Ангелочек Андреев Леонид

— Да, жар спал, а его кашель больше меня не беспокоит. Я думаю, что врач ошибся и мои дорогие подруги зря волновались. Папа, мне очень жаль, что я убежала от тебя, едва приехав домой, но я не могла оставить их одних. Знаешь, в больнице я работала в детском отделении и преуспела в искусстве успокаивать детей.

Огюстен Лубе робко улыбнулся. Он стал торопливо накрывать на стол, довольный, что вновь видит дочь, слышит ее голос.

— Это хорошо, Анжелина, — согласился он. — Ты все такая же красивая, только очень похудела. Это мне не нравится…

— В больнице нас хорошо кормят. Накладывают полные тарелки, уверяю тебя. Только там у меня нет аппетита. Да еще приходится бегать из зала в зал с утра до вечера, не говоря уже о ночных дежурствах.

Сапожник сел за стол напротив Анжелины. Он, умиротворенный и вместе с тем взволнованный, смотрел на нее, не отрывая глаз.

— Мне так тебя не хватает, дочь моя! — прошептал он. — В первые дни после твоего отъезда было особенно тяжело. Овчарка выводила меня из себя. Она хотела только одного: выбежать на улицу. Честное слово, эта собака доводила меня до бешенства.

— Спаситель действительно укусил Блеза Сегена? — спросила Анжелина.

— Крови я не видел, но его брюки были разорваны. Главное, он подал жалобу. Подожди немного, скоро к нам придут жандармы.

— Им и без нас забот хватает. Не волнуйся, Спаситель принадлежит мне, и, если господа из полиции придут, разговаривать с ними буду я. Я скажу им, что собака убежала в лес, а Блез Сеген заберет свою жалобу.

— Очень сомневаюсь, — покачал головой отец.

— Я пойду к нему. Этот грубиян должен будет смириться. Один раз он уже напал на меня, но я не стала жаловаться жандармам. Папа, верь мне, ведь никогда прежде я не доставляла тебе неприятностей. Мы не будем платить Сегену ни единого су.

В этот момент в дверь постучали. Огюстен Лубе выругался, а Анжелина быстро подбежала к двери и открыла ее. На пороге стояли два жандарма в кожаных киверах, покрытых снегом. Один из них держал ружье, второй был готов в любую минуту выхватить шпагу.

— Здравствуйте, господа, — улыбнулась Анжелина. — Отец рассказал мне о вчерашнем прискорбном происшествии. Мне действительно очень жаль. Собака однажды защитила меня от назойливых ухаживаний Блеза Сегена и, видимо, запомнила это. Он сегодня заберет свою жалобу. Вчера вечером шорник приходил к нам и сказал об этом. Так что вы можете вернуться в теплую казарму.

— А где пес? — спросил бригадир. — Есть жалоба или ее нет, будет лучше, если я пристрелю его. Этот зверь нанес вред и другим людям.

— Какой вред? Моя овчарка не выходит со двора, — возразила Анжелина, которую забавлял восхищенный взгляд военного помоложе.

— Э… вред. Кажется, исчезла курица.

— Возможно, в курятник забралась лисица, — предположила Анжелина, напустив на себя серьезный вид. — Что касается собаки, мне очень жаль, но она убежала. Вы можете обыскать конюшню и овин, даже мастерскую моего отца. Ее нигде нет.

Жандармы колебались. Тихо посовещавшись между собой, они распрощались с молодой женщиной.

— Будем надеяться! — сухо ответил Огюстен. — Хочешь цикория со свежим молоком? Я его настаиваю. А вчера вечером я купил литр молока у вдовы Марти.

— Очень хочу. Я еще ничего не ела. Октавия встала, когда я собралась уходить, но мадемуазель Жерсанда еще спала.

— Парнишке полегчало? — спросил отец.

— Да, жар спал, а его кашель больше меня не беспокоит. Я думаю, что врач ошибся и мои дорогие подруги зря волновались. Папа, мне очень жаль, что я убежала от тебя, едва приехав домой, но я не могла оставить их одних. Знаешь, в больнице я работала в детском отделении и преуспела в искусстве успокаивать детей.

Огюстен Лубе робко улыбнулся. Он стал торопливо накрывать на стол, довольный, что вновь видит дочь, слышит ее голос.

— Это хорошо, Анжелина, — согласился он. — Ты все такая же красивая, только очень похудела. Это мне не нравится…

— В больнице нас хорошо кормят. Накладывают полные тарелки, уверяю тебя. Только там у меня нет аппетита. Да еще приходится бегать из зала в зал с утра до вечера, не говоря уже о ночных дежурствах.

Сапожник сел за стол напротив Анжелины. Он, умиротворенный и вместе с тем взволнованный, смотрел на нее, не отрывая глаз.

— Мне так тебя не хватает, дочь моя! — прошептал он. — В первые дни после твоего отъезда было особенно тяжело. Овчарка выводила меня из себя. Она хотела только одного: выбежать на улицу. Честное слово, эта собака доводила меня до бешенства.

— Спаситель действительно укусил Блеза Сегена? — спросила Анжелина.

— Крови я не видел, но его брюки были разорваны. Главное, он подал жалобу. Подожди немного, скоро к нам придут жандармы.

— Им и без нас забот хватает. Не волнуйся, Спаситель принадлежит мне, и, если господа из полиции придут, разговаривать с ними буду я. Я скажу им, что собака убежала в лес, а Блез Сеген заберет свою жалобу.

— Очень сомневаюсь, — покачал головой отец.

— Я пойду к нему. Этот грубиян должен будет смириться. Один раз он уже напал на меня, но я не стала жаловаться жандармам. Папа, верь мне, ведь никогда прежде я не доставляла тебе неприятностей. Мы не будем платить Сегену ни единого су.

В этот момент в дверь постучали. Огюстен Лубе выругался, а Анжелина быстро подбежала к двери и открыла ее. На пороге стояли два жандарма в кожаных киверах, покрытых снегом. Один из них держал ружье, второй был готов в любую минуту выхватить шпагу.

— Здравствуйте, господа, — улыбнулась Анжелина. — Отец рассказал мне о вчерашнем прискорбном происшествии. Мне действительно очень жаль. Собака однажды защитила меня от назойливых ухаживаний Блеза Сегена и, видимо, запомнила это. Он сегодня заберет свою жалобу. Вчера вечером шорник приходил к нам и сказал об этом. Так что вы можете вернуться в теплую казарму.

— А где пес? — спросил бригадир. — Есть жалоба или ее нет, будет лучше, если я пристрелю его. Этот зверь нанес вред и другим людям.

— Какой вред? Моя овчарка не выходит со двора, — возразила Анжелина, которую забавлял восхищенный взгляд военного помоложе.

— Э… вред. Кажется, исчезла курица.

— Возможно, в курятник забралась лисица, — предположила Анжелина, напустив на себя серьезный вид. — Что касается собаки, мне очень жаль, но она убежала. Вы можете обыскать конюшню и овин, даже мастерскую моего отца. Ее нигде нет.

Жандармы колебались. Тихо посовещавшись между собой, они распрощались с молодой женщиной.

— Хорошо. Но пусть мсье Сеген придет в жандармерию и заберет жалобу официально. Мы вас предупредили. До свидания, мадемуазель Лубе.

— До свидания, господа, — вежливо ответила Анжелина.

Едва она вернулась на кухню, как отец с удивлением воскликнул:

— Ты врешь даже жандармам, дочка! Пожалуй, мне не стоит всецело доверять тебе. С виду ты живая в рай попадешь, но ты все же женщина, кокетливая, хитрая, способная задурить голову глупым жандармам. Я успокоюсь только тогда, когда ты выйдешь замуж.

— Мой бедный папа, — ответила Анжелина. — Наберись терпения, я вовсе не собираюсь сочетаться законным браком. По крайней мере, в ближайшее время. А теперь ты должен растопить печку в мастерской и приняться за работу. Я вернусь к мадемуазель Жерсанде, узнаю, как чувствует себя малыш Анри, а потом пойду в Сен-Жирон и поговорю с Блезом Сегеном. Он легко впадает в ярость, но я полагаю, что, по сути, он не такой уж плохой.

Сбитый с толку последними словами, Огюстен Лубе пристально посмотрел на дочь.

— Что ты задумала? — воскликнул он. — Ты не захотела, чтобы он стал твоим женихом, всегда говорила, что он отвратительный, грязный, невежественный, и вдруг ты переменила мнение. И потом, как ты пойдешь в Сен-Жирон одна? Я пойду с тобой. Люди боятся, я тоже. Я боюсь за тебя. А если с тобой случится несчастье? Не говоря уже о том, что Блез приставал к тебе. Этот шорник вовсе не мальчик из церковного хора!

— Нет, папа, не надо меня сопровождать. Сейчас самый разгар дня, по дороге идут люди, едут повозки. Что касается Блеза, он будет хорошо себя вести, особенно если рядом окажутся его отец и брат. Я не изменила мнения, но подумала о своем поведении. Я всякий раз издевалась над этим человеком, едва он приближался ко мне. А если Спаситель укусил его, я должна извиниться. Не беспокойся!

Анжелина нежно поцеловала отца в щеку.

— Я отнес чемодан в твою комнату, — смягчившись, сказал он, — и зажег жаровню, так что у тебя в кувшине теплая вода.

— Спасибо, папа!

Анжелина вышла в холодный темный коридор и стала подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж. У нее возникло странное впечатление, что она отсутствовала дома не месяц, а несколько лет. «Боже мой, как долго! До летних каникул еще март, апрель, май и июнь, — думала она. — А потом осень и вся зима. Если я откажусь, то каждый день буду проводить с моим малышом. Как бы ты поступила на моем месте, мама? Ты получила диплом и только потом вышла замуж и дала жизнь своим детям. Я сама виновата, что разрываюсь между учебой и Анри».

Анжелина сняла дорожный костюм и, оставшись в белой нижней юбке и розовой кофте, принялась ходить по комнате. Наконец она села на табурет и сняла ботинки из добротной коричневой кожи. Ни у одной девушки города не было такой красивой обуви. Огюстен Лубе сшил для дочери летние открытые туфли и зимние ботинки на шнурках. Анжелина начала умываться. Сначала она ополоснула лицо, потом руки, но едва коснулась внутренней поверхности бедер, как застонала от вожделения. Она была молодой, красивой, а Гильем Лезаж научил ее получать удовольствие. В тот самый момент, когда Анжелина приступила к туалету интимных мест, ее пальцы стали настойчивыми, сначала неумелыми, потом более ловкими. Они подарили ей пусть короткое и далеко не совершенное, но все же наслаждение.

«Я поступила дурно! — упрекала себя Анжелина. — Как я могла, да еще в родном доме?»

И тут она заметила, что забыла запереть дверь на ключ.

— Я развратная девица, — сказала вслух Анжелина.

Через два часа она уже входила в лавку Блеза Сегена.

Глава 10

Шорник

Лавка Сегена и его брата, Сен-Жирон, в тот же день

В лавке Сегенов стоял стойкий запах кожи, к которому Анжелина привыкла с детства. Между ремеслом сапожника и ремеслом шорника было много общего. Блез и его брат часто работали теми же самыми инструментами, что и Огюстен Лубе: иглами разных размеров, шилом, пробойниками… Но кожу они использовали разную. У Сегенов в ходу, в основном, была толстая, прочная коровья, бычья, иногда конская кожа.

Анжелина вошла в лавку. Несколько новых изделий висели на гвоздях, вбитых в стены, или лежали на козлах. Сама мастерская, довольно маленькая, находилась за стеклянной перегородкой. Никого не увидев, Анжелина с интересом принялась рассматривать недоуздки. На бирках было написано, для каких животных они предназначались: тягловых или верховых лошадей, мулов, ослов и даже пони. Ошейники с колокольчиками заказывались для баранов и козлов. Анжелина провела рукой по дамскому седлу из красной кожи, украшенному медными мебельными гвоздями[38].

— Прекрасная вещица! — раздался игривый голос. — Да у нас посетительница! И какая посетительница!

Из узкой двери возле коридора вышел Блез. Он поправил ширинку. Этот жест вызвал у Анжелины отвращение, и она отвернулась.

— Мадемуазель Лубе! — продолжал ремесленник. — Какой сюрприз! Ты рассматривала седло, эге? Уж не хочешь ли ты купить такое же для своей старой клячи ослицы? Мсье Лезаж заказал это седло для своей снохи Клеманс на тридцатилетие.

— Красивое изделие, — вежливо согласилась Анжелина, смутившись при упоминании фамилии Лезаж. — Блез, я не собираюсь ничего покупать. Я пришла извиниться перед тобой. Я знаю, что моя собака напала на тебя. Мне очень жаль. Но мой отец ни в чем не виноват. Если ты не собираешься забрать жалобу, то впиши в нее мое имя, а не моего отца.

Мужчина расхохотался, не переставая неспешно рассматривать Анжелину с ног до головы. На нем были широкие брюки на грязных помочах, полосатая рубашка и куртка, подбитая овечьей шерстью. Из засученных рукавов виднелись мускулистые руки, покрытые густыми черными волосами.

— Будь уверена, я не заберу жалобу. Надеюсь, что жандармы пристрелили твою мерзкую овчарку, — проворчал он.

— Нет, не пристрелили. Я им сказала, что овчарка убежала в лес, и это правда.

Разговаривая с Блезом, Анжелина искала глазами Мишеля, брата шорника. Мишель был молодым человеком двадцати семи лет, недавно вернувшимся с военной службы. В городе он пользовался хорошей репутацией и был совершенно не похож на Блеза, что породило слухи о порочности их покойной матери.

— А ты хитрюга, Анжелина! — воскликнул Блез. — Ты им также сказала, что я собираюсь забрать жалобу. Они проезжали мимо верхом, эти самые жандармы, которые утром приходили к тебе. Э! Маленькая вертихвостка, меня не проведешь. Я думал, что мы с тобой договоримся полюбовски, как пишут в газетах.

— Полюбовно, — машинально поправила Анжелина.

— О, пусть так. Не строй из себя знатную даму, — резко ответил шорник. — Не вешай мне лапшу на уши. И потом, когда я тебя вижу так близко, я теряю рассудок.

Анжелина отступила на шаг. От Блеза пахло потом и прогорклым жиром. Она не могла выносить этот запах. Несмотря на все ее усилия, мужчина вызывал у Анжелины отвращение.

— Я могу возместить тебе ущерб, — сказала Анжелина. — Я готова заплатить два серебряных франка.

— Ба, плевать мне на эти су! Я стою на своем: я хочу на тебе жениться. Я не слишком привередливый, мне подойдет и дырявый кувшин. Иди сюда, я хочу тебе кое-что сказать…

Анжелина не понимала, о чем говорит Блез. Шорник взял ее за локоть и повел в комнату, расположенную за мастерской.

— Я не хочу, чтобы нас застали вместе. Я не такой плохой, как ты думаешь, дорогая Анжелина.

— Не называй меня так, — запротестовала она, пытаясь вырвать руку. — Если ты хочешь мне что-то сказать, можешь это сделать в лавке.

— Ты поступаешь опрометчиво! Однажды я тебя видел в лесу Монжуа. Я там охочусь. Но тогда мне было не до волков: ты выставила напоказ свои груди, а они такие белые! Как сметана, я бы сказал.

Дыхание Блеза участилось, глаза чуть не вылазили из орбит. Он сильнее сжал локоть Анжелины и, дыша ей в лицо, путано продолжал:

— Я видел тебя. Ты одевалась. А тот, сын Лезажей, я с ним столкнулся чуть раньше. Ты не лучше других девиц, Анжелина, но я никому об этом не говорил. Я только позволил повздорить с тобой тогда, на площади. Я шутил, только и всего. Эй! Чего молчишь? Ты в неоплатном долгу передо мной. Я мог бы болтать за твоей спиной, рассказать твоему отцу, что ты за штучка, или даже мсье Оноре Лезажу. Мне не нужны твои два серебряных франка. Мне нужна ты и немедленно. Мы будем жить наверху, а в лавке я поставлю деревянный прилавок и покрою его лаком. Ты будешь важно восседать за ним и вести счета.

