Шкурка бабочки Кузнецов Сергей

25

Два дня. Точнее – пятьдесят два часа. Обычно организм работает как самый совершенный хронометр. Двадцать восемь дней. Девять утра – и можно вывешивать красный флаг или как там говорили? Физрук любил проверять по журналу, чтобы старшеклассницы не частили: знаю я вас, бурчал он, дай вам волю, у вас каждую неделю «осв с точкой» будет. «Осв с точкой», то есть «освобождена с точкой», должны были говорить девочки, если физкультура приходилась как раз на эти дни – чтобы не путать с «освобождена просто», когда врач на две недели после гриппа или ОРЗ разрешал не ходить на физру.

Месячные у Оли начались поздно, в девятом классе, но зато почти сразу – 28 дней, 672 часа, 9 утра, тютелька в тютельку. Ни одного сбоя. С сочувствием смотрела на институтских подруг, каждый месяц хотя бы одна судорожно считала дни и бежала сдавать «анализ на мышей». Говорили, что, если девушка залетела, мышь умирает – и Оля представляла, что там, на небесах, где встречаются души людей и животных, крылатый маленький мышонок уже ждет душу обреченного на аборт нерожденного младенца.

Самой ей никогда не приходилось иметь дело ни с мышами, ни с нынешним pregnancy test, гуманным и быстрым. Всю жизнь – 28 дней, 672 часа, 9 утра: первый день – вторник, к выходным все уже кончено. И только сейчас – уже четверг, час дня. Пятьдесят два часа задержки.

И ничего.

Обедают в «Клоне», почти дверь в дверь с «Кофе-Ином», на Большой Дмитровке. Официантка приносит меню, Влад обводит рукой помещение:

– Когда вернусь, – говорит, – всего этого уже не будет. Последние дни. Все Лужков порушит – и «Клон», и кафе соседнее.

– Да ну? – не верит Оля.

– Да, реконструкция. Уже точно сказали. Так что – если не была раньше, гляди: историческое место. Сколько я тут времени провел, ты бы знала.

За окнами идет снег, а Влад вываливает на прозрачный столик свежеотпечатанные фотографии.

– Смотри, – говорит он, – Андрей из Гоа прислал. Вот это домик, который он снял, вот это – наш пляж, вот закат над океаном, а вот сам Андрей.

Андрей стоит в обтягивающих плавках, загоревший, улыбающийся. Кажется, Оля смутно его припоминает. Высокий, худой, нескладный. Кажется, диджей – или виджей, Оля в этом плохо разбирается, да и Влад никогда толком не знакомил.

– У него еще бородка была на твоем дне рождения, – говорит она.

– Да, да, – кивает Влад, – он в Таиланде состриг.

Все москвичи зимой хотят уехать в Таиланд. Там тепло, там солнце, там почти европейский комфорт и почти азиатские цены. Правда, говорят, там СПИД – но ведь можно предохраняться.

Всю жизнь Оля не любила предохраняться. Утешала себя: партнер считай что постоянный, заразы не принесет, беременности можно не бояться, организм работает как часы, знай только – дни считай. Считать она умеет, это да.

Бросает взгляд на циферблат, справа от барной стойки: пятьдесят два часа пятнадцать минут.

– Ты представляешь, – говорит Влад, – это будет для нас, ну, как медовый месяц. Потому что он мне так и написал оттуда, что не может без меня. Что я – любовь всей его жизни.

Видимо, надо поздравить, думает Оля, но не знает, как это сделать: после восьми лет светских бесед, хозяйских распоряжений – Оля, принеси лед! – вдруг услышать как Влад рассказывает о своей жизни. Значит, он влюблен. Значит, у него – роман. Конечно, как могло быть иначе? Он ведь тоже мальчик из интеллигентной ленинградской семьи, где говорили, что главное – это любовь. А уж к девушке или к юноше – не так уж и важно.

– Он пишет, что в Таиланде совсем нет гомофобии. По местному буддизму есть три пола: мужской, женский и все остальные. Все остальные – это и есть мы. И, главное, все эти полы – пола? – могут достичь освобождения.

Освобождения с точкой или без? автоматически думает Оля. Три пола, надо же. Для нее геи – все-таки мужчины, глупо выделять их в отдельный пол, хотя политкорректная Ксюша поддержала бы эту идею. Но третий пол – это все равно как третий цвет в шахматах: как если бы, помимо белых и черных, появились еще какие-то – красные или зеленые.

Интересно, в тайских школах – три раздевалки? И написано на них: «М», «Ж» и, наверное, «С». Как в грамматике: средний род. Если он, конечно, есть в тайском. В их школе было только две раздевалки: для тех, кто знал, что такое «осв с точкой» и тех, кто об этом только догадывался. Это была великая девчачья тайна, все знали: мальчикам об этом ни в коем случае нельзя говорить. Как, интересно, мальчики об этом узнаю т? Должны ли им об этом рассказывать отцы, или это проходят на каких-то уроках анатомии, которые она забыла? А может, тайна женской менструации – часть посвящения в мужчины, и о ней юноше должна рассказать его первая женщина? Если так, то Влад до сих пор не знает, что такое «осв с точкой».

– Был бы я музыкантом, – продолжает он, – вообще бы туда переехал. А так – мне язык нужен. Я же режиссер.

Произносит «режиссер» с гордостью. Видела два спектакля, почти ничего не поняла – может, вообще не любит театр, может, гейская эстетика оставляет равнодушной. Вот как странно – в тридцать пять лет вдруг обрести брата. Узнать про него, что он не только ездит с ней в «Ашан» за покупками и гоняет за льдом на кухню, но любит какого-то Андрея, гордится своей профессией. Наверное, думает Оля, и Влад ничего не знает обо мне. Должна ли я теперь что-то о себе рассказать? Или их новые отношения – по-прежнему игра в одни ворота: брат говорит, сестра слушает?

– А может, ты к нам в гости приедешь? – говорит Влад. – Мы тебя легко впишем, не первый раз вместе жить. – Смеется: – Помнишь, как мы на Преображенке жили два года?

Оля помнит. Веселое время середины десятилетия: денег то не было совсем, то вдруг оказывалось сказочно много. В квартире не смолкал эсид хаус и гоа транс, таблетки разбросаны прямо на обеденном столе, все время кто-то по кайфом, а кто-то отходит от бэд трипа. Это было веселое время – но не для Оли. Каждый раз, возвращаясь домой, она боялась, что обнаружит в своей кровати трех-четырех незнакомых мужчин со зрачками в пол-лица, увлеченно занимающихся любовью. Этого, правда, не случилось – все обитатели квартиры свято оберегали прайваси единственной женщины.

Если бы мы тогда жили в Таиланде, думает Оля, у меня на двери было бы написано «Ж», а у всех остальных – «С». Конечно, если бы в Таиланде писали по-русски. Тогда и Влад мог бы остаться там.

– Думаю, второй раз я такого не выдержу, – говорит Оля. – Мне все время казалось, что еще немного – и вы все хором начнете мне объяснять, как правильно брать минет.

– Ну, разве что в жанре налаживания отношений между полами, – отвечает Влад. – Мы же были, слава богу, приличные ребята. Тебя никто и пальцем не тронул.

– Еще не хватало! – Оля смеется.

Это было веселое время – но не для нее. Оля сбежала в Москву за своим вторым мужчиной, сорокалетним профессором-славистом, сначала читавшим семестровый курс в Петербургском университете, а потом проводившим в Госархиве какие-то изыскания на деньги какого-то фонда. Разумеется, из Америки он приехал с женой и дочерью. Несколько раз они даже обедали все вместе: официально Оля считалась чем-то вроде ассистентки и даже получала 120 долларов в месяц. Впрочем, еще в Питере, узнав о романе дочери с женатым мужчиной, мама закатила скандал: мало того, что старший сын – педик, так еще и дочь – шлюха. К Олиному изумлению, ее больше задел неполиткорректный «педик», чем ожидаемая «шлюха» – и, уехав в Москву, два месяца вообще не звонила домой: слава богу, Влад регулярно докладывал, что у нее все в порядке. Оля же впервые в жизни чувствовала себя освобожденной от родительской власти – освобожденной без всяких точек.

– Ну, в Гоа такого бардака не будет, – утешает Влад, – мы все выросли, остепенились. Андрей вообще в завязке на тему хардстафа. И теперь – только гаш. Ни спида, ни экстази, ни кокса – чистый расслабон.

– А Андрей тоже с нами жил? – спрашивает Оля.

– Ты что? Конечно! – удивляется Влад. – Мы же с ним вместе считай десять лет. Скоро юбилей можно отмечать. Это мы последний год как-то все время ссорились, а так – он же моя главная любовь, на всю жизнь, together forever, неужели ты не замечала?

– Ну, мы вообще мало друг о друге знаем, – говорит Оля и бросает взгляд на часы: 52:35. Минуты, впрочем, не важны. Просто – пятьдесят два с половиной.

– Ну да, – Влад утыкается носом в тарелку, – ну да. Ты все равно приезжай к нам, Андрей тебе понравится, это точно, он замечательный.

– Нет, – говорит Оля, – во-первых, нет денег. Во-вторых – проблемы на работе.

– Как нет денег? – удивляется Влад, – ты займи тогда у кого-нибудь, отдашь потом. А что за проблемы?

Оля вздыхает. Проблем, собственно, две. Одна из них называется «Гриша и Костя», а другая – пятьдесят два часа сорок минут задержки. С чего это, кстати, она взяла, что мальчикам негде узнать про менструацию? Теперь же всюду рекламируют прокладки, все уже давно в курсе. Голубая жидкость. Голубая, как ее брат. Сейчас она предпочла бы красную, как революционные знамена. Интересно, в Камбодже при коммунистах флаги были красные – или какие-то другие? В Камбодже, где по рассказам Андрея, черепа лежат под стеклом, чтобы не растащили на сувениры.

– Проблема, собственно, одна, – говорит Оля, – два инвестора дерутся и гробят бизнес. Я думала привести третьего, чтобы он все у них выкупил – но Ксюша мне навела про него справки и я, честно говоря, его боюсь.

– Что так? – спрашивает Влад.

– Понимаешь, – объясняет Оля, – в нашей индустрии до сих пор никого не убили. А этот человек, ну, внешний инвестор, он, похоже, именно так привык решать свои проблемы.

– Ты гонишь, – говорит Влад восхищенно и подзывает официанта, заказать кофе, – сейчас же не девяностые, уже никого не убивают.

– Мне бы не хотелось проверять, – отвечает Оля.

– А что эти двое дерутся? – Влад отодвигает тарелку, смотрит на Олю, будто в самом деле – собирается внимательно выслушать и дать ей дельный совет.

– Не поделили предвыборные деньги, – пожимает плечами Оля. – Вообще – они давние соперники.

– Вау, – говорит Влад, – прекрасный сюжет. Я хотел пьесу об этом писать: два бизнесмена, со школы вместе, друзья-конкуренты, сильная тяга друг к другу, в которой они сами себе боятся сознаться… я только не знал, какой финал лучше придумать. Для Москвы, наверное, надо, чтобы они полюбили друг друга и уехали, скажем, в Таиланд, а если на Запад везти – то пусть убьют друг дружку. Тебе какой вариант больше нравится?

– Московский, – отвечает Оля

– Ну, так организуй его, – смеется Влад, – пусть они дадут волю своим чувствам.

А что я знаю об их чувствах? думает Оля. Ничего. Так же мало, как о чувствах собственного брата. Так же мало, как о чувствах Олега и мужчин, которых я любила. А Ксюша? думает она. Да, Ксюша – другое дело. Но все равно – зачем ей надо, чтобы обязательно – ссадины и кровь.

Кстати, о крови. Пятьдесят два часа пятьдесят две минуты.

– Разбирайся, короче, с этими твоими педрилами и приезжай, – говорит Влад. – Может, все там и останемся, черт с ним, с театром. Пантомимой займусь или, скажем, балетом – там язык не нужен. Может, мы с Андреем мальчика усыновим, в Азии, говорят, с этим легко. Будем жить с тобой вместе: ты будешь мамой, а мы – папами. По утрам будем купаться, потом загорать, Андрей будет его музыке учить, ты – книжки читать, а я – ну, я играть буду. – Влад задумчиво посмотрел на тающий в воздухе дым Олиной сигареты. – Ты знаешь, я думаю иногда, что из меня вышел бы хороший отец. Мне кажется, я понимаю, что детям нужно.

– И что? – спросила Оля.

– Просто чтобы их любили. Такими, какие они есть.

Влад мечтательно замолчал, и Оля поняла, что он уже выстроил мизансцену: Андрей сидит держа в руке дудку, положив ногу на большой барабан, темнокожий мальчуган играет в песке с Владом, а она, Оля, общей матерью стоит с книжкой в руках – издалека не разглядеть, с какой. Мальчик поднимает голову и говорит на международном языке «мама» – и картина эта столь невозможна, столь нереальна, что Оля прекращает считать часы и минуты и понимает, что пора смириться, дойти до аптеки, купить pregnancy test и получить ответ, который она и так уже знает.

Мышь бы такого известия не пережила.

26

Восемь разных папок с бумагами, две – с вырезками из газет. Стакан из металлической сетки, антеннами торчат две ручки и три карандаша, остро отточенные грифели заставляют сжиматься сердце. Держать такие карандаши у себя на столе – все равно что носить в косметичке бритву, но не будешь же объяснять это Танюше, которая отвечает у Паши за хозчасть. Эргономичная клавиатура, от которой якобы меньше устают обкусанные, измученные Ксенины пальцы. Оптическая мышь с красным лазерным глазом на плоской подошве. Жидкокристаллический монитор фирмы Samsung. Вот так выглядит рабочий стол юного профессионала, журналиста и IT-менеджера, восходящей звезды русского Интернета Ксении Ионовой. «С главным продюсером проекта „Московский маньяк“ мы встретились в ее офисе, чтобы задать…», ох, блин, надо взять за правило требовать, чтобы показывали текст до публикации, сейчас буду звонить Паше, извиняться. «В ее офисе»!

Ксения теперь знает, как выглядит слава. Небольшая, негромкая, но все же – слава. Хорошо еще, не узнаю т на улице, но на танцах одна девочка подошла и сказала, что слышала по радио, сразу поняла, что голос знакомый. Да, три записи на радио, десяток интервью в онлайн-прессе, несколько статей в центральной печати – чем не слава? Другое дело, что слава – еще не повод прекратить работать. Вот и получается, что в жизни Ксении изменилось совсем мало. Каждое утро она просматривает поступающие новости, распекает девочек-переводчиц, отправляет Алексея за репортажем и пытается получить комментарии ньюсмейкеров к очередному событию дня. Это для других она сама – ньюсмейкер, а в родной редакции – журналистка, главный редактор отдела новостей. Ее персональный проект – ладно, ее, Оли и Алексея – это их личное дело, к работе отношение не имеющее, об этом Ксении даже напоминать не надо.

Пора все-таки разобрать бумаги. Смешно вспоминать, когда-то учительница в начальной школе объясняла, что компьютеры спасут леса от вырубания: бумага будет совсем не нужна. Посмотрела бы на офисы интернет-компаний! Впрочем, Ксения не слишком хорошо представляет себе, как выглядели кабинеты до появления компьютеров. Интересно, на каждом столе были пишущие машинки? Или черновые варианты договоров люди писали от руки?

Прошлогодний отчет фонда «Общественное мнение» отправляется в корзину как морально устаревший. Распечатка расписания кинотеатров за 15 декабря – попытка посмотреть на большом экране пропущенный в свое время «Underworld» – тоже в корзину, все двенадцать страниц. Черновой вариант бизнес-плана с Олиными пометками – в корзину. Список людей, которых должен проинтервьюировать Алексей, распечатанный перед встречей в кафе и позабытый на столе две недели назад – туда же. Распечатка ленты новостей на «Вечере.ру» за 8 января, с вопиющими ошибками, исправленными в Сети, но сохраненными в назидание виновным – в корзину. Папка с договорами что делает у меня на столе? В бухгалтерию! Конверт с фотографиями с празднования Нового года – в сумку. Папку с вырезками из газет про меня, любимую, – тоже в сумку.

Для фотографий дома у Ксении есть специальный альбом и большая картонная коробка из «Икеи». Вырезки из газет отправятся в нижний ящик стола, где лежит весь личный архив: несколько писем, счет на последний ужин с Никитой на сатанинские 666 рублей, сентиментальная засушенная розочка (Ксения помнит, от кого), обложка видеокассеты Дарио Ардженто с автографом, Викина заколка, забытая у Ксении и так и не отданная до Викиного отъезда в Германию, неоконченный список Марининых мужчин на трех страницах, составленный три года назад, когда Марина ночевала у Ксении, вырезка из газеты «Мегаполис-Экспресс» за 1995 год.

Заметка попалась Ксении на глаза тем самым утром, когда смыв под душем кровь с изрезанных – увы, не в последний раз – бедер, она решилась выйти в город, дойти до ближайшего ларька и купить какой-нибудь еды. Жалко, денег у нее оставалось совсем немного – не хотела брать у мамы, была уверена, что получит зарплату – а теперь хрен тебе, Ксеничка, а не зарплата. Выяснилось: за неделю, что она не выходила из дому, на месте овощного ларька появился киоск, торгующий книгами и бульварными газетами. Ксения купила «Мегаполис-Экспресс», потому что кто-то из маминых гостей говорил, что это единственная газета, которую сейчас можно читать. К тому же названия остальных ничего ей не говорили. Дойдя до магазина, Ксения набрала полную сумку еды и, вернувшись домой, села читать, капая на газету сметаной из помидорного салата. Фотографии полуобнаженных девушек от этих бело-розовых пятен определенно только выигрывали.

Заметка была помещена в разделе «Исповедь», как раз между ответами на вопросы читателей («Дорогая редакция, скажите, пожалуйста, можно ли забеременеть от орального секса?») и рассказами о секте сатанистов, разорявших могилы под Питером. Ксению привлек крупный вынос: «Я резала себя ножом, признается корреспондентка „М-Э“ Майя Львова». Ксения смутно помнила, что Майя Львова специализировалась на интимных рассказах о своей сексуальной жизни – года два назад Ксения с Викой и Мариной оживленно обсуждали воспоминания Майи о ее дефлорации – очевидно, в ожидании собственной. На этот раз Майя Львова в характерной для нее вычурно-откровенной манере, писала о том, как год назад перенесла тяжелую депрессию, связанную со смертью матери и другими личными событиями. «Уже месяц я не выходила из дома, – писала журналистка, – обвиняя себя во всем, что случилось. Отчаяние мое было так велико, что я пыталась покончить с собой, неумело нанося себе порезы кухонным ножом». Нашлась, однако, верная подруга, которая вытащила незадачливую самоубийцу к себе на дачу, где Майя познакомилась с красивым властным мужчиной, ненамного старше ее. Всем тоном своей статьи Майя давала понять, что мужчина этот – достаточно известная персона, поэтому она не может называть его фамилии, предпочитая – вполне в стиле газеты – эвфемизм «мой демон». «В нашу первую ночь, – продолжала она, – я никак не могла возбудиться. Да, я безумно хотела его, но мое тело словно умерло! И тогда мой демон перевернул меня на живот и несколько раз шлепнул по моим трепещущим от предвкушения ягодицам». Позже, перечитывая эту статью, Ксения всегда хихикала в этом месте, представляя жирные ляжки Майи Львовой, трепещущие мелкой дрожью, как студень на покачнувшемся хромоногом столе. Однако летним днем 1995 года Ксении было не до веселья, и на одном дыхании она добралась до счастливого конца («…можно купить и в некоторых секс-шопах Москвы, но мой демон предпочитает привозить их из-за границы»). Бережно опустив недоеденный помидор в тарелку, Ксения набрала Маринкин номер, стараясь сдержать дрожь возбуждения, он же – говоря словами Майи Львовой – трепет предвкушения.

Так Ксения познакомилась с Никитой, первым ее доминантным любовником – и он научил Ксению большей части того, что она любит в постели до сих пор. Какие бы мужчины ни были у Ксении после, Никита навсегда остался первым и неповторимым. Их роман длился всего полгода: затем Никита уехал в Америку, где был нынче вполне известен в BDSM-community Сан-Франциско. Ксении же пришлось находить других, способных утолить внезапно проснувшуюся тягу к подчинению и физической боли. Это было нелегко, но дело того стоило.

– Для меня обычный секс, – объясняла она Марине, – это как пиво для тех, кто любит водку. Оно расслабляет, его приятно выпить на переговорах или за ланчем, оно, собственно говоря, удобно. То же самое с сексом: после хорошего ванильного любовника я чувствую себя отлично отдохнувшей. Если мужчина мне нравится, мне приятно, что он рядом со мной, – ты знаешь, я вообще люблю мужское тело, – но все это не совсем то, о чем я говорю. Когда меня бьют, ставят на колени, делают больно или унижают, мир пропадает. Пространство вокруг словно скручивается, даже до того, как я кончаю – а в таких случаях я могу кончать очень подолгу, – так вот, почти сразу я оказываюсь где-то в другом месте. Может быть, освобождаюсь от своего тела, не знаю. В специальной литературе это называется subspace, «пространство подчинения», насколько можно судить по описаниям. Наверное, для меня разница между ванильным сексом и сексом тематическим такая же, как для тебя – между поцелуями и нормальным половым актом. Ты любишь целоваться, но вряд ли готова отказаться от того наслаждения, которое получаешь, когда трахаешься.

– Я читала где-то, – отвечала Марина, – что такие пристрастия бывают у очень успешных деловых женщин. На работе они вынуждены все контролировать, а в постели расслабляются.

– Наверное, – пожала худыми плечами Ксения, которая тогда еще вовсе не была успешной деловой женщиной, – может быть. Но, мне кажется, тут есть что-то еще.

Она не делала секрета из своих пристрастий, но несколько печальных опытов научили, что мужчины пугаются, если, в первый раз оказавшись в постели с девушкой, получают вместе с презервативом набор из двух хлыстов, наручников, плетки, кожаной лопаточки, стека и зажимов на соски, соединенных кокетливой серебряной цепочкой. Доходило до трагикомичных случаев. Однажды на вечеринке в клубе Ксения познакомилась с прекрасно сложенным светловолосым парнем, настоящим голубоглазым былинным богатырем. Как и положено, его звали не то Святослав, не то Мирослав, он был какой-то приятель дальних Ксениных знакомых, и после немереного количества текилы с лаймом и солью они поймали такси и рванули к Ксении, потому что, как выяснилось, Станислав, он же Ростислав, жил с мамой и папой. Все бы обошлось, но по дороге юноша укусил Ксению в шею, обнял так, что у нее захрустели кости, и вдобавок, будто случайно, ткнул сигаретой в коленку. Если бы не текила, можно было бы сообразить, что Вячеслав, он же Мстислав, просто плохо владеет руками и ногами, но Ксения, у которой уже два месяца не было тематического любовника, возбудилась настолько, что, едва войдя в квартиру, тут же бросилась демонстрировать свои новые приобретения.

– Что это? – спросил Слава, глядя на Ксению изумленными голубыми глазами.

– Это стек, – сказала Ксения, – а это плеть. Ими бьют женщин, как ты догадываешься.

Герой-любовник повел себя неожиданно: взгляд его помутился, и со всего богатырского размаха он рухнул на колени, извергнув на линолеум прихожей три лайма и один салат из кальмаров – то есть всю вечернюю закуску. Остаток ночи Ксения провела, отпаивая былинного богатыря чаем и выслушивая путаные извинения. Под утро материнские чувства взяли верх, она погладила Славу по головке, отвела в спальню, раздела и через пять минут, стараясь не фальшивить, простонала, что он – замечательный любовник. Учитывая, что оба они не спали всю ночь, и у Ксении не было сил даже застонать как следует, она не слишком надеялась его обмануть – но, так или иначе, она посчитала, что сделала достаточно, дабы залечить травму, нанесенную нежной мужской душе. Потом сказала, что ей уже пора на работу, и повела несостоявшегося любовника к метро самой путаной дорогой, чтобы, окончательно протрезвев, он никогда не нашел пути к ее квартире. Телефон, разумеется, дала неверный, с разницей в одну цифру, как всегда и поступала в таких случаях. Позвонив вечером Марине, подвела итог: «Может быть, это и был худший секс в моей жизни, но одна из самых смешных историй».

Так что теперь, учитывая горький опыт, Ксения не спешит привлекать Алексея к своим полузапретным играм. Она, правда, оставляет на видном месте то кожаную лопаточку, то девятихвостую плетку, но Алексей скользит по ним равнодушным взглядом, вероятно, принимая за часть дизайна. Они встречаются раз в две недели, Алексей извиняется перед Ксенией, что у него не получается чаще, а она не говорит ему, что чаще и сама не согласится. Сочетать подобный необременительный роман с работой оказалось вполне удобно: в качестве менеджера она бы даже сказала, что Алексей стал лучше работать. Возможно, впрочем, виной тому успех их проекта: мужику все-таки почти тридцать лет, а до этого гордиться было особо нечем.

Выкинув бумаги в корзину и расставив папки на места, Ксения снова садится за стол. В нижнем уголке мигает ICQ, остроумно прозванный кем-то «цветком на могиле рабочего времени». Ксения щелкает на желтый прямоугольник, появляется реплика: «Привет!»

– Привет, – отвечает Ксения и лезет в User's Details.

Ни имени, ни фамилии, только никнейм alien, очень оригинально, а из остальных данных указан только пол – мужской. В разделе About – выпендрежный текст на английском, похоже, представление какого-то персонажа в компьютерной игре: «I'm a monster in your chest. I'm a really nasty one. And in a few hours, I'm gonna burst my way through your rib cage, and you're gonna die. Any questions?»

– А мы разве знакомы? – спрашивает Ксения.

– Нет, – отвечает ее собеседник, – но это ведь поправимо, не так ли?

Ксения вздыхает. Время от времени к ней в «аську» стучатся скучающие мужчины, желающие не то пофлиртовать, не то потрепаться. Как правило, хватает нескольких реплик, чтобы отправить их в вечный «игнор».

– Не уверена, что я хочу это исправить, – недружелюбно отвечает она.

Интересно, думает Ксения, этот тоже начнет писать кокетливую чушь типа «ах, почему вы, девушка, такая сердитая?»

– Хорошо, – говорит мужчина, – давайте не знакомиться. Просто поговорим.

– О чем?

– О чем следует говорить незнакомым людям, которые никогда не увидят друг друга? Конечно, о самом сокровенном. Вот скажите мне, Ксения, какое ваше самое заветное тайное желание?

Ксения смотрит на жидкокристалический монитор фирмы Samsung, на стакан из металлической сетки, где стоят две ручки и три карандаша, на аккуратно сложенные папки с бумагами. Карьера, деньги, успех? Трудно назвать эти желания тайными, да и кроме того, это даже не желания – это неизбежное будущее, точнее – его предчувствие. На секунду худые руки Ксении замирают над эргономичной клавиатурой.

– Я обычная девушка. – печатает она. – Я хочу найти мужчину, который будет меня понимать и сможет сделать счастливой.

27

Я часто думаю, почему это случилось со мной. Есть много теорий, объясняющих, почему люди заманивают одиноких девушек к себе в подвал, пытают их сутками, а потом убивают.

Бывают, конечно, просто уроды, которым девушки не дают или которые боятся, что им не дадут, злые мальчишки, готовые испортить красивую игрушку только потому, что она не принадлежит им. Мне кажется, это несколько не мой случай.

Еще любят рассказывать о гомосексуалистах, жертвах репрессированной сексуальности, которые ненавидят женщин или боятся их. У этих людей, видно, были проблемы с мамой и папой, а также с обществом в целом, сто двадцать первая статья, анекдоты про педиков, просторный шкаф на одну десятую мужского населения страны. Мне кажется, это тоже не про меня.

Я бы даже хотел быть геем, им почему-то легче удается говорить о боли и любви в одном предложении. Когда-то я прочел рассказ, где два влюбленных мальчика стоят, закрыв глаза, на берегу океана и вдруг слышат крик выброшенного на берег дельфина, в которого местные пацаны для забавы тыкают вилами. И читателю понятно, что этот крик имеет самое прямое отношение к их любви. Если бы я мог написать такой рассказ, мне было бы не надо убивать.

Есть еще шизофреники, божьи безумцы, с которыми говорит Бог или Дьявол, какой-нибудь Сэм, Вельзевул или Валаал. В России, наверное, они могли бы услышать голоса Сталина или Гитлера. Ведь даже Чикатило писал о том, что чувствует себя партизаном. И, значит, они слышат голоса, которые велят им убивать – и это уж точно не про меня.

Я не слышал никаких голосов, ни Бог, ни Дьявол не говорили со мной, никто не передавал мне посланий. Я здесь совсем один. Я думаю, если бы кто-то заговорил, Бог или Дьявол, неважно, мне бы не было так одиноко, мне было бы не надо убивать.

Я читал Станислава Грофа, чешского психолога, вовремя свалившего в Калифорнию и работавшего с ЛСД и специальными дыхательными техниками. Он верит в то, что существуют четыре пренатальные матрицы, определяющие жизнь человека процессом его рождения. И третья матрица, прохождение через родовой канал, как раз и порождает серийных убийц и садистов. Мне стало так интересно, что я даже спросил мать, как оно все было, не был ли этот этап для меня самым трудным. Не факт, что она в самом деле помнит, но насколько помнит – ничего особенного, роды как роды, врачей ничего не удивило. Значит, и эта история не про меня.

Я честно читал американские книги, с большими предосторожностями покупая их за границей, чтобы не привлечь внимания почты или какой-нибудь службы Amazon.com, анализирующей заказы. Все они говорят одно и то же: репрессированная сексуальность, детский абьюз, жестокость родителей. Честно говоря, я был бы счастлив, если б знал, что мой отец по пьяни изнасиловал меня в пять лет, или моя мать заставляла меня смотреть, как ее трахают клиенты, с которыми она зарабатывает себе на бутылку водки и шот героина. Это была бы настоящая удача, если бы моего брата съели в голодные годы, как брата Чикатило.

Я даже придумывал себе такое прошлое, фальшивые воспоминания, маскирующие неведомо что. Да уж, я был мальчиком с богатым воображением. У меня было много фантазий – но в реальности детство мое было счастливым. Я бы предпочел, чтобы наоборот – это бы означало, что мне просто не повезло. Shit happens, как говорят американцы. Это мне не повезло, а с миром все нормально, можно отъебаться от газет и их читателей, пусть живут как знают.

Если бы я знал, что это лишь моя проблема, я бы пошел к аналитику и мне было бы не надо убивать.

Если бы я пошел к аналитику, я бы задал ему только один вопрос: почему я всегда убиваю только девушек? Почему не мужчин и не мальчиков? Если бы я убивал мальчиков, я бы мог говорить, как Джон Уэйн Гейси, что все они – это я сам. Я бы цитировал Денниса Нильсена, говорившего: «Я всегда убивал себя, но всегда умирал кто-то другой».

Но я не убиваю мужчин, не трогаю людей, похожих на меня. Я убиваю женщин и совсем еще молоденьких девушек. Почему их? Да, конечно, я сплю с ними, они возбуждают меня, но то, что я хочу получить, – понимание, сочувствие и прощение – я бы принял и от мужчины.

Мне не кажется, что моя сексуальность так уж сильно репрессирована. Мне вообще казалось, что секс не имеет к этой истории никакого отношения. И потому однажды я решил поставить эксперимент.

Я подумал: интересно, могу ли я убить женщину

Не испытывая при этом возбуждения