Рыбаки Григорович Дмитрий

Сразу мы домой не пошли: мама только родила Дэвида и на работу не ходила. Икенна сказал, что если вернемся меньше чем через час после ухода, то она разволнуется. Поэтому мы шатались по улицам, пока не забрели на самую крайнюю, за которой начинался пустой луг, отмеченный знаками типа «Частная собственность такого-то. Не входить». Мы остановились у фасада недостроенного дома; прошли мимо обгаженных собаками кирпичей и неровных горок песка, вошли под крышу недостройки и присели на вымощенный пол. Обембе предположил, что тут должна была быть гостиная.

– Видели бы вы физиономию директрисиной дочки, – сказал Боджа. Жутко довольные собой, мы принялись утрированно изображать учителей и других школьников, чтобы было похоже на сцену из фильма.

Мы еще с полчаса обсуждали случай на перекличке, когда наше внимание привлек нарастающий издалека шум. По дороге в нашу сторону неспешно катил грузовик «Бедфорд», обклеенный плакатами с портретом Вождя М.К.О. Абиолы, кандидата в президенты от социал-демократической партии. Набившиеся в открытый кузов люди горланили песню, которая в те дни часто звучала по государственному телевидению. Песню, в которой М.К.О. называли «хозяином». Кто-то из пассажиров пел, кто-то играл на барабанах, а двое – в белых футболках с портретом М.К.О. – дули в трубы. По всей улице люди выходили из домов, сараев и лавок, выглядывали в окна. Некоторые из пассажиров грузовика спрыгивали на землю и принимались раздавать плакаты. Икенне, который вышел агитаторам навстречу, тогда как мы предпочли остаться в укрытии, достался небольшой, с улыбающимся М.К.О., белой лошадью рядом и вертикально расположенными словами: «Надежда 93-го. Прощай, бедность!» – в правом верхнем углу.

– Может, пойдем за ними и посмотрим на М.К.О.? – внезапно предложил Боджа. – Если он победит на выборах, потом всем будем хвастать, что вживую видели президента Нигерии!

– Э-э… верно, но если мы пойдем за ними в школьной форме, – возразил Икенна, – то нас, скорей всего, прогонят. Эти люди отлично знают, что уроки в школах еще идут и что никто бы нас с занятий не отпустил.

– А мы ответим, что увидели грузовик и побежали следом, – ответил на это Боджа.

– Да, да, – согласился Икенна, – тогда они нас зауважают.

– А может, не станем приближаться? Будем перебегать от дома к дому? – предложил Боджа. И когда Икенна одобрительно кивнул, добавил: – Так точно избежим неприятностей и увидим М.К.О.

Мы ухватились за эту мысль. Шли от дома к дому, от угла к углу, обогнули крупную церковь и районы северян. Из переулка, в котором располагалась большая бойня, доносились мерзкая вонь и стук ножей по доскам – это мясники разделывали туши. Мы слышали гам: голоса покупателей и мясников постепенно становились громче – вместе со стуком. У ворот бойни двое мужчин расстелили коврики и, опустившись на колени, отбивали поклоны в молитве. В нескольких метрах от них стоял третий и омывался из пластмассового чайничка.

Мы перешли дорогу и оказались в нашем районе. У наших ворот стояла пара, мужчина и женщина. Они не отрывали глаз от книги, которую женщина держала в руках. Мы припустили бегом, то и дело украдкой озираясь по сторонам – не заметил ли нас кто из соседей, однако на улице было пусто. Мы прошли мимо небольшой церквушки, сложенной из тика, с цинковой крышей; на ее стене красовалось искусно выполненное изображение Иисуса: голову в терновом венце окружал нимб, из раны в боку по выпирающим ребрам текла кровь. Тут прямо по алым каплям пробежала, задрав хвост, ящерица; ее мерзкая фигура закрыла собой рану.

На открытых дверях лавок висела одежда, рядом стояли колченогие столики, заваленные помидорами, газированными напитками, пакетами с кукурузными хлопьями, молоком в жестяных банках и прочим. Напротив церкви располагался базар, занимавший приличную площадь. Процессия тем временем протиснулась по узкому проходу между стоявшими, как валуны, людьми, ларьками и лавочками; агитаторы шумели, привлекая внимание торговцев и посетителей. Скопление народа на рынке напоминало копошащуюся массу личинок. Обембе чуть было не лишился сандалии: какой-то мужчина своим тяжелым ботинком наступил ему на ремешок застежки, Обембе рванул ногу, и ремешок лопнул. Сандалия с одним оставшимся передним ремешком превратилась в шлепанец, и дальше – пока мы топали с базара по изборожденной колеями грунтовке – Обембе подволакивал одну ногу.

Впрочем, далеко мы уйти не успели. Обембе остановился и, приложив ладонь к уху, неистово закричал:

– Слушайте, слушайте!

– Что такое? – спросил Икенна.

В этот момент до нас донесся шум, похожий на звуки, что издавала процессия, только ближе и отчетливей.

– Слушайте, – порывисто произнес Обембе, глядя в небо. И тут же закричал: – Ветролет! Ветролет!

– Вер-то-лет, – поправил Боджа. Говорил он гнусаво, потому что тоже запрокинул голову в небо.

Наконец вертолет пролетел над нами. Плавно опустившись с неба, он завис на уровне крыш двухэтажных зданий. Он был раскрашен в белый с зеленым – цвета Нигерии – и нес на борту, в центре овала, изображение готового к бегу белого коня. Рядом с открытой дверью сидели двое с флажками, почти закрывая собой еще двоих: человека в полицейской форме и мужчину в яркой агбаде цвета океанских вод, традиционном наряде йоруба. Район гудел, послышались крики: «М.К.О. Абиола!» Ревели клаксоны, мотоциклы оглушительно выли моторами, а где-то поблизости начала собираться большая толпа.

– М.К.О.! – взахлеб кричал, подвывая, Икенна. – Это он, в вертолете!

Затем старший брат схватил меня за руку, и мы помчались к тому месту, где, как подумали, приземлится вертолет. Он стал садиться у великолепного здания, окруженного целым содружеством деревьев и девятифутовым забором с колючей проволокой. Здание, должно быть, принадлежало какому-нибудь влиятельному политику. Место посадки оказалось ближе, чем мы ожидали, и если не считать помощников и начальника охраны, которые дожидались М.К.О. у ворот, мы, к собственному удивлению, подоспели первыми. На бегу мы распевали одну из песен, которой сопровождалась избирательная кампания М.К.О., но остановились, глядя, как вертолет опускается на землю: быстро вращающиеся лопасти подняли тучу пыли, скрывшую М.К.О. и его жену Кудират, когда они выбирались из салона. Когда же пыль рассеялась, мы увидели, что и М.К.О., и его супруга облачены в сияющие традиционные одежды.

Начала собираться толпа. Охрана в форме и штатском образовала живой кордон у нее на пути. Люди радостно гудели, хлопали, окликали Вождя по имени, а тот махал в ответ рукой. Тут же Икенна начал петь одну церковную песню, которую мы передрали, переделали на свой лад и пели, чтобы умилостивить мать, всякий раз, когда она злилась. Слово «Бог» мы поменяли на «мама», однако в тот день Икенна спел вместо «мама» «М.К.О.», и мы подхватили, крича во всю глотку:

Мы уже пошли на второй круг, когда М.К.О. сделал знак помощникам, чтобы нас подвели к нему. Как одержимые, мы побежали Вождю навстречу и предстали перед ним. Вблизи его лицо было круглое, а голова – вытянутая кверху. Когда М.К.О. улыбался, его глаза светились и черты наполнялись благодатью. Он вдруг стал живым человеком, а не персонажем из мира телепрограмм и газетных статей; он стал таким же реальным, как отец или Боджа, Игбафе или мои одноклассники. Это прозрение внезапно испугало меня. Бросил петь и перевел взгляд с сияющего лица М.К.О. на его начищенные туфли: сбоку на них висела бляшка с рельефным изображением головы чудовища, похожего на горгону Медузу из «Битвы титанов», любимого фильма Боджи. Позднее, когда я упомянул об этой голове, Икенна рассказал, что как-то чистил отцовские ботинки с таким же точно рельефом. Правда, марку он правильно назвать не мог и произнес по буквам: «В-е-р-с-а-ч-е».

– Как вас зовут? – спросил М.К.О.

– Я – Икенна Агву, – представился Икенна, – а это мои братья: Бенджамин, Боджа и Обембе.

– А, Бенджамин, – широко улыбнулся Вождь. – Так зовут моего деда.

Его супруга, с блестящей сумочкой в руках, одетая в такое же широкое одеяние, что и М.К.О., наклонилась и потрепала меня по голове – так, как гладят лохматую собаку. Волосы у меня, правда, были короткие, и по черепу легонько чиркнуло что-то металлическое. Когда жена Вождя убрала руку, я понял, что это было: почти все пальцы у нее были унизаны перстнями. М.К.О. тем временем помахал рукой, приветствуя собравшуюся вокруг него толпу; люди скандировали слоган его кампании: «Надежда 93-го! Надежда 93-го!» Вождь какое-то время пытался обратиться к ним, повторяя слово awon – «эти» на йоруба, – на разные тона, но его не слышали.

Когда же наконец гомон стих и воцарилась относительная тишина, М.К.О. вскинул кулак и прокричал:

– Awon omo yi nipe M.K.O. lewa ju gbogbo nkan lo!

Толпа одобрительно взревела; кто-то даже свистел, сунув пальцы в рот. Вождь взирал на нас, дожидаясь, пока шум снова стихнет, а после продолжил по-английски:

– Сколько ни занимаюсь политикой, ни разу еще не слышал такого, даже от своих жен… – Толпа взорвалась смехом. – Мне вообще никто не говорил, что я велик превыше разуменья – «pe mo le wa ju gbogbo nka lo».

Снова раздался дружный веселый смех, а М.К.О. потрепал меня по плечу.

– Эти мальчики говорят, что словами не опишешь, как я чудесен.

Окончание фразы потонуло в оглушительном грохоте аплодисментов.

– Они говорят, что я превыше всякого сравненья.

Толпа снова захлопала, а когда успокоилась, М.К.О. разразился самым мощным из всех возможных криков:

– Да, превыше всякого сравненья во всей Федеративной Республике Нигерия!

Ликование толпы, казалось, никогда не стихнет. Наконец Вождь снова заговорил, но в этот раз он обратился не к ней, а к нам:

– Вы кое-что сделаете для меня. Все вы, – сказал он, обведя нас указательным пальцем. – Мы вместе сфотографируемся, а снимок используем в нашей кампании.

Мы все кивнули, и Икенна ответил:

– Да, сэр.

– Oya, встаньте рядом.

Он сделал знак одному из помощников – крепкому мужчине в тесном коричневом костюме и красном галстуке – подойти. Тот нагнулся и прошептал М.К.О. что-то на ухо – мы едва расслышали слово «камера». Почти сразу же появился одетый с иголочки фотограф в синей рубашке и при галстуке; на шее у него, на черном ремешке с логотипом «Никон», висела камера. Прочие помощники М.К.О. постарались немного оттеснить толпу, пока Вождь, отойдя от нас, здоровался с хозяином дома – политиком, стоявшим поблизости и терпеливо дожидавшимся, когда и ему уделят внимание. Затем М.К.О. снова обернулся к нам: