Нефритовые четки Акунин Борис

– А я думала, вы англичанин, – по-западному, нараспев протянула Эшлин. – Больно чудно по-английски говорите. Будто картонку ножницами режете. У вас в Дрим-вэлли родственники, да?

И, по своему обыкновению не, дождавшись ответа, с гордостью сообщила:

– Между прочим, долина принадлежит мне.

– Вы хотите сказать, вашему отцу?

– Нет, мне. Папа сказал, что это моё приданое. Ты, говорит, моя dream-girl, поэтому получаешь Dream Valley. – Барышня скривила сочные губки. – Мог бы расщедриться на что-нибудь посущественней. Ранчо, скот, ценные бумаги – это всё достанется братьям. Я понимаю: отдал дочери – оторвал от семейного бизнеса. Но что прикажете делать с этой горной дырой?

– П-продать. Если, конечно, найдётся покупатель, – осторожно сказал Фандорин.

Девушка неожиданно прыснула.

– А хитрюга из вас паршивый. Сами едете на карете мистера Стара, да ещё в Дрим-вэлли, а прикидываетесь. Будто не знаете, что полковник хочет купить долину для ваших родичей за десять тысяч олешков.

– Каких ещё «олешков»? – удивился Эраст Петрович непонятному слову «bucks»[15].

– Ну это у нас на Западе так доллары называют. Потому что раньше, когда тут охотники промышляли, за одну шкуру как раз доллар давали… Я бы продала Дрим-вэлли, ей-богу. Цена честная. Но папа ни в какую. Когда подохну, говорит, делай, что хочешь, а пока жив, сам буду решать. Это он из-за Рэттлера.

И опять Эраст Петрович поднял брови, не поняв при чём тут змея[16]. Очевидно, снова туземный жаргон?

– Это мой жених, – объяснила Эшлин. – Я его люблю и выйду только за него. Потому что лучше никого не встречала, – добавила она, немного подумав. – А папа не хочет, чтобы я стала женой простого топхэнда. Вот и заупрямился с ценой. Сто тысяч за Дрим-вэлли! Это ж надо придумать! Так и состарюсь в девках, – горько пожаловалась она.

– Если вы любите жениха, стоит ли заботиться о приданом, – заметил на это Фандорин.

– Ага, чтоб я, как покойная матушка, сама доила коров, кастрировала бычков и таскала воду из колодца? Чтоб к тридцати сделалась старухой, а в сорок, когда только-только потекут деньги, подохла от чахотки? – мисс Каллиган шмыгнула носиком, и даже этот неромантичный звук у неё получился прелестным. – Не такая я дура! И папочка отлично это знает. Говорит: найдётся жених посолидней – глядишь, и Дрим-вэлли подешевеет.

Это непредвиденное обстоятельство, о котором полковник не имел понятия, заслуживало обдумывания. Эраст Петрович решил, что в первом же отчёте должен объяснить мистеру Стару причину, по которой долину невозможно выкупить. Вероятно, от этой затеи вообще придётся отказаться – Эшлин Каллиган явно не уступает своему папаше в упрямстве. Тут нашла коса на камень.

Пока он размышлял, девушка бесцеремонно его разглядывала.

– У вас жена есть? – спросила она.

Фандорин покачал головой.

– Не может быть! Вы такой красивый мужчина. Я сначала подумала, вы старый – из-за седины на висках. А сейчас вижу, что вы ещё вполне ничего. Наверняка у вас была жена. Но вы её бросили, да? Или она умерла. Расскажите! Ужасно интересно. Как её звали?

Помрачневший Эраст Петрович тронул воротничок, думая, как вежливее уклониться от ответа, однако оказалось, что вопрос был лишь поводом – барышне хотелось рассказывать про своего суженого.

– А моего жениха зовут Рэттлер Тед. Красивое имя, правда?

– П-почему фамилия впереди имени?

Мисс Каллиган засмеялась.

– Это не фамилия, а прозвище. Он быстрый, как атакующая змея. И такой же смертоносный, – с гордостью прибавила она.

Фандорин мысленно перевёл имя её избранника на русский. Получилось «Гремучий Федя».

– Я его полюбила с первого взгляда. Ну, почти с первого. Сидела у нас в Сплитстоуне, в «Голове индейца», это салун такой. Я там иногда папу жду, когда он с дальнего пастбища возвращается, а я с ближнего. В салуне сбоку комната для дам, ну не комната, а вроде отсека, за колонной. Очень удобно: сидишь поодаль от крикунов и пьяниц, а всё видно. Я на Теда сразу внимание обратила. Смотрю, парень незнакомый. Жутко красивый и одет не то что наши оборванцы – прямо картинка. Сидит, пьёт пиво, читает газету. А в Сплитстоуне тогда главным задирой считался Дакота Джим. Противный такой! Он на Индейской территории двух человек убил, все знали. И начал Дакота (он у бара стоял) к Теду вязаться. Потому что Тед такой аккуратный и вообще не из наших мест. А Тед всё сносит, отвечает вежливо. «Напрасно вы так говорите, сэр». «Я не хотел бы затевать с вами ссору, сэр». И всё такое. Я даже расстроилась. Такой красивый, а трус. А потом Дакота совсем обнаглел и плюнул Теду в кружку. Выходи, говорит, на улицу, если, ты мужчина, а не девка в штанах. Тогда Тед встал и говорит всем: «Вы сами видели, джентльмены. Я сделал всё, чтоб избежать кровопролития». Все вышли на улицу, а я из окна смотрела. Никогда не видала такой скорости, честное слово! – Зелёные глаза красавицы восхищённо расширились от воспоминания. – Дакота ещё и до кобуры не дотянулся, а уже – пам! пам! пам! – три дырки в голове. Тогда-то я Рэттлера и полюбила. И на суде за него свидетельствовала. Он хоть в Сплитстоуне чужой был, но его все равно оправдали. Потому что Дакоту все терпеть не могли, да и слово дочери Корка Каллигана чего-нибудь стоит.

– Три пули в г-голову? – переспросил Эраст Петрович, заинтересованный этим колоритным анекдотом из жизни Дикого Запада. Какие, однако, у них тут кровожадные нравы.

– Да. С десяти шагов! Тед не только быстрый, он очень меткий. Я один раз, давно ещё, видела настоящую перестрелку в коррале. Семь человек палили друг в друга минуты две не переставая, и все мимо. Только одному кончик носа отстрелило, да и то рикошетом. А Тед, если уж достал оружие, не промахнётся. Он у нас сейчас первым топхэндом работает. Это главный помощник у старшого, кто за гурт отвечает. С коровами Тед управляется не очень, зато людей вот так держит. – Эшлин сжала маленький, но крепкий кулак. – Растлеры к нашему стаду даже не суются. Ну что вы смотрите? Не знаете, кто такие растлеры? Странные вы какие-то, люди с Востока. Растлеры это ворюги, которые чужих коров крадут и своё тавро на них ставят… Ой, смотрите! – прервала сама себя мисс Каллиган. – Уже Сплитстоун видно. Я на развилке вылезу. Отсюда до нашего ранчо ближе. Спасибо, что подвезли. Вы очень милый.

Уже сидя в собственной коляске, она вдруг серьёзно посмотрела на стоящего рядом Фандорина.

– Знаете что… – И замолчала, будто в нерешительности. – Наденьте свой цилиндр, а то голову напечёт. Хоть и сентябрь, а вон как палит… И вот что. Вы ведь в Сплит-стоуне остановитесь? Больше-то все равно негде. Там есть номера в «Голове индейца» и в «Грейт-Вестерне». Так вы берите комнату в «Грейт-Вестерне», хорошо?

– Эта г-гостиница лучше?

– Нет, она хуже. Но так будет лучше, – непонятно ответила барышня. – Обещайте!

– Почему же я должен останавливаться в гостинице, которая хуже? – улыбнулся Фандорин.

– Обещайте, и всё. Дайте честное слово джентльмена.

Её огромные глаза смотрели на него почти умоляюще, отказать было невозможно.

– Хорошо. Остановлюсь в «Грейт-Вестерне». Честное слово.

– И на улицу не ходите. Что надо, вам в номер принесут. – Эшлин тряхнула своими божественными локонами, тронула поводья. – Хэй! Пошли, пошли!

А напоследок крикнула:

– Если понадобятся лошади, заезжайте к нам! Я скажу, чтоб вам дали хорошую цену!

«Город» – слово гордое, предполагающее наличие перекрёстков, площадей, казённых учреждений и хотя бы двух-трёх тысяч обывателей. В Сплитстоуне ничего этого не было. Ближайший к Дрим-вэлли город представлял собою одну-единственную улицу, над которой вилась жёлтая пыль. Две шеренги дощатых домов в один-два этажа, на задах – загоны для лошадей да сараи.

Взобравшись на козлы, чтоб обзор был получше, Фандорин разглядывал поселение, неуютно расположенное на склоне пологого холма.

Кучер поморщился и от Сплитстоуна отвернулся, всем видом показывая, что считает ниже своего достоинства смотреть на столь убогое зрелище.

А Маса изрёк:

– У нас в России про такую дыру даже не сказали бы «село», раз церкви нет.

Церкви, в самом деле, не было, лишь какая-то облезлая башенка с колоколом, однако без креста на шпиле. Может, сигнальная?

– Когда-то здесь, наверное, жило много людей, – продолжил делиться наблюдениями японец, показывая на обширное кладбище, утыканное покосившимися камнями. – Но большинство поумирали.

Эраст Петрович спросил у кучера:

– Очевидно, Сплитстоун знавал лучшие времена?

– Сомневаюсь, сэр. Лучших времён здесь никогда не было, и вряд ли они настанут, – брезгливо ответил тот и сплюнул. – Одно слово: город пастухов.

У въезда красовался огромный, изрешечённый пулями щит:

[17]

Вечное бахвальство – вот черта, которую Фандорин находил в американцах наиболее утомительной. Всё у них непременно most, greatest или, на худой конец, просто great. Будто сами хотят убедить себя в собственном величии.

Единственная улочка Сплитстоуна, разумеется, называлась «Бродвей» и начиналась с той самой конторы маршала, о которой упоминалось в объявлении.

Порядок есть порядок. Фандорин зашёл в убогий сарайчик и сдал блюстителю закона, плюгавому старикашке с багровым носом, свой «герсталь». Маршал револьвер взял и даже накалякал неразборчивую расписку, но почему-то выглядел ужасно удивлённым.

Причина этой странной реакции объяснилась незамедлительно. Каждый встречный, кого Эраст Петрович видел из окна кареты, был при кобуре, даже подростки. На крыльце лавки с вывеской «ГЕНЕРАЛЬНЫЙ МАГАЗИН МЕЛВИНА СКОТТА», положив ноги на перила, сидел человек с погасшей сигарой во рту – так у него револьверов было даже два, непонятно зачем. Из-под низко надвинутой шляпы поблёскивали глаза, смотревшие прямо на чужака.

Впрочем, в желающих полюбоваться шикарным экипажем нехватки не было. Мужчины в широкополых шляпах и сапогах со шпорами провожали карету взглядами. Многие пялились из окон. Замысел мистера Стара явно удался: его представителя встречали по одёжке. Но молча – зеваки не произносили ни слова, лишь сосредоточенно работали челюстями, время от времени сплёвывая коричневую табачную слюну.

Кучер остановил першеронов посередине городка, между двумя самыми большими зданиями – тоже деревянными, но с некоторой претензией на декоративность. То, что слева («Салун Голова Индейца»), было украшено колоннами и балкончиками, а расположенное справа («Ресторан, Салун и Гостиница Грейт-Вестерн») брало многоцветьем – на фасаде развевалось целых четыре звёздно-полосатых знамени плюс большущий флаг штата Вайоминг: белый бизон на синем поле.

Памятуя о слове, данном красной жемчужине прерий, Фандорин велел Масе нести чемоданы направо. Кучер попрощался, кое-как развернул свой громоздкий экипаж, чуть не своротив террасу одного из салунов, и величественно укатил прочь из жалкого «города пастухов».

Фандорин хотел вслед за камердинером подняться на крыльцо «Грейт-Вестерна», но сзади вдруг послышалось:

– Эраст Петрович? Господин Фандорин?

На ступеньках «Головы индейца» стоял пожилой мужчина с неряшливой жидковатой бородой. Он смотрел на приезжего с умильной улыбкой. Даже если бы этот человек не заговорил по-русски, в его национальной принадлежности не могло возникнуть ни малейших сомнений. Из-под бесформенной белой панамы, в каких обычно гуляют ялтинские отдыхающие, свисали по-мужицки стриженные волосы; толстовка подпоясана узорным ремешком; плисовые штаны заправлены в яловые сапоги бутылками – американцы таких производить не умеют.

Фандорин слегка поклонился, и незнакомец заулыбался ещё приветливей.

– Добро пожаловать в наши Палестины! Луков, Кузьма Кузьмич. Председатель общины «Луч света».

Соотечественник просеменил через дорогу и сунул белую, удивительно мягкую для фермера руку.

– Сердечнейшее рад! Так ждали, так ждали! Приехал сюда в волость забрать из бакалейки деливери, а на телеграфе кейбл от драгоценного Маврикия Христофоровича. С утра вас дожидаюсь. Уж и ланч в ресторации заказал, самый обильный, с вином – в знак гостеприимства. – Он широким жестом показал на «Голову индейца». – Милости прошу откушать, с дорожки. Три смены блюд, и даже с вином!

Когда Фандорин попробовал уклониться от «самого обильного ланча», Кузьма Кузьмич заволновался:

– Ну как же, как же! Это не по-нашему будет, не по-русски! Я и деньги вперёд заплатил, из общественных средств – правление санкционировало, ради дорогого гостя. Фул-корс, три смены блюд! С вином!

Он особенно напирал на вино, очевидно, полагая, что все частные детективы падки на выпивку. А может быть, обед с вином был для коммуны нешуточной тратой. Это последнее соображение стало для Эраста Петровича решающим.

– Премного б-благодарен, – сказал он и последовал за Луковым в «Голову индейца», тем самым отрекшись и от данного слова, и от чудесного японского обеда (рисовые колобки, маринованные овощи, зелёный чай), который Маса теперь слопает в одиночку.

– А что ж вам на хоутел тратиться? – ворковал председатель, забегая вперёд и открывая половинку двери. – У нас бы в долине и остановились.

– Здесь т-телеграф, – коротко объяснил Фандорин, осматривая «ресторацию».

Заведение относилось к разряду самых невзыскательных. В России его назвали бы даже не трактиром, а кабаком или пивной, поскольку главное место здесь занимала длинная стойка с бутылками и стаканами.

Несколько некрашеных столов с грубыми стульями. Пол покрыт опилками. На стене висит большое зеркало, но разбитое: ровно посередине дырка. Из украшений лишь свисающие с потолка связки луковиц и сушёных перцев, да прямо над стойкой, на отдельной полочке какая-то пыльная банка, в которой плавает потрёпанный и почерневший кочан маринованной капусты.

Правда, сбоку, за раздвинутой плюшевой портьерой, виднелась чуть более нарядная комнатка с табличкой «Для леди» – очевидно, та самая, о которой рассказывала Эшлин Каллиган.

В салуне было почти пусто. Только за одним из столов сидела и резалась в карты небольшая компания: двое мужчин, одетых попросту – в клетчатые рубахи и деревенские шляпы, и ещё двое городского вида. Очевидно, клетчатые были местными, оба при оружии. У одного из сюртучников, когда он откинулся назад, подмышкой тоже обрисовался красноречивый холмик.

– Сомнительные господа, – прошептал Кузьма Кузьмич, косясь на играющих.

А Фандорин в ту сторону больше не смотрел – и так увидел достаточно.

– «Сомнительными» можно назвать тех, кто вызывает с-сомнение, – сказал он, садясь к накрытому скатертью столу, посередине которого красовалась пузатая бутылка, но только не вина, а виски. – Здесь же все совершенно ясно. Вон те двое в манишках, которые называют друг друга «сэр» и делают вид, будто только что познакомились, шулера. А судя по тому, что оба вооружены, ещё и б-бретёры. Видите, один выиграл кучу монет, а второму вроде как не везёт? Местным же отведена роль б-бакланов. Пускай их. Не наше дело. Рассказывайте, что там у вас в долине происходит.

– Нехорошо, сначала покушать надо. – Луков обернулся к стойке и замахал. – Плиз, мистер! Окей! Сейчас супчик принесут, кукурузный. Потом трехфунтовую отбивную. А на сладкое пирог с патокой. Вы вино-то пейте, пейте. Вот я вам налью.

Эраст Петрович из вежливости съел ложку неаппетитной похлёбки, поковырял жёсткий бифштекс, кусок пирога разрезал пополам и отодвинул в сторону. Виски поднёс к губам, поставил обратно. Пойло, которым угостил его кочегар на паровозе, по сравнению с этим напитком было просто «Дом-Периньоном».

Кузьма Кузьмич тем временем, потирая свои пухлые ручки и нервно поглядывая на игроков, вполголоса рассказывал про злосчастья бедных непротивленцев.

– …Люди мы мирные, враги всякого вайоленса, у нас и оружия нет, даже ворон от огородов одними криками отгоняем. Хозяину земли мистеру Каллигану (его тут называют cattle baron, то есть по-нашему «скотский барон»), на нас грех жаловаться. Рент платим исправно, с соседями-селестианцами стараемся не ссориться, хотя они, правду сказать, мракобесы и хамы, каких свет не видывал.

– С-селестианцев? – переспросил Фандорин. – А Маврикий Христофорович говорил про мормонов.

– Они и есть бывшие мормоны. Но поругались со своими и переселились с Солёного Озера сюда. Celestial Brothers, «Небесные братья» – так они себя называют. Ну, или попросту селестианцы. Они в самом деле братья: апостол Мороний, старший, и шестеро младших. У каждого жены, дети.

– Разве мормоны не отказались от многожёнства?

– Мормоны-то отказались, а Мороний и его братья – нет. Потому и уехали оттуда в самую глушь, где, прости Господи, ни закона, ни порядка. Ох, и настрадались мы с ними, Эраст Петрович! Пока не догадались нашу половину долины изгородью отмежевать. Мол, живите у себя, как хотите, а нашу прайваси не трогайте. Это они, американцы, понимают… Только притёрлись к колпакам этим (у селестианцев шляпы такие, навроде колпаков, так мы их промеж собой «колпаками» обзываем), тут новая беда, да в тыщу раз хуже прежней. Три недели назад началось.

Председатель по-бабьи подпёр щеку, повздыхал и лишь после этого продолжил свою скорбную повесть.

– Под конец лета, как трава внизу загрубеет, мы овечек на горных террасах пасём. Тамошняя земля тоже наша, законная. Так и в агрименте записано. Хорошее место, от обрыва оградой защищено. Вдруг ночью – трах-бах! – пальба. Да такая, будто война началась. Мы перепугались, по домам заперлись. Прибегает пастушок, Харитоша. Трясётся весь. Говорит, налетели из темноты конные, на лицах чёрные платки, и давай стрелять – насилу он ноги унёс… Утром, набравшись храбрости, поднимаемся – все овцы перебитые лежат. Только трёх ягнят недосчитались – разбойники с собой забрали. А остальных, значит, ни для чего, из одного озорства порешили. Сто двадцать голов! – Кузьма Кузьмич чуть не всхлипнул. – И знак оставили: череп на палке. Мол, сюда больше не суйтесь, не то убьём… Дальше – хуже. Мало им горной террасы, позарились на поле, где у нас овёс. Теперь уж среди бела дня, человек пять нагрянули, при оружии, рожи чёрными платками закрыты. Подожгли овёс, уже совсем созревший. Скирды спалили. Ригу, которая поблизости стояла, тоже. И опять палку с черепом воткнули. Овёс – ладно. Но дальше уже ручей, а это вода, скот поить. Женщины боятся бельё стирать. А главное, теперь что? Если ганфайтеры эти ещё дальше границу передвинут, нам совсем пропадай.

– К-кто? – спросил Фандорин про незнакомое слово.

– Ганфайтеры. Самые скверные людишки из всех американцев. Душегубы, по-нашему. Чуть что, палят во все стороны из ружей и пистолетов… Мы уж и маршалу, исправнику здешнему, жаловались, и в губернию писали. Всё пустое. Один лишь Маврикий Христофорович обнадёжил. Пришлю, сказал, хорошего русского человека. Он разберётся.

Луков посмотрел на Эраста Петровича с надеждой, искательно сказал:

– Желательно бы, конечно, чтоб вы без вайоленса и крови как-нибудь управились. Но если по-мирному не получится, мы вас не осудим.

– С-спасибо, – скучающе кивнул Фандорин. Дело по-прежнему казалось ему не стоящим выеденного яйца.

Вдруг Кузьма Кузьмич забеспокоился:

– Постойте, да вы же один. А разбойников этих много. Вам с ними не справиться!

– Я не один, – успокоил его Эраст Петрович.

Двери салуна качнулись, впустив человека в надвинутой на глаза шляпе, при двух револьверах и с потухшей сигарой во рту. Кажется, это был тот самый, что давеча сидел на крыльце «Генерального магазина».

Обернувшись на вошедшего, один из игроков (не сюртучник, а клетчатый), дружелюбно пробасил:

– Привет, Мел. Ты где пропадал? Уезжал, что ли?

Спросил и спросил, ничего особенного. Но тот, кого назвали Мелом, проскрипел, не вынимая изо рта окурка:

– Задаёшь много вопросов, Радди. Любопытство вредно для жизни.

Радди залился краской, рванулся со стула и сделал странное движение правой рукой – будто хотел почесать себе бедро, но обидчик взглянул на него, и игрок, шмыгнув носом, сел обратно.

Фандорин был озадачен. Во-первых, непонятной агрессивностью вошедшего, а во-вторых, робостью мистера Радди, который производил впечатление человека, вполне способного за себя постоять. Ручища, сжимавшая карты, была размером с небольшую дыню.

Грубиян лениво дошёл до стойки, кинул на неё свою шляпу и молча ткнул пальцем в одну из бутылок. Получив заказ, немедленно отхлебнул из горлышка. Сел на стул.

Игроки молча наблюдали за ним. Потом шулер с тонкими, в нитку, усиками нетерпеливо спросил:

– Джентльмены, мы играем или нет? Удваиваю.

Игра возобновилась.

– Это мистер Мелвин Скотт, – шёпотом пояснил Кузьма Кузьмич. – Говорящая фамилия – скотина скотиной. Бывший аутло, грабитель с большой дороги. А потом получил пардон от губернатора и стал работать на эйдженси Пинкертона. Здесь это обычное дело. Среди шерифов, маршалов и «пинков» (это пинкертоновские агенты) полным-полно уголовных. Страшный человек. Но приходится иметь с ним дело. Ему принадлежит единственная в городе лавка.

Услышав про эйдженси, Фандорин пригляделся к Мелвину Скотту повнимательней. Записка от Роберта Пинкертона, которой, возможно, ещё придётся воспользоваться, стало быть, адресована этому человеку.

Лицо цвета выжженной земли. Волосы цвета высохшей травы. Рот как трещина. Глаза прищурены. Куда смотрят, непонятно. Без сюртука, в одном жилете, причём из кармашка свисает массивная золотая цепочка от часов. Примечательная деталь: несмотря на тёплую погоду руки в чёрных перчатках, хорошей тонкой кожи. Серьёзный господин, сразу видно.

– Подойду поздороваюсь, – сказал Луков. – Надо кое-какие покупочки сделать. По хозяйству, по домашности. У меня тут целый списочек.

В эту минуту с улицы донёсся топот копыт, улюлюканье, крики.

Хозяин стал быстро убирать со стойки посуду, оставив одни бутылки. Игроки и «пинк» интереса к шуму не проявили, зато Кузьма Кузьмич переменился в лице.

– Знаете, если вы уже покушали, пойдёмте-ка от греха. Это пастухи приехали!

Вид у него был такой перепуганный, что Эраст Петрович удивился. Пастухи и пастушки, коровки и овечки – это что-то мирное, безобидное, одним словом, пасторальное. Чего ж тут пугаться?

– Вчера пастухи (по-здешнему «ковбои») пригнали стадо из Техаса. Теперь будут дебоширничать. Ах, поздно!

В салун с гоготом и криками ввалился десяток мужчин весьма неотёсанного вида. Все они были в шляпах, штанах грубой синей материи, остроносых сапогах и с револьверами. Тот, что шёл впереди, проделал такую штуку: прямо от двери щёлкнул длинным кожаным кнутом, очень ловко подцепил кончиком бутылку со стойки, и мгновение спустя она уже была у него в руке.

Фокус был встречен радостным рёвом.

Вся гурьба ринулась к выпивке, каждый орал во всё горло, требуя кто джин, кто виски, кто пиво.

Мелвин Скотт раздражённо нахлобучил шляпу и, прихватив бутылку, пересел в дальний угол. По дороге к двери толкнул одного из крикунов плечом, но ничего ужасного не случилось – ковбой просто посторонился. Очевидно, пастухи агента знали.

– Я, пожалуй, мистера Скотта возле лавки подожду, – пробормотал председатель, которому явно не терпелось поскорей улизнуть. – Он сейчас допьёт своё вино и пойдёт. Я его привычки знаю. А вас я после разыщу.

Цапнул со стола свою курортную панаму и был таков. Фандорин же достал сигару и решил ещё поизучать туземные нравы.

Очень скоро, на второй или третьей спичке, его прилежание было вознаграждено чрезвычайно колоритной сценкой.

В двери тихо вошёл чернокожий человек, одетый в ужасающие обноски: шляпа с обвисшими полями, одежда – заплата на заплате, на боку замусоленная брезентовая кобура, из неё торчит деревянная, залепленная пластырем рукоятка.

Шаркающей походкой приблизился к игорному столу, жадно уставился на груду серебряных долларов, что лежали у локтя человека с усиками.

Волосы у негра были с проседью, очень красивого оттенка – словно серебристая мерлушка, и такой же масти бородка.

Приезжие не обратили на него внимания, а местные поздоровались:

– Привет, Уош.

– Как дела, Уош.

Тот лишь сглотнул. Глаза в красных прожилках неотрывно следили за порхающими над столом картами.

Минуту спустя шулер с усиками небрежно бросил:

– Отвали, дядя Том.

Негр не шелохнулся.

Тогда усатый, уже с раздражением, заметил:

– У нас на Юге черномазых в приличные места не пускают.

Клетчатые переглянулись. Радди вполголоса начал:

– Мистер, на вашем месте я бы не стал задирать Уошингтона Рида…

Но второй подмигнул ему и (Фандорину сбоку было видно) пихнул ногой под столом.

Радди ухмыльнулся и не договорил.

Ещё с полминуты карты шлёпали по столу при полном молчании. Вдруг негр со звучным именем тронул усатого бретёра за плечо:

– Эй, белый герой, что это у тебя в рукаве топорщится?

За столом все замерли. Шулер медленно повернулся.

– Хочешь заглянуть ко мне в рукав, смуглявый? Сначала придётся заглянуть ко мне под мышку.

Он распахнул сюртук, и стало видно кобуру с револьвером.

– Белый герой, я задал тебе вопрос, – подавив зевок, сказал Уошингтон Рид. – На него надо ответить.

Теперь стало тихо и возле стойки. Пастухи заметили, что у стола происходит нечто интересное, и все оборотились в эту сторону.

Бретёр оскалил жёлтые зубы в нехорошей улыбке и спросил, не сводя глаз с чернокожего:

– Какой в Вайоминге штраф, если пристрелишь назойливого нигера?

Эту породу людей Фандорин хорошо знал, они во всех странах одинаковы. Сейчас произойдёт убийство.

Эраст Петрович поднялся на ноги, готовый вмешаться. Никто на него не смотрел – все взоры были обращены на шулера и негра.

– У нас в Вайоминге все равны, мистер, – громко, на публику, объявил Радди. – Что чёрного пристрелить, что белого – все одно. У нас даже бабы голосуют, слыхали?

Пастухи заржали – очевидно, женское участие в выборах было тут излюбленной темой для шуток.

Довольный выпавшей ему ролью, Радди провозгласил:

– У меня вот тут доллар. – Он показал всем монету. – Сейчас я его подброшу. Как ударится об стол, можно палить.

Из-за стола всех как ветром сдуло, остался сидеть лишь усатый бретёр.

Поразительная вещь: позади него не было ни одного человека, но те, кто стоял за спиной у негра, на линии прямого выстрела, и не подумали отойти, а многие ещё и ухмылялись.

Эраст Петрович опустился на стул и раскурил сигару. Кажется, в его защите здесь не нуждались.

Серебряный кружок, тускло блеснув, взлетел вверх и звонко ударился ребром о горку остальных монет.

Рука бретёра рванулась под сюртук – и замерла, будто скованная внезапным параличом. Прямо в нос заезжему искателю удачи глядело дуло старого, поцарапанного «кольта». Фандорин не успел и разглядеть, как Уошингтон Рид выхватил оружие из кобуры. Такая скорость сделала бы честь и опытному японскому фехтовальщику, обнажающему катану.

– Какой белый герой. Совсем белый, – сказал негр, глядя в побледневшее лицо шулера.

В салуне было очень тихо.

Двумя пальцами Рид вытянул из левого рукава своего противника карту, бросил на стол. Это был туз.

Радди присвистнул и сделал шаг к столу. Но напарник шулера опередил его.

– Господа, это аферист! – громко заорал он. – Он обчистил меня на тридцать четыре доллара! Ах ты, мерзавец!

Подскочил и с размаху двинул уличённого жулика кулаком по физиономий – тот грохнулся на пол вместе со стулом. Но разгневанной «жертве» этого показалось мало. Второй шулер схватил первого за ворот, отшвырнул на середину комнаты и под всеобщее улюлюканье пинками выгнал за дверь. Сам же, весь пыша праведным гневом, вернулся к столу.

Молодец, оценил находчивость Эраст Петрович. Спас товарища от крепкой взбучки, а то и от смерти.

На месте, освободившемся после разоблачения злодея, уже сидел Уошингтон Рид. Он пригрёб монеты поближе к себе, предварительно поинтересовавшись:

– Никто не возражает?

Возражающих не нашлось, и игра продолжилась – в изменённом на одну четверть составе.

Все прочие посетители снова зазвенели стаканами, сначала обсуждая инцидент, а потом переключившись на какие-то другие темы, но Эраст Петрович плохо понимал их косноязычную речь, к тому же изобиловавшую неизвестными ему словами. Разговоры шли про коров, про индейских скво, про захромавших лошадей и недоплаченное жалованье. Фандорин перестал прислушиваться к этой малоинтересной болтовне и уже собирался уходить, как вдруг раздалась реплика, заставившая его встрепенуться.

– Ты сказал «Дрим-вэлли», Ромеро? – громко спросил Уошингтон Рид, оборачиваясь к стойке. – Что ты там делал?

– Мормонам бычков скопил, – ответил один из ковбоев. – Говорю, паршиво там. Сызнова Безголовый Всадник объявился. Бородатые трясутся, ночью из домов ни ногой.

– Брехня, – откликнулся другой. – Не верю я в эти сказки.

– А я верю. – Рид почесал затылок, разглядывая свои карты. – Я всегда говорил, что он вернётся. Пока не найдёт, чего ему надо, не угомонится. И я бы не поставил на то, что он ограничится одной долиной. Ох, плохие дела. Hи приведи Господь попасться ему на пути. Я как-то раз, лет восемь назад, видел, как он гнал вдоль Кривого Каньона на своём чубаром. Вспомню – жуть берёт.

Многие встретили эти слова хохотом, а хозяин салуна сказал:

– Здоров же ты врать, Уош.

Негр погрозил ему рукой.

– На твоём месте, Сид Стэнли, я бы сидел тихо-тихо и Богу молился. Знаешь ведь, что Расколотому Камню надо. А ну как унюхает запах, спустится из долины и к тебе нагрянет?

Он ткнул пальцем куда-то вверх, но куда именно, Эраст Петрович рассмотреть не успел, потому что в этот миг двери салуна с оглушительным треском распахнулись, будто кто-то пнул их ногой.

Кажется, так оно и было – в проёме появилась высокая, статная фигура, и пастухи разом зашумели, замахали руками:

– Здорово, Тэд! Давай к нам!

– Рэттлер, молодчага, что пришёл! Подсаживайся сюда!

Так значит, вот он каков – человек, похитивший сердце юной мисс Каллиган.

Эраст Петрович принялся с любопытством разглядывать вошедшего.

И, честно говоря, разочаровался. Избранник рыжеволосой Эшлин был безусловно красив, но как-то с перебором – как, впрочем, и всё здесь, на Западе. Светлые кудри до плеч, подбородок гладко выбрит, идеальные, будто приклеенные бакенбарды, сочные губы, аккуратный, чуть вздёрнутый нос. Наряд эффектный, но тоже несколько отдаёт опереттой: чёрное с серебряными «разговорами» сомбреро, расшитая бусами замшевая куртка, пояс змеиной кожи, брюки с бахромой, жёлтые сапоги с огромными шпорами. Они так звенели при каждом движении, что Фандорин мысленно переименовал Рэттлера из Гремучего в Погремучего.

Однако отнестись к писаному красавцу иронически мешали глаза. Голубые, холодные, они, казалось, не смотрели на человека, а испытывали его на прочность. Взгляд неспешно побродил по залу и остановился на Эрасте Петровиче, что и неудивительно: вряд ли в этом вертепе часто увидишь человека, перед которым на столе лежат белые перчатки и сверкающий шёлком цилиндр.

Пожалуй, барышню можно понять, подумал Фандорин, не отводя глаз (с людьми подобного сорта деликатничать вредно). По сравнению с остальными пастухами мистер Федя выглядит настоящим принцем. В кого ещё влюбиться бедной девушке, обладающей пылким сердцем, если она вынуждена жить в таком окружении?

Игра «кто кого переглядит» что-то затягивалась. Две пары голубых глаз неотрывно смотрели друг на друга. Наконец, устыдившись такого мальчишества, Эраст Петрович перевёл взгляд на кончик своей тлеющей сигары.

И тут же раздался звучный голос:

– Эй, парни! Что я вам сейчас покажу, умора!

Сказано было так, чтоб услышали все. Рэттлер вышел на середину зала.

– Захожу я к старому Неду О'Пири, говорю: «Привет, маршал, какие новости?» А он в ответ: «Ты не поверишь, Тед. Впервые за историю Сплитстоуна нашёлся идиот, который при въезде сдал оружие. Какой-то ферт с Востока»… Погодите ржать, – поднял руку Рэттлер, глядя на Фандорина. – Вы ещё не видали этого орудия смертоубийства. Поглядите-ка.

Он положил на стол маленький «герсталь», который, в самом деле, казался безобидной игрушкой по сравнению с огромными «кольтами» и «смит-вессонами», висевшими на поясах у ковбоев.

Те немедленно принялись упражняться в остроумии:

– Удобная штука – в ушах ковырять.

– И бабе хорошо – за подвязку чулка сунуть!

Дальше последовали ещё более игривые предложения, а Тед подошёл к столу, за которым сидел Эраст Петрович и с уже неприкрытым вызовом спросил:

– Вы, сэр, случайно не знаете, какому клоуну принадлежит эта безделушка?

Фандорин печально вздохнул.

Всё было ясно. Гремучий молодой человек узнал, что его пассию подвёз чужак на роскошной карете, взревновал и теперь ищет ссоры. Не хватало ещё поединка с туземным Отелло. Как глупо. Нужно избежать конфликта – иначе могут возникнуть осложнения в последующей работе.