Древние чары и Синдбад Шахразада
– Откуда ты знаешь об этом?
– Потому что я мужчина и я знаю женщин.
Он провел рукой вниз по ее спине под волосами и стал гладить и ласкать ее бедра. В изумлении она отскочила от него, но он прошептал ей на ухо:
– Нет, моя мечта, не надо бояться! Мы не будем торопиться, ведь сегодня наша первая ночь… мужчина и женщина должны дарить друг другу величайшее из возможных наслаждений, смакуя, пробуя на вкус каждый миг, ничего не опасаясь и всему радуясь!
Он приподнял ее голову и бережно поцеловал ее.
– Я мечтаю о тебе, прекраснейшая!
А потом, улыбнувшись, поцеловал ее в кончик носа.
– Я люблю твою гордость и твою удивительную красу!
Синдбад поцеловал ее веки, закрывшиеся при его первом нежном натиске.
– Я люблю твою робость и твою решительность! Но больше всего я люблю тебя саму, моя удивительная мечта, единственная из всех девушек мира! Единственная… моя ведьма… моя мечта…
Она лишь слегка вздрогнула, услышав его «я люблю…», но ничего не сказала. О, пусть этот миг продлится как можно дольше – миг, когда он любит ее, как в самых сладких ее мечтах!
Он чуть-чуть нагнулся, поднял ее и бесконечно бережно опустил на ложе. Неистовое биение сердца отдавалось у нее в ушах. Глаза Амали были плотно закрыты, но она слышала его голос, который нежно проговорил:
– Я любовался твоим прекрасным телом, моя дорогая, и теперь предоставляю тебе возможность сделать то же самое. Открой глаза, не бойся! – приказал он ей, и в его голосе слышался смех. – В теле мужчины нет ничего такого, чего следовало бы опасаться. Может быть, в нем есть что-то смешное. Ведь у него нет той красоты форм, какая есть в женском теле. Все же, полагаю, я достаточно привлекателен, по крайней мере настолько, насколько может быть привлекателен мужчина.
У нее вырвался тихий смех, но глаза оставались закрытыми.
– Ну же, глупенькая! – В его голосе слышалась и насмешка, и строгость. – Открой глаза!
Амаль открыла глаза и села. О, каким взглядом она наградила юношу! Гордость всех женщин мира смотрела на мужа с нескрываемым гневом.
– Мне нельзя приказывать, помни это!
Потом ее глаза расширились, и она выдохнула:
– О-о-ох!
Глядя на нее, он нежно усмехнулся:
– Разве я не привлекателен на твой взгляд, моя колдунья?
И он встал во весь рост, позволяя рассмотреть себя как следует, даря возможность чуть привыкнуть к их общей наготе.
Она же просто не могла оторвать взгляд от его тела. Он был подлинным гигантом, намного выше ее, прекрасно сложен: ноги длинные, икры и бедра крепкие и красиво очерченные, узкая талия, переходившая в широкую грудь и еще более широкие загорелые плечи; руки поражали силой, длинные и мускулистые, лишь пальцы выдавали, как тяжко он трудится – длинные, чуть узловатые, они казались чересчур крупными даже для его сложения. Его тело было загорелым и гладким, и теперь, когда она глядела на него, ее снова переполняло желание ласкать его…
Непонятно откуда, но Амаль знала, какими сладкими бывают прикосновения к любимому телу. Девушка осторожно отводила взгляд от его стержня страсти. Однако теперь ее взгляд скользнул вниз, и, когда она отважилась сделать это, краска смущения разлилась по ее щекам. К ее удивлению, тот страшный зверь, перед которым она испытывала ужас, оказался всего лишь нежным созданием, маленьким и мягким, угнездившимся на своем ложе, покрытом темными волосами. И снова Синдбад угадал ее мысли.
– О, как же он изменится, моя греза, едва я лишь возжелаю тебя!
– Но ведь ты же сказал, что хочешь меня! – упрекнула она его.
– Я действительно хочу тебя, о моя греза, но хотеть и желать – это столь различные чувства. Я хочу тебя разумом и сердцем, а желание исходит из моего тела.
Он вытянулся на ложе рядом с ней.
– Сегодня у меня еще не было времени для желания.
Протянув руки, он привлек ее к себе.
– Я просто мечтал, жаждал этого мига, моя колдунья.
«Почему он называет меня колдуньей? Неужели он не боится? В самом деле не боится связать свою судьбу с дочерью колдовского народа?» Но мысль, почти паническая, исчезла столь же быстро, сколь и появилась.
От сладости его прикосновений голова кружилась, и мыслям уже не было места в закручивающемся все туже водовороте страсти.
Губы Синдбада нашли ее губы. Он завладел ими и пробовал их вкус до тех пор, пока Амаль, охваченная сильной дрожью, не отдалась его вспыхнувшей страсти.
Она не ожидала, что губы мужчины могут быть такими нежными. Он мягко приказал ей разомкнуть губы, и она повиновалась, пропуская внутрь его бархатистый язык. Он ласкал ее язык, и неожиданно она почувствовала, что внутри у нее начинает полыхать пламя. Она откинула голову назад и несколько раз вдохнула воздух, чтобы унять головокружение, но он только засмеялся и снова завладел ее губами в горячем поцелуе. Наконец, ненадолго насытившись этими обольстительно сладкими губами, он проложил своим обжигающим ртом тропинку вниз. Его сильные пальцы гладили ее длинную шею. Запечатлев жаркий поцелуй под самыми волосами, он прошептал:
– Ты чувствуешь, как в тебе зарождается желание, любовь моя?
И Синдбад нежно укусил ее за мочку уха, а потом двинулся дальше по мягкой шелковистой коже шеи. Девушка задрожала. Когда руки юноши отыскали ее округлые полные груди, она нежно вздохнула в страстном томлении. О, как Амаль желала его прикосновений! Она жаждала их, ей казалось, что тогда растает и исчезнет это ужасное, непереносимое томление, переполнявшее все ее существо. Он с благоговением ласкал ее груди, дивясь их мягкости и нежности.
Потом без предупреждения опустил голову вниз, и его теплый рот захватил трепещущий и напрягшийся сосок. Он набросился на ее грудь с непонятной ей страстью, и она вскрикнула, удивившись не только его действиям, но и чувству напряжения, которое возникло в самом низу ее живота. О, то было любовное томление, и сейчас ей впервые дано было ощутить его коварную тяжесть.
Синдбад поднял голову, и звук его голоса успокоил ее.
– Не бойся, моя мечта! Разве это неприятно тебе?
В ответ она снова притянула его голову к своей груди, и он возобновил эти приятные ласки. Однако вскоре продолжил свои исследования. Одной рукой он обвил ее талию, а другой легко прикасался к ее животу, который неистово трепетал под его прикосновениями. Синдбад опустил голову и стал раздражать языком ее пупок, заставляя ее корчиться и извиваться под ним. Его рука опустилась еще ниже, к ее гладкому и нежному бугру у самих ног. Теперь он чувствовал, что она начала сопротивляться ему. Ее тело напрягалось под его пальцами, а в звуке ее голоса послышался страх.
– Пожалуйста, прекрасный мой! Пожалуйста, не надо!
– Почему ты вдруг стала так бояться меня?
Он попытался снова прикоснуться к ней, но она, защищаясь, схватила его за руку.
– Пожалуйста!
«О, как она робка… Как сладко дарить страсть этой сильной и робкой красавице! Как сладко делиться ею с той, кто впитывает уроки страсти всем своим существом!»
Он решительно убрал ее руки и стал нежно ласкать ее.
– Я всегда считал, что Аллах всесильный создал женщину для того, чтобы ее возлюбленный поклонялся ей. Когда я прикасаюсь к тебе с любовью, я поклоняюсь твоему совершенству. Ты не должна бояться меня и моих прикосновений!
– Но еще никто и никогда не прикасался ко мне так! – тихо произнесла она, дрожа под его пальцами. В ответ он снова поцеловал ее и прошептал:
– Не бойся, моя прекрасная! Не бойся!
И она почувствовала, что он с величайшей осторожностью начал исследовать сокровенные уголки ее тела. Странное томление охватило ее, руки и ноги сделались слабыми и беспомощными. Он – ее единственный, ее герой, но неужели он может трогать ее вот так? Его палец мягко проник в ее тело, и она вскрикнула, сопротивляясь и пытаясь увернуться от него. Синдбад быстро перевернул ее, и теперь она лежала под ним. Лежа сверху, он шептал ей на ухо нежные слова любви:
– Не надо, не бойся, моя сладкая греза! Не бойся!
Она ощущала каждую пядь его тела. Его гладкая грудь давила на ее полные груди, его плоский живот нажимал на ее слегка округлый живот. Его бедра касались ее бедер и передавали им свое тепло, которое исторгало стон из ее губ. До сих пор она не пыталась прикоснуться к нему, но теперь не стала подавлять неистовое желание, которое проснулось в ней.
Он погрузился лицом в ее волосы. Его поцелуи казались бесконечными. Ее руки обвились вокруг его шеи. Потом она стала гладить его спину, заканчивая свои поглаживания там, где ее ладони встречались с его твердыми ягодицами, и мягко пощипывая их.
– Ах, мой прекрасный, твоя кожа такая нежная! – прошептала она.
– А что ты знаешь о мужчинах, малышка? – спросил он. Его губы обжигали нежную кожу ее шеи.
– Я не знаю ничего, кроме того, чему ты научишь меня, мой властелин! – тихо ответила она.
Ее руки снова заскользили вверх по его спине и обняли его за шею.
– Я научу тебя всему, что знаю и умею сам, моя греза, моя мечта! Но хватит ли у тебя смелости для этого? – спросил он, и взгляд его темных глаз впился в ее глаза.
Амаль дрожала, прижавшись к нему, но в ее взгляде не было колебаний, когда она ответила:
– Да, мой прекрасный, да, теперь у меня хватит смелости!
Его рот накрыл ее губы в нежном поцелуе, и она почувствовала, что его руки скользнули вниз, под нее, и немного приподняли ее бедра. Кровь неистово бежала по ее венам, и ей никак не удавалось унять дрожь. Тут она вдруг почувствовала, как что-то твердое настойчиво пытается проникнуть между ее дрожащих бедер.
– О мой господин, я хочу стать женщиной, мечтаю быть лишь твоей женщиной, но снова боюсь!
Она увернулась от него и сжалась в углу ложа. Синдбад уже готов был застонать от разочарования. Еще никогда в своей жизни он не желал женщину так отчаянно. Он поддался искушению силой заставить ее лечь и добиться от нее того, чего он так страстно желал. «Потом она простит мне это», – подумал он. Но когда он поднял голову, то увидел, что она расширенными от ужаса глазами пристально смотрит на его мужское естество.
– Ты не должен делать этого! – закричала она. – Ты же разорвешь меня!
С минуту он молчал, наслаждаясь ее наивностью.
– Моя любовь, поверь, все будет совсем иначе… Тебе понравится наша страсть!
Она молча покачала головой. О, как же она боялась… Сейчас буря, что бушевала снаружи, казалась ей легким весенним дождиком по сравнению с той бурей, что сотрясала ее душу. Она и желала его, и хотела бежать. Но он решительно заключил ее в объятия, нежно целовал и гладил ее до тех пор, пока огненная стихия снова овладела всем ее существом.
Она чувствовала себя очень необычно, как никогда прежде. Ее тело казалось ей сладким пламенем, и это пламя разгоралось под его прикосновениями. Это было приятно и в то же время мучительно. Наконец, она почувствовала, что больше не в силах выносить эту сладкую муку.
Синдбад ощутил, что ее тело расслабилось, и в то же мгновение его жезл вошел в ворота ее женственности и мягко проник в напряженное лоно. Он на миг остановился, поцеловал ее закрытые глаза и убрал с ее лба прядь волос. Она застонала, и в звуке ее голоса слышались одновременно и страсть, и испуг. Он чувствовал, как сильно стучит ее сердце под его грудью.
Девушке казалось, что он разрывает ее на части. Его мужское естество заполняло ее всю, жадно поглощало ее, и она испытывала жестокую боль. Она старалась лежать неподвижно, с плотно закрытыми глазами, чтобы он не узнал о ее боли и его удовольствие не было испорчено. Когда он на мгновение остановился и попытался успокоить ее, она почувствовала некоторое облегчение. Но затем он возобновил свои движения и быстро прорвался через ее преграду.
Она пронзительно вскрикнула от боли и попыталась увернуться от него, но он твердо держал ее и продолжал проникать в ее сопротивляющуюся сладость.
– Нет, нет! – всхлипывала она, и на глазах ее показались слезы.
Тут вдруг Амаль осознала: то, что всего лишь несколько минут назад казалось ей страшным орудием пыток, внезапно сделалось источником самого дивного наслаждения. Ей казалось, что она больше не в состоянии сопротивляться ему. Он двигался вперед и назад в ее теле, и казалось, что весь мир вокруг нее пульсировал и кружился.
Она не представляла себе, что может существовать что-нибудь настолько великолепное, как это слияние тел. Она словно бы растворилась в нем, а он – в ней.
Наслаждение все усиливалось, боль забылась, а она все падала и падала в теплую и приятную темноту. Она вцепилась в плечи юноши, потерявшись в мире своих чувств, и он был восхищен ее откликом на его страсть. Он с нежностью заключил ее в объятия, чтобы, вновь придя в себя, она почувствовала, как он любит ее. Ведь так оно и было на самом деле. Покрывая ее лицо легкими поцелуями, он ободряюще прошептал ей:
– Моя единственная, прекраснейшая, я так люблю тебя!
Синдбад повторял эти слова снова и снова, пока она, наконец, не открыла глаза и не взглянула на него.
– О мой единственный, я тоже люблю тебя! Я хочу доставить тебе удовольствие, но неужели каждый раз мне будет так же больно, как сейчас?
– Нет, больше никогда! – пообещал он.
Несколько долгих мгновений она молчала и лишь тихонько поглаживала его по спине. Он почувствовал, что от этих простых движений желание снова растет в нем, и думал, осмелится ли он еще раз овладеть ею или нет.
– Я снова хочу тебя, мой прекрасный!
– Отдохни, моя греза… И мы еще насладимся друг другом, клянусь тебе.
Но Амаль упрямо повторила:
– Я снова хочу тебя, мой прекрасный!
Она подчеркнула свои слова, повернув голову и потянув зубами мочку его уха.
По телу Синдбада пробежала дрожь. Он в первый раз ощутил, насколько его возлюбленная страстная, пылкая… Именно такая, какой должна быть подлинная женщина, настоящая дочь огня. Протянув руку, он стал массировать ее сосок, пока он не сделался упругим и не встал, словно стойкий маленький солдатик на холме ее восхитительной груди. Она притянула его голову к себе, стала целовать его в губы, шепча:
– Возьми же меня, мой желанный! Я вся горю!
Он лег на нее и проскользнул в ее нежное лоно, чувствуя, что Амаль еще слегка вздрагивает от боли. Он медленно продвигался вперед в ее теле, проникая все глубже, а потом вышел наружу, но только для того, чтобы потом вновь стремительно погрузиться в ее пылающее страстью тело. Он почувствовал ее ноготки на своей спине и услышал ее стон.
– Нет! Я хочу получить наслаждение! Не отказывай мне в этом!
Он засмеялся и сел между ее ногами.
– Не спеши, греза! Можно получить еще большее удовольствие, если не торопить события.
И он стал совершать мучительно медленные движения, доводившие ее почти до безумия. Амаль оказалась совершенно беспомощной перед теми восхитительными ощущениями, которые вновь начали одолевать ее. Она не верила, что может быть еще лучше, однако каждая минута приносила все новые восторги, и наконец все вокруг закружилось и она совершенно потеряла ощущение времени, ничуть, правда, не беспокоясь об этом. Единственная мысль пронеслась в голове – какая она была дурочка, когда боялась его.
Синдбад застонал от наслаждения и упал на ее грудь.
Свиток двенадцатый
Наступило утро. Синдбад открыл глаза в тот миг, когда бесцеремонные солнечные лучи добрались до ложа.
– Вправду, нет ничего прекраснее мига, когда ты из возлюбленного становишься супругом… – пробормотал он и взглянул на спящую жену.
Лицо Амали было безмятежно спокойно. Казалось, она улыбается сквозь сон – так умеют улыбаться дети, когда их сновидения полны ничем не омраченного счастья.
– Моя звезда… Моя греза… – прошептал Синдбад и нежно поцеловал жену в губы.
Он надеялся, что сейчас распахнутся огромные глаза и новая волна счастья обладания поглотит их. Но, увы, его молодая жена спала. Она едва слышно вздохнула и чуть заметно пошевелилась, удобнее устраиваясь на локте Синдбада.
«Бедняга, – подумал юноша. – Она такая ранимая, нежная. А я всю ночь…»
Теплые объятия, жаркие слова, сплетение тел в свете одного-единственного светильника. Все это промелькнуло перед мысленным взором Синдбада. О, как бы он желал еще раз окунуться в удивительную сказку первого узнавания! Ибо узнавать любимого человека можно всю жизнь и каждый раз находить в нем все новые, еще более привлекательные черты.
Но, увы, непросто разбудить жар в спящем человеке. Быть может, Синдбад, движимый страстью, и попытался бы это сделать, но совесть встала на пути его желаний.
«Да я ей и глаз сомкнуть не дал!.. Солнце уже взошло, когда уснул я сам… Пусть спит, хоть до завтрашнего утра! Немало найдется у меня дел, чтобы превратить эти полупустые комнаты в уютный дом для такой необыкновенной девушки, как моя Амаль».
И, верный своему решению, Синдбад погрузился в домашние хлопоты – благо все дела в кузне Дахнаш взял на себя.
«Но всего на неделю! – грозно хмурил брови ифрит. – Ты слышишь, зять мой?! Всего на неделю!»
Наступил полдень – Амаль спала. Не было слышно ее дыхания, грудь вздымалась редко, но лицо ее было спокойным и умиротворенным. Синдбад пару раз подходил к ложу, один раз даже решившись потревожить покой любимой. От поцелуя Амаль не проснулась, но повернулась так, будто хотела взглянуть в лицо мужа. Хотя, возможно, Синдбаду сие лишь показалось, ибо оковы сна были необыкновенно крепки и разжиматься не собирались.
Не проснулась Амаль ни на закате, ни в полночь, ни на рассвете. Сон ее был все так же крепок, а дыхание все так же едва слышно.
И тут Синдбад перепугался: его прекрасная, огненная, живая Амаль все более походила на прозрачно-печальную мраморную статую, каких он немало повидал на родине в соборах и церквях.
– О нет, – прошептал юноша. – Не для того я покинул свой разрушенный дом, не для того исколесил и исходил полмира, чтобы любоваться тем, как превращается в камень лучшая из дочерей человеческих!
Помня, что на решение всех домашних дел (Аллах всесильный, какое счастье!) у него осталось дней пять, Синдбад отправился к имаму, тому самому, кто сочетал его с Амалью брачными узами.
Имам поморщился, увидев не пороге «неверного», хотя знал, что юноша, пусть и родился в далеком и холодном Альбионе, был приверженцем Аллаха всесильного и всевидящего и не пропускал ни одной молитвы. Лишь когда в кузне дела требовали его неустанного наблюдения, Синдбад вынужден был отложить священный для каждого правоверного ритуал, однако затем истово возносил Аллаху всесильному самые горячие и искренние слова.
Но в глазах «мудрого», пусть и непроходимо тупого и фанатичного старика Синдбад оставался и неверным, и слугой самого Иблиса Проклятого.
Синдбад начал рассказ о своих неприятностях, но имам не захотел слушать.
– Иди домой, – гадливо морщась, проговорил старик. – Сию же минуту я обращусь к покровителю всех правоверных, и не успеешь ты ступить на порог дома, как все твои беды закончатся.
– Воистину, тогда моя садака[3] станет самой большой, какую ты видел в своей долгой и полной мудрости жизни!
Домой Синдбад бежал так быстро, как только мог. Если бы ему было дано умение летать, он бы пролетел добрую дюжину кварталов. Увы, обещание имама так и осталось пустыми унылыми словесами. Ибо дома было тихо: неслышно спала Амаль, и некому было подать усталому супругу даже чашу воды.
– Что ж, бессильный старикашка. И это все, что ты можешь… Так тому и быть!
И Синдбад сам решил вознести пылкие слова молитвы повелителю всех правоверных. Должно быть, это была самая горячая молитва из всех, какие долетали до ушей Аллаха всесильного. Однако не помогла и она – и Синдбад провел ночь рядом с теплым и любимым, но совершенно неподвижным телом жены. Ни поцелуи, ни ласки так и не смогли пробудить уснувшую красавицу.
Следующее утро Синдбад начал с поиска искуснейшего из лекарей, который знает все о сне человеческом. Такой мудрец, конечно, нашелся. После рассказа Синдбада лекарь задумался, но тоже не торопился собираться в дорогу.
– Отчего ты столь неподвижен, о уважаемый? Отчего не собираешь полную корзину снадобий, дабы поспешить к порогу моей захворавшей супруги?
– Тому есть много причин, юноша, – неторопливо ответил лекарь. Он подал Синдбаду пиалу, полную горячего чая, и указал на место напротив себя. – Во-первых, потому, что твоя супруга вовсе не хворает. Да, среди тех, кто тяжко болеет, встречаются такие, кто несколько дней, а иногда и недель пребывает на зыбкой грани между смертью и жизнью. Это состояние, конечно, не болезнь – скорее сие есть способ защититься от хвори, обмануть ее…
– Сказки варварских племен говорят, что надо выпить мертвой воды, дабы хворь подумала, что смерть ее опередила.
– Мудро… В сказках иногда достает и мудрости, и здравых наблюдений за миром вокруг нас. А что еще говорят эти сказки?
– Что потом надо выпить живой воды и восстать молодым и полным сил, – хмуро ответил Синдбад. Весь этот разговор казался ему пустой тратой времени, юноша стал бояться, что еще минута-другая – и его прекрасная, подобная богиням жена умрет, так и не покинув объятий Морфея.
– Что ж, и сие наблюдение не лишено смысла. Однако, боюсь, мало подходит тебе – ибо нет у нас ни мертвой, ни живой воды.
– Но что же делать, мудрейший? Мне говорили, что ты знаешь о сне все, что лучше тебя никто не составит снадобья, погружающего в крепкий и здоровый сон!
– Это чистая правда, мальчик! Лучше меня сие никто сделать не сможет! Но я никогда еще не сталкивался с тем, что человека надо пробудить – куда чаще я сталкиваюсь с жалобами на то, что мои хворые не могут уснуть…
Синдбад тяжело вздохнул – надежды на легкий исход таяли.
– Увы, друг мой, вряд ли я тебе помогу. Попробуй смочить ей уста крепким кофе, самым крепким, какой только сможешь купить и сварить.
– А если кофе не поможет?
– Тогда… Быть может, напиток из далекой страны Чин… Он так же бодрит и столь же приятен на вкус… Свари кофе и сдобри его перцем и имбирем. Скорее более имбирем, чем перцем. Говорят, что такой кофе поднимает и хладный труп!..
С таким невеселым напутствием Синдбад отправился домой. На никогда не спящем базаре он нашел и свежайший, ароматный имбирь, и горячий, горящий на солнце перец, доставленный через полмира из далекой сказочной страны Фузан. О кофе, конечно, можно было не беспокоиться – в каком же доме прекраснейшей из стран мира под рукой Аллаха всесильного и всевидящего нет дома лучших зерен? В каком доме не передается из поколения в поколение заветный рецепт его наилучшего приготовления?
Сваренный по всем правилам кофе дымился в медной джезве. Но запах на Амаль не подействовал. Как не подействовали и капли ароматного напитка на губах. Не открывая глаз, она слизнула их и, вздохнув, повернулась на другой бок.
К сожалению, снадобье лекаря оказалось столь же ценным, сколь и молитва имама.
– Следует, наверное, признать тщетность моих попыток, – проговорил Синдбад, допивая напиток, так и не ставший целительным снадобьем. – Когда солнце соберется на покой, думаю, мне нужно отправиться в дом мастера Дахнаша и узнать у уважаемых родителей моей прекрасной, что с ней и как мне ее излечить…
Перед мысленным взором Синдбада встала ужасная картина: матушка Амали, прекрасная Маймуна, покрывает слезами руку дочери, а мастер Дахнаш тщетно пытается скрыть слезы. «Увы, зять наш, мы не ведаем, что приключилось с нашей красавицей… Мы не знаем, как тебе помочь…»
– Хорошо будет, если они не пригласят стражников, подумав, что это я опоил снотворным зельем их дочь. А стражники и разбираться не будут – проводят в зиндан, да и забудут на десяток лет обо мне и моей несчастной доле. Нет уж, сколь бы мудры ни были родители Амали, но я сам должен понять, что произошло и как вернуть к жизни мое уснувшее сокровище.
Еще одна ночь рядом со спящей Амалью не принесла Синдбаду ни покоя, ни отдыха. Однако долгие полуночные размышления все-таки не были пустыми. Ибо вспомнил юный супруг о знахаре, что нашел приют у восходной городской стены. На базаре (о Аллах великий, где же еще!) рассказывали, что знахарь этот молод, что нашел он путь сюда, под длань защитника всех правоверных, из невероятно далекой полуночной варварской страны. Говорили также, что снадобья знахаря не так горьки, как снадобья лекарей, что излечивает он и словом, и взглядом, и даже повернувшись к недужному спиной.
– Ну что ж, полуночный знахарь ничем не хуже полуденного лекаря… Возможно, даже лучше.
Едва взошло солнце, как Синдбад покинул опостылевшее ложе, воистину одр скорби, и отправился к восходной городской стене, где много лет уже находили себе приют иноземцы – с полудня и полуночи, с заката и восхода. Приверженцы Исы и Заратуштры, принца Гаутамы и сотен иных богов… Были среди них и знахари, гордо именующие себя хакимами, были и циркачи, были и музыканты, встречались даже рисовальщики, не боящиеся гнева Аллаха всесильного за то, что изображают человека. Отчего-то здесь чаще всего можно было найти повивальных бабок и шептух.
Хотя сейчас ему, Синдбаду, было не до повивальной бабки, однако он мимоходом подумал, что с удовольствием торопился бы в этот квартал именно за ней в ожидании часа, когда прекрасная Амаль одарит его наследником.
Увы, сия радостная картина пока оставалась лишь далекой мечтой, а вот обиталище полуночного знахаря юноша смог найти без посторонних подсказок. Хижина (обиталище сие язык не поворачивался назвать домом) и впрямь прилепилась прямо к городской стене. Вокруг нее на веревках сушились пучки трав, издававшие оглушительный аромат. У порога грызлись за кость собаки, а некто, более всего походивший на одичавшего дервиша, помешивал в котле варево, которое в равной степени могло быть и едой, и снадобьем, и отравой. Или, быть может, так он пытался выстирать свое платье…
– Должно быть, это и есть успешный и мудрый Феодор… – пробормотал Синдбад.
Дервиш обернулся. Ярко-серые глаза выдавали в нем уроженца полуночи, рубище оказалось просто распахнутым на груди меховым халатом. А обувью служили не бабуши с загнутыми носами, а сапоги из непонятной кожи темно-серого цвета, зияющие дырами и щедро украшенные заплатами.
– Воистину, я Феодор, мудрейший из мудрых знахарей, успешнейший из успешных лекарей, знающий все под этим небом и смело взирающий в иные небеса!
Воспитание, данное мудрой матушкой, не позволило Синдбаду спросить, отчего это столь успешный, настолько мудрый лекарь ютится в собачьей конуре и почему от него разит, как в жаркий летний день от городской свалки.
«Хотя, может, сие есть непременное условие – не мыться, дабы не смыть с себя удачу. Варварские обычаи, что с них возьмешь… К тому же мне выбирать не приходится – лекари-то отказались мне не только продать снадобье, но даже подарить совет».
Свиток (о нет, только не сейчас!) тринадцатый
Юноша помолчал несколько минут, размышляя, как сделать рассказ коротким, но точным. Знахарь вновь повернулся спиной и еще раз перемешал варево палкой в котле.
– Так что привело тебя, раб божий, к подлинной мудрости, коей олицетворение есть я один и никто иной?
– Моя жена занедужила…
– Это не ко мне… Никчемные повитухи на соседней улице…
– О нет, почтенный… Моя жена погрузилась в сон, из которого не возвращается…
– Знал бы кто, как мне надоели эти просители. Ну разве мне, великому и умелому, печься о каких-то недужных? Разве не дарованы мне умения побеждать бесов и их отца и отца их отца? Разве я для того проделал столь долгий путь и добился столь впечатляющих успехов?
Синдбад умолк, не приученный перекрикивать собеседника. Последние же слова знахаря изумили юношу. «Успехов? – хотелось спросить ему. – Жизнь в лачуге в окружении своры псов ты называешь успехом?»
Уже второй раз за несколько минут Синдбаду захотелось уйти от этого словоблуда. Но надежда на то, что он знает, как избавить Амаль от оков сна, удержала его на месте.
– Так знай же, мальчик-невежда, – возгласил знахарь Феодор. – Перед тобой единственный в мире подлинный борец с бесами. И тот, кто на самом деле, без лжи, может помочь тем, кто такими бесами одержим… Бесы мне говорят: «Ты нас не трогай, лечи людей травами, и тебе будет спокойно, и нам хорошо». Я начал лечить людей в тридцать три года, когда меня посетила Богородица. После этого стал соблюдать пост, молиться, ходить в церковь. А до этого времени мне в церкви не приходилось бывать, лишь когда меня крестили ребенком, чего я совсем не помню…
Громкая барабанная дробь отвлекла Синдбада от повествования и повествователя. У распахнутых городских ворот появилась странная процессия – двое воинов, глашатай и барабанщик.
– Сюда, все сильные и ловкие! Сюда, все умелые и везучие!
Синдбад невольно поднял голову, ибо был и силен и ловок. С везением, правда, дело обстояло не так хорошо, но…
Процессия удалялась, стихли и крики высокого худого воина.
– Да ты не слушаешь меня, никчемный!.. В самом начале своего целительского пути мне пришлось схлестнуться с бесом Викентием, начальником сатанинской разведки и контрразведки, который сидел в одной женщине. Эту порчу сделала ей свекровь на второй день после свадьбы, накормив ее пирожками из мышей. Привезли ее ко мне, а у нее и ногти синие. Занесли женщину на руках. А изнутри больной пошел голос: «Ну все, мне конец». То заговорил бес. Это был его дух, а тело беса находилось в четвертом измерении. У меня с бесом была не только борьба, но и беседа…
«Порчу сделала свекровь… Нет, моя бы матушка плакала от радости…»
Сейчас, по прошествии стольких лет, Синдбаду трудно было уже вспомнить, как именно радовалась его суровая мать. Но, несомненно, она была бы рада обретению невестки и счастью сына.
– Сей бес в шесть сотен лет (по времени четвертого измерения) занял высокий пост. Он мне говорил: «Я подлинный генерал. У меня на каждом плече по шесть погон и на каждом погоне по шесть черепов. Ведь я за свою жизнь отправил на тот свет пять сотен человеческих душ. В ком я только не сидел за свою жизнь!.. В последний раз я сидел в женщине, которая решила было отправиться по святым местам. Но я ее отговорил и оставил дома. Ее я убрал буквально за год – уж очень она выпить любила». Еще он мне говорил: «А ты знаешь, что мы тебя искали, но не нашли. Смотрели и среди верующих, и среди монахов, и среди священников – нигде тебя не было».
– Сюда, все ловкие и отважные! – вновь раздался крик. – Сюда, все смелые и неустрашимые!
Голова Синдбада стала кружиться. Даже в кузне, в гудении огня и перестуке молотков и молотов было спокойнее и уютнее.
– Урюк? Черный ссохшийся камень ты называешь урюком?!
– Лечу от натоптышей и мозолей!.. Лечу от тоски и бесплодия!..
– Когда с рекомым было покончено, из этой больной женщины заговорили дочки сатаны Фелия и Сения. С ними я разобрался быстро. На арену вышел сам сатана. Чтобы быстрее его добить, а у меня уже появился небольшой опыт, мне три раза пришлось возить эту женщину к мощам. Ближе сотни шагов к последнему приюту святого Иова ее невозможно было подвести. Женщина упиралась, кричала и рычала. Когда монах, сидевший возле мощей, говорил ему: «Уходи, бес, на камыши, на болота», из больной рычал сам сатана: «Мое место на троне». Как сейчас помню этот день: на Купалу сатана был уничтожен. Он был тринадцатым по счету, прожил в общей сложности восемнадцать тысяч лет по их летоисчислению, а по нашему – три тысячи лет.
– Не слушай его, юноша, – Синдбад услышал сзади голос, принадлежащий, как ему показалось, сверстнику. – Он может заболтать кого хочешь. Лучше дождись, пока он утомится, и найди меня, святого Виферемия, который может излечить тебя от любой хвори за два часа и два золотых дирхема!
Синдбад попытался оглянуться, но невидимый юноша прошипел:
– Не смей! Ты меня сглазишь! Запомни – святого Виферемия!..
– А дальше пошло-поехало. В ноябре уничтожил беса Константина, который заведовал пеклом в аду. В середине зимы изничтожил Асмодея, весной следующего года – Вельзевула, а накануне Дня Всех Святых такая же участь постигла Люцифера. В своей жизни мне приходилось не раз встречаться даже с самим дьяволом.
– Точить ножи! Точить ножницы! Лудим, паяем, починяем!..
– Не верь никому, сильный и ловкий! Верь только нам!
– С верхушкой нечисти интересно общаться. Они рассказывают очень много любопытных вещей. Все это мной перепроверено (каким образом – это моя тайна). Нечистые, как и люди, умеют предавать. Кого-то обошли званием, должностью, кто-то кого-то обидел. Когда был уничтожен сатана, трон пустовал года полтора. Дьявол назначил нового сатану, молодого беса. Он чем-то не подошел Мелании, жене дьявола, и в конце осени его ликвидировали.
И вновь рядом раздалась барабанная дробь.
– Подлые твари! – Еще один голос из-за спины объяснил Синдбаду, что означает некая странная процессия, вновь появившаяся в квартале у городских ворот. И вновь Синдбад не увидел говорящего. – Наемников вербуют! Опять бессильный шах вздумал расширить пределы своего унылого мирка… И опять ищет пушечное мясо…
– Лекарства от боли в горле и колене! Притирания для возвращения чувств и красы! Духи для привлечения и влечения! Все для унылых и опустивших руки!
Синдбад чувствовал себя уже и унылым и опустившим руки, с больным горлом и коленом, лишившимся красы и чувств. А еще он чувствовал, как стремительно тает надежда, как даже воспоминания о веселом смехе Амали и ее нежной улыбке тускнеют перед его мысленным взором.
«Клянусь, сегодняшнюю пытку я выдержу до конца! Если и этот… шут не сможет мне ничем помочь… Вот тогда я паду на колени перед мудрой матушкой Амали…»
Простая мысль воспользоваться умением беседовать на расстоянии отчего-то не приходила в голову Синдбада.
Новая волна аромата окатила задумавшегося юношу. И вместе с ним вернулся и голос «мудрейшего и успешнейшего» Феодора.
– Глава нечистой цивилизации – дьявол, который ранее был одним из самых сильных и светлых ангелов у Бога и которого называли Денницей. Но Денница не захотел любить Бога, исполнять волю Божию, а захотел сам стать Богом. Денницу поддержала третья часть ангелов. Во время битвы дьявол и его ангелы были свергнуты с неба. Пав же в теснины земные, дьявол создал чертей, бесов и другую нечисть. Так появились жители четвертого измерения. Табелью о рангах у нечистых занималась Елизаздра, жена дьявола (я извел ее сущность всего два года назад). За ее делами – не реки, а моря человеческой крови. Демоны подразделяются на полу-демонов и собственно демонов. Полу-демон – существо, чем-то отдаленно напоминающее кузнечика, однако высотой в два человеческих роста, стоящее на копытах. Кстати, копыта у полу-демонов и демонов – самое уязвимое место.
На голове небольшие рожки, по краям туловища два крыла, одно из которых недоразвитое, а второе – размером в локоть. Передвигаются полу-демоны, как кузнечики. Собственно демоны, в свою очередь, подразделяются на простых демонов и знать. У всех имеются очень мощные крылья, с помощью которых они летают.
Противовесом демонам являются бесы. Общее число бесов в шесть раз превышает общее число демонов. Да и ключевые посты в нечистой цивилизации в основном занимают бесы. Слово дьявола – закон для всего мира нечистых. Чтобы законы эти неукоснительно соблюдались, учреждена должность гран-надсмотрщика. Сейчас это место у них вакантно – я постарался в прошлом году на совесть. Если черт или бес в чем-то нарушают законы, то с них живьем сдирают шкуру. Если считают, что следует наказать примерно, могут оторвать и хвост. А вместе с хвостом из нечисти уходит и вся сила. Такие, бесхвостые, бродят тенями среди людей и отводят глаза.
«Похоже, кто-то вот так отвел глаза и моей прекрасной…»
– Так сложилось за долгие годы, что реальные ведьмы, колдуны и бесы превратились в сказочных персонажей. Это им было только на руку, теперь колдовать и вредить людям можно было безнаказанно, ибо в них никто не верил, а объяснения бедам человек стал искать в науках, кои суть изощреннейшее из дьявольских изобретений… Я же, веря больше в сказки, там же нашел и очень много способов борьбы с нечистью. Скажу по чести, в реальной жизни дьявол похож на дракона, каким его изображают сказания моей родины: длиной около сорока локтей, из которых два десятка составляет хвост, по обеим сторонам туловища по три крыла. Как дьявол, так и остальная знать могут уменьшаться в размерах или принимать вид человека.
– Сюда, все усталые и нерешительные! Сюда, к нам, знающим путь!
– А малыша укутай поплотнее, особенно ночью, ибо если ты не дашь ему пожевать пихтовую щепу, недуг перейдет из горла в само дыхание. И даже я, Заидат, не дам за здоровье твоего малыша и медного фельса!
– Вторым по силе и значимости был Люцифер – дух астрального света. Это дракон длиной в двадцать шесть, дважды тринадцать локтей, по краям туловища которого три крыла, кроме того, вдоль всего туловища сверху еще одно крыло. Асмодей – ангел-истребитель. Выглядит, как огромная змея, по краям туловища тоже по три крыла. Длиной это чудовище в два десятка локтей. Вельзевул – князь тьмы и демонов. Похож на гигантскую ящерицу, однако чуть меньше, чем Асмодей. По обеим сторонам туловища по три крыла с каждой стороны.
– Позволь, мудрейший, – пересилив себя, обратился Синдбад к болтливому знахарю. – Но зачем ты мне рассказываешь все это?
– Ты должен знать, о ком я говорю, червь. Ты должен знать, кого я победил. И тогда ты сможешь довериться моим знаниям и умениям. А сейчас не перебивай – иначе в гневе я низведу тебя до праха у ног этих прекрасных псов.
«Прекрасных?! Да эти шелудивые твари похожи на прекрасных, как ты на лекаря и последнюю надежду человека…»
Синдбад хотел уже встать и уйти. Но вспомнил спящую Амаль и… решил взять себя в руки. Что, если под личиной этакого безумца скрывается подлинный целитель?
– Нектарий – дракон о семи головах, хранитель жертвенной чаши. Сама чаша сделана из черного гранита, и в ней может уютно поместиться живой слон. Из нее дьявол пьет кровь младенцев, которая обладает чудовищной жизненной силой. Виссарион – пятиголовый дракон, хранитель меча дьявола (меч длиною в тринадцать локтей, булатная сталь и чернение). Самуил – трехглавый дракон, хранитель дьявольского трона и колчана со стрелами дьявола. Трон же сделан из золота. Велиар – крылатый змей, хранитель короны, скипетра и державы дьявола. Изиккил – демон, хранитель малой печати дьявола, сделанной из золота. Израэл – демон, черный ангел смерти. Молох – ящер, хранитель лука дьявола. Сам лук сделан из тиса, длиной ровно в дважды тринадцать локтей. Но основное назначение Молоха есть разжигание войн между людьми, в чем он немало преуспел.
– Сюда, все, лишенные надежды! Сюда, все, ищущие пропитания!
– Притирания для красы и неги! Мази от мозолей и душевных болей!
Читать бесплатно другие книги:
