Шкурка бабочки Кузнецов Сергей
– А это нормально – изо рта? – спрашивает Ксения.
– Я думаю, да, – отвечает Марина, – ведь это же мой рот, не твой. Прикинь, целоваться нормально – а кусок мяса, типа, нет? Тем более от родной матери. Лисицы вот только так еду и носят: съедят чего, а потом отрыгивают лисятам, наполовину переваренное, чтобы им проще было. И не парятся.
– Бэ, – говорит Ксения, – надеюсь, моя мама никогда так не делала.
– Твоя мама, – говорит Марина, отправляя несъеденную Глебом свинину обратно в рот, – вообще тебя не очень любила.
– В смысле? – едва не поперхнувшись, говорит Ксения.
– Ну, прикинь сама. Ты любила свою танцевальную студию – она тебе ее запретила.
– Да нет, она хотела, чтобы я хорошо училась.
– Да-да. – Марина встает и убирает чашку с палочками на подоконник, подальше от Глеба. – Это твоему папе нравилось, как ты танцуешь, а она как раз с ним развелась. Ну, и ты попала под горячую руку.
– Это ты откуда взяла? – раздраженно спрашивает Ксения.
– Да все знали, – пожимает плечами Марина. – Студия – фигня, конечно. Всегда видно: любит мать ребенка или нет.
– Мне не кажется, что эта история вообще имеет какое-то отношение к любви. Наоборот: то, что мама заставляла меня заниматься – лучшее доказательство, что она меня любила.
– Бедный Глеб, – говорит Марина, – как же он будет знать, что я его люблю, если я не буду предъявлять ему таких доказательств? Ну как, иди к мамочке, мой любимый лисенок, – и Марина на четвереньках ползет через комнату к Глебу. Младенец сидит посреди ковра и смеется.
– Марина, – ледяным голосом начинает Ксения, – я почему-то никогда не позволяла себе…
– Ладно, ладно, извини, – быстро говорит Марина, – я туплю что-то в последнее время. – Подхватив Глеба на руки, она возвращается к подруге. – Не парься, я в самом деле чего-то не то сказала. Конечно, твоя мама тебя любила, кто бы в этом сомневался.
– Ладно, проехали, – мрачно говорит Ксения. – Ты мне лучше скажи, у тебя бывали виртуальные романы?
– Это как? В смысле – киберсекс? В специальном костюме?
– Нет, без всякого костюма. Ну, когда ты общаешься с незнакомым человеком по ICQ и вдруг понимаешь, что все время думаешь о нем, фантазируешь… и так далее.
– Чтобы совсем с незнакомым – не было, – говорит Марина, – но, скажем, у меня был один парень с Восточного побережья. Я его один раз видела у Вики на про водах, если помнишь, такой высокий, в очках, с ушами красивой формы?
– Нет, – говорит Ксения, – мы же с Викой умудрились разругаться за неделю до ее отъезда.
– А, прости, – вспоминает Марина. – Ну, короче, мы там с ним танцевали, то-се, я была готова вполне, но он, видимо, робел, тем более, там была, кажется, какая-то его подружка. А он тоже уезжал через неделю после Вики, это был ее одногруппник, у них были общие проводы. Так получилось, что Вика, значит, замуж за немца и в Германию, а Мишка в аспирантуру в MIT. Прикинь, мы только мэйлами обменялись, я и думать забыла, а он вдруг через несколько месяцев – здрасьте, вот он я, помнишь меня?
– И что дальше?
– Ну, слово за слово, оказалось, он настоящий эротоман. Ну, то есть просто супер. Он мог часами гнать, как в романах из розовой серии. Мои сильные руки обхватывают твое трепещущее тело… ну и так далее. Я смеялась сначала, потом начала заводиться. Ответила ему однажды, что-то вроде «мои слабые руки хватают тебя за трепещущий хуй» – и дальше понеслось. У них, прикинь, ночь, он сидит у себя на кампусе, все спят, а он мне про то, как он меня нежно раздевает, страстно вылизывает и грубо трахает. А я, прикинь, как дура сижу в Студии, пытаюсь работать, руки буквально трясутся. Я же не могу дрочить на рабочем месте, на глазах у всех! Пришлось сказать: знаешь что, милый, притормози. Давай-ка ты будешь выходить на связь, когда у нас утро. И вот, прикинь, я ставлю будильник на восемь – и к компьютеру! А он, соответственно, уже сидит, изготовился. Я одной рукой по клавишам, а другой себя наяриваю – Глеб, ты не слушай, кстати, тебе рано еще, – ну, минут десять – и готово! Уж не знаю, что он там в это время делал, небось, то же самое. Ну, я его нежно целую, в душ, завтракать, то-се – и к двенадцати уже на работе, свежая и отдохнувшая с утра.
– А чем дело кончилось?
– Понятно чем. Приехал на зимние каникулы в Москву. В первый же вечер встретились с ним в каком-то кафе, поговорили, кофе попили, вижу – без мазы, не вставляет совсем. Ну, я же не девочка уже, надо все до конца доводить: поймали такси, поехали ко мне, разделись, легли, трахнулись. Ну, очень так себе. Твердая тройка с плюсом. Я, честно говоря, ожидала большего: он все-таки знал, так сказать, все мои трещинки. Куда гладить, где целовать, ну, понятно. Но, в общем, утром просыпаюсь я как всегда по будильнику – и к компьютеру. А в компьютере, сама понимаешь, ничего, потому что мой виртуальный любовник девиртуализировался и спит сейчас в двух метрах от меня. Больше всего хотелось его растолкать и послать в ближайшее интернет-кафе. Короче, на этом все и кончилось: пока он в Москве был, я как-то разучилась вставать рано. Сейчас встречаемся иногда в сети, с праздниками друг друга поздравляем.
9:38 alien Ты уже пришла?
9:38 Xenia Да
9:39 alien В комнате никого нет?
9:39 Xenia Да
9:39 alien У тебя есть на столе карандаши?
9:40 Xenia Да
9:40 alien Возьми самый острый, обнажи грудь и уколи себя в сосок. Но не очень сильно.
9:40 Xenia Эй, это не очень братские игры!
9:41 alien Это называется маммография, сестренка. Это чтобы в твоей груди не было рака. Сделай то, что я тебе сказал, – но не до крови, а то запачкаешь белье.
9:42 Xenia Хорошо. Левую грудь или правую?
9:42 alien Левую.
Задрать свитер, оттянуть чашечку лифчика вниз, достать грудь. Ткнуть карандашом в уже отвердевший сосок, еще раз и еще. Откуда он знает, как он чувствует, что мне надо? Теплая волна расходится по всему телу. Еще разок, чуть сильнее
9:45 alien Эй, я сказал «один раз»
9:45 Xenia Прости, я увлеклась. Можешь меня наказать.
9:46 alien Не кокетничай. Мне не надо тебя наказывать. Ты же и так должна слушаться, я ведь твой старший брат.
9:47 Xenia Да, я буду слушаться:)
9:47 alien Хорошо. Спрячь грудь, убери карандаш на место
9:47 Xenia Никогда не думала, что у карандашей такой потенциал
9:48 alien Просто нет такого предмета, который не может служить источником боли
9:48 Xenia И наслаждения
9:48 alien Твое наслаждение не интересует меня. Расскажи, что было с тобой сегодня в метро.
9:48 Xenia Не было ничего интересного. Впрочем, нет. Две девушки обогнали меня на переходе, одна сказала другой: «Нас не тронут», а другая повторила, тоже серьезно: «Надеюсь, нас не тронут». Почему-то я это запомнила.
9:49 alien Может быть, они говорили про зачет или экзамен?
9:49 Xenia Да, или про какую-нибудь реорганизацию. Но я представила, что они говорят про маньяка.
9:49 alien Вряд ли. Я заметил, когда девушки говорят о маньяках, они всегда говорят с такой деланной кокетливой веселостью. Я никогда не слышал, чтобы о маньяках говорили серьезно.
9:50 Xenia Ты меня не слышал.
9:50 alien Я слушаю тебя каждый день.
9:50 Xenia Но здесь нет интонации
9:51 alien Я могу ее домыслить. Но ты права: ты серьезная девушка. Расскажи мне, кстати, что-нибудь смешное, что было с тобой за последние дни.
9:52 Xenia Смешное?
9:53 Xenia Ну, я вчера была у Марины, и она играет со своим сыном в лису и лисенка. Жует еду и кормит его изо рта в рот. Не знаю, смешно ли это, но, по крайней мере, странно.
9:54 alien Это та Марина, которая делает из себя китаянку?
9:54 Xenia Да
9:55 alien Скажи ей, чтобы она не увлекалась насчет лисы. Лисы в Китае считаются оборотнями. Она же не хочет вместо китаянки превратиться в китайскую лису-оборотня?
9:55 Xenia:)))) Вау! Я ей передам.
9:56 alien Отличная история. А теперь иди работать.
35
Вы думаете, это легко – быть таким человеком, как я?
Вы, вероятно, слишком много смотрели модного кино девяностых
«Прирожденных убийц» и «Запекшуюся кровь»
и кучу всяких фильмов второго и третьего ряда,
в которых за восемь долларов рассказывают,
что быть серийным убийцей – это cool
Чарли Старкуэзер, знаменитый убийца пятидесятых,
Вместе с Кэрил Фьюгет послуживший прообразом
Микки и Мэлори из «Прирожденный убийц»,
Говорил, когда его взяли, что ни о чем не жалеет
Что по-прежнему ненавидит всех людей
В это легко поверить:
с четырнадцатилетней Кэрол
они занимались любовью на диване,
где Чарли за час до этого изнасиловал ее мать
Труп отца лежал в гостиной, а когда они кончили,
Он поднялся на второй этаж, вставил дуло ружья
в горло двухлетней Бетти Джейн, и – нет, не выстрелил – а подождал,
пока девочка задохнется.
Он был настоящий подонок, и теории про трудное детство
В его случае отлично работают. Но сказав:
«Я до сих пор ненавижу всех людей», он все равно добавил
«и себя тоже», хотя, как можно догадаться,
рефлексия никогда не была его сильной стороной.
Очень трудно жить, когда ты себя ненавидишь
А у меня ведь было счастливое детство
Я был хорошим мальчиком
Из приличной московской семьи
Я боялся смотреть новости, потому что в них рассказывали вещи,
Слишком страшные для меня.
Когда я узнал о стадионе в Сантьяго-де-Чили,
Где в 1972 году замучили и убили несколько тысяч человек
Я две недели ходил сам не свой
И заглядывал в лица прохожих,
Пытаясь понять, как они могут жить дальше,
Если тоже знают об этом.
Честно говоря, я до сих пор этого не понимаю.
Мир, в котором нет гармонии,
Уж тем более не стоит слезинки младенца.
В этом мире я и живу, всю мою жизнь.
Я никогда не верил в Бога,
Возможно, потому, что чувствовал:
не только Христос умер за наши грехи,
Но каждая капля крови, каждый голодный стон,
Каждый крик изнасилованной женщины
(раз в 15 минут, вы помните?),
так вот, все это касается каждого из нас.
Жена Чикатило тоже говорила,
что муж терял сознание при виде крови
Я его хорошо понимаю.
Я был добрым мальчиком, вы слышите?
Я был добрым, и я остался добрым
Я люблю людей и от жалости к ним перехватывает горло
И когда я сжимаю в руке свежевырезанное сердце
Мое собственное сердце сжимается от нежности и боли.
Перехватывает горло
Как жить такому человеку, когда я знаю,
Что кровь въелась в мои руки, как уголь в кожу шахтера?
Как жить, когда моя память
Напоминает камеру пыток,
В которой каждый предмет –
Даже самый невинный –
Может только причинять боль?
Однажды я проснулся ночью
В моей московской квартире
И вдруг понял, что всех их никогда не было
Ни той, с припухшими губами девочки-подростка,
Разорванными в клочья, когда она закричала.
Ни той, с глазами, выжженными увеличительным стеклом
Глазами такими голубыми, что они казались осколками неба.
Ни той, с грудью настолько большой,
Что я срезал ее тонкими ломтями несколько дней.
Ни множества других, которых я помню так хорошо.
Я понял, что никого из них не существовало
Ночной кошмар, эротический сон в руку,
Мастурбационная фантазия, чтобы кончить побыстрее.
Кровавая пьеса для одного актера.
Лежа в кровати, я плакал счастливыми слезами
И повторял, как заклинание: «Я никого не убивал»
Все еще плача, я вышел на кухню
Предметы лежали на столе, больше не напоминая о пытках и мучениях
Вилка, на которую никогда не наматывали кишки из распоротого живота
Еще живой семнадцатилетней девушки,
Кричавшей при этом так, что я боялся:
Звукоизоляция подвала нам не поможет
Нож, которым никогда не вырезали слова нежности и любви
На чуть желтоватой коже худощавой казашки,
Чьи груди были такими маленькими, что поместились в одной ладони.
Сигареты, которые никогда не тушили о плоский живот
Профессиональной пловчихи, рисуя на нем созвездие Большой Медведицы
(мне до сих пор стыдно за этот случай:
гасить сигареты об женщин – страшно вульгарно
Так могут делать только гопники).
Я стоял и плакал, повторяя: «Я никого не убивал»
И благодарность переполняла мое сердце
Если это – сон, значит, мне дан еще один шанс
И, может быть, я сумею понять, как иначе жить в этом мире.
Взошло солнце, я все еще продолжал плакать.
И я дал себе слово, что больше этого никогда не случится.
Я поехал на дачу, собрал все, что оставил на память,
Отрезанные соски, вырезанные губы, глаза, даже пальцы,
Вынес все это в лес и зарыл поглубже,
а потом попытался забыть это место.
А потом я продолжал жить, не обращая внимания на черный кокон, на предметы, которые словно подмигивали мне, спрашивая «ты помнишь?», на девушек в метро, в чьих глазах я читал предчувствие боли, которому не дано было сбыться. Я люблю ездить в метро, хотя у меня давно машина. Под землей электрический свет совсем по-иному ложится на коже людей, подземка – тот же бетонный подвал, и потому по лицам всех пассажиров так легко прочитать их судьбу.
Однажды я ехал на день рожденья, где-то через полгода после той ночи. На переходе с кольца вошла девушка, в дешевых, насквозь промокших кроссовках, в широких штанах со множеством карманов и почему-то в плаще, с которого ручьем лилась вода. Длинные светлые волосы прилипли к щекам и шее, она расстегнула плащ и сняла. Ей было, наверное, лет двадцать с небольшим, и когда она нагнулась убрать мокрый плащ в пластиковый пакет, я увидел, что мокрые волосы лежат на ее спине, будто уснувшие змеи. Светлые волосы, немного вьющиеся, влажные от дождя.
Она выпрямилась и увидела, что осталась в насквозь мокрой майке, обтягивающей небольшую, хотя чуть обвисшую, грудь. Она подняла брови и рассмеялась – и от этого смеха поезд замедлил движение, люди замерли, словно застигнутые взглядом Медузы. Именно смех, вовсе не грудь, смех, смех, хотя я до сих пор помню: сосок попадал ровно в кружок буквы R, светлая майка, красные буквы. Я прикусил губу, зажмурился и замер – и прежде чем время включили обратно, успел увидеть во всех деталях бетонный подвал и распятое в воздухе тело. Я знал; у нее не выбрит лобок, в пупке – золотое колечко, на ягодице – татуировка в форме розы, а светлый пух на ногах такой нежный, что я не могу без слез прикоснуться к нему. Я знал заранее: она умрет на пятый день, не выдержит сердце.
Я открыл глаза, ее смех не успел затихнуть. Я пошел к дальней двери вагона, и мне всю дорогу казалось: я хромаю, а ее отрезанная голова, словно ядро каторжника, привязана невидимой цепью к моей ноге. Смех на губах, а светлые волосы – будто змеи Медузы.
Я вышел на следующей остановке, поднялся на улицу и взял такси. Мне казалось, что все предметы смотрят на меня, волосы на моем теле стояли дыбом, шум машин неотличим от шума крови в ушах. В коридоре приятель подал мне руку: я дернулся, словно от удара током. Я снял куртку, пошел в комнату. Вечеринка была в самом разгаре, много хороших знакомых, пара друзей и несколько девушек, с которыми я спал когда-то. Я выпивал вместе со всеми, шутил и смеялся. В какой-то момент я встал, пошел на кухню, открыл ящик и достал небольшой нож из магазина «Икея». Я даже не обернулся проверить, не видит ли кто меня, а просто со всей силы, прямо через джинсы, воткнул нож в правое бедро. Кровь текла по моей ноге, но вспышка боли отрезвила. Шум в ушах стих, предметы заняли свои места, кожа вернула себе привычную чувствительность. Я взял в аптечке пластырь, пошел в туалет и заклеил рану.
За следующий месяц я убил троих.
36
В самом ли деле из-за женщин рушатся империи? Так ли важна форма носа Клеопатры? Была ли Анна Австрийская любовницей герцога Бекингема и если да, то какое это имело значение для осады Ла Рошели? Сколько мужчин было у Ольги Крушевницкой и сколько из них были готовы хоть чем-то пожертвовать ради нее? Как звали самую прекрасную женщину древнего мира? Как было имя первой красавицы Факультета экспериментальной и теоретической физики 1985 года выпуска?
Ольга выходит из «тойоты», кивает охраннику, поднимается на лифте в арендованный офис. Пять минут до начала встречи. Шестьдесят пять минут до момента, когда все будет решено. Если кто-нибудь может за меня помолиться, думает Ольга, пусть он это сделает. Влад, братишка, зажги свечку Ганеше, воскури что-нибудь косому Будде, просто выкури на худой конец полграмма гашиша за мой успех. Ксюша, пожелай мне удачи.
Они встречаются в дверях лифта на первом этаже. Молча едут вверх, не говоря ни слова. На секунду мешкают, перед тем как войти: дверь слишком узка для двоих. Григорий отступает, Константин проходит, они садятся.
Невозможно разместить трех человек за круглым столом, чтобы двое из них не оказались соседями. Они были бы рады сидеть друг напротив друга, но в результате сидят почти плечом к плечу – скорее соратники, чем соперники – касаются друг друга локтями, будто на первой парте, на семинаре по квантовой электронике или физике плазмы.
Ее звали Елена, Елена Прекрасная. Троя была разрушена из-за нее – и ее тезка навсегда похоронила дружбу Григория и Константина двадцать два года назад. Ольга знала об этом – и если сегодня она потеряет все, значит, форма носа Клеопатры важнее расчета, красота сильнее воли, старые обиды важнее разума.
Ольга начинает не спеша, начинает издалека, будто у них – обычное деловое совещание. Она показывает таблицы, придвигает диаграммы поближе то одному, то другому. Кладет на середину стола – и две головы склоняются над квартальным балансом.
– Это что, бумаги для налоговой? – спрашивает Костя.
– К сожалению, нет, – отвечает Ольга. – Это то, что у нас на самом деле.
– Хуево, – говорит Гриша и отодвигается от стола: он все видел и не хочет больше сидеть с Костей рядом.
Если бы это была шахматная партия, думает Оля, игру пришлось бы вести по каким-то немыслимым правилам. Надо примирить двух королей, а все, что у нас есть, – призраки давно сбитых фигур да тени фигур, еще не введенных в игру. Доска фактически пуста; на ней только трое.
Сколько таблеток надо принять сначала, а сколько – потом? Как быстро начнется кровотечение? Насколько это будет болезненно? Елене Прекрасной не приходилось отвечать на эти вопросы – ни четыре тысячелетия, ни двадцать лет назад техника медикаментозного аборта еще не получила широкого распространения.
Ольга продолжает говорить. Она говорит о том, почему возросли затраты, о том, что еще несколько месяцев – и лавочку можно будет закрыть. Она понимает, что оба ее собеседника знают это не хуже ее – но говорит не спеша, словно усыпляя их. Они, вероятно, думают: вот бестолковая курица, только отнимает у нас время. Надо было сразу послать ее нахуй. Вот теперь приходится сидеть рядом с этим уродом.
Они сидели рядом целый семестр. Локоть к локтю, голова к голове. Целый семестр не отступая и не сдаваясь они добивались Прекрасной Елены. Они писали за нее конспекты и делали лабораторные. Приносили цветы и поили портвейном. Прекрасная Елена благосклонно улыбалась и никому не оказывала предпочтения.
Сколько мужчин было в ее жизни потом? Скольких из них она на самом деле любила? Любила ли она на самом деле хоть кого-нибудь? Если да – то этим счастливцем не был ни Гриша, ни Костя. К концу года они поняли это сами.
Вот ответы на вопросы, которые Ольга задала врачу: сначала две, потом три. Это будет не больнее обычных месячных. Кровотечение – в пределах одних суток.
Организм работает как хронометр. Прошло двадцать пять часов – ничего не происходит. Ольга смотрит на Костю и Гришу, на Константина и Григория, на двух королей, двух мальчишек-студентов.
– Что мы будем делать? – спрашивает она. – Я хочу спросить вас как главных инвесторов: есть ли у нас магистральный план развития? Что вы можете предложить, чтобы снизить издержки?
Она знает ответ: надо вернуться к старой системе, предоставить старые скидки на баннеропоказы в холдинге Гриши, обеспечить поддержку ресурсов Кости. Она знает ответ и знает, что они его тоже знают.
Оба молчат, и тогда Ольга начинает комбинацию осторожным, почти бессмысленным ходом. Это всего лишь смутная угроза, пробный шар.
– Например, мы можем продать компанию. Если мы это сделаем сейчас, мы получим хоть что-то.
На их лицах читается разочарование. И это все? Ради этого нас собрали здесь?
– Хуйня, – говорит Гриша, – ее никто не купит.
– Да, – кивает Костя, – нет на нашем рынке игроков, которые смогут ее нормально поддерживать. Ты и сама видишь – какие издержки. Никто и не возьмется.
Им неприятно соглашаться друг с другом, но предложение Ольги столь нелепо… им больше ничего не остается.
– Ну, мы можем поискать кого-нибудь извне, – говорит Ольга.
Кто был пришельцем извне двадцать два года назад? Как его звали? Чем он обворожил Елену Прекрасную? Почему она вышла замуж так стремительно, что оба ее ухажера не успели даже перед лицом общего поражения примириться друг с другом?
Ольга не знает его имени. Все, с кем она говорила об этой истории, называли его «посольский сынок», будто у него не было индивидуальных черт, только родовые. Через две недели после свадьбы молодые улетели к его родителям в Париж – что, на Ольгин филологический взгляд, дает еще одну рифму к истории Елены Прекрасной и троянского царя Париса.
В отличие от Менелая, Григорий и Константин не могли преследовать беглянку. И она сама, и ее похититель были надежно укрыты железным занавесом – куда более прочной завесой, чем та, что создала Афродита, помогая Парису и Елене бежать из Спарты.
Они были молоды и амбициозны. Каждый видел в другом свидетеля своего фиаско. Дружба закончилась, уступив место соперничеству: факультет стал тесен им, а потом – торговля компьютерами, а теперь – маленькая индустрия русского Интернета.
Читать бесплатно другие книги:
