Media Sapiens. Повесть о третьем сроке Минаев Сергей
Выключив воду, я вытираюсь полотенцем и иду на кухню. Вижу на полу сигарету и вспоминаю про мою недавнюю тему с упавшим косяком. Вот меня накрыло, а? Косяк уронил, мозги вытекли, придурок. Все в опасности. Вот урод! Я сажусь на стул, закуриваю сигарету и усмехаюсь. В опасности. Вот я на измену-то подсел…
Страх! В опасности! Да! Я пулей лечу в комнату, сажусь за компьютер и в течение пятнадцати минут дописываю тёмник:
СПОСОБЫ МЕДИЙНОГО РЕАГИРОВАНИЯ:
ОСНОВНОЙ УПОР – НАГНЕТАНИЕ КОЛЛЕКТИВНОЙ ПАНИКИ, СТРАХА И УГРОЗЫ НОВЫХ ТЕРАКТОВ. БЕЗЗАЩИТНАЯ РОССИЯ
– Показ хроники всех терактов в России за последние восемь лет, с перебивкой прошлых выступлений Президента и официальных лиц, обещавших поиск преступников и дававших гарантии безопасности граждан в будущем.
Основной вывод: Несмотря на огромное количество терактов в прошлом, официальные власти так и не научились своевременно предотвращать теракты и оперативно ликвидировать их последствия. Каждый из нас – беззащитен!
– Публицистические материалы о коррупции в высших сферах органов ФСБ и милиции.
Основной вывод: Будённовск, дома в Москве, Норд-Ост, Беслан – каким образом террористы проносят взрывчатку в наши дома, театры, школы и больницы? Они подкупают тех, кто должен был им противостоять.
– Каких-либо внятных комментариев, включая хронику событий, антитеррористические действия официальных структур и количество пострадавших в государственных СМИ до сих пор не появлялось. Тогда как Интернет-блоги, форумы и независимые сетевые СМИ публикуют свидетельства очевидцев, видевших трупы и ужасные взрывы. В открытом доступе появляются фото и видео с места теракта (даются ссылки на зарубежные телеканалы).
Основной вывод: Власть пытается замолчать факт теракта.
– Публицистические и аналитические материалы, доказывающие организацию теракта непосредственно «путинским режимом». Моделирование ситуации с отменой выборов и третьим сроком, ввиду повышения террористической угрозы. Последующее за третьим сроком возрождение Сталинского тоталитаризма.
Я проверяю грамматику и кидаю «тёмник» по почте, на один из левых ящиков Вадима. Следом шлю ему CMC – «проверь почту на yahoo». А трава-то, в самом деле, ничего – «тёмник» получился хорошим. Полазив по Интернету с полчаса, я решаю всё-таки докурить остатки. Хотя в целлофане осталось довольно много шмали, я решаю забить её всю в один косяк. Вспоминается плакат с Абрамовичем. Воистину, когда любишь, не считаешь.
Забив, я опять падаю на диван. Прокручиваю в голове тёмник и мысленно возвращаюсь собственно к самому теракту. Всё-таки гениальная идея декораций. Откуда она взялась там, в кабинете Вербицкого? Он говорил, потом смотрели телевизор, потом… Телевизор!
Я вспоминаю, что эффект декораций был в моём последнем телевизионном сне о театре. Точно! Я затягиваюсь и думаю о своих снах. Говорящий телевизор появляется как раз в те моменты, когда я стою на пороге каких-то важных проектов. Такое впечатление, что он ведёт меня к ним. То есть не так. Не к ним. Он вводит меня в медиа. Шаг за шагом он открывает мне новые приёмы и фокусы манипуляции. Это мой проводник в медиа. Да. Иначе это не объяснить. Ведь не сошёл же я с ума, правда? Иногда мне кажется, что это самая настоящая реальность. Да что там – картинки, которые показывает мне телевизор во сне реальней самой реальности. Они – изнанка декораций, которые люди называют реальностью.
Интересно, я один вижу такие сны? Или я просто один из тех? Из каких «тех»? Вообще, хорошо бы, чтобы я был один, видящий такие сновидения. Ещё лучше, если бы я смог научиться видеть их в любую ночь, когда захочу. Например, не клеится момент – раз, включил во сне телик и всё понял. Как информационный повод склепать, как медиа вокруг него построить. Спросил – и сразу всё узнал! Хорошо, правда? Вопрос в том, кто мне всё это показывает? «Узнал» у кого? Я снова затягиваюсь. Интересно, косяк какой-то долгий получается.
Я выпускаю струю вверх. Столб дыма, ударившись о потолок, осыпается вниз, приобретая форму не то горной гряды, не то водопада. Странно, но одновременно он похож и на то и на другое. Может быть, это оттого, что дым конопляный? Вот так и я – выстраиваю конструкции, которые одним кажутся водопадом, другим горами, являясь на самом деле просто дымом. Этот дым проникает в мозги аудитории и медленно разъедает их. Люди смотрят на мои конструкции, а я просто курю косяк.
Я начинаю посмеиваться. Сначала негромко, потом чуть сильнее, потом ещё сильнее, пока наконец мой смех не переходит в лошадиное ржание. Люди смотрят на мои конструкции, а я просто курю косяк. Смешно, да? Я гогочу так, что мне кажется, будто я сам себя слышу со стороны.
Я делаю глубокую затяжку, задерживаю дым в лёгких и снова выпускаю его. Виски приятно ломит. Всё-таки голландская гидропоника не сравнится ни с одной другой травой. Все эти «афганки» и «чуйки» – полное говно по сравнению с ней.
Мне снова вспоминаются «сообщающиеся сосуды», меняющие местами мозги и дым. Если все переводить в профессиональное русло, то получается, что дым, выпущенный мною, замещает в головах аудитории их собственные мозги, так? Он им передаётся через телевизоры. Они смотрят телевизоры и видят сны, вызванные моими глюками с косяка. Во! Даже не так. Никакого телевизора нет, это просто тлеющий уголёк моего косяка, который кажется им экраном телевизора! В этот момент мой косяк тухнет.
Я смотрю в потолок и думаю о том, что если телевизоры, которые смотрят люди, являются тлеющими косяками, которые курят медийщики, то что такое мой телевизор? АААААААААААААААААААААААА????!!!!
И тут меня осеняет. Мой телевизор во сне – это тоже косяк. И тогда все встаёт на свои места. И ничего никуда не пропадает! Получаются в натуре сообщающиеся сосуды! Мой мозг вытесняется дымом косяка, который курит кто-то Главный. Затем мой мозг переходит в дым моего же косяка, который вытесняет людям их собственные мозги. Их мозги, в свою очередь, становятся сырьём, который тот Главный забивает в свой косяк. И я и люди смотрят на тлеющие косяки, думая, что это телевизоры, и торчат! Вот почему говорят – «информационная зависимость». Мы реально медийные торчки!
А сама Медиа – это то, что появляется, когда Верховный Политтехнолог курит косяк. Его видения передаются медийщикам, и те создают ядовитое информационное поле, в котором, как Лев в «Волшебнике Изумрудного города», засыпает аудитория. Засыпает и не может из него выбраться. Потому что Верховный Политтехнолог курит постоянно, торкая нас. А мы, в свою очередь, продолжаем возделывать поле. Во бля, я загнался-то…
Хотя почему загнался? Скорее всего, я просто придумал основной закон Медиа: Закон сообщающихся сознаний…
Я просыпаюсь под звук работающего телевизора. На экране Кутузовский проспект, по которому в обе стороны сплошным потоком едут автомобили. По разделительной полосе идёт коротко стриженный, худощавый молодой человек, в безукоризненном приталенном костюме. Не то итальянский модельер, не то телеведущий. Когда он подходит ближе, я понимаю, что это Леонид Парфёнов.
– Сто двадцать одна, сто двадцать две, сто двадцать три, – считает он вслух, – это все за двадцать минут. Вы знаете, что является индексом благосостояния страны? Это общая стоимость машин, проходящих за двадцать минут по главной столичной трассе. Причём в расчёт принимаются только машины стоимостью от ста пятидесяти тысяч долларов. В нашем случае получилось что-то около восемнадцати с половиной миллионов долларов. Индекс – «18,5». И это не Тверская, – улыбается он, – это всего лишь дачная трасса. Этот же индекс может являться… – Машины внезапно замирают, Парфёнов, как Нео, отрывается от земли, зависает в воздухе и чертыхается. От его левого ботинка к земле тянется серая нитка жвачки. Он трясёт ногой и некоторыми усилиями стряхивает её. После чего взмывает вверх и замирает на нужной высоте: – Этот же индекс может являться индексом толерантности граждан к правительству. В народе говорят – курица не птица, Жуковка не заграница. Пока ещё.
– Интересно, как эти индексы между собой соотносятся, – спрашиваю я, – а, главное, как объяснить такое соотношение аудитории со средней зарплатой пятьсот долларов США?
– Для этого, Антон, нужна правильная идеология, – я уже не удивляюсь тому, что с телеэкрана ко мне обращаются по имени, – а ещё для этого нужны мы.
– Скажите, а вы курите? То есть… извините… а вы и есть Верховный Политтехнолог?
– Понимаете, я избегаю этих заумных словечек вроде модераторы, политтехнологи, медийщики. Я называю нас просто – сантехники. Знаете, когда у вас дома трубу прорывает и говно начинает хлестать, вы звоните в ЖЭК и вызываете сантехника. Сантехник приходит и чинит трубу. Так и здесь. Когда говно начинает хлестать из всех щелей, зовут нас. Только есть у нас одно отличие от настоящих сантехников. Если он трубу реально чинит, то мы просто заставляем всех поверить, что говно перестало течь.
– Послушайте, а на самом деле хотя бы кто-то чинит трубы эти самые?
Он задумался…
– Вы знаете… Я видел тех, кто трубы ломает, тех, кто перед этим льёт туда говно, тоже видел, некоторых даже лично знаю. Иногда вижу тех, на кого льётся это говно. Ну, этих вы и сами знаете. – Он обвёл рукой машины, стоящие рядом. – А вот тех, кто трубы чинит, мне видеть не доводилось. Пожалуй, я и не слышал никогда про таких…
– Это что же получается? Оно само собой, что ли, чинится? Или говно иссякает?
– Трудно сказать, – он почесал подбородок, – само собой ничего у нас не чинится, как показывает российская практика. Может быть, мы постепенно привыкаем к говну, а может быть, имеет место банальный закон сообщающихся сосудов. Оно просто перетекает дальше. Я не слишком путано излагаю?
– Нет, нет, что вы, – при упоминании сообщающихся сосудов меня будто током дёрнуло, – вам бы учебники по политтехнологиям писать.
– Спасибо, – засмеялся он.
– Постойте. Но тогда получается, что эти ваши сосуды, сообщающиеся, слишком локальны, что с точки зрения усиливающегося глобализма маловероятно. Допустим, что наше говно идёт в Белоруссию, Армению, Киргизию и прочие мини-сосуды, в рамках СНГ, но дальше-то куда ему деваться? Ну, частично в Европу, согласен. Частично на Ближний Восток. Но Штаты-то получаются изолированы. Так же не может быть? Это уже не сосуды, а каскадный фонтан многоуровневый, да?
– С вами приятно беседовать, Антон, настолько вы метафоричны. Если продолжать ступать по столь высоко поднятой вами шпаге человеческой мысли, то мы придём не к фонтану, а, скорее, к двум огромным ваннам. Одна, в географическом плане, будет состоять из России, Китая и Европы, а другая из США, Ближнего Востока и Южной Америки с Австралией. И мировой круговорот говна (следуя принятой нами системе формулировок, назовём его так) плавно перетекает из одной ванны в другую. Когда в одной из ванн ничего не остаётся, в другой, наоборот, что называется, льёт через край. В ванне с большим объёмом говна в данный момент происходят большие события, тогда как в ванне, откуда говно перетекло, вообще ничего не происходит. Но события тем не менее абсолютно зеркальны, что лишний раз доказывает сообщаемость ванн. Это легко можно увидеть, если посмотреть на события мировой истории последних лет под определённым углом. Например, если в одной ванне утонет подводная лодка, то в другой под воду непременно уйдёт целый город. Если в одном случае рухнут «хрущёвки», то в другом разрушатся всемирно известные небоскрёбы. Сосуды сообщаются. Причём точки сообщения этих сосудов находятся где-то на уровне Палестины и, как это ни парадоксально…
– Чечни…
– Антон, вы меня поражаете. Вам уже кто-то излагал эту тему?
– В общих чертах. Но не так, чтобы очень. Мне всё-таки не даёт спать главный вопрос.
– Какой же?
– А нельзя ли в тот момент, когда говно из твоей ванны утечёт, поставить в месте сообщения заслонку? Чтобы все говно осталось в чужой ванне? Такой чисто сантехнический приёмчик?
– И заслонки имеются, только не слишком эффективны. Не справляются с потоком и все равно пропускают. Вспомните историю Израиля или вот хотя бы Грузию с Украиной.
– Так усиливать надо. Одна заслонка не выдержит, значит, надо ещё одну сзади неё поставить.
– Ну, не вы первый, не вы последний. Попробуйте, поставьте. Вы знаете, что бывает, когда трубу неправильно эксплуатируют?
– Ну… прорывает?
– Ага. Ванна – она же не из вечного материала сделана. Как при засорённых трубах. Сначала намечаются точки вспухания, потом протекать начнёт, там, глядишь, и струя забила…
– Так и хорошо! Отлично! Все говно и вытечет, и никакие заслонки разом нужны не будут!
– В этом и весь смысл, Антон. В этом и весь смысл. Ванны могут существовать только наполненные говном. Так предписано Создателем. Вероятно, когда-то жидкость, перетекающая из одной ванны в другую, имела другую консистенцию, но по прошествии столетий она превратилась в говно. Точнее, обитатели ванн превратили её в говно. А жить вне этой субстанции вы не можете. А вы говорите, «вытечет»…
– Странно. Опять несоответствие. У вас получается, что миром движет говно. А в нашем понимании миром движет нефть.
– Ну, разница и невелика. Что нефть, что говно – продукты, так сказать, переработки. Притом нефть – всего лишь то, что вы называете нефтью. И в этом для вас нет противоречий…
– Между тем разница между ними колоссальна, вы не согласны?
– Я склонен полагать, что это тождественные определения. Вы посмотрите на, так сказать, точки вспухания. Они как раз таки соответствуют центрам нефтедобычи. И политтехнологии особо развиты, как раз в местах, где из земли бьёт нефть. Политтехнологи туда стаями слетаются. Понимаете, о чём я?
– Как мухи на говно…
– Вот, вот. А вы говорите, несоответствие. Фольклор, он просто так не рождается, Антон. Только ни нефть, ни говно идеологией быть не могут. Идеологией может быть только слово… А настоящие слова могут говорить только настоящие герои. Желательно мёртвые.
– Да… А что же дальше?
– Дальше? Знаете, у ванны слив ещё имеется?
– Ну да, его обычно пробкой закрывают.
– Именно. Вот вам и ответ на вопрос про «дальше». Придёт Создатель и разом вытянет пробки в обеих ваннах. И начнётся новая история. В практическом плане, я полагаю, наступит то, что люди именуют концом света. Но только это ещё нужно заслужить, чтобы он пришёл, а то так и будете в говне плавать…
– Странно, а люди, они что, не понимают, что они уже давно плавают в говне?
– Для того, чтобы люди не понимали, где они плавают на самом деле, есть сантехники, о которых мы говорили вначале. Наш разговор пришёл туда, откуда начинался, Антон…
– И всё-таки они сообщаются…
– Вы прямо как Галилео Галилей. Сначала признали, потом отреклись, потом снова признали. Почему люди такие непостоянные?
– А нельзя ли точно узнать, когда вытянут пробки? И что будет потом с сантехниками?
– Идите спать, Антон… Одно могу сказать – если ванной не пользуются, то и сантехник не нужен.
– Эй, эй, постойте!
– Что?
– Я хотел спросить… то есть я хотел сказать… в общем… я… я не хочу. Мне… – я зависаю и потом выпаливаю скороговоркой, – мне не нужен такой Создатель, которому не нужны сантехники. Я НЕ ХОЧУ СЛУЖИТЬ ТОМУ, КТО ВЫТЯНЕТ ПРОБКИ, СЛЫШИТЕ? Я не верю, что этим можно что-то решить!
– Служить, Антон, можно только тому богу, в которого веришь… Но для начала нужно понять, кто он? С вами был Леонид Парфёнов и программа «Намедни. Год 2007» на ОРТ.
И телевизор погас.
Сказание о ледорубе
– …И только после этого на место происшествия приезжают менты, фээсбешники и настоящие машины «скорой помощи». В суматохе никто не будет разбираться, с каких станций приехали первые «скорые» и куда они повезли пострадавших и убитых. Спецподразделения начнут оцеплять район, чтобы спокойно работать на месте взрыва. Они только рады будут тому, что кто-то очистил «поляну». Даже если какая-то из наших «скорых» задержится с приёмом людей, документы проверять никто не будет, не до того. Но такого не произойдёт, потому что наши машины подъедут сразу после того, как прогремят взрывы. В течение дня сюжет о теракте в метро непременно попадёт в новости федеральных каналов. Но уже к вечеру власти выяснят странную вещь – ни в одной из московских больниц нет пострадавших. Интересно, да? Трупы на плёнке есть, а пострадавших нет. Что дальше? На следующий день состоится пресс-конференция, на которой кто-то из представителей правительства начнёт рассказывать о «странности» теракта. Рассказывать про то, что «скорые» были непонятно чьи, а куда делись потерпевшие, так вообще не ясно. Существовали ли они вообще? Скорее всего, нет – такое будет резюме официальных лиц. И это на фоне всеобщей паники, показанных намедни видеоматериалов и визга СМИ. И нам останется сделать всего-навсего один ход. Задать выступающему простой вопрос: «Неужели вы хотите сказать, что никакого теракта не было?»
Я наливаю в стакан воды, в два глотка опустошаю его, аккуратно ставлю на стол и заканчиваю речь:
– Это контрольный выстрел в голову… БАХ! – Я хлопаю в ладоши, изображая выстрел, Женя Сазонов вздрагивает и проливает на себя кофе. Это выводит всех из состояния оцепенения. Женя берёт со стола лист бумаги и неловко пытается вытереть пятно кофе на брюках.
– Тебя рикошетом задело, что ли? – смеётся над ним Паша Берестов.
– Не смешно, я аж вздрогнул, – бубнит Женя, – аккуратней надо.
– Так это же понарошку, Женя. Это инсценировка, врубаешься? Выстрел был ненастоящим, – подначивает его Вадим. Все дружно хохочут.
– Евгений, вы слишком восприимчивы к спецэффектам, с такой тонкой душевной организацией на современном радио вам делать нечего, – продолжает цирк Гена Орлов.
– У меня костюм новый, между прочим, – Женя продолжает неистово натирать пятно листом бумаги, – кофе плохо отстирывается.
– Ты так натурально подскочил, может, тебя в статисты записать? – продолжает стебаться Гена. – А что, статистам неплохие деньги платят. Антон, сколько актёры получили за «Реальных Богов»? Они, кстати, профессиональные были?
– Кстати об актёрах, – интересуется Паша, – мы где их возьмём и где будем тренировать?
– Хороший вопрос. Есть мнения? – спрашиваю я. – Они же потом исчезнуть должны будут.
– Надо из дальних колхозов привезти. Сказать, что кино снимаем. Мы же на митинги привозим людей из селений, – предлагает Гена, – так и тут поступить.
– И сколько они у тебя тут отвисать будут? Они же получат первые авансы и напьются. Собирай их потом по городу, – Паша кивает головой, – да, да, именно так и будет. Они все всем растрезвонят ещё до самой акции.
– Да ладно. Привезти их за день до события. Накануне построить павильон, и раз пять там прогон сделать. А после того, как их «скорые помощи» соберут – отправить обратно в регионы, – Генка щёлкает пальцами, – и вся любовь.
– Машины уже есть где взять. Останется только их под «скорые помощи» покрасить, – говорит Вадим, параллельно записывая что-то в органайзер. – Пять штук хватит?
– Много, куда тебе пять? – спрашиваю я. – Я думаю, трёх выше крыши, а ещё одну, максимум две, под ментовские заделать. Надо купить «шестёрки» или ещё что-то в этом роде. Водить их кто будет?
– Пусть наша СБ выделит из своих бойцов пять человек. Они же все проверенные, – Паша опускает голову и чуть тише заканчивает: – и не делают, в общем, ни черта.
– Они же пусть и пиротехнику обеспечат, – поддерживает его Вадим.
– Каким образом будем осуществлять первый вброс материала? Случайно оказавшаяся группа или всё-таки прохожий с камерой? – Я подхожу к одному из самых сложных моментов.
– Случайно оказавшийся в кустах слон – очень рискованный ход, – рассуждает Паша, – группу немедленно вызовут на допрос, а там, глядишь, кто и расколется. Лучше всего прохожий.
– Ну, да. Все равно потом налетят камеры и обеспечат картинку с места событий. – Вадим переворачивает страницу блокнота и поднимает карандаш вверх: – Вот ещё что. Мы снимать же на улице будем?
– Ага. А как ты себе представляешь съёмки в метро? – удивляется Женя. – Ты хочешь станцию закрыть для пассажиров?
– Нет, конечно. А раз взрыв будет на улице, то люди, которые не статисты, увидев дым, ломанутся обратно в метро. Там неминуемо возникнет давка. Могут затоптать друг друга. Будут жертвы. – Вадим выпячивает нижнюю губу, все замолкают.
Первым отзывается Генка:
– А как по-другому, – он обводит собравшихся взглядом, – это же теракт…
– Ребята, вы понимаете, о чём вы говорите? – Женя испуганно глядит на всех. – Это же пиздец полный. Если все откроется, нам дадут пожизненное из-за того, что люди погибнут.
– Тьфу, тьфу, – стучит по поверхности стола Пашка, – не сглазь.
– Ты про людей? – поворачивается к нему Женя. – Если будет давка, то жертв не избежать.
– Я про «все откроется», – Пашка отворачивается.
– Жень, ну тебя на хуй. Хватит ныть. Ты всегда ноешь, типа самый человечный человек. А когда ты в прямом эфире так эмоционально говорил о «судьбе Зайцева», ты не думал, что все откроется? – Гена раздражается, встаёт, засовывает руки в карманы брюк и начинает ходить по комнате.
– Так, все. Закончили на этом. – Я беру со стола пульт и включаю телевизор. Ставлю первый канал и убираю звук, чтобы отвлечься от дурных мыслей хотя бы картинкой. – Переходим к «тёмнику» по СМИ. Все уже успели ознакомиться?
– У меня основные вопросы по пресс-конференции, – начинает Паша.
– У меня тоже. Можем её сразу по видео в Сеть транслировать, – включается Гена.
Женя сидит молча и шуршит листами тетради. Вадим, смотря на меня, чуть кивает головой.
Следующие полчаса собрания проходит в шлифовке слаженной реакции в СМИ и составу участников конференции. Все настолько втянулись в тему, что даже очковавший до этого Женя яростно доказывает необходимость приглашения самых отмороженных и хамских людей из прессы.
– А я тебе говорю, что это неважно, – спорит он с Пашкой, – да, у него всегда есть проблемы с аргументацией, зато он своими вопросами наглыми мёртвого разбудит.
– Послушай, он прошлый раз на прессухе по делу Зайцева говорил так, будто сам был очевидцем операции, надо же берега видеть всё-таки, – отвечает Паша.
– Хорошая мысль, кстати, – Генка оборачивается ко мне. – Антон, а очевидцы планируются какие-то? Психи, юродивые, простые аферисты?
– Нам бы не помешало, – соглашаюсь я, – может, с Горчаковой поговорить?
Все дружно разражаются хохотом. Вдруг Вадим подбегает вплотную к телевизору и кричит:
– Смотрите, смотрите. Сон в руку!
– Чего такое? – непонимающе говорит Женя.
– Нашу ебанутую показывают! Антон, включи звук, тут Горчакова.
Он отходит от телевизора, открывая нам обзор. В углу экрана фотография Горчаковой. Я включаю звук:
«Вчера, около двенадцати часов ночи,
– говорит диктор, —
в Москве было совершено нападение на известную правозащитницу Марину Горчакову. По словам пострадавшей, как только она вошла в собственный подъезд, двое неизвестных напали на неё и начали избивать. Горчаковой удалось вырваться и почти добежать до двери своей квартиры, на пороге которой ей был нанесён удар острым металлическим предметом, после чего пострадавшая потеряла сознание. Соседи оперативно вызвали милицию и «скорую помощь», которая доставила Горчакову в больницу, где ей была сделана операция по извлечению металлического предмета из области мягких тканей. Предмет, которым было нанесено ранение, классифицирован оперативниками, как ледоруб. Сама пострадавшая связывает это нападение со своей профессиональной деятельностью в области защиты прав человека. Это уже второе нападение на Горчакову за последние полгода. Напомним, что…»
– Блядь! – Я выключаю телевизор и швыряю пульт на пол.
– Вот это номер. – Паша встаёт, потом опять садится, потом снова встаёт.
– Я говорил, не надо так с ней, – Женя опасливо косится на Вадима.
– Мы же говорили, что отпиздить не сильно, чего случилось-то? – Генка непонимающе смотрит на Вадима.
– Да… Вадим, тебе не кажется, что вы как-то… перестарались, что ли? – Я стараюсь быть как можно более спокойным, соображая, что произошло.
– Антон, это какое-то недоразумение… я… я просто не понимаю, что произошло. Это просто бред какой-то.
– Надо было с ней по-другому действовать, – говорит Генка.
– Как же? – злится Вадим.
– Ну… ну, например, травануть. Каким-нибудь редким ядом. Чтобы было запоминающимся. Она же славы хотела?
– Ядом Медичи, – грустно усмехаюсь я.
– Зачем Медичи… взять какой-то редкий радиоактивный металл… типа полония.
– Типа чего? – переспрашивает Вадим.
– Полоний.
– Ты чего, химик, что ли?
– Физик. Я МИФИ заканчивал.
– Ты записываешь, что ли? – спросил я, увидев, что Вадим достаёт ручку.
– Ага. Вдруг пригодится? Название смешное, – отвечает он, открывая блокнот, – не то что ледоруб.
– Ледоруб. В жопе. Действительно, бред, – констатирует Паша.
– Да это не бред, это похоже на сатирическую антиутопию. Вы представляете себе заголовки в Интернете через час? Я думаю, что самое мягкое, что мы получим, это «Ледоруб в заднице российской оппозиции». – Гена смотрит то на меня, то на Вадима.
– Остроумно, – замечаю я. – Это же Сашки Епифанова бойцы?
– Да, ты же мне сам рекомендовал через него вопрос решить, – оправдывается Вадим.
– Да помню я. – Выхватив телефон в полнейшем раздражении, я набираю Сашку. – Алло. Да. Привет. Спасибо. Ага. Ты скажи мне, ты новости смотрел? Про Горчакову нашу? Нет? Если коротко, то ей какие-то бойцы засадили в задницу ледорубом. Ага. Весело. Ты не знаешь, кто бы это мог быть и как бы их найти? Да что ты? Ты уж постарайся. Я очень надеюсь. Непременно. Все, пока.
Вадим ёрзает на кресле и старается не смотреть на меня. Когда я заканчиваю разговор, он робким голосом интересуется:
– Вербицкому что говорить будем?
– А ты сам не знаешь? – ору я на него. – Скажи ему правду. Расскажи, как мы дружно придумали эту комбинацию, потому что Горчакова всех заебала. Как твои бойцы зачем-то пошли на дело с ледорубом и воткнули его ей в жопу.
– Антон, это вообще-то не мои бойцы. Ещё раз – это бойцы Епифанова.
– Ух, ты! А чего же ты своих-то не нашёл? Или ты можешь только промоутеров искать? Которые на вечерах для гражданской оппозиции норовят гостям блядей и кокс впарить?
Все притихли. Вадим молча смотрит на меня, дожидается, когда приступ истерики сойдёт на нет, и говорит:
– Я своей вины не отрицаю. Я просто задал вопрос о том, какую версию мы излагаем Вербицкому. Моё предложение – наше участие в деле отрицать. Исходя из наших недавних успехов и грядущего проекта с метро, Вербицкого не следует сбивать с волны полного доверия. Поскольку дел у тебя много, я предлагаю нам всем тут договориться на предмет Горчаковой, и сам сейчас позвоню Вербицкому. Идёт? Ребята, вы, надеюсь, понимаете, что проект с Горчаковой не наш?
Все молчат.
– Есть иные мнения? Женя, ты к этому проекту имеешь какое-то отношение?
– Нет, Вадим, что ты, – Женя испугался даже больше, чем во время обсуждения теракта, – конечно нет. Мало ли у неё врагов? Она же дура старая.
– Действительно, – кивает Пашка, – сама напросилась. Или, может, хулиганы какие?
– А может, её сами они и отпиздили? Ну, чуваки из Комитета Третьего Срока? Она же много на них быковала? – предполагает Гена. – Как думаешь, Вадим?
– Интересная версия. Кстати сказать, она мне представляется наиболее логичной. Я думаю, что и Вербицкому эта версия понравится. Ну, раз все поняли, я предлагаю сделать перерыв небольшой. Нам с Антоном тут кое-какие детали обсудить нужно. Возвращайтесь все минут через десять, ок?
Я слушаю Вадима и не верю собственным ушам. Он сильно вырос за последнее время, этот парень. Из бывшего рекламщика, боящегося брать на себя ответственность, он превратился в информационщика с перспективами и хорошего менеджера. Никакой паники, все очень чётко и по делу. Это и радовало и настораживало одновременно. Всегда чувствуешь себя несколько неуютно, понимая, что рядом растёт кто-то, готовый заменить тебя. Не сейчас, но в обозримом будущем. Меня успокаивало то, что проект такой сложности, как метро, без меня всё равно не реализуем. Я и сам, честно говоря, прилично нервничал, как всё пройдёт. Вадим закончил говорить, все покинули комнату, я выдержал паузу, подошёл к нему, доверительно положил руку на плечо и сказал:
– Прости, старик, что-то меня понесло. Нервничаю сильно по поводу метро. Я с тобой согласен. Инструктируй ребят и звони Вербицкому.
– Да, конечно, Антон. Не переживай. Всё будет хорошо. Горчакова это так… ерунда… не бери в голову.
В дверь постучали.
– Да, – обернулся я.
– Антон Геннадьевич, приехали два человека от Вербицкого, привезли посылку. Просят расписаться, – просунув голову в дверь, вещала моя секретарша, – вы их примите?
– Ага. Пусть заходят.
В кабинет входят два тяжелоатлета в чёрных костюмах. Оба здороваются, и тот, что повыше, протягивает мне кожаный дипломат, с потёртыми углами и рваной кожей на крышке:
– Это вам из Фонда просили передать.
– Какая-то упаковка странная. Лучше, что ли, не было? – интересуюсь я.
– Нас на этот счёт не инструктировали, – отвечает он, – распишитесь здесь.
Я беру листок бумаги с надписью АКТ и подписываюсь под единственной строчкой: «Получено полностью».
– Дату поставьте и время, – просит меня один из курьеров.
– А почему не уточняется, что именно получено полностью? – спрашиваю я у него, дописывая время.
– Потому что все получено.
– Как это?
– Так. Все что надо, то и получено. До свидания. – Оба охранника забирают у меня бумагу, разворачиваются и уходят.
– Железобетонно. – Я открываю дипломат и обнаруживаю там аккуратные пачки долларов в банковских упаковках, уложенные рядами. Поверх первого ряда лежит сложенный вдвое лист бумаги. Я разворачиваю его и читаю вслух:
С новым проектом!
P.S.: С «Г.» нехорошо получилось У ВАС, ребята. Найти бы хулиганов, а? Искренне Ваш, Сами знаете кто.
– Во как, – говорит стоящий у меня за спиной Вадим, – выходит дело, он уже в курсе?
– Сдаётся мне, он с самого начала в курсе, – я рву записку.
– Это как? – Вадим чешет затылок.
– А так. Потому что те, кто нас любят, смотрят нам вслед, – я кидаю порванную записку в пепельницу и поджигаю, – причём постоянно. Ведь рок-н-ролл мёртв…
– …а мы ещё нет, – резюмирует Вадим.
– Именно, – я киваю головой, – шаришь в правильной музыке.
– Это за все метро? – спрашивает Вадим, кивая на чемодан.
– Не похоже, – я пробегаю глазами по количеству пачек, – это только за репетиции. Я так думаю.
– Оперативно, вообще-то. Ребят звать?
– Погоди пока, – я убираю кейс под свой стол, – ага. Теперь зови.
Через полчаса после окончания собрания мы с Вадимом сидим на заднем сиденье автомобиля, везущего нас в офис Сашки Епифанова для встречи с мастерами фехтования на ледорубах.
– Знаешь, – поворачивается ко мне Вадим, – я тут подумал относительно пресс-конференции. Хорошо бы, если на ней выступил какой-нибудь очевидец случившегося.
– В смысле?
– В смысле человек, который выжил после взрыва. А ещё лучше – сам выжил, а кого-то близкого потерял.
– Опасная тема, – отмечаю я, – такого свидетеля сразу после выступления начнёт «контора» прессовать, и он сдаст всех, рассказав, как на самом деле всё было.
– А если для очевидца нет никакой разницы между тем, как «на самом деле», и тем, что мы ему расскажем о взрыве?
– То есть?
– Взять, к примеру, соседку моей тёщи. Ей почти шестьдесят лет. Два года назад её сын погиб в Чечне, и она умом двинулась. Думает, что он вернулся, но почему-то к ней не приезжает. Временами рассказывает соседям, что от него звонили, говорят, что он на работе и заехать к ней пока не может. Чистая шизуха. Если ей рассказать, что её сын в тот день был на этой злополучной станции…
– …и собирался приехать к ней, – подхватываю я, – но попал в эпицентр и был ранен, а больница, в которую его привезли…
– … засекречена министром чрезвычайных ситуаций и ФСБ, – Вадим открывает окно, – и вызволить его оттуда…
– А сколько этой ебанутой бабке лет?
– Шестьдесят.
– Надо бы встретиться с ней. Как-то выйти на живой человеческий контакт?
– Я просто уверен в этом.
– Как красиво, а? – Я прикрываю глаза и тихо говорю Вадиму: – Допустим, Шойгу почти удаётся отбиться от обвинений прессы в том, что государство «замылит» теракт. И тут выходит эта старая сука и…
В этот момент звонит мой мобильный, вырывая меня из грёз, посвящённых победе.