Счастливая Тэффи Надежда
— Кого? — вклинился отец — как всегда, с задержкой.
— Насильника.
Не помню, какова была их реакция. Оно и неудивительно. Я позвонила, чтобы поставить родителей в известность, а потому без обиняков огорошила их фактами.
— Сейчас отпрошусь у преподавателя. Позвонила Кену Чайлдсу — он меня проводит. Попрошу его набросать портрет.
— Перезвони, когда будешь у себя, — сказала мама; почему-то мне это запомнилось слово в слово.
— Ты в полицию сообщила? — спросил отец.
Я ответила без колебаний:
— Еще не успела.
Для нас троих это означало, что вопрос решен. Да, перезвоню. Да, отступать не собираюсь.
Поднявшись по лестнице, я столкнулась с Вульфом, который уже направлялся в сторону аудиторий английского отделения.
Мимо спешили студенты. Я обратилась к нему:
— Профессор Вульф, можно с вами поговорить?
— Сейчас мне некогда, приходите после занятий.
— Дело в том, что мне сейчас надо уйти, вот, собственно, и все.
Я знала, что он будет недоволен, но не подозревала, до какой степени. Он напомнил, как почетно быть принятой в его семинар, и не преминул заметить, что пропуск одного занятия по его предмету равносилен трем пропускам любого непрофилирующего семинара на третьем курсе. Я и без него это знала. Потому и притащилась на факультет, а не пошла прямиком в общежитие.
Я вымолила у Вульфа пару минут. Чтобы переговорить с ним не в коридоре, а у него в кабинете.
— Очень прошу, — выдохнула я.
Видимо, что-то зацепило ту часть его сознания, которая не подчинялась дисциплине, ценимой им превыше всего.
— Очень прошу, — повторила я, и он нехотя откликнулся.
— Только не долго.
Проследовав по небольшому коридору, мы свернули за угол и остановились; он достал ключ. Сама не понимаю, как мне удавалось сохранять хладнокровие после встречи с насильником и до того момента, когда я оказалась в кабинете Вульфа, за закрытыми дверями. Я была наедине с мужчиной, который не мог причинить мне вреда. Только теперь я перевела дух. Вульф опустился в кресло лицом ко мне, а я, потоптавшись, осторожно присела на стул для студентов.
Тут меня прорвало.
— Я не смогу прийти на семинар. Только что я столкнулась с преступником, который меня изнасиловал. Надо немедленно сообщить в полицию.
Помню — отчетливо помню — выражение его лица. Он сам был отцом. По слухам, у него в семье рождались только мальчики. Он встал и подошел ко мне. Хотел погладить по голове, но невольно отдернул руку. Я подверглась изнасилованию. Как я восприму его прикосновение? У него на лице отразилось замешательство, за которым скрывалось бессилие облегчить чужую боль.
Он предложил, что сам позвонит в полицию, спросил, доберусь ли я до дому, и сказал, что готов помочь чем только сможет. Я ответила, что уже договорилась с приятелем, который встретит меня в библиотеке и проводит до общежития, а уж оттуда я буду вести все телефонные переговоры.
Вульф вышел со мной в коридор. Прежде чем меня отпустить (а я уже думала только о том, как бы не упасть, что сказать по телефону и какие приметы, затверженные наизусть, сообщить полиции в первую очередь: бордовая ветровка, подвернутые голубые джинсы, кроссовки «Олл-стар»...), он остановился и положил руки мне на плечи.
Убедившись, что на какой-то миг ему удалось завладеть моим вниманием, он заговорил:
— Элис, в ближайшее время события обрушатся лавиной; очевидно, мои слова покажутся вам бессмыслицей, но тем не менее. Постарайтесь по возможности запомнить все.
С трудом удерживаюсь, чтобы не написать последние два слова с заглавных букв. Видимо, так и было задумано. Вульф произнес их с прицелом на будущее, вне зависимости от рода занятий, который я для себя выберу. Он знал меня всего ничего — две недели. Мне было только девятнадцать лет. Во время его семинаров я рисовала у себя на джинсах цветочки. Сочинила рассказ, в котором портновские манекены в один прекрасный день ожили и принялись мстить портным.
Так что совет его был подобен гласу вопиющего в пустыне. Однако он лучше других знал, как я поняла много позже, купив в магазине издательства «Даблдей» на Пятой авеню в Нью-Йорке его автобиографию под названием «Жизнь этого мальчишки», что память — это и хранилище, и сила, а зачастую — единственное прибежище слабых, бесправных и униженных.
Путь от филологического факультета до библиотеки — каких-то двести ярдов через внутренний двор, а там на другую сторону улицы — я проделала на автомате. Как робот. Думаю, так ходят военные патрули, настроившись на малейший шорох, чреватый опасностью. Университетский двор превратился для меня в район боевых действий, где враг сидит в засаде и готовится атаковать, усыпив твою бдительность. Вывод: не теряй бдительность ни на секунду.
С оголенными нервами, прожигающими кожу, я добрела до библиотеки Бэрда. Оставаясь начеку, все же позволила себе перевести дух. Дальше я шла сквозь флюоресцентный свет. В начале семестра читальные залы обычно пустуют. Я даже головы не повернула в сторону немногочисленных зубрил. Не хотела встречаться взглядом с посторонними.
Кена я не дождалась — от страха не решилась остановиться. Так и шла вперед. Планировка библиотеки Бэрда позволяет пройти все здание насквозь и выйти с другой стороны, на нейтральную полосу. Это квартал старых деревянных домов, занятых в основном общежитиями престижных студенческих клубов, как мужских, так и женских, — не чета благопристойному университетскому двору. Фонарей здесь было не много, а за то время, что я ходила отпрашиваться у Вульфа, на улице уже совсем стемнело. У меня была единственная цель: добраться до общежития целой и невредимой, чтобы записать все его приметы — одежду, черты лица.
Добралась. Не помню, чтобы хоть кто-нибудь встретился на моем пути. Или я просто никого не замечала. Из своей маленькой одноместной комнаты позвонила в полицию. Объяснила, в чем дело. В мае меня изнасиловали, сказала я, а теперь вот, по возвращении в кампус, я наткнулась на того, кто это сделал. Не могли бы они приехать?
Присев на кровать, я набросала портрет. Но прежде записала в столбик приметы. Сначала волосы, затем рост, телосложение, форма носа, разрез глаз, очертания губ. Добавила кое-какие подробности: «Шея короткая. Голова небольшая, приплюснутая. Подбородок квадратный. На лбу линия роста волос низкая». Припомнила цвет кожи: «Довольно темный, но не густо-черный». Портрет поместила в левом нижнем углу, а справа от него описала одежду: «Куртка бордовая, типа ветровки, только на подкладке. Джинсы голубые. Кроссовки белые».
Тут примчался Кен, запыхавшийся, весь на взводе. Он был невысоким и щуплым; в прошлом году, в порыве романтических чувств, я видела в нем «Давида» уменьшенного формата. До сих пор он не проявлял ко мне особой чуткости. За все лето прислал только одно письмо, в котором объяснял — и на тот момент я приняла такое объяснение, — что переосмыслил мою историю, дабы не переживать ее столь болезненно. «Я себя убедил, что это как перелом ноги и, как перелом ноги, со временем заживет без следа».
Кен хотел подправить мой рисунок, но из этой затеи ничего не вышло — от волнения у него тряслись руки. Он сидел на моей кровати: съежившийся, перепуганный. Но я повторяла себе, что он — душа-человек, знает меня как облупленную и настроен доброжелательно. Спасибо и на этом. Он опять и опять брался делать собственный набросок головы насильника.
В коридоре послышался шум. Потрескивание раций, грохот тяжелых шагов. В дверь замолотили кулаком, и я сразу открыла, но из соседних комнат уже выскочили девчонки.
Служба безопасности Сиракьюсского университета. Вызов поступил из полицейского управления. Переговоры шли по громкой связи. Это был конец света. Двое охранников оказались такими здоровенными, что едва втиснулись в мою более чем скромную комнату.
Не прошло и минуты, как примчался наряд полиции. Три человека. Кто-то повернул ключ в двери. Я снова рассказала, что случилось, и тут возникли небольшие разногласия по поводу юрисдикции. Университетские «секьюрити» поначалу хотели уйти в сторону: преступление имело место в Торден-парке, а преступник был замечен на Маршалл-стрит, так что городскому полицейскому управлению и карты в руки — кампус-то тут при чем? Со служебной точки зрения они рассуждали здраво, но тем вечером в них проснулся охотничий инстинкт.
Полицейские рассмотрели наброски — сначала мои, потом Кена. Невзирая на мои протесты, они упорно именовали Кена моим ухажером и косились на него с подозрением. Хлипкий и дерганый, он выглядел инопланетянином среди плечистых здоровяков, вооруженных пистолетами и дубинками.
— Сколько времени прошло с момента вашей встречи с подозреваемым?
Я ответила.
Они предположили, что насильник, которого я не спугнула, до сих пор ошивается в районе Маршалл-стрит. Имело смысл направить туда полицейский автомобиль.
Двое городских копов забрали мои рисунки, а те, что сделал Кен, оставили за ненадобностью.
— Разошлем это во все подразделения. Пока не задержим, в каждой машине будет такой портрет, — сказал один из двоих.
На пороге Кен спросил:
— Мне обязательно ехать с вами?
Под испепеляющими взглядами стражей порядка он все понял. И присоединился к нам.
Из общежития мы выходили в сопровождении шестерых людей в форме. Мы с Кеном устроились на заднем сиденье полицейского автомобиля; один из офицеров сел за руль. Забыла его фамилию, но прекрасно помню, как он кипел от злости.
— Этот гаденыш от нас не уйдет, — приговаривал он. — Изнасилование относится к разряду особо тяжких преступлений. Ему мало не покажется.
Он завел двигатель и включил мигалку. До Маршалл-стрит было рукой подать.
— Теперь не зевайте, — сказал офицер.
Он управлял автомобилем с лихостью нью-йоркского таксиста.
Кен втянул голову в плечи. Он посетовал, что от мигалки ему дурно, и накрыл глаза ладонью.
Я смотрела в оба. Мы несколько раз проехали по Маршалл-стрит и прилегающим улочкам; офицер успел рассказать историю своей племянницы, скромной семнадцатилетней девушки. Она подверглась групповому изнасилованию. «Жизнь сломана, — повторял он. — Жизнь сломана». Дубинка, сжатая его рукой, замолотила по пустому пассажирскому сиденью. От каждого удара по искусственной коже Кен вздрагивал. Не надеясь на успех нашей миссии, я с ужасом думала, чего еще можно ожидать от этого человека.
Преступника нигде не было видно. Так я и сказала офицеру. Предложила развернуться и поехать в полицейское управление, чтобы еще раз просмотреть фотоархив. Но блюститель порядка вознамерился идти до конца. Он ударил по тормозам и зашел на очередной круг по Маршалл-стрит.
— Ну-ка, ну-ка! — встревожился он. — А это что за троица?
Повернув голову, я все поняла. Трое черных студентов. По одежде сразу видно. К тому же все были высокого роста, гораздо выше насильника.
— Нет, — сказала я. — Хватит, надо уезжать.
— От этих добра не жди, — сказал полицейский. — Сидите тихо.
Выскочив из машины, он бросился в их сторону. У него в руке была дубинка.
Кена охватила паника, как бывало с моей матерью. Он едва дышал. Порывался выйти на воздух.
— Какая муха его укусила? — Кен подергал дверь, да не тут-то было — в этой машине возили не только потерпевших, но и преступников.
— Откуда я знаю? Эти ребята на того совсем не похожи.
Над головой по-прежнему крутилась мигалка. Прохожие, останавливаясь возле автомобиля, заглядывали в окна. Я досадовала, что мы сидим одни. Досадовала, что Кен оказался размазней. Опасалась, что наш коп, жаждущий отомстить за изломанную жизнь племянницы, в озлоблении натворит глупостей. И все это из-за меня, хотя меня как бы и вовсе не существовало. Я лишь послужила катализатором, подхлестнув чью-то нервозность, злобу и чувство вины. Мне было жутко, но еще больше — противно. Полицейский все не возвращался, Кен продолжал ныть. Уткнувшись головой в колени, чтобы зевакам была видна только «спина потерпевшей», я прислушивалась к звукам, доносившимся из переулка. Голову даю на отсечение, там кого-то избивали. Не того.
Офицер вернулся. Сев за руль, он довольно похлопал себя дубинкой по ладони:
— Пришлось их немного поучить. — С него градом лил пот.
— Что они такого сделали? — содрогнувшись, спросил Кен.
— Отказались предъявить содержимое рюкзаков. Не подчинились офицеру полиции.
Этот инцидент на Маршалл-стрит стал последней каплей. Все несправедливо. Несправедливо, что мне нельзя ходить через парк. Несправедливо, что надо мной надругались. Несправедливо, что насильник разгуливает на свободе; несправедливо, что со мной, студенткой Сиракьюсского университета, полиция обращается приличнее, чем с другими. Несправедливо, что племянницу полицейского изнасиловали бандиты. Несправедливо считать, что ее жизнь сломана. Несправедливо гонять машину с мигалкой по Маршалл-стрит. Несправедливо попусту цепляться к черным ребятам и уж тем более охаживать их дубинкой.
И никаких «но»: просто этот полицейский жил на моей планете. Я вписывалась в его мир, как никогда больше не буду вписываться в мир Кена. Даже не помню, попросил ли Кен, чтобы его подбросили домой, или поехал со мной в полицию. После того вечера он перестал для меня существовать.
Мы остановились возле Управления по охране общественного порядка. Время близилось к девяти вечера. В этом здании я не бывала с того проклятого дня. Здесь я ощущала себя в безопасности. Мне нравилось, что на лифте можно подняться прямо в приемную с широченной автоматической дверью. Вестибюль был надежно отгорожен пуленепробиваемым стеклом.
Офицер провел меня в здание; за нами с мягким щелчком автоматически захлопнулась дверь. Слева от входа за пультом сидел диспетчер. Поблизости находились мужчины в форме. Некоторые прихлебывали кофе из массивных кружек. При нашем появлении все смолкли, уставившись в пол. Доставленный сюда человек в штатском мог быть только потерпевшим или преступником.
Мой сопровождающий объяснил дежурному, что я проходила в качестве потерпевшей по делу об изнасиловании в восточном секторе, а сейчас должна просмотреть архивные фото.
Меня провели в тесную каморку напротив диспетчерской. Распахнув двери настежь, офицер начал снимать со стеллажей толстые черные альбомы. Их оказалось не менее пяти; все страницы были сплошь заклеены небольшими снимками стандартного формата. С них смотрели исключительно афроамериканские мужские лица примерно одного возраста с насильником.
Каморка напоминал скорее чулан, нежели кабинет для ознакомления с фотоархивом. Пару альбомов еще можно было положить на шаткий железный столик, рядом с пишущей машинкой, а остальные приходилось удерживать на коленях. По мере надобности во мне обычно просыпалась прилежная студентка, которая теперь методично, страницу за станицей, изучала снимки. В результате я отметила шестерых типов, отдаленно схожих с насильником, но затея с просмотром бесконечных лиц анфас и в профиль стала казаться бессмысленной.
Мне принесли жидкий, но почти горячий кофе. В неприветливом чулане образовался какой-никакой островок уюта.
— Ну как? Есть что-нибудь?
— По нулям, — сказала я. — Уже в глазах темно. Думаю, его здесь нет.
— Работай, работай. Ты ж его недавно видела.
Когда зазвонил телефон, я еще корпела над альбомом номер четыре.
— Это патрульный Клэппер, — выкрикнул диспетчер доставившему меня офицеру. — Узнал того козла.
Все столпились у пульта. Переговоры напомнили мне фильмы про полицейскую академию.
— Рыжий говорит, это Мэдисон, — сообщил диспетчер.
— Который Мэдисон? Марк?
— Да нет, — отмахнулся диспетчер. — Тот давно сидит.
— Фрэнк?
— Да нет, его Хэнфи повязал на той неделе. Грег, не иначе.
— А этот разве не сидит?
И так далее. Помню, кто-то вставил: надо, мол, пожалеть старика Мэдисона, трудно ему одному мальчишек растить.
В каморку вернулся мой сопровождающий.
— К вам есть пара вопросов, — сказал он. — Готовы отвечать?
— Готова.
— Как выглядел полицейский, который стоял у машины?
Я описала его внешность.
— А где именно остановилась машина?
На стоянке перед Хантингтон-холлом, ответила я.
— Все сходится, — оживился он. — Похоже, скоро возьмем злодея тепленьким.
После его ухода я захлопнула лежащий на столике альбом. Почему-то мне стало некуда девать руки. Они затряслись. Я засунула ладони под себя. Из глаз брызнули слезы.
Через несколько минут раздался голос диспетчера:
— А вот и он!
Это сообщение было встречено радостными воплями.
Вскочив со стула, я заметалась в поисках укрытия. Забилась в угол у двери. Прижалась лицом к железной полке с альбомами прежних лет.
— Ну Клэппер, ну молоток! — выкрикнул чей-то голос, и из меня вышел весь воздух.
Неужели патрульный приволок с собой насильника?
— Сейчас снимем показания с потерпевшей и упакуем тебя по всей форме, — сказал кто-то еще.
Конечно, мне ничто не угрожало. Но я ничего не могла с собой поделать. Не находила в себе сил покинуть укрытие. Из человека меня превратили в жертву. Обессилев, я рухнула на тот же стул.
В диспетчерской царило ликование. Полицейские хлопали друг друга по спине и подтрунивали над Клэппером, обращаясь к нему то Длинный, то Морковка, то Малый.
Пригнув голову, он заглянул в архивную каморку:
— Здорово, Элис. Узнаешь меня?
Я расплылась в улыбке:
— Еще бы!
Снаружи раздался новый взрыв хохота.
— Тебя — да не узнать? Такое чудо — почище Сайта-Клауса!
Мало-помалу гомон умолк. Зазвонил телефон. Двое умчались по вызову. Клэппер отправился писать рапорт. Меня проводили в тот самый кабинет, где без трех дней полгода тому назад со мной беседовал сержант Лоренц. С меня взяли письменные показания, куда включили заранее подготовленное мною описание примет нападавшего.
— На попятную не пойдете? — спросил меня офицер. — Наше дело — взять его под стражу. А вам придется давать показания в суде.
— Знаю, — сказала я.
Меня отвезли в «Хейвен-холл» на машине без опознавательных знаков. Я позвонила родителям, чтобы они не беспокоились. Офицер составил заключительное донесение по делу Ф-362 и передал папку сержанту Лоренцу.
Изнасилование 1-й ст.
Изнасилование в извращенной форме 1-й ст.
Грабеж 1-й ст.
Потерпевшая была доставлена мною в дежурную часть УООП. В моем присутствии с центрального пульта было передано сообщение «всем постам». Непосредственно после этого на пульт поступил сигнал от патрульного офицера Клэппера (машина № 561), который сообщил, что около 18.27 лично разговаривал на Маршалл-стрит с мужчиной, приметы которого совпадают с приметами подозреваемого в совершении насилия. По информации п/о Клэппера, имя указанного мужчины — Грегори Мэдисон. Мэдисон имеет судимость; отбывал срок тюремного заключения. Согласно служебной инструкции, п/о Клэппер был обязан провести опознание по материалам фотоархива, но опознание не проводилось ввиду отсутствия требуемых фотоматериалов. Имеются основания полагать, что Грегори Мэдисон является подозреваемым по данному делу. Письменные показания потерпевшей и п/о Клэппера приобщены к делу.
Рекомендуемая мера пресечения — арест.
Приметы переданы заступающим патрульным группам 3-й и 1-й смен. При обнаружении лиц, отвечающих указанным приметам, вызывать подкрепление. Подозреваемый может быть вооружен и опасен.
Той ночью мне снился сон. С участием Эла Триполи. В тюремной камере он с помощью двоих полицейских удерживает насильника. А я совершаю акты возмездия, но все без толку. Насильник, вырвавшись от Эла Триподи, бросается на меня. Прямо надо мной оказываются его глаза — совсем близко, как тогда, в гроте. Крупным планом.
Я проснулась от собственного крика и села на влажных простынях. Часы на телефоне показывали три ноль-ноль. Звонить маме я не решилась. Сделала попытку уснуть. Я его нашла. Опять мы с ним оказались один на один. В памяти всплыла последняя строка моего стихотворения, написанного по совету Тэсс Гэллагер:
Умри и останься лежать — подле меня.
Приглашение было отправлено. В моем понимании, тогда, в тоннеле, насильник меня убил. Теперь я сделаю с ним то же самое. И пусть моя ненависть вырастет с гору.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В начале семестра я держалась обособленно, занимая все свое время письменными сочинениями по двум спецкурсам. На следующий день после той уличной встречи с насильником я позвонила Мэри-Элис. Она и разволновалась, и перепугалась за меня. У нее тоже почти не оставалось свободного времени. Как и Три с Дианой, она участвовала в конкурсе на вступление в женское университетское объединение. Ей хотелось попасть в самое престижное — «Альфа-Ки-Омега». Туда принимали только отличниц, которые притом показывали хорошие результаты в спорте и не имели дисциплинарных взысканий. Обязательным условием негласно считался белый цвет кожи. Мэри-Элис по всем статьям была вне конкуренции.
Тяга к такого рода обществу плохо согласовывалась с ее собственными циничными замечаниями относительно идиотизма конкурсных процедур и прочей мышиной возни; с этого времени между нами наступило охлаждение. Я перестала искать ежедневных встреч.
С некоторой долей осторожности я пошла на сближение с новой подругой. Ее звали Лайла; родилась она в Джорджии, а потом переехала в Массачусетс. В отличие от моей мамы, которая культивировала в себе южанку, Лайла избавилась от южного говора. Акцент, рассказывала она, из нее живо выбили в Массачусетсе, когда она пошла там в школу. На мой слух, ее речь звучала абсолютно нейтрально. Но мама в таких случаях подчеркивала, что истинный южанин всегда узнает южанина по особому тону и протяжным гласным.
В «Хейвене» мы с Лайлой жили на одном этаже, через шесть комнат друг от друга. Светловолосая, она, как и я, носила очки. Даже телосложением мы были похожи — говоря без затей, чуть полноваты. Она считала себя никому не интересной, «серенькой». Я задалась целью ее расшевелить — в ней ощущалась некоторая заторможенность. Как и Мэри-Элис, Лайла оставалась девушкой.
Лайла показала себя идеальной слушательницей. Рядом с ней я отнюдь не чувствовала себя бесплатным приложением к эффектной подружке, как было в отношениях с Мэри-Элис. Я оказалась и чуть стройнее, и чуть веселее, и чуть решительнее.
Как-то вечером я посоветовала ей поискать в себе животное начало и распорядилась:
— Бери пример с меня!
Сунув ей фотоаппарат, я схватила упаковку изюма, сделала зверское лицо и пропорола картонку ножом. После этого мы поменялись местами, чтобы она тоже ткнула ножом в изюм. На снимках видна моя беспощадность к бедным сухофруктам. А Лайла так и не смогла взять в толк, чего от нее хотят. Нож в ее руке лишь деликатно касается продырявленной мною упаковки. Ласковый взгляд и детское личико ни в какую не желают принимать свирепое выражение.
Мы с ней тренировали мелодичный смех. Я не могла дождаться, когда она оторвется от учебников, чтобы залучить ее к себе в комнату и начать эти упражнения, уговаривая смеяться подольше, хоть целый вечер; смеясь вместе с ней, я могла не думать о том, что ждет меня вне этих стен.
Четырнадцатого октября я не покидала территорию кампуса. Тем временем от полицейского дознавателя Лоренца поступил телефонный звонок в офис заместителя районного прокурора Гейл Юбельхоэр, которой было поручено осуществить прокурорскую проверку материалов дела до передачи их судье для получения судебных предписаний. Юбельхоэр на месте не оказалось. Дознаватель Лоренц оставил для нее сообщение: «В 14.00 задержан Грегори Мэдисон».
Я вторично попала в газеты. «Потерпевшая указала пальцем» — гласил заголовок короткой, в пять абзацев, заметки в «Сиракьюс пост-стэндард» от пятнадцатого октября. Эту вырезку, а потом и все последующие публикации прислала мне по почте Триция, сотрудница кризисного центра помощи жертвам насилия.
Предварительные слушания в Сиракьюсском городском суде были назначены на девятнадцатое октября. Ответчиком выступал Грегори Мэдисон, истцом — штат Нью-Йорк. Целью этого заседания было установить, имеется ли достаточно оснований для передачи дела на рассмотрение большого следственного жюри. Мне сообщили, что в качестве свидетеля может быть вызван кто угодно, от врача, подписавшего заключение серологической лаборатории, до патрульного Клэппера, который засек Мэдисона в городе. Могли потребоваться и мои показания. И показания Мэдисона.
Я не могла идти на слушания без сопровождающего, но Мэри-Элис сослалась на занятость, а Кен Чайлдс на эту роль не годился. Лайла еще не стала моей закадычной подругой, и я не хотела ей навязываться. Оставалось обратиться за помощью к Тэсс Гэллагер.
— Почту за честь, — ответила она. — А потом сходим в хороший ресторан. С меня обед.
Точно не помню, как я была одета; зато Гэллагер, которая славилась на весь университет вызывающими нарядами и соответствующими шляпками, пришла в безупречном костюме и удобных туфлях. Это выдавало серьезность ее намерений. Уж кто-кто, а она-то прекрасно знала, что обыватели неизменно встречают поэта в штыки. Впрочем, я тоже оделась вполне прилично. Из нас получилась образцовая пара: юная студентка с моложавой наставницей.
Больше всего меня страшила встреча с Грегори Мэдисоном. Мы с Тэсс прошли коридорами полицейского управления и оказались в здании окружного суда. Нас сопровождал незнакомый следователь: без него мы бы не нашли нужный кабинет, где мне предстояло познакомиться с обвинителем, представляющим интересы штата. У меня схватило живот, а следователь не имел понятия, где искать женский туалет. Пришлось нам с Тэсс отправиться на поиски самостоятельно.
В старом крыле здания пол был вымощен мраморными плитами. Низкие каблуки Тэсс отбивали резкую дробь. В конце концов мы обнаружили туалетную комнату, где я, как была, опустилась на сиденье унитаза и вперилась глазами в деревянную дверь. Мне нужно было хоть немного побыть в одиночестве, чтобы успокоиться. После перехода из одного здания в другое у меня возникло такое чувство, будто сердце вот-вот выскочит из горла. Мне не раз доводилось слышать это выражение, но теперь я поняла его буквальный смысл. К голове прилила кровь, и я испугалась, что меня вырвет.
Из кабинки я вышла бледная как полотно. Смотреться в зеркало не хотелось. Вместо этого я стала наблюдать за Тэсс. Она поправляла эффектные гребни.
— Ну, вот так. — Результат ее вполне удовлетворил. — Идем?
Поймав мой взгляд, она подмигнула.
Рядом с нашим провожатым стояла Триша. Они с Тэсс были полной противоположностью друг другу. Сотрудница кризисного центра, Триша завершала все свои послания словами «с сестринским приветом» и не вызывала у меня особого доверия. Другое дело — Тэсс: я впервые встретила женщину, которая создала для себя особый замкнутый мир, не боялась выбиваться из общей массы и не стеснялась своих причуд. Триша вела себя слишком назойливо. Ей непременно хотелось пробудить мои чувства. Вряд ли это могло пойти мне на пользу. Здание суда в округе Онондага не слишком располагало к излиянию чувств. Оно располагало к тому, чтобы отстаивать истину. Мне стоило немалых трудов удерживать в памяти гнусные подробности, чтобы по первому требованию внятно проговорить их вслух. Тэсс заряжала меня решимостью. Это было куда ценнее сестринских приветов. Я сказала Трише, чтобы та шла домой.
Мы с Тэсс опустились на деревянную скамью под дверью совещательной комнаты. Такие же скамьи стояли у нас в церкви Святого Петра. По моим ощущениям, прошел не один час. Тэсс рассказывала про штат Вашингтон, где она выросла, про сплав леса, про рыбалку и про своего гражданского мужа Раймонда Карвера.[10] У меня вспотели ладони. По телу пробежал озноб. Добрую половину ее рассказов я пропустила мимо ушей. Надеюсь, это ее не обидело. На самом деле она не столько поддерживала беседу, сколько убаюкивала меня, как колыбельной, своим неспешным повествованием. Но у колыбельной был свой конец.
Тэсс начала раздражаться. Она то и дело смотрела на часы. Ее тяготило бездействие. Примадонна кампуса, царица поэзии, она вдруг превратилась в бесполезную фитюльку. И по моей милости вынуждена была томиться в ожидании. Обед в ресторане едва-едва маячил на горизонте.
С той поры я научилась трансформировать нервозность ожидания в чугунную скуку. Для этого необходим особый настрой: если ад неизбежен, я устраиваю себе сеанс психотерапии по системе дзэн.
Когда наконец к нам вышел заместитель окружного прокурора Райан, который заменял свою коллегу Юбельхоэр, занятую в суде на другом процессе, Тэсс пребывала в молчании, а я разглядывала клеть лифта.
На вид Райану не было и тридцати. Рыжевато-каштановые волосы торчали вихрами. Он был одет в спортивного покроя пиджак из буклированной ткани, с замшевыми заплатами на локтях — такой уместнее смотрелся бы в кампусе, откуда я приехала, нежели в суде.
Он обратился к Тэсс «миссис Сиболд» и густо покраснел, узнав, что это моя преподавательница. Несмотря на такой конфуз, он попал под ее чары. По ходу разговора он украдкой косился в ее сторону, стараясь не выдать своего интереса и вместе с тем разглядеть ее получше.
— Что вы преподаете? — спросил он.
— Поэзию.
— Так вы стихи сочиняете?
— В некотором роде, — ответила Тэсс — У вас есть новости для нашей подопечной?
Тогда до меня это не дошло, но заместитель прокурора явно забрасывал удочки, а Тэсс дала ему отпор с той легкостью, которая оттачивается практикой.
— Начало неплохое, Элис, — обратился ко мне Райан. — Можете радоваться: ответчик отказался от своего права давать показания.
— То есть?
— То есть адвокат ответчика согласился не оспаривать идентификацию.
— Это хорошо или плохо?
— Хорошо. Но вам все равно придется отвечать на любые, самые неприятные вопросы.
— Ничего не поделаешь, — пробормотала я.
— Наша цель — доказать, что изнасилование действительно имело место. Что половой акт с подозреваемым был совершен не по обоюдному согласию, а по принуждению. Вы меня понимаете?
— Понимаю. Можно, Тэсс пойдет со мной?
— Только потихоньку. Входите в зал молча. Ваша преподавательница незаметно проскользнет следом и сядет в заднем ряду, возле судебного пристава. Вы займете свидетельское место, а дальше я возьму дело в свои руки.
Он скрылся за дверью справа от нас. Из лифта вышли какие-то люди и направились в нашу сторону. Один из них окинул нас цепким, пристальным взглядом. Это и был адвокат мистер Меджесто.
Через некоторое время в дверях появился судебный пристав:
— Мисс Сиболд, прошу вас.
Мы с Тэсс сделали все, как сказал мистер Райан. Я прошла вперед. До моего слуха доносилось шуршание бумаг и чье-то покашливание. Заняв место для дачи показаний, я повернулась лицом к залу.
Народу было совсем мало. Занятыми оказались только два последних ряда, образующих подобие галерки. Крайней справа сидела Тэсс. На миг наши глаза встретились. Она улыбнулась, словно говоря: «Порви их всех». Больше я не смотрела в ее сторону.
Ко мне приблизился мистер Райан, которой для начала уточнил мое имя, возраст, домашний адрес и прочие необходимые данные. Это позволило мне свыкнуться со стуком пишущей машинки и уяснить, что каждое мое слово фиксируется черным по белому. Значит, я должна вслух описывать все мерзости, которые вершились тогда в тоннеле, а какие-то люди, взяв протокол, станут его читать и перечитывать.
Затем Райан спросил, какое было освещение в парке и где именно было совершено изнасилование, а потом перешел к тем вопросам, о которых меня предупреждал.
— Можете рассказать своими словами, что произошло в указанное время?
Я старалась не частить. Райан то и дело перебивал. Опять спросил, какие горели фонари, потом — была ли в небе луна и оказывала ли я сопротивление. Требовал вспомнить, как я наносила удары: открытой ладонью или кулаком, опасалась ли за свою жизнь, какая сумма денег была у меня похищена насильником и, наконец, отдала ли я деньги добровольно или нет.
После выяснения подробностей борьбы у входа в тоннель Райан перешел к тем событиям, которые имели место уже под трибунами амфитеатра.
— Опишите способы принуждения, которые использовал нападавший, а также ваши собственные действия с того момента, когда он затащил вас под амфитеатр, и до того момента, когда был совершен половой акт.
— Сначала он схватил меня за шею, притянул мое лицо к своему и несколько раз поцеловал, а потом приказал раздеваться. Он попытался сорвать с меня одежду. Ему не удалось расстегнуть пряжку ремня. Он велел мне расстегнуть пряжку, и я это сделала.
— Он приказал вам раздеться до того или после того, как начал угрожать убийством в случае вашего неподчинения?
— После… я заливалась кровью… все лицо было в крови.
— У вас лицо было в крови?
— Да.
— От падения?
— И от падения, и от побоев, и от пощечин.
— Нанес ли он вам удар перед совершением описанного вами полового акта?
— Угу.
— В какое место он нанес вам удар?
— По лицу. Я стала задыхаться. Он сдавливал мне горло, раздирал лицо. Повалил меня на землю, уселся сверху, чтобы я не убежала, и стал бить кулаками по телу.
— Так, — сказал Райан, — а после этого, как вы отметили, у него возникли непродолжительные трудности с эрекцией; вы это подтверждаете?
— Угу. — Я нарушила инструкции судьи: мне предписывалось четко отвечать «да» или «нет».
— Что произошло после этого?
— Он не смог достичь эрекции. Более конкретно сказать не могу — я в этом не разбираюсь. Но перед введением члена и совершением полового акта он остановился и заставил меня встать на колени, чтобы сделать ему минет.
— Был ли после этого такой момент, когда вам удалось вырваться?
— Да.
— Как это произошло?