Блез вцепился в руку Анжелины мертвой хваткой. Она была испугана словами шорника. В голове у нее помутилось и было такое чувство, что она летит в бездонную пропасть. Блез, с его медоточивыми угрозами, жандармы, страх, что собаку пристрелят, плачущий Анри, неприязненный взгляд доктора, слезы мадемуазель Жерсанды, ужасная история маленького Жозефа, погибшего или нет при пожаре в монастыре, нечистое дыхание Блеза, запах чеснока, вина, гнилых зубов… — все это вызвало помутнение рассудка молодой женщины.

— Эй, красавица, ты что, с дуба рухнула? — спросил Блез, увидев, что Анжелина закрыла глаза и сильно побледнела.

Он воспользовался этим моментом и обнял ее за талию. Теперь он уже шептал ей на ухо:

— Я даже думаю, что Гильем Лезаж обрюхатил тебя. Я не слепой. Когда ты дала мне в глаз на балу, четырнадцатого июля, ты не была такой тощей. В городе есть люди, которые задают вопросы о тебе, о мальчишке, племяннике Октавии. Вы не разлей вода, старая гугенотка и ты. Возможно, она пришла тебе на помощь. А этот малыш, он наверняка твой…

Анжелине казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Ее самые страшные опасения приобретали реальные очертания: тайна, которую она так тщательно оберегала, была раскрыта.

— Нет, нет, ты говоришь ерунду, Блез, — простонала она. — Отпусти меня, мне больно!

— Но я хочу тебе добра, да! — возразил он. — Если ты станешь моей женой, то в городе ни один человек не осмелится судачить о тебе. Я заткну ему рот. А твой мальчишка станет моим, я дам ему свою фамилию. Все бумаги мы подпишем в день свадьбы. Соглашайся, Анжелина! Ну?

Блез поцеловал Анжелину в шею, а затем мокрыми толстыми губами впился в ее губы. Анжелина извивалась, отбиваясь изо всех сил, но он сумел разжать ее зубы и засунул ей в рот свой жесткий язык, жадный до удовольствий. Правой рукой Блез поддерживал ее голову, а левой прижимал к себе так сильно, что она чувствовала его напряженный член, хотя брюки Блеза не были расстегнуты. Скорее обезумевшая, чем испуганная, Анжелина боролась, пытаясь вырваться из крепких объятий шорника. К счастью, он был болтливым, и ей удалось улучить минуту передышки.

— Ну, так ты выйдешь за меня замуж? — повторил он, задыхаясь. — Вот увидишь, я сделаю тебя счастливой. Я умею это делать! Как говорит мой отец, роза станет еще прекраснее, а шип еще толще. Ты чувствуешь его, мой шип?

— Несчастный безумец! — закричала Анжелина. — Отпусти меня! Я не хочу выходить замуж! Ни за тебя, ни за кого-либо другого. Ты бредишь, Блез. У меня никогда не было ребенка, а в лесу ты видел не меня, а другую. Я могу поклясться на Библии.

Вдруг Анжелина заметила, что поведение мужчины изменилось. Не ослабляя хватки, он бросал тревожные взгляды на улицу. Неожиданно он приподнял ее и, покачиваясь, направился к темному закутку мастерской. Это был своего рода большой стенной шкаф, загроможденный старыми кожаными изделиями, метлами и верстаком.

— Я хочу тебя, моя хорошенькая, — бормотал он, широко открыв рот. — Ты получишь удовольствие, а потом сама захочешь меня, потому что я умею это делать, говорю тебе.

Блез Сеген был воплощением природной силы, горой мускулов. У Анжелины не было никакой возможности вырваться из его объятий. Он прижал ее к деревянной перегородке.

— Нет, прошу тебя, отпусти меня, — взмолилась Анжелина. — Это плохо…

— Нет, ты этого хочешь, так же, как и я, я это чувствую. Ты маленькая вертихвостка, такая тепленькая, — изрыгнул Блез, вновь целую Анжелину в губы.

Молодая женщина старалась не поддаваться панике. Внезапно перед ее глазами возник образ Магали Скотто, неистовой южанки, которая рассказывала им об одном своем злоключении хрипловатым голосом:

— Этот сукин сын не хотел меня отпускать. Напрасно я сопротивлялась, он был сильнее. И тогда я дала ему коленом по его мужским драгоценностям. Черт побери! Он завизжал как поросенок. Клянусь вам, после этого он уже не сможет объезжать кобылок!

— Подожди, Блез, — вдруг сказала Анжелина. — Я хочу тебя, но есть одна вещь, которая мешает мне. Наверное, гвоздь, там, за моей спиной…

Шорник не верил своим ушам. Он отпустил Анжелину и отступил на шаг. Та мгновенно сильно ударила его ногой по самому стратегическому месту в мужской анатомии.

— Мерзавец! — выкрикнула Анжелина.

Согнувшись пополам и держась за низ живота, шорник испускал дикие крики от разрывающей промежность боли.

— Предупреждаю тебя, Сеген, — добавила Анжелина на бегу к двери. — Если я еще раз услышу о тебе, то подам на тебя жалобу и ты закончишь свои дни в тюрьме.

Анжелина выбежала из лавки и сразу же столкнулась со старым Люсьеном Сегеном и его младшим сыном Мишелем.

— Простите! Пропустите меня, пожалуйста, — пролепетала она.

Они сразу же заметили растрепанные волосы Анжелины и испуганное выражение ее лица.

— Мадемуазель Лубе! Что с вами? — спросил отец шорника.

Он задал вопрос по привычке, прекрасно понимая, что произошло.

— Я предупреждаю вас обоих, — заявила Анжелина. — Ваш сын крайне заинтересован в том, чтобы забрать жалобу, которую он подал на моего отца. Блез затащил меня в заднюю комнату и силой стал целовать. Я уверена, что он хотел большего. Я пришла, чтобы договориться по-хорошему, но сейчас все кончено. Если он осмелится еще раз подойти ко мне, моя собака, надеюсь, перегрызет ему горло.

Мишель Сеген с сочувствием посмотрел на Анжелину, а старый Люсьен опрометью бросился в лавку. Схватив черный кожаный кнут, висевший на гвозде, он исчез за перегородкой.

— Блез! Блез! — рычал он. — Подойди ко мне, негодяй! Я сейчас проучу тебя!

Послышались яростные крики и грохот падающих инструментов. Анжелина, сжав зубы и испытывая отвращение, почти бежала. Но ей было приятно представлять, как старый Люсьен преподает Блезу, несмотря на его тридцать два года, хороший урок. Ее ботинки скользили по земляному тротуару, покрытому тонким слоем снега. То тут, то там попадались лужи с грязной водой.

В смятении чувств Анжелина быстро дошла до перекрестка трех дорог. Одна дорога вела в Фуа, другая — в Сен-Лизье и Кастильон, а третья заканчивалась на Привокзальной улице, одной из торговых улиц Сен-Жирона. Теперь, когда она добралась до широкой проезжей дороги, проложенной через пастбище, ей оставалось пройти совсем немного, прежде чем появятся первые дома ее города.

«Какой каналья! Настоящая скотина! Да, сущий мерзавец! — думала Анжелина, повторяя любимое ругательство Магали Скотто. — Когда вернусь, надо будет поблагодарить ее. Если бы не она, не знаю, как далеко зашел бы Сеген. Боже мой! Папа прав: у этого грубияна нет ни чести ни совести. А я бросилась прямо в волчью пасть. Какая же я глупая!»

Дул ледяной северный ветер, несший с собой снег. Было очень холодно. Анжелина пожалела, что не надела накидку. На ней было короткое манто без капюшона.

«Я ничего не скажу ни отцу, ни мадемуазель Жерсанде», — решила Анжелина, взбираясь по тропинке на гору, что позволяло сократить путь на добрую сотню метров. Она мысленно похвалила себя за столь мудрое решение, поскольку из-за поворота показалась черно-серая карета, запряженная крупной белой лошадью. Через окно дверцы Анжелина различила мужчину в цилиндре и довольно молодую женщину.

«Мсье Оноре Лезаж и его сноха едут за дамским седлом, — подумала она, поскольку узнала отца Гильема и Клеманс, супругу старшего сына. — Черт бы их побрал!»

Анжелина тут же пожалела о сказанных словах и перекрестилась. Слезы потекли по ее щекам. Силы оставили ее, и она зарыдала, присев на покрытый инеем белый камень.

«Сегодня я приобрела грозного врага, — говорила она себе. — Блез никогда мне этого не простит. Чтобы отомстить за себя, он может распустить слухи, что у меня есть байстрюк, ребенок, которого я родила от Гильема вне священных уз брака. Как поступит мсье Лезаж, если узнает об этом?»

Охваченная тревогой, Анжелина уже представляла себе все катастрофические последствия россказней шорника. «Папа отречется от меня, я потеряю его любовь и уважение. А вдруг Оноре Лезаж напишет Гильему? Эти люди преисполнены гордости. Возможно, они захотят забрать Анри и будут воспитывать его в мануарии… Нет, этого не будет. Я отведу опасность от своего малыша».

Через полчаса Анжелина постучала в дверь дома Жерсанды де Беснак. Радостная Октавия открыла ей дверь, вытирая руки о накрахмаленный белый передник.

— Скорее иди к своему малышу! — воскликнула служанка. — Доктор, как и обещал, пришел и осмотрел его. У нашего Анри нет ничего серьезного. Просто прорезался малый коренной зуб, так он сказал. От этого могла повыситься температура. Ох уж эти зубы… Что за напасть!

— Зуб! — повторила молодая женщина. — Мне сразу стало легче. Значит, сегодня он чувствует себя лучше, чем вчера?

— Мадемуазель кормит его кашей. Чтобы он лучше ел, она читает ему стихи Виктора Гюго.

Анжелина рассмеялась и мгновенно расслабилась, словно, пережив муки ада, нашла прибежище в раю, в обществе этих очаровательных женщин, доброта и искренность которых не вызывали у нее сомнений. Вслед за служанкой Анжелина бросилась в гостиную.

  • Странный ропот
  • Взвился вдруг.
  • Ночи шепот,
  • Мрака звук,
  • Точно пенье
  • И моленье
  • Душ в кипенье
  • Вечных мук.
  • Звук новый льется,
  • Бренчит звонок —
  • То пляс уродца,
  • Веселый скок.
  • Он мрак дурачит,
  • В волнах маячит,
  • По гребням скачет,
  • Встав на носок[39].

Молодая мать сложила ладони и поднесла их к лицу. Это напоминало поклонение волхвов. Жерсанда де Беснак ласково ей улыбнулась. Сидевший на высоком стульчике Анри обернулся, и с его нижней губы по подбородку потек белый ручеек.

— Нет, маленький проказник! — воскликнула старая дама. — Ты должен доесть кашу. Анжелина, замени меня.

— О, с удовольствием!

Счастливая, что вновь видит сына, Анжелина принялась кормить ребенка. Щеки Анри уже не пылали, а в карих глазах были лукавые искорки.

— До чего же ты у меня красивый, мой малыш! — смеясь, сказала она. — А как ты весело щебечешь! Нет, не выплевывай кашу. О! Негодник!

Ребенок выплюнул молоко, загущенное мукой, прямо на юбку Анжелины, но она не рассердилась.

— Что за манеры у тебя, крошка! — нежно проворковала мать. — Мне кажется, он наелся.

Октавия поспешила вытереть юбку Анжелины влажной салфеткой. Стоя около камина, Жерсанда улыбалась. Анжелина взяла сына на руки и залюбовалась им, буквально пожирая глазами.

— Мадемуазель, утро вечера мудреней, — сказала она, поворачиваясь к старой даме. — Я принимаю ваше предложение. Вы можете усыновить Анри. Я буду его крестной матерью. Я хочу, чтобы он носил вашу фамилию. Вчера вечером я не оценила ни большую честь, которую вы мне оказываете, ни ваше великодушие.

— Ты и вправду согласна? — удивилась Жерсанда. — Почему ты так внезапно изменила свое решение? Ты обещала подумать, я уже и не надеялась. Боже мой, какое облегчение!

Октавия заплакала. Для служанки слова Анжелины значили многое. Простая крестьянка, которой хозяйка дала начальное образование, гордилась, что умеет читать и писать. Ей так хотелось присутствовать на католических мессах! Она мечтала когда-нибудь войти в собор, под звон колоколов которого проходила ее жизнь, с тех пор как они поселились в Сен-Лизье. Вот уже несколько лет она думала о переходе в католическую веру, а теперь крещение ее так называемого племянника предоставляло Октавии прекрасную возможность для этого. Словно читая ее мысли, Анжелина добавила:

— Я поговорю с отцом Ансельмом, который крестил и впервые причащал меня. Он сострадательный человек и, к тому же, широких взглядов. Он с радостью примет в свою паству и тебя, и твоего племянника. Правда, мой малыш? Мсье Анри де Беснак! Ты родился в пещере, бесфамильный, но над твоей колыбелькой склонилась добрая фея.

И Анжелина поцеловала сына в лобик. Малыш радостно засмеялся и в ответ тоже поцеловал Анжелину, правда, неумело.

— О, какая радостная сцена! — воскликнула Жерсанда. — Мои дорогие дети, как я вас люблю!

Переполненная эмоциями, старая дама, внезапно побледнев, тихо направилась к креслу-качалке. Слабым голосом она сказала:

— Анжелина, ты сторицей платишь мне за благие дела, которые я делала из чистого эгоизма… Прошу тебя, Октавия, налей мне ликера.

— В последнее время вы злоупотребляете им, мадемуазель, — заметила служанка.

— Господи! Я делаю то, что хочу. Разве я виновата, что мне пришлось пережить столько радостных потрясений? Длинная вчерашняя исповедь измотала меня. Я вся на нервах.

Анжелина слушала их, ослепительно улыбаясь. В просторной гостиной пахло воском, горящими поленьями и лавандой, сухими цветами которой были наполнены полотняные мешочки. Жерсанда де Беснак разложила их на колпаке камина. Она всегда покупала мешочки с лавандой летом, хотя для этого ей приходилось ездить в Тулузу.

«Здесь я обрела вторую семью, — думала молодая женщина. — Здесь все мне дорого: книги в переплетах, безделушки, красные бархатные портьеры, мешочки с лавандой, изящная фарфоровая посуда. Но самое чудесное — это дружба, которой удостоили меня Жерсанда и Октавия, их преданность мне».

Вдруг Анжелина услышала свой голос:

— Я не оценила всю значимость вашего предложения, мадемуазель. Анри будет навсегда избавлен от горькой судьбы, уготованной байстрюкам — этим невинным детям, рожденным вне закона. Боже, как мне тяжело произносить столь несправедливое слово! Я сделаю все, чтобы он был достоин вашей доброты, чтобы вырос честным, порядочным человеком, таким же великодушным, как вы.

— Не сомневаюсь, малышка, — откликнулась старая дама, сделав несколько глотков черносмородинного ликера.

Анжелина поставила сына на пол, чтобы он мог порезвиться вволю. Но малыш засеменил к Октавии, вдруг начав тереть кулачками глаза.

— Наш маленький принц хочет спать, — сказала служанка. — Он всегда спит после обеда. Анжелина, хочешь уложить его? Надо только сменить пеленки и спеть колыбельную. До чего же я глупая, что напоминаю тебе! Ты сама все знаешь.

— Да, конечно хочу. В Тулузе мне больше всего не хватало этих моментов.

— Ты пообедаешь с нами? Мы сможем поговорить, — спросила мадемуазель Жерсанда.

— Нет, я обещала отцу пообедать с ним. Наверное, он уже нервничает.

Анжелина унесла Анри в другую комнату. Она закрывала ставни, а ребенок терпеливо ждал, сидя на красном шерстяном ковре. Занимаясь малышом, молодая мать испытывала удивительную нежность и удовлетворение.

— А для чего эти ножки? — напевала Анжелина. — Какие они маленькие, эти ножки! А круглый животик? А подбородочек?

Ребенок заливисто смеялся. Молодая женщина, расчувствовавшаяся от доверия к ней малыша, надела на него пижамку.

«До чего же удивительны различия между малышом и взрослым человеком! — думала Анжелина. — В один прекрасный день Анри станет взрослым и сильным. У него отрастут усы и борода… Потом он познает, что такое любовь. Я научу его вежливости, нежности и уважению к даме».

Анжелину преследовал образ Блеза Сегена. У нее было впечатление, что ей пришлось вступить в схватку с животным во время гона. Она не чувствовала ни стыда, ни унижения — ничего, кроме гнева. И еще она почувствовала прилив новых сил. «Если понадобится, я снова вступлю в схватку, — подумала она. — Но не буду кричать и царапаться. Я буду действовать хитростью. Если когда-нибудь у меня родится дочь, я научу ее защищаться от подобных личностей».

Анжелина уложила сына. Малыш тут же закрыл глаза и принялся сосать большой палец.

Она погладила засыпающего ребенка по шелковистым темным волосам и тихо запела:

  • Он поет, он поет,
  • Но не для меня,
  • А для моей милой,
  • Которая далека от меня.
  • Склонитесь, горы,
  • Долины, возвысьтесь.
  • Пусть мои глаза смотрят туда,
  • Где моя любовь.

Слезы текли по щекам Анжелины. Она уже пела эту старинную провансальскую колыбельную. Это было на следующий день после рождения Анри под сводами пещеры Кер. Тогда она рыдала от отчаяния при одной мысли, что ей придется доверить новорожденного сына женщинам Сютра.

Анжелина опомнилась.

«Я не имею права плакать. Разлука с малышом длилась не так уж долго. А сейчас он живет в прекрасном доме, спит на вышитых простынях. Чуть позже у него будет уважаемая фамилия, значительное состояние. Нет, я не имею права ни плакать, ни жаловаться. Ничто не имеет значения, кроме счастья моего сына».

Анри заснул. Анжелина на цыпочках вышла из комнаты.

Сен-Лизье, суббота, 14 февраля 1880 года

Анжелина сидела напротив отца. Сапожник, соблюдая пост, подал на обед молоко[40].

— Когда ты уезжаешь, малышка? — нахмурившись, спросил он.

— Через два дня, папа. Мне тоже грустно. Я очень беспокоюсь за тебя, ведь ты один с утра до вечера.

— До июля время для меня будет тянуться медленно. Пусть ты все дни пропадаешь у гугенотки, но я знаю, что ты рядом, в городе.

Анжелина с нежностью посмотрела на отца.

— Папа, тебе больше не о чем волноваться. Я уладила ссору с Блезом Сегеном, увезла Спасителя к дяде Жану, чтобы у тебя не было неприятностей. Тулуза не на краю света. В какое-нибудь воскресенье ты сможешь навестить меня.

— Я думал об этом, — откликнулся сапожник. — Кстати, давай поговорим о письме, которое сегодня утром принес почтальон. Ты вскрыла конверт, когда я стоял рядом, и мне показалась, что это открытка на День святого Валентина[41]. Ты быстро спрятала ее в карман передника, и я подумал, что у тебя есть любовник…

— Нет, что ты. Я была удивлена не меньше твоего. Увидев подпись на обратной стороне открытки, я не поверила своим глазам. Если бы ты знал, кто ее прислал! Сорокалетний мужчина в очках, занимающий высокую должность в больнице. Доктор Кост, акушер, мой начальник. Никогда бы не подумала, что он, такой серьезный, соблюдает эту традицию!

— Черт возьми, должно быть, ты заигрывала с ним, раз он позволяет себе писать тебе без моего согласия и не будучи мне представленным! — негодовал Огюстен Лубе. — Анжелина, будет лучше, если ты все мне объяснишь.

— Но, папа, я не виновата, если этот доктор вообразил себя пылким романтиком! В свой родной город, Люшон, он ездит на том же поезде, что и я. Однажды он поднес мой чемодан, когда я возвращалась домой. В этот раз он вышел в Буссансе и пригласил меня на обед.

Огюстен Лубе плохо воспринял последнюю новость. Он изо всех ударил по столу кулаком.

— Этот мужчина хочет только одного, дочь: твою добродетель. Бог проклял меня! Что я сделал? Почему я заслужил его гнев?! Анжелина, я уверен, что ты кокетничала с доктором Костом, строила ему глазки. Он никогда не тебе не женится. Не строй иллюзий. Если он примется утверждать обратное, пригласи его от моего имени приехать к нам. Я сразу же пойму, что он за птица. Но, по-моему, этот негодяй женат. Отправляясь на работу, он снимает обручальное кольцо, чтобы соблазнять глупых гусынь, вроде тебя.

— Я глупая гусыня? — возмутилась Анжелина. — Мой бедный папа, ты плохо меня знаешь. Доктор Кост не дотронется до меня, слышишь? И потом, ты можешь прочесть его открытку. Он просто написал: «С дружескими пожеланиями». Только и всего.

Обиженная Анжелина встала.

— Пойду посмотрю, как там Мина. Ты плохо ухаживал за бедным животным.

Отец пожал плечами. Молодая женщина вышла из дома во двор. Ослица была старой. То, что она все дни проводила в темном помещении, не способствовало ее здоровью.

— О, в каком же плачевом состоянии ты пребываешь! — вздохнула Анжелина. — После смерти мамы и особенно после моего отъезда ты буквально угасаешь. Я все спрашиваю, не забывает ли папа о тебе в иные дни. Позавчера у тебя не было воды… да и сена было мало.

Накануне Огюстен Лубе вновь повторил свою угрозу: он считал, что Мину следует отправить на живодерню. Анжелина нашла в большой ивовой корзине щетку, железный скребок и резак для чистки копыт, которыми всегда пользовалась. Ей удалось придать блеск коричневой шерстке ослицы и распутать ее гриву.

— Я всю жизнь тебя знаю, Мина, — говорила она, гладя ослицу. — Мама так тебя любила! Она утверждала, что ты понимаешь все ее слова и без всякого понукания пускаешься рысью, если она торопится. Когда я была маленькой, я так любила взбираться тебе на спину! Мне разрешали прогуливаться на тебе по улице Мобек и даже в дубовой роще. Весна не торопится, мое славное животное! Я думаю, что на лугу тебе будет лучше. Перед отъездом я слышала, как вдова Марти жаловалась, что у нее есть один участок, где трава чересчур высокая.

Анжелина обещала улучшить жизнь старой ослицы, которая, казалось, слушала ее с большим интересом.

— Я делаю все, что в моих силах, Мина: Спаситель сторожит баранов моего дяди Жана; мой малыш живет в прекрасном доме с двумя женщинами, которые его нежно любят. Мне довелось испытать немало горестей и печали. Как бы мне хотелось вновь стать той Анжелиной, какой я была до смерти мамы и до встречи с Гильемом! Все жители города любили меня, потому что я была приветливой, веселой, всегда в хорошем настроении. В конце концов, мне не на что жаловаться. Правда, есть еще Блез Сеген, негодяй, грубиян и свинья!

Анжелина замолчала и судорожно вцепилась в перекладину стойла Мины. Суставы пальцев хрустнули, а ногти вонзились в трухлявое дерево.

«Мерзавец, куча навоза, вонючий козел! — думала она. Лицо ее окаменело от ярости и омерзения. — Но я должна извлечь урок из этого злоключения, высоко поднять голову и больше никогда и ничего не бояться. Особенно мужчин! О! Как было сладостно заниматься любовью с Гильемом! По моему телу бегали тысячи искорок наслаждения. Я не жалею, что познала такое счастье. Был еще один мужчина, которого я совершенно не боялась. Скрипач. Луиджи… Я надеялась вновь увидеть его, но не судьба… Когда он меня целовал, был мягким, нежным, почтительным. Конечно, сейчас он смеется надо мной. Пусть так. Я сказала, что мне не о чем жалеть. В конце концов, доктор Кост написал мне. Я должна принять правильное решение. По возвращении в больницу я буду любезной с другими ученицами, буду смеяться с ними, по вечерам буду принимать участие в их разговорах и откровениях. Я изображала из себя гордячку из робости, относилась к ним свысока. Почему, Господи? Я брошусь на шею Магали Скотто и расскажу ей о том, как мне благодаря ее опыту удалось отделаться от Блеза Сегена. Дни и недели полетят быстрее, если я не стану держаться в стороне от подруг».

Анжелина не отдавала себе отчета в том, что ее голова и грудь мерно покачивались. Убаюкивая себя обещаниями, она была похожа на ребенка, пытающегося забыться.

Огюстен застал дочь врасплох.

— Что ты здесь делаешь, малышка? — подозрительно спросил он. — Мечтаешь о своем докторе?

Анжелина, заставив себя улыбнуться, обернулась.

— Нет, папа, — твердо сказала она. — Я просто решила быть счастливой вопреки всему. Я больше не доставлю тебе неприятностей. Считаю, тебе надо подумать о женитьбе… Да, ты должен жениться во второй раз. Тогда ты не будешь таким сварливым. До свидания, Мина! До свидания, папа! Я иду к мадемуазель Жерсанде. Нам надо подготовиться к крестинам. Да, завтра мы будем крестить нашего ангелочка. Я буду его крестной матерью.

Тулуза, больница Святого Иакова, дортуар учениц мадам Бертен, среда, 18 февраля 1880 года

Магали Скотто внимательно смотрела на ученицу Лубе. Все девушки сидели в ночных рубашках вокруг Анжелины. Она рассказывала им о своих приключениях во время каникул.

— В воскресенье мы окрестили малыша Анри, племянника служанки Жерсанды де Беснак. Церемония проходила в соборе. Но вы не знаете Сен-Лизье… Я хочу уточнить, что над нашим небольшим собором возвышается круглая башня с бойницами, возведенная из розового кирпича. Нас было только четверо: мадемуазель Жерсанда, ее служанка Октавия, священник и я, крестная мать. Теперь я могу называть Анри своим крестным сыном. Он даже не заплакал, когда святой отец окропил его лоб освященной водой. Наоборот, он рассмеялся. Но его тетя плакала, да и я тоже была очень взволнована. У меня есть фотография. Вы увидите, какой он красивенький в своем вышитом белом платье. Моя благодетельница собирается усыновить ребенка и сделать на него завещание, поскольку он сирота, а у нее нет наследников.

— Она могла бы сделать своей наследницей тебя, — возразила Дезире, покусывая кончик своей белокурой косы.

— Но у него есть тетка! — запротестовала Одетта Ришо.

— Разумеется, — согласилась Анжелина. — И тетка всей душой любит этого маленького мальчика. Но она предпочитает, чтобы он стал обеспеченным человеком и носил уважаемую фамилию. Беснаки принадлежат к одной из ветвей старинного дворянского рода.

— Покажи фотографию! — воскликнула Люсьена. — Наверняка ты шикарно выглядела. Ты всегда шикарно выглядишь!

Страницы: «« ... 910111213141516 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Я пишу без цензуры. Облик цензора не витает предо мною в эту минуту. А между тем, между тем… я не и...
Самобытный русский писатель П. И. Мельников (Андрей Печерский), покоривший читателей романами «В лес...
«…Освобождение всех порабощенных людей, сословий, народов, в том числе и поляков, никак не в том, чт...
«По оконцам кочкового болота скользили волки. Бурый вожак потянул носом и щелкнул зубами. Примолкшая...
«Утром Тосю будить не надо: просыпается она вместе с цикадами и петухами – их ведь тоже никто не буд...
«Конечно, «страшное» разное бывает. Акула за тобой в море погонится, еле успеешь доплыть до лодки, ч...