Древние чары и Синдбад Шахразада
Амаль сосредоточенно переворачивала страницы толстого колдовского учебника. Сегодня, о чудо, у нее получалось все. Легко, почти без усилий, ей удалось удержать на ладони язычок огня, который она извлекла из мизинца другой руки. Шелковые одеяния, разбросанные по всей комнате, сами аккуратно сложились в стопку и улеглись в сундук. Ветки жасмина в высокой вазе вновь зацвели.
– Здесь же все так понятно написано! – с некоторым недоумением пробормотала Амаль. – Но почему же раньше я не понимала ни слова? Что мне мешало?
– Ты сама мешала себе, моя девочка, – проговорила Маймуна, отделяясь от стены, вернее, выходя из нее. О, теперь почтенная джинния не летала, словно ветер, не превращалась в невидимое облако. Сейчас ей это казалось детскими глупыми забавами. Ведь она ничего не лишилась, а обрела дом, любимого, красавицу дочь. И потому от всей магии, доступной детям колдовского мира, она оставила себе лишь малость. Хотя, пожалуй, этой малости любому магу-человеку хватило бы на сотню жизней. Но для дочери Димирьята, царя джиннов, это были просто безделушки.
– Я сама, матушка?
– Конечно! Думаю, ты вбила в свою неразумную голову, что влюблена в какого-то юношу. И все свои силы тратила на то, чтобы добиться от него взаимности…
– Да, матушка, ты, как всегда, удивительно права. Я и вправду вбила этакую глупость себе в голову. Я действительно все силы тратила на ерунду: вспоминала каждое слово единственной встречи, пыталась увидеть потаенный смысл этих пустых слов. И, мамочка, я была столь безумна, что за простыми вежливыми словами увидела неземную любовь…
Маймуна улыбалась. О, как отрадно слышать эти слова дочери. Хотя она совершенно не понимала, что же столь решительно изменило взгляды малышки Амали за последние несколько дней. Должно быть, это непонимание чуткая девушка разглядела в глазах матери.
– Ах, мамочка, ты же ничего не знаешь…
– О чем ты, малышка?
Маймуне очень хотелось сказать дочери, что она все знает, все понимает и очень ей сочувствует. Но джинния подумала, что будет куда лучше, если Амаль поведает ей эту историю сама. В противном случае пришлось бы раскрыть девочке глаза на ее колдовскую природу… Пришлось бы объяснять, почему сын рода человеческого вовсе не пара для нее, Амали, дочери мастера Дахнаша.
Девушка на миг замолчала, прикидывая, с чего лучше начать свой рассказ.
– Несколько дней назад я познакомилась с Нур-ад-Дином, женихом Мариам, моей доброй подружки. Удивительно – ведь я знаю ее всю жизнь, но до сих пор не видела ее суженого.
Маймуна кивала. Да, она тоже этому удивлялась, даже подозревала Мариам в каком-то удивительном, неизвестном ей, джиннии, колдовстве. Амаль же продолжила:
– И показался мне жених Мариам столь прекрасным, что я придумала целую любовную историю. Придумала, мамочка, к стыду своему, и то, что я влюбилась в жениха подруги, и то, что он влюбился в меня. О, я стократно вспоминала те несколько вежливых слов, которыми обменялась с красавчиком Нур-ад-Дином. И каждый раз находила в этих словах все более глубокий и лестный для себя смысл, все более прекрасные чувства.
– Ох, малышка, это случается со всеми юными девушками…
– Какой ужас, мамочка! И неужели все девушки потом вешаются на шею этим юношам?
– Вешаются на шею?
– О да, мамочка, представь, как далеко зашла моя глупость. Я прислушивалась ко всем шагам на нашей улице, пытаясь услышать его шаги… Я, словно тигрица, затаилась у калитки, чтобы, будто случайно, встретить его и убедить, что лишь я, дурочка, могу составить его счастье.
– Малышка моя…
– О да, сейчас мне стыдно даже рассказывать тебе об этом…
– Продолжай, маленькая. Клянусь, больше этого не узнает ни одна живая душа.
«Не узнает этого и ни одна душа неживая. Уж я-то сделаю так, чтобы ни Дахнаш, ни даже сам Иблис Проклятый не проник сегодня за наши стены!»
– О, я даже боюсь вспомнить, какие глупые слова я говорила. Мне стыдно перед самой собой, мамочка. Счастье, что Нур-ад-Дин оказался куда более решителен. Его жестокую отповедь я сначала восприняла как удар, удар в самое сердце. Но пришла домой и…
И поняла, что сама наворожила себе все, от первого до последнего слова и взгляда.
Маймуна укоризненно покачала головой.
– Девочка, я же много раз тебе говорила, что в нашем роду были колдуны и ведьмы! Ты могла причинить юноше большие беды! И навлечь множество неприятностей на себя.
– Да, мамочка, ты говорила мне это. Но… Но как только я поняла, что никакой любви не было и в помине, я сразу стала соображать куда лучше. Словно пелена глупости спала с моих глаз. Я увидела в истинном свете и его, и Мариам, и себя, недостойную.
– Увы, дорогая, так иногда бывает. Но сейчас ты уже не влюблена в Нур-ад-Дина, верно?
Амаль усмехнулась, и Маймуна со страхом поняла, что ее девочке уготована более чем необычная судьба, что столь сильной ведьмы, сочетающей мудрость колдовскую и человеческую, мир еще не рождал.
– Нет-нет, к счастью. Ибо еще, должно быть, не родился тот человек, который будет достоин моей любви.
«О Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими! Я же хотела вырастить обыкновенную девочку… Похожую на всех остальных девочек…»
– Малышка моя!
– Все в порядке, мамочка, клянусь! И теперь я смогу выучиться по этой книге и стать такой же прекрасной и умелой колдуньей, как ты, моя прекрасная и добрая!
Маймуна поцеловала дочь и вышла из комнаты, как простые люди, через дверь. Ей нужно было о столь многом подумать…
Свиток первый
Увы, мир устроен не так, как этого хочется простому смертному. И даже не так, как это кажется существам, рожденным магией самого Сулеймана ибн Дауда, мир с ними обоими… Ибо не зря говорят, что не следует делиться планами с Аллахом всесильным – он лишь рассмеется тебе в лицо… Одним словом, мир устроен несправедливо. Более чем несправедливо для любого под этим небом, каким бы умелым колдуном он ни был.
Маймуна, дочь Димирьята, царя джиннов, любила Дахнаша, ифрита. Сколько веков длилась их любовь, сказать затруднительно. Однако, поняв, что жить друг без друга они не могут, дети колдовского народа в человеческом облике осели в древнем городе у слияния великих рек. Дочь их, Амаль, была такой же, как другие девочки: играла с котятами, училась печь пирожки, помогала матери по дому… И Маймуна стала привыкать к мысли, что жизнь ее устроилась, а судьба дочери известна от первого дня до последнего.
Могущественная джинния учила свою малышку колдовским премудростям, но неустанно повторяла, что делает это лишь потому, что «в роду твоего уважаемого деда были колдуны».
Девушка выросла и стала, подобно всем дочерям рода человеческого, заглядываться на своих сверстников-юношей. И тут Маймуна поняла, что совершила ошибку, ибо Амаль была уверена, что она обычный человек. И потому как же ей, дочери ифрита, теперь втолковать, что не следует соединять свою судьбу с судьбой простого смертного, пусть и трижды прекрасного юноши?
О нет, не совсем так – судьбу-то соединять можно. Можно жить семьей, рождать детей, радоваться жизни, непозволительно долгой для сына человеческого. Но лишь до того мига, пока сей сын не захочет освятить брак в мечети или костеле… Ибо никто из детей огненного народа не может представить судьбы той несчастной, которая станет венчанной женой…
Однако сейчас, казалось, до всех этих забот еще более чем далеко. Амаль просто выросла в высокую красавицу и проводила почти каждый день с дочерью соседей, красавицей Мариам.
Вот и сейчас девушки устроились под корявым карагачом, что не столько украшал, сколько уродовал двор соседей.
– Как у вас уютно, подружка, как спокойно…
– Амаль, но ведь ваш двор похож на наш. И у вас уютно, тепло, тихо… Совсем как у нас.
– Ты знаешь, не так… И деревья одинаковые, и ручеек так же бежит. И стены толстые… А все равно – у нас все иначе. Даже я, о, ты знаешь, как я люблю тепло, даже я с трудом дышу – воздух словно из печи.
– Быть может, тебе это только кажется?
– Не знаю… Наверное, кажется. Вот только папа все время маму то ведьмой, то духом огня дразнит. А она не обижается. Даже смеется.
– Завидую я тебе, Амаль. И у нас так было, пока Аллах всесильный не призвал к себе мою маму. И остались мы с папой теперь вдвоем.
– Да, тетю Бесиме жалко. Она такая добрая была, заботливая. А какие пирожки пекла…
Мариам улыбнулась. Амаль всегда была сластеной, да и поесть очень любила, даже когда они совсем маленькими были. Бывало, мама специально звала в гости тетю Маймуну с дочкой – чтобы и ее, Мариам, накормить, приговаривая:
– Смотри, доченька, как хорошо кушает Амаль. И ты тоже так… Вот Амали пирожок, а вот Мариам. Вот Амали молочка, а вот тебе, малышка.
