Рысь Маннхарт Урс

За исключением Бюхи, которому не хотелось иметь с охотой ничего общего, поскольку из-за плотного графика он за год сбивал на дороге больше косуль и рысей, чем иные охотники убивали за три недели интенсивной охоты, все остальные знали таксидермиста Шеврэ не понаслышке. Он был у лауэненцев своим человеком, так как набивал для них головы серн и косуль. Чучело, под которым сидел Феннлер, тоже было ручной работой Шеврэ.

Макс Пульвер, от чьей «Мэри Лонг» остался лишь обгорелый фильтр, кивал на слова Хуггенбергера и почесывал остатки волос под кепкой. Бюхи отхлебнул «Ривеллы» и ждал, что ответит Феннлер.

Тот стоял на своем.

Взгляды Хуггенбергера и Фенил ера встретились, воцарилась тишина. Хоть они и сидели бок о бок, но были друг от друга бесконечно далеки.

Хозяйка Мэри стояла за барной стойкой, склонившись над журналом. Когда гости из Германии поблагодарили за еду и вышли, она даже бровью не повела.

После небольшой паузы Хуггенбергер осведомился у Феннлера, на что ему, лауэненскому овцеводу, сдались фрибурский Шеврэ и фон Кенель из Ленка.

– Что общего между тобой, Шеврэ и фон Кенелем – это тебе в полиции объяснят, если ты будешь про рысей на всю округу трезвонить, – заявил Феннлер.

Оба этих случая взбаламутили воду. После ареста Шеврэ даже самым большим тупицам стало ясно, что творится с рысями в Оберланде и Фрибуре. А все потому что Алоис Глуц больше не работал в кантональной полиции. Прежде Глуц всегда вступался за них. Но теперь прошло то времечко: пенсия есть пенсия. Теперь в отделении куча молодых болванов, которые только и ждут, когда кто-нибудь нарушит какой-нибудь ничтожный закон. К тому же, природоохранные организации только что объявили рысь зверем года, и скоро всюду станут сновать эти омерзительные защитники рысей, станут агитировать поддержать проект – особенно в городах, где к ним прислушивается публика, которая с каждым днем все «зеленеет» и «левеет» и находит нечто невообразимо романтичное в том, что где-то в лесу бродит рысь, хотя сами они ее никогда видом не видывали да и в настоящий лес раз в сто лет заходят. Но защитники рысей будут агитировать не только в городах, нет, они доберутся и до Оберланда. Будут выступать в школах. Он слышал, что на прошлой неделе один такой тип уже пудрил мозги заненским школьникам. Так что здесь тоже кто-нибудь клюнет на их удочку. Во всяком случае, они привлекают внимание к рысям, а тут еще кто-то послал в Берн четыре лапы и приложил открытку, чтобы уж наверняка подставить охотников – теперь все будут на ушах стоять. История этих подлых хищниц, которых половина Швейцарии по ошибке числит чудесными, беззащитными животными, уже и так настолько популярна, что занимает первое место в теленовостях.

Феннлер тяжело вздохнул, так что усы чуть не засосало ему в рот. Все собравшиеся не спускали с него глаз. И молчали. Такой речи без подготовки возразить было нечего.

– Чтобы в Лауэнене запахло жареным, надо сначала подстрелить хотя бы одну рысь, – неожиданно проговорил Фриц Рустерхольц.

Таннер, Феннлер, Бюхи, Хуггенбергер и Пульвер развернулись к Рустерхольцу, о спокойном и чересчур тактичном присутствии которого легко забывали. Встретив обращенные к нему непонимающие взгляды, Рустерхольц погрузился в молчание. Отзвук зеландского диалекта повис в воздухе.

– Хоть сам я не охотник… – сказал Беат Бюхи, используя общее замешательство и загадочно поигрывая стаканом «Ривеллы». – Но я недавно видел, как рысей разыскивают зоологи. Они вешают на себя небольшой приборчик и берут в руки антенну, а на рысей надевают ошейники.

– Точно, – с наигранной смущенностью перебил Рустерхольц. – На прошлой неделе я наблюдал за одним таким зоологом у Лауэненского озера. Я его и раньше видел, но думал, что он просвечивает антеннами бурелом, чтобы определить, можно ли использовать его при строительстве.

– Просвечивает бурелом? – рассмеялся Хуггенбергер. – До такого маразма только ты мог додуматься!

Звучный хохот заполнил пивную. Один только Бюхи, недовольный тем, что ему не дали договорить, смеялся негромко и поглядывал на часы.

– Маразм это или нет, – продолжил Рустерхольц, пытаясь заглушить хохот. – Только будь я охотником, я достал бы себе такую антеннку, узнал бы на каких частотах передается сигнал с ошейников, подкрался бы к рыси и выстрелил с безопасного расстояния.

– Ерунда, – прокомментировал Феннлер своим донельзя уравновешенным тоном.

– Наверняка получится, – настаивал Рустерхольц. – Я разбираюсь в частотах. Не зря же я радистом служил.

– Я тоже служил радистом, – возразил Феннлер, – и дослужился до капрала. Если б это было так просто, другие уже давно воспользовались бы. Среди сотни частот в Лауэнентальской долине тебе ни за что не удастся вычленить частоту рысьего ошейника.

– Феннлер прав, – рассудил Таннер.

– Да, – подтвердил Хуггенбергер. – Во-первых, ты бы не поймал нужную частоту, во-вторых, не смог бы подкрасться к рыси незаметно, а в-третьих, попал бы в рысь, только если бы она надела на себя мишень с семеркой и гуляла бы у стрелкового клуба.

– Как это гуляла бы?! – громогласно воскликнул Пульвер. – Стоять пришлось бы зверушке! Как минимум минуты три стоять, не шевелясь, с семеркой на боку, чтобы он успел винтовку зарядить и прицелиться.

Мужчины застучали кулаками по столу и захохотали. Даже Бюхи смеялся, неловко скривив уголки рта.

Фриц Рустерхольц обиженно опустил взгляд.

– Просто вы завидуете, что эта идея пришла в голову именно мне, – сказал он, скорее, про себя. – Так быстрее всего подстрелить рысь.

– Быстрее всего? Я не ослышался, Рустерхольц? – подхватил Хуггенбергер. – Я даже думать не стану. Давай сюда свою руку.

Он протянул Рустерхольцу мощную волосатую пятерню.

– Зачем это?

– Давай руку, говорю! Ты же сказал, что подстрелишь рысь быстрее остальных. Вот тебе и пари.

Рустерхольц недоуменно взглянул на Хуггенбергера.

– Я о пари ничего не говорил. Я сказал только, что с приборами зоологов…

– Знаю я, что ты говорил. Общинный секретарь будет свидетелем. Давай руку. Ставлю три тысячи франков, что я первым брошу тебе на порог подстреленную рысь.

Лица собравшихся вытянулись. Смех умолк. Секретарь Таннер незамедлительно натянул на себя должностную личину. Все смотрели на Хуггенбергера и его протянутую руку. Рустерхольц даже отклонился к спинке стула, чтобы держаться от этой руки подальше.

– Не стану я с тобой спорить. Я – стрелок, а не охотник. У меня нет лицензии.

– На рысей у меня тоже нет.

Мужчины гоготнули и снова уставились на Хуггенбергера и его руку.

– Давай руку, – повторил Хуггенбергер. Все взгляды были прикованы к Рустерхольцу. Хуггенбергер продолжал держать в воздухе протянутую руку. Руку, частенько отдающую порохом или свиной щетиной, овечьей шерстью или коровьим навозом, а сейчас – всем сразу.

– Три тысячи – немалая сумма, Рустерхольц.

В плену у пяти пар глаз и протянутой руки, Фриц Рустерхольц еще мгновение посидел неподвижно. И принял пари.

3

Конрад Беннингер, егерь в Заненланде, Гштайге, Лауэнентальской и Турбахтальской долинах, очень обрадовался, когда Ник Штальдер позвонил ему на следующий день и рассказал о драматичной сцене у ловушки и успешной поимке рыси. Штальдер поблагодарил егеря за сотрудничество, поскольку именно приземистый, деятельный и влюбленный в рысей Беннингер рассказал исследователям о случайно замеченной косуле. Благодаря именно таким сообщениям зоологи могли надевать на рысей передатчики и отслеживать их. Рысь кормилась своей добычей от трех до пяти суток, днем спала в отдалении от нее, а ночью возвращалась. Поэтому и ставились вокруг задранного животного ловушки – вернейший способ поймать рысь. Еще использовали большие западни, расставляя их по разным местам выбранной местности. В Зимментальской долине на то время стояло три таких западни, однако механизмы, захлопывающие решетки, пока не сработали ни на одной.

Беннингер с удовольствием принял предложение Штальдера придумать имя пойманной рыси и сказал, что надеется вскоре снова оказаться полезным.

Так рысь нарекли Меной.

По желанию Геллерта Беннингер подождал еще два дня, прежде чем отвезти мертвую косулю в пункт сбора трупов животных в Цвайзиммене. Мена к косуле не возвращалась. А две ночи спустя ее снова удалось отследить неподалеку от другой косули в окрестностях Гштада: Штальдер, специалист по ночному пеленгованию, с радостью обнаружил новую жертву. Обрадовался сообщению о новой добыче легковесной рыси и Геллерт. Он испытывал удовлетворение от того, что после трех неудачных попыток за последние две недели, после трех морозных ночей, проведенных без сна на опущенной вниз спинке автомобиля, наконец, удалось надеть передатчик на новую рысь. К тому же пока предположение Геллерта, что Мена не сможет сбросить с себя ошейник, оправдывалось.

Мена стала тринадцатой из примерно шестидесяти рысей на северо-западе Швейцарских Альп, чье местоположение регулярно контролировалось. Поимка Мены была важна еще и потому, что с ошейников трех других самок – Милы, Коры и Рены – поступали лишь слабые сигналы. Самки были важнее самцов, поскольку благодаря им собиралась информация о молодых рысятах. Пока лежал снег, пока оставались какие-то шансы найти по следам добычу рыси, можно было надеяться поймать Милу, Кору или Рену, а то и всех трех, и заменить батарейки в передатчиках. Иначе эти самки снова стали бы для зоологов невидимками.

Все специалисты по крупным хищникам – вне зависимости от того, работали они в Зимментальской долине или на Босфоре – разделяли мнение, что в Центральной Европе единственным ареалом, пригодным для обитания искорененных в регионе ближе к концу XIX века рысей, были Альпы: двести тысяч квадратных километров лесов, лугов и горных вершин, крупные популяции копытных животных. Эксперты из всех альпийских стран организовали инициативу SCALP (Status and Conservation of the Alpine Lynx Population), в рамках которой рыси после векового отсутствия снова расселялись на всех альпийских склонах от Вены до Ниццы. Однако Альпы были удобным жизненным пространством не только для рысей – оставались они и горной цепью, наиболее активно используемой людьми. Поэтому при таких обстоятельствах о беспрепятственном расселении рысей не могли мечтать даже самые смелые оптимисты.

В Швейцарии расселение началось с взаимовыгодного обмена. В семидесятых годах обвальденские охотники захотели развести в своих лесах оленей, чтобы с большей выгодой пользоваться дорогими лицензиями на охоту. Однако, поскольку оленей и так было предостаточно, главный лесничий Обвальдена Лео Линерт опасался, что от этого серьезно пострадают деревья и взамен потребовал заново расселить рысей, последняя из которых была истреблена в Швейцарии в 1894 году. Против нового расселения некогда живших в этих краях зверей высказывались многие, причем единодушно – так, словно сами спускали курок в конце прошлого века.

Тем не менее, политический компромисс был достигнут, и в Центральной Швейцарии выпустили на свободу первых рысей. Привезенные из карпатских зоопарков, они освоились на новой родине, расплодились и в поисках новых территорий мигрировали через перевал Брюниг в Северо-Западные Альпы. Там к концу двадцатого века сформировалась популяция, численность которой вселяла некоторые надежды, хотя в силу своей полной изолированности была подвержена близкородственному размножению и эпидемиям. Из-за автобанов и прочих искусственных препятствий ни одна рысь не добралась до Восточных Альп, а поскольку попытки расселения в Западной Австрии особым успехом не увенчались, то на горных склонах между Цюрихским озером и Инсбруком образовалась лакуна.

Объявленной целью специалистов по крупным хищникам было расселение рысей на всем пространстве Швейцарских Альп. Заполнение восточно-швейцарской лакуны зверями, пойманными в Северо-Западных Альпах было промежуточной задачей тех, кто работал над проектом в Берне и Зимментальской долине. Любая рысь, которую регулярно пеленговали, давала необходимую для выполнения этой задачи информацию. Все подопытные животные служили примером того, как ведет себя рысь в районе активного сельскохозяйственного и туристического использования, какую местность предпочитает и как отыскивает своих жертв – когда и при каких обстоятельствах не обращает внимания на косулю или серну, а задирает овцу или козу.

Этой проблематике был посвящен и проект, организованный зоологами совместно с кантонами Берн, Во и Фрибур два года назад. Поскольку в 1995 и 1996 годах участились случаи нападения рысей на сельскохозяйственных животных, власти захотели собрать как можно больше информации об этих нападениях, о возможности их минимизации и о влиянии рысей на диких зверей, которые были их потенциальной добычей. Проект, координируемый государством и проходивший под политизированным названием «Концепция “Рысь-Швейцария”», длился в течение трех лет и должен был завершиться к концу 2000 года. Так что до конца года зоологи еще оставались в Зимментальской долине, исследуя рысей с помощью ручных антенн и ловушек. Разрешат ли кантоны Цюрих, Санкт-Галлеи, Аппенцелль и Тургау переселить нескольких рысей в Восточные Альпы было по-прежнему неясно. Многочисленные парламентарии выступали против проекта или, по крайней мере, отзывались о нем скептически. Прежде всего, потому что государство до сих пор не сочло нужным дать кантонам право самим решать вопрос отстрела рысей, наносящих так называемый урон сельскому хозяйству. Не было уверенности и в том, что государство и кантоны согласятся выделить средства, необходимые для организации исследовательской станции в Восточных Альпах. Отсутствие спонсоров и нависшая угроза безработицы часто становились темой для разговоров среди зоологов.

Угнездившись в тесной, заваленной бумагами конторе в центре Берна, Марианна и Пауль Хильтбруннеры осуществляли руководство проектом по расселению рысей – маленькой разношерстой группой специалистов по крупным хищникам. Многие недолюбливали их обоих из-за своевольного нрава. Старомодно одевавшийся, упрямый и злопамятный пятидесятидвухлетний Пауль ради проекта мог пойти на все. То, что не имело отношения к рысям, его нисколько не интересовало. Его раздражали министерские чиновники, явно не понимавшие важности предоставления кантонам права на отстрел рысей. И его злило, что это несерьезное отношение ставило под угрозу вопрос о переселении рысей в Восточную Швейцарию. Впрочем, гнев свой Пауль Хильтбруннер использовал целенаправленно, умело обрабатывая соответствующих людей. Он был осмотрителен, поддерживал связи, чувствовал возможную выгоду и совершенно не переносил упрека в том, что не учитывает мнение жены.

Точно так же Марианна Хильтбруннер не переносила, когда ей говорили, будто она всем руководит. Она была чуть младше Пауля, одевалась по-мужски, превосходила супруга по упрямству и за последние годы, не прибегая к его помощи, опубликовала немало научных работ о генетическом многообразии евразийских рысей.

Тем, кто надеялся получить место в проекте, предстояло не только выдержать конкуренцию с растущим числом специалистов, способных отыскать интересующие их объекты и в микроскоп, и в бинокль – выпускников всех европейских университетов, страстно желающих исследовать рысей и их повадки. Им предстояло еще завоевать симпатии Пауля и Марианны Хильтбруннер. Ведь именно они выставляли во многих университетах оценки за экзамен на степень магистра и решали вопрос о принятии в аспирантуру Ник Штальдер получил место не столько из-за своего перфекционизма и упорства, сколько благодаря навыкам анестезиолога. Беньямин Геллерт одним из немногих научился пеленговать еще будучи абитуриентом. Его приняли на работу, потому что в случае необходимости он мог работать семь дней в неделю.

Пауль и Марианна тоже отработали на природе несчетное количество часов – «в полях», как говорили зоологи. Однако в последние годы они редко вылезали из зараставшей конторы на улице Хиршенграбен, из бумажного биотопа специализированной литературы, пестревшего бланками с данными о ловлях, пеленгованиях, рождениях, добычах и испражнениях, а также коллекцией старых и новых, внутренних и зарубежных географических карт. Сидя на Хиршенграбен в качестве единственных настоящих экспертов во всем, что касается рысей, Хильтбруннеры улаживали вопросы по трудовым договорам, внутренним распорядкам и финансировании, вели переговоры с государством, соответствующими службами и природоохранной организацией «Про Натура», регулярно обменивались информацией со специалистами из Италии, Франции, Австрии и с Балкан. В последние месяцы оба часто ездили в Восточную Швейцарию, встречались с егерями, защитниками природы, овцеводами, политиками и лесничими.

В Вайсенбахе, на единственной полевой станции проекта, об отрубленных лапах узнали через четыре дня после поимки Мены. Пауль Хильтбруннер позвонил и рассказал о произошедшем, о составленном им вместе с Марианной коммюнике, добавив, что обо всем этом сообщат в новостях.

После ужина Ник Штальдер, Беньямин Геллерт и оба альтернативных служащих, Улиано Скафиди и Юлиус Лен, отправились вниз к Цуллигерам, хозяевам дома и прилегавших к нему дворовых построек. Здесь, в гостиной Цуллигеров, стоял единственный работающий телевизор.

Бернадетта Цуллигер пригласила гостей войти и сказала, что рада видеть их снова. Юлиус Лен пожал Бернадетте руку. Когда она попросила прощения за то, что не помнит его имени, Лен ответил, в этом нет ничего страшного.

Потолок нависал ниже, чем на втором этаже. Геллерт цеплялся вьющимися волосами за деревянные балки в коридоре. Бернадетта Цуллигер позвала зоологов к столу, велев сыну и дочери потесниться. Лен пристроился между Геллертом и Скафиди, отложив в сторону мешающий журнал. Журнал был об охоте, на его обложке красовался мощный лось в слегка окутанном туманом, мшистом лесу. «Охота на крайнем Севере», – гласила подпись под снимком.

Юлиус Лен, присоединившийся к зоологам всего две недели назад и впервые оказавшийся в гостиной Цуллигеров, оглядывался по сторонам. Обратил внимание на беспорядок, на ниши и темные углы. Пол устилали истершиеся коврики. От стоявшего на комоде, окруженного коричневой рамкой мерцающего телевизора веяло атмосферой шестидесятых. Все горизонтальные поверхности изобиловали бесчисленными кружками, стаканами, цветочными горшками, вскрытыми конвертами и мятыми журналами. Над столом Лен обнаружил стенные часы, а рядом с ними – три белых черепа рогатых серн. Поверх каменной печи висели резные деревянные тарелки. В проходе между гостиной и кухней, из которой пахло луком и картошкой, красовалось огромное ботало. На экране сменялись рекламные ролики, а обеденный стол украшала груда неглаженного белья. Больше всего Лену хотелось поскорее убраться восвояси.

Цуллигеры знали, что телевизор зоологов по непонятным причинам вышел из строя сразу после долгого перебоя с электричеством из-за новогоднего урагана «Лотар», равного которому по силе до этого не было целый век. А вот древний как мир телевизор Цуллигеров пережил ураган в целости и сохранности. Бернадетту Цуллигер нисколько не смущало то обстоятельство, что ни Геллерт, ни Штальдер не хотели тратиться на новую технику. Судя по всему, она принимала зоологов с большим удовольствием.

– Ну что, поймали наконец? – осведомилась Бернадетта и сбросила груду со стола в стоящую рядом бельевую корзину.

Штальдер подтвердил догадку:

– Четыре дня назад. Да к тому же самку.

– И как назвали?

– Мена. Так ее Беннингер назвал. У нее мало мяса на костях, но силы – хоть отбавляй. Чуть не вырвалась из ловушки.

– А теперь вам хочется посмотреть новости, где наконец-то покажут, как вы ловите рысь?

– Было бы здорово, – рассмеялся Геллерт и протянул госпоже Цуллигер лежавшие перед ним на столе не высохшие носки. Та поблагодарила и тоже бросила их в корзину.

– Да, было бы здорово, – подтвердил Штальдер. – Только настоящих работяг по телевизору не покажут.

– А кого покажут?

– Наверно, никого. Разве что посылку, отправленную в Берн…

Скрип отворившейся позади двери прервал Штальдера.

На пороге возник коренастый толстощекий Ханс Цуллигер. От него разило сеном и скотиной.

– Гм, зоологи, – буркнул он хрипловатым голосом.

Вынул изо рта зубочистку и встал у печи.

– Хорошо, что я вас встретил. Оскар Боненблуст, шофер молоковоза, жаловался мне на тесноту гравийной площадки. Опять у вас новый уклонист, который парковаться не умеет? – поинтересовался никогда не опускавший закатанных рукавов Цуллигер.

Он снял деревянные башмаки и, покряхтывая, поставил их под печной выступ. Штальдер помолчал, обернулся к Цуллигеру, мельком взглянул на сидевшего рядом Лена.

– Да, у нас новый альтернативный служащий – один из тех, что с первого раза не понимают.

Лен все сильнее мечтал подняться наверх. Его одолевали сомнения: либо Штальдер самоуверенный выскочка, с которым лучите не иметь ничего общего и которого через четыре месяца, когда закончится служба, ему захочется поскорее забыть, или же это приятный, но скрытный человек с разухабистым и трудно перевариваемым чувством юмора? Лен взглянул сначала на Штальдера, потом на Цуллигера. За первые две недели в Вайсенбахе он уже несколько раз встречал на лестнице коренастого хозяина и здоровался с ним. Однако Цуллигер ни разу не ответил ему. Не взглянул он на него и теперь, по-прежнему продолжая стоять у печки. Лен допускал, что его растаманские дреды противны пятидесятилетнему фермеру.

– Обещал Боненблусту, что передам, – сообщил Цуллигер. – В следующий раз, когда он не сможет развернуться, будет гудеть до тех пор, пока вы не отгоните машину. Так что думайте сами, если не хотите выскакивать из кровати в полседьмого.

– Больше не повторится, – сказал Штальдер, взглянув на Лена, который вынужденно кивнул.

– Вам нужно обязательно высыпаться, – сказала Бернадетта Цуллигер. – Если днем работать, а ночью ловить рысей, то никакого здоровья не хватит.

– Мы стараемся… – начал было Геллерт.

– Они еще молоды, мамочка, – перебил его Цуллигер. – Им от недосыпа ничего не будет. Да и тебе оно не повредило бы. Если б ты по утрам вставала пораньше, тебе не приходилось бы при гостях убирать со стола неглаженые вещи.

– Еще раз услышу от тебя такую чушь, будешь сам свои вонючие штаны у колонки стирать.

Ханс Цуллигер ухмыльнулся жене, та покачала головой и отодвинула корзину с бельем в сторону. Цуллигер сел во главу стола, бросил взгляд на телевизор, где по-прежнему крутили рекламу. Потом повернулся к Штальдеру и Геллерту.

– Так что же привело вас к нам? Опять кофе кончился? Или на втором этаже слишком скучно?

– Новости хотим посмотреть, – смело ответил Геллерт.

– Хорошая отговорка. А кофе вам все-таки можно предложить? И мясца какого-нибудь? Или наш новый уклонист только на бобах?

Лен искал подходящий ответ, но тщетно.

– Так я принесу вам вегетарианский кофе, – съехидничал Цуллигер.

– Будет болтать-то, – вступилась Бернадетта, тем временем убравшая все вещи и севшая за стол.

– Да они знают, что я не со зла, мамочка, – заявил Цуллигер и повернулся к детям, чтобы спросить, не хотят ли и те чего.

Дочь лет пятнадцати жестом отклонила предложение и исчезла в своей комнате, а чуть более старший сын пробурчал нечто неразборчивое о стакане молока. Цуллигер вставил обратно вынутую на время разговора зубочистку и пошел на кухню, задев по пути огромное ботало.

Лен испытующе глянул ему в спину, вспомнив о висевших на стене трех черепах и лосе из охотничьего журнала.

– Вы рассказывали о посылке, – обратилась Бернадетта к Штальдеру.

– Да.

Тут начались новости.

– В Берн пришла посылка с отрубленными рысьими лапами. Отправили ее из Аргау.

На экране появилась с трудом скрывающая улыбку дикторша и начала рассказывать о зарубежных новостях.

– Отрубленными лапами? – переспросила Бернадетта.

– Вот именно.

– Одной из ваших рысей?

Дикторша читала текст о демонстрации профсоюзов во Франции.

– Не знаем, – ответил Геллерт. – Во всяком случае, это не Тито – его мы пеленговали три часа назад.

– Не только пеленговали, но и видели, – уточнил Лен, встрепенувшийся от имени рыси. – Тито спокойно лежал на выступе скалы за ветвями, смотрел на меня и даже не шевелился. Я был метрах в семидесяти и прекрасно его видел.

Дикторша взяла в руки новый листок и продолжила рассказывать о событиях за рубежом. Лен умолк, не ожидав от себя столь эмоционального описания.

– Но это могла быть рысь с ошейником?

– Завтра выясним, – ответил Геллерт.

– Надеюсь, на ней не было ошейника, – вздохнула Бернадетта. – А известно, из какой деревни пришла посылка?

– Откуда-то из Аргау. Даже Пауль, наш бернский начальник, ничего толком не знает. Но на открытке было написано: «Из бернских джунглей».

– Гм, – хмыкнула госпожа Цуллигер. – Уже есть какие-нибудь предположения?

– Конечно, есть варианты адресов. С фон Кенелем из Ленка, у которого в прошлом году делали обыск, я бы предпочел не встречаться. И еще парочка дворов в Гурнигеле, которые фигурировали в деле по последнему незаконному отстрелу. Но это было в декабре девяносто шестого. С тех пор, если не брать в расчет обыск у фон Кенеля, с рысями все было спокойно. Хотя я, конечно, знаю нескольких типов, попадавшихся мне во время пеленгования – от них можно ожидать чего-то такого. В Аблендшене, Виммисе, Фрутигене, Лауэнене. Везде найдутся люди, люто ненавидящие рысей и нас, зоологов. Но это лишь несколько имен. Поэтому мы вряд ли сможем помочь следствию.

– Пауль, кстати, не звонил егерям? – поинтересовался Геллерт. – Они наверняка что-нибудь знают.

– Я сам позвоню Беннингеру, – ответил Штальдер. – Еще бы хорошо Шпиттелера спросить, он отвечает за Зимментальскую долину. Но этот будет молчать, даже если что-то знает.

Госпожа Цуллигер не сводила с зоологов глаз.

– Как же мне вас жаль! Только вы поймали одну рысь, как тут же подстрелили другую.

– Ну, если подстрелили нашу, то на ошейнике должны остаться отпечатки пальцев. Другой вопрос – насколько это поможет следствию, – сказал Штальдер.

Ханс Цуллигер внес и поставил на стол поднос, заполненный чашками, ложками, водой, растворимым кофе, сахаром, «Ассугрином» [5] , молоком, колбасой и сыром.

– Вот, я достаточно постарался, угощайтесь. И объясните, о чем речь. Из-за телика я не совсем понял, о чем вы тут разговариваете.

– Мы говорим об отрубленных рысьих лапах, присланных в Берн, – просветила мужа Бернадетта и принялась раздавать чашки, ложки и маленькие тарелки.

– Гм-м, – промычал Цуллигер, поворачиваясь к Штальдеру и Геллерту. – И вы ищете рысь, к которой бы подошли эти лапы?

– Что-то вроде того, – ответил Штальдер, не выдав голосом ни малейшего раздражения. – Завтра мы…

– Сейчас покажут! – воскликнул Цуллигер-младший со стаканом молока в руке.

Все повернулись к телевизору. За дикторшей появилась фотография рыси, и Бернадетта Цуллигер перестала размешивать сахар в чашке. Некоторое время в комнате, за исключением голоса дикторши, не было слышно ни звука. Наконец, показали посылку с отрубленными лапами.

Лену вспомнилось, как Штальдер и Геллерт прежде рассказывали о Пауле Хильтбруннере, который в качестве начальника проекта время от времени вынужден был высказываться в новостях. Штальдер строил догадки, почему Пауль не любит показываться перед камерой, на что Геллерт с широкой ухмылкой предположил, будто его наверняка строит Марианна, и все хором расхохотались. Теперь же, когда они увидели посылку с широкими, мощными лапами, с пятнистой шкурой, которая сразу за голеностопным суставом обрывалась кровавым шрамом, было уже не до шуток. Бернадетта Цуллигер, ее сын и ее муж тоже заворожено смотрели на экран. Зубочистка, обычно ходившая ходуном во рту Ханса Цуллигера, на мгновение остановилась.

Сотрудник природоохранного ведомства кантона Берн показал прикрепленные к лапам записки, на которых значились имена разных людей.

– Совсем с ума спятили, – пробормотала госпожа Цуллигер.

Сотрудник ведомства рассказал, кто из зоологов, политиков и защитников природы был упомянут в записке.

– Что бы кто ни говорил, мне кажется, это детский сад какой-то! – возмутилась Бернадетта.

Ник Штальдер, Беньямин Геллерт и Улиано Скафиди молчали и не отрываясь смотрели на экран. Лен наблюдал за Штальдером и Геллертом. Геллерт сидел бледный, неподвижный, оглушенный. Штальдер смотрел на происходящее сузившимися, водянистыми глазами и твердил себе под нос четыре слога, сливавшиеся в слово, которое Лену придется еще не раз услышать: «Ду-бо-ло-мы».

В кадре появился бывший главный лесничий Обвальдена Лео Линерт, один из тех, чье имя упоминалось в записке. На заднем фоне виднелся лес, в котором Линерт тридцать лет назад выпустил на свободу первых рысей. Он глубоко оскорблен этой посылкой, сказал Линерт в протянутый микрофон.

Ханс Цуллигер пристально взглянул на Геллерта, на Штальдера. Оба смотрели, как камера надвигается на овечье стадо, и слышали, что за кадром рассказывают о рекордном количестве овец, задранных рысями в прошлом году. Позже на экране снова показалась улыбчивая дикторша. Перешли к другим новостям из Швейцарии. Что-то о падающих после урагана ценах на древесину.

Штальдер отвел взгляд от телевизора и уставился в стол.

–  Tant de merde [6] . – тихо и зло выругался Геллерт. Он поднялся со скамьи, не обращая внимания на кофе. – Надо подзарядить аккумуляторы на старых приемниках, если мы хотим завтра работать все вчетвером.

– Хорошая мысль! – похвалил Штальдер. Он был несколько удивлен. – И проверь, достаточно ли у нас карт. Там, в шкафу, завалялись какие-то старые. Я еще немного посижу. Если кто-нибудь позвонит, ты знаешь, где меня найти. С Беннингером я хотел бы поговорить лично.

– Ладно.

Геллерт быстро попрощался.

– Если завтра все будут пеленговать, надо починить антенну с отходящим контактом, – настолько робко вставил Скафиди, что его слова прозвучали, скорее, как вопрос.

– Ты ее еще не починил? – удивился Штальдер.

– Думал, она нам больше не понадобится.

– Завтра понадобится.

– Я посмотрю, что можно сделать, – смиренно произнес Скафиди, допил кофе, поблагодарил Цуллигеров и вышел.

Прежде чем Штальдер завел с Цуллигером беседу о рысях, Лен тоже отправился наверх, где ему было гораздо уютней. Ему не хотелось сидеть за одним столом с двумя скупыми на слова и непонятными ему провокаторами. В отличие от Скафиди, занявшегося починкой ручной антенны, и Геллерта, беспокойно и безустанно проверявшего аккумуляторы, Лен к завтрашнему дню особенно не готовился: взяв плеер и несколько компакт-дисков с джазом пятидесятых, он завалился спать и в полудреме недоумевал, почему вдруг так взбудораженно стал рассказывать о своей встрече с Тито.

4

Юлиус Лен не слышал молоковоза Оскара Боненблуста, по-прежнему лежал в наушниках и спал глубоким сном, когда на следующее утро Ник Штальдер громко окликнул его в открытую дверь. Штальдера Лен услышал, но не понял. Ощутив тяжесть в руках и ногах, он сообразил, что сегодня ему не дали выспаться. Лен выполз из нижнего отделения двухъярусной кровати, в которую никто не мог уместиться, не касаясь одновременно головой и пятками деревянного каркаса, и обнаружил, что Улиано Скафиди, спавший этажом выше, уже встал.

Когда, покачиваясь после сна и протирая глаза, Лен вышел в коридор, Штальдер уже пулей вылетал из своей комнаты забитой литературой о хищниках, анестезии и ветеринарной медицине. Лен пропустил его, зашел в ванную и, сидя на унитазе, принялся, как и каждое утро, рассматривать плакат с изображением рыси – снимок неизвестного ему фотографа по имени Жак Селяви. Потом переплел дреды и подставил голову под холодную воду.

Он вошел в большую светлую гостиную, где много места занимали рабочий стол с двумя компьютерами и три стеллажа, забитых картонными коробками, зарядными устройствами, ошейниками, запасными аккумуляторами, налобными фонариками, пластмассовыми чемоданчиками, папками и книгами. Одна из стен гостиной была полностью завешана шестью аккуратно подогнанными друг к другу картами. На них в масштабе 1:50000 были изображены Северо-Западные Альпы. В картах торчали тринадцать красных и синих булавок, которыми помечались места, где в последний раз пеленговали рысей. Красными помечали самок, синими – самцов.

Стол посередине комнаты был уставлен посудой, хлебом, молоком и кукурузными хлопьями, еще на нем стояла бутылочка «Пингу», любимого сиропа Геллерта. Однако за столом никого не было. Штальдер в теплых брюках со множеством боковых карманов сидел с куском хлеба в руках перед компьютером и искал на сайте газеты «Санкт-Галлер Тагблатт» сообщение об отрубленных лапах – вчера вечером он дал свой комментарий по просьбе одного журналиста. Скафиди стоял на кухне в штанах от лыжного костюма и жарил яичницу.

– Попробуем-ка лучше эту антенну, Скафиди, – сказал Геллерт, широкими шагами вошедший в гостиную в темно-синем термобелье, держа в руках странную металлическую конструкцию и легким кивком приветствовав Лена. – Ничего не имею против твоего ремонта, но с той антенной достаточно один раз упасть, чтобы она опять сломалась.

Геллерт положил ни разу не попадавшуюся на глаза Лену конструкцию на стол, между маслом и «Несквиком», и защелкал разными шарнирами. Странная вещица становилась все более похожей на телевизионную антенну Штальдер уже нашел статью и критически взглянул на геллертовский новодел:

– Ты уверен, что она работает.

– Уверен. Я сам ее собирал.

– А как мне ее держать? – поинтересовался Скафиди, переворачивая яичницу на сковороде. – То есть почему у нее шесть усиков, когда у обычных антенн – четыре?

– Не беспокойся, тебе не придется с ней пеленговать. Вы с Леном возьмете обычные.

Лен знал, что еще не очень ловко обращался с антеннами. И стремился поскорее приспособиться. Сев за стол и отрезав себе хлеба, он принялся рассматривать фотографии на облицованных плиткой и не занятых картами стенах. Фотографии, которые Штальдер и Геллерт делали «в полях» за последние годы. Рыси на воле. Самка Мила с двумя детенышами, сразу после их рождения. Рена – только кисточки на ушах и острый, как нож, взгляд. Следы на снегу, ведущие с открытого поля к лесной опушке, под ослепительным солнцем, внизу подпись: «Зико». Все это рыси, чьи лапы могли теперь лежать в Берне у судмедэкспертов.

Лен мог бы отнестись к этому с безразличием. В конце концов, он ведь просто проходил альтернативную службу. Через три с половиной месяца он уедет отсюда обратно в город и станет искать новую работу. Быть может, его завораживала смена обстановки – здесь, в Альпах, где у него еще не сформировалось привычек. В Альпах, из-за рысей переставших быть лишь кулисой, на фоне которой, как на открытке, достаточно было запечатлеть яркий силуэт под отливающим стальной синевой небом. Или, может, он не мог забыть вида усыпленной, ровно дышавшей Мены. Так или иначе, Лен с некоторым раздражением констатировал: внутри него теплилось нечто похожее на надежду, что присланные лапы отрублены у рыси без передатчика.

Удовлетворившись тем, как его процитировали в статье, Штальдер подсел к столу.

– Что ты сказал журналисту? – спросил Геллерт.

– Ничего особенного. Ты бы сказал то же самое, – отозвался Штальдер. – Что хотя в прошлом году и было зарегистрировано рекордное число задранных овец, все равно сто пятьдесят семь из тридцати девяти тысяч – это меньше, чем полпроцента.

Ему тоже хочется почитать, сказал Скафиди, выложил обжаренную с обеих сторон яичницу на тарелку и сел за компьютер.

– Не засиживайся в Сети, – предупредил его Геллерт. – Из-за этого не работает телефон, а мы ждем звонка от Беннингера.

– Лишний раз подключаться не обязательно, страничка «Тагблатта» еще на экране, – сказал Штальдер. – И Беннингер так быстро не отреагирует. Сначала ему надо навострить уши, хотя как только он объявится где-нибудь с рысьими следами на капоте, то все сразу рты позакрывают. А Шпиттелер, который, может, и знает браконьеров, будет отмалчиваться.

Скафиди спросил о Шпиттелере. Штальдер рассказал, какой цирк устроил высокомерный бородач Шпиттелер, когда прошлой осенью на одном склоне нашли трех задранных рысью серн.

Лену не терпелось узнать, как к рысям относится Ханс Цуллигер.

– Это и мне интересно, – проворчал Геллерт. Острый на язык Цуллигер вызывал у него подозрение.

С Цуллигером все в порядке, вступился Штальдер. Он, конечно, не фанат рысей, но и отстреливать их не станет. Они с Цуллигером разговаривали об овцеводстве, повадках рысей в зависимости от местности и возможности переселения нескольких диких кошек в Восточные Альпы. Цуллигер – реалист. На него можно положиться. А вот Шпиттелер, наоборот, вечно юлит.

Лену показалось, что Геллерт не вполне разделяет мысли Штальдера, потому что он отвлеченно смотрел в окно. Лен тоже перевел взгляд на улицу и впервые увидел снег, валивший так густо, что не видно было другого края Зимментальской долины. Он начал переживать, удастся ли провести удачное пеленгование в такую погоду. Вытащив из тарелки несколько свисавших туда растаманских прядей, он присоединил их к косичкам. Отметил, что никто не включил радио, и пронаблюдал, как Штальдер с отсутствующим видом намазывает на хлеб еще твердое масло.

Скафиди вернулся к столу и взял последний кусок хлеба.

– В газете лапам отвели так много места, даже удивительно.

– Актуальная тема, – подтвердил Штальдер. – В «Блике» фотография лап на первой полосе.

– Думаешь, нам придется убрать с карты одну булавку? – спросил Лен Геллерта, склонившегося над недавними пеленгационными бланками, разложенными на столе между антенной и тарелкой с кукурузными хлопьями.

– Это ты узнаешь сегодня, когда запеленгуешь бегущую без лап рысь, – встрял Скафиди, с молодцеватым выражением лица и куском яичницы во рту.

Был ли то базельский или северо-итальянский юмор, так и осталось загадкой. Штальдер подавил улыбку, Геллерту было не смешно.

– Это точно не лапы Тито, Телля и Сабы, их пеленговали в тот же день, когда пришла посылка, – сказал Геллерт, рассматривая на булавки.

– И точно не Мены, – добавил Штальдер. – Лапы из посылки явно не принадлежали худенькой семнадцатикилограммовой самке.

– Откуда ты знаешь? Ты же их только по ящику видел, – сказал Геллерт.

– Я, конечно, могу ошибаться, но я уверен, что это не Мена.

Геллерт не стал спорить и снова углубился в бланки. Скафиди скрипнул ножом по тарелке.

Геллерт зашарил по столу в поисках ложки, которой начинал есть хлопья, не нашел ее и махнул рукой. Продолжил говорить, назвал имена Геры, Сабы, Балу и Рены – с ними все было в порядке, их пеленговали позавчера, то есть когда посылку уже отправили. И все же присланные лапы могли быть отрублены у рыси с ошейником. Геллерт подытожил:

– Мила, Кора, Вино, Зико, Неро и Мена.

Штальдер запил кусок хлеба холодным молоком.

– Я же говорю, Мену можешь вычеркнуть. Но на всякий случай, запеленгуем и ее, запеленгуем всех, всех шестерых и всех сегодня.

– Да, – откликнулся Геллерт, найдя свою ложку рядом с телевизором.

Там уже некоторое время висела экранная заставка. «В счастливейшие мгновенья я чувствую себя под угрозой вымирания», – так звучала строка, мерцающим синим шрифтом плывшая по экрану. Сегодня эти слова показались Лену особенно странными: хотя они и имели отношение к сохранению видов, но то, что их написал какой-то зоолог, было полнейшим абсурдом. Лен вспоминал только что названные имена рысей, наверняка ассоциировавшиеся у Штальдера и Геллерта с многочисленными картинками, которые они, не долго думая, могли бы прикрепить к карте булавкой.

Геллерт принялся за размякшие хлопья.

Штальдер отложил хлеб в сторону, исчез в комнате альтернативных служащих, где рядом с двухъярусной кроватью лежали ловушки, сети, инструменты и западни, вернулся со старым приемником, вынул аккумуляторы из зарядного устройства, проверил заряд и вставил их в приемник.

Зазвонил телефон. Он стоял на подоконнике в углу комнаты, у стены с картами – чтобы можно было быстро ориентироваться во время разговоров о координатах, обнаружении задранной жертвы или безуспешном пеленговании. Геллерт снял трубку. Звонил руководитель проекта Пауль Хильтбруннер, некоторые из его слов долетали и до стола. Лен не понимал, о чем идет речь. В основном говорил Хильтбруннер, Геллерт чаще всего кивал головой и поддакивал, ни разу не переведя взгляд на карту. Вставляя в приемник двенадцать батареек, Штальдер то и дело посматривал на Геллерта, словно спрашивая, в чем дело.

Лен представил себе как раздражены, должно быть, Пауль и Марианна Хильтбруннер. Знал он их поверхностно, встречался лишь однажды: в свой первый рабочий день, когда утрясал в Берне все бумажные формальности, и оба они были тогда слишком заняты, чтобы общаться с ним – с тем, кто проработает всего четыре месяца. Он не знал, давно ли они борются за расселение и выживание рысей в Швейцарии. Но знал, что раньше они пеленговали во французской и швейцарской частях Юрских гор – в восьмидесятые, а то и в семидесятые годы.

Геллерт положил трубку и, глядя в никуда, остался стоять у телевизора.

– И что же он сказал? – спросил Штальдер.

– «Про Натура» интересуется насчет продолжения экскурсий.

– Пеленгаций по выходным?

– Да. Число желающих растет. Пауль говорит, что лапы всколыхнули у горожан волну интереса к рысям. Школьные учителя из Берна и Базеля названивают и рвутся приехать с целыми классами.

– Значит, ты повязан «Про Натурой». Целые классы из Берна и Базеля… Нам бы из Цвайзиммена школьников дали! – взмахнув руками, воскликнул Штальдер. – А с чего это они в бюро звонят, а не сразу на станцию?

– Не знаю. Наверно, первым нашли номер Пауля, – ответил Геллерт, все еще стоя у телефона.

– Пауль тут вообще ни при чем. Он к этому отношения не имеет. Ему дела нет, что на экскурсию приедет слишком много народа. И все будут идти так медленно, что даже следов рыси не найдут, как несколько недель назад на Яунском перевале.

– Знаю, знаю. Пауль тоже говорит…

– Объясни ему, что он сразу должен отсылать людей к тебе. Или лучше сразу в «Про Натуру». Они ведь на этих экскурсиях зарабатывают, так пусть и организуют. Слишком уж ты много с ними возишься, тратишь выходные, зарабатываешь какие-то гроши, забросил свой диплом, а в понедельник – гол как сокол, и все потому, что таскаешь за собой этих городских учителишек, у которых под новомодными горными ботинками через три шага уже мозоли.

– Да ладно, все не так плохо.

– Разве?

– Нет. А Паулю сейчас лучите не перечить. Он, кстати, и с тобой хотел поговорить.

– Что ж ты не дал мне трубку? Я ведь сижу в двух метрах от тебя.