Настоящая фантастика – 2014 (сборник) Ясинская Марина

1

Уинифред Котовски должна была стать первым человеком, который умер на нашей планете. Несчастье случилось с ней еще в Солнечной системе. Но она узнала об этом только семь лет спустя. Через три года после старта с околоземной орбиты стандартный серийный корабль «Поиск 213» вышел за пояс Койпера и запустил двигатель Алькубиерре, создавший вокруг корабля замкнутый пузырь с отдельным «куском» пространства-времени. Позади корабля за счет сжатия дополнительных измерений пространство-время расширялось, а впереди, за счет их расширения, сжималось, что приводило к перемещению пузыря вперед со сверхсветовой скоростью. Мгновенно «Поиск» оказался на границе системы Глизе 581 и еще четыре года потратил на то, чтобы достичь планеты Глизе 581 d, находящейся в «поясе жизни». Еще во время полета Котовски – биолог и оператор систем жизнеобеспечения – начала замечать отклонения в своем здоровье и вскоре поняла, в чем дело: в ее поджелудочной железе поселилась агрессивная, нечувствительная к терапии опухоль, съедавшая ее заживо.

Какое-то время она скрывала свое состояние, пытаясь в одиночку справиться с ужасом и обидой на мироздание, потом призналась своим друзьям и категорически запретила им разворачивать корабль – она знала, что не доживет до возвращения. И когда первый шаттл с группой исследователей нырнул в облачный слой Глизе и Уинифред разглядела в иллюминатор непривычные иссиня-темные пески, светло-розовые в солнечных лучах снежные вершины гор и такую знакомую голубовато-зеленую ширь океана, она заплакала навзрыд: по черным, усыпанным звездами небесам, которые никогда не увидит, и по недосягаемой Земле, где осталось столько несказанных слов и незаконченных дел.

Сама планета, как скоро выяснилось, была долгожданным подарком для человечества. С гравитацией в полторы единицы, с достаточным содержанием кислорода в атмосфере, с биосферой, миллиарды лет остававшейся в пределах океана и не породившей сколь-нибудь высокоразвитых форм, она была прекрасным кандидатом на колонизацию. Что было удачей, но не чудом: если учитывать, что в Галактике были обнаружены триллионы планет, то получалось, что среди них должно быть немало землеподобных, а среди них – немало настолько землеподобных, что они были пригодны для колонизации. Разумеется, найти такую планету во время 213-й поисковой экспедиции было чистым везением, и Уинифред порой думала, не было ли то, что случилось с ней, жертвой, которую потребовала себе злобная Вселенная.

Оставайся Уинифред на Земле, она, наверное, впала бы в депрессию и позволила бы себе умереть, а может, и покончила жизнь самоубийством – происшедшее с ней было слишком нелепо и несправедливо, и она не желала больше иметь дела с миром, выкидывающим такие штуки. Но она не хотела стать обузой для коллег, по крайней мере, до тех времен, пока симптоматические препараты поддерживали ее в рабочем состоянии. И чтобы сохранить разум, она начала конструировать себе религию.

Первым догматом стало то, что ее убивал космос. Это предположение было весьма правдоподобным. С космонавтами дела обстояли примерно так же, как с рентгенологами в ХХ веке: онкология была их профессиональным заболеванием. Хотя солнечные вспышки легко было предсказать и укрыться от них, колебания галактического излучения были менее изучены. С годами почти все космонавты набирали избыточную дозу радиации, что и приводило к печальным последствиям. Разумеется, достоверно доказать происхождение своего заболевания Уинифред не могла – оставалось вполне вероятным, что ее подвели, к примеру, собственные гены, но точность и доказуемость в деле изобретения веры никогда не требовалась. Потому что второй догмат религии Уинифред был совершенно невероятным и недоказуемым, но она положила себе верить в него беззаветно и некритично. Он гласил: космос может ее спасти. Точнее: Глизе 581 d может ее спасти.

Уинифред специализировалась на молекулярной биологии. Перед ней была совершенно неисследованная биосфера планеты. Поэтому она положила себе верить, что сможет найти вещество, которое чудесным образом полностью исцелит ее. Уинифред было нетрудно его себе представить – с точностью до атома и до химической связи. Это должен был быть белок-катализатор, способный активировать участки ДНК, отвечающие за выработку естественных антионкогенов. Именно мутация этих участков и приводила к бесконтрольному размножению раковых клеток в организме. Уинифред вообразила себе белок, способный проникать в ядра, осуществлять обратную транскрипцию и восстанавливать мутировавшие цепочки ДНК, вновь запуская противоопухолевый иммунитет. Это был весьма правдоподобный сценарий, и если бы такого белка не существовало, Уинифред, несомненно, посоветовала бы Вселенной его придумать. Но ей удалось поверить, что он существует и просто играет с ней в прятки. Она попросила врача экспедиции провести биопсию, выделила клеточную культуру и начала поиск. И когда три месяца спустя, изучая местный аналог кольчатых червей, обнаружила вещество, о котором грезила ночами, накачанная обезболивающими препаратами, даже не слишком удивилась.

Снова никому ничего не рассказывая, она выделила препарат и начала вводить его себе (то, что она смогла его очистить и стабилизировать в полевых условиях, Уинифред тоже не удивило – у нее уже просто не было сил на эмоции). И лишь после того как ее самочувствие улучшилось, а анализы показали стремительное уменьшение опухоли, она впервые спросила себя: «А что, собственно, произошло? И что из этого следует?»

2

Сначала, Уинифред, разумеется, казалось, что она на пороге открытия универсального лекарства против рака. Но Вселенная приготовила для нее еще один сюрприз: препарат оказался «Уинифред-специфичным», он действовал только на ее опухоль и только в ее организме – что поздоровевшую Котовски не просто удивило, а ошарашило. Какое-то время она была готова уверовать в чудо и в то, что у Вселенной она на особом счету. Однако скромность и здравый смысл, внушенные ей с детства, не подвели – Уинифред задала себе ключевой вопрос: «Если это чудо, то в чем его смысл?»

Ответ, который тут же пришел ей в голову, был невероятным, беспрецедентным и одновременно единственно возможным: на Глизе 581 d исполнялись желания. С тех пор Уинифред назвала планету Неверленд, что впоследствии стало официальным названием, так как в своем завещании миссис Котовски строго запретила давать ей и каким-либо географическим объектам на ее поверхности свое имя.

3

Уинифред Котовски вернулась на Землю, ушла из Звездного флота, купила яхту и следующие несколько лет провела с семьей на Великих американских озерах, кочуя от острова к острову и всячески уклоняясь от встреч с журналистами, коллегами и правительственными чиновниками. Позже, когда шум вокруг открытия новой планеты утих и началось формирование корабля колонии, она незаметно, с черного хода вернулась в науку и занималась до самой старости исследованием противораковых белков, не сделав, к сожалению, сколь-нибудь значимых открытий. Уинифред умерла в возрасте ста семи лет – на своей яхте, под толстым желто-оранжевым одеялом, которое сама связала, в окружении детей и внуков.

Историю ее чудесного исцеления колонисты узнали из письма, которое она оставила на планете в герметичном контейнере. Для того чтобы ее не признали тут же сумасшедшей, она приложила к письму результаты своих обследований до и после лечения, а также образцы полученного вещества и клеточную культуру опухолевой ткани.

«Я не представляю себе принципов работы механизма, который случайно запустила, – писала Уинифред. – Полагаю, значение имеет сила желания и то, что я ясно представляла себе желаемый объект. Несомненно, вы рано или поздно столкнетесь с действием этого механизма. Я думаю, что широкое распространение информации сейчас преждевременно, но и ее депонирование в архивах ведомств госбезопасности неразумно. В данном случае решение должны принимать те, кого она непосредственно коснется, – то есть вы. Вы достаточно компетентны и малочисленны, чтобы выработать стратегию поведения, основанную на здравом смысле. Надеюсь, что вы воспользуетесь этим преимуществом».

Надо думать, колонисты не сильно обрадовались, прочитав это послание. Вряд ли им хотелось разбираться с таинственной «волшебной палочкой», которую любезно подсовывала им планета. У них были совсем другие планы. Открытие Уинифред сулило больше проблем, чем возможностей. И первой и главной проблемой было то, что, если информация дойдет хотя бы до командования Звездного флота, колонию немедленно свернут, а планету закроют. Такого варианта развития событий колонисты не хотели допустить ни в коем случае – они уже много лет жили с мыслью, что им предстоит осваивать новую планету, и не были готовы поступиться своим будущим.

К счастью, большое расстояние и нерегулярная связь с Землей давали колонистам необходимую свободу маневра.

4

Очень быстро выяснилось, что экспериментально данные Уинифред не подтверждаются. Нет, касательно ее личного случая все было в порядке. Белок исправно уничтожал клетки опухоли Уинифред и игнорировал остальные клеточные культуры. Но больше исполнить свое желание не удалось никому. Экспериментаторы до потемнения в глазах думали о белых шариках и черных кубиках, о молекулах и атомах, морили себя голодом и жаждой до потери сознания, мечтая о растворе глюкозы, – все было тщетно, ни одному из них не удалось материализовать даже самый простой объект.

Напрашивалось два объяснения. Первое – Уинифред действительно была сумасшедшей, либо что-то перепутала, либо обладала уникальными способностями, не зависящими от планеты. Второе – экспериментаторам просто не удалось достичь нужного уровня концентрации, ведь ими двигало только научное любопытство, и они знали, что в любой момент могут прервать опыт; а для Уинифред поиск протеина был буквально делом жизни и смерти.

Здесь нужно учитывать, что колония не обладала достаточными ресурсами, чтобы тратить их на столь расплывчатые исследования. Хотя планета и была пригодна для жизни, она все же нуждалась в частичном терраформировании. Работы было много, людей мало. Поэтому службе статистики был поручен мониторинг подозрительных событий, а изучение проблемы отложили в долгий ящик.

5

Долгое время исследования, на которые тратилось мало времени и денег, давали незначительный результат. Статистики исправно представляли в головную контору сведения о потерянных и через несколько лет чудесным образом найденных домашних любимцах, о появлении копий умерших людей (правда, то были именно копии, причем неорганические) и прочих странных случаях. Однако все эти случаи были сильно разобщены в пространстве и во времени, и непонятно было, как их анализировать.

Здесь, как сказал бы автор XIX века, наша история прощается со страстной и непредсказуемой миссис Котовски и выводит на сцену героя совершенно другого склада. Рудольф Хофф был скромным служащим статистического бюро в городке Лилиенталь. Прекрасный семьянин, счастливый отец двух детей, обожаемый муж своей обожаемой жены, хороший друг, с которым всегда можно было перекинуться в карты, сыграть в гольф или съездить на рыбалку. Но – никакой работник. Собственно, ему поручили мониторинг в рамках «программы Котовски» именно потому, что он не ленился отслеживать массивы однообразных данных и не претендовал на большее. Если же ему поручали мало-мальский анализ полученных данных, он замучивал коллег, постоянно консультируясь у них и фактически уговаривая сделать работу за него. Но механическая и потенциально безрезультатная деятельность была, казалось, создана для него. Или он был создан для нее.

Однажды Рудольф обратил внимание на случаи идиопатических инсультов у подростков пятнадцати-шестнадцати лет. Слово «идиопатических» означало, что они возникали буквально на пустом месте и у детей, обследование которых не выявляло никаких патологий. На Земле было известно всего несколько случаев инсультов в раннем возрасте, и все они были связаны с предшествующими, часто врожденными заболеваниями. На Неверленде это случалось чаще. Статистически достоверно чаще. И без предупреждения.

Возможно, информация взволновала Рудольфа потому, что у него было два сына-подростка. Поэтому он сделал то, чего не рекомендовало ни одно утвержденное руководство по обработке данных: запустил систему на поиск других уникальных событий в регионах, отмеченных нарушением статистической закономерности, во временном диапазоне два месяца: месяц до случая инсульта, месяц после случая инсульта. И отправился домой, поскольку как раз был конец недели. Вероятно, в эти два дня он был особенно нежен со своими мальчиками и одновременно – необычно задумчив и рассеян.

Когда же в понедельник Хофф вернулся на рабочее место, его ждал потрясающий ответ: в тот же период времени в тех же регионах наблюдались погодные катастрофы: землетрясения, ураганы, сходы лавин, селей и даже цунами. Причем катаклизмы были тоже в своем роде «идиопатическими» – возникали без причины и были нетипичны для местности.

Придя к подобному результату, любой другой испугался бы, что его сочтут малокомпетентным, и придержал бы выводы при себе. Но Рудольф был начисто лишен амбиций. Его в тот момент волновало только одно: грозит ли что-либо его мальчикам. И тогда он решился на новый нестандартный поступок: зная осторожность своего непосредственного начальника, Хофф отправил свой доклад прямо во всемогущий Санитарно-эпидемиологический комитет. И там его прочитали.

6

Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы вспомнить о записке Котовски и найти связь между спонтанными погодными катастрофами и инсультами у подростков в одно и то же время, в одном и том же регионе. Для этого хватало бытовых знаний о психологии подростков, а именно того, как часто они мысленно желают, «чтобы все сдохли» и «гори все огнем». Когда психологи более глубоко изучили биографии юных пациентов, стало ясно, что у большинства из них было так называемое «дисгармоничное» развитие – они находились в затяжном конфликте с родителями, школой или вообще со взрослым миром. Причины были самые разные, но последствия оказывались неизменно разрушительны как для самого бунтаря, так и для его окружения. Очевидно, если взрослым не хватало первобытной силы желания, чтобы воспользоваться «эффектом Котовски», а детям не хватало четкости воображения, то подростки инстинктивно находили то сочетание этих качеств, которое запускало механизм «исполнения желаний».

Население Неверленда в тот момент составляло около пять миллионов человек. Среди них было около миллиона детей. Поэтому, когда Санитарно-эпидемиологический комитет осознал, что по планете ходит миллион потенциальных бомб, которые только ждут своего часа, он принял меры, и очень быстро.

Была разработана так называемая процедура биоблокады. При первых признаках полового созревания подросткам вживлялся под кожу инъектор с датчиком, который, ориентируясь на уровень стрессорных медиаторов в крови, вводил пациенту ту или иную дозу легких седативных средств. Также проводились многочисленные тренинги среди подростков по самоконтролю и психотерапевтические беседы, но наиболее надежным средством все же считалась биоблокада. Побочными эффектами ее были вялость, сонливость и апатия, что, разумеется, не слишком нравилось ни самим подросткам, ни их родителям, но и положительный эффект был налицо: если в начале введения биоблокады фиксировалось десять-пятнадцать случаев «болезни Хоффа» в год, то ко времени моего появления на свет статистика свелась к одному случаю за десятилетие. Даже если ребенок начинал «падать», как я, его самоуничтожение удавалось задержать более серьезными препаратами, и он не превращался в «выскочку» – так на жаргоне называлась клиническая манифестация болезни Хоффа. Мой случай был уникальным, потому что я «упала» задолго до подросткового возраста. После этого инцидента комитет стал вводить предварительную биоблокаду детей с посттравматическим синдромом.

Сыновей Рудольфа болезнь Хоффа не коснулась. Оба благополучно выросли и прожили долгую жизнь. Столь же незаметную и счастливую, как их отец и мать.

1

Лева явился за мной около полудня, когда я уже изрядно оглохла от подростковой музыки и обалдела от подростковой порнографии. Кажется, Курт интуитивно нашупал свой путь к биоблокаде: его любимые композиции и ролики погружали в транс не хуже транквилизаторов. Я была почти рада выбраться из участка на свежий воздух.

– Так вы говорите, мальчика нашли? – сказала я, садясь в машину.

– Да, он успел добраться до плато и спрятаться в пещере. Сейчас спасатели его обложили и ждут, пока он выйдет.

– Разумно. Заедем к доктору Нистрому, мне нужна сумка с набором для ЧС.

– Не нужно, я уже прихватил. Мы можем сразу отправляться в горы.

– Хорошо, вы молодец, Лева.

«А особенный молодец – сержант Роджерс, – подумала я. – Умеет не задавить в подчиненных инициативность. Уважаю».

Говоря честно, я все еще надеялась, что от меня потребуется только присутствие. Полицейские – профессионалы, рейнджеров специально обучали действовать в чрезвычайных ситуациях, а я нездешняя и новичок, мое дело – не путаться под ногами да вовремя попадать в вену, что я хорошо умею.

Дорога плавным зигзагом подбиралась к ближайшей к городу горной цепи, увенчанной двумя высокими голыми скалами, словно огромными рогами. Между ними тянулась бурая скальная стенка, скупо поросшая зеленью. У подножия, куда стекали многочисленные ручьи, зелень была гуще – настоящий лес.

Мы проехали под сводами светло-бурых буков, затем под пологом темных дубов. Потом дорога сделала еще одну петлю и… неожиданно кончилась у самой скальной стенки. Мне это очень не понравилось.

– Мы что, уже добрались? – спросила я Леву, словно могла изменить реальность своим вопросом.

– Ага, – ответил он как ни в чем не бывало, достал из багажника белую сумку с красным крестом и повесил за спину. – Дальше придется пешком. Вы не беспокойтесь, – видимо, он заметил, как я побледнела. – Здесь широкая тропа, школьники каждый год ходят на экскурсии. И невысоко. Всего полкилометра.

2

За следующие несколько часов я прониклась глубоким уважением к школьникам из Нейдорфа. В самом начале пути тропа была еще как-то прикрыта деревьями – маленькими кривоватыми горными дубами, корни которых были похожи на старческие пальцы, впившиеся в землю, и я даже опиралась на их стволы, когда чувствовала себя неуверенно. Но стоило нам подняться метров на сто, как дубы неожиданно кончились, и пришлось буквально лезть по скалам, ориентируясь лишь на полустертые метки красной краски, которые выделяли не совсем отвесные участки скалы, гордо назвавшиеся «тропой».

Лева был выше всяких похвал, галантен и вездесущ – то он протягивал мне руку, затаскивая на следующий уступ, и тут же спускался ниже меня: «Я страхую, фрау Фишер, не бойтесь!» – и снова оказывался рядом, протягивая фляжку с водой. Мы оказались на солнечном склоне, и становилось все жарче, пот заливал глаза, сердце колотилось, как бешеное. Я давно уже плюнула на свою гордость и ползла на четвереньках, прижимаясь животом к нагретому светлому камню, который пах пылью и ежевикой. Впервые с нынешнего утра у меня из головы вылетели все мысли о выскочке. Я только думала о том, где мне упасть мешком и сказать, что я больше не могу, но никак не могла найти достаточно широкой площадки для осуществления задуманного. Нежные растрепанные полупрозрачные облачка у нас под ногами милосердно прикрывали оставшуюся внизу долину, скрадывали ощущение высоты.

Наконец я снова увидела перед собой деревья, проползла еще немного вверх, цепляясь за корни, и обнаружила, что тропа из почти вертикальной стала почти горизонтальной.

– Ну вот и добрались, – радостно сообщил Лева. – Теперь немного осталось.

Тропинка, пронзавшая дубовую рощу, оказалась короткой: пройдя метров двадцать, мы оказались на широкой равнине, похожей на большое зеленое блюдце, по которому были разбросаны обгрызенные кусочки сахара – ноздреватые белые камни.

– Здесь под нашими ногами целый лабиринт, – пояснил Лева. – Каждый камень – это пещера, которая еще не вскрылась. А в них запас грунтовых вод для всего поселка – с другой стороны горы родники, потом я вас туда свожу.

– Звучит необыкновенно ободряюще, – проворчала я себе под нос.

– Вам обязательно нужно спуститься в пещеры, когда все закончится. – Лева просто лучился оптимизмом. – Это незабываемое зрелище. Галереи, подземные залы, озера с прозрачной водой! Красота, которая не была создана для человеческих глаз. Пойдемте, когда все закончится.

Я сразу увидела спасателей и сержанта Роджерс среди них (неужели и она поднималась по этой тропе?). Они спокойно сидели полукругом между камней, покуривали, тихо переговаривались – ни дать ни взять туристы на прогулке. Но под рукой у каждого было оружие, причем не револьверы полицейских, а настоящие винтовки. Это меня удивило: никогда не слышала о том, чтобы спасателей вооружали.

Чем ближе я подходила, тем понятнее становилось, что отряд только кажется спокойным. Они не повышали голосов, но в тоне была ясно различима агрессия. Сержант Роджерс спорила с одним из спасателей – высоким седовласым мужчиной с худым загорелым лицом, орлиным носом и гладко выбритым твердым подбородком, при виде которого мне сразу пришла в голову невесть откуда взявшаяся фраза «благороднейший старик».

– …Совершенно недопустимо! – сказала сержант Роджерс, как только я оказалась достаточно близко, чтобы различать слова.

– Вы решитесь повторить для протокола? – невозмутимо, но с явной угрозой в голосе поинтересовался «благороднейший старик». – Что именно недопустимо? Обеспечить максимальную безопасность моим людям?

– Безопасность – это наша цель, – отступила сержант Роджерс. – Но, Вальтер, я прошу…

Клянусь, она произнесла именно это слово: «прошу». Начальник городской полиции – спасателю. Пусть даже командиру отряда, судя по тому, как на него смотрела вся одетая в хаки команда с винтовками.

– Мэри, здесь доктор Фишер, – Лева, видимо, решил, что нужно вмешаться, и заработал тяжелый взгляд старика.

– Доктор Фишер? – быстро переспросил тот, не дав сержанту Роджерс вставить ни слова. – Что ж, еще одно мнение нам не помешает. – Он смерил меня взглядом. – Как вы полагаете, доктор… Наш выскочка, судя по всему, залег глубоко в этой пещере. – Он ткнул пальцем в темное пятно на скале метрах в пятидесяти от нас. – Я предлагаю, не подвергая никого ненужному риску, воспользоваться гранатами объемного взрыва и, так сказать, похоронить проблему. Но наша мадам полицейский возражает, хотя сама не может ничего предложить.

– А у вас есть такие гранаты? – удивилась я. – Откуда?

Вальтер усмехнулся, вздернув правый уголок рта. Я заметила на его левой щеке перед ухом тонкий неровный шрам, а также то, что левая половина лица менее подвижна. Похоже, в молодости он крепко дрался и не боялся боли.

– Откуда, не ваше дело, доктор. Это мы с мадам полицейским давно решили. Лучше скажите, вам больше понравится, если я пошлю своих людей в пещеру, чтобы выкурить оттуда парня, а он устроит тарарам? И скажите, каковы шансы, что он его не устроит? Он сейчас бешеный, зол на всех и не контролирует себя, а мадам Роджерс просит обращаться с ним, как с хрустальной вазочкой.

– Могу я взглянуть поближе на вход в пещеру? – попросила я.

Вальтер удивленно вскинул брови, но кивнул.

– Желание дамы – закон. Клавдия, детка, дай-ка доктору свою пушку.

Одна из спасателей – женщина лет тридцати, одетая почему-то в темную длинную юбку прямо поверх штанов и темный же платок, скрывавший почти все волосы, кроме выбившейся на лоб белокурой пряди, – протянула мне снайперскую винтовку с оптическим прицелом.

– Смотрите вот сюда. Не бойтесь, она на предохранителе. Не выстрелит.

– Спасибо.

Я «прицелилась» в темноту пещеры. По правде говоря, я ничего не планировала увидеть и придумала эту отговорку, чтобы потянуть время. Мне все еще не хотелось втягиваться в спор между сержантом Роджерс и командиром спасателей, который явно начался не сегодня и закончится не завтра. Но вдруг в темноте я заметила едва уловимый блик. Что-то белое мелькнуло у самого входа в пещеру, как будто кто-то на мгновение выглянул из-за поворота коридора и тут же спрятался. Но, возможно, мне это только показалось. Я ведь не охотник и не следопыт.

– Так что скажете, доктор? – наседал Вальтер. – Можем мы рисковать…

– Не думаю, что доктор Фишер должна… – вступился за меня Лева.

А я уже не могла удержать свое воображение. Внезапно я увидела нас со стороны. Нас всех. Как будто огромный макет горы. На ее вершине маленькие человеческие фигурки, пещера, уводящая вглубь, в тот самый лабиринт, о котором рассказывал Лева. Галереи, залы, озера… И маленький человечек, прячущийся в темных коридорах. Ему холодно, он напуган, не понимает, что с ним происходит. Ему кажется, что он бредит…

– Почему мы до сих пор живы? – спросила я.

– Что? – Вальтер встал и шагнул ко мне, так что я хорошо смогла оценить разницу в росте. – О чем вы, доктор?

Лева тоже придвинулся на шаг, встав за моей спиной.

Но мне было уже плевать на их самцовые игры – я увидела всю картину полностью, в том числе то, что спрятано между линий, как на заданиях в детских журналах. «Найди собачку». Я их в свое время нарешалась в больнице до одурения.

– Почему он еще ничего не сделал? Не обрушил гору вместе с нами? Не смыл нас огромной волной? Не снес смерчем? Что ему мешает? Он ничего не сделал девушке, только оттолкнул и убежал. Не попытался преследовать ее. Не напал на родителей, а у него наверняка было что им предъявить. Он все еще пытается сдерживаться. Он все еще ребенок в беде, а не стихийное бедствие.

– И где гарантия, что от ваших гранат не сдетонирует вся гора? – сержант Роджерс точно выбрала время, чтобы подать реплику.

Вальтер промолчал, изучая лица своих подчиненных. Потом сплюнул.

– Делайте что хотите, но в пещеру я людей не пошлю.

– Может, попробуем выманить Курта? – осторожно спросила Клавдия. – У нас есть ампулы с фенокаином, – пояснила она мне. – Расстояние здесь небольшое, мне нужно всего мгновение.

Вальтер нахмурился.

– Как выманим? Покричим «цып-цып-цып»?

– Если позволите, я попробую, – предложила я. – Успела изучить его сексуальные предпочтения. Можно сыграть в «секс по телефону».

3

Клавдия выглядела шокированной. Остальные спасатели заулыбались – им тоже не хотелось лезть в пещеру. Но и идея взрывать ее не нравилась. А тут – умирать, так с музыкой. И обеспечивать им развлекуху должна я. Сама вызвалась. Думала отсидеться, дура с пространственным мышлением? Ага, надо было себя лучше знать. Развели на «слабо», как малолетку.

– А он услышит? – встряла сержант Роджерс.

Честно говоря, она уже и меня начала раздражать. Решительно ничего нашу полицейскую мадам не устраивает!

– Услышит, – успокоил ее один из рейнджеров. – Там выше по склону есть колодец. В пещере будет хорошо слышно – мы всегда через него переговариваемся, когда в Лунную галерею спускаемся.

– Раз спелеологи дают добро, Крис, я возражать не буду, – проявила наконец сговорчивость сержант Роджерс.

Вальтер демонстративно шагнул из круга, пошел расставлять своих людей на позиции. Почетное место в центре заняла Клавдия – она, кажется, была лучшим снайпером в команде.

Крис повел меня в обход скалы. С ее тыла обнаружилась широкая лестница, прорубленная в камнях.

– Часто ходите сюда? – спросила я.

Крис улыбнулся.

– Я свадьбу в Лунной галерее играл. Теперь думаю дочку крестить.

Понятно. Еще один турилла.

– Не страшно? – спросила я, сама не зная, что имела в виду.

– Да ничего, – ответил Крис сразу на все варианты вопроса. – Прорвемся. Вот и пришли. Ложитесь и ничего не бойтесь, я подстрахую.

Колодец был на самом деле узкой щелью, так что свет проникал в него едва на пару метров. Узкой-то узкой, а голова начинала кружиться, стоило взглянуть вниз и подумать, какой он может быть глубины. Но я послушно легла, втиснув голову между камнями. Мне было очень страшно. И дело тут не в глубине колодца и даже не в выскочке внизу. Дело в том, что представления о сексе по телефону и без телефона у доктора Фишер оставались весьма… э-э-э… умозрительными. И как ни смешно, но я боялась опозориться перед столь глубоко (во всех смыслах) женатым Крисом. Умереть девственницей – не беда, но умереть девственницей, изображая шлюху, – в этом есть какая-то запредельная ирония. Стоп, я, кажется, заболталась.

4

В общем, я легла животом на камни и начала завывать:

– Парень, ты слышишь меня? Я пришла к тебе. Я так давно тебя хочу, что вся мокрая там, между ног. И волосы у меня мокрые… рыжие волосы… потные пряди на висках. А кожа белая и тонкая, так что под ней видны все вены. У меня тонкие запястья и руки, и я так хочу ласкать тебя. Чтобы ты лежал подо мной неподвижно, расслабленный, а я касалась бы тебя нежно-нежно, сначала пальцами, потом сосками, потом языком…

Камень подо мной дрогнул. Едва заметно, но все же вполне достаточно, чтобы у меня сердце ушло в пятки. Что, если я сделаю только хуже?! Раззадорю его, он свихнется вконец и примется нас крошить? Этой мысли было достаточно, чтобы свести на нет возбуждение и кураж. Но выхода нет. Либо продолжать, либо убегать. Убегать было некуда, и я продолжила:

– Парень, тихо. Ты иди ко мне. Я в черной шелковой рубашке, такой гладкой, тебе понравится. И волосы у меня рыжие, распущенные до пояса. Я буду лизать тебя везде и прижиматься кожей к коже, а потом кусать. И позволю тебе укусить меня над ключицей в ямочке… А потом…

Снова толчок. Как будто кто-то приподнял землю подо мной, сдвинул ее на пару сантиметров и снова опустил на место.

– Я же сказала – тихо! – закричала я. – Расслабленно! Иди сюда, я все сделаю сама, ты не волнуйся!

Крис тронул меня за плечо.

– Я слышал выстрел внизу. Подождите.

Я замерла и прислушалась. Пять бесконечно долгих секунд спустя снизу раздался еще один выстрел, и в небо взлетела белая ракета.

– Условный сигнал, – объяснил Крис. – Общий сбор. Мы можем спускаться. Похоже, Клавдия поразила цель.

5

Мы сбежали вниз.

Спасатели уже выносили Курта из пещеры. Клавдия адекватно оценила свои способности – ей действительно потребовалось всего мгновение: капсула с фенокаином вошла «над ключицей в ямочку», и наркотик впитался в кровоток.

Я проверила дыхание и сердцебиение. Лева открыл сумку, постелил на камне дезинфицирующую простыню. Я протерла руки салфеткой, достала набор для интубации, мешок Амбу и ампулу амилепсина. Вложила ампулу в паз на ингаляторе, подсоединила к мешку и интубационной трубке, потом повернула кольцо по часовой стрелке, ожидая характерного хлопка и посинения мешка – знака, что порошок в ампуле превратился в аэрозоль и распределился в объеме. Но ничего не произошло. Я взяла вторую ампулу и только тут рассмотрела маркировку. Просрочена. Два года назад. Черт побери провинциальных врачей!

Я выдохнула:

– Хьюстон! У нас проблемы!

1

– Что случилось? – сквозь спасателей протиснулась Роджерс.

Я ответила:

– Все плохо, сержант. Амилепсин в укладке оказался просроченным. Я не могу погрузить пациента в управляемую кому. Все, что я могу, – еще час глубокого наркоза. Вы успеете за это время спустить его вниз или доставить амилепсин из города?

Роджерс побледнела.

– Нет. Спуск займет минимум четыре часа, если с носилками. Два – налегке. А мы не можем продолжать вводить ему фенокаин?

– Это достаточно сильный препарат, как вы понимаете. При таком весе и интенсивности обмена сердце не выдержит.

– Плохо. А если чем-то заменить ваш этот амилепсин?

– Я подумаю. Но стандартная укладка не приспособлена для импровизаций.

Я копаюсь в сумке, хотя знаю, что идея безнадежна. Укладка формируется по принципу «одно назначение – один препарат». Роджерс садится на корточки перед Куртом, проверяет дыхание и вытирает ему пот со лба. Я впервые замечаю, что мальчишка ничего, симпатичный, с правильными чертами лица.

– Мне очень жаль, – с этими словами в круг спасателей входит Вальтер.

Я вскидываю голову. В руках у него тезка – маленький пистолет. Тоже симпатичный, строгих форм, ничего лишнего.

– Мне очень жаль. Но вы понимаете, что мы не можем рисковать жителями города. Счастье новичка быстро заканчивается. У нас только один выход.

Он прицеливается мальчишке в голову. Роджерс не отодвигается и ничего не говорит. Молчат и спасатели. Тогда меня это не удивило – не было времени удивляться. Потом показалось странным, что они так легко согласились со своим командиром. Даже не пошумели, не пообсуждали. Все-таки не каждый день ребенка убиваем – надо как-то привыкнуть к этой идее. Но Вальтер с его «вальтером» был сейчас воплощенным альфа-самцом. Львом. Рявкнет – все уступают дорогу.

И тут я поняла, что еще можно сделать.

2

В палатку протиснулся Лева, осторожно держа в руке дымящуюся ярко-красную пластиковую кружку. Я откинула плед и села.

– Извините…

– Не за что… Я не спала. Пора выходить? Я сейчас.

– Не торопитесь, доктор. Я вам чаю принес. Знаете, англичане говорят, что нет ничего лучше…

– Носильщики готовы? – прервала я его.

Лева смутился.

– Носильщики ушли минут сорок назад. – Он опустил глаза. – Мэри… сержант Роджерс… не велела вам говорить. Сказала, сама справится.

– Что?! Она в своем уме? Как она посмела? Мы можем их догнать?

– Нет. Она велела приготовить вам чай. Она англичанка, кстати.

И он сунул чертову кружку прямо мне в руки. Я автоматически приняла ее и сжала в ладонях, борясь с желанием выплеснуть чай ему в лицо.

– Вы все издеваетесь?

Он затряс головой, как мокрая собака:

– На самом деле я чувствую себя ужасно. Если вы меня никогда не простите, то будете правы. Но Мэри сказала, что с вас на сегодня хватит, что вам нужно отдохнуть.

– То есть вы решили, что с вас на сегодня хватит и меня лучше держать подальше от нормальных людей?

Лева сжался так, словно ему на ногу наступил слон.

– Ну что вы, Хелен? Как вы странно все выворачиваете… Мы поступили не очень хорошо, я согласен. Но Курт очнулся, и с ним все с порядке, вы же сами его осматривали. А путь вниз длинный и тяжелый. Тропа довольно узкая, идет кое-где по кромке скал. Вы же устали…

– А если швы разойдутся и откроется кровотечение?

– Вы думаете, полицейские не умеют накладывать зажимы? Или спасатели не умеют? Вы нас здорово выручили, но не нужно нас представлять беспомощными и бессмысленными созданиями. Мэри, между прочим, работает волонтером на ветеринарном пункте каждую субботу, и Зарен с ней. Так что они умеют обращаться с кастрированными…

В его голосе звучала неподдельная обида. Я невольно улыбнулась и отхлебнула чаю, не сидеть же дурой с кружкой в руках. Чай был с мятой и чабрецом. Возможно, свежесорванными. Возможно, сержант Роджерс нашла время отбежать в кустики и нарвать травок, пока мы спасали Курта и мир. На нее похоже. Кружка глухо постукивала по моим зубам, и я поняла, что у меня дрожат руки. Кажется, Мэри была права. Они все правы. А у меня нет выбора.

– А этот… суровый мужчина?

– Бондарь?

– Вальтер, кажется.

– Ну да, Вальтер Бондарь, командир рейнджеров. Бывший сержант полиции. Он тоже ушел с носильщиками. Но не бойтесь, он больше не тронет Курта. Мэри не даст. Да он и сам не будет теперь, когда опасности нет. Он в общем толковый человек. Профессионал. Просто не привык к дипломатии, говорит, что думает. Но думает ясно.

– Пожалуй.

Лева робко улыбнулся.

– Можно присесть?

Только теперь я заметила, что все это время он стоял, согнувшись.

– Да, конечно, садитесь, мы ведь не на балу. Заснуть я сейчас не засну, хоть поболтаем. Вам сержант Роджерс велела со мной поболтать?

– Конечно. Да я и сам не против.

Он вздохнул.

– Хелен, не бойтесь. Последствий для вас не будет. Конечно, родители Курта будут не в восторге от вашего решения, но мы все были здесь, и все знаем, что вы придумали единственный способ спасти мальчика. А наши показания будут весить больше, чем жалобы инопланетников. Если кто и виноват, то только наш врач, который не сменил вовремя препарат… и я, потому что схватил сумку и побежал, ничего не проверив.