Древние чары и Синдбад Шахразада

Свиток двадцать первый

Вот так случилось, что почтенный мудрец Саддам ибн Мехмет остался в крошечном городке на границе песков. Да, он был самым мудрым из всех мужчин городка, но не пожелал становиться имамом или кади. Ему вполне хватало и того, что в спорах всегда призывали его, трезвого и спокойного, дабы он нашел истинное решение. Он был доволен тем, что матери доверяли ему, позволяя учить своих детей, что к его совету прибегали во всех тех случаях, когда терялись даже знающие из знающих. Одним словом, он стал местным кладезем всех и всяческих знаний.

И пусть магическая сила ушла из его рук, но знания и умения, приобретенные за долгие годы, все так же оставались при нем. Знаний этих, конечно, не хватало на то, чтобы быть бессмертным, но ему, почтенному Саддаму, удалось пережить не одно поколение. Хватило этих знаний и на то, чтобы даровать удивительное долголетие жене, уважаемой Мадине. Говорили, что Аллах позволил им прожить вместе более сотни лет.

Никто не знает, выдумка ли это, или так оно и произошло на самом деле. А до чего только не охочи досужие слухи!

Но когда эта сотня лет миновала, утратил уважаемый Саддам и любимую свою жену.

– Если бы мы встретились хотя бы на год раньше! – восклицал он в полутьме, вспоминая свою умницу и красавицу Мадину. – Тогда бы и ты, моя прекраснейшая, единственная из женщин мира, жила бы столь же долго, сколько суждено жить мне. И я бы радовался каждому мигу, проведенному с тобой, так же сильно, как в первые дни нашей любви!

И это была чистейшая правда, ибо каждому дню, проведенному с Мадиной, уважаемый Саддам радовался, как дитя. Радовалась такой жизни и сама Мадина, вновь и вновь повторяя своим приятельницам рассказ о том, как нашла она в пустыне умирающего, как выходила его, дала ему возможность жить и радоваться жизни. Умница Мадина, конечно, умолчала о сотне змеиных укусов и о том, что ее муж некогда был магом, поставившим своей целью уничтожение одного из порождений врага всего живого. Она говорила лишь, что ее супруг, уважаемый Саддам, некогда удалился в пески, дабы слиться с миром и найти высшее просветление в их могучей, но невидимой жизни. Подруги верили и завидовали. Как же не верить в мудрость чужого мужа, если он по сто тысяч раз на дню демонстрирует жене свою любовь, заботу и привязанность? И как не завидовать этому – ведь далеко не каждый мужчина способен на столь сильные и долгие чувства!

С того дня, как златошвейка Мадина нашла себе мужа в песках, миновало более сотни лет. Эта история стала местной легендой и местной гордостью. Похороненная Саддамом, Мадина уже не могла никому раскрыть ни единой тайны. И потому соседи теперь знали лишь, что почтенный ибн Мехмет знает все – от законов сотворения мира до рецептов снадобий, от уложений первого из царей до самой глупой сплетни самого далекого из базаров.

С утра до вечера вбивал он в непослушные мальчишеские головы науки и умения, которые могли бы пригодиться не только пастуху или пекарю, писцу или кузнецу. Он пытался рассказать им обо всем, что есть в мире бесконечно интересного, едва примечательного и незаметного вовсе, даря столько знаний, сколько в силах были поглотить детские умы.

Больше выделял он среди своих учеников Хасиба – сына кузнеца Асада[4], не зря зовущегося львом. Сколь смел и решителен был кузнец, столь жадным до знаний оказался его первенец. Для Хасиба же каждый день, проведенный среди книг Саддама, был полон радости. Он никогда не обращал внимания на слова сверстников о том, что негоже настоящему мужчине засиживаться за книгами, как презренному евнуху, что лишь владение мечом и уверенная власть над конем достойны настоящего мужчины. Хасиб только посмеивался, когда мальчишки дразнили его «Хасибой – тощей девчонкой». Ибо он уже не раз убеждался в том, сколь много могут те, кто владеет знаниями.

Все началось в тот день, когда он, тогда шестилетний Хасиб, отправился с отцом к Саддаму. Кузнецу Асаду нужен был совет в его деле – хотя он был кузнецом потомственным, но прекрасно осознавал, что далеко не все секреты его удивительного ремесла ему уже открыты. Вот поэтому он и счел нужным как-то вечером, просто по-соседски, зайти к почтенному Саддаму, чтобы потолковать о сплавах и флюсах, присадках и добавках к жидкому металлу.

Мудрец принял соседей с распростертыми объятиями: ибо ничего более дарующего наслаждение, чем мудрая беседа или дельный совет, не ведал он в этой жизни.

Хасиб же очень быстро перестал понимать, о чем толкуют взрослые. Но сам вид обиталища почтенного мудреца был столь удивителен, что мальчишка легко высидел в молчании три долгих часа. Ибо он был занят не менее старших: рассматривал корешки бесчисленных книг, любовался странными приборами, украшавшими полки и стол. Более того, он набрался смелости и осторожно стащил с ближайшей полки какую-то удивительную книгу с красочными картинками. Положил ее к себе на колени и только тогда понял, что мудрец заметил это и вовсе не собирается его наказывать или хотя бы журить. Хасиб рассматривал необыкновенно яркие рисунки и удивлялся тому, что в его доме нет такого количества книг, а те, что есть, вовсе лишены рисунков.

Асад уже выяснил все, что собирался, и стал откланиваться. И тогда Саддам спросил:

– Скажи мне, о кузнец, учишь ли ты сына премудростям своего ремесла?

– Увы, почтенный Саддам, еще нет. Мое ремесло столь опасно, что я боюсь пускать сына даже на порог.

– Это неразумно, мой друг… Весьма неразумно.

– Но он же еще так мал…

– О да, мальчик мал, но это не значит, что его следует держать в стороне от знаний и умений, которые кормят его семью.

– О да, уважаемый, это так.

– Но раз ты, смелый Асад, боишься открыть мальчику тайны плавящегося металла, то позволь мне учить его и открывать ему другие тайны, пока он не подрастет для того, чтобы смело войти в поистине необыкновенную мастерскую кузнеца.

– Я почту за величайшую честь, уважаемый Саддам, если ты согласишься учить моего сына. Более того, я бы и сам, быть может, решился просить тебя об этом, но опасаюсь, что не смогу заплатить за твою науку больше пригоршни медных фельсов.

– Это вполне приемлемая плата, добрый Асад. Ведь я не торгую, а делюсь знаниями. Когда-нибудь юный Хасиб, если, конечно, сие позволит Аллах всесильный и всемилостивый, станет твоим подмастерьем, а потом и мастером. И мне бы хотелось, чтобы громкое имя кузнецов из твоего, Асад, рода еще долго гремело и в нашем прекрасном городке, и по всей округе.

Асад почтительно поклонился, радуясь, что теперь заботу о знаниях Хасиба взвалил на свои плечи уважаемый, но такой странный мудрец, Саддам ибн Мехмет. Возможно, учение, сколь бы тяжелым оно ни было, и поможет малышу Хасибу избавиться от странных, но так сильно тревожащих его и огорчающих его добрую матушку снов.

Как бы смел ни был Асад, кузнец, он все же побоялся рассказать почтенному Саддаму о тайне своего сына. Быть может, из-за того что опасался, как бы мудрец не отказался учить «безумного» ученика, быть может, из-за того что не считал эту тайну такой уж важной.

Но тайна у малыша Хасиба была. И какая! Тайна эта, более чем удивительная, сначала забавляла уважаемую матушку Хасиба, потом огорчала ее, а потом уже и откровенно тревожила.

А дело было в том, что мальчишке снились сны. Почтенный Синдбад, мне прекрасно видно, что ты усмехнулся. И совершенно прав. Ибо кому из живущих под этим небом сны не снятся?!

О да, сны снятся всем, но далеко не каждому снятся слова неведомого языка, которые произносятся странным свистящим шепотом. Более того, каждому из этих слов сопутствует яркая цветная полоса или, быть может, лента своего цвета. И никогда эти ленты не меняются. От лимонно-желтого, пронзительного, к темно-коричневому, благородно-сдержанному. А потом, через мгновение, цвета меняются. И теперь мерцающие перед глазами спящего мальчика пятна поражают и оглушают всеми оттенками розового – от нежного, какой бывает заря в горах, до тускло-пурпурного, уходящего в черноту. И слова… О, эти слова. Они всегда начинают и завершают пляску цвета.

Сначала слышен лишь шелест, подобный перешептыванию листьев в кроне дерева. А потом из этого шуршания доносятся первые звуки.

– Ас-сасай! Асс-ни! Сансис! Суассит!

Потом все затихает. Ты уже надеешься на то, что все прошло, и тут громовой раскат ярко-красного цвета и звучит новая фраза, оглушительно непонятная и потому пугающая:

– Шуан-сси суас-си, суас-ассат…

Последние звуки иссушают, кажется, и саму душу. Еще миг – и ты чувствуешь, что твоя жизнь не стоит ни гроша… Чернота поглощает само твое существо, ты готов уже расстаться с миром и… И все заканчивается.

О да, в этот миг сон Хасиба всегда прерывался. Сначала мать узнавала об этом по младенческому плачу, потом по тихому шмыганию носом, а потом по едва слышным словам: «Аллах всесильный, да когда же это закончится?!»

Мудрости материнской хватало лишь на то, чтобы не броситься с криком ужаса к лекарю посреди ночи. Но сколько бы лекарей ни обследовали сына кузнеца, все они сходились на том, что мальчишка совершенно здоров, а глупой гусыне матери вовсе не стоит так опекать такого силача и богатыря. Когда же матушка Хасиба робко спрашивала о снах, лекари пренебрежительно отмахивались, повторяя одну и ту же фразу: «Ну кому из живущих в этом мире не снятся сны?»

Постепенно и сам Хасиб стал все чаще повторять матери:

– Матушка, ну кому не снятся сны?

В ответ на эти слова сына мать лишь тяжело вздыхала и пыталась уговорить себя, что ее беспокойство – лишь беспокойство глупой женщины.

Была у Хасиба и еще одна тайна. Но о ней его матушка, к счастью, и понятия не имела. Не знал об этом отец, не знали приятели. Не догадывался об этом до поры до времени и сам Хасиб. Пока случай не раскрыл ему глаза.

То жаркое лето, когда мальчишке исполнилось пять лет, он, наверное, не забудет до самой смерти. Ибо в то лето под стеной отцовской кузницы в глубокой норе поселилась змея. Сначала Асад-кузнец радовался, что из мастерской исчезли все мыши, хотя кошка в его владениях так и не объявилась. Потом отец заметил черную узкую дыру прямо у самой каменной кладки. А после, когда уже всходила луна, он увидел и саму обитательницу этой норы – огромную, устрашающе-прекрасную кобру.

Хасиб огорчился, когда отец запретил ему бывать в кузнице. Но, как он ни проливал слезы, Асад был непреклонен. Конечно, мальчишка не мог усидеть на месте и как-то поздно вечером отправился в кузницу, чтобы убедить весь мир, что отцовские запреты для него не страшны.

Чем ближе подходил мальчишка к мастерской, тем более тяжелыми становились его шаги. Вскоре он уже просто крался, опасаясь каждого стука или скрипа. Но все же шуршания тяжелого змеиного тела по песку он не услышал. Огромная кобра вдруг встала перед ним, поднявшись почти вровень с его лицом. Этот миг Хасиб запомнил особенно ярко. Запомнил он и то, как странно изменились глаза чудовища. Сначала страшный губительный огонь играл в бездонной их глубине. Потом чудовище словно окаменело. А через миг все исчезло, как исчезла в норе и сама огромная змея.

Конечно, можно не говорить, что мальчишка бежал домой так быстро, как только мог. Можно и не упоминать, что два долгих дня после этого он не выходил даже из двора, радуя матушку кротостью и необыкновенным, воистину волшебным послушанием. Но разумно будет заметить, что и через год после этого Хасиб шарахался от всего, что своими очертаниями могло бы напомнить вид змеиного тела или блеск ее глаз.

Время, конечно, излечило мальчика от этих страхов. Оно стерло из его памяти и страшный огонь змеиных глаз, и высоко поднявшуюся над землей приплюснутую голову, и пляшущий раздвоенный язык. Забыл Хасиб о своем страхе, но вот мир этого страха не забыл.

Ибо с того страшного вечера, пусть и почти стершегося из памяти мальчика, его стали бояться все живые существа. Его не кусали пчелы, его сторонились пауки, от него в панике спасались котята и щенки. Даже черная коза, кормилица, дарящая семье Хасиба необыкновенно вкусное молоко, старалась отодвинуться от руки мальчика как можно дальше.

Сначала Хасиб не обращал на это никакого внимания, потом стал этому удивляться, а потом испугался. Конечно, в том, что тебя кусают пчелы или осы, нет ничего хорошего, но когда только вчера родившийся щенок старается уползти как можно дальше от тебя, поневоле задумаешься. Сначала Хасиб заметил столь удивительное поведение щенка, потом увидел, как из дома уходят пауки, потом… А потом Хасиба попытался укусить тарантул.

Огромный паук появился в доме вскоре после того, как домашние пауки покинули его. Матушка Хасиба, добрая душа, порадовалась тому, что исчезла паутина и теперь не нужно тратить все свободное время (да разве бывает такое у женщины и хозяйки?) на то, чтобы смести ее с потолка и вымести из углов. Но появившийся тарантул так сильно напугал ее, что она была бы только рада стенам, затканным паутиной до самого верха.

Хасиб прекрасно запомнил то утро, когда, перебирая своими бесчисленными ногами, страшный ядовитый паук приблизился к нему. Казалось бы, сейчас свершится неизбежное, но… Но паук, настоящее чудовище, лишь приблизился к мальчику. Ближе он не мог, казалось, ступить и шагу. Он словно наткнулся на стену. И… упал замертво, навсегда покинув мир, в котором обитал Хасиб.

Конечно, мальчишка с тех пор множество раз спорил с приятелями, что сможет напугать страшного дворового пса соседей или заставит коня стражника повернуть на полном скаку. Спорил и, кто бы сомневался в этом, выигрывал любой спор.

Но никогда и никому этой своей второй тайны не открывал.

Быть может, так бы все и продолжалось долгие и долгие годы, быть может, все бы забылось, если бы не желание мудрого Саддама учить Хасиба.

Свиток двадцать второй

– Вот таким была тайна моего детства, достойный Синдбад. Сейчас, повзрослев, я думаю, что ее одной было вполне достаточно, чтобы навсегда изменить мою судьбу. Но и я сам приложил к этому руку.

– Сам приложил руку, уважаемый?

– Да, ибо как-то утром, уже зная, что мой учитель знаком не только со знаниями обычными, но и со знаниями магическими, спросил его: «Скажи мне, мудрый мой наставник, а почему ты не учишь меня магии?»

– И что же твой наставник?

– Почтенный Саддам слегка оторопел: такой поворот разговора был более чем неожиданным. Но уважение к ученику взяло верх, и он ответил:

– В первую очередь потому, что твой отец желал бы сделать из тебя кузнеца, а не мага.

– Но разве ты не мечтаешь об ученике, который продолжит твое дело? – спросил его я.

– Это, мальчик мой, весьма трудный вопрос, – наставник ответил ученику честным и открытым взглядом.

– Но все же ответь мне, прошу!

– Ну что ж, тогда выйдем во двор и присядем в беседке – долгий и трудный разговор следует вести в покое.

Я, Хасиб, помог учителю поудобнее устроиться на груде подушек и опустился рядом с ним.

– Да, мой юный друг. Было бы неразумно утверждать, что я не мечтаю о преемнике. Более того – это было бы откровенной ложью. Конечно, я хочу дождаться того дня и того юноши, кому смогу передать все, что знаю и помню. Того, кому смогу поведать, где найти ответы на вопросы, которые беспокоят любого мага. Того, кто, точно так же, как и я, изберет для себя более чем высокую цель – избавить мир от порождений Иблиса Проклятого.

– О Аллах всесильный и всемилостивый, – прошептал потрясенный Хасиб, только сейчас поняв, что не утолением простого любопытства живет почтенный Саддам, что его устремления сколь высоки, столь и благородны.

– Да, мальчик мой. Всегда помни, что магу, да и не только ему, любому человеку следует ставить перед собой цели высокие, порой кажущиеся воистину невыполнимыми. Да, ясно, что твое заветнейшее желание исполнится не завтра, но это и прекрасно. Ибо в попытках добиться желаемого ты познаешь еще множество необходимых, просто нужных или сейчас представляющихся ненужными истин, которые окажутся к месту в нужное время.

– Это понятно, учитель. Ты повторяешь это мне по триста раз на дню. И, поверь, я понимаю, что так оно и есть. Но ведь можно поступить и иначе. Не ты ли только вчера мне цитировал удивительную фразу, что если долго сидеть на берегу реки, то мимо обязательно проплывет труп твоего врага?

– Увы, мой друг. Я не принадлежу к последователям этого учения. Тебе я рассказал о нем для того, чтобы ты понимал, что под рукой повелителя правоверных множество взглядов на мир и школ, которые эти взгляды считают краеугольными камнями своего учения.

– Но какого взгляда придерживаешься ты, учитель?

– Я считаю, мой друг, что надо избрать себе самую высокую цель и идти к ней так твердо, как это в принципе возможно. И когда твои знания станут достаточно обширными, когда о своем враге ты будешь знать почти все, он сам обратит на тебя свое внимание, вызывая на бой. И, поверь мне, этот бой будет единственным, но смертельным, ибо выжить в нем сможет только один.

– Так и произошло с тобой?

– О нет, друг мой. Так произошло бы со мной, если бы моя прекрасная жена, добрая Мадина, не отправилась в пески на прогулку. В том бою я был побежден. И, без сомнения, погиб бы, если бы не доброе сердце и умелые руки этой удивительной женщины. Но ты, должно быть, прекрасно знаешь эту историю.

– О да, учитель. Хотя ты сам ее мне никогда не рассказывал.

– Ну что ж, тогда я слегка дополню твои знания. Я избрал себе врага много лет назад – врага сильного, бессмертного и бесконечно опасного. Таким врагом стала Царица змей. Долгие годы посвятил я изучению змеиного языка – ибо таковой существует и с его помощью подданные этой ужасной владычицы могут общаться между собой. Кроме того, я изучал свойства ядов, строение тел этих подданных. Я собрал все мифы о ней, разыскивая в них зерно истины. И найдя (да и разве могло быть иначе), я стал готовиться к битве с Царицей, изобретая оружие, которое могло бы уничтожить ее сразу и навсегда. Я был весьма близок к успеху (вернее, я думал, что готов к любой битве) в тот день, когда получил вызов от Царицы на смертельный поединок.

Я, Хасиб, утвердительно качал головой. Ибо уже знал эту историю, в нашем уютном городке лишь Саддам не ведал, что его почитают не только за ум и знания, но и за удивительное мужество – ведь избрать такого врага может лишь человек воистину бесстрашный и решительный. Меж тем мой учитель завершал свой рассказ.

– Сколько длилось наше сражение, сказать я затрудняюсь. Ибо подданных Царицы оказалось необыкновенно много, а коварство ее – более чем бесконечно. Сотням и сотням смертельных укусов мог я противостоять, ибо создал и ежедневно принимал универсальное противоядие. Сотням и сотням бросков я противостоял с клинком, подобным тому, что ты держишь на коленях. Сколько подданных Царицы полегло в день той схватки, я не знаю. Думаю, что не одна тысяча. Но, увы, я мог противостоять всему, кроме коварства. Именно коварным смертельным укусом в затылок сразила меня сама Царица. И лишь женское упрямство оказалось сильнее ее яда, до того считавшегося непобедимым. Вот такая история, мой мальчик. И теперь, вновь возвращаясь к твоему вопросу, я могу честно ответить: увы, я не уверен, что желаю подобной участи любому из своих учеников.

– И потому ты не учишь своих учеников тому, что знаешь лучше всего?

– Скорее, мой мальчик, я знаю достаточно много для того, чтобы выучить своих учеников, сделав их достойными и сильными людьми, и при этом не погрузить их в мир бесконечных сражений с заведомо более сильными врагами.

– А если твои ученики… твой ученик изберет такую же высокую цель?

– Что ж, если это случится, я постараюсь дать ему столько, сколько будет в моих силах.

– Но, быть может, проще отговорить?

– Мальчик мой, конечно, я не самый умный человек в мире. Но я уже давно понял, что отговаривать кого-то от чего-то столь же бессмысленно, как избавляться от пустыни, складывая песчинки в мешок. Если человек что-то для себя решил, – учитель сделал ударение на последнем слове, – то решение это куда тверже скал. И потому я не стал бы отговаривать, как не отговаривал в свое время отец и меня, когда узнал о моем решении.

– Но если я тоже принял такое решение? Если я тоже мечтаю стать великим колдуном? Ты научишь меня?

Почтенный Саддам рассмеялся.

– Ох, Хасиб, это не то решение, о котором мы с тобой только что говорили. Но если ты твердо решил, что твой удел – магия, а не помощь отцу, я буду учить тебя вещам, о которых мы не говорили прежде. И не потому, что ты хочешь быть великим колдуном. А потому, что ты хочешь быть кем-то. Подобный выбор я тоже уважаю.

– Тогда, учитель, – собравшись с духом, сказал тогда я, – прошу тебя, сделай меня магом, ибо я хочу этого.

– Да будет так, – склонил почтенный Саддам черную чалму. И пески вокруг повторили: «Да будет так».

– И Саддам стал учить тебя магии?

– Да, стал. Должно быть, я был не самым лучшим учеником, хотя, определенно, весьма усердным. Быть может, я бы по сей день так и оставался магом в крошечном городке на краю пустыни, если бы не решился рассказать наставнику о своем сне и своей тайне.

– И что же на это сказал твой наставник? – Синдбад уже почти забыл о своей боли.

Враг страшен только тогда, когда ты стоишь перед ним, вооруженный лишь собственным одиночеством. Когда же рядом с тобой люди, также встретившие на пути свою боль, свой страх, своих врагов, начинаешь жить их жизнью – и судьба твоя не кажется тебе уже такой безнадежной. Всегда можно выдержать половину боли.

– Мой наставник покачал головой и положил руку мне на плечо. А потом проговорил: «Ох, мальчик мой, как хорошо, что ты мне рассказал о своем сне. И как плохо, что ты сделал это только сейчас!»

Я изумился этим его словам и переспросил:

– Хорошо, учитель? Плохо?

– Конечно. Плохо потому, что, знай я об этом раньше, я давно бы избавил тебя от такого навязчивого кошмара. А хорошо потому, что я единственный могу попытаться истолковать этот сон.

– Но я уже пытался растолковать его по соннику великого ибн Абу Талиб аль-Мурада. И у меня ничего не вышло. Когда же я решил взять в руки другие толкования сновидений, даже туманные слова этого, первого разъяснения показались мне вполне понятными. Но все равно я ничего не понял.

– Меня радует твоя попытка в одиночку добраться до истины. Но, увы, мальчик мой, твой сон не относится к сновидениям, которые сможет растолковать даже самый мудрый из мудрейших сонников. Хотя… Начнем с начала. Что же ты прочел?

– Великий ибн Абу Талиб говорит, что видеть во сне змею – это значит ожидать рождения ребенка. А видеть во сне множество змей – это, увы, не значит, что Аллах одарит тебя множеством любимых детей. Скорее это значит, что твои враги столь близки, что им уже ничего не стоит сговориться против тебя.

– Ну что ж… Насчет детей – это, конечно, глупости. А о врагах сказано достаточно разумно. Не зря многие животные опасаются змеиного племени. А человек ведь тоже животное. И потому нет ничего удивительного в восприятии змей как своих врагов. Но что сии мудрые книги сказали тебе о словах, которые ты слышишь в этом сне? И как эти страницы объясняют то, что ты свой сон видишь с раннего детства и по сю пору?

– Увы, ни одна из книг ни разу не упомянула ни о словах из моего сна, ни о том, что они сопутствуют мне уже годы и годы…

– Я так и думал, – печально кивнул мне тогда почтенный Саддам. – Да и где мудрым книгам взять ответы на вопросы, которые никогда не волновали их авторов? Ведь, думаю, столь страшного сна не видел никто в этом мире. Не видел и не увидит более…

– А я, учитель? Я увижу его еще раз? – спросил я тогда.

– К сожалению, мой друг, у меня нет ответа на твой вопрос. Не ведаю я, почему этот сон пришел к тебе и когда он тебя покинет…

И тут какая-то неведомая сила словно подбросила меня. Я выпрямился и единым рывком вскочил на ноги.

– Да что же ты в таком случае знаешь, глупый старик?! – вскричал сей недалекий отрок. – Что тебе «ведомо», кроме тех глупостей, которыми полны твои глупые толстые книги?

– Мальчик мой, что случилось? – спросил мой учитель. – Почему ты кричишь, словно торговец на базаре?

– Да потому, что твоя мудрость оказалась насквозь фальшивой, как полированные бронзовые скульптуры, которые бестолковые невежественные людишки могут принять за скульптуры золотые! Потому, что ты ничего не знаешь, не понимаешь и ответа ни на один по-настоящему важный вопрос у тебя нет! Потому, что я не желаю более называться твоим учеником, ибо это значит называться глупцом, учеником глупца!

Саддам лишь молча смотрел в мое лицо. Он видел, как наливается краснотой мое чело, и прекрасно различал, как черная лютая злоба заливает мой разум. Тогда я не понял того, что ощутил мой учитель: ибо его честность с учениками, которой он всегда гордился, сейчас сыграла с ним злую шутку, и его «не понимаю» отвратили от него, старого бессильного мага, самого лучшего из его учеников… Так, во всяком случае, он сам называл меня.

Я же, Хасиб, принял молчание наставника за выражение бессилия и потому умолк. Я ожидал каких-то возражений, быть может, оправданий… Да все равно чего, только не этого спокойного, пусть и наполненного глубоким смыслом молчания.

«Мальчику надо выкричаться… – полагаю, думал мой учитель. – Она, Царица, оказывается, уже давно добралась до него. А я так ничего и не знал. Утешает лишь, что Хасиб сам не понимает, что с ним происходит. Значит, свидания с владычицей еще не было. И, значит, живет еще надежда, что оно никогда не состоится. Надо лишь удержать его подле себя, дать ему столько знаний, чтобы искушения Царицы были неинтересны для него…»

– Ну, что ты молчишь, старик? Почему не ответишь ни словом? Почему даже глаза прячешь от меня? Должно быть, потому, что сказать-то тебе и вовсе нечего, что твоя «великая мудрость» оказалась пустым звуком, похожим на звук старой погремушки…

Саддам, мой учитель, молчал. Гнев ученика пугал его, но он понимал, что любые слова, сказанные сейчас в ответ на полубезумные мои выкрики, будут истолкованы неверно, а то и вовсе полностью извращены. Скорее я сейчас понимаю, что происходило в разуме моего учителя. Тогда же все было иначе.

– Ну что ж, – мой гнев волшебным образом угас. Или просто силы для ссоры иссякли. – Сказать тебе, глупцу, и вовсе нечего. Так что же в таком случае я делаю здесь, в доме глупости?

– Постой, друг мой, – негромко проговорил мой наставник. – Думаю, что здесь, в моем доме, ты изучаешь основы наук, которые в будущем смогут стать для тебя хлебом насущным. И изучение это столь же бесконечно, как бесконечна и сама жизнь.

– Да вот только учитель мне уже не нужен, старый ты глупец! – Отчаяние затопляло мой разум и лишало меня не только сил, но и крох терпения. – Если ты не смог найти ответ сейчас, зная, как я в нем нуждаюсь, то, думаю, более не станешь искать ни одного ответа на любой из моих вопросов. Увы, я понял, что все эти годы меня вел по миру знаний человек, который столь же далек от знаний и понимания мира, как наш прекрасный городок под рукой повелителя всех правоверных от прекрасного Багдада. А потому я просто покину этот убогий домишко и этого убогого человечишку и буду далее идти по жизни в одиночку, справляясь с бедами и самостоятельно находя ответы на собственные вопросы, неважно – легкие они будут или тяжелые.

Саддам лишь пожал плечами. Он был уверен, что это пустая сиюминутная блажь, увы, свойственная всем юным душам. Да, он увидел, что я разуверился в учителе. Но наступит завтра, и я пойму, что это было просто заблуждением, которое вызвали, может, черные пятна на далеком солнце или, быть может, пыльная буря, которая в этот час случилась на просторах далекой страны Кемет…

Однако я был совсем иного мнения. Ибо проговорил:

– Прощай, учитель! Годы, проведенные здесь, многому меня научили. Но сейчас я понял, что уже перерос твою младенческую науку, что более ничего она мне дать не может, а будет лишь красть мое время и иссушать душу.

– Ты уходишь, мальчик? Чем же ты станешь заниматься? Пойдешь к отцу в подмастерья?

Почтенный Саддам думал, что сможет этим простым вопросом удержать меня. Что я, задумавшись о будущем, пойму, что не готов еще в одиночку соперничать с судьбой. Но, увы, в этот раз мудрость изменила ему. А ответ мой, глупый, быть может, столь удивил его, что он просто лишился дара речи.

– О нет, бессильный старик. Зачем мне быть подмастерьем у какого-то глупого кузнеца, пусть он даже и мой родной отец? Зачем запирать себя в четырех стенах с клокочущим горном посредине, если мне открыт весь мир?

Почтенный Саддам поднял на юношу удивленный взгляд. «Должно быть, – подумал он, – я слишком давно живу на свете, чтобы понимать, что движет юными умами. Должно быть, моя мудрость и впрямь истончилась, как бумага, и прорвалась во многих местах, явив миру лишь отрепья глупости…»

– Я стану магом, мой глупый учитель. Я умею уже так много, что смогу этим ремеслом добыть себе и кров, и пропитание. Отцу, конечно, будет неприятно узнать, что я не считаю его ремесло своим, но… Но, думаю, он раньше или позже меня поймет. В этом унылом городке мне тесно и душно. А свобода, которую я избрал, станет для меня законной наградой за все годы, которые провел я в этих пыльных комнатах.

Саддам мог бы многое сказать и о свободе бродяги, и о глупости мага-полузнайки, и о том, каких бед может натворить с юным человеком решение, принятое второпях… Но он, почтенный учитель, промолчал. И сейчас я горько сожалею о том, что этому его молчанию придал совсем иное значение.

Молчал Саддам, разглядывая спину удалявшегося ученика, молчал, когда тот скрылся за поворотом улицы, молчал и тогда, когда собирал книги, разложенные в беседке для сегодняшнего урока. Урока, который немало дал бы магу и врагу Царицы змей, но оказался ненужным для бродячего фокусника, в которого превратился я, глупый Хасиб, всего за один миг.

Свиток двадцать третий

– Вот таким был мой наставник! Вот что мучит меня в этой жизни!

Хасиб наконец закончил свой рассказ.

– Аллах великий, мальчик!.. – Добрая Заидат опять утерла слезы, уж в который раз за сегодняшний день.

– Не надо плакать, почтенная! Это просто жизнь человеческая со всеми ее достоинствами и недостатками.

Хасиб поднялся.

– Скоро полночь, мой уважаемый хозяин. Я утомился, да и ты валишься с ног. Увы, я не смог развеять твоей печали, однако, думаю, подал тебе надежду, пусть и слабую. Если ты все же решишься прибегнуть к моей помощи – оставь калитку распахнутой, и мы пополудни придем к тебе в дом. Я попрошу, чтобы старуха Кара помогла мне. Она гадалка, что, должно быть, рассмешит тебя, но видела в этой жизни столько чудес, что, полагаю, поможет раскрыть нам всем глаза на твою тайну. А теперь прощай! И надейся – ибо миром правит надежда, а вовсе не сонм свирепых властителей.

Синдбад ответил на поклон Хасиба. Нельзя сказать, что его боль утихла – тут циркач оказался прав. Однако боль эта перестала мучить юношу, как ноющий зуб: она становилась привычной. Так привычной становится долгая, затяжная болезнь близкого человека, с которой надо бороться изо всех сил, не впадая в уныние. И лишь потом, когда беда уйдет, можно будет сему унынию предаться… ну, или забыть о нем, возрадовавшись здоровью каждого, кто дорог тебе под этим небом.

Нельзя сказать, что ночь для Синдбада прошла спокойно – о нет, странные сновидения мучили его: сотни и сотни змей, от крошечных до гигантских, виделись ему, сотни и сотни конников неслись через расщелину в скалах, стоны и боль чувствовал он так, будто переживал их сам.

Однако, к счастью, даже самое тягостное сновидение уходит, и потому у молодого кузнеца хватило сил встретить восход улыбкой, а полдень – радостной надеждой. Ибо калитка была распахнута – Синдбад и в самом деле чувствовал, что Хасиб, балаганный маг и чародей, поможет ему гораздо больше, чем даже целая сотня лживых лекарей или знахарей.

Полуденные тени коротки, как краток и сам этот миг. Однако ровно в полдень появился на пороге дома так долго ожидаемый хозяином Хасиб. Сегодня ему тоже сопутствовала женщина, но не сердобольная и тонкослезая Заидат, а куда более суровая и страшная незнакомка.

Старуха Кара на первый взгляд и впрямь выглядела пугающе: сухопарая, отягощенная заметным горбом, с каркающим гласом и длинными узловатыми пальцами. Лишь те, кто знал гадалку хорошо, видели, что у нее золотое сердце и поистине мужской разум, который позволяет без страха смотреть в день грядущий.

Кара вошла в калитку первой. Семеня, обошла дворик и уселась у самой печки.

– Холодная в этом году весна, холодная… Я знаю, мальчик, все, что знает и мой юный друг Хасиб. Я подожду вас здесь и спрошу у карт, чего же ждать вам. Идите, ваше дело не торопит. Хотя и не терпит промедления.

Синдбад пожал плечами – он был готов ко всему, даже к тому, что старуха-цыганка примется командовать у него в доме.

– Идем же, мудрый Хасиб.

Несколько шагов по лестнице не могли длиться бесконечно долго – с каждым днем Синдбад все больше боялся входить в опочивальню. Вот и сейчас он остался в дверях, позволив циркачу самому осматривать прибежище спящей Амали.

Тот же, не говоря ни слова, протянул руки вперед так, будто хотел погреться у несуществующего огня. Глаза его были полузакрыты, а короткие шаги бесшумны – Хасиб двигался по комнате неслышно и едва заметно. Наконец он приблизился к ложу. Однако на лицо спящей девушки не смотрел – руки его теперь шарили в воздухе куда решительнее, а дыхание стало шумным, будто он с трудом терпит нешуточную боль.

Наконец Хасиб повернулся к Синдбаду, все так же стоящему в дверях.

– Твоя жена, добрый друг, действительно околдована. Словно огромный ледяной купол окутывает ее от кончиков пальцев до темени. Рукам больно касаться сего могильного холода, а глазам страшно видеть переливы синего цвета, ибо они искажают черты лица твоей жены.

– Но она же жива? Она проснется?

В голосе Синдбада прозвучало куда больше отчаяния, чем надежды.

– О да, мой друг. Она жива и, думаю, когда-нибудь проснется! Более того, она хочет жить, хочет восстать ото сна. Иди сюда, прислушайся!

Хасиб поманил юношу.

– Возьми ее за руку, наклонись к самым устам. Вот так!

Маг сделал над головой Амали несколько движений, словно отгонял назойливую муху. И Синдбад разобрал едва слышное (хотя, быть может, ему сие лишь показалось):

– Жить… Хочу жить…

– О счастье, – пробормотал кузнец.

– Да, тебе тоже это слышно. Значит, так оно и есть. Осталась лишь самая малость – понять, как же даровать твоей жене жизнь, как сорвать с нее покрывало проклятия?

– Проклятия?

– Так ты ничего не понял, достойнейший? – Хасиб улыбнулся.

И вновь Синдбада поразила его улыбка – теплая, сочувствующая, дружеская.

– Пойдем вниз, к огню. Кара-то права – холодная в этом году весна…

Хасиб стал спускаться по лестнице. Синдбаду ничего не оставалось, как последовать за ним, хотя он отдал бы полжизни, чтобы опять взять в руку пальцы любимой и услышать или угадать ее шепот.

– Ты видел достаточно? – услышал юноша голос Кары.

– Да, добрейшая. Все обстоит именно так, как ты говорила. Проклятие, древнее родовое проклятие… Какие-то очень далекие предки повздорили с самим Иблисом Проклятым, вот он теперь и отыгрывается на дочери достойного кузнеца.

– Нет, малыш… Проклятие-то древнее, это верно. Однако никто из предков с самим Иблисом, пугалом всех недалеких трусов, не спорил – девчушка-то не дочь человеческого рода. Думаю, что ее уважаемые родители это прекрасно знают. Полагаю, что известно это и нашему перепуганному хозяину. Который от ужаса перезабыл все на свете.

– О чем ты, почтенная? Что я позабыл?

– Отвечай мне честно, кузнец. Кто твоя жена? К какому роду она принадлежит?

– Батюшка моей прекрасной Амали – кузнец. Он ифрит… А матушка джинния… Но почему ты спрашиваешь об этом?

О, как выразительны были лица его собеседников!

– И ты, дурачок, говоришь об этом столь спокойно?!

– Но как же мне еще говорить об этом? Мало ли кем рождается человек – важно, кем он становится…

– «Рождается человек», – со странным смешком повторила Кара. – А ты, глупенький, кем и где рожден?

– Я родился на полуночь отсюда, на туманном острове Альбион, а отец мой – купец и странник Ас-Синд – происходит из древнего рода. Некогда прапрадед его пришел вместе с румийскими ордами на зеленые берега острова, да так и остался. Отец, должно быть, жив и посейчас.

– М-да, он-то человек. А вот девочка…

– Скажи, добрый хозяин, – в разговор вступил Хасиб. – Далеко ли живут родители твоей жены? И знают ли они о том, что произошло с ней?

Все так же недоумевая, Синдбад ответил:

– Родители моей жены живут по соседству, в нескольких кварталах. Они сами дали согласие на наш брак.

– Но знают ли они о проклятии, что полонило твою Амаль?