И тетя Маймуна всегда улыбалась и гладила ее теплой рукой.
Воспоминания на миг вернули обеих подружек в то доброе и славное время. Когда-то давно, когда Бесиме и Нур-ад-Дин только появились в этом квартале ремесленников, матушка Амали приняла живейшее участие в обустройстве дома. И потом множество раз появлялась на пороге то с кувшином молока – почему-то всегда теплого, то с горячими, словно только что из печи, лепешками. Бесиме была рада такой помощи и сама частенько баловала соседей разными яствами, творить которые была великой мастерицей.
Ничего удивительного, что девочки росли, словно сестры. Быть может, они были даже ближе, чем настоящие сестры, потому что на ночь матери их все-таки разводили по домам, и потому до утра все ссоры забывались, и утро начиналось с новых проказ.
Девочки росли, превратившись из милых крошек сначала в гадких утят, а потом в необыкновенных, пусть и совершенно разных, красавиц. Мариам – тоненькая, невысокая, с милым лицом и золотым сердцем, была, казалось, полной противоположностью своей подруге. Ибо та вся была «слишком». Слишком рослая для девушки, слишком крепкая, с громким голосом и ярким румянцем. Похоже было, что из нее получились бы две обычные девушки. Но Амаль не стеснялась ни своего роскошного тела, ни своего яркого румянца, ни своего громкого голоса. О Аллах всесильный, она была не просто громкоголоса, она была шумна… И даже слегка бравировала этим.
– Но почему, скажи мне, Мариам, – как-то спросила она подружку, – почему я должна всего этого стесняться? Я такая, какая есть. И надеюсь, что найдется юноша, которому понравятся и мой рост, и мои формы, и мой голос. Даже мое пение он полюбит!
Действительно, полюбить пение Амали мог только юноша с сердцем столь же пылким, сколь и безрассудным, ибо девушка пела ничуть не лучше молодого ишака. И столь же громко… И как Маймуна ни наставляла ее, как ни просила оставить в тайне ее занятия в магии, но порой желание Амали похвастать необыкновенными умениями все же пересиливало.
– Мама меня чуточку учила. Она говорила, что все женщины в нашем роду владеют удивительными способностями и раньше или позже к каждой из нас приходит великая колдовская сила.
Да, добрая матушка Амали ничуть не лгала. Как не лгала и Амаль – она лишь повторяла слова матери, немного жалея о том, что не знает, когда именно эта колдовская сила придет и к ней.
Ни Маймуна, ни Дахнаш, как мы знаем, не были людьми. Маймуна, матушка Амали, была джиннией, а ее любимый, отец Амали – Дахнаш, родился ифритом, и сила его была известна каждому из потомков Иблиса Проклятого. Некогда они решили подшутить над всем человеческим родом и вызвали великую любовь в сердцах юноши, холодного, как снега в горах, и девушки, гордой, как сами эти горы. Шутка оказалась столь удачной, что и самим детям колдовского рода стало недоставать одного их пылкого чувства и они возжелали обзавестись наследниками[1].
Когда же родилась Амаль, Маймуне показалось, что воспитывать ее должна добрая и нежная матушка, а не дочь огненного рода, язык пламени и торжество жара. Вот так и случилось, что Маймуна и Дахнаш сменили свои огненные сущности на человеческий облик и поселились в тихом городском квартале ремесленников, неподалеку от шумного в любой день и любой час богатого базара.
О, конечно, ни джинния, ни ифрит не собирались навсегда оставаться лишь людьми. Но это было настолько удобное обличье и настолько уютная, спокойная жизнь, что превращение в нечто иное уже стоило им немалых трудов. Должно быть, поэтому Амаль и не подозревала, как на самом деле выглядят ее обожаемые родители, и о том, что ее будущее – бессмертная жизнь и вечный жар огня.
О да, Маймуна делилась с дочерью лишь крохами удивительных умений колдовского народа, но этого вполне хватило девушке для того, чтобы решиться заколдовать двух «несчастных» и заставить их броситься в объятия друг друга. И, быть может, ей бы это преотлично удалось, если бы не свойственная всем девушкам впечатлительность и желание принять то, что кажется, за истину.
Как и сейчас, тогда перед ней лежала толстая книга, которую давным-давно, быть может, уже год назад, когда отца не было дома, ей дала матушка, добрая Маймуна. (О, как бы удивилась эта самая Маймуна, узнав, как дочь мысленно называет ее!) То был воистину колдовской учебник, учебник по магии… Вернее, по самым ее начаткам.
Ибо Маймуна и хотела вырастить дочь волшебницей, и опасалась этого. Да, она понимала, что девочка все равно, раньше или позже, ощутит свою колдовскую силу и все то, что дали ей родители при рождении. Но побаивалась, что усиленные занятия Амали внесут немало беспокойств в их такую спокойную и устоявшуюся жизнь. О, это удивительно, но факт – даже для детей магического народа иногда так сладок покой!
Но прежде чем мы увидим, что же стало со столь достойными мечтаниями уважаемой джиннии, оглянемся назад, дабы увидеть, каким был урок, который преподал высокой и громкоголосой Амали любимый ее лучшей подруги Мариам, уважаемый купец Нур-ад-Дин.
Свиток второй
Амаль тщетно пыталась преодолеть раскрытую на самом начале четвертого урока страницу. И, как она ни тщилась понять, что значит «трансмутация внутреннего в человеческом существе сопоставима с трансмутацией первичных элементов, составляющих все мироздание», у нее ничего не получалось.
Девушка снова и снова скользила глазами по этим строкам, но с каждым разом понимала все меньше. Более того, она удивлялась, как ей удалось преодолеть первые три урока. Говоря по чести, мысли Амали сейчас были заняты вовсе не магией. Вернее, не магией из учебника. Ибо она вспоминала совсем другую магию. Магию человеческого общения, магию слов Нур-ад-Дина, магию его бархатного взгляда, кажется, говорящего все, что только желает услышать женщина.
Вновь и вновь девушка вспоминала слова, которые говорил Нур-ад-Дин. Возвращаясь мысленно к каждому из них, она находила новый, все более манящий, все более радующий смысл.
Я спросила, был ли хорош его день. Ибо так велит обычай. Но его слова… О, они были воистину волшебны. Ведь он сразу запомнил мое имя.
– О Амаль, – ответил он, прекраснейший. – День мой был неплох. Торговля идет неторопливо. А большего требовать не следует. Хорош ли был твой день, красавица?
Ох, он воистину сказал это!
И тогда ты назвал меня красавицей! Не побоялся, что рядом Мариам, что она может обидеться на него или на меня. Или на нас обоих… И я, опустив глаза, ответила:
– Благодарю тебя, уважаемый. Я сегодня успела лишь помочь матушке, и истолочь зерно, и убраться в доме, и… и, конечно, поболтать с Мариам.
Но что же еще, кроме правды, я могла бы ему поведать? Просто честно рассказала, что сделала с утра, хотя не успела даже вспомнить, о чем мы беседовали с его невестой, моей подружкой. Но как он взглянул на меня в ответ! Столь теплый, мягкий, обволакивающий взгляд. И сколь прекрасные глаза…
А потом, когда ты был уже не в силах любоваться моей красотой, то отвел взгляд и спросил, стараясь не выдать своего волнения:
– О чем же ты, уважаемая, болтала с моей невестой?
Должно быть, вспомнив о том, что у него есть невеста, он пытался усмирить собственные желания. Но, конечно, не смог этого сделать, ибо глаза его куда яснее слов говорили о его истинных желаниях.
А мне тогда пришлось ответить, чтобы не выдать своего волнения, вот так:
– Как всегда, о женихах… Вернее, о ее женихе! О тебе, прекрасный, как сон, Нур-ад-Дин!
Хотя более всего я бы хотела, чтобы мы с Мариам беседовали о моем женихе… О тебе, удивительный, желанный…
Конечно, ты удивился моим словам. Столь сильно, что переспросил:
– Обо мне?
Дурачок, ну о ком же еще мы могли беседовать? Конечно, о лучшем из мужчин, о прекрасном, чудном женихе.
И мне вновь пришлось прийти к тебе на помощь. Я улыбнулась и ответила:
– Ну конечно, о тебе! Ведь у меня-то жениха нет… Вот я и укоряла Мариам, что она до сих пор скрывала от меня такого умного, достойного и уважаемого человека, как ты, Нур-ад-Дин!
Но как же еще я могла показать ему, что совершенно свободна? Что моя душа открыта для любви, а мое сердце жаждет ее более всего на свете? Ты улыбнулся, и я подумала, что лишь о таком женихе, как ты, я мечтала всю свою жизнь.
Должно быть, ты понял мои слова, ибо, улыбнувшись в ответ, сказал:
– Не печалься, прекраснейшая! И у тебя появится жених, поверь мне. Он будет видеть лишь тебя, любоваться твоими глазами, наслаждаться твоим голосом, твоей грацией!
И тогда я поняла, что ты, ты сам готов любоваться моими глазами и без устали слушать мой голос, и наслаждаться каждым моим движением. А я подумала, что была бы счастлива, если бы это был ты! Но недостойно гордой девушки сразу бросаться в объятия мужчины, услышав такое. И потому я ответила:
– Надеюсь, что я смогу побаловать своего жениха не только голосом или походкой, уважаемый… Ведь я еще и стряпаю недурно… И шью!
Должно быть, он меня понял правильно, ибо его ответ был ответом настоящего мужчины.
Ты, думаю, хотел мне сказать, что и сам мечтаешь стать моим женихом. Ибо твои слова утверждали это яснее ясного:
– О, – блеснув глазами, ответил ты, – твои многочисленные таланты сделают какого-нибудь юношу воистину счастливейшим из смертных!
И тут я увидела, что ты все понял! Ты не просто понял, ты увидел, насколько я лучше всех вокруг и насколько хорошей женой я стану в будущем…
Амаль наверху мечтала о несбыточном, невидящими глазами уставясь в книгу. А внизу, потчуя поздним ужином мужа, Маймуна делилась своими тревогами с Дахнашем.
– Наша девочка меня тревожит… Она вернулась от Мариам сама не своя. И вот уже который час смотрит пустыми глазами на первый лист урока, даже не делая попытки перевернуть страницу.
– Но почему это вдруг тебя встревожило? Быть может, попался трудный урок?
Маймуна вздохнула. Дахнаш был замечательным отцом – он защищал дочь даже тогда, когда никакой опасности не было вовсе. Вот и сейчас он бросился на помощь своей маленькой девочке.
– О нет, дело здесь совсем не в уроке. Ведь она даже не читает… Она просто думает о своем, и глаза ее полны такими мечтаниями, что я опасаюсь самого худшего.
Далее можно было Дахнашу не объяснять. Ибо и он, и его жена прекрасно знали, что для их дочери будет самым худшим. Да, они всегда опасались, что девочка влюбится в сына человеческого рода. Увы, в тайной истории магического народа было множество случаев, когда дети этой бессмертной расы влюблялись в отпрысков рода человеческого. О, дальнейшая их судьба была воистину ужасна – они теряли бессмертие, превращаясь в пыль вместе со своими возлюбленными. Но случалось и то, что много хуже смерти – во имя вечной жизни они теряли саму душу, которая и дарила им то, что они называли любовью.
Не стоит говорить, что ни Дахнаш, ни Маймуна не желали подобной участи своей прекрасной, любимой доченьке. Вот почему ифрит так испугался слов своей жены.
– Но когда, скажи мне, о наилучшая из всех, эта глупая девчонка могла влюбиться?
– Любимый, для этого бывает достаточно и мига… Я бы беспокоилась куда меньше, если бы она влюбилась в юношу колдовского рода. Но боюсь, что тот, о ком она мечтает, разобьет ее сердечко, даже не заметив этого. И что это всего лишь человек, обычный мальчишка, какими полон этот огромный и в то же время такой маленький город.
Сейчас и джинния, и ифрит были людьми куда больше, чем бывают сами люди. Ибо никакой другой матери не пришло бы в голову беспокоиться о разбитом сердце дочери лишь оттого, что мечтательной пеленой подернулись глаза девушки.
– Ты уверена, Маймуна?
– О да, мой прекрасный. Ибо те мысли нашей девочки, которые я подслушала, никак иначе понять нельзя. Она влюбилась в жениха своей подружки и мечтает о том дне, когда сможет назвать его своим мужем.
Если бы Дахнаш мог вознести Аллаху всесильному хоть слово мольбы, он возопил бы, подобно самому истовому верующему. Но, увы, ифрит не может просить повелителя правоверных о помощи. И потому он должен полагаться лишь на свои силы. И, конечно, на силы своей жены, которых куда как немало.
– Так что же нам теперь делать, Маймуна?
– Я думаю, мой любимый, что единственным выходом будет сделать так, чтобы жених этой девочки, Мариам, подружки Амали, как можно скорее стал ее, Мариам, мужем.
– Но что будет, если наша крошка впадет в черную тоску? Если она от горя сойдет с ума?
– Наша девочка? О нет, скорее она от злости испепелит весь дом… Или взлетит над городом ослепительным сиреневым облаком… Или… Ну, не тебе рассказывать, на что способна джинния в гневе…
Конечно, Дахнашу можно было не рассказывать, на что в гневе способна джинния. Ибо он это преотлично знал, любя собственную жену уже не одно столетие.
Утро следующего дня застало Амаль за деятельными приготовлениями. Как бы то ни было, сколь бы прекрасен и желанен ни был Нур-ад-Дин, но она обещала подружке помочь поворожить, чтобы ее, Мариам, отец увидел наконец, сколь прекрасна матушка Нур-ад-Дина, и влюбился в нее.
В том же учебнике для начинающих магов она прочла о любовном напитке. И теперь собирала по дому необходимые для любовного зелья ингредиенты. Сначала все было хорошо, легко нашелся и аконит, и черная пыль тоски, и белый камень радости. Амаль брала всего по капельке, понимая, что мать в любой момент может ей помешать. Маймуна же, сразу определив, какое зелье собралась варить ее неугомонная дочь, из-под ресниц весьма внимательно за ней следила, не пытаясь, впрочем, как-то помешать девушке.
Но дальше в списке пошли такие странные компоненты, которым неоткуда было взяться даже в доме Маймуны. Вот поэтому и пришлось Амали придумывать, чем бы заменить палец висельника и черных египетских тараканов, зерна из плодов с дерева познания добра и зла, белую глину Лемурии и золото полуденных восходов.
Должно быть, настоящей колдунье все это добыть не составило бы ни малейшего труда, но… Увы, Амаль была колдуньей начинающей, и потому вместо черных тараканов она надумала взять инжир, вместо пальца – скрученный капустный лист, вместо зерен с дерева познания добра и зла Амаль прихватила зерна горчицы, белую глину нашла в собственном дворике, а за золото восходов решила выдать мамалыгу, приготовленную Маймуной только вчера вечером.
Та лишь посмеивалась про себя. Вот ее дочь поспешила к подружке, пробормотав:
– Мамочка, я у Мариам. Мы такое придумали…
Не успела захлопнуться за девушкой калитка, как Маймуна накинула темно-зеленый чаршаф, столь шедший к ее зеленым глазам, и последовала за дочерью, на всякий случай пробормотав заклинание, отводящее взгляд.
Безусловно, она собралась присмотреть за чудесами, которые намеревается творить Амаль, и уберечь от последствий город, если чудеса ее неумелой дочери удадутся с избытком.
Амаль же вовсю хозяйничала у соседей.
– Ну что, Мариам, ты готова?
– Готова? К чему?
– К сотворению снадобья, что навеки соединит твоего батюшку и матушку Нур-ад-Дина?
О да, чуткое ухо Маймуны уловило необыкновенную мягкость, с которой дочь произнесла имя чужого жениха. И в который уж раз порадовалась своей наблюдательности и умению делать выводы. Хотя, быть может, следовало бы ругать себя за желание уберечь крошечную доченьку, вместо того чтобы еще в раннем детстве раскрыть ей глаза на истинную природу ее происхождения.
Предмет же размышлений чрезмерно заботливой матушки, Амаль, не без натуги вытащила из кладовой ближе к очагу тяжелую миску с затейливыми узорами у ободка.
– Вот… Теперь мы зальем туда воды… Три гарнца. А потом положим белый камень радости, аконит и вот это… – Темно-серый порошок, похожий на мелко молотый перец, комком упал в закипающую воду.
– А что это? – спросила Мариам. Ей становилось все страшнее. Но она держала себя в руках, ибо любопытство было сильнее страха.
– Это черная пыль тоски… ее надо сварить, чтобы… ну, чтобы тоска сварилась вместе с ней и больше не досаждала влюбленным. – Амаль, конечно, все это только что придумала. Ибо в книге не было сказано об этом ни слова, а спрашивать у матери она не решилась.
Пока закипала вода для удивительного зелья, подруги молчали. Амаль про себя четырнадцать раз должна была произнести первую из волшебных фраз, переписанных тоже из учебника, а Мариам со страхом смотрела, как наливается темно-зеленым цветом вода в миске.
– Ну вот, – проговорила Амаль, закончив бормотать первое заклинание. – Теперь мы должны добавить палец висельника…
Мариам вздрогнула.
– Вот… Теперь дюжину черных египетских тараканов, накормленных заповедной травой чинь-иним…
Мариам передернуло.
– Ну, остались мелочи… Вот это, а теперь вот это… Теперь белую глину Лемурии, вот… теперь золото восходов и алую кровь закатов…
Мариам почувствовала дурноту.
– Ну вот, теперь эту безделицу… – Амаль вытрусила над кипящей водой узелок. – Теперь шесть раз вместе прочитаем вот эти слова, а потом…
– А что потом? – с дрожью в голосе спросила Мариам.
– А потом остудим напиток. В книге сказано, что он будет совершено безвкусным и его можно будет вливать куда угодно.
– И что, папа должен будет выпить эту вонючую гадость?
Тут Амаль смешалась. Ибо закипающее зелье было темно-зеленого цвета, отвратительно пахло и не думало становиться бесцветным и приобретать, как учила книга, едва ощутимый аромат жасмина.
– Но в книге же сказано, что оно будет без цвета… – пробормотала она.
Мариам молчала и уже сожалела, что согласилась ворожить, чтобы уговорить отца жениться на матушке Нур-ад-Дина.
– А, знаю, – радостно вскричала Амаль. – Надо же прочитать заклинание! Шесть раз прочитать! Вот тогда все получится!
Мариам, вздохнув, начала бормотать вместе с подругой непонятные слова, более всего похожие на скверные ругательства, которыми столь любили изъясняться рабы с полуночи при виде женщин, пришедших за покупками на базар.
Вот заклинание было произнесено четыре раза, вот пять, вот шесть. Зелье почти почернело, и запах стал просто оглушительным[2].
– О Аллах всесильный! – прошептала Мариам. – И что теперь?
Амаль растерянно молчала. Она была уверена, что все исполнится именно так, как это описано в волшебной книге, конечно, забыв, что всякий рецепт, все равно – лепешек ли, волшебного ли зелья, требует точного соблюдения и умелых рук.
Тем временем зелье действительно стало бледнеть. По его поверхности пошла пена, потом пена спеклась в ярко-зеленые комки… А потом с шипением варево стало проедать медь миски и капать в огонь, отчего пламя окрасилось сначала в ярко-желтый, а потом в светло-голубой цвет.
– Амаль, что мы наделали?!
О, как же здесь было Мариам не закричать. Ибо под кухней находился обширный подвал с припасами, не терпящими дневного жара. Варево же, как было девушкам прекрасно видно, добралось уже до камней под очагом и вот-вот грозило пролиться сквозь толстые плиты пола.
К счастью, каменные плиты оказались вареву «не по зубам», и оно, пошипев еще немного, темными лужами стало остывать у погасшего очага.
Свиток третий
– Ох, подружка, ну и натворили мы дел! Хорошо, если батюшка не заметит этого безобразия…
– Но отчего он должен что-то замечать? Вот мы сейчас развеем в воздухе то, что осталось от медной миски, а потом… Потом уложим новые камни. И все станет как было!..
– Развеем? – с нескрываемым страхом спросила Мариам.
– Ну да. Это совсем просто, я такое давно умею. Мама всегда говорит, что ломать не строить. Ну, не бойся…
– А может, все-таки не надо?
Но Амаль, отвернувшись от подруги, уже решительно зашептала. Миг – и медная миска без дна побледнела и в самом деле исчезла.
«Воистину, доченька, ломать не строить», – подумала Маймуна. Она готова была помочь юной колдунье, но оказалось, что с такими чудесами девушка умеет справляться совсем недурно.
Одного движения брови Амали было довольно, чтобы под очагом появились новые камни.
– Ну вот, теперь все как надо!
Мариам только кивнула – и в самом деле, теперь все было как надо, даже вонь рассеялась. А вот страх еще не прошел.
– Аллах великий, – проговорила девушка, – уже и солнце клонится к закату. Скоро закроются все лавки, батюшка вернется домой. А у меня ничего не готово… Да и Нур-ад-Дин может заглянуть…
Амаль очень хотела увидеться с Нур-ад-Дином (быть может, вчерашние мечтания сегодня окажутся отрадной истиной). И потому она просительно посмотрела на Мариам и предложила:
– А давай я помогу тебе печь лепешки? Ты же знаешь, они получаются у меня вкусными-вкусными.
Мариам кивнула – лепешки Амали действительно получались удивительно ароматными и пышными. И никогда не пригорали. Быть может, здесь и крылось истинное волшебство?
Вскоре девушки уже вдвоем хлопотали у печи. Мариам резала овощи, а под руками Амали поспело тесто. Ей было достаточно всего лишь дюжины минут – и вот уже первые лепешки опустились на дно глубокой сковородки с кипящим маслом.
Да, на этот раз чудо было подлинным. Амаль что-то напевала над сковородой, на блюде рядом росла гора румяных лепешек. Но… Но руки Амали были пусты – она ничего не переворачивала и не складывала. Все это делала за нее толстая глиняная сковорода: когда лепешки были почти готовы, с двух сторон этого привычного предмета появлялись две тоненькие трехпалые ручки, которые аккуратно приподнимали лепешку, чтобы лишнее масло стекло, а потом так же осторожно укладывали ее на блюдо. Мариам даже показалось, что она слышит, как сковорода тихонько подпевает Амали.
Девушка тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Но ничего не изменилось. Румяная лепешка легла на блюдо, а тоненькая ручка, выросшая откуда-то из-под дна сковороды, спряталась обратно.
– Ну вот, – проговорила довольная Амаль, – лепешки готовы.
– Подру-ужка, – протянула Мариам, – это же настоящее чудо!
Девушка зарделась.
– Да, а мне казалось, что ты тоже так умеешь… Мариам отрицательно покачала головой. Увы, ей приходилось вооружаться инструментами, более похожими на инструменты лекаря, только для того, чтобы зажарить в масле лепешки или целый кусок мяса, как любил отец.
Стукнула калитка – и отец, Нур-ад-Дин-старший, вернулся домой. Амаль, неловко кивнув, поспешила ретироваться, так и не дождавшись прекрасного жениха Мариам.
В полуоткрытую калитку за ней скользнула и Маймуна – она была невидима, но отнюдь не бесплотна, и потому порадовалась рассеянности дочери.
Свиток четвертый
«Как он был прекрасен тогда, когда мы увиделись в доме у этой дурочки! Как учтив! Как благовоспитан! Как всего несколькими словами показал, сколь интересна я, Амаль, ему, сколь большие надежды связывает он с этим знакомством!»
Вновь и вновь, мысленно погружаясь в тот вечер, Амаль перебирала слова Нур-ад-Дина и свои ответы, как красавица перебирает разноцветные украшения, любуясь игрой камней и благородным отблеском золота.
Я спросила, был ли хорош его день. Так велит обычай… К тому же я мечтала услышать и его голос. Ибо у такого прекрасного юноши и голос должен быть столь же прекрасен.
– Ах, Амаль, – ответил он, умнейший из мужчин мира. – День мой был неплох. Торговля идет неторопливо. А большего требовать не следует. Хорош ли был твой день, красавица?
Да, он назвал меня красавицей! Для него я и стала красавицей с первого взгляда, а быть может, и с первого вздоха… Быть может, он почувствовал, что я самой судьбой предназначена ему… Быть может, его тонкая душа сразу разглядела мою, сразу потянулась к ней, сразу ответила на неслышном языке нарождающейся любви…
Я же, скромно опустив глаза, ответила:
– Благодарю тебя, уважаемый. Я сегодня успела лишь помочь матушке, и истолочь зерно, и убраться в доме, и… и, конечно, поболтать с Мариам.
О, с каким бы удовольствием, с какой бы радостью я начала свой рассказ с того, что описала бы свои мечты о нем, желанном! Но и тут обычай сдержал мое признание, уже почти готовое прорваться наружу. Однако его ответный взгляд был столь пронизывающим, столь знающим! Он сразу услышал, чего я не сказала ему! Черные глаза осветили мой разум, согрели мою душу первыми лучами надежды… Мне даже показалось на миг, что с уст его готово уже было сорваться пылкое признание.
Но и над ним, готовым ответить на мой безмолвный призыв, тоже довлели традиции. Ибо он спросил лишь:
– О чем же ты, уважаемая, болтала с моей невестой?
Да, этим вопросом он пытался усмирить свои желания – не зря же вспомнил об этой дурочке Мариам. Но пытаться усмирить желания столь же глупо, как пытаться окриком остановить мчащегося коня, и потому я поняла все, что он хотел мне сказать. Поняла и взглядом же ответила, что пылаю к нему неземными чувствами и согласна на все. Но вслух пришлось ответить совсем просто… И лишь для того, чтобы простушка Мариам не поняла, что наши души уже обо всем договорились.
А потому я лишь сдержанно произнесла, даже не подняв глаз:
– Как всегда, о женихах… Вернее, о ее женихе! О тебе, прекрасный, как сон, Нур-ад-Дин!
Он сразу понял, что я просто поддразниваю его, что давно уже готова отдать ему и свою душу, и свое тело. Нур-ад-Дин прекрасно меня понял, но, чтобы эта легковерная девчонка ни о чем не догадалась, делано удивился:
– Обо мне?
Я улыбнулась и ответила так, как должно было ответить малознакомому юноше. Но не так, как желала бы ответить тому, кто влюблен в меня и в кого безумно влюблена я.
А потому сказала:
– Ну, конечно, о тебе! Ведь у меня-то жениха нет… Вот я и укоряла Мариам, что она до сих пор скрывала от меня такого умного, достойного и уважаемого человека, как ты, Нур-ад-Дин!
Наш разговор был совершенно разным для того, кто слушал и кто смотрел. Тому, кто слышал нас, было ясно, что мы всего мгновение назад познакомились. Тому же, кто видел наши взгляды, кто понимал наши улыбки, было ясно, что мы беседуем лишь для того, чтобы Мариам ничего не поняла. Но еще сильнее отличалась наша болтовня от того, что кричали, о нет, пели друг другу наши души.
Думаю, он, умнейший, понимал меня так же легко, как я понимала его. Ибо простая благовоспитанная улыбка говорила куда яснее всяких слов.
Для глупых же ушек Мариам предназначались только глупые же слова:
Читать бесплатно другие книги:
