь, я буду покупать красивые вещицы у Кадима-аги и продавать их женам пашей по принципу: кто больше заплатит.

Султан, узнав о хитрости дочери, тоже смеялся:

– Михримах, вы с Рустемом хорошая пара. Тот умеет делать деньги из воздуха, ты тоже. Ты знаешь, что твой муж – самый богатый человек после самого султана?

– Конечно! – пожала плечами Михримах. – Разве вы выдали бы меня замуж за глупого транжиру?

– Я тоже внесу свой вклад – дам украшения, которые не завершил когда-то, пусть ваш Кадим-ага завершит работу.

Так и сделали, только женщинам говорить о роли Кадима-аги не стали. Заполучить украшения, вышедшие из-под руки самого Повелителя, стремились все, за них платили огромные суммы, во много раз превышающие стоимость. Собранных денег хватило на строительство имаретов в Анкаре и Эдирне. Дело Хуррем не умерло, ее Фонд не просто продолжил существование, но и богател.

Рустем попросил тестя:

– Повелитель, могу ли я платить Михримах Султан ту сумму, которую получала Хасеки Хуррем Султан за управление гаремом?

Сулейман вдруг сообразил:

– Рустем-паша, я забыл об этом! Я сам буду платить Михримах эти деньги.

– Я заплачу, Повелитель; я хотел только получить ваше разрешение.

– Нет уж, гарем мой, мне и платить!

– Но она управляет и моей частью гарема, – невольно рассмеялся Рустем.

– Вот за свой и плати. Как у вас отношения?

– Хороши. Мы поддерживаем друг друга.

– Рустем, я хочу с тобой поговорить… Только чтобы Михримах не знала об этом разговоре.

У Рустема упало сердце. Неужели Повелитель нашел себе новую жену и намерен заменить Хуррем Султан так быстро? Но что он мог возразить?

Султан немного помолчал, потом поинтересовался:

– Рустем-паша, ты знаешь, кто такой Аласкар?

– Слышал это имя от Михримах или Хуррем Султан, но не знаю. Узнать?

– Нет, не нужно. Я сам тебе расскажу. Получается, что я выдаю чужую тайну…

И снова упало сердце у Рустема. Неужели еще один Ташлыджалы Яхья? Неужели у Михримах новая любовь или это прежняя, но из тех, кто ему неведом?

– Аласкар был шпионом Хуррем, выполнял многие хитрые задания.

– Да, я вспомнил, Повелитель. Именно он заманил в ловушку лже-Мустафу! Как же я мог забыть?!

– В этого человека была влюблена твоя дочь. Султанша Хуррем знала об этом, Михримах Султан тоже. Судя по их рассказам, это достойный человек. Был…

– Да, Повелитель, он достойный. Но почему вы говорите «был»?

– Последнее, чем занимался Аласкар, – следил по просьбе Хуррем Султан за шехзаде Баязидом, был им разоблачен и казнен.

– О, Аллах!

– Хюмашах об этом не знает. Она все еще ждет Аласкара. Я обещал Хуррем Султан и Михримах Султан не неволить Хюмашах, пока она сама не полюбит кого-то. Но ей уже восемнадцать. Постарайся показать ей кого-то другого достойного. Только не шпиона, с меня хватит! Нужно, чтобы она выбрала кого-то сердцем. Любовь можно победить только другой любовью.

– Да, Повелитель, я понял.

– Только не говори ничего Михримах и Хюмашах. Я хочу сделать как лучше. И не обижайся, что от тебя скрывали, я тоже ничего не знал, случайно раскрылось. Это женские секреты не для нас, мужчин.

У Рустема был на примете достойный жених для Хюмашах, просто пока не до того. Он радовался, что не стал сам заводить разговор о возможном замужестве дочери. Но султан прав: любовь может победить только другая любовь…

Дочь выросла так незаметно, что когда встал вопрос о ее влюбленности и замужестве, Михримах даже ужаснулась:

– Рустем, насколько мы с тобой постарели?! Дочь уже пора выдавать замуж, скоро внуки будут. Давно ли мы сами поженились?

Рустем грустно кивнул:

– Жизнь пролетит – не заметишь. Совсем недавно одна строптивая особа поднимала свою лошадь на дыбы, чтобы показать мне, какая она смелая.

– Потому что один визирь любезничал с противной Ханзаде Султан.

– Не я с ней, а она со мной. А ты вредничала.

– Не нужно было обращать внимание на других.

Они еще долго вспоминали начало своей совместной жизни…

– Рустем, что делать с Хюмашах, я не могу сказать ей, что Аласкар погиб…

– Она знает.