Большая книга ужасов – 56 Воронова Анна
– Пойдем проверим.
Под курткой у него скрывался короткий автомат. На гигантской фигуре лейтенанта он был почти незаметен.
«Капитан» стоял в дальнем от нас конце пристани; над черной трубой поднимался дым, и опять, как вчера, на палубе танцевали. Вдруг, расталкивая публику, по корме промчался повар в белом колпаке, свернул к трапу и, не добежав совсем немного, «ласточкой» бросился в воду.
Оркестр смолк.
В наступившей тишине взвизгнула женщина, и сразу визг и рев сотни глоток взлетел над палубой. Люди горохом посыпались за борт. Плюхнулся, загудев, большой оркестровый барабан, за него кто-то держался, как за спасательный круг.
Пороховницын побежал, расстегивая куртку и втискивая в автомат рожок с патронами. Публика валила нам навстречу. Меня два раза чуть не сбили с ног, пока я не догадалась, догнав лейтенанта, вцепиться ему в пояс.
На пристани у опустевшего трапа стояли двое бледных охранников с пистолетами на изготовку.
– Тараканы? – спросил Пороховницын.
– Вот такие, – разведя руками, показал охранник. – Я видел двух, думал, глюки, но не у всех же.
– Вот что, ребята, надо отчалить, – решил Пороховницын. – А то если они прорвутся в город, беды не оберешься.
– Шкипер убежал, – ответил охранник, который думал, что тараканы – глюки. Второй сказал:
– Да нет, он в рубке с тараканщиком. И механики не выбегали – наверное, не слышали, у них в машинном грохот.
– С тараканщиком? – переспросил Пороховницын.
– Да. Там был скандал, нас вызвали разбираться, а потом народ побежал и мы побежали.
– Герои, – сказал Пороховницын. – Канаты размотать сможете?
– Швартовы, – поправил охранник. – Сейчас отдадим, а там его течением отожмет.
И он стал разматывать канат с причальной тумбы.
Пороховницын шагнул на палубу.
– Наталья, подожди меня в машине.
– Ага, – сказала я и перепрыгнула к нему.
Прежде чем Пороховницын успел возразить, полоса воды между бортом и пристанью стала шириной в метр. Охранник не ошибся насчет течения: нас отжимало от берега очень быстро.
Ничего не сказав, Пороховницын закинул на плечо автоматный ремень и пошел в рубку. Тараканы величиной с котенка шныряли по ногам. Тех, которых удавалось достать, лейтенант растаптывал.
Дверь в рубку Пороховницын выбил плечом. Оказалось, она была не заперта, а просто открывалась наружу. Грохот и звон разбитого стекла произвели впечатление на Папашу Мюллера.
– Ты в доле, – объявил он лейтенанту.
В рубке царил полумрак. Спиной к нам у штурвала стоял человек в белом кителе с золотыми галунами на рукаве. Он даже не обернулся на грохот упавшей двери. Не проронив ни слова, Пороховницын оглядывал колдовское хозяйство. Сушеная голова висела на нитке, под ней на полу была нарисована пентаграмма. Колбу с голубой жидкостью Папаша Мюллер заботливо держал в ящичке с опилками. Когда мы ворвались, он схватился за торчащее горлышко. Вряд ли он думал убежать от автомата. Просто вцепился в самое ценное.
– Покажи, – потребовал лейтенант.
– Пожалуйста! – Папаша Мюллер опустил в колбу стеклянную палочку, вынул, стряхнул лишнюю каплю и ополоснул почти сухую палочку в стакане с водой. Тем, что получилось, он плеснул в коробку, стоявшую у его ног. Я заглянула, и меня чуть не вырвало. В коробке кишели тысячи тараканов. Убежать им не давала клеевая полоска по краям.
– А слова? – спросил Пороховницын.
– Абракадабра! – с готовностью провозгласил Папаша Мюллер. – Или энеки-бенеки ели вареники.
Лейтенант недвусмысленно перетянул автомат на живот и повторил:
– Слова!
– Вон они написаны, – кивнул на пентаграмму морильщик. – Говорить ничего не надо.
Шуршание в коробке превратилось в скрежет. Я слышала, как жуют сотни маленьких челюстей, и боялась посмотреть.
– Не много ли? – с опаской спросил Пороховницын.
– В самый раз. Им нечем питаться… – Не успел Папаша Мюллер договорить, как из коробки, одолев клеевой барьер, выскочили три таракана величиной с ладонь и шмыгнули за выбитую дверь. – Не жильцы, – кивнул им вслед Папаша Мюллер. – Все съестное, что было в ресторане, уже сожрано, теперь таракашки охотятся друг за другом. В конце концов останется один большой, с ним легко справиться, пока хитин не затвердел.
– А люди?
– Они еще маленькие на людей нападать. На меня же не напали.
– У меня погиб солдат, – сказал Пороховницын, поигрывая автоматом.
– А кто его просил соваться? Бегало себе насекомое на воле, вас не трогало.
– Набирало вес и размер, – продолжил лейтенант.
– Ну и что? Полигон большой, вы работали в другом секторе и могли все лето его не встретить, а осенью он бы сдох. Не валяй дурака, лейтенант. Вон, шкипер тоже в доле, стоит и рулит, – Мюллер кивнул на человека в белом кителе. – Мне нужны люди, много людей, и я готов с ними делиться. В этой колбочке хватит на годы, а когда она кончится, я сделаю еще.
– Продавать хочешь? – спросил Пороховницын.
– Разумеется!
– Кому?
– Да кому надо – хоть китайцам, хоть корейцам, хоть африканцам. Арабам не хочу, а то таракашки от них к террористам попадут. Завтра эта история будет в газетах, и я начну обзванивать возможных покупателей.
– Не пойму, на что ты рассчитывал, – проронил лейтенант. – Тебя же схватят, я тебя уже схватил, просто не хочу причаливать к берегу, чтобы тараканы не разбежались.
– Ошибаешься, – сказал Папаша Мюллер. – Я же сказал: мне нужно много людей, и некоторых я уже нашел. Как только отплывем от города, меня снимет катер.
– Не снимет, – покачал головой Пороховницын, кладя руки на автомат.
Папаша Мюллер усмехнулся:
– Ты не застрелишь меня. Это оружие стоит миллиарды, а секрет знаю я один. Ты не сможешь повторить, если даже скопируешь каждый значок, – он ткнул пальцем в пентаграмму.
– И слава богу, – сказал Пороховницын.
В одну руку он взял колбу вместе с ящиком, другой сорвал с нитки сушеную голову и выкинул то и другое за борт. Все произошло так быстро, что морильщик не успел шелохнуться.
– Кретин! – простонал он. – Сапог армейский! А если пробка откроется?
– Так я ее открыл, чтобы все в воду вылилось, – сказал Пороховницын.
Папаша Мюллер схватился за голову и сполз на пол:
– Ну, тогда молись, если умеешь. Заклинание действует в ста метрах от пентаграммы. Во все стороны, соображаешь? И в глубину тоже!
В тот момент перепугались все.
Потерявший наглость Папаша Мюллер забился в угол и моргал поверх сжатых кулаков, как боксер в глухой защите. Незаметный капитан пароходика вдруг стал вырывать автомат у Пороховницына. Получил по рукам и завопил:
– Вы не понимаете! Нас теперь сожрут!
Оттолкнув его, лейтенант кинулся затирать пентаграмму подошвой ботинка. Краска не поддавалась, тогда он рывком поднял скорченного Папашу Мюллера, встряхнул, чтобы висел прямо, и добыл у него из кармана два толстых маркера. Один сразу бросил мне. Я поймала – красный, – упала на четвереньки и стала черкать.
Сталкиваясь головами, мы замазывали значки-паучки, Пороховницын – черные, я свои красные. На мой-то взгляд, повреждение уже первого значка должно было вызвать сбой программы. Раз этот значок нарисован, то без него никак, верно ведь? Но лейтенант не остановился, пока мы не замазали все. Его учил дядя Саша, которого чтение колдовских книг убедило, что их авторы вроде обезьян с клавиатурой. Лупят наугад, пока не подберут пароль «банан». Команда проходит, из люка падает банан, и умная обезьяна считает, что нашла простое и короткое Заклинание Вызова Банана в десять тысяч слов. Так и в пентаграмме любой из примерно четырех сотен значков мог оказаться паролем. Или два значка, или десять. Когда не понимаешь, как работает система, надо перебирать все варианты.
Это Пороховницын мне потом объяснил, а тогда я просто повторяла за ним: он замазывает значки, и я замазываю. Все лучше, чем сидеть по углам и бояться, как Папаша Мюллер с капитаном. На всякий случай мы и пентаграмму разрисовали под портрет раздавленной амебы.
После Пороховницын залез на крышу и стоял на полусогнутых ногах, водя по сторонам дулом автомата. Я пряталась у него за спиной, потому что до сих пор не знаю места безопасней.
– Завтра в это время вы могли бы уже стать миллионерами, – бухтел в рубке под нами осмелевший Папаша Мюллер. – А теперь вы рыбья наживка! Вас первыми слопают, а я посмеюсь!
Если из таракана получается боевая машина с противопульной броней, то что вырастет из окунька с палец? А из щуки?.. Пороховницын сказал, что килограммовую здешние рыболовы называют щуренком. В камышах на окраине города попадаются щуки в пять кило, а раз в год кто-нибудь обязательно поймает пудовую.
Мы ждали супермонстра.
В глубине у бортов парохода взблескивали бока рыбин, отразившие солнечный луч. Одни были с карманное зеркальце, другие – с большой поднос. Тараканы успели пожрать друг друга. Осталось два, каждый побольше обеденного стола. Они сидели на палубе, скрежеща челюстями, и выбирали момент, чтобы напасть. Пороховницын смотрел то на взблески в глубине, то на тараканов. Прикинул что-то в уме и забросил автомат за плечо:
– Если вырастет, то еще не скоро.
Мы сели, свесив ноги с крыши.
На пристани полицейские выстраивали оцепление. Разбежавшиеся было туристы подходили и фотографировались на фоне. В небе протарахтел зеленый вертолет, направляясь к военному городку.
– Там, наверное, ваши командиры все телефоны оборвали, – сказала я.
Пороховницын махнул рукой:
– Тертычный отбрешется. А я потом рапорт напишу.
Я сфотала смартфоном тараканов и Пороховницына с автоматом.
– Для рапорта.
– Спасибо. Только никто этим картинкам не поверит. Даже показывать не стану, все равно скажут: монтаж, фотошоп. – Лейтенант подумал и добавил: – Лучше бы не поверили. Для всех будет лучше.
Спрыгнул с крыши, подошел к тараканам вплотную и отстрелил им головы.
Безмозглые туши зашевелились,[7] готовясь не то драпать, не то броситься на человека, но лейтенант двумя точными пинками отправил их за борт.
В воде мелькнула длинная тень, открылась бездонная воронка и в один длинный хлюп всосала остатки чудо-оружия.
– Рули к берегу, – сказал Пороховницын капитану.
На этом все и кончилось.
Тараканщика увели в наручниках полицейские, и больше я его не видела.
Супермонстр в реке так и не вырос – то ли волжская вода сильно разбавила голубую жидкость, то ли мир в очередной раз спасли мы с Пороховницыным, успев быстро испортить пентаграмму.
Правда, у пристани поселился большущий сом. Плавает на виду, никого не боится и развлекает туристов, целиком глотая батоны и жареных кур. Рыболовы спорят, сколько в нем килограммов и метров, и вспоминают сома весом в девятнадцать пудов[8], описанного натуралистом Сабанеевым в 1886 году. Почему-то Сабанеев забыл упомянуть, что поймали его в окрестностях Нижних, но об этом и так все знают. Спорщики сходятся на том, что рыба с тех пор измельчала. Сом у пристани потянет килограммов на двести – подросток! Многие не отказались бы поймать и такого, но продавцы кур и экскурсоводы горой стоят за своего кормильца. Даже по ночам дежурят, отгоняя браконьеров, приезжающих на джипах с лебедкой, стальным тросом и крюком, на который можно выловить подводную лодку.
Пороховницын, как только мы вернулись домой, сжег колдовскую книгу из мансарды, ушел в военный городок и пропал на целый месяц. Вернулся с третьей звездочкой на погонах. В ответ на поздравления говорил, что давно выслужил «старшего лейтенанта» по срокам и особых причин радоваться этому званию не видит. «Старлея» дают всем офицерам. Надо ухитриться не получить «старлея».
Конечно, у меня была к нему куча вопросов, но если Пороховницын о чем-то не хочет говорить, из него каждое слово приходится вытягивать клещами. «Где был?» – «Так, по службе». – «Что делал?» – «В основном рассказывал». – «О тараканах?» – «А об остальном меня не спрашивали».
Папа уладил дела с наследством и до конца отпуска успел пособирать грибы, накупаться в Волге и даже перевернуться на дяди-Сашиной яхточке, хотя Пороховницын утверждал, что это невозможно. Там специальная доска от переворачивания, называется «шверт». Так папа ее вынул и перевернулся. Вспомнил детство и уехал совершенно счастливый.
Теперь с нами живет мама, а у нее свои развлечения. В городе полно кружков для скучающих туристов, и мама занимается, похоже, в каждом втором, а в каждый первый записала Дрюньку. У нее пилатес, у него карате, потом у обоих курсы аквариумистов, и так дотемна. Дрюнька больше не рвется в побег – ему бы до постели дойти. Золотой ребенок!
Я опять остаюсь в доме за старшего, рисую на дяди-Сашином компе картинки в 3D и жду с полигона Пороховницына.
Вечерами, пока не вернутся мама с Дрюней, мы уничтожаем чудо-оружие. В огороде уже прикончили одну грядку с травой Урфина Джюса, а недавно расплавили газовой горелкой аквариум из гаража. Кто знает, может, это был просто грязный аквариум. Или в нем пряталась неизлечимая болезнь, или, если сунуть в аквариум голову, можно было превратиться в барана. Дядя Саша рассказал Пороховницыну только про траву, потому что не успевал с ней справляться без помощника. А что аквариум – тоже вува, мы только подозревали. Оставшееся от него расплавленное стекло и металл мы до последней капельки собрали в ведро, залили цементом и закопали на три метра под землю. На всякий случай.
Евгений Некрасов
Повелитель кукол
Глава I. Заклятый враг
– Эй, пацан, дай закурить!
Еще вчера я знал, что Сало не простит. Я сто раз прокрутил в голове эту сцену. Как они: «Эй, пацан!» – а я оборачиваюсь, вскинув бровь, оцениваю ситуацию и молча иду им навстречу. Потом, конечно, меня метелят. Но пока я иду, чтобы с достоинством принять свою судьбу (убегать все равно бесполезно), моральная победа остается за мной.
– Пацан, ты че, оглох?
На самом деле я не обернулся, а брел своей дорогой с занятым видом, который не мог никого обмануть. Бровь я вскинул, но моральной победы не ощущал.
А воздух пах талой водой, и солнце горело в хрустальных сосульках. Капель выстукивала марши, как тысячи маленьких барабанщиков.
Меня догнали и для разминки нащелкали по ушам, чтоб лучше слышал. Я даже не отмахивался, боясь раздразнить этих гадов. Младший был мне ровесником, старший выглядел на все шестнадцать. Куда там.
Потом они приступили к воспитательному процессу: старший держал, младший бил. Он так старался, что быстро устал. Завершающую печать под глаз мне штампанул старший.
– Понял за что?
Я сказал, что понял, и они ушли.
Тогда я разгреб сугроб до чистого снега, умылся, слепил комок для подбитого глаза и пошел бродить по улицам.
Домой мне было нельзя. Если бабуля заподозрит правду и опять нажалуется в полицию, то завтра меня ни одна больница не примет.
А начиналось все почти мирно: Сало отнял мои кроссовки. У нас в таких случаях жалуются Марику, только сперва надо крепко подумать, может, отнятая вещь и не так уж тебе нужна. Марик помогает всем, кто попросит. Но дружить с ним опаснее, чем враждовать с Салом. Поэтому я сказал дома, что потерял пакет со сменкой, и успокоился. Кто же знал, что бабуля, простота, побежит в школу вешать объявление! Начиналось оно так: «Шоколадку тому, кто вернет…» Сало подошел в моих кроссовках, стебок дешевый, стал спрашивать, какая шоколадка. Оба сперва не поняли, с кем связались, – ни бабуля, ни он. Сало прозрел в полиции, а бабуля не прозреет никогда. Меня будут бить, а она будет ходить в полицию, потому что нельзя оставлять хулиганство безнаказанным. Не понимаю, как она с такой наивностью работала директором школы.
Подбитый глаз болел, из неподбитого сами бежали слезы. Как в тумане я уходил от людных мест, но в городе везде людно. У нас очень участливые прохожие. Они появляются сразу, как только тебя отделают, и начинают выдавать полезные советы, замечания и общие рассуждения о ходе жизни.
– Куда ж ты грязным снегом в глаз!
– Правильно, пацан, бланш холод любит.
– А если застудит?
– Порядочные дети дома сидят, уроки делают.
Я сел в полупустой трамвай, пригнулся за чьей-то спиной с каракулевым воротником, и меня перестали замечать.
Не помню, куда я ехал, да это было и не важно. Трамвай покачивало, колючий снежок таял на раскаленном глазу, успокаивая боль. Я думал, как ненавижу Сало. Ненавижу его стрижечку, от которой голова кажется квадратной, и немытую шею. Ненавижу его дыхание на своем лице и вонь его пота. Зря бабуля выручала мои кроссовки. После Сала я их не надену. Отдельно ненавижу его слюни, летящие в лицо, когда Сало гогочет. Ненавижу, как он, давясь и подталкивая пальцами, жрет мои бутерброды, а я должен смотреть – это обязательная часть программы, без этого Салу никакого удовольствия. В конце он должен рыгнуть. Если не рыгается, он отвешивает мне щелбан, или «макаронину», или «саечку». Во всем, что касается пыток, Сало невероятный спец. При Иване Грозном он стал бы палачом.
Каракулевый Воротник передо мной вертелся как на иголках. Потом он встал и, не оборачиваясь, взял меня за руку. Мою ладонь зажало, будто дверью. Я не мог и пальцем пошевелить. Незнакомец стащил меня с сиденья и тянул к выходу. Над каракулевым воротником задиристо, как петушиный гребень, торчала каракулевая же шапка-пирожок. Закричать? Глупая будет картина: среди бела дня в трамвае стоит здоровый парень и орет: «Караул, похищают!» Главное, похититель – старичок (я не видел его лица, но кто еще мог напялить это ископаемое пальто и пирожок!).
Тут до меня дошло: дед спутал меня со своим внуком или внучкой. Они ехали вместе, потом внук-внучка сошел-сошла, я сел на его-ее место… Бывает. Я привстал на цыпочки и шепнул, чтобы не пугать старика:
– Извините, вы меня с кем-то спутали!
Голова в пирожке мотнулась, дескать, ничего подобного. Трамвай остановился, выплюнул нас и сразу же укатил.
Мы остались одни на незнакомой кривой улочке. Дома в один-два этажа стояли как попало: то ближе, то дальше от мостовой, то фасадом, то боком. За палисадами зябли голые кусты смородины. На витрине магазинчика под вывеской «Сыр» красовались косухи с заклепками, нашейные цепи, металлические черепа и другие предметы байкерского обихода. Самое почетное место занимал сверкающий бензобак от «Харлея».
Итак, меня занесло в старую часть города, о которой у нас в школе ходили мрачные слухи. Говорили, что пацаны здесь дерутся бронзовыми колесиками от рояля, украденными с музыкальной фабрики, а сесть в тюрьму для них все равно что сходить в армию.
Каракулевый Воротник обернулся, и меня замутило со страха. Ну и физиономия! Как будто ее собирали из больших и маленьких груш: щеки – груши, нос – груша, причем все хвостиками кверху. Из-под шапки-пирожка не видно волос – похоже, голова бритая. Бандитский пахан, точно. А я-то хорош! «Извините, вы меня спутали…» Орать надо было. Отбиваться!
– Я никогда ничего не путаю! – отчеканил Каракулевый Воротник. – Ты ненавидишь жир!
– Сало, – поправил я, – только это не то сало, которое едят, а прозвище. Я что, вслух говорил?
– Прозвище, звать, зван, незваный гость хуже татарина, – скороговоркой отозвался Каракулевый Воротник. Помолчал и с философским видом добавил: – Сало есть подкожные жировые отложения, так что путаницы нет.
От этих странных слов у меня камень с души свалился. Как я раньше не сообразил! Такие Каракулевые Воротники бывают у нас в доме целыми педсоветами вперемешку с Воротниками Из Потертой Чернобурки. Бабуля же – председатель ветеранов народного образования. Может, и есть люди чуднее учителей на пенсии, но я их не знаю. Один решает в уме квадратные уравнения, а собственный адрес записывает на бумажках, чтобы не заблудиться. И мой Каракулевый Воротник из их компании, наверняка бывший учитель русского языка.
Я спросил:
– Вы бабушкин знакомый?
– Несомненно, – подтвердил Каракулевый Воротник. – Я знакомый примерно двух сотен бабушек. Но, что гораздо важнее, я твой знакомый и готов разрешить все твои затруднения с жиром.
– С Салом, – еще раз поправил я, жалея, что пошел за Каракулевым Воротником. Тут от собственной бабули бегаешь, чтобы не нажаловалась в полицию, и вдруг – нате вам, второй престарелый помощничек.
– Мы разрешим эту проблему своими силами, – словно подслушав мои мысли, пообещал Каракулевый Воротник.
Я подумал, что, может, он и не такой наивный, как бабуля. Все-таки человек живет в Старом Городе. Если бы Сало просто увидел меня в компании здешних пацанов, то все мои мучения прекратились бы.
В конце улицы показался трамвай.
– Решайся, – поторопил Каракулевый Воротник, – такой шанс тебе больше не выпадет.
– Ну, если своими силами… – сказал я.
– Не совсем. Мы вызовем тебе защитника, – уточнил Каракулевый Воротник и быстрой прыгающей походкой пошел от остановки, как будто боялся, что его увидят из подходившего трамвая.
Выбор у меня был невелик: или мучиться дальше, или довериться этому странному дядьке.
Я побежал за ним.
Каракулевый Воротник явно торопился к магазинчику с неподходящим названием «Сыр». Я уже различал за витриной продавца в джинсовой жилетке. Голые ручищи у него были толще, чем у меня ноги. Вот бы мне такого защитника! А что? Вполне возможное дело. Может, он учился у Каракулевого Воротника и не откажется помочь. Нарисоваться бы с ним во дворе школы…
Мы вошли под звон дверного колокольчика, продавец повернулся к нам и махнул рукой Каракулевому Воротнику:
– Хай, Семеныч! Уловил еще одну грешную душу?
– Типун тебе на язык, – буркнул Семеныч и положил руку мне на плечо: – Не обращай внимания, Павел, дядя шутит.
То, что он знал мое имя, окончательно меня успокоило. Конечно, бабулин знакомый. Напускает на себя таинственность…
Наклоняясь под висевшими у потолка куртками, футболками и деталями мотоциклов, Семеныч вел меня в глубь магазинчика. Глаза разбегались. Если собрать все рамы, движки и колеса, получился бы десяток русско-японско-американских мотоциклов самого причудливого вида. Вон моя мечта: старый мопед «Рига», выкрашенный белой краской от руля до шин, – уже не товар, а украшение. Все байкеры делятся на «гонял» и «жестянщиков». Я «жестянщик»: обожаю возиться со старыми железками. Только редко выпадает это удовольствие – по правилам мне еще нельзя водить мопед, а бабуля никогда не пойдет против правил. Так и ковыряюсь в чужих моторах, когда разрешают… Ага, вот и сыр, давший название магазинчику.
Сыр был размером с диван – пластмассовый ломоть в форме полумесяца. На нем, как на качелях, восседали два манекена с мышиными головами. Оба в кожаных штанах и ковбойских сапожках, на одном косуха с цепями, на другом джинсовка без рукавов – полный байкерский прикид. Семеныч походя толкнул сыр, и мыши закачались. Мне стало жутковато: на секунду показалось, что они живые.
– А ты сможешь убить? – обернулся Семеныч.
Глава II. Мой деревянный защитник
Меня бросило в жар. Такие мысли никому не выдаешь, но они есть. Еще бы не быть, когда валяешься на земле и тебя месят ногами. Думаешь, выхватить бы сейчас пистолет и стрелять, стрелять… Но проходит время, и начинаешь думать, что Сало, конечно, урод, а ты-то – нет! Зачем калечить себе жизнь, когда она и так невеселая?
И опять Семеныч как будто прочитал мои мысли:
– Не бойся, не человека. Какое животное тебе отвратительнее всего?
– Змея, – сказал я. – И крыса.
– Змеи еще не проснулись. Крыса, – постановил Семеныч, и я понял, что это серьезно.
– Извините…
– Василий, – подсказал он, – Василий Семеныч.
– Василий Семеныч, это зачем? Испытание, клятва крови?
– В известной степени, – опять напустил тумана этот странный человек.
Мы прошли магазин насквозь. С другой стороны у него было такое же окно-витрина, только без входной двери. Разложенный здесь товар на первый взгляд не особенно отличался от байкерских фенек: те же черепа, браслеты, блестящие штучки. Но когда я пригляделся… Мама моя! Байкерские-то черепа – непохожие поделки из алюминия и пластмассы, а тут все настоящее! Коричневатый от старости череп с дырой на месте потерянного зуба. Второй – на бронзовых лапках, с отпиленной по кругу макушкой, и видно, что макушка открывается, это чаша.
А штучки всякие! А фигурки! В кино покажут какой-нибудь Венец Всевластия, весь золотой и лазером стреляет, но все равно – сказка, и веришь в нее только до тех пор, пока в зале не включат свет. А у Семеныча сидит жаба каменная с четырьмя глазами: корявая, разнолапая – ребенок лучше слепит из пластилина. Но это убедительная жаба. Настоящий талисман или амулет (не знаю, в чем разница), а скорее даже идол. Перед этой жабой стояли на коленях, ей молились и приносили жертвы. Такие вещи чувствуются.
Третий череп был из хрусталя, но тоже не чета байкерским: вещь, сразу заметно, дорогая, ручной работы. Среди железок я узнал китайские гадательные монетки И-цзин, медицинский скальпель и отполированные игральные кости из бронзы. Остальные были не то украшениями, не то амулетами.
За неровным стеклом витрины переливалась-кособочилась улица, похожая на ту, с которой мы пришли. Вон и трамвай едет. Странно. Я обернулся к дальней витрине. За ней тоже был трамвай, только с нашей стороны дома он приближался, а там удалялся. Улицу перешла бабка с сумкой на колесиках, и точно такая же бабка двинулась в путь за дальней витриной. У нас она шла справа налево, а там – слева направо.
– Думай о крысе, – сказал Семеныч. – Если ты не сможешь ее убить, все пойдет насмарку.
– Что все?
– Все, о чем ты мечтаешь по ночам, когда вспоминаешь о Жире.
– О Сале. А какая связь?
– Непосредственная.
Звякнул дверной колокольчик. Продавец-байкер бросился к двум вошедшим парням в одинаковых косухах. Я уловил проскользнувшее в их разговоре имя Семеныча. «Косухи» с любопытством глядели в нашу сторону. А вдруг это розыгрыш? Фирменный прикол Старого Города: заманить чужака и заставить его убивать крыс, тогда, мол, все желания исполнятся… Нет, быть того не может. Семеныч с его каракулевым воротником – ходячая древность, вряд ли он заодно с байкерами.
«Косухи» перешептывались и отпускали сдержанные смешки в кулак.
– Не обращай внимания, – сказал Семеныч, – они тебе в подметки не годятся.
– Почему?
– Потому что ты ненавидишь Сало, – ответил он и поставил на витринное стекло грубовато сделанную головку из черного дерева. – А это твой будущий защитник!
Лоб у защитника был огромный, как у киношного инопланетянина. Оттопыренная нижняя губа касалась подбородка.
– Пока он просто деревяшка, в которую надо призвать духа, – продолжал Семеныч. – Убиваешь крысу, мажешь божка кровью и зовешь для начала Легбу, Владыку Перекрестков. Он самый надежный, потому что мелкие трикстеры побоятся с ним связываться.
– Кто?
– Трикстеры, духи-обманщики. Прибегут, назовутся чужим именем, примут жертву и ничего не сделают. От них нет вреда, но и толку никакого, – объяснил Семеныч.
– А без крысы нельзя? – спросил я. – Допустим, взять сырое мясо…
– Нельзя! – отрезал Семеныч. – Физику в школе проходишь? Работа без энергии невозможна. Дух должен сделать работу. Если ты позовешь его просто так, не убив живого, он возьмет энергию у тебя.
В том конце магазина притихли. Все смотрели на нас.
– Завидуют, – подмигнул Семеныч.
Я понял, что и продавец-байкер, и двое в косухах безоговорочно верят в его магию. Это было написано на их лицах.
Магия так магия, лишь бы помогла. Я был рад ухватиться за самую невероятную возможность навредить Салу.
Глава III. Магия двух куколок
Стариковское пальто и шапку-пирожок Семеныч повесил на стену среди товара, закатал рукава, надел длинный черный фартук и стал похож на кузнеца из кино. Голова у него и вправду была обрита наголо, но меня это уже не пугало.
– И ты раздевайся, будешь помогать. – Семеныч бросил мне кухонный передник с кармашком.
Тесемки у передника оказались затянуты намертво, как будто его второпях сорвали через голову. Пока я их развязывал, Семеныч доставал из-под прилавка всякую всячину. На свет появились пакет с белым порошком, тазик с отбитой эмалью, белая жидкость в бутыли, желтая жидкость в колбе. Раскрасневшийся Семеныч продолжал нырять под прилавок: пучки засушенных трав… кухонная доска… скалка… Пироги он собирается печь, что ли?
Порошок из пакета Семеныч высыпал в тазик, плеснул туда понемногу из колбы и бутыли. Жидкости, соединяясь с порошком, пузырились и шипели. Запах пошел мерзкий. Растирая травы в пальцах, Семеныч бросил в тазик по щепотке, и тесто приобрело законченный вид зеленых соплей. Семеныч невозмутимо размазывал это добро по стенкам тазика. И вдруг оно порозовело, загустело и скаталось в плотный колобок. Запахло приятно, как в кондитерской.
– Держи, – разломив колобок, Семеныч протянул мне половину.
Я взял. Тесто было холодное и покалывало кожу электрическими иголочками.
– Лепи его.
– Сало?
– Не лошадку же. Кстати, у тебя нет какой-нибудь его вещи?
– Есть кроссовки. Они мои, но Сало носил их дольше, почти две недели.
– А ты после него не надевал?
Я скорчил брезгливую гримасу.
– Противно! – расцвел Семеныч. – Я в тебе не ошибся: сильные эмоции, свежие чувства… Отрежь от стельки, где пота больше.
Я отрезал кусочек размером с ноготь и замесил в свою половинку теста. Расспрашивать Семеныча не пришлось: я просто чувствовал, что делать. Например, тесто нельзя было рвать, чтобы вылепить отдельно ручки и ножки. Я вытягивал их от целого куска.
Семеныч почти не глядя лепил второго человечка. У него получалось быстрее, чем у меня.
– Думай о Сале, – подсказал он, – думай, что в трамвае думал.
Это было самое легкое. О Сале? Пожалуйста: не-на-ви-жу. Ненавижу его тухлые глаза с карей крапинкой в левом, обветренный рот и скошенный подбородок обезьяны. Ненавижу пальцы, желтые от окурков, с вечно ссаженными в драках костяшками и обкусанными ногтями. Ненавижу, как Сало ухмыляется, гнусавит и тянет слова.
Тесто оставалось холодным, сколько я ни мял его. Оно было мягче пластилина, но тверже настоящего мучного теста и хорошо держало форму. Человечек выходил как живой: голенький, с шишковатыми коленями и поджатыми ягодицами. Сало не жирный, прозвище у него из-за фамилии – Сальников.
Физиономию я вылепил в полминуты, прорезая веки и другие тонкие места кончиками ногтей. Пальцы порхали с неожиданной сноровкой, находя приемы работы, о которых я понятия не имел.
Когда я оторвал взгляд от своей поделки, оказалось, что человечек Семеныча уже готов. Он был как две капли воды похож на меня.
– А это еще зачем?! – испугался я. Кино все смотрели, все видели, как в такие куколки втыкают булавки, а живой человек начинает корчиться.
Семеныч быстрым движением вырвал у меня из брови волосок, вмял в живот человечку и стал заравнивать.
Читать бесплатно другие книги